Аннотация: Это было что-то, не менее красивое, чем извержение вулкана, и не менее опасное.
НИАГАРСКИЙ ВОДОПАД
Утром нас уже с вещами ждал у подъезда автобус, предстояло проделать неблизкий путь до города Ниагара с одноименным водопадом на одноименной реке, служащей границей между Америкой и Канадой. Расстояние до него было по словам гида, конечно, еврея, беженца из крепостной России, более шестиста километров, нам предоставлялась возможность полюбоваться на одноэтажную Америку, посмотреть, как живут американцы в так называемых городах-апельсинчиках, спутниках больших анклавов, поодаль от мировой валютной столицы. В России россияне даже недалеко от своей столицы живут в городках-репах, в десятки раз беднее москвичей не потому, что не хотят работать, а потому, что во первых, нет достойной работы, а во вторых, так решило правительство - платить столичным жителям в несколько раз больше за любую работу и снабжать их всем необходимым, как во времена советского периода, по самое горло. Даже дворники получали по двадцать пять - сорок тысяч в то время, как в области платили от силы пять тысяч рублей. Делалось это с одной целью - подкупить москвичей, задобрить их любыми способами, чтобы не устраивали митингов протеста, могущих повлечь за собой восстание остального народа в огромной стране. То есть, подтолкнуть их с помощью извечной доктрины разделяй и властвуй к предательству нации, и за спинами продолжать грабить страну, вывозя сокровища миллиардами тонн и кубометров, отводя ненависть от себя, направляя ее на столичных жителей. Все получилось как нельзя лучше: москали жили хорошо, не собираясь тонуть в народной ненависти, оправдывая тоже древнюю поговорку про говно, которое не тонет. Мы выехали из Лонг Айленда по королевскому мосту и устремились по многополосному превосходному автобану на север. За окнами как-то быстро закончились пригороды мегаполиса на десяток миллионов жителей, в стороне от дороги начали проступать серебристые вигвамы нефтеперерабатывающих заводов Дюпона и компании с сетями серебристых же и красных труб. Проносились за окнами леса и луга с полями, на которых колосились хлебные нивы по двести тридцать семь колосков на один квадратик, о которых мечтал еще Хрущев-Перлмуттер. Но больше ста сорока семи колосков ни у одного руководителя бывшего СССР - все евреи кроме Черненко - вырастить не получилось, поэтому ржаные и пшеничные нивы у нас похожи на череп с залысинами, прореженный вдобавок частым гребешком. Здесь мы ходили по траве как по плотному зеленому ковру, пружинящему под ногами, волновалась под легкими ветрами богатейшая и густейшая золотая шевелюра, расчесать которую можно было только добротными комбайнами, но не техникой с Ростсельмаша, бьющейся в истерике еще на подъездах к полю. А до масонской революции Российская империя продавала хлеб не только Америке и Канаде, но снабжала им почти весь мир. Вот до чего довели богатейшую страну люмпены из беднейших слоев рабочих и крестьян, выпущенные на волю, не имеющие не только желания работать, но и нормальных мозгов.
Тем временем ухоженный пейзаж по обеим обочинам дороги не менялся в течении нескольких часов езды, разворачивались в обратную сторону небольшие селения, больше похожие на санаторно-курортные комплексы с крепкими одно-двух этажными домами под красными черепичными крышами. С обязательной небольшой лужайкой перед входом со ступеньками и навесом на стойках, с гаражом чуть поодаль или прямо под домом, с аккуратным садиком позади, обнесенным невысоким для вида заборчиком. Везде чистенько, аккуратненько, как в Европе, даже реки и пруды далеко от селений без привычных нам куширей с лягушачьей икрой, они текли спокойно и уверенно, освобожденные от хлама. И вдруг за окнами замелькали белые невысокие кресты, выстроенные ровными бесконечными рядами на просторном поле с ровной зеленой травой, не потревоженной могильными холмиками, кладбище напоминало Арлингтонское в Вашингтоне, предназначенное больше для захоронения на нем останков военных людей. Но оказалось, что так хоронят военных по всей Америке, этот тихий уголок, укрытый от автобана лесопосадкой, не был исключением. Гид, умолкавший только на пятиминутные перерывы, предложил нам взглянуть на очередное скопление домов с хорошими дорогами к нему, пояснил, что в небольшом городке живут одни славяне, русские, белорусы, украинцы. Они перебрались сюда давно как донские кубанские и другие казаки, облюбовавшие Нью Джерси, пригород Нью-Йорка, имея достаток даже более весомый, нежели голландцы или немцы по соседству. Есть свое производство, на котором трудятся уже поколения, свои учебные заведения на родном языке и муниципалитет с законами, отличными в некоторых частях от обще американских. Нет национальной розни, как не возникает политических разногласий в отличие от СНГ, затухаюшему на обгрызанном пространстве бывшего СССР, а значит, нечего и делить. В салоне воцарилось долгое молчание, даже вечно шумная большая группа киргизов на задних сидениях, присоединившаяся к нам в одном из пригородных поселков и приехавшая к родственникам по части пригляда, не издавала грубых возгласов на родном языке. Тишина продолжалась до не столь великого, как оказалось, по размерам городка Баффало, известного русским болельщикам по названию хоккейной команды, если не изменяет память "Баффало флайерс" или что-то в этом роде, выступающей в чемпионатах НХЛ и занимавшей значимые места. Здесь уже начиналась территория Больших озер, описанных в романах Фенимора Купера с Майн Ридом, это была земля индейцев из племен ирокезов, могикан, гуронов и других, загнанных завоевателями в резервации что в Америке, что в Канаде. Народ был мужественный и воинственный, представляющий из себя сейчас сытых с ленцой аборигенов, живущих на госдотациях. Потом, в Ниагаре, я столкнулся нос к носу с двумя индейцами, входившими в отель, в который нас заселили, это были огромные, как и большинство негров, молодые парни за двадцать лет и под два метра ростом. С выпуклым рельефом развитых мышц по всему телу, с прямыми черными волосами, завязанными на затылках в пучки, с необыкновенными непривычными лицами, грубовато несимметричными, оттого более красивыми, притягивающими взгляды туристов. Они разговаривали с кем-то из встречных, провожая его взглядами и улыбаясь, одновременно великодушно уступая мне дорогу, от них несло здоровьем и силой, хотелось познакомиться поближе или хотя бы сфотографироваться на память. Но они вошли в вестибюль не взглянув на меня и смешались с толпой, возвышаясь над ней, заставив возникнуть мысли о том, что это были достойные противники новым американцам. В древней Руси русским в основном противостояли кривоногие степняки с лесовиками татаро-монгольского пошиба, хоть и широкие бывало грудью, но малые ростом и неуклюжие. А здесь предстали бравые молодцы спортивного вида, способные скакать на конях и махать тяжелыми мечами в течении целого дня. Вообще, спорт в нынешней Америке был не на последнем месте, судя по бегущим по улицам города или за ним мужчинам и женщинам в трусах, спортивных костюмах, по многочисленным спортплощадкам, на которых не было свободного места, и конечно по подтянутым фигурам преимущественно белого населения, превалирующим над расплывшимися до ходящих ходуном пузырей, в большинстве негритянских. К городку отворачивала автострада, не уступавшая по качеству основной трассе, атласно-шелковой с отбойниками, шумоуловителями и ненавязчивыми по бокам указателями зеленого или голубого цвета. Не было броских реклам с кричащими символами, обещавшими качество, долголетие и непрерывный секс, как не было лупастых светофоров, ослепляющих ярким светом. Сами светофоры по размерам уступали нашим, азиатско-арабским, они были небольшими и аккуратными с неназойливыми бегущими или стоящими человечками. У нас даже погоны на френчах военных обхватывали все плечо, а тульи на фуражках напоминали олимпийские трамплины для прыжков с лыжами, перемудрив в этом плане арабские широкодромы. Не иначе люди, захватившие власть в стране, решили поглумиться над бессловесным постсоветским стадом, а мы приняли идиотизм как должное, подтвердив аксиому, что все дремуче невежественное широко и размыто. Потому и дороги в России широки и с промоинами-колдобинами на протяжении от Колымы до Калининграда, до сих пор не поменявшего предательского названия по фамилии всенародного старосты. Про русский асфальт я услышал по приезде домой разъяснение от родственницы начальника одного дорожного управления областного масштаба. Оказалось, что в правительстве, а точнее, в министерстве дорожного строительства, что фактически одно и тоже, специально вышел указ делать в России "не тот" асфальт, как в европах, и "не так" подготавливать дороги перед его укладкой. То есть, технологии с процессом извращаются изначально и специально, и для чего это делается, каждый из нас может понимать по своему.
Баффало остался позади, гид объявил, что мы почти доехали до американо-канадской границы со штатом Пенсильвания, то есть, остались считанные километры до Ниагарского водопада, одного из чудес света. Но надо было поспешить, чтобы успеть насладиться зрелищем бурных потоков воды, падающих с большой высоты до момента, пока аттаркцион с подходом к нему на катере не закрылся и персонал не разошелся по домам, потому что на следующий день нужно было отправляться назад. А еще надо было успеть позавтракать, посетить гидроэлектростанцию на бурной реке, построенную с участием Николы Теслы, великого ученого серба, памятник которому был установлен в парке. Мы напряглись, стараясь подогнать автобус мысленно, но скоро заметили, что водитель не думал прибавлять скорость, он строго держался отметки в восемьдесят километров в час, отраженной на дорожных указателях. И все-таки успели вовремя, впереди замаячили пригороды Ниагары, небольшого по размерам городка со своими небоскребами в центре, автобус приткнулся к краю ухоженного сквера, мы вслед за гидом поспешили к кассам на берегу реки за билетами на катер, стоимостью 15 долларов и за плащами из прочного полиэтилена темно голубого цвета, стоимость которых входила в билет. Туристы заскакали вниз по крутым ступенькам лестницы, не сводя глаз с водопада, открывшегося с левой стороны пока только боком, шум которого был слышен сразу по выходе из салона автобуса.
Мы не успели толком осмотреться, еще нас не восхитила башня на американском берегу со смотровой площадкой, высокий мост через бурную реку и противоположный канадский берег со странноватой каланчей и кубическим зданием, построенными у скалистого обрыва, другие местные прелести. Мы лишь мельком огляделись вокруг, потому что у небольшой пристани уже покачивался прогулочный катер, вымокший до последней доски, с брезентовым навесом над второй палубой и с туристами, успевшими облепить его борта со всех сторон. Нам с Людмилой и с путешественниками из группы предстояло присоединиться к ним, людям разных национальностей, одетым в одинаковые темно-голубые дождевики, объединенных восторженным желанием- искупаться в тяжелом плотном дожде, образованном падением воды с большой высоты, оглохнуть от шума и задрожать от страха от вида бешеных пенистых валов реки, способных поглотить бесследно все, попавшее в водовороты. Я беспрестанно щелкал затвором фотоаппарата, выхватывая черные, темные, коричневые, желтые, бледные лица, и даже отливающие синевой, на фоне завораживающей панорамы, забыв обо всем в ожидании чуда, о котором читал в книгах про индейцев и был осведомлен по телеку. Катер отвалил от деревянной пристани с высокими перилами и резво пошел по неспокойной воде к природному чуду, набирая скорость, люди на обеих палубах сначала притихли, но вскоре послышались испуганные восклицания, особенно женщин. Людмила как-то незаметно отошла от меня и затерялась в районе кормы, а я устремился оседлать нос корабля, чтобы ухватить жар птицу не только за хвост, но и за шею. Впереди нарастал рев обезумевших струй, исходящих пеной от ярости, река под днищем начала вставать русскими буграми на дорогах и проваливаться колдобинами, посудина то вздымалась на гребень, то ухала в яму, грозя завалиться на один из бортов. Когда добрались до середины реки вдруг оказалось, что водопадов два, что Ниагара перед тем, как ринуться вниз с высокой отвесной скалы разделяется на два потока, каждый из которых не уступал друг другу в ярости. Это было так неожиданно, что я едва не выронил аппарат за борт, в следующее мгновение пришлось испытать еще одно чудесное мгновение, теперь противоположного свойства, мало того, что симкарта была переполнена, о чем говорил на дисплее маячок красного цвета, хотя тогда я еще надеялся на десяток-другой снимков. Вдобавок иссякла зарядка, о чем сказал тот же почерневший дисплей. Я сплюнул с досады и еще оттого, что так бывало всегда в самых ответственных моментах в моей жизни - то баба ускользнет из-под меня с уже снятыми трусами, то доллар обвалится как раз в тот момент, когда акции только сдал, надеясь наварить на их падении. А они вдруг подросли сразу и неимоверно. А зрелище завораживало по нарастающей, от него невозможно было отвести взгляд, а судно тем временем немного подвернуло и направилось прямо в центр ближайшего и главного водопада, оставляя другой за правым бортом. Я бросился искать Людмилу, чтобы она сделала снимки со мной на фоне беснующейся природы. Но моя пассия имела привычку ускользать бесследно даже в комнате, закрытой на все замки, я тщетно искал ее, запасливую, увешанную кроме фотоаппарата кинокамерой, по всему катеру на обоих палубах, любимая женщина писателя испарилась вместе с водяной пылью, обрушившейся на нас, уплотняющейся с каждым мгновением. И только когда нас накрыло словно водяным валом, я разглядел через него Людмилу, оцепеневшую на нижней палубе от кошмара вокруг и беспрерывно щелкавшую все с обеих рук. На мои надрывные крики ни она, и никто не обернулся, они утонули в сплошном визге людей, ошалевших от адреналина, рванувшегося в кровь. Вокруг клубилось столпотворение как перед концом света, все взоры были устремлены на бешеную воду, с каждым мгновением надвигавшуюся все ближе, до тех пор, пока тяжелые космы не ударили по носу катера, погрузив его в ходившее под днищем ходуном чрево реки, раскидав не в меру любопытных по бортам. Взгляды многих смельчаков забегали вокруг в поисках укрытия, но его не было, катер находился посередине реки с водопадом перед самым носом, его начало разворачивать на месте, то заваливая на один бок, то швыряя в кипящую пучину другим, заставляя нас цепляться за поручни, выскользавшие из пальцев. Сверху неслись с угрожающим ревом заглушающим другие звуки сошедшие с ума многотонные потоки, белые от ярости, теперь они не отшвыривали утлое суденышко, а наоборот, затягивали его под себя, чтобы обрушиться всей массой и выбросить через какое-то время далеко по течению, уже опустошенное до мертвой на нем тишины. Я как мог боролся с волнением, охватившим тело с ног до головы, заставлявшем цепенеть и цепляться пальцами за что угодно, мною упрямо владела одна мысль, что такого озверения природы упустить нельзя ни в коем случае. Его нужно не только запечатлеть на симкарте, а постараться оказаться в эпицентре природного катаклизма, ведь не каждый оказывался при извержении, например, вулкана на его вершине, и не каждому удавалось спуститься вниз, чтобы достоверно описать буйство стихии. Здесь было почти то же самое, только власть была в руках второй по жестокости природной аномалии. Я наконец сумел схватить Людмилу за край скользкого плаща и притянуть к себе, вместе нас отшатнуло сначала к рубке, затем снова к поручням, но я намертво сцепил пальцы на ее руке. Заглянув в глаза, полные страха и одурения от величия вокруг и желания зафиксировать все это на фототехнике, заставил ее увидеть себя, затем потащил к носу катера, под беспощадные бесноватые космы, и жестко приказал щелкать меня на их фоне. Пассия бездумно начала терзать затворы сначала фото, а потом кинокамеры, то и дело уводя объективы в стороны, но я упрямо возвращал ее в дейситвительность. Потом сам перехватил ее технику и сделал несколько снимков с ней на фоне разъяренного чудовища под названием Ниагарский водопад. Катер в это время уже поворачивал назад, натужно завывая двигателем, он с трудом выбирался из омутов, готовых поглотить его со всеми потрохами, гудящими от напряжения. И только ближе к пристани двигатель заворковал более-менее спокойно, но туристы как один продолжали быть возбужденными до крайности, они оглядывались назад не веря, что сумели побывать на пиру у речного Посейдона.
Мы в этот вечер успели подняться на смотровую площадку высокой башни, куда вознеслись на скоростном лифте, это было зрелище, впечатляющее своим величием, дополняющее полученные эмоции новыми яркими красками. Квадратная, из белого кирпича, она стояла на самом берегу реки, с нее как на ладони раскручивался левый по течению канадский берег с круглой смотровой башней, похожей на старую водонапорную в России, утолщзенную кверху, только более массивную, красочную и высокую. Рядом с ней возвышалось прямоугольное здание в десяток этажей, это была гостинница для таких же туристов, а дальше и по бокам, за небольшими строениями, зеленели не столь густые леса. Прямо перед нами разворачивалась картина двойного водопада, река перед ним разделялась на два русла, между которыми зеленел поросший лесом большой Козлиный остров, на котором когда-то жил может быть прототип Следопыта из книг про индейцев Фенимора Купера. Позже мы выбрали в магазине сувениров интересные вещицы, сделанные местными индейцами из резерваций поблизости, но стоившие по нашим меркам не так дешево. А позади протянулся от берега до берега высокий и не столь широкий мост, кажущийся со смотровой площадки ажурной нитью. По нему ходили на другой берег американцы, когда их останавливали канадские пограничники и просили предъявить хоть какой-нибудь документ, они бычно отвечали, что все бумаги забыли в машинах. Тогда погранцы просили назвать город, из которого прибыли к ним соседи, и американцы с неповторимым акцентом называли его, допустим, Калыфо-олг-ния, и этого было достаточно, чтобы шлагбаум открылся. От гида мы узнали, что под самим водопадом выдолблен в скалах проход со смотровыми щелями, с которых можно любоваться им с другой стороны, и зрелище это было неповторимым. Но мы на тот берег не попали, опять же по рассказам, русских канадцы жаловали не очень, хотя я этого при встречах с ними не заметил. С одним из них, стройным мужчиной за семьдесят лет в ковбойской шляпе, с румянцем во все щеки, в темных джинсах и отличной рубашке, мы познакомились в Лас Вегасе в игральном зале отеля Циркус-Циркус. Мы тогда оседлали с Людмилой дешевый квотерный автомат, он остановился позади, сытый, интеллигентный, и заговорил первым на предмет удачи, узнав, что мы русские, рассыпался в вежливых комплиментах. На его мужественном лице мы не заметили никаких признаков недоброжелательства, наоборот, он был рад знакомству, продолжая диалог с нами даже тогда, когда мы собрались уходить. Впрочем, у простого народа друг к другу нет никаких претензий.
Наша группа собралась возле припаркованного автобуса уже поздним вечером, когда город осветился множеством рекламных огней, светящим все равно в меру, то есть, экономно. Еврей-гид, невысокий мужчина под шестьдесят лет в скромной одежде и с лысоватым черепом, не забывавший за дорогу вставлять в речь эскизы о великих соотечественниках, повел нас по темноватому парку и темным задворкам улиц обустраиваться на ночлег в отель Ниагара. При чем, эскизы он рисовал на ходу, не забывая додумать и приукрасить те качества соплеменников, которыми они не обладали, но Шендеровича однозначно не любил, считая его грубым туповатым наглецом, не заслуживавшим внимания. Он переселился в Америку лет пятнадцать назад, после тяжелого удара гайдаровской новой реформы по экономике страны и по русскому карману, после чего мелкие лавочники с бизнесменами средней руки отправились на базары торговать рыбой, а предупрежденные вовремя обогатившиеся евреи рванули за высокие бугры. Я заметил некоторые изменения в поведении туристов из России, если раньше они выражали хором одобрямс или ворковали солидарным смешком, пряча истинные мысли в уголках опущенных губ, то сейчас при упоминании имен великих евреев чаще молчали или громче сопели носами. Это говорило о том, что русская нация была во все времена себе на уме, умело отделяя зерна от плевел. Так произошло на другой день возле возведенного в начале парка массивного памятника из качественной меди Николе Тесле, сербскому гению, возглавившему строительство электростанции. Ученый сидел чуть наклонив голову вперед на низкой кушетке, выдвинув расставленные колени и разложив на них, скорее всего, проект будущей электростанции, как бы всматриваясь в него. Когда экскурсовод решил увязать его имя с именами Эйнштейна и других, я услышал за спиной досадливое покашливание, ведь у многих дома был под рукой интернет. В нем можно было прочитать, что теорию относительности изобрели Фитцджеральд, Лоуренс и Пуанкаре, а Эйнштейн всего лишь "принимал участие", переписав труд, когда он был закончен, из научных журналов, за что получил прозвище "веселая вдова", или что-то в этом роде. Заодно Пуанкаре, человек с повышенным чувством справедливости, дал ему пощечину по морде. Так же, скорее всего, поступил Перельштейн, питерский затворник, отказавшийся от премии в миллион долларов за решение задачи все того же гениального Пуанкаре, которую ученые мужи безуспешно решали в течении почти сотни лет. Наверное, остатки совести решили напомнить о себе, ведь математик жил в России среди русских людей, для которых стыд так и остался неистребимым чувством, несмотря на обнаженных женщин вокруг. Он тоже долго переписывался на эту тему с американцем китайского происхождения, а потом, когда работа была почти завершена, резко оборвал переписку и через некоторое время объявил о найденном решении.
В просторном фойе отеля Ниагара, отделанном красным мрамором, мы задержались недолго, экскурсовод скоренько оформил номера и раздал каждому ключи-карточки от них, предупредив, что до светового представления на водопаде осталось немногим больше получаса. Мы поднялись на лифте на свой этаж и полюбовавшись на роскошные кровати с неизменным пятком подушек на каждой и наскоро перекусив чем бог снабдил за наши баксы в фойе гостиницы, заспешили снова вниз. Конечно, мы с Людмилой заплутали на темных улицах, тем более в сквере, выскочив на крутой берег только завидев отсветы от разноцветного шоу, управляемого с канадского берега. Но зрелище завораживало богатством красок, оно было великолепным, поставленным как все в этой стране на высшем уровне. Водопады вдруг осветились мощными потоками света, идущими из речных глубин, превратив их в фантастические световые потоки, ниспадавшие вниз сплошной стеной, сверху над рекой резвились огненные фейерверки. Башня и здание отеля на другом берегу обрядились в елочные гирлянды, они стали подобны гигантским калейдоскопам без оболочки, далекий мост, соединяющий две страны, завис в световых облаках, закачавшись над глубоким ущельем, пробитым рекой за тысячелетия. Вокруг раздавались громкие смех и возгласы на разных языках, объединявшие людей порывом общей страсти и радости, лица их светились удовольствием, скрепленным душевным спокойствием. Так было на вершине горы Моисея на Синайском полуострове высотой в две тысячи двести двадцать два метра, когда мы с Людмилой преодолели за ночь трудный на нее подъем и успели к появлению из-за африканского горизонта первого луча солнца, хлестнувшего во всю мощь по оплавленным жарой бесконечным коричневым массивам. Люди из разных стран, охваченные единым чувством ликования, тоже выбросили руки вверх и зашлись в долгом восклицании на самой высокой ноте, перешедшем в восхваление высших небесных сил песней, мелодичной и глубокой. Так и здесь мы купались в облаках света и наслаждались звуками, о которых печалится остальной мир, придавленный проблемами, не разрешенными до сих пор. Мы ушли с берега Ниагары, довольные тем, что успели захватить конец грандиозного шоу, даже нашли дорогу к отелю, правда, с помощью сторонней подсказки на русском языке с болгарским, польским или сербским акцентом. А потом провалились в глубокий сон без сновидений до того момента, когда нас разбудил обязательный звонок по телефону с ресепшн, не требующий ответа.
Утром мы спустились в столовую чтобы плотнее плотного позавтракать за шведским столом внесенном турфирмой в список обязательных услуг, я по привычке прихватил несколько миниатюрных упаковок с маслом, медом и сладкой желеобразной массой, потому что цены в продуктовых магазинах "приятно удивляли". Чуть позже узнали, что в штатовских городах существуют специализированные маркеты под названием "найти найн цент", в которых обычный йогурт в большом стаканчике стоит не два бакса девяносто девять центов, как в частных лавочках, а девяносто девять центов. Туда наведывался зарубежный многомиллионный наплыв из туристов с эмигрантами, у которых даже халфы считались денежкой, а квотеры привычной разменной монетой. Так-же есть еще китайские столовые, мы побывали в одной по пути в Ниагару в них можно было за 15 долларов наслоить до упора желудок разными разностями как при шведском столе. Но сами китайцы, мельтешащие в черных просторных одеждах между столиками, за самочувствие в этом случае не отвечали, а поплатиться за чревоугодничество можно было запросто. Во первых, хитрые узкоглазые бестии делали упор на жирную пищу с острыми соусами, на экзотические блюда с устрицами, похожими на толстых гусениц с такими же личинками, свернувшимися калачиком, и других медленно ползающих тварей неизвестного происхождения, от которых в животе потом оркестры играли похоронные марши, а губы сжимались до усохших веночков. Я наложил таких якобы устриц тарелку сверху, придавив их подобием скользких рожков из теста и основательно полив оранжевым соусом с привкусом прокисшего Амаретто. Деньги были заплачены по русским меркам немалые, а на улице ярко светило солнце, обещая впереди большую половину дня. Но когда раздавил зубами упругую и молчаливую тварь и почувствовал, как по полости рта растекся странноватый кисель с не менее странноватым привкусом, не сумел удержать гримасы отвращения. Схватив высокий стакан с апельсиновым соком, залил вспыхнувшее желание вывернуться за столом наизнанку, и через пару минут, поморгав повлажневшими глазами, продолжил трапезу, избегая протыкать вилкой белых и упругих якобы устриц с крохотными ножками под брюшками. Благо, апельсиновый сок был исключительно вкусным абсолютно во всех едальных заведениях на территории Америки, с почти незамечаемой мякотью и с терпковатым привкусом. Его разливали по стаканам из упаковок, не успевавших застаиваться. На обратном пути мы снова завернули в ту же китайскую чайханшу, но многие из туристов решили обойти ее стороной, сунувшись в раскрытые рядом двери небольшого кафе. Но там, несмотря на выскочивших из кухни двух молоденьких девушек с американскими улыбками, нас ждало разочарование - невзрачные на вид блюда на раздаче, прикрытые крышками кастрюли с подогретой едой не впечатлили никого, вызвав у девушек вздох разочарования за нашей спиной. Впервые в Штатах мы увидели китайскую конкуренцию в действии, проигравшей стороной в которой оказалась американская. Наверное, наш гид имел договор с пекинцами по поставке им очередных групп туристов, получая за это некую мзду, потому что вел себя в заведении с ихними мандаринами довольно фривольно. С того момента пресыщение начало меня обрыдлять, перейдя под конец вояжа в стойкую привычку есть мало, но вкусно и калорийно. Что я демострировал с уважением к себе.
Экскурсовод уже ждал нас на выходе из отеля, хорошо выспавшийся, готовый снова повести рассказ о прелестях американского быта с его выгодами, не забывая упомянуть про соплеменников, проявивших себя, оказывается, во всех сферах божественной и человеческой деятельности. Невольно возникла мысль о том, что такой рекламный трюк по прославлению своей нации не худо было бы взять на вооружение и нам, русским, опошляемым под руководством тех же евреев всеми, кому не лень, мы в этом вопросе шли впереди планеты всей, вспомнив хотя бы лампочку Яблочкова, телевизор Зворыкина, компьютер Горохова, таблицу Менделеева, ракетный двигатель Глушкова с ракетой Циолковского и так далее. Но, как известно, таланты обязаны только работать, не требуя для себя ничего, чтобы плодами их трудов пользовались все, в первую очередь посредственности, получавшие от открытий немалые доходы. Мы отправились в парк, через который проходили накануне поздним вечером по пути к водопаду, но многие не узнавали чистых дорожек между деревьями, сбегавшихся к центру. Взгляды натыкались на фонтанчики, бьющие из каменных чаш, на скульптурки людей или животных в зарослях подстриженного кустарника, на белочек, перебегавших с ветки на ветку по всему парку, абсолютно игнорировавших нас. Разве что если кто-то нырял рукой в сумочку за угощением для них, тут они наглели до предела, становясь перед человеком на задние лапки, как те же собаки. На круглой площади с круглым каменным цветником я цокотом подозвал рыженькую зверушку и отломил от пирога кусок пожирнее, белка распушила хвост и выгнув спину подскакала ко мне, присевшему на край цветника, ткнувшись в ладони мордочкой. Было приятно осознавать, что невесомое существо доверяет человеку ощущая свою безопасность, оно осторожно придерживало лапками край пирога, собираясь умять его весь. И она с ним справилось, не спеша убежать от меня в знак благодарности, или отяжелев от обжорства - ведь кусок удовлетворил бы голодного подростка - а продолжая сидеть рядом, доминая за щеками крошки. А мы с вещами, щелкнув запасливую шалунью на память, пошли к выходу из парка, представлявшему из себя каменную арку, украшенную индейским орнаментом, за которой нас ждал автобус. Возвращаться в отель Ниагара мы уже не собирались, несмотря на забытый в розетке адаптер, только что купленный для подзарядки своих аппаратов. Но возвратиться пришлось, потому что мы уехали не сразу, девушки на ресепшн после долгих объяснений выдали мне другой прибор, тоже забытый кем-то, но он был то ли поломан, то ли другой конструкции, вилки не держались в гнездах, выпадая из них самостоятельно. Из-за этого мы потом здорово намаялись, пока не разыскали другой адаптер, хотя они продавались везде, но нам мешала забывчивость из-за переизбытка впечатлениями.
Оставив вещи в автобусе, мы пошли обозревать водопады с другой стороны, поднявшись выше по течению реки с перекинутыми над ней мостами и с множеством обзорных площадок, обнесенных барьерами из нержавеющих труб. Доходили по мостам до середины бурлящей реки, спускались к самой воде, стремительно набиравшей скорость перед тем, как обрушиться со скал, обходили чудо природы стороной, чтобы оказаться в другой обзорной точке, позволявшей любоваться зрелищем под другим углом. Или спускались по крутым ступеням вырубленных в камне лестниц, и тогда над головами клокотали тяжелые облака, насыщенные до упора водяными парами, рождаемыми грузными пенными потоками, низвергавшимися в пучину, углублявшими ее. Иногда казалось, что мы снова на борту самолета, нас со всех сторон окружают грозовые тучи непривычного молочного цвета, готовые взорваться косяками молний. На лица осаждалась водяная пыль, отяжеляя волосы, пропитывая одежду насквозь, мы словно парили в молоке, окруженные мощным ревом, не чувствуя под ногами земли и теряя ориентацию в пространстве из-за вертепа вокруг. Цветные панорамы природного вечного двигателя очаровывали, не оставляя ни минуты на размышления, захватывая естество полностью, возбуждая нас до крайности. От этого необычного места не хотелось отходить, как не хочется спускаться с вершины покоренной горы, падающей под ноги отвесными угловатыми обрывами, но время было дозированным по минутам, об этом нам напомнил голос экскурсовода, находившегося поблизости. Автобус поколесил по дорогам, увозя нас все дальше от Ниагар, и остановился в лесу возле как бы парковой зоны с небольшим зданием на крутом холме, с десятком птиц с ярким оперением и с большими черными носами, копошившихся под корнями редких деревьев незнакомой породы. Вокруг было непривычно пусто, лишь чуть позже навстречу попалась другая группа туристов, впечатленная красотами донельзя. Мы снова спустились к крутому берегу реки, бурлящей между каменных теснин, пенящейся от многочисленных порогов, начинающей разбег к далекому теперь Ниагарскому трамплину. Со всех сторон нас окружал светлый лес с читыми большими полянами, с дорожками через них, ведущими к дому и мимо него. На другой стороне реки лес казался более густым и диким, среди листвы виднелись ниже по течению крыши домов с канадскими флагами на коньках, до них было расстояние не больше сотни метров. Если учесть, что ширина реки здесь составляла метров двадцать и перейти ее можно было вброд, судя по усеявшим дно валунам, по которым она прыгала, то любому из нас представлялась возможность стать канадцем за считанные минуты. Правда, впереди ждала бы морока с восстановлением документов и получением гражданства, могшая оказаться хуже богатой воли. Да и желаний таких на лицах соплеменников из нашей группы я не заметил, разве что подобные мысли тоже приходили им на ум... в качестве спортивного интереса. Мы находились в вотчине индейцев из племен ирокезов, для которых отвели места проживания в богатых резервациях где-то недалеко. Было приятно осознавать, что новые хозяева не испоганили ее своим присутствием, не повернули реки вспять, не наворочали здесь карьеров с возведением бесполезных плотин, заводов и фабрик, не распахали целину до пустынь, переставших давать продукцию. Было приятно и... обидно, что на нашей родине все не так. От этого жалость к бедным индейцам как бы сглаживалась сама собой, а расставание с ухоженной их землей прошла легче.
Впереди нас снова ждала дорога в шесть с лишним сотен километров, а так же новые чудеса на американской земле, возведенные в большинстве переселенцами из Старого света в Новый своими руками, как и подаренные этой прекрасной стране природой. Перед Нью-Йорком, когда уже стемнело, начали потихоньку расставаться с примыкавшими к нам по пути группами туристов как из местных жителей в основном не местной национальности, так и с туристами из других стран. Они покидали салон автобуса, переполненные чувствами и адреналином, не желавшим распадаться в их телах, даже долгий путь не утомил паломников к одному из чудес света, на лицах читалось удовлетворение, а при расставании они от души желали нам доброго пути. Словно мы были знакомы тысячу лет. Наконец слабо освещенный салон опустел больше чем наполовину, оставшиеся откинулись на спинки кресел, стремясь или набраться сил на новый день, или прокрутить в памяти яркие моменты уходящего. Через короткий промежуток времени впереди вознеслось к небу электрическое зарево округлой формы, подсвечивавшее краями редкие облака. Мы въезжали в капитальную столицу Штатов, в прямом и переносном смысле, по знаменитому Бруклинскому мосту, озаренному бесконечными гирляндами огней, округло прогибавшихся до массивных быков и снова возносившихся к вершинам арматурно-ажурных опор, сиявших лупастыми прожекторами. Огни были везде, сверху и снизу, с боков и даже казалось на поверхности Гудзонского залива, это стремились разбежаться в противоположных направлениях потоки автомобилей на многоуровневых дорогах. По обеим сторонам блестели над водой серебряной на солнце вязью еще несколько причудливых сооружений, напоминавших северное сияние, экскурсовод позже пояснил, что переправ через залив достаточно. Сразу за мостом автобус втерся в узкую щель между башнями небоскребов, и темно-синее небо показалось не с овчинку, а перестало существовать вообще. Казалось, стены башен, надраенные до блеска и подсвеченные приглушенным электрическим светом, соприкоснулись друг с другом, образовав необычный тоннель с редкими смотровыми окошками на искристые облака. Огни загнанных в неназойливые рамки разноцветных реклам перекидывались друг с другом в преферанс, витрины богатых магазинов притягивали взгляды классическим раскладом роскошных товаров с ненавязчивой той же подсветкой. Отели заманивали странников вертлявыми дверями, кафе и рестораны золотом и серебром над входами, ювелирные магазины россыпями драгоценных камней с вкраплениями в них льдисто синих всполохов от крупных бриллиантов, доставленных сюда из Южно-Африканской республики, с Урала и Колымы. Мы словно въехали в трубу калейдоскопа и стремились теперь добраться до выхода из нее, бесновавшегося впереди. Наконец машина выскочила на одну из площадей с бронзовым монументом посередине и завернула в очередную широкую стрит, я успел прочитать на угловом здании название Брайтон Бич. Назад поплыли ряды небольших магазинов с вывесками на русском языке, с матрешками в витринах и привратниками с котелками и русскими фуражками на головах. По тротуарам прохаживались люди в свободных одеждах но со скромной внешностью, отличной от породистой американской, длиннолицей, долговязой, губастой в большинстве и с прическами с проборами под Джона Кеннеди, убитого истинными правителями Америки. Они же выпустили в честь этого события халф - пятидесяти центовую монету с головой президента и с крохотной меткой на его шее точно в том месте, куда попала пуля исполнителя заказа. Все-таки странные это люди - миродержатели, у них напрочь отсутствует множество чувств, связанных с совестью и тем более с сопереживанием, если после убийства очередного неугодного государственного или иного яркого деятеля, таких например как император Николай Второй, австрийский эрцгерцог Франц Фердинанд или Наполеон, отравленный якобы злыми англичанами на острове Святой Елены, они выпускают памятные знаки с их чеканными профилями и пышно празднуют даты, связанные с жизнью этих людей. Для того, чтобы оправдать это утверждение, нужно привести веский аргумент и он существует: по выводам доктора Ломброзо, итальянского еврея психиатра, среди его соплеменников рождается в шесть раз больше дегенератов, как впрочем и разумных людей, нежели среди других наций.
Но о Брайтоне, как о Харлеме, Бруклине, в котором высилась наша гостиница "Пенсильвания", Бронксе, Уинксе, Даунтауне, еще об Уолл-Стрите, Рокефеллер-Центре - так он пишется - об этом потом. Так же о Пятой авеню, по которой мы с Людмилой мотались в поисках магазина русской книги и нашли его, загнанного в невзрачный подъезд громоздкого здания на второй этаж, в то время как английская, китайская, немецкая, даже литература Папуа-Новой Гвинеи, красовалась в просторных книжных магазинах в самом центре главной улицы первой столицы Штатов. А еще потом о Лонг Айленде, Тейтн Айленде и других районах Нью-Йорка. Пока же наш автобус кружил по широким стрит, не застревая в глухих пробках - славе Москвы и переполненных народом столиц в странах третьего мира, даже на въезде в мегаполис не ощутили беспорядочного привычного столпотворения¸ шофер лишь сбавил скорость до сорока километров. Наконец он обогнул поставленную на попа очередную сверкающую доминину, кажущуюся невесомой несмотря на крышу на высоте луны, и мягко замер перед ярко освещенным входом в нашу гостиницу с немалым количеством рослых и крепких негров. Мы вышли из салона и гуськом подались за гидом-поводырем, не забыв прихватить баулы, в просторный холл таких огромных размеров, что по сравнению с ним футбольное поле показалось бы площадкой для пинг-понга. Экскурсовод шмыгнул с ворохом бумаг к барьеру ресепшена с черными за ним белыми и узкоглазыми манекенами, ловко стучащими по клавишам компьютеров. Вокруг сновали представители всех стран мира, отяжеленные поклажей, с вежливо озабоченными полуулыбками на разноцветных лицах и с прическами, невиданными нами доселе. Постояв немного в нерешительности и заметив, что здесь я никому не нужен, я вытащил "Олимпус" и стал запечатлевать на симкарту в меру освещенное пространство. Позже, уже дома, когда получил очередную грабительскую платежку из неродного ЖКО с неожиданной оплатой внутридомовых расходов света, тепла, воды и прочего - это давала о себе знать инициатива неродного для Дона губернатора Голубева, ставленника неродного Медведева - Менделя - вышел на лестничную площадку и не переставая скрежетать зубами заменил 60-ваттную лампочку на 25-тку, при чем, энергосберегающую. Зубовный скрежет я издавал не потому, что свет в подъезде чаще включался раньше начала сумерек, а потому, что в Волгодонске ворочала турбинами своя АЭС, но цена за киловатт превышала цену в регионах, где станциями не пахло. Затем вышел на улицу, побродил взад-вперед перед широким входом, залитым как и стрит ненавязчивыми потоками света, стараясь рассмотреть в небе крыши небоскребов и приглядеться к лицам наших американских врагов. Ни одного злобного взгляда в свой адрес я не дождался, разве что активные негры, почти рядом промышлявшие травкой с другой наркотой, неприязненно косились в мою сторону, да клиенты, такие же почти все черные, прежде чем отвалить с дозой, загораживали товар спинами. И вдруг в текущей мимо довольно плотной толпе, хотя время подпирало к десяти часам вечера - потом выяснилось, что Нью-Йорк не знал сна, небрежно отсчитывая секунды от одного утра до другого - я заметил красивую необычно одетую молодую девушку. На ней было перехваченное узким пояском комбинированное платье в широкую светлую с коричневой полосами от верха до низа, представлявшее из себя подобие легкой кофточки без рукавов с в меру просторной юбкой сантиметров на пятнадцать выше колен, как бы облегающей попу и в то же время позволяющей ей мягко покачиваться в ритм с ровным шагом. Светлые и крупные волосы достигали открытых плеч с нитками на них бус из полудрагоценных камней, обрамляя правильное лицо с выразительными губами хорошо уложенными кольцами. На полных ногах были надеты так же комбинированные как все платье полусапожки на среднем каблуке, а на плече покачивалась светло-коричневая сумочка. Девушка уверенно обошла кучку негров, проводивших ее блестящими глазами, и еще издали вскинула на меня светлые крупные зрачки, словно пытаясь угадать, зачем я стою перед входом в гостиницу, я опустил фотоаппарат, но взгляда не отвел, стараясь сдержать нахлынувшее вдруг волнение. От нее веяло здоровьем и красотой, не той русской, застенчивой, когда начинаешь смущаться и сам, а заставляющей или принять мимолетно брошенный вызов, или уйти с дороги собакой с поджатым хвостом. Я прилетел сюда из Ростова-на-Дону, где каждая вторая дончанка была копией главной героини из фильма "Воры в законе", но всех их, несмотря на казачью кровь в жилах, объединяла славянская стеснительность, от которой невозможно было избавиться. Видел негритянок писаной красоты, такой яркой, что ломило зубы, и все равно они оставались для меня негритянками с овечьим разумом за прекрасными очами. А здесь ко мне приближалась разумная красавица, уверенная в своей неотразимости, знающая наверняка, что она хочет, перед этим тройным ударом мне, воспитанному с пеленок в русских традициях, невозможно было устоять. Ноги сами собой пожелали переступить, а веки отяжелели, намереваясь освободить от напряжения глаза с мускулами лица, но я не отводил взгляда до тех пор, пока прекрасная незнакомка не прошла мимо, обдав меня легкой улыбкой и запахом загадочных духов. Она прошла до оживленнного перекрестка и завернула за угол, а я стоял на месте, вспоминая, что попадал в подобные ситуации в Париже и в Риме, в Стокгольме и в Копенгагене, испытывая всегда одно чувство - восхищение перед красотой, помноженной на разум. Лишь одна мысль заставляла в такие моменты поджимать уголки губ, ведь я не прочь был перелистать гламурные журналы, украшенные фотографиями вот таких красоток, раздевшихся перед объективом до трусиков. Ну да, ну да, какая красавица ни будь, все равно ее...