Девочка стоит, закрыв лицо руками, но слёзы, минуя эту хилую преграду, предательски просачиваются наружу - на потеху этим, которые только того и ждут:
- Не реви, не поможет! Всё равно твою маму посадят в тюрьму, а тебя в детдом сдадут!
- Не, не в детдом, а в спецприёмник! - от непонятного слова становится ещё страшнее, и струйки слёз, сочащиеся сквозь пальцы, делаются полноводней. И как же не плакать, когда они говорят такое ужасное: что мама в прошлую уборку взяла в ящике деньги, много, триста долларов, и что их, мальчиков, папа сильно ругался (мальчики усердно и с удовольствием перечисляют непонятные, но какие-то гадкие слова - "уроды недоделанные", "лимита поганая") и сказал, что этого так не оставит...
Мама приходит сюда убираться три раза в неделю, но иногда её вызывают и по выходным, чтобы помочь с готовкой перед приходом гостей. Тогда она берёт девочку с собой и оставляет её на детской площадке перед домом - дом элитный, и площадка тоже элитная, и в будке сидит охранник: косится на девочку неодобрительно, но не гонит, и на том спасибо. Как правило, девочка играет одна: даже когда на площадке появляются "элитные" дети, к ней никто никогда не подходит, а подходить первой девочка не решается, да и мама всегда говорит: "Софья, ни к кому не лезь, ничего не трогай, сиди тихо, я скоро приду". Девочка сидит тихо, и мама всегда в конце-концов приходит. Но только не сегодня: наверное, маму уже увезли в тюрьму, а скоро придут и за ней, девочкой, и потащат в страшный "спецпри-ёмник", или как там его... Девочка срывается с места и бежит - куда глаза глядят, в темноту подземелья...
В подземном паркинге темно и гулко, девочка устраивается на холодном бордюре, обхватывает коленки руками и закрывает глаза. "Не хочу, не хочу, не надо, не хочу...", - шепчет она, и сердце оглушительно бухает в ушах в такт словам. Девочке очень хочется оказаться вдруг не здесь, чтобы сейчас же всё само собой изменилось, превратилось, и стало - хо-ро-шо... Так хочется... Она, не открывая глаз, встаёт, подаётся вперёд - и нащупывает вдруг ручку двери. Тянет её на себя - и делает шаг.
- Мам, а они ещё сказали, что меня заберут в этот, как его... спец-при-ёмник... - хлопая слипающимися глазами, говорит девочка. На столе горит лампа, накрытая старым маминым платком, и будет гореть так всю ночь, чтобы девочке не было страшно.
- Спи, Сонь, не надо слушать всяких дураков. Никуда тебя никто не заберёт.
- А тебя?
- И меня. Спи. - Мама поднимается, но девочкина рука крепко вцепилась в её ладонь. Мама снова садится на край кровати. Гладит девочку по волосам, начинает напевать: "Как на острове Буяне стоит терем с вензелями, Сонька в тереме живёт, булки белые жуёт..." Девочкино дыхание становится ровным, рука, вздрогнув, разжимается. Мама смотрит на Софью, перебирает в памяти события этого дурацкого дня: конечно, она не брала никаких денег, но, Боже, как унизительно доказывать что-то этому нуворишу, как липко и грязно теперь на душе... Мама встаёт, поправляет одеяло. Берёт детское платье и колготки - надо сегодня постирать, чтобы до завтра высохло. Привычным жестом проверяет кармашки с вышитыми синими петухами. Рука натыкается на что-то острое: мама достаёт несколько ракушек, раскрошившихся, с обломанными колкими краями. В кармане полно песку, а в самом уголке обнаруживается высохшая ниточка водорослей. Мама задумчиво смотрит на Сонины богатства, пожимает плечами и, тихо выйдя из комнаты, прикрывает за собой дверь.
- Ты был когда-то на море? - спрашивает девочка. Они с Ванькой только что закончили обустройство очередного "секрета" (вырыть ямку, положить блестяшку от шоколадины, бусину, несколько цветочков сирени, всё накрыть стёклышком, получается очень красиво, жалко только, что никогда потом не удаётся почему-то свои "секреты" найти - и куда они только деваются...) Ванька кулаком вытирает нос, оставляя под ним чёрные земляные следы, ему очень хочется ответить "а то!", или "ну, ясное дело!"...
- Ну, по правде, я был только на лимане с бабушкой - но это почти то же самое, что море, там даже вода немножко солёная!
- А вот я была...
- Да где? Да чё ты врёшь-то? Вы ж никогда с мамой на лето никуда не ездите, как будто я не знаю!
- Я была! И ещё буду - когда захочу! - Девочка знает, что рассказывать об этом никому-никому нельзя: не поверят, засмеют, - но ей очень, очень хочется. По ходу рассказа Ванькины глаза округляются, он даже забывает утирать вечно протекающий нос, и на конце его повисает прозрачная одинокая капля.
- Врёшь!
- Не вру.
- А тогда - возьми меня с собой!
- Нельзя, не получится... Это - только для одного, для меня... Так устроено!
- Устро-о-о-ено... Брехло ты, вот что! - Ванька мстительно утирает наконец нос, поднимается, и смерив подругу презрительным взглядом, неспешно идёт прочь.
Девочка вскакивает, делает несколько шагов вдогонку приятелю, но, передумав, останавливается, закрывает глаза - и берётся за ручку двери.
С последнего раза тут ничего не изменилось: разве что полоску девочкиных следов немного замело ветром, а те, что были ближе к воде, конечно, смыло ночным приливом. Девочка стаскивает через голову платье, сбрасывает сандалии, стягивает, прыгая на одной ноге, колготки... Море лежит перед ней - персональное, собственное, её. Девочка подходит к воде, и волна, подлизываясь, трогает пальцы...
Всё как обычно, море прекрасно и огромно, но что-то не даёт девочке покоя, скребётся внутри червячком, и разноцветные мальки бойко улепетывают сквозь пальцы, когда девочка, задумавшись, раскрывает ковшик ладоней. Девочка не может выразить это словами, но только что она поняла: полным счастье может быть только тогда, когда можно с кем-то его разделить. Она решительно направляется к брошенной на песке одежде, быстро, кое-как одевается - и шагает обратно в московский двор. Ванька сидит на скамейке под тополем и сосредоточенно ковыряет подсохшую корочку на многострадальной коленке. Девочка подходит, берёт его за руку, тянет:
- Пойдём, ладно... Я покажу тебе! Только чур - никому... Закрой глаза!
Ленивый ветер бродит по четырёхугольнику двора, трогает комья тополиного пуха, холодит Ванькину бритую макушку. Ванька считает про себя до десяти - и открывает глаза. Ну, так он и знал! Сонька - вруха, пока он стоял, как дурак, с закрытыми глазами, убежала, небось, домой, и теперь смотрит в щёлочку, хихикает... Ванька демонстративно поворачивается спиной к девочкиным окнам. Ну, и ладно, не очень-то и хотелось: вот папа сказал, что, если ему дадут отпуск, то они в августе поедут в город Адлер (Ванька с удовольствием пробует это слово на вкус, слово пахнет чем-то заграничным, солёным, секретным), и море там будет - самое что ни на есть настоящее, не то, что у некоторых...
Девочка, поджав ноги, сидит на песке, её ладошка зачерпывает горстями песок - и тут же высыпает струйками сквозь неплотно сжатые пальцы: перед девочкой набралась уже целая горка. Вдоль воды, оставляя закорючки следов, ходит толстая чайка. Море смывает чайкины следы и рисует на песке новые узоры. Безвольно болтаются в волнах бело-голубые медузы - но девочке сейчас не до них. Да, всё правильно, всё по-честному, - думает она. - Просто, ну, так устроено, что у каждого - своё море, и ничего с этим не поделаешь... Девочка поднимает голову, оглядывается по сторонам, выбирает ракушку поярче и водружает, словно гребень, на верхушку песчаного холмика. Потом встаёт, отряхивает ладони, идёт к воде. Море обнимает девочку за плечи, качает на руках, что-то шепчет ласково на ухо - и девочке уже почти не грустно. Ведь это, в конце-концов, тоже немало - иметь своё личное море.
