хотел зарыдать от несоответствия моего состояния и его веселья, но юношеская гордость возмутилась мною, и я продолжал отсматривать только что прошедшие картины, не слушая своего нового покровителя.
- Пусть себе балагурит - решил я. А я, так несчастен, так брошен! Я остался без Родины, без крепости, без сестры, пусть и не любившей меня, без моих лошадей, без любимых гор. Хотя и здесь горы красивы. Но как я буду жить с этим человеком, если он так не понимает меня?
"- Или ты пожелаешь пойти в гости к священнику, тоже отдыхающему здесь - и почитать его литературные опусы? Там столько интересного именно для тебя! Да. Это очень славно, что я и полковник, и священник. Как бы мне было соединить эти две стороны совершенно разных жизней, если бы я не стал их реальным соединением? У этого батюшки, господина Тюменцева - продолжал он, словно и не нуждался в моем присутствии - есть Исповедь, написанная о твоей бабушке! Вот ведь какое чудо может происходить в мире! И она так не противоречит ее завещанию! Так дополняет ее портрет, нарисованный - ее собственным великим мужем! Великолепно! Великолепно все, задуманное Творцом!"
- Почему же я пропустил все это мимо ушей? Почему отнесся к его словам, как к какому-то незначительному бреду? Шутке богатого старика.
Ведь все четыре года, пока я жил у него - я был свободен и очень многому научился.
Но я потерял его гораздо раньше, чем мог бы - я ушел от него - в море. Я забыл и его, и эти значительные слова. Мне неинтересно было знать даже мою собственную историю, а не только историю моего рода.
Как он страдал от этого! - Как он молчал и как горько шутил!
А я не хотел читать те письма и "манускрипты", которые он разыскивал, чтобы подтвердить какую-то важную деталь нашего общего происхождения. Он положил на это остаток своей жизни, а я был равнодушен к его трудам, и совершенно не оценивал их важности.
Молодой задор и плещущее море казались мне верхом мечтаний и я таял от этого счастья.
Я разыскивал лоции и собирался изучить дно Гибралтарского пролива, чтобы стать лоцманом. Потом я искал в лавках кораллы и развешивал их по всему дому, сочиняя, что это я сам их добыл. Потом меня увлек жемчуг, потом...я рисовал все это!
Потом опомнился мой покровитель. Он, надо сказать, очень был быстр на мысли и предусмотрителен.
Так, он решил выдавить из меня эти пустые мечтания, тем, что
Из-за этого судебного процесса мой покровитель потерял почти все сохраненные средства и очень вскоре умер. Но мне не передали документы, подтверждавшие, что я жил у отца. Я был им усыновлен. Он же написал мне в завещании об отказе в признании меня родней, собственно братом, много старшим меня. Имущества хватило ненадолго.
И начались годы моих скитаний по разным странам: Франция, Швейцария, Бельгия... Сто профессий: от портового грузчика, мойщика автомобилей, продавца газет до журналиста-карикатуриста.
Одолевали вспышки ностальгии, отчаянной тоски по далекой Родине и мечты о возвращении туда, где никто не посмел бы попрекнуть куском.
Все это чередовалось с учебой в Академии художеств - довольно успешной, а порой даже блестящей: не раз занимал первые места среди однокашников, с "перескакиванием" через классы.
Константин опомнился.
Ему следовало все это продолжить - а не застревать в прошлом. Следовало искать тетку...
- А как, хотя бы, ее имя?
- Юлия Гавриловна. По мужу - Жуковская.
- Это сколько же ей лет, примерно, если мне уже сорок...а я такой поздний ребенок?
- Тетя Аня - младшая сестра мамы и рождена через двенадцать лет после нее, поэтому вы и не знали о ее существовании.
Эта ссылка Константина была исполнена ГБ, скорее, "на всякий случай". Никто не знал, что делать с этой массой вновь арестованных. Расстрелы не были обещаны, на Камчатку тоже "не велено" было отправлять. Распределили по захолустным Сибирским поселкам и деревням по два-три человека. Денег не дали ни копейки. Что делать? - Хорошо, что Константин, по привычке первым делом сообщил, что он художник - и все сразу определилось в пользу для обеих сторон. Тут же велено было ему писать портреты вождя народов и членов ЦК партии, стали находиться краски, хотя бы и половые, выделили ему для мастерской "полбани"... К весне даже разрешили приехать семье.
В этой ссылке они пробыли до 1956 года. Только через три года после смерти "вождя народов", началась реабилитация. Им обоим уже было по 46 лет.
Странно звучат слова об "укреплении здоровья", когда разговор ведется о ссыльных, но все было именно так. В этом поселке было много ссыльных, климат был замечательный, сибирский. Приходилось много трудиться физически, чтобы добыть пропитание, тайга снабжала редкими для горожан продуктами (тем более в ту пору послевоенной разрухи). Огороды качественно дополняли питание. Так что и взрослые и дети вовсе не походили на заморенных лагерников. Щеки детей краснели ядреным сибирским румянцем, глаза сверкали, как отшлифованные малахитины, губы были вечно перепачканы ягодным соком.
Людмила стала часто улыбаться, глядя на детей. Особенно радовал ее поздний сын.
А, после получения справок о реабилитации, началось осмысление и решение вопросов о возвращении в Пятигорск.
Когда было подано прошение о выезде на родину Людмилы, опять начался откат: местные и средние чины боялись решать сами и, на всякий случай, запрещали то, что не входило в их компетенцию: "выехать можно, но в Пятигорск - нельзя". Вопросы, вроде: "Почему?" Константин уже давно отучился задавать.
Он задал вопрос: "А на мою родину можно?" -"Можно, а куда?" -"Во Францию, в Париж" - доставил себе удовольствие Константин.
"Не шутите, гражданин - у нас в стране не до шуток!"
"Да, вы правы! - я пошутил. Я гражданин Советского Союза и очень хотел бы иметь право поездить по своей Родине. Можно ли мне навестить мою мать? Она поселилась на Кавказе, в маленьком селении Вардзии. А вопрос с переездом всей семьи я буду решать с вашего позволения. Куда разрешите, туда и отправимся".
-"Вам запрещено селиться в столице Советского Союза, в столицах союзных республик, в крупных промышленных центрах, а все остальное - в вашей воле. Выбирайте. Срок исполнения - один год".
-"Так, я могу действительно, навестить мою мать?" - "Нет, препятствий. Навещайте. Можете даже прощупать почву - сможете ли вы там остаться".
Константин проглотил ком в горле: "Вряд ли, селение слишком маленькое, нечем будет кормить семью".
Бумажки, на которых были слова из письма мамы, были давно уже склеены в несколько красиво оформленных листов. Людмила и дочери приложили к этому много любви и старания. Они вечерами сидели над этим письмом, плача и утешаясь, снова плача и беспрестанно вспоминая Константина и его второй арест. Отвечать на письмо они не стали: боялись.
Константин, окрыленный, вернулся к ним, и они стали изучать и разрабатывать маршрут поездки, подсчитывать средства, вычислять время сроки, - но как было возможно все предусмотреть, когда в стране была разруха, все были разрознены, сведения и карты устарели или вовсе отсутствовали? - И они решились на несколько попыток: преодолевать расстояние по частям.
Они были художниками. Уже стали членами Союза художников. Им было разрешено ездить в "творческие командировки". У них уже существовали "Дома творчества"... Правда, они не пользовались этими "домами творчества", но знали, что они есть.
И в это время пришло письмо от матери Людмилы. Она писала, что в Краснодарском крае вновь открылся "Дом творчества художников" и, поскольку мало у кого были средства для оплаты путевок, то он почти пустовал.... "Горячий ключ" Краснодарского края. Осенью и зимой там можно было жить всей семьей.
А "Горячий ключ" - это более трех четвертей пути по тому же, или близкому, маршруту! До него возможно было ехать поездом! - И никаких страданий и вагонных крыш! Правда, ходили поезда не регулярно, но это уже сущие мелочи.
Куда более пугала та часть пути, которая начиналась от них: добраться до железной дороги было также трудно, как и сто лет назад. Пожалуй, даже труднее - для них: ведь ни деньгами, ни титулами они не обладали. Фамилия Дюма, в данном случае, могла опять привести к казусу, если не к катастрофе.
Константин решил сначала добраться до Красноярска. Потом: до Красноярска и до Урала. И лишь с третьего раза - до Горячего ключа. Значит, на это путешествие уйдет три года. В Красноярск можно было отвезти свои и Людмилины работы и сдать их там на продажу. Получить заказы - выполнить - и доехать до Урала. Взять заказы там - и проделать весь маршрут.
А за это время все чиновники привыкнут к их переездам, перестанут бояться и, даст Бог, разрешат всей семье выехать в этот, третий раз.
Как раз появилась детская песенка:
"Как легко на гладкой карте стрелку начертить,
А потом идти придется через реки и овраги..."
Да и дождется ли старенькая мама? (Обе старенькие мамы - его и Людмилы!) - Еще три года!!!
А.Дюма:
"Я не знаю более легкого, более удобного и более приятного путешествия, чем путешествие по России. На вашем пути к вам наперебой устремляются со всяческого рода любезностями, осыпают вас всевозможными подношениями. Добавьте к тому, что всякий дворянин, всякий старший чиновник, всякий известный купец говорит по-французски и незамедлительно предлагает вам воспользоваться своим гостеприимством, хлебосольством и экипажем, совершенно серьезно и с расчетом, что предложение будет принято. Я вернулся изумленным, восхищенным, покоренным, счастливым. Счастье! Это прекрасное слово так редко исходит из уст человека: самые буквы его заимствованы у Ангелов".
Проект начал последовательно исполняться, как все, что было задумано ранее. Но тут подоспела совершенно неожиданная помощь: Органы начали реабилитацию. Вместе с реабилитацией приходили всякие вызовы, для "уточнения претензий и получения необходимых справок".
Отец и послал однажды претензию с просьбой о получении "всех отобранных у него при первом аресте вещей и документов". Надежды на возврат он не имел, но решил в очередной раз позабавиться, доставив чиновникам небольшой переполох.
Перед самым отъездом из Красноярска, когда вещи были уже упакованы, и стояли горками, ожидая прибытия контейнера, отец вернулся с очередного вызова что-то совершенно растерянный:
В руках в него была посылочная коробка. Он стал её как-то очень замедленно открывать, делая все тщательно и аккуратно. Такое с ним бывало, когда он очень волновался.
В коробке были его вещи, документы, маленькая коробочка с красивой голубой лентой, и... Несколько писем на французском, написанных мелким бисерным и округлым почерком. Под одним из них стояла витиеватая подпись: А.Дюма.
Отец сел на стул и сказал: "Не едем... То есть, нам незачем ехать так далеко.
Все документы здесь. И, слава Богу, я помню французский. Одно странно, сказал он, подумав: "Почему тот адвокат мне солгал?"
ВОТ ТЕБЕ И НАСЛЕДСТВО:
Далее начались хлопоты по получению наследства. Оказалось: тогда это было практически невозможно: невозможно выехать за границу, невозможно связаться со Швейцарским банком, невозможно доказать, что ты - это ты! И наследником являешься именно ты. Да еще надо было выполнить и необходимое условие, занимавшее много времени, - написать собственные мемуары. Без них наследство получить было невозможно. Таков был этот авантюрный и гениальный Дюма! Лишь потомки, причастные к творчеству, признавались им достойными наследства. Да и существовало ли само наследство в Швейцарском банке? Не случилось ли за столько лет какого-нибудь нотариального казуса, не предусмотренного гениальным, но и не всегда обстоятельным литератором? Хотя, все процессы, что он вел при жизни, он выиграл...