Аннотация: Каждый миг этой жизни нужно ценить. И каждого человека, которого дарит тебе эта жизнь хоть даже на одно мгновение
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
ЕГО ОКСАНА
I
Они встретились в серый ноябрьский день.
- Почему вы ищете по объявлению? - спросила она.
- Потому что некогда.
- И как результаты?
- Боле-ме... - промямлил он.
Она ему сразу не понравилась, как только её увидел: полная, хмуро и внушительно стоящая посреди пустынной, продуваемой со всех сторон улицы, словно поставленная каким-то очень серьёзным органом для охраны чего-то не менее серьёзного. А ещё выпученные щёки и маленькие глазки, носик пяточком и рыжие волосики сплошь в маленьких кудряшках, прямо как у овечки. И блёклый макияж, словно для усиления осенней унылости. И большая, похожая на дорожную, сумка, набитая чем-то и накинутая через плечо, словно собралась в путь-дорогу дальнюю. И густой голос, медленно изливающийся из самой заповедной глубины её безнадёжно и даже тревожно распираемой груди. И тяжёлый, основательный шаг, глядя на который понимаешь: да, такие женщины лишний шаг не делают. "И, вообще, какое её дело - "как результаты?" - нашла что спрашивать с самого начала! Разве с этого должна начинать девушка!" Потому после второго вопроса он уже не сомневался, что сегодняшняя их первая встреча станет и последней, оставалось только побыстрее от неё избавиться. А как избавиться, он знал: надо было задать ей один единственный вопрос, который он задавал всем девушкам на первом свидании, и после ответа он с грустной улыбочкой скажет, что ответ не тот, который должна дать его будущая избранница, потому очень сожалеет, извиняется и прощается, естественно, желает ей счастья и всё такое. А то, что она даст не тот ответ, который ему нужен, он уже не сомневался.
Вопрос этот и "правильный" ответ на него сказал Анатолию (так зовут нашего героя) как-то лет пять назад один старичок-попутчик в поезде, а старичку этому якобы сказал его отец, а отцу - его отец. В общем, по утверждению старичка, проверено несколькими поколениями. Анатолию этот способ поиска подруги понравился...
- Как это - "более-менее"? - она, видимо, хотела развивать тему.
- Да никак! - отрезал он, давая понять, что не хочет разговаривать об этом, заметив про себя: "Если вообще способна понимать мужчин!"
Может, она и поняла, поскольку спросила о другом:
- Куда мы пойдём?
Он пожал плечом.
- Туда... - кивнул вперёд и буркнул: - Идём же...
"Всё какие-то вопросы да вопросы, - бурчал он про себя. - Всё её что-то интересует: "почему по объявлению?", да "как результаты?", да "как это более-менее?", да "куда мы пойдём?" - какая прямо любознательная: не успели встретиться, а она уже вопросами засыпала! И такая вся радостная идёт, такая довольная, прямо как на параде! - Он посматривал на неё втихаря краем глаза. - И вышагивает... вышагивает... своими..."
Пауза затягивалась. А его это не волновало - наоборот: он хотел, чтобы она поняла, что ему не понравилась и что пора разбегаться. "Может и не придётся задавать вопрос: всё итак ей должно быть уже понятно, если она вообще способна понимать мужчин!" - И понял, что повторяется.
Однако, судя по выражению её лица, ничего такого ей не было понятно: она с удовольствием "вышагивала" и старательно улыбалась чему-то впереди.
"Чему же так можно улыбаться, ну прямо заливается улыбкой? - Он, прищурившись, вгляделся вперёд. - Абсолютно не понимаю!"
Но она настойчиво улыбалась всё тому же самому впереди, а он украдкой посматривал на неё, как шпион, краем глаза и удивлялся всё больше и больше: "Удивительно: идёт и улыбается этой холодной каменной серости, этой осенней городской унылости! Прямо, цветёт и пахнет, как весной! Ещё думает, наверное, что я любуюсь ею..."
Наконец, ему даже самому стало тягостно "находиться" с самим собой. "Должно же быть у неё хоть немножко самолюбия! Всё, надо заканчивать с этим "парадным" выходом - пора задавать..."
- Что вы на меня так смотрите? - вдруг оглушила она его.
- Я? - вспыхнул Анатолий и поражённо выпучил на неё глаза.
- Конечно, вы! - Она мило ему улыбалась. - Словно боитесь меня или опасаетесь! - И её щёки ещё больше распухли в улыбке.
Он, продолжая чему-то поражаться, был в ступоре. А она непринуждённо продолжала:
- Я самая обыкновенная, самая-самая. Поверьте. Я очень слабая и беззащитная, нуждаюсь в сильном и надёжном мужском плече...
"Ну, это уже слишком, с её-то плечами!"
- Оксана, - перешёл он к решительным действиям, - можно вам задать один вопрос?
- Конечно, можно, Анатолий. - Её улыбка с распухшими щеками уже раздражала его.
- Один единственный вопрос, - продолжал он, сурово уставившись на тротуар, - от ответа на который, мне станет ясно: есть ли у нас с вами будущее или его нет и быть не может никогда?!
- Никогда? - даже вздрогнула она вся.
- Никогда! - твёрдо повторил он.
- Ой, даже страшно стало! - И так вся сжалась, что даже щёки сузились. - Давайте вначале зайдём куда-нибудь погреться, - неожиданно предложила она и подобное было впервые за все годы что он задавал этот вопрос: девушки всегда и везде с нетерпением жаждали услышать вопрос хоть замёрзшими, хоть голодными, хоть в картинной галерее, хоть в метро, хоть в пирожковой, хоть в дельфинарии - всегда, везде, и срочно.
- Давайте зайдём... - в замешательстве пробормотал он и поплёлся за её сильно обтянутой спиной, напоминающей слоистую булку.
II
Когда сели за круглый белый столик возле окна, он с неудовольствием обнаружил, что они стали слишком близки друг к другу, до него даже донёсся её запах, намешанный на поте, каких-то "дерзко агрессивных", как он выразился, духов и ещё того самого внутреннего, что называется, наверное, "запахом женщины". Всё это вместе делало её запах "настоящей адской смесью", как снова без труда заключил он.
"Вот попал-то! - Он с чувством стыдливости своей спутницы стал озираться на раскрепощённые, симпатичные парочки и компании за соседними столиками. - Сколько красавиц кругом, боже мой, а я с этой... - И горько запричитал: - Господи, за что же ты меня так? Зачем же так жестоко со мной?"
- Ну, что вы такой серьёзный всё время, Анатолий? - спросила она, стараясь говорить шутливо и нараспев, но ничего кроме "противной тромбонной тянучки" - как запросто снова определил он, - не получалось.
"Хочет казаться маленькой и слабенькой птичкой! Ничего не выйдет, громила: ты одна занимаешь три четверти стола - это видно невооружённым глазом! - Он мрачно глянул на неё и тут же отвёл глаза. - Строит из себя беззащитную дюймовочку. Сейчас ещё какой-нибудь знакомый увидит с какой я пташкой припёрся..."
- Анатолий, ну что вы всё время озираетесь, как Штирлиц? Расскажите лучше что-нибудь смешное.
- Чего? - чуть не упал он со стула. - С какой стати я буду рассказывать смешное, что я, клоун, что ли! - вскипел он.
- У-у-у, какой вы строгий...
"У-у-у, какой там у тебя гудок, прямо как у танкера ледового класса! - И стал успокаивать себя: - Так, я спокоен. Я абсолютно спокоен. Я, на самом деле, как никогда сейчас спокоен. Я просто супер спокоен..."
- А красный-то вы какой, прямо даже жарко стало...
- Ха, жарко! - усмехнулся он многозначительно. - Мы сюда зачем пришли, чтобы рассказать друг другу отчего нам жарко становится или, может быть, пришли меня обсудить? - он постарался строго посмотреть ей в глаза.
- Мы сюда пришли, чтобы покушать сырники! - игриво заулыбалась и заёрзала она. - Ой, здесь такие вкусные сырники, вы не представляете, Анатолий, они такие нежненькие, такие сладенькие. Я так их обожаю, что прямо сама не своя становлюсь!
- Нет! - Он поднял руку, словно закрываясь или отмахиваясь. - Не надо! Мне не надо никаких сырников!
- Ну, почему, Анатолий? - жалобно выпучила она губки.
- Я сырников не употребляю! Я их терпеть не могу!
- Хорошо-хорошо. Только не кричите так.
- И пришли мы сюда совсем не за какими-то там... этими... как его...
Но в этот момент подошла симпатичная и изящная официантка.
- Добрый вечер! - поздоровалась она с видом бесконечной радости за несомненно, по её мнению, влюблённых Анатолия и Оксану. - Что бы вы хотели отведать в этот прекрасный романтический вечер?
Оксана ткнула пару раз своим коротким пухлым пальчиком в меню. Анатолий, строго наблюдая за этим, подумал: "Мне ещё придётся заплатить за всякую дрянь, что она сейчас закажет! - А девушки понимали друг друга без слов, только мило улыбались. - И как это она меня так ловко развела! Да ладно бы только сырники, сейчас закажет ещё всякого вина с шоколадками и пончиками, а мне плати потом. Какая она ловкая, оказывается! - так ловко получается охмурять меня! И ведь не такая глупая, как вначале показалась..."
- Анатолий, вы кофе или чай будете? - услышал её голос.
"Я вообще-то ничего не хотел и не хочу - ни кофе, ни чая - ничего! Она даже не спрашивает: хочу ли я или нет - для неё уже всё решено, осталось только определиться - кофе или чай! - вот так вот и всю жизнь с ней будет: всё будет решать она, а ты только будешь подчиняться! Ох, не дай бог!" - Он долго подбирал слово с видом глубокой задумчивости. Наконец, отрывисто выдал:
- Второе.
До них не сразу, но дошло.
- С лимоном? - как-то настороженно спросила официантка.
Он быстро и еле заметно кивнул - они заметили. Оксана щёлкнула сумкой и Анатолий, в свою очередь, сделал вид, что не заметил, как она расплатилась.
- Сегодня я угощаю, - пояснила она официантке, видимо, специально, чтобы не поставить в неловкое положение Анатолия.
А он почувствовал вначале облегчение, но следом укольчик по мужскому самолюбию: "Что она себе позволяет! Да она меня просто оскорбляет! Нет, это ей так не пройдёт - всему есть предел!" - Теперь он не сомневался в правильности решения: немедленно расстаться с этой "бестактной громилой", заметив в качестве собственного оправдания: "Сама виновата!"
- Ну, Оксана, - начал он, как только отошла официантка, - давайте-ка на этом будем заканчивать наш сегодняшний вечерок. - Он нетерпеливо потёр руками и даже легко улыбнулся. - Вечерок у нас сегодня получился такой, я бы сказал, а... - Его ладонь зависла над столом, подходящего слова никак не находилось, он посмотрел в окно - за окном ничего не изменилось: такая же серая городская тоска, - тогда просто махнул вытянутой рукой, убрал её и вздохнул. - В общем, сами всё видите и понимаете. И вообще, Оксана...
- Да ничего я ещё не понимаю, - призналась она чистосердечно. - Да, может, я и вижу чего-то, но понимать пока ничего не понимаю. Вот после оладушек мои мозги снова заработают и тогда, может быть, я снова чего-нибудь начну понимать! - И так захихикала, откинувшись, что её грудь мелко-мелко задрожала, отчего он тревожно поморщился. - Я оладушки заказала. Ладно, Анатолий? - Она резко перестала хихикать, "успокоила" грудь и виновато поджала губки. - Вы же за оладушки не обидитесь на меня? Ведь не обидитесь же на слабую и беззащитную девушку, правда?
Он задумчиво посмотрел на её жалобное лицо. На самом деле у Анатолия в этот момент в голове творилось что-то необыкновенное: мысли возникали какими-то короткими, жалкими и растерянными "амёбами", которые постоянно натыкались друг на друга и лопались. В итоге в голове оставалась какая-то странная пустота, наполненная какой-то инертной средой. И ни одной определённой мысли не было, как и во всей окружающей их атмосфере с хаотичными движениями цветущих молодых тел и крикливым звуковым фоном, намешанном на разговорах, криках, смехе, музыке, звонах, стуках, скрипах... Единственное, во всей этой всеобъемлющей темпераментной неопределённости иногда "высвечивалась" в голове одна полуживая "полу-амёба": "Ола-душки... ола... ду-у-ушки..." - А всё потому, что впервые первая встреча с девушкой происходила у него не по его сценарию. Оксане как-то просто и ненавязчиво, какими-то уникальными своими "рычагами" удавалось управлять им. Получалось, что он впервые в своей жизни на первом свидании был ведомым.
Поняв это, в голове, наконец, появилась первая чёткая мысль: "Встать и уйти!" - А следом - вторая: "Свободу мне, свободу!"
Он уже собрался вставать, как именно в этот момент симпатичная и изящная официантка принесла заказ, загородив проход. Пришлось ему ещё задержаться - "Но только на минутку!"
Оксана тут же разрезала ножиком оладушек, поддела на вилку кусочек и поднесла его, такой золотистый и дымящийся, такой аппетитный и ароматный, к губам Анатолия.
- Ну попробуйте, Анатолий. Ну, пожалуйста. Ну, ради меня...
Он с суровым видом взял из её рук вилку.
- Никогда, - произнёс он медленно, - никогда... - И стал двигать перед её глазами кусочком, отчего её зрачки задвигались за кусочком - вправо-влево, вправо-влево... - Ни-ког-да, - продолжал он с каждым разом всё суровее и суровее, собираясь грозно поведать "этой недоразвитой маленькой девочке" что-то об уважении мужского достоинства, а потому вначале решил нагнать на неё чуть ли не трепет. - Ни-ког-да, ни-и-и... - Она уже, казалось ему, в страхе смотрела в его глаза. - ...ког-да, ни-и-и-и...
И что-то в её взгляде Анатолия вдруг тронуло и он внезапно почувствовал к ней жалость, действительно, как к ребёнку, слабому и беззащитному, позабытому или брошенному в огромном сером холодном каменном мире, в общем, одинокому. И улетучились куда-то из виду и памяти её грудной тягучий голос, "опухшая" улыбка, опасно "распираемая" грудь, массивные руки, пухлые пальчики - только взгляд был перед ним, один единственный взгляд, беззащитный и одинокий, страдающий и молящий. И их взгляды слились...
"О чём он такой чистый, такой искренний? О чём он такой молящий? Неужели, лишь о том, чтобы я попробовал?" - думал Анатолий.
Все его предыдущие знакомые девушки всегда только играли с ним и он это понимал, терпел, мучился, наконец, ненавидел. Они играли с ним в дружбу, играли в чувства, играли в любовь, каждый час, каждую минуту. И играли-то всегда плохо, как бездарные артистки убогого провинциального театра. Они даже глянуть-то в глаза никогда не могли без игры, единственного слова произнести без игры, да что слова - звука! Они даже просто вздохнуть никогда не могли без игры: вздыхали всегда так с драматичным придыханием, так надломленно, с мученическим надрывом, словно им было всегда отчего-то больно, может, больно было слышать от Анатолия вот такое... или видеть его вот такого... В общем, всегда и везде была одна игра - фальшь. Дошло до того, что он уж и не надеялся "встретить не артистку в этом городе".
"Где же, где же они? - спрашивал он себя в горьком разочаровании каждый раз, расставшись с очередной "артисткой". - Где же мои девушки, те самые, которые просто дружат, просто любят, просто... без всякой игры или платы за это, просто потому, что они не могут по-другому?" - И вспоминал взгляд девушки с его самой любимой картины Яна Вермеера, той самой девушки, с жемчужной серёжкой...
И вдруг взгляд этот случился посреди ненавистного каменного холода большого города, этой мрачной бесконечной осени!
"Я и не верил уже в это, - продолжал он вглядываться в её глаза. - Я уже и не надеялся, и не мечтал. Какой он чистый, живой, настоящий! Какой он настоящий! И она какая настоящая! Вот она - вся в нём! Она молит о друге, конечно, настоящем друге на всю жизнь. Она мечтает его найти. Она всю-всю свою тридцатилетнюю жизнь живёт этой мечтой - я читаю это в нём. Она мне искренне в этом сейчас признаётся. И не надо никаких слов, достаточно только этого взгляда. А оладушек - это последняя надежда меня как-то смягчить..."
И тогда он разглядел небесный цвет её глаз, а под глазами - тоскующие морщинки, и, несмотря ни на что, задорно вздёрнутый носик, и хрустальный блеск её алых, чуть-чуть разомкнутых, чутких губ. Он словно только сейчас увидел её и разглядел. И впервые за весь вечер ему вдруг очень захотелось быть с ней, видеть её, слышать её, захотелось сделать ей что-то приятное. И первая для неё нежная улыбка уже сама собой с удовольствием вырисовывалась на его лице. "Вот сейчас мы начнём всё сначала!" - понял он.
- Попробовать? - переспросил он тихо, не отводя глаз.
- Да, - также тихо ответила она, продолжая смотреть в его глаза.
- Да, действительно, - жевал он и улыбался, - вкусно, очень вкусно...
- Вот, я же говорила, что вам понравится...
Теперь они понимали друг друга без слов, читали друг друга по глазам и радовались этому.
Оглушительно хлопнуло...
III
Понял, что лежит на полу лицом вниз. Понял, что об него запинаются бегущие люди...
Почувствовал запах гари и жжение на лице и ладонях.
"Порезался? Лежу на битом стекле? Почему? Что случилось?" - Он попытался вспомнить, но голова никак не хотела работать, словно все механизмы памяти остановились и теперь приходилось напрягаться, чтобы их "раскрутить".
"Сидел за столиком... Хлопок... Взрыв? А сейчас тишина. Нет, какой-то звон. А я был не один. С кем? - И вспомнил её: - Да, она! Как же её зовут? Помню её глаза, её взгляд... грустный... А глаза голубые. А может, это сон: эти глаза, этот взгляд? Может, это мне вот сейчас почудилось, когда я лежал без памяти? Нет, это было на самом деле. Тогда где же она?" - Оторвав лицо от пола, он увидел кругом серый смог, язычки пламени, выбитые стёкла, свалку столов и стульев, лежащие тела.
Он стал медленно подниматься.
"Битые стёкла... - Поднялся. Стал осматриваться. - Здесь сидела очень весёлая компания. Они так смеялись... Кажется, это они лежат..." - Он увидел скрученные и распластанные на полу тела, но узнать её среди этих тел не мог.
Попытался к ним приблизиться, но ноги не подчинялись. Тогда протянул к ним руки и увидел свои ладони. - "Красные - кровь - не страшно. И лицо порезано - не страшно. - Он достал платочек, прислонил к лицу. - Красный платочек - кровь... И на полу кровь, и на столах, и на креслах, и на руках, и на лице... А где же она?" - Он оглядел пространство - хаос...
- Оксана, - произнёс он вдруг, но не услышал себя.
Повторил, напрягаясь, но снова не слышал - в ушах звенело.
"Я вспомнил её имя!"
Стоял один посреди перевёрнутого и задымлённого пространства. Ног не чувствовал. Казалось, что завис посреди страшного хаоса, где что-то звенело...
"Куда мне? Надо уйти. Как же я могу уйти без неё? Я не могу без неё. Я не могу её бросить..."
Сделал шаг. Медленно пошёл. Казалось, что не шёл, а медленно летел. Летел, осматривая хаос...
"Что же это? - медленно тянулись в голове неизвестно откуда взявшиеся и неизвестно куда уносящиеся мысли, словно они были не его. - Что же это? Взрыв? Бомба? Зачем, здесь же мирные люди, самые мирные?.."
Рядом возник пожарный, который что-то кричал ему.
- Оксана, - прошептал ему Анатолий.
Пожарный кричал и активно махал рукой. Анатолий не понимал, смотрел на него потерянным, жалким.
- ...передвигаться... - вдруг больно прорезался слух. - Сами можете?
- Да... - вздрогнул Анатолий.
- На улицу! - остро резанул по ушам пожарный. - Выходите на улицу, здесь нельзя находиться! Там вам помогут!
- Оксана... - На этот раз он себя услышал.
- Выходите, выходите! Здесь нельзя оставаться! Туда-туда! - махнул ещё пару раз пожарный в сторону выхода и склонился над лежащей девушкой, поднял её и побежал к выходу.
Анатолий видел, как светлые волосы беспомощно, но изящно сползли с его чёрной, сильной руки и неспокойно заколыхались солнечными струйками посреди страшного хаоса...
Анатолий пошёл за ним, обходя лежащие тела, осматривая их, и повторяя:
- Оксана, где ты? Оксана отзовись...
Не нашёл. Не отозвалась...
- Её зовут Оксана. Молодая девушка. Она была в кафе. Вы не знаете, что с ней? - спрашивал он у каждого во взбудораженной толпе на улице.
Никто не отвечал - было не до него. Он потерянно кружил вокруг суетящихся врачей, полицейских, спасателей и спрашивал, спрашивал, спрашивал...
Его окружили врачи.
- Успокойтесь, - в один голос заявили они.
- Со мной всё хорошо, только девушка со мной была. Её зовут Оксана. Что с ней, вы не знаете? Где она?
- Ей оказывается помощь, - одновременно ответили врачи. - Вы можете идти? Поднимайте ноги! - Его подхватили под руки и повели к машинам скорой помощи.
- Она жива?
- Ей оказывается помощь. Забирайтесь в машину.
- С ней что-то серьёзное? - спросил он уже в машине. - Она будет жить? Вы, пожалуйста, помогите ей...
- Ей обязательно помогут, успокойтесь.
Врачи старались выглядеть спокойно, но дрожь в руках не могли скрыть.
- Она же собой меня... - У него перехватило дыхание. - Пони... - От волнения не мог закончить. - Вы не представляете, какие у ней голубые глаза...
Врачи обрабатывали лицо, по которому бежали слёзы, хотя он не плакал.
- Успокойтесь, пожалуйста, ей оказывается помощь, всё будет хорошо. Что у вас болит?
Он не слышал вопроса.
- Вы, пожалуйста, помогите ей, я вас очень прошу!
- Пожалуйста, успокойтесь. Что у вас болит?
- Она очень хорошая. Вы даже не представляете, какая она... Даже не представляете...
- Успокойтесь, всё будет хорошо, вот увидите. Скажите, пожалуйста, где у вас болит? Где вам больно? - врачи ощупывали его с ног до головы.
Поняв вопрос, Анатолий сразу почувствовал сильные боли в ногах, отчего невольно застонал.
- Ноги... Сильно болят ноги. О-ох, как больно ноги...
Вдруг он увидел идущих врачей с носилками, на которых лежала девушка с рыжими завитушками волосиков.
- Это она! - он ринулся из машины. - Пустите!..
IV
Из новостей по телевизору, Анатолий узнал, что в тот страшный момент в кафе находилось две Оксаны: одна погибла, другая выжила. Анатолий узнал в какой больнице выжившая. Но он не знал: его ли это Оксана. Он, конечно, мог узнать, но даже не пытался этого сделать - наоборот: он всё делал, чтобы не узнать - выключал радио, телевизор, уходил от разговоров на эту тему вдруг где-то в транспорте или в любом другом общественном месте, закрывал глаза, затыкал уши, не читал газет - он не хотел узнавать, точнее, не мог, потому что боялся узнать возможную страшную правду.
За прощанием с жертвами взрыва в кафе наблюдал на расстоянии. Он не хотел, а точнее, не мог подойти ближе - боялся увидеть... и узнать возможную страшную правду.
Но вместе с этим страхом, он представить себе не мог, что ЕГО ОКСАНЫ больше нет - это было просто непостижимо.
"Это невозможно. Этого просто не может быть. Это уму непостижимо, чтобы вот так... вдруг..." - повторял он одно и то же, бессмысленно бродя в одиночестве по вечернему, тускло освещённому городу, каждый раз упираясь в кладбищенские ворота, и каждый раз не решаясь за них зайти.
- Нет, это невозможно, - говорил он, смотря сквозь ограду на чёрные силуэты кладбищенских зарослей. - Нет, невозможно. Там её нет...
Когда стало известно, что выжившую Оксану перевели из реанимации в палату, он каждый день после работы ходил к больнице, но зайти не решался. Неделю не решался. Две.
Наконец, в один из морозных вечеров, решился...
- Вы к кому? - спросил его охранник на входе в стационар.
- Её зовут Оксана. Она выжившая после взрыва в кафе...
- Фамилия?
- Не знаю. Её зовут Оксана. Она выжила после взрыва в кафе. Она та самая Оксана, которая выжила...
- Узнайте, пожалуйста, в регистратуре, - охранник протянул в сторону руку. - Там вам подскажут в каком она отделении и в какой палате...
Белолицей девушке через окошко регистратуры он объяснял:
- Её зовут Оксана. Она выжила после взрыва в кафе. - Он не знал, что ещё сказать. - Её зовут Оксана. Она та самая Оксана, которая выжила. Она та самая... Она такая молодая... с голубыми глазами, морщинками... - Он почувствовал комок в горле, а девушка отчего-то строго хмурилась. - Мы были вместе тогда...
- А кто она вам? - перебила девушка его лепет.
Анатолий растерялся.
- Как?
- Ну, кто она вам - родственница или коллега?
- Нет, не родственница и не коллега. Она... Она просто моя знакомая.
- Не знаю, можно ли вам к ней. Сейчас, подождите. - Строгая девушка встала и куда-то направилась.
"Как же это? Мне-то можно, ведь это я..."
- Как же, ведь это я был с ней! Она же меня закрыла собой! - крикнул он ей вдогонку. - Она же... Благодаря же ей...
- Сейчас всё выясню, не волнуйтесь.
"А если не пустят, тогда как же я узнаю правду? Сколько же мне ещё в этом неведении жить? - И понял: - Тогда останется только кладбище. Придётся всё-таки переступить кладбищенскую ограду..."
С каждым мгновением ожидания у Анатолия усиливалась дрожь в руках, а грудь взволнованно горячо распалялась.
"Как же это не просто! Какое же это испытание - узнать правду..."
Наконец, девушка вернулась - можно...
Анатолий в лихорадочном ознобе, сбивчиво спрашивал куда ему идти у встречных людей, называя отделение и номер палаты, и рваными движениями следовал указаниям их рук - слов их от волнения он не разбирал.
Изнурительно и равнодушно, словно издеваясь, тянулись больничные, казалось, бесконечные лестницы и коридоры - лестницы... лестницы... лестницы... коридоры... повороты... коридоры... снова лестницы... лестницы... повороты... коридоры...
И вот нашёл. Сел на лавку рядом с дверью. Сел - сел обессиленный...
"Всё. Нашёл. Вот она - её палата!"
Он долго не мог отдышаться. Сердце колотилось, заглушая все звуки. Руки дрожали.
"А вдруг не она? - И почувствовал, как похолодели ладони. - А вдруг, зайду... а это не она? - Он попытался это представить, но не смог. - Нет, этого не может быть. Там она, обязательно она. Ведь она была совсем недавно так близко, такая живая, с такими глазами, таким взглядом... - И вспомнил её улыбающуюся, цветущую - весеннюю. - Неужели окажется, что это не она? Неужели окажется, что уже несколько дней... - Он закрыл лицо ладонями и сильно зажмурился, пытаясь заглушить эту мысль. Ему вспомнились кладбище, похороны, убитые горем люди, слёзы, траур. - Нет-нет, этого не может быть. Там была не моя Оксана, а чужая. Моя Оксана жива. Жива! Но вдруг, всё-таки, не моя... Что же мне тогда делать? Я же искал её, так верил в неё, представлял нашу встречу, шёл к ней, жил ею. Я, может быть, всю жизнь искал её! И вот нашёл. И вот её больница, её палата, её дверь. Всего лишь одна тоненькая дверь отделяет от неё, от Оксаны. Но моя ли за ней Оксана? Может, моя-то Оксана давно уже в земле?" - Ему стало дурно. Он низко наклонил голову к коленям и крепко обхватил её руками.
V
Сколько он просидел возле палаты не известно. За окнами давно почернело, а он никак не решался встать и войти. Он всё настраивался и настраивался, но никак не решался - это было выше его сил.
"Не могу. Не могу. О, боже, что же делать..."
- Вы к кому? - услышал он голос над собой. - Вы уже долго сидите.
Над ним "пучилась" дежурная сестра.
- Я сюда... - он не узнал своего слабого, дрожащего голоса. - Здесь моя Оксана. Она в этой... - с трудом выдавил, но больше не смог.
- В этой палате?
- Да.
- Так заходите. Почему вы не заходите?
- Сейчас... сейчас зайду...
Он поднялся. Сестра, охватив его целиком одним взглядом, торопливо покачиваясь, заспешила вдоль коридора...
Он стоял перед дверью, думал: "Как бывает тяжело, оказывается, узнавать правду. И никуда ведь от неё не деться. Рад бы сбежать от неё, но не могу. И жить не смогу, если не узнаю: она будет постоянно преследовать меня и мучить, мучить, мучить... Постоянно... Везде... Так что надо её узнать. Надо. Давай, соберись, Толя, ты же мужик! Ты должен зайти, должен!"
Взялся за ручку.
"Сейчас открою, сделаю шаг и увижу... и узнаю..." - Страх обжёг грудь. Стало жарко - вспотел. Стало холодно - задрожал. Захотелось бежать без оглядки прочь, подальше от этой двери, разделяющей неведомую правду, ужасную или счастливую - неведомую, и невыносимое неведение этой самой правды.
"Бежать! Бежать немедленно прочь, ведь это так просто!" - Но не мог пошевелиться - правда, скрываемая за дверью, держала его. И он стоял, не шевелясь, обречённо смотрел на эту белую-белую, белую до головокружения дверь и со всей силы сжимал правой рукою дверную ручку, наверное, для того, чтобы не упасть.
Вдруг дверь спасительно приоткрылась и в проёме показалась женщина.
- Ой, - испугалась она, увидев Анатолия. - Вы к Оксане? - Он кивнул. - Проходите. - Она отошла в сторону. - Проходите, пожалуйста...
Поперёк небольшой палаты стояли две койки. Анатолий, войдя, медленно осмотрел ближайшую - она была пустой, аккуратно заправленной.
Медленно поднял глаза на вторую - там лежала с закрытыми глазами девушка, наверное, спала. Он приблизился. Вгляделся...
Он увидел бледное лицо со впалыми щеками, тонкими сомкнутыми губами и закрытыми, с коричневыми кругами, глазами.
Он вглядывался в лицо долго, цепко, жадно... И, наконец...
Нет, не узнавал.
- Вы знаете, - подошла женщина, - только-только уснула. Всё ждала вас. Вас же Анатолий зовут?
- Да, - прошептал он.
- Вот когда нам сказали, что вы пришли, она вас стала ждать. Сказала, что вы её новый коллега по работе. Да не дождалась - уснула, она же слабенькая ещё. А вы присаживайтесь. Я её мама, Клавдия Сергеевна. А вы, действительно, с её новой работы?
- Я... - Он, не совсем поняв вопроса, пожал плечами. - Я... нет...
Ему очень хотелось сесть - сил стоять не было от того, что он сейчас узнавал правду, и эта правда, открываясь, высасывала из него последние силы.
"Не-е-еуже-е-ели-и-и..." - единственное только слово тянулось у него в голове, как бесконечная, белая, ледяная река.
Он, застыв на месте, не отрывался от лица, всматриваясь в каждый его бугорок и каждый волосик, каждую ямочку и каждую чёрточку.
- А кто вы? - услышал он женщину уже перед собой.
Она сидела с другой стороны кровати у изголовья дочери.
- Друг... - прошептал он.
- Друг? - вспыхнула женщина. - Очень приятно. А Оксана мне о вас ничего не рассказывала. Правда, она у меня такая: всё в себе... Никогда не жалуется ни на что, ничего не просит. Одна поплачет где-нибудь в сторонке, чтоб её никто не видел, а на людях всегда радостная такая, всегда улыбается. Даже сейчас такая же... - Женщина всхлипнула и стала утирать глаза. - Вы не обращайте на меня внимания. Вы присаживайтесь, пожалуйста. Стул же рядом.
- Да, хорошо...
VI
Смотрел и смотрел на лицо, ещё надеясь... Но...
Подавлено молчал. Ни о чём не думал, ничего не чувствовал - внутри была какая-то глухая пустота, только смотрел на лицо и изо всех сил старался слушать Клавдию Сергеевну: её рассказы о дочери и успокаивали, и отвлекали:
- ...накануне устроилась на новую работу, - говорила женщина, периодически всхлипывая, и утирая глаза. - Устроилась по специальности в частную клинику. Она ведь у меня офтальмолог. Университет с отличием закончила. Потом работала в районных поликлиниках, даже в поселковой поликлинике два года работала. Каждое утро на первой электричке ездила. А вечером обратно на электричке. Четыре часа тратила на дорогу каждый день. Говорила, что это всё на пользу, дескать, надо опыта набираться. А в посёлке поликлиника на несколько деревень. Посетителей каждый день много. И больше пожилых. А с пожилыми людьми, сами понимаете, сложнее. И ведь никому не могла отказать в приёме. Бывало, что уже рабочий день закончится, а она всё принимает. А как, говорит, не принять, ведь бабушки и дедушки издалека приехали, что же им теперь снова приезжать... Возвращалась уже поздно. Усталая, еле на ногах стояла. Сил не было даже раздеться. Не кушала ничего, так сразу спать и ложилась. Но никогда не жаловалась. Никогда! Она у меня с детства такая: никогда не жалуется, ничего не просит, не плачет на людях, даже грустной её или чем-то недовольной не помню. Всегда весёлая, внимательная, заботливая. Всегда жизнерадостная. Называла нытиков и пессимистов "первыми эгоистами"... И вот пригласили в самую лучшую частную клинику, в которой она мечтала работать. Ох, как она радовалась! Какой счастливой была, как на крыльях летала! А я-то как была рада: теперь, думаю, хоть на электричках ездить не будет. Ведь уставала-то как, бедняжка. И времени свободного совсем не было. А теперь, думала, и личная жизнь у неё наладится. А-то ведь совсем у неё личной жизни не было. Всё как-то не получалось у неё. Тридцать два года уже, а что-то никак не складывалось. Она ведь очень требовательная у меня: как услышит мат или запах табака, сразу расставалась с молодым человеком. А сама потом очень переживала, плакала по ночам, я-то знаю. Но передо мной всегда весёлая, жизнерадостная - меня старалась ни в коем случае не беспокоить и не расстраивать. И вот новое место работы, как новая страница в жизни. Думала, теперь у моей доченьки всё пойдёт хорошо, всё наладится. И вдруг это... Ох, бедненькая моя доченька...
Девушка проснулась и повернулась к маме.
- Мама, ну не плачь, пожалуйста... - произнесла она слабым голосом.
- Да не буду, не буду. К тебе, доченька, вот друг пришёл.
- Друг? - Она повернулась к Анатолию.
Их глаза встретились. Она смотрела тем же чистым взглядом, даже глаза её были такие же голубые, как и у ЕГО ОКСАНЫ, только притухшие немножко.
Они молчали и смотрели друг на друга. Он изо всех сил ещё старался узнать в ней СВОЮ ОКСАНУ. А она... А она, наверное, тоже старалась узнать в нём своего друга. Но никак они друг друга не узнавали. Никак. Никак у них это не получалось...
Они молчали. Смотрели друг другу в глаза. Он хотел её спросить: это вы были тогда со мной в кафе? - но не спрашивал. Скорее всего и она хотела его спросить о том же, но не спрашивала. Им без слов было всё понятно.
- Что с вами? - услышал он Клавдию Сергеевну.
- Мама, не спрашивай его ни о чём. Просто я - не его Оксана.
Анатолий сильно сжал зубы, чтобы не заплакать, сжал кулаки и отвёл глаза вниз, чтобы женщины не видели его глаз, из которых капнули на пол две слезы.
Мать и дочь сочувственно молчали, даже боялись пошевелиться. Они понимали: он только сейчас узнал страшную правду, он надеялся весь этот месяц, верил, но сейчас всё для него рухнуло, рассыпалось...
Наконец, Анатолий встал. Попрощался.
- А вы ко мне ещё придёте? - спросила она, когда он был уже у двери.
Он повернулся. Она глядела на него тем же взглядом, только с добавлением ещё нескрываемой жалобной мольбы.
- Конечно, Оксана. Я много раз к вам приду, обязательно приду. Обещаю вам. Только сейчас мне нужно спешить. Очень нужно спешить. Нужно... мне очень нужно... - Он уже не видел перед собой ничего, кроме цели.
Наконец-то, он бежал прочь от этой двери, этой палаты, этой больницы...
VII
Он бежал. Он рвался. Бежал и рвался к ней.
Изнурительно, словно издеваясь, тянулись заснеженные и заледенелые, тёмные и тусклые улицы, проспекты, кварталы...
Он запинался, скользил, пробирался впотьмах через сугробы...
Бежал. Рвался...
У кладбищенских ворот купил цветов.
И вот последние самые трудные метры...
Бежал и рвался к ней. Бежал и рвался... на их второе свидание...