Приезжаешь в незнакомый город. Но ведь он не совсем незнакомый: что-то ты слышал о нем, что-то читал, открытки разглядывал, листал журнал "Америка".
Значит, приезжаешь в не совсем незнакомый город.
Еще до панков с их разноцветными петушиными гребешками и кожаными куртками, в детстве на глаза попадались пожилые ухоженные женщины в нежноголубых шиньонах и с дымящимися сигаретами в ярко напомаженных губах. И это были туристки из Бронкса или Аризоны, толстобедрым гуртом высыпающиеся из автобусов у гостиницы "Магнолия". Протопанки этакие. Типа какаду, но с жевательными резинками и шариковыми ручками, которые ты беззастенчиво у них клянчил, позабыв о пионерской гордости.
Как Лорка приехал в Нью-Йорк и отправился в Гарлем слушать джаз. Как Маяковский приехал и позвонил Бурлюку. Как Ильф и Петров приехали и встретились с Хемингуэем. Как ты приехал - и что? И ничего. Знаменитость все время везут куда-то: знакомить с тем-то, выступать там-то. А незнаменитость никуда не везут. Незнаменитость сама едет. И часто не туда заезжает. (Папа вообще в сабвее плохо ориентировался и поэтому на всех сердился).
В Москве - тоже ведь другой город -- на зимние каникулы все было не так. Раздвигал в гостинице шторы, а за окном вместо сберкассы и колбасного - всё другое. Другое осознаешь, когда за привычным (скажем, жестом) следует непривычное (допустим, вид). Переступаешь порог - а температура воздуха и номер троллейбуса не те. И молоко перед сном вовсе "Можайское" какое-то. Другой город хочешь запомнить до мельчайших, потому что знаешь - тебе в нем не жить. А другой город, в котором жить - еще успеешь запомнить, куда торопиться? "Импайр Стейт Билдинг"? Успеется. Так и не побывал.
Не совсем незнакомый город до прибытия, а иногда и первое время после -- являет собой сумму запомнившихся о нем цитат. Со временем они овеществляются, реальность вносит свои поправки, но цитатный привкус остается. Так, возглас "Down in the Village!" в песне "New York City" перестает быть неверно истолкованным кличем “Назад к природе!“, и становится - по прибытии - тем, чем он и был для Леннона -- ссылкой на район в Нижнем Манхеттене. Там же, в Вилледже, бродила еще одна цитата - находящийся на грани психоза сэлинджеровский Холден Колфилд.
Цитатное восприятие города - следствие туристического подхода к реальности. Город, в котором ты проездом - это не город супермаркетов и банковских очередей, но город, в котором жила сестра Керри и герои О.Генри. И в цитатном Централ-Парке не ночуют бездомные и не бесчинствуют подростки, но прогуливаются возлюбленные вудиалленовского "Манхеттена" и тот же Холден меланхолично гадает, куда исчезают утки зимой, когда замерзает озеро.
-- А вот то озеро, где Холден..., -- сообщила вам девушка-возница во время полночной поездки по Централ Парку летом 1978-го. -- А вот - и она указала на высокий дом на западной стороне -- знаменитая "Дакота", где живет Леннон и где снимали фильм "Ребенок Розмари".
Два года спустя Марк Дейвид Чэпмен оставил на мокром асфальте у входа в “Дакоту” помятую книжку "Над пропастью во ржи". Так две цитаты, перечеркнув друг друга, сплелись чудовищным образом в одну. Так город навсегда лишился привкуса цитатности, став расковыченным, твоим.
Город, несчастья которого -- твои, -- уже не цитата.
2.
Первая работа: издательство "Doubleday". Паковал книги, рукописи. Первые отправлял рецензентам, вторые -- авторам, с припиской "Спасибо, не надо", или: "Неплохо. Спасибо, не надо".
Первые радости: по средам распродажа книг для сотрудников. В твердой обложке - "квотер", в мягкой - "дайм".
Первые встречи: в коридоре с Жаклин Онассис. Немолодая, но еще очень даже ничего. Работала редактором. В очереди в кафетерии пристроился за взлохмаченным господином с гончаровскими бакенбардами. Оказался Азимовым. Тоже приятно.
Во время ланча бегал на peep-show. Липкий пол, резиновые члены, влагалища фантастических пропорций, запах хлорки и спермы. Солидные дяди в серых костюмах листают иллюстрированные журналы, потом заходят в кабинки и под стрекотание проектора разбрызгивают пожилое свое семя. Дешево (за три раза по 25 центов можно уложиться) и сердито (еще капает, но пора выходить).
Появилась девушка. Теперь у вас ланч вместе. Поцелуи, бутерброды. Толстых голубей у библиотеки вы называете наркоманами: в парке рядом продают все, что душе угодно, и голубям тоже иногда перепадает. Однажды и ты не устоял. Весь день паковал потом спустя рукава.
Познакомились вы во время "блэкаута" (аварии энергосистемы). В тот день жара была градусов 100, и у "Con Edison’а" сдали нервы.
3.
Ты сидел в прохладном кинотеатрике на 42-ой и 7-ой и пытался нащупать сюжетную канву фильма "Pop My Cherry, Dirty Harry". Ты опоздал: минут десять топтался у входа, не мог решиться купить билет у старушки в окне с надписью air-conditioned. Обычно в окошке сидел заплывший жиром бритоголовый дядечка в кожаной куртке или тощий подросток-негр, и вдруг - пожилая приличная дама.
Неожиданно пуэрториканского вида паренек с папкой подмышкой ускорил ход событий. Паренек пробегал мимо, и чтобы раззадорить женщину - в кино он явно не собирался, -- остановился на секунду и звонко, как-то по-бойскаутски спросил:
-- А там что - е....я, бабушка?
-- Е....я, сынок, ой, е....я! -- ответила ему в тон старушка, и озорно причмокнула.
Пуэрториканский юноша хохотнул и побежал дальше, а ты решительно подошел к кассе и протянул женщине четыре доллара.
Сел ты где-то посередине - равноудаленный от задних рядов, где молодые пары помогали друг другу сопереживать героям на экране, -- и от передних, где люди пенсионного возраста с этой задачей справлялись своими силами. Нехитрую эту тактику - выбор места -- ты освоил без труда, поскольку первые полгода в Нью-Йорке, кроме порнухи, не смотрел ничего.
Вдруг стоны извивающихся актрис растянулись и поплыли, будто в самый непоходящий момент им пришла в голову мысль блевануть друг другу в рот. Свет на экране погас, однако в зале его не включили, а на улице громче обычного завыли сирены. Ты даже на секунду подумал, что началась война.
Чуть погодя, в очереди к кассе ты успокоился, услышав слово "блэкаут", чередуемое с "лайтс аут". "Лайтс аут" ты уже знал, а "блэкаут", судя по всему, было чем-то похожим. Да и не раздавала бы старушка-кассирша билеты всем желающим досмотреть историю любви сан-францисского мотоциклиста Гарри и трех медсестер-нудисток, если б и впрямь началась война.
Суматоха на улице была из ряда вон. Слышался звон разбитого стекла. Где-то вдали горела тележка с хот-догами. Возгласы: "Loose joints, check ‘em out!" раздавались громче обычного. Люди парами и в одиночку перебегали улицу с предметами разных габаритов, в которых угадывались: телевизоры, небольшие стиральные машины, лампы, пылесосы. Значит, верила криминальная прослойка и примкнувшие к ней любители бесплатной бытовой техники, что электричество вернется и жизнь нормализуется.
Через неделю газеты сравнивали ущерб, нанесенный городу в те дни, с ущербом в результате "блэкаута" десятилетней давности. И оказалось, что десять лет назад все было относительно спокойно, и ты сказал ей: неужели всем тогда жилось настолько лучше, чем сейчас, неужели так народ за это время распустился. А она сказала: вчера всегда намного лучше, чем сегодня, даже если спать при свете. И еще она сказала: светлое будущее -- это светлое настоящее минус расходы на электричество, а ты подумал: шизанутая, но симпатичная.
Заметил ты ее в сабвее. Там было так же душно, как на улице, но только там и был свет.
4.
Ваша личная жизнь протекала тоже большей частью в кино. Сначала вы по разным закоулкам тискались, и ты уже залезал к ней под блузку, как к себе домой, но она говорила, что это у вас все по-детски как-то, и так вы толком никогда не трахнетесь. Это слово покоробило. У вас в городе так не говорили. "Трахаться" было как-то обыденно. Однако эта обыденность и привлекала. Привлекала ее раскованность. Но если нет машины, а дома предки, то где тогда?
На "Звездных войнах" не вышло из-за шумных спецэффектов и визжащих детей. Ни те и ни другие не располагали. На дилановском "Рейнальдо и Клара" в "Waverly" сиденья оказались неудобными, да и фильм непонятный какой-то, поди разбери, кто там Рейнальдо, кто Клара. И наконец: о, желанный миг! в "Bleecker Cinema", изловчившись, чуть ли не на на корточках, она довела тебя до белого каления на "Конформисте", и ты беззвучно кончил в ведерко для "поп-корна" во время знаменитой сцены в лесу. Сцена поразила тебя своей театральностью, чуть ли не оперностью какой-то. Ты ей потом в фалафельной напротив рассказал всё в лицах. "Ух ты!" -- ей пересказ понравился, но не понравилось, что она столько пропустила. "А разве ты свой кайф не поимела?" "Да как тебе сказать... -- она сделала неопределенный жест. - Лежа как-то демократичней выходит". "Лежа - это надо, чтоб было, где лечь, -- сказал ты. -- Аренду потянем?" Она повторила жест.
Квартиру искали долго, все было дорого. Бруклин ей не нравился. Бруклин - значит, навсегда остаться эмигрантом, говорила она. Нашли агента в Джексон Хайтс, хотели натянуть его, но вышло наоборот: подсунул нечто очень темное (хотя, когда смотрели, казалось светлым), дороже, чем планировали, и ко всему -- над дайнером: дым от гамбургеров мешал смотреть телевизор, окна не выходили никуда. Буквально никуда: на новоселье после секса на чемоданах, с третьей попытки тебе удалось открыть окно и ... ты ничего не увидел. В глазах был сплошной кирпич, и очень хотелось пить.