В купе сидело двое. Один был лет двадцати пяти, белолицый, с тонкими чертами, голубыми глазами и соломенными волосами до плеч. В изящной вязи его тонких пальцев дымился в подстаканнике стакан чая. Несмотря на то, что было тепло, одет был в свитер под цвет волос. Выглядел робким, задумчивым, как-будто печальным, неспокойным. Всё посматривал в окно, да на соседа, да на стакан. Звали его Анатолий. Напротив сидел, свободно откинувшись назад, мужчина средних лет. Круглый живот его, стянутый белоснежной сорочкой, чуть ли не касался края стола при сильном покачивании. Был он круглолицым, гладко выбритым, со сверкающей лысиной и в очках в толстой чёрной оправе. Кажется, дремал, но иногда губы его, чуть вздрагивая, тянулись в лёгкую и самую задушевную улыбочку, а правая рука тянулась за стаканом с чаем. Ему явно думалось или вспоминалось о чём-то приятном, согревающем. Звали его Виктор Сергеевич. Оба зашли на одной станции. Отстранёно поздоровались, познакомились, но каждый пока был поглощён собственными мыслями, переживаниями.
Поезд нахраписто разрезал чернеющую за окном таёжную муть. Снежная пыль клубилась под окном синими волнами. Иногда локомотив разражался воем и Анатолий, вздрагивая, поворачивал лицо к окну. Виктор Сергеевич же никак не реагировал или складывал на груди руки, словно приступал к новой главе воспоминаний или размышлений, а этот самый вой был для него сигналом к её наступлению. В один из таких моментов Анатолий всё-таки нарушил молчание:
- Всё проносится оголтелым вихрем...
Голос его тонкой струйкой пробился сквозь вой до соседа и Виктор Сергеевич приоткрыл на него глаза. Анатолий смотрел в окно и, покачивая головой, продолжал говорить мысли вслух:
- Тайга проносится, время, жизнь... Всё проносится без остатка. Вот и год проносится. Остаётся только вспоминать...
Виктор Сергеевич сонно смотрел на Анатолия, сложив руки на груди, и губы его замерли в улыбочке. Ему пришлось отвлечься от своих мыслей и... Нет, практически не отвлёкся. И с той же неизменной улыбочкой стал медленно закрывать глаза. Закрывать... Закрывать... И закрыл. И всё покатилось, как и прежде...
В купе постучали и просунулась голова проводника в фуражке с четырьмя стаканами.
- Ещё чаю не желаете ли?
Виктор Сергеевич кивнул. Пожилой, сильно сутулящийся проводник в потёртом кителе и сморщенной фуражке плавными движениями всё устроил, с поклоном вышел, закрыл дверь, и воцарилось темнеющее оцепенение, посреди которого дымились теперь с ароматами чая и лимона стаканы.
А поезд, нещадно дробя ледяные пути, рвался изо всех сил вперёд, словно пытался вырваться из этого поглощающего всё и вся лютого таёжного мрака. И любое промедление, казалось, могло стоить ему жизни, а значит и жизни всем его мягкотелым пассажирам. Потому-то он и гнал, наверное. И выл испуганно...
В полумраке купе что-то вдруг тоненько запело. Это радиоприёмник. И где-то у самого потолка он пригрелся. И вот он ожил вдруг, и тихонечко запел, отчего Анатолий потянулся к нему весь, словно отогретый цветок к солнцу, а Виктор Сергеевич что-то пробормотал, то ли сердито, то ли удивлённо. А голосок где-то над ними мелодично залетал...
2
Было уже около десяти. Мир бледно освещался луной. Виктор Сергеевич допивал очередной стакан. Лицо его почти стало невидимым, но, словно оттаяв, дохнуло свежо и горячо.
- И что же вы вспоминаете, как выиграли в спортлото "Жигули", что ли, или как влюбились? - неожиданно спросил он, не открывая глаз.
Анатолий невесело усмехнулся на светившуюся в полумраке рубашку, словно фосфоресцирующую холодный свет. Всмотрелся и различил округлые черты его лица, его щёк, очков, лысины, осыпанных лунной пылью. И, повернувшись к окну, задумчиво ответил:
- Да, вспоминаю и как влюбился, и как потерял её, эту самую любовь.
Виктор Сергеевич приоткрыл глаза. Сложил на груди руки. Повернулся к окну. А за окном кружилась заматеревшая и задубевшая, суровая и хмурая земля. Случись по воле рока очутиться сейчас там, среди этих ледяных бескрайних дебрей - смерть, верная смерть. Анатолий, смотря в окно, наверное, примерно так и подумал или что-то подобное припомнил, отчего невольно поёжился.
- Знобит? - услышал он.
- Нет. То есть, да... Просто припомнилось...
Виктор Сергеевич молчал, лишь улыбался и покачивал головой, продолжая смотреть в окно. Казалось, что он не расслышал последние слова попутчика. Молодому человеку же явно хотелось поделиться тем, что ему припомнилось. Он посматривал на соседа и ждал наводящего вопроса, но так и не дождался. И не выдержал:
- Припомнилось, как знобило от белого тумана в тайге этой осенью, но не от холода, нет, а от страха. Белого страха. Белого, липкого страха... - Его тоненький голосок как-то потерянно капал в полумраке. - Мне казалось, что это был и не туман вовсе, а страх, материализовавшийся в белую, леденящую душу муть. Такую зловещую муть... - И кажется испуганно замолчал.
Виктор Сергеевич в ответ лишь перестал улыбаться, поправил очки и пару раз моргнул на трогательно утончённого молодого человека, словно высеченного искусным мастером из лунного камня. Повернулся к окну...
Оба молчали. Смотрели в окно.
- Как таинственно, - снова первым нарушил молчание Анатолий.
- Магнетически таинственно: не оторвать взгляда и хочется туда, чтобы оказаться наедине с этой таинственностью. Правда же?
Виктор Сергеевич вздрогнул плечами и чуть улыбнулся краешками губ.
- Всегда хочется туда, где страшная тайна, страшная... - Анатолий на мгновение задумался, глядя на соседа, но продолжал: - Хочется шагнуть: шагнуть с высоты, шагнуть под поезд, нажать курок... Ведь это так просто и так интересно... Просто своим здравомыслием мы всегда останавливаем себя. Оно всегда оказывается чуточку сильнее нашего желания. Но это только ведь пока оказывается. Пока... Кажется, не хватает совсем маленького толчка извне...
Виктор Сергеевич сложил руки на груди и строго уставился на молодого человека.
- Во всяком случае, мне интересно шагнуть. Я не говорю о всех...
Анатолий опустил глаза на стакан. Вздохнул.
- А вам никогда не приходилось испытывать чувство близкой опасности, но при этом вы знаете, что никак не можете от неё укрыться? - спросил вдруг молодой человек. - Вы обнажены перед нею, вы беспомощны...
- Возможно, приходилось.
- Тогда представьте это чувство: опасность совсем рядом, она видит вас, приближается к вам, а вы ослеплены этим белым туманом - этим страхом, отравляющим ваши глаза, силы, чувства, разум...
Оба смотрели друг на друга.
- Значит, - неторопливо начал Виктор Сергеевич, - страх не от тумана, а от какой-то опасности?
- Конечно, от опасности - от скрытой в тумане опасности, я и говорю. И от тумана тоже, ведь он страшен своей непроглядностью - бог знает какую опасность он скрывает в себе! Он страшен именно своей непроглядной мутью.
- Мутью? - удивился сосед.
- Да! Непроглядной мутью...
- Что же в ней страшного, в этой туманной мути?
- Ну, я же сказал...
- Да, я слышал.
- Ничего так не страшно, как непроглядная туманная муть, в которой скрывается зловещая сила, опасность...
- Почему именно обязательно скрывается какая-то опасность... Да ещё зловещая... - стал рассуждать вполголоса Виктор Сергеевич. - Да ещё если ты знаешь о ней, что она на самом деле в этой мути скрывается...
- А ты знаешь!
- Значит, в таком случае страшна скрывающаяся опасность, а не туман...
- И сама муть страшна, ведь она ослепляет и делает тебя беспомощным! Никогда не бывает так страшно в момент, когда ты беспомощный перед своим невидимым врагом, который рядом и ты знаешь об этом, ты чувствуешь его: твой внутренний голос говорит тебе о нём, предупреждает, предостерегает тебя. Вот, представьте: тайга, ты один, туман и ты словно в западне - в белом капкане. Но ты знаешь, какую невидимую опасность он в себе скрывает!
- То есть, вы хотите сказать, что эта самая муть, как живое коварное существо, как твой враг?
- Конечно!
- Хорошо, я вас понял. Вы знаете, я слышал одну историю, когда один путник попал на рассвете в туман и ослепшим забрёл в болото. Больше его никто не видел.
- Таких историй много. Потому он не просто страшен, он коварен. Он живое коварное существо вначале мучает тебя страхом, потом убивает.
- Ну, человека никто не заставляет попадать в его сети. Нужно всегда оставаться с головой.
- Да, с головой, это вы верно заметили... - Анатолий чуть задумался, опустив глаза. - Но случаются обстоятельства... А ещё туман притягивает к себе, заманивает в свои мутные сети и ловит тебя в свой белый капкан. И только тогда, когда ты в тайге попадаешь в туман, ты понимаешь, что он тебя перехитрил. И вот тогда осознаёшь всю степень своей незащищённости, всю степень своей слабости и обречённости.
- Гм... - Виктор Сергеевич мотнул головой. - Интересно, однако, у вас получилось: всю степень своей обречённости, словно у обречённости есть ещё степени, к примеру, степень не полной обречённости, степень полной... Хотя, я всё понимаю: обречён, но надежда всё-таки остаётся.
- Да... Мизерная...
- Мизерная... - медленно повторил Виктор Сергеевич, вдумываясь в слово. - Возможно... Так с чего же вы собственно взяли, что туман скрывал обязательно какую-то опасность?
- Знал. Я не сомневался. Я просто чувствовал...
- И почему вы понимали, что были обречены? И на что обречены?
- Обречён...
Но в купе постучали.
- Добрый вечер! - В проходе вспыхнула как из другого мира ярким пятном краснощёкая женщина в жгучем платке на плечах. - Шали, платки, молодые люди. Шерстяные, пуховые. Любые расцветки. - Голосок её тепло разлился по купе. - Молодые люди, не желаете приобрести?
Виктор Сергеевич, недовольный что перебили разговор, отрицательно помотал головой.
- Поглядите, какие шикарные платки - какие яркие, цветастые! - Она развернула платок с бахромой. - И не дорого. На подарочки жене, матери...
Виктор Сергеевич снова помотал. Анатолий же смотрел на неё с нескрываемым восторгом, словно смотрел на матрёшку в человеческий рост, ожившую среди полумрака.
- Купите, молодые люди. Платочки очень красивые. На фабрике зарплату третий месяц платками выдают, - пожаловалась она. - Вот и приходится торговать, чтобы хоть что-то купить из продуктов. Денег совсем, можно сказать, не видим. Купите жене или дочери. Сейчас и молодые носят. А я хоть продуктов каких куплю...
- Дайте один, - Виктор Сергеевич достал из брюк бумажник.
- Вам какой? - Женщина живо присела на краешек, начала доставать платки из сумки.
- Любой, у вас все красивые...
Появление краснощёкой и бойкой сибирячки встряхнуло обоих.
- Красивая женщина! - воскликнул Анатолий, как только она закрыла за собой дверь.
- Да, сильная женщина.
- Вы правильно заметили: сильная! Вы знаете, она своим появлением моментально рассеяла моё тяжёлое настроение, которое всегда возникает, когда вспоминаю эту осеннюю историю в тайге...
- Русские женщины всегда были красивы своей внутренней силой. И не просто красивы, а надёжны и всегда верны нам этой самой внутренней силой. С ними всегда чувствуешь успокоение, словно находишь вдруг надёжную опору. Потому-то их так любят иностранцы, особенно восточные мужчины. Во всяком случае, они таковыми были...
- А почему были?
- Дай бог, чтобы и сейчас были, чтобы и сейчас жизнь их гнула, а они не сгибались, не ломались. Время-то сейчас какое...
- Да, жалко её.
- Всех простых людей жалко. Только они и страдают всегда в матушке России. - И Виктор Сергеевич замер над раскрытой сумкой. - Всех жалко, всех... - Аккуратно положил платок. - Это дочке. И она у меня красавица...
3
Время приближалось к полуночи. Виктор Сергеевич сходил в туалет. Взбодрился морозным дыханием в тамбуре и с удовольствием снова "нырнул" в тёплый спящий вагон, столкнувшись в тусклом проходе с ещё одним не спящим пассажиром - "Ещё один носатый полуночник..." - промелькнула мысль. Он машинально отметил его длинный нос, маленькие глазки и выпирающие скулы. И перед тем, как зайти в купе, снова взглянул на стоящего в проходе: "Какое неприятное, но в то же время притягивающее лицо: хочется рассмотреть его обстоятельно. Всю жизнь поражаюсь лицами и всегда стараюсь их запомнить. Коллекционирую их, что ли..."
Проводник принёс ещё чаю с дымком и лимоном. Виктор Сергеевич утёр лицо полотенцем, расстегнул ещё пуговку на рубашке, протёр платочком очки. Его попутчик снял свитер, пригладил волосы и уже на казался робким. Спать не хотелось, а хотелось уже обоим в тёплой беседе скоротать лунную ночку.
- Так, на что же вы были обречены тогда в тайге? - Виктор Сергеевич дружески улыбнулся.
Анатолий сделался серьёзным.
- Я был обречён на пристальный, невидимый, повсеместный надзор.
- Вот как!
- Да, я был обречён на пристальный, повсеместный, невидимый надзор, слежку, отслеживание моих действий. А ещё был вынужден постоянно ждать. Жить, творить под невидимым всевидящим оком и ждать, ждать, ждать... - Его пальцы задрожали на стакане.
- Чего ждать?
- Чего угодно. Скорее всего, самого нехорошего. Во всяком случае, мне так казалось...
Виктор Сергеевич вздохнул.
- Да, нам многое иногда кажется, но...
- Именно нехорошего. И мне не казалось, нет, я был уверен, что ждать можно только не хорошее. А разве можно ждать чего-то хорошего от того, кто постоянно каждый твой шаг контролирует, постоянно наблюдает и следит за тобой, идёт по пятам, преследует тебя, оставаясь невидимым?
- Кто следит? Кто идёт по пятам?
- Самый страшный зверь.
- Какой зверь?
- Человек.
- Зачем? - спросил Виктор Сергеевич после небольшой паузы.
- Ради собственной цели.
- Какой цели?
- Не знаю. Какой-то цели. Личной цели... Ради личных интересов...
- Странно. И почему вы уверены, что ради какой-то личной цели?
Анатолий не ответил, только пожал плечами.
- И видимо этого самого человека вы и называете той самой опасностью, скрытой в тумане?
- Да, вы совершенно правы.
- Я, наконец, что-то начинаю понимать.
Пробегала жёлтыми огоньками и холмиками деревенька, укутанная чуть ли не вровень с тайгой снежной ватой. От её святящихся "ватных" холмиков стройно тянулись вверх хилые ленточки дымков.
- Какие косички тонкие плетутся, - восхитился Виктор Сергеевич.
- Да, ровненькие - мороз-то, видать, крепчает.
- Крепчает. Мороз круто заворачивает!
- А они всё-равно тёплые. Тянутся себе потихоньку, плетутся.
- А наверху сплетаются в большое облако.
- Доброе облако, правда же?
- Да, городские облака злее.
- А знаете отчего? Оттого, что городские жители несчастнее. В деревне спокойней и свободней. Там дышится легче! Там душа поёт! Вот правда, что не верите?
- Да верю, верю... Так, что же это за человек, который нарушил вашу деревенскую идиллию, я правильно вас понял?
- Действительно, деревенскую идиллию, - несколько растерянно произнёс Анатолий, - вы снова правильно поняли. А, как вы догадались, что деревенскую?
- Мне кажется, в городе это было бы невозможным. Понимаете, город несоизмеримо грубее, многограннее... Понимаете, там толпы людей, суматоха... Город это машина, перемалывающая всех и вся. И там никто ни на кого не обращает внимания - просто некогда. Некогда остановится, присмотреться, оглянуться, задуматься... Особенно сейчас... Там бы в этой безумной мешанине вы бы не смогли, я думаю, остаться наедине с этим человеком... Хотя, я имею ввиду большой город... Да и кто его знает, может, и в большом это возможно, если вы знаете друг друга, если вас что-то связывает, к примеру, общее прошлое... Ведь не может же быть так, чтобы вдруг, ни с того, ни с чего, за вами бы стал кто-то следить. Ведь должны же быть причины... Потому, мне интересно: что же это за человек, который следил за вами?
- С виду кажется обыкновенный, но и необыкновенный...
- Да это понятно: все мы такие. А знаете, - после небольшого молчания оживлённо продолжил Виктор Сергеевич, - мне вот почему-то припомнилась сейчас одна история про паренька одного. Может, этот паренёк мне и сам её рассказал, я уж не помню. Он сейчас известный художник. Живёт и работает в Москве. Я, кстати, с ним дней пять назад встречался - был на встрече с однокашниками, ну и там встретились... Так вот, будучи на практике в Сибири, когда он ещё учился в ленинградской художественной академии, писал он как-то в лесу пейзаж. Вот представьте: один, увлечённо пишет. А кругом дремучий лес, такой вот, как в русских сказках, как на картинах Васнецова - птицы там чёрные большие летают, широкими крыльями беспокойно хлопают, деревья исполинами стоят, вековые, бывалые и всё хмурятся, всё скрипят, и всё грозно воют, и всё так угрожающе пошатываются, а ветви мохнатые покачиваются. И неведомые голоса всё раздаются. И тропы не иначе, как только звериные. И какие-то зелёные мохнатые существа то выползают из под мхов и ёлочных лап, то снова заползают. В общем, забрался паренёк. Пишет...
- Как же это он не побоялся в такие дебри-то забраться?
- Да молодой ещё - не пуганный. Да к тому же городской был - не опытный. Вот, кстати, ещё одно преимущество деревни: деревенские живучей городских, потому что они к натуральной жизни более приспособлены.
- Но мы, слава богу, скоро в двадцать первом веке жить будем.
- Ну и что? Вы хотите сказать, что цивилизация нас спасёт? В том-то и дело, что эта самая цивилизация делает человека более незащищённым перед стихией природы - всё больше и больше отрывает его от матери-природы, лишает его природной внутренней силы. Цивилизация - это наша погибель! Это гибельный путь... Но речь не об этом. Вернёмся к моему художнику. Он сам сейчас вспоминает этот случай и пугается, а тогда, говорит, даже и в мыслях ничего тревожного не было. Ну, молодой, понятно, да городской, одним словом, как вы сказали - цивилизованный, то есть, не пуганный, - засмеялся Виктор Сергеевич. - Так вот, значит, пишет. Пишет себе, пишет, старается... И вдруг чувствует неосознанный, какой-то дико кричащий внутри страх.
- Страх?
- Да-да, страх. И вместе с этим страхом, он почему-то чётко осознал, что уже не один, что рядом уже кто-то есть и его недобрый взгляд он буквально физически ощущает на себе: словно ледяное дыхание вдруг повеяло на него, словно повеяло моросью. Понимаете? Он обернулся туда, откуда повеяло, и увидел в нескольких шагах от себя... - кого бы вы думали?
- Зверя какого-то.
- Совершенно верно - огромного чёрного волка!
- Это не удивительно.
- Естественно.
- Я имел ввиду, неудивительно, что почувствовал.
- Да, это не удивительно. Но удивительно то, что паренёк этот вдруг против своей воли упал на колени, принял боевую звериную стойку и не своим, даже нечеловеческим голосом зарычал на зверя. Он даже не осознавал, что делал, и абсолютно не мог понять, откуда у него взялось такое рычание.
- Ну, а что же волк?
- Волк, глядя на него, опешил, перестал скалиться, присмирел, даже оробел! Растерянно потоптался на месте, виновато опустил морду, облизнулся. Наконец, попятился назад, так робко, так испуганно! И убежал прочь, поджав хвост! Вы представляете?
- Представляю.
- Сразу, конечно, и паренёк этот побежал, только в другую сторону. Так и бежали они друг от друга! - засмеялся Виктор Сергеевич.
- То, что мы в определённых ситуациях такими же зверями можем стать, это для меня не удивительно, - вполне серьёзно произнёс Анатолий.
- Да, это совсем не удивительно. И мы не просто можем стать, а мы и есть эти самые звери, только наши звери сидят в нас тихо и смирно до поры до времени.
- Или спят.
- Или спят, совершенно верно. Вот именно эта самая цивилизация и усыпляет нашего природного зверя.
- Да, но всё же он просыпается!
- Верно, просыпается. Пока просыпается, - сделал акцент на слове "пока" Виктор Сергеевич. - Пока ещё цивилизация его окончательно не усыпила мёртвым сном. Пока! И вот именно он - наш внутренний зверь - и есть наша внутренняя природная сила, которая нас оберегает: нюх-то у зверей, сами понимаете, тем более у нашего...
- Эта хранящая нас сила, ни что иное, как наши скрытые, не вполне развитые возможности: ведь мы же звери, значит, обладаем звериным чутьём, только оно у нас не получило должного развития в условиях цивилизации.
- Вот об этом я вам и говорю. Вот видите, молодой человек, вы со мной полностью согласились. Да, эта чудесная сила живёт внутри нас - теплится ещё пока. - Виктор Сергеевич, задумчиво улыбаясь, и задумчиво покачивая головой, сложил руки на груди. - И вот именно она создаёт пока этот вопящий крик об опасности, эти голоса... Их разобрать невозможно, но мы точно знаем, о чём они нам кричат, и мы тогда не сомневаемся, что рядом с нами какая-то опасность, что чего-то надо в данный момент опасаться. И даже, может быть, точно знаем чего опасаться.
- Да-да, верно: я слышал эти голоса и не сомневался в тот момент, что он рядом. Не сомневался...
- Вот и ваш случай, с этим вашим обыкновенным и необыкновенным человеком. У вас возникал страх, вы слышали эти голоса внутри себя, которые разобрать не могли, но вы не сомневались при этом, что он рядом!
- Да-да, не сомневался.
- Тогда получается, что вы знали, какую опасность хранит туман.
- Да, я знал, что хранит в себе этот белый капкан, но я не знал, что он замышляет против меня. Но голоса мне кричали об опасности!
- Интересно... А могут ли эти наши внутренние оберегающие нас силы, эти наши голоса внутри нас изменить нам?
- В смысле?
- Ну, изменить и всё. Дать нам ложный сигнал об опасности?
- Да, подпадать под чьё-то влияние и действовать по чьей-то указке?
- По чьей указке?
- Каких-то сил, людей... специальных органов, наконец... Под влияние вот тех самых обыкновенных и необыкновенных людей. А, как вы думаете?
- Не знаю. Я об этом не думал. Это же ведь не просто так... Это же ведь надо обладать такими возможностями...
- А они обладают такими возможностями.
- Вы хотите сказать, что тот самый человек, о котором я вам говорил, обладал такими возможностями и влиял на мой внутренний голос?
- Я хочу сказать, что он возможно обладал такими возможностями. Возможно обладал, понимаете меня? - пояснил Виктор Сергеевич, выделяя слово "возможно". - Кто его знает! Всякое возможно. Знаете, пятьдесят пять лет прожив, ничему уже практически не удивляешься.
- А я, - заговорил задумчиво Анатолий, - никогда об этом не думал. А ведь, действительно, он возможно влиял, воздействовал на моего внутреннего зверя, вызывал искусственно их крик, страшные голоса... Неужели, это было возможным...
- А зачем? Зачем он это делал? Для чего? Чего он этим добивался?
- Добивался своих целей.
- Каких?
- Чтобы я испугался... Чтобы я попал под влияние этих голосов и стал управляем...
- Я вам снова задаю тот же самый вопрос: зачем, зачем ему это было надо?
- Зачем? Затем, чтобы я поступил так, как ему надо, чтобы я чего-то не узнал... чтобы я не узнал какую-то тайну...
- Тайну... - задумался Виктор Сергеевич, но вдруг поднял руку кверху и стал в возбуждении говорить, тряся указательным пальцем над лысиной, хотя в полумраке об этом можно было только догадываться. - Вспомните, Анатолий, с чего начался наш разговор: всегда туда, сказали вы, где страшная тайна хочется шагнуть: шагнуть с высоты, шагнуть под поезд, нажать курок... О какой тайне вы говорили? Правильно - вы говорили о смерти. Нет интересней и страшней тайны, чем смерть. Но наше здравомыслие, далее сказали вы, нас спасает - не даёт нам сделать этот шаг, поскольку, всегда оказывается чуточку сильнее этого нашего рокового желания. Но при этом вы подчеркнули: "Пока оказывается. Пока..." И не хватает, сказали вы, совсем маленького толчка извне, чтобы его всё-таки сделать... Вот посмотрите, к чему мы пришли: зверь наш внутренний, который нас оберегает - и есть наше здравомыслие, и пока он нас оберегает, пока! - пока даёт нам сигнал о скрытой рядом опасности. Но всего лишь один единственный махонький толчок извне и мы шагнём!
- Да, и мы шагнём...
- Ведь нам так интересно: нам интересна эта самая страшная тайна, она нам очень, очень интересна! Но пока зверь нас останавливает... Пока! Но вот толчок и мы шагаем... А вот теперь представьте, что нашим зверем кто-то научился управлять: вначале он вызывает в нас смятение, затем страх, чувство опасности, наш внутренний зверь нам кричит об опасности, мы понимаем, что нам что-то угрожает, что надо спасаться, но вместе с этим страхом, вместе с этим чувством опасности, вместе с этим криком нашего зверя, вместе с этими страшными его голосами... нам интересно! Мы замираем. Мы теряемся. Мы цепенеем. И в эти моменты мы полностью во власти нашего зверя, его голосов. И вдруг раздаётся у нас в голове одно единственное слово - толчок и мы делаем шаг... шаг... один единственный шаг, совсем маленький шажок туда, куда нам так интересно! - всего лишь один единственный шаг, ведь это так просто, согласитесь: раз и всё... Понимаете, раз и всё! И всё! И всё для нас в один миг заканчивается - всё, конец...
Повисло напряжённое молчание. Первым нарушил его Анатолий:
- Я не знаю, что сказать. Всё это так... так неожиданно, так необычно...
Виктор Сергеевич, успокаиваясь, и обтираясь полотенцем, глубоко вздохнул.
- Прошу вас, ради бога, - устало заговорил он, - не придавайте всему, что я сказал, серьёзного значения - всё это плод моей фантазии, не больше.
- Однако, всё это не лишено смысла, вполне, быть может, здравого.
- Я не знаю, возможно. Но... прошу вас, Анатолий, не придавайте слишком серьёзного значения всему этому. Не волнуйтесь, пожалуйста...
- Совсем недавно я пережил нечто подобное. Только не сделал этот шаг. Всё-таки, не сделал... Возможно, тот человек, который управлял моим зверем, не хотел этого...
- Что это за человек, этот самый ваш обыкновенный и необыкновенный человек? Волк понятно - из леса, а ваш? Это знакомый ваш? Житель деревни, сосед? Вы давно его знаете? Откуда он взялся?
- Не знаю. Взялся... неожиданно, как с неба свалился. Кстати, он был в прошлом военным лётчиком.
- Это он вам сказал?
- Да. Сказал, уволился по-здоровью.
- Понятно. Значит, в деревне он жил недавно. Вы с ним были знакомы, его знали?
- Конечно, был знаком, ведь он был соседом моей тётки. А вот насчёт того, знал ли я его... Вот в том-то и дело, что я на этот вопрос не могу дать однозначного ответа. Вроде, как и знал, и не знал...
- Ну и что это за человек, вы можете дать его описание? Что вы можете о нём сказать? Что это за образ?
- Да, обычный... - Анатолий подумал. - Хотя, не обычный, конечно. Вроде, понятный и не понятный совсем. Открытый и скрытный. Кажется, простой житель деревни и в то же время не простой, да и деревенским его вряд ли можно назвать. Необычный для деревни, настораживающий, будоражащий, загадочный и в то же время всегда приветливый, общительный. Разный...
- Закрытый, загадочный, открытый, настораживающий, будоражащий, приветливый... И всё в одном человеке, прямо космос какой-то!
4
Радиоприёмник всё это время не молчал, но и не привлекал особенного внимания, пока не запел голосом скрипки "Вечернюю серенаду" Шуберта. Они одновременно уловили первые звуки. И затихли. Только Виктор Сергеевич, словно выпуская пар, выдохнул:
- Да-а-а уж...
И смотрели в разные стороны: Анатолий в окно, Виктор Сергеевич во тьму в сторону двери. И молчали. И лунная таёжная ночь при волшебных мелодичных звуках казалась ещё таинственней...
А поезд летел. И серые волны за окном были колючими, ощетиненными, холодно серебрящимися его крыльями. И время летело. Плотная тьма властно поглотила мир и только луна высвечивала его бесконечные грани и очертания...
- А вам, как музыканту, какая музыка слышится, когда вы видите такие лунные пейзажи?
- А как вы узнали, что я музыкант? - удивился Анатолий.
- А очень просто - по рукам: ваши пальцы, как ножки паука, тонкие, длинные и постоянно изящно двигающиеся в ритмичном танце. Они то собираются в кружок, то оттопыриваются, либо по-парно, либо каждый сам по-себе. Вот особенно маленький пальчик выдаёт очень трогательные "па". Я ваши пальчики сразу приметил. И сразу понял, что вы музыкант. Да и сами же сказали, что вы творец. А что же вы можете творить вот с такими пальчиками кроме музыки?
- Когда я говорил, что я творец?
- Говорили, говорили... Когда рассказывали, что приходилось жить под постоянным повсеместным контролем. Вы тогда сказали: жить и творить под надзором, и ждать.
- Надо же, какая у вас цепкая память!
- Это профессиональное, мне нельзя иначе. Так вот, - продолжал Виктор Сергеевич, - для человека творческого, жить - это творить или творить - это жить. Два этих слова синонимы. Да вы знаете об этом. А судя по вашим рукам, а руки - это второе лицо человека, так вот, судя по вашим рукам, однозначно, что творить вы можете только музыку. Причём, вы играете не на духовом инструменте - это точно. И уж конечно не на ударных!
- Я виолончелист.
- Вот! Я не сомневался, что из струнных. И всё ваши пальцы. Хотя и не только они, конечно. И ваш голос, такой... манерный или напевный, что ли. И ваша манера говорить, такая неторопливая, но получается непрерывно и плавно льющаяся речь. Но при этом вы резко вспыхиваете! В общем, струнная душа, иначе и не скажешь...
- А я и не замечал никогда у нашего брата... Я имею в виду пальцы.
- Ну, когда вы живёте в окружении таких пальцев, то, естественно, не придаёте им значение. А вы, всё-таки, обратите внимание, сравните с другими, к примеру, с руками дорожных строителей или грузчиков, - засмеялся Виктор Сергеевич.
- Да, вы правы на счёт пальцев: у клавишников, к примеру, они... как бы это сказать... они твёрже или...
- Ударней, если так можно выразиться.
- Да-да, что-то в этом роде...
- А виолончель, кстати, мой любимый инструмент. По-моему, самый домашний: всегда создаёт тепло и уют, как горящий камин.
- Какое оригинальное сравнение виолончели! Я первый раз это слышу. Да, вы правы, этот инструмент создаёт уют. А ещё не нарушает тишины.
- Совершенно верно, господин музыкант. Более того - создаёт её, выстраивает или, выражаясь музыкально, настраивает её, ведь тишина это не просто молчание, это всеобщее состояние умиротворения, унисон всеобщего мира, покоя. И совсем не обязательно молчаливого покоя, но обязательно покоя, ведь есть ещё напряжённая тишина, тишина пронизанная страхом, тишина мятежная, дикая, вопящая, мы с вами об этом уже говорили, когда мы даже делаемся ниже, невольно приседаем, мельчаем от неё - инстинктивно делаемся незаметнее. Когда мы даже глохнем от неё, от её невозможного вопля, голосов, невозможных, нестерпимых, угнетающих, терзающих, разрывающих! И тогда мы беспомощно чего-то лепечем. И, действительно, готовы на всё, мы теряем самообладание. И в этот момент мы самые жалкие на свете, согласитесь, самые незащищённые! Этот вопящий страх внутри гнёт нас, выжимает из нас все наши живые соки. Эти вопящие внутри нас голоса буквально выворачивают нас наизнанку.
- Да-да, тишина, пронизанная страхом, невыносима. А голоса внутри выворачивают наизнанку... Это правильно. Это что-то такое дикое...
- Только для меня это уже не тишина, а самый ужасный, какой только можно себе представить, шум.
- Да-да, ужасный шум. Ужас, одним словом...
- Совершенно верно - ужас. Но ведь этот же самый ужас и оберегает нас, ведь он кричит, вопит нам об опасности.
- Да-да, оберегает... Хотя, если эти голоса ложные, голоса искусственно растревоженного зверя - зверя, который нам изменил...
- Анатолий, ну, это была только моя фантазия, всего лишь. Не стоит на этом зацикливаться...
- Да нет, я думаю, стоит... - задумчиво смотрел Анатолий на стакан.
- Так вот, я продолжу свою мысль. А виолончель создаёт в душе покой, создаёт тишину. Даже усиливает её, усиливает её покой, её чувственность.
- Да-да, усиливает её чувственность. Или таинственность, - согласился молодой человек, всё оставаясь задумчивым.
- Или таинственность, совершенно верно, господин музыкант - тишина часто таинственна.