Наша пятиэтажка была построена в самом начале семидесятых. Я не помню, как мы переезжали, мне тогда было не более двух лет. Но мои родители многие годы вспоминали, как им сильно повезло, не успели они намаяться в общежитии, где прожили по пяти лет до и три года после свадьбы. Местком выделил им, молодым специалистам с ребенком, двухкомнатную квартиру на пятом этаже новостройки.
Когда я пошла в школу, то хвасталась подружкам, что у меня есть своя комната. У многих не было не только отдельной комнаты, но даже хоть какого-нибудь места для выполнения школьных заданий. Кто-то готовил уроки на кухне, за обеденным столом, а потом учительница ругала их за жирные пятна в тетрадях. Кто-то делил письменный стол с двумя старшими братьями. А моя лучшая подруга считала своим уголком тумбу со швейной машинкой. Когда ее мама бралась за шитье, Лене приходилось устраиваться с тетрадками и учебниками на табурете или на полу.
Я вот всегда думаю, может ли человек стать неординарной личностью, если у него в этом мире нет места, где бы он был полноправным хозяином, где мог бы остаться наедине с самим собой. В детстве мне, как и всему моему поколению, много говорили о Ленине. Я действительно любила читать о жизни вождя и совсем не стесняюсь в этом признаваться. Что бы ни говорили о нем сейчас, но личность это была незаурядная. Да и история семьи Ульяновых, как мне кажется, достойна внимания. Я об этом вот к чему говорю. Как-то, читая очередную книжку о детстве вождя, я была поражена одним эпизодом, который врезался в мою память намертво. Семья Ульяновых часто меняла квартиры, своего дома у них до определенного момента не было, и очередной переезд предприняли потому, что Володя поступил в гимназию. Родители рассудили, что мальчику для занятий необходима своя комната, пусть маленькая, но своя. У меня сейчас двое детей-школьников, а я, увы, не могу обеспечить им отдельные комнаты.
Мне же в свое время повезло. Безбедно пролетело детство, пронеслась юность. На третьем курсе института я выскочила замуж за лучшего парня нашего курса. Через год родился Пашка. Моя мама взяла все заботы о внуке на себя, и я смогла закончить институт без академки. С распределением мне тоже повезло. Нас с Игорем направили на местный пивзавод инженерами: меня в плановый, а мужа в производственный отдел. Когда у нас родилась Настенька, родители купили домик в деревне и переехали, оставив нам квартиру.
В газетах иной раз пишут, что, дескать, люди живут в одном доме и не догадываются о существовании друг друга, соседи с одной лестничной площадки не здороваются и даже не знают, как кого зовут.
А у нас все на виду: я всех знаю, и меня хорошо знают. Недаром еще с советских времен на нашем доме висит табличка "Дом образцового быта".
Люди, конечно, всякие бывают: и хорошие, и не очень, но больше все-таки хороших. У меня семья самая обычная, ничего особенного с нами не происходило, если не считать каких-нибудь отдельных случаев. Но какая семья без семейных историй? А вот когда я думаю о наших соседях, то удивляюсь, сколько людям пришлось пережить и как им, несмотря ни на что, удалось сохранить доброту в своем сердце.
Дом у нас хоть и старый, но время от времени приезжают новые жильцы. Обычно их еще у самого подъезда встречают наши бабушки. Они даже зимой на посту. Наши баба Клава и баба Шура непременно первыми поздороваются, улыбнутся и скажут:
- Вы к нам? Приятно познакомиться.
Дед Степан и баба Клава
Сколько себя помню, в пятидесятой жила одна очень вздорная бабка. Ни с кем не разговаривала она спокойно - только криком. И всем на свете была недовольна:
-
Зачем курят в подъезде?
-
Почему стучат в стену?
-
Откуда взялось столько собак?
-
Кому нужны такие короткие юбки?
-
Сколько раз говорить, чтоб не давали детям мячик?
Жила эта блюстительница порядка одна. Только изредка и ненадолго заезжал к ней, видимо, сын, пухлый мужчина с таким же брезгливым выражением лица, как у нашей соседки.
Потом эта бабулька куда-то исчезла. Никто бы и не вспомнил о ней, если бы не почувствовали люди, что как-то тяжело стало ходить мимо двери в ее квартиру. Вызвали милицию...
Оказывается, ей всего шестьдесят лет, хоть выглядела на все восемьдесят. Сына сестра воспитала. И родственников у нее много оказалось, только со всеми она была в ссоре.
Через несколько лет после ее смерти поселились в этой квартире совсем другие люди - дед Степан и баба Клава, очень милые, улыбчивые старички.
До того, как переехать в наш дом, они жили в рабочем поселке, километрах в ста от города. Был у них свой дом и хозяйство: огород, пчелы, корова. С детства они были приучены работать. С утра до ночи трудились на заводе и на своем участке, ни выходных, ни отпусков не знали.
Лет в сорок пять Степан Андреевич серьезно заболел: отказали ноги. Диагноз был неутешительный, врачи обещали инвалидность. Но один врач сказал:
- Если хочешь еще пожить, заводи пчел. Мед будешь есть, но не это главное. Пчелиные укусы целебны очень. Только пчелы тебе и помогут. А то через год-другой навсегда сляжешь.
Степан Андреевич поразмыслил, посоветовался со своей Клавдией и купил два улья. И правда, здоровье вернулось. Продолжал работать, об инвалидности даже не вспоминал. Постепенно два улья превратились в целую пасеку. Мед в доме был всегда, а в иное лето столько меду накачивали, что приходилось продавать. Через десять лет дед Степан смог купить "Запорожец". Машина ему в хозяйстве очень была нужна: сено с покоса вывезти, по ягоды-грибы опять же, к дочке в город не часто, но тоже ездил.
А когда на пенсию они с бабой Клавой вышли, решили телочку купить. Сначала думали на мясо, а потом жалко стало. Подросшая Милка молока давала больше других коров в округе.
Дочь звала родителей в город, но они отвечали, что о лучшей жизни, чем теперь, после выхода на пенсию, они и мечтать не могли. Да и что они будут в городе делать? Там даже поговорить не с кем, а здесь все знакомые, всё родное.
А потом случилась Перестройка. Жизнь в поселке стала меняться. То, что у стариков все сбережения сгорели, это полбеды. Хуже, что люди как-то озлобились. Перестал работать завод. Оставшиеся без работы заводчане либо уезжали в город, либо спивались. Многие дома опустели. В поселке появились неряшливые пришлые люди, которых называли бомжами.
Деда Степана окрестили куркулем за то, что его хозяйство, несмотря на все государственные передряги, не только не рушилось, но даже процветало.
Беда случилась, когда Клавдия Макаровна была в городе, в гостях у дочки. Среди ночи в дверь постучали. Дед Степан удивился: постучали не в ворота, а прямо в дверь избы. Кто бы это мог быть, и как он проник во двор?
- Открывай, дед!
- Что вам надо? Уходите, не доводите до греха.
- Не откроешь - корову твою прирежем.
И дед Степан открыл. Сопротивляться было бесполезно. Добрых слов они не понимали. Три верзилы скрутили старика и стали требовать денег и золота.
Откуда же золото? У них с Клавдией даже обручальных колец не бывало. Деньги на книжку, как в бездонный карман государства, несколько раз клали. Дочке помогали, конечно. Так что, требуй - не требуй, кроме остатков от пенсии ни копейки в доме нет.
Грабители первым делом опустошили холодильник, распили припасенный к субботе "чикотик" да еще кричали, почему водки мало. А потом достали утюг, воткнули вилку в розетку, накинули деду на голову наволочку и стали пытать, куда сволочь-куркуль деньги припрятал. Перетрясли весь дом, вывернули шкафы, все разбросали, разбили рамку с фотографиями и под утро ушли ни с чем.
А дед Степан к обеду пришел в себя и выполз на улицу. Ходить на вздувшихся от ожога ступнях было невозможно.
Вот после этого случая дочь перевезла уже не сопротивлявшихся родителей в город. Купила им однокомнатную квартирку в нашем подъезде. Неплохо, в общем-то, устроились старички. Каждую весну они вскапывают землю в палисаднике около подъезда и кроме цветов садят там лук, укроп, редиску.
Мне не часто случается разговаривать с Клавдией Макаровной. Все дела какие-нибудь, да и она человек не очень разговорчивый. Однако несколько раз я слышала ее рассказ о прежней жизни в поселке. Она не обижается на судьбу, никогда никому не желает зла. Только до сих пор баба Клава плачет, рассказывая, как она Милку свою продавала. Ведь думала, что ее для молока берут - больно хорошая корова была, - а ее на мясо...
Близнецы
- Са-а-ань! Корзину взял? А банки? Я же банки в коробку сложила. Поднимайся, мне не унести, - это тетя Соня в сад собирается.
У нас в стране положено, чтоб горожане непременно сельским хозяйством занимались. Кто огород свой дачей называет, кто - садом, только суть от этого не меняется. По весне дачники-садоводы озабочены семенами и рассадой, летом все вечера после работы и отпуск жарятся на участке, где непременно растет картошка, морковка, помидоры, огурцы. Некоторые оригиналы пытаются выращивать что-нибудь экзотичное, вроде арбузов или винограда. И все уверены: без сада им не прожить. Обязательное это, дескать, подспорье к зарплате бюджетника. Кто-то из наших пробовал подсчитать, сопоставить расходы с доходами, и получилось, что садоводы материальной выгоды от выращенного практически не имеют, скорее даже в убытке находятся.
Но тетя Соня и дядя Саня твердо убеждены, что сад им необходим как глоток воздуха. И они правы. Посудите сами, что бы они делали вечерами после работы, если бы на дачу ехать не нужно было? Книг они не читают, потому что "мура все это". Мимо потягивающих пиво картежников-доминошников дядя Саня пробегает, брезгливо сморщив нос. "Прожигатели-тунеядцы, - называет он местных весельчаков. - Ничего за душой нету. Только б пить, а дома поесть нечего."
А у дяди Сани дом - полная чаша. И все было бы хорошо, только хлебать из этой чаши им вдвоем с тетей Соней приходится, потому что сыновей их забрали в армию, да и с концом.
Венька и Ванька были местными Робин Гудами с того дня, как пошли в школу, и до момента, когда их забрали в армию. Так и остались они в памяти: один с синяком под глазом, другой с царапиной во всю щеку. Чужакам близнецы спуску не давали, но зато своих не трогали, а если нужно было, то защищали даже.
В третьем подъезде жил мальчишка такого же примерно возраста, что и братья. Неказистый, с длинной шеей и в очках. Алешей, кажется, звали. Близнецы всё его дразнили, а он их за три версты обходил - боялся. Мальчишка этот не в нашей, а в какой-то дальней школе учился, друзей у него никаких, а тут стал приезжать в сопровождении трех спортивного вида ребят. Дойдут до подъезда, наш очкарик сбегает домой, что-то вынесет друзьям, те и уходят. А однажды не смог, видимо, отдать, что от него требовали. Стали парни его сначала потихоньку в грудь толкать, потом все сильнее и сильнее. Бабульки попытались драчунов урезонить, но те ответили так, что наши бабушки дар речи потеряли. Тут как раз Венька с Ванькой из школы возвращались и давай разбираться с этими тремя.
Как потом выяснилось, хулиганы буквально грабили мальчишку, угрожая рассказать родителям, что он травку покуривает. Близнецов в милицию по этому делу несколько раз вызывали, но не привлекли, хоть и побили они вымогателей изрядно.
И вот в позапрошлом году Веньку с Ванькой призвали в армию. Два дня весь наш микрорайон гудел, провожали ребят на славу. А спустя совсем немного времени встречали... в цинковых гробах. Машина, в которой, кроме наших, еще много других молодых солдат ехало, подорвалась на одной из горных дорог...
- Сань! Я тебе Веничкину куртку возьму. Вечером холодно будет.
- Ладно, - машина что-то никак не заводилась у дяди Сани.
Когда добрые люди вокруг
С Люсей (или Людмилой Григорьевной, как сейчас все ее зовут) мы в одном классе учились. После окончания школы она в пединститут пошла. И вот почему.
У нас в 8 классе литературу замечательная учительница вела. Даже двоечники к ее урокам готовились. Многие "Евгения Онегина" наизусть знали. Мы просто заслушивались, как Татьяна Павловна о писателе каком-нибудь рассказывала. Урок пролетал мгновенно, на переменку уходить не хотелось.
Но что-то в нашей школе произошло, кто-то с кем-то не поладил, в общем, уволили нашу Татьяну Павловну. В девятом классе к нам пришла Елизавета Терентьевна. Каждый урок мы под диктовку записывали умные слова о том, какой образ в каком произведении какой автор раскрывает со всей полнотой. На следующем уроке мы должны были либо устно, либо письменно, но дословно воспроизвести конспект предыдущего урока - и снова диктовка. Иногда, правда, Елизавета Терентьевна делала лирические отступления о тяжелой доле женщины в современном мире.
Так вот, после выпускного, когда мы обсуждали, кто куда пойдет учиться и почему, Люся сказала:
- Я на филфак в пединститут поступать буду, чтобы таких Елизавет меньше было.
И правда, говорят, хороший учитель из Люськи получился. Только из-за этого никакой личной жизни у нее не вышло. Каждый вечер она тащит домой тонну тетрадок, потом всю ночь сидит, проверяет. Когда ей личную жизнь устраивать?
В общем, замуж Люська не вышла, но дочку родила. Хоть и осуждали ее наши бабоньки, а я думаю, правильно она сделала. Тем более, что последние пять лет Люся жила одна - тетя Света, ее мать, умерла от рака. Что и говорить, трудно ей поначалу пришлось.
Родила она благополучно, но ребенка, как обычно в наших роддомах бывает, унесли без каких-либо объяснений. Целые сутки Люся смотрела на других мамочек, на то, как по-хозяйски они разбирали сверточки, чтобы приложить к груди, и чувствовала себя самым несчастным существом на Земле.
Боль пронизывала все тело. Глаза, разъеденные тоской, увеличились, казалось, раз в десять, пытаясь увидеть сквозь стены спрятанное дитя. Уши ловили каждый шорох со стороны детского отделения. Но потом все наладилось. Дочку стали приносить исправно, каждые три часа. Страшное случилось уже после, когда их выписали из роддома.
Люся, оказывается, никогда раньше не видела маленьких детей без пеленок, поэтому испугалась она поначалу. Ручки, ножки ребенка беспорядочно дергались, никак не отвязывалась роддомовская бирка. Девочка исходила криком, Люся захлебывалась слезами, но никого не было рядом. Помаленьку все наладилось. А вскоре возникла новая проблема: кончились деньги, пришлось залезть в долги. Попробовала Люська на денежную работу устроиться, но не смогла работать в коммерции, вернулась в школу.
Слава Богу, мир не без добрых людей. Все помогают одинокой мамочке, чем могут. С девочкой баба Клава нянчится. Я Настенины наряды Светочке отдаю. Женька Федоров из сорок шестой полгода ежедневно на молочную кухню бегал, хоть в школе он хулиганом числится. Даже дядя Саня неоднократно на своем "Жигуленке" отвозил Люсю с дочкой в поликлинику.
Так что вырастет Светланка не хуже своей матери, и учительская зарплата не помеха семейному счастью, когда добрые люди вокруг.
Чистота и порядок
Семейство Князевых появилось в нашем подъезде два года назад. Купили они сразу две квартиры на третьем этаже и затеяли ремонт. Это дело обычное, скажете, все ремонт делают. Но у них просто дворец получился. Из пяти комнат-клетушек сделали три, но просторные, как в сериалах. Оно и понятно, Виктор Петрович какой-то торговой фирмой заведует, может позволить себе такое жилье. Надежда Ивановна, жена его, бизнес-леди, сама машину водит, дома практически не бывает. Их пятилетним Вовой занимается то ли няня, то ли гувернантка преклонного возраста. Для нас эти люди как марсиане. Хоть и рядом живут, но все у них по-другому.
Однако, надо признать, что с появлением Князевых наш подъезд изменился, причем в лучшую сторону. Первым делом поставили железную дверь и домофон. Затем сделали ремонт лестницы, покрасили стены. С жильцов ни копейки не взяли, все Виктор Петрович оплатил.
Но с нами не все так просто. В чистоте жить нам скучно. И стали на чистеньких светло-зеленых стенах появляться каракули, сначала немного, потом больше.
Виктор Петрович быстренько вычислил художника. У Витальки и раньше маркеры отбирали. К тому же, кроме него у нас в подъезде любителей графити нет. Все ждали большого скандала, думали, что Виктор Петрович ругаться будет, а он - нет. Купил снова краски на весь подъезд, принес Федоровым и потребовал, чтобы перекрасили все стены в подъезде. Наталья Федорова начала было говорить, что отмоет пачкотню сына, закрасит отдельные места. А Князев тихо так, но жестко сказал:
- Перекрасить все! От входной двери и до чердака. И не надо со мной спорить. Я не люблю этого.
Теперь у нас в подъезде голубые стены. А Виталька Федоров - главный блюститель чистоты.
Одиночество
В двухкомнатной на втором этаже живет Мутонова Инга Альбертовна. Странное дело, больше тридцати лет каждое утро встречаю ее, время идет, а она не меняется. Всегда строгий коричневый костюм с белой блузкой, огромные очки в роговой оправе, потрепанный кожаный портфель.
Сначала Инга Альбертовна жила с родителями, потом они друг за другом умерли, оставив в наследство дочери полное одиночество.
В детстве Инга всегда была примерной девочкой. Училась только на "отлично". Была председателем пионерской дружины, потом комсоргом, затем комсомольским работником районного масштаба. А когда вступила в партию, ее направили заведовать городским образованием.
Будучи школьницей, я старалась избегать встреч с Мутоновой. Хоть я и не робкого десятка, но от ее испытующего взгляда становилось не по себе.
- Как учишься, Оля? Помни, что государство все делает, чтобы ты хорошо училась, - неоднократно повторяла Инга Альбертовна.
Она была твердо уверена, что каждый человек должен жить исключительно государственными интересами, что личная жизнь - это слабость, а со слабостью надо бороться. Но вряд ли она сейчас рада, что вышла победителем в этой борьбе.
Всю жизнь Инга Альбертовна работала, много работала, очень много работала. Ее приучили не думать о себе. Она и не думала. Отдавая все свое время и силы людям, взамен она получала лишь мелкую неприязнь сослуживцев и беспросветное одиночество дома. А после того, как Советское государство рухнуло, и надежды на его восстановление не осталось, Инга Альбертовна вдруг почувствовала себя пушкинской старухой в обнимку с разбитым корытом. Сразу как-то изменилась осанка, глубокими морщинами стал напоминать о себе возраст.
Теперь все чаще из-за закрытой двери ее квартиры доносятся усиленно сдерживаемые всхлипывания, постепенно перерастающие в бурные рыдания. Инга Альбертовна никогда никому не жалуется, Собственно, она ни с кем и не беседует. Зато дома каждый вечер она упивается своими страданиями, кусая подушку и время от времени поднимая красные глаза к зеркалу-предателю, откуда на нее смотрит бесформенное лицо старой женщины.
Жалко человека, а помочь нельзя, потому что отгородилась от всех стеклянной стеной и никого к себе не подпускает.
Старый ловелас
Не перестаю удивляться, насколько разными бывают люди. Одни шарахаются от себе подобных, живут отстраненно, как Инга Альбертовна, а другие, наоборот, липнут ко всем подряд, как магнит к металлу. Есть особый род разговорчивых людей, которые без общения ни дня прожить не могут. Такой у нас дядя Толя. Встретившись с ним на лестнице, простым приветствием ни за что не обойдешься, он задаст кучу вопросов, расскажет, что новенького у него, проводит вас до самой вашей квартиры и с большим сожалением скажет: "До свидания".
А еще дядя Толя любит путешествовать... в общественном транспорте. Его никто не ждет на работе, потому что он давно уже на пенсии. Его никто не ждет дома, не известно даже, была ли когда-нибудь у дяди Толи семья. Может быть, поэтому его так тянет разговаривать с людьми. А полноценно пообщаться он может только во время своих путешествий. Правда, не все люди хотят разговаривать с ним, кое-кто даже не реагирует на его вопросы и замечания, словно его и нет...
Но случается иной раз такой разговор завязать!
Нет, стариковское брюзжание дядя Толя не любит, и к женщинам преклонного возраста в сбившихся набок вязаных шапках он не обращается. Но как прелестно бывает взять на колени пятилетнего ангелочка и расспрашивать, как того зовут, да как зовут его маму, сделать несколько комплиментов зардевшейся мамаше... А дальше, беседуя с младенцем, исподволь поглядывать на женщину и говорить многозначительно всякое такое, что вряд ли нужно и понятно ребенку. Потом молодая мамочка возьмет свое чадо за руку, проворкует: "Скажи дяде "спасибо", - и уйдет, оставив после себя миражный шлейф присутствия в его жизни.
А через несколько дней, оказавшись на одном сиденье с интеллигентной дамой, Анатолий Тимофеевич начнет свою беседу так: "На днях ко мне приезжала дочь со внуком. Ну и дети нынче, скажу я вам..."
Вернувшись под вечер домой, дядя Толя шутливо поздоровается с бабушками у подъезда, даст советы автолюбителям, хотя сам никогда машину не водил, похвалит стройные ножки местных красавиц и пойдет пить свой ежевечерний кефир.
Как нас много!
Для меня остается загадкой, как помещается в трехкомнатной квартире семейство Федоровых. Вспоминаю один кинотрюк, когда в открытые дверцы автомобиля входит целая вереница людей. Создается впечатление, что автомобиль резиновый. Так, наверное, и трехкомнатная на первом этаже тоже безразмерная.
Глава семейства - семидесятилетняя баба Шура. Вместе с ней живет ее младший сын с женой. У них семнадцатилетний сын и дочь с мужем и тремя детьми. Итого получается девять человек. Это самое шумное и самое дружное семейство в нашем доме.
Чтобы понять, что это за люди, расскажу, как мы встречали Новый год.
Так уж заведено, что весь предновогодний вечер в большинстве семей посвящается приготовлению салатов и лепке пельменей. Все это происходит обязательно под громкие вопли телевизора. И у нас, как у всех. Я режу овощи, остальное семейство пельмени делает: бабушка с Настеной сочни раскатывают, мужчины мясо в тесто прячут. Пельмени делаем домашние: поменьше теста, побольше мяса. И непременно заворачиваем несколько счастливых. Это уже в ведении мужа. Никто, кроме него, не знает, сколько будет пельменей на счастье. Чтобы сохранить интригу на весь праздник, одного все-таки маловато. Никто также не знает, что будет в счастливых пельменях. В позапрошлом году мне, например, попался пельмень с побритым кактусом. Есть не вкусно, но весело.
Вся семья дружно готовится к празднику, и вдруг звонок в дверь. Открываю, а там баба Шура в цыганской юбке и в окружении скачущих правнуков. Пришли колядовать. Оно вроде бы и не вовремя, Новый год - не Рождество, но все праздники в нашем сознании здорово поперепутались, и сохранилось только желание каждый праздник отмечать весело. Поэтому все мы обрадовались придумке соседей.
В квартире стало сразу шумно. Баба Шура громко поет:
- Коляда, Коляда, открывай ворота...
Младшие Федоровы галдят, будто подпевают. Тут и мои дети к ним присоединились, побросав пельмени. Пришлось на быструю руку карнавальные костюмы изготовить. Через двадцать минут вся компания, заправившись конфетами и мандаринами, направилась к двери. Потом ребята восторженно рассказывали, как было "прикольно", как все соседи, даже Князевы, радушно их принимали, все вместе пели, как потом делили мешок с конфетами.
В двенадцать, только мы успели загадать под удары курантов и шампанское свои желания, как слышим доносящееся с улицы скандирование:
- С Но-вым го-дом! Со-се-ди! Вы-хо-ди-те!
Что еще придумали эти Федоровы? На лестнице послышался шум. Мы тоже оделись, выходим... А перед подъездом все семейство Федоровых стоит и приглашает к столу, поставленному на детской площадке. Баба Шура все в той же цыганской юбке у большущего самовара хлопочет. И когда только они успели все так устроить?
- Сколько можно по квартирам сидеть? Давайте за общий стол! Ничего, не замерзнете!
- А замерзнешь, я тебя согрею! - дядя Толя в своем репертуаре, опять заигрывает с соседками.
- Умница, Люсенька! Ставь свои пельмешки сюда.
- Надежда Ивановна, как называется ваш салатик? Как, как? С ума сойти, "Зори коммунизма"! Первый раз слышу.
- Саня, ну его, это шампанское. Давай водочки выпьем.
- Дед Степан, ты где свою бабушку потерял?
- Да идет она, идет.
- Дети, оставьте Шарика в покое! Он уже объелся вашим шоколадом.
Весело мы встретили этот Новый год, благодаря Федоровым. А если так здорово встречали, может быть, и переживем благополучно, хоть с телеэкрана ничего хорошего не обещают.