Комната была пропитана джазом. Согласно саксофонной мелодии вздыхали легкие портьеры, подталкиваемые весенним ветерком, постоянным гостем Городана. Обладатель столь необычного имени лежал на диване и подбирал рифму к слову "Нифертити". В голову лезла всякая чушь, что-то вроде "не вертите, "отпустите", "в царской свите". Целый час поэтической медитации - и ничего оригинального. Музы покинули своего любимца, своего баловня. Именно так называли Городана и поклонники, и недоброжелатели.
Он действительно был баловнем судьбы. Родившись в семье фанатично увлеченных своей профессией геологов, он объехал всю страну. Сменил двенадцать школ, и в каждой был отличником, хотя ни минуты не сидел за учебниками. Отменная память, легкий характер и обворожительная внешность позволяли ему достойно выходить из любых ситуаций. После школы он запросто поступил в Горный институт - необходимо было потешить родителей мечтой о продолжении династии. Особенно не напрягаясь, Городан окончил институт, получил диплом, вставил его в рамочку и занялся сочинением стихов.
Судьба опять благоволила ему. Первое же принятое в местную газету стихотвореньице было замечено одним престарелым мэтром от поэзии. Дальше - больше. Через год вышел первый сборник стихов, потом другой...
Стихи на самом деле были хороши. Особенно Городану удавалась пейзажная лирика и воспевание чего-то неведомого, таинственного, с трудом узнаваемого. Люди любят загадочность, обожают предвкушение встречи с тайной, поскольку каждому хочется ощущать себя чуточку значительнее, чем есть на самом деле. Все это присутствовало в стихах Городана. А поскольку лирика его была до невозможности интимна, то читателями она воспринималась как откровение их собственной души.
- Гор, ты с ума сошел! Через пятнадцать минут мы должны быть у Киселева. Забыл, что ли? - Андрей по-хозяйски прошел в комнату.
- О, черт! Совсем вылетело из головы. Пара секунд - и я готов. Если хочешь, там коньяк...
- Нет уж, уволь. Рановато еще.
Андрей привычно расположился в кресле. Пара секунд обычно длилась минут десять. Ему не впервой было выдергивать Городана из объятий медитативного дивана, поэтому время он рассчитал заранее. Сегодня их общий друг Дмитрий Киселев открывал свою фотовыставку. Городан должен был прочесть написанные к случаю стихи. А от Андрея требовалось утроить все так, чтобы собравшиеся остались довольны мероприятием. Все уже было сделано. Доставка поэта на выставку являлась завершающим штрихом в партитуре, подготовленной Андреем.
Через восемь минут Городан вышел чрезвычайно довольный собой и скомандовал: "Едем!" Одет он был, как и приличествовало поэту, слегка небрежно. Казалось, он накинул на себя первое, что подвернулось под руку. И только приглядевшись, можно было заметить, что тон рубашки строго соответствовал цвету безупречно сидящих брюк. Край джемпера, слегка отогнувшись, словно приглашал владельца опустить руку в карман брюк. А начищенные туфли так и кричали о своем заморском происхождении, такие на быструю руку, т.е. ногу, не покупаются, а требуют тщательного выбора. И, наконец, тонкий запах французского парфюма намекал на изысканный вкус молодого поэта.
Открытие выставки прошло самым наилучшим образом. Правильные речи официальных лиц вовремя сменились выступлением виновника торжества, теплыми словами друзей и декламацией стихов. Затем гости рассматривали развешенные по стенам фотографические шедевры Киселева и угощались легкими винами.
Свои вирши, посвященные другу, Городан прочел вдохновенно и сорвал даже чуть больше аплодисментов, чем хозяин выставки. Читая стихи, Городан умел эффектно себя преподнести, он вставал так, чтобы зритель мог видеть его в профиль. Причиной тому был небольшой изъян в безупречном облике Городана. При первом знакомстве этот дефект вряд ли можно было заметить, поскольку все внимание поглощали удивительные глаза с поволокой, заглядывающие, казалось, в самую душу. И только привыкнув к их магнетизму да к ангельскому изгибу тонких губ и мужественному очерку гладко выбритого подбородка, можно было заметить, что нос слегка искривлен вправо. Городан еще в юности, часами терроризируя зеркало, досконально изучил свой дефект и сочинил несколько эффектных поворотов головы, которыми успешно пользовался по сей день.
- Дан, умопомрачительные стихи. Я чуть не завизжала в конце. И точно влюбилась бы в тебя, если бы не была уже влюблена, - Таня, чмокнув Городана в ухо, взяла его под руку.
Они были знакомы уже лет сто. И за все это время Городан так и не понял, чего в Тане больше: нежности или цинизма. Развязная манера общения была неизменной в различных ситуациях. Таня легко говорила о таких вещах, о которых другие предпочитают молчать. Но с этой женщиной было легко. Ее нежные пальчики приятно ерошили волосы. Поцелуи были обязательно горячими и как будто искренними. Вот и сейчас она многообещающе шептала Городану на ухо:
- Я сегодня одна. Совсем одна. Понимаешь? Поедем. Брось все это! Ну же!
Не уступить Тане не было никакой возможности. Поехали. Все было восхитительно, как обычно.
Возвращаясь домой рано утром, Городан с облегчением вздохнул. Ему не хотелось нежиться в Таниной постели и потом вместе завтракать. Теперь, по крайней мере, пару недель вообще не захочется ее видеть. Долгое общение с Таней чрезвычайно его утомляло. Благо, она не навязчива и всякий раз, словно чувствуя его состояние, не объявлялась до тех пор, пока он сам вдруг не вспоминал о ней. В конце концов, кроме Тани есть еще Анечка.
Городан подошел к остановке. В утренних сумерках всего один человек ожидал первого автобуса, и только присмотревшись, Городан увидел, что их двое. Они стояли так близко друг к другу, что буквально сливались. Она спрятала голову у него на груди, а он крепко обнимал ее, слегка касаясь губами распущенных волос.
Городан стоял на приличном расстоянии и не слышал их разговора, но и без слов было ясно, что люди прощаются, и расставание нестерпимо больно для обоих. К остановке подходил автобус.
- Я не хочу тебя отпускать, - почти крикнул мужчина.
- А я не хочу от тебя уходить. Но придется, ты же знаешь. Вон мой автобус... Я хочу, чтобы ты был счастлив. Пожалуйста... Я не имею права... Прости.
С большим трудом, словно разрывали живую ткань, они разъединились, до последнего держась за руки. Потом она поднялась на ступени автобуса и дверь закрылась. Городан смотрел на удаляющегося от остановки человека и чувствовал его боль, как ощущает легко одетый человек внезапно налетевший ледяной ветер.
Анечка училась заочно на философском факультете и последнее время работала в библиотеке. Городан иногда заходил туда. Ему нравилась та особая атмосфера районной библиотеки, которая сильно напоминала детство. В школьные годы он часами просиживал в читальных залах городских и поселковых библиотек.
- Это что за улитка? - Городан взглядом указал на девушку, которая, сидя на корточках, расставляла книги на нижней полке стеллажа.
- Да так. Не рыба, не мясо. Книжный червяк. А ты угадал, у нее фамилия Улитина. Аделина Улитина, представляешь! И правда, на улитку похожа, а я не замечала.
Лина почувствовала, что говорят о ней, и от этого еще сильнее сжалась. Городан с любопытством разглядывал странное существо. "Не мышонок, не лягушка, а неведома зверушка", - пришло на ум.
"Пожалуй, она могла бы быть симпатичной: правильные черты лица, изумительный цвет волос... Но как портит человека чрезмерная погруженность в себя. И эта поза... Улитка, точно улитка." В голове завертелся какой-то неуловимый образ, какая-то неясная метафора, но нужное слово не приходило...
- Дан, ты что? Мы идем или нет?
Анечка спугнула начавшуюся определяться поэтическую строку. Еще секунда - и ее как не бывало, безвозвратно упорхнула в открытую Анечкой дверь. "Ну, что ж, видно, этот приход Музы был некстати, пусть заглянет в другой раз". Городан встряхнул головой, откидывая со лба прядь волос, и улыбнулся Анечке:
- Сейчас перекусим. Потом ко мне.
***
Уже три года после окончания университета Лина работала в библиотеке. Она была довольна своим местом: никто не лез к ней с разговорами, посетителей в будничные дни бывало немного, и хватало времени почитать что-нибудь в свое удовольствие. Ей особенно нравилась работа в библиотеке еще и потому, что здесь в открытую на нее никто не смотрел; читатели обычно разглядывают книги, а не библиотекаря. Дело в том, что Лина была человеком, над которым все смеялись, по крайней мере, она сама в этом искренне была уверена. Смеялись в детском саду, в школе и даже в университете.
Сутулая, несмотря на свой маленький рост, она действительно напоминала улитку. Когда Лина шла по улице, то неизменно смотрела себе под ноги, словно боялась оступиться. Чтобы посмотреть на светофор или увидеть номер автобуса, она на секунду вскидывала голову, бросала прищуренный взгляд в нужное место и снова начинала пристально разглядывать тротуар.
Обитала Лина с матерью в двухкомнатной квартире. Жили дружно, если не считать последнего года, когда мама вдруг решила, что дочери пора выходить замуж. В связи с этим ежевечерне заводились разговоры о прелестях семейной жизни, о преимуществах замужней женщины, наконец, о знакомых, у которых есть сыновья, тоже, кстати, не женатые. Лина молча выслушивала, потом произносила из раза в раз одно и то же: "Ну, мама!" - и уходила в свою комнату.
У них уже много лет действовал негласный уговор, что Линина комната - это только Линина территория, мама там не прибирает и по возможности туда не входит. Так же поступала Лина в отношении мамы. А гостиной им служила кухня.
Сегодня, войдя в свою комнату, Лина, как обычно, взялась за вязание. Ей очень нравилось осваивать сложные узоры. Уже месяц она колдовала над свитером с очень замысловатым рисунком. Но вязание не шло. Спутавшись несколько раз, Лина отложила спицы в сторону. Роман из "Нового мира" тоже не увлек. Что-то не давало ей покоя, но что, Лина не могла понять. Стала перебирать в памяти события дня. Конечно же, вот в чем дело, она услышала, как одна из новеньких сотрудниц назвала ее улиткой, да еще произнесла это в присутствии известного человека. А он при этом усмехнулся, словно и взаправду она, Лина Улитина, была безмозглым моллюском.
Подойдя к зеркалу, Лина посмотрела на себя пристально, но не увидела ни золотистых вьющихся волос, ни выразительных серых глаз, ни трогательно пухлых губ.
- Улитка! Точно, улитка! - крикнула она сама себе и упала ничком на кровать.
Прошло несколько дней, но подавленное настроение не проходило. Лина с трудом просыпалась по утрам, с жуткой неохотой шла на работу. Поэтому ее несколько обрадовала обведенная кружочком дата в настенном календаре. Именно так отмечала она дни, на которые были куплены билеты в театр.
Лина очень любила балет и не пропускала ни одной премьеры. В театральной кассе у нее была добрая знакомая, которая всякий раз, когда давали что-нибудь новенькое или приезжали гастролеры, оставляла ей билет в первый ряд бельэтажа. В этот раз шла "Жизель" с заезжей знаменитостью, которая танцевала, кстати, не ахти как. Лина снова и снова убеждалась, что не все гастролеры серьезно относятся к выступлениям на периферии, зачастую откровенно халтурят. Зато местные актеры расстарались, предъявляя свое мастерство столичной диве, - танцевали как никогда. Вечер прошел незаметно. Побродив по пустеющему театру, Лина последней взяла свое пальто в гардеробе и отправилась домой.
В ушах все еще звучала нежная музыка, Лина быстро шла, по привычке глядя себе под ноги.
- Девушка! А, девушка! - Лина не сразу поняла, что это ее окликают. - Куда же вы торопитесь? Давайте я вас провожу.
Лина еще сильнее ссутулилась и ускорила шаг. Парень не отставал. Он был явно навеселе. Вдруг он попытался взять ее под руку. Лина дернулась, резко отступила в сторону и, запнувшись, упала на газон. Парень что-то говорил, протягивал ей руку, она отталкивала его, но он все-таки помог ей встать. Сквозь ужасный шум в голове до Лины донеслись слова:
- Мы же с вами соседи. Я просто хотел вас проводить. Смотрю, такая симпатичная девушка идет одна. Зачем вы так прыгаете? Я же только проводить...
- Извините, - единственное, что смогла проговорить Лина, бегом бросившись к дому.
Она не заметила, как взлетела на свой пятый этаж, открыла входную дверь, автоматически крикнула: "Это я, мам!" - и, не раздеваясь, оказалась в своей комнате перед зеркалом.
"Такая симпатичная" - это о ней! Лина смотрела в зеркало и не могла себя увидеть, потом ее осенило, что в комнате не включен свет. Щелкнув выключателем, Лина снова испытующе уставилась в зеркало. На нее из-под копны растрепанных волос смотрели ошалелые глаза. "Симпатичная", - как во сне повторила она.
"Он просто хотел проводить. Он был пьян. Сказал, что я симпатичная, но было темно. Он просто ничего не видел. Трезвому бы в голову не пришло... Люди говорят, что у пьяного на языке... Или на уме... О, Господи!"
С одной стороны, Лина, как человек вполне разумный, понимала всю ничтожность этого происшествия. Но с другой стороны, она была женщиной, причем женщиной, впервые услышавшей комплимент в свой адрес. Никто никогда не провожал ее до дому, даже никем не предпринималась подобная попытка, хотя бы на словах. Лина искренне считала себя уродиной, недостойной мужского внимания, но как всякая другая дочь Евы, она ждала своего принца. Ждала, не надеясь. Ждала где-то глубоко в сердце, не позволяя самой себе сознаться в подобном малодушии, потому что была гордой. "Не красивая, зато умная," - думала она о себе, время от времени убеждаясь, однако, что ее ум не всегда бывает отмечен окружающими.
Не заснув ни на минутку в течение всей ночи, Лина вспоминала примеры из мировой литературы, когда гадкий утенок вдруг становился прекрасным лебедем, вспоминала в подробностях, как это было описано, какими словами. Периодически она вскакивала с постели, бросалась к зеркалу. Ей казалось, что в отражении на самом деле происходили перемены: будто глаза стали больше, плечи прямее, вся она выше ростом.
Как бы там ни было, но этот случай перевернул Линино представление о собственной внешности. Со следующего утра началась ее новая жизнь. Первой отреагировала мама:
- Линочка, что случилось? Ты здорова?
Выйдя из дома, Лина обнаружила залитую солнцем улицу и безумно огромное голубое небо. В автобусе ей впервые не захотелось читать книжку. Всю дорогу она безотрывно смотрела в окно и удивлялась, как многого раньше не видела. В библиотеке ей все улыбались. Но самое странное, Лина чувствовала, что люди именно доброжелательно улыбаются, а не смеются.
- Привет, Анечка. Как дела? - окинув зал взглядом завсегдатая, Городан удивленно приподнял брови. - У вас новенькая?
- Да ты что! Это же Линка Улитина. Ну, помнишь, ты ее еще улиткой назвал.
- Ее? А что случилось?
- Ничего не случилось. Что тебя в ней так заинтересовало? - Анечка пожала плечами.
- Она изменилась, как... Не знаю... Первый раз такое вижу, - Городан не мог отвести восхищенных глаз от Лины.
Она это чувствовала, но, удивительное дело, ей совсем не хотелось спрятаться. Внутренне она усмехнулась: "Не только Скворцова может быть красивой."
- Дан! - Анечка трясла Городана за плечо. - Очнись! Ну что ты на нее уставился? Как была улитка, так и осталась. Мы с ней друг друга терпеть не можем.
- Нет! Ты ничего не понимаешь, - Городан вдруг развернулся и пошел к выходу.
Его уже не интересовала Анечка, он не слышал ее удивленного окрика. В душе клубились пока еще неосознаваемые образы, готовые вот-вот определиться в мелодичную строчку стиха.
***
- Здравствуйте, Городан Сергеевич. Аня Скворцова у нас больше не работает. Она уволилась на прошлой неделе.
- Я знаю. Мне, собственно, нужна заведующая.
- К сожалению, она придет только через час.
- Вас, кажется, зовут Лина. Не возражаете, если я подожду здесь?
- Да, конечно. Присаживайтесь, пожалуйста. Вон там кресло.
- Позвольте, я рядом с вами, - Городан придвинул стул к библиотечной стойке и с любопытством взглянул на Лину.
- Быть может, вам принести какую-нибудь книгу?
- Расскажите лучше, что вы сами прочитали. Из последнего.
Лина улыбнулась, слегка покраснела и ответила:
- Вам будет неинтересно, Городан Сергеевич.
- Почему вы так думаете?
- Ну, потому что я вчера вечером читала откровенно детскую книжку.
- Какую же?
- Сказку Пушкина о мертвой царевне. Вы будете смеяться?
- Вовсе нет. Я тоже часто читаю Пушкина. Особенно перед тем, как начать писать что-нибудь важное. Пушкинские стихи, как свежий воздух, который необходим для периодического проветривания собственных мозгов.
Час пролетел незаметно. С приходом заведующей, Городан слегка поклонился Лине, сказав:
- Очень интересно было с вами побеседовать.
Лине, конечно, польстило внимание известного поэта, но на протяжении всего разговора она чувствовала привкус какой-то нарочитости, словно он делал одолжение, беседуя с ней, хотя в его словах чувствовались нотки искренности. "Странный человек", - подумала Лина.
Время от времени Городан появлялся в библиотеке. И всегда очень неожиданно для Лины. Он приходил, чтобы взять какую-нибудь книгу или чтобы договориться с заведующей о проведении очередной авторской встречи. Но ни разу не случалось, чтобы Городан ушел, не поговорив с Линой. Она радостно ему улыбалась и была благодарна за содержательные беседы, но совершенно не предполагала, что и ему с ней тоже интересно.
Городан был исключительно вежлив и предупредителен с Линой, однако ни разу не вызвался проводить ее после работы и, тем более, не предложил сходить куда-нибудь, как он обычно поступал с любой понравившейся ему девушкой. Ему в голову не приходило, что Лину можно взять за руку, поговорить с ней о чем-то, не касающемся литературы и искусства. Он был уверен, что это непременно ее обидит, если не оскорбит.
Его с непонятной силой тянуло в библиотеку. Хотелось вновь увидеть умные Линины глаза, услышать бархатистый голос, произносящий все согласные чуть мягче, чем следовало бы. Городану нравилось, что Лина, отвечая на его вопросы или формулируя какую-то свою мысль, не кокетничала. Говорила всегда открыто, без желания понравиться. Это Городану представлялось особенно ценным качеством, поскольку обычно он встречал обратное.
Лина положительно ему нравилась, даже более того... Но как трудно бывает в этом признаться. Если бы Городан рассказал кому-нибудь о той робости, которую он ощущает в себе при виде этой скромной девушки, ему вряд ли поверили бы. В крайнем случае, подумали бы, что поэт находится под очарованием какого-то образа, который вскоре воплотится в стихотворение или поэму. Да и сам Городан с недоумением обнаруживал странное томление в груди и дрожание пальцев перед встречей с Линой. "Ерунда какая-то, глупость", - говорил он сам себе, не пытаясь понять, в чем дело. Но каждое утро он начинал с придумывания благовидного предлога своего появления в библиотеке.
Прошло какое-то время, пока Городан осознал свое состояние. Это совершенно не было похоже на те ощущения, которые он испытывал десятки раз, начиная ухаживать за очередной девушкой. Он понял главное, что Лина - это как раз тот человек, которого ему хотелось бы видеть рядом с собой всегда: и когда хорошо, и когда плохо; и утром, и вечером; и в нарядном платье, и в домашнем халате. Он хотел бы чувствовать ее каждой клеточкой своего тела. С такими мыслями жарким августовским вечером Городан сел в автомобиль и, дважды проехав на красный сигнал светофора, добрался до библиотеки.
Подъезжая, он увидел, что Лина уже спустилась с крыльца и спешила на автобусную остановку. Пока Городан раздумывал, как окликнуть ее, к остановке подошел автобус, и Лина, боясь опоздать, побежала. Она торопилась на автобус, словно убегала от чего-то или, напротив, бежала навстречу чему-то. Во всяком случае, так показалось Городану, но он впервые отмахнулся от нахлынувшего интересного сравнения, не подумав даже зафиксировать его если не на бумаге, то в памяти. Он чувствовал, что Лина убегала от него. Навстречу чему, было не понятно, но она убегала от него навсегда. Он почти физически ощущал неотвратимость этого события. Иглой вонзилась мысль, что ему нестерпимо больно потерять Лину, и, сев снова за руль, он поехал следом за автобусом.
"Надо догнать ее. Надо рассказать, что я чувствую, когда она рядом. Что я бывал в этой дурацкой библиотеке только ради нее. Расскажу, как мне тоскливо и одиноко. Как я хочу, чтобы она всегда была рядом. Она поймет и обязательно ответит "Да". В конце концов, я хочу, чтобы она стала моей женой. Она радовалась нашим встречам не меньше меня, значит, она тоже любит... Я все скажу ей сегодня".
***
Автобус был переполнен. Лина с трудом протиснулась к ближайшему сиденью, ухватилась за поручень. Стоять было ужасно неудобно, а тут еще макушкой она почувствовала чей-то взгляд. Хотелось обернуться, но было страшно. Вдруг тот, кто смотрит, смеется над ней, над ее всклоченными волосами, над вспотевшим красным лицом. Через пару остановок стало посвободнее. Ощущение, что на нее пристально смотрят, не покидало. Лина обернулась и увидела симпатичного парня, прямо, но очень по-доброму смотревшего на нее. Поймав ее взгляд, он улыбнулся. Он стоял, держась за верхний поручень. Плечо перетянул ремень спортивной сумки. Курчавые волосы трепал залетавший в открытое окно ветер. Лина смущенно опустила глаза, а потом снова взглянула и поняла, что это как раз тот человек, которого она давно придумала, но только не позволяла себе в этом признаться. А он, оказывается, есть на самом деле, этот человек, ради которого она готова на все и которому она будет бесконечно дорога.
Лина не заметила, как автобус остановился. Узнав свой дом и опомнившись, стала пробираться к выходу. В раскрывшуюся дверь ворвались струи свежего воздуха, а прямо перед собой Лина увидела счастливые глаза и протянутую руку...
Крадущаяся езда вслед за автобусом взвинтила нервы Городана. Он чувствовал себя последним дураком, ловя смеющиеся взгляды пассажиров из заднего окна автобуса. Он ругал себя за то, что не рассказал Лине о своих чувствах раньше. Несколько раз он порывался плюнуть на это бестолковое преследование и просто заехать завтра в библиотеку пораньше, но непонятное предчувствие заставляло тащиться за неповоротливым автобусом.
Резко затормозив на очередной остановке, Городан увидел среди выходивших Лину. Она протянула руку какому-то незнакомцу и, солнечно улыбаясь, что-то ему сказала. Городан почувствовал, что все внутри похолодело, тело стало каменным и непослушным. Уткнувшись подбородком в обод руля, он оторопело смотрел, как Лина уходит за руку с совершенно чужим человеком. Уходит в счастливую, незатейливо-простую, с ежедневными радостями жизнь. Жизнь, которая была непонятна и недоступна Городану, но ностальгия по которой мучила его с детских лет.