Аннотация: Читать целиком. Публиковалась по главам с января 2013 по декабрь 2014.
ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
СИБИРСКИЙ СУВЕНИР
(повесть)
...Спокойной Вам ночи, друг мой, дон Ящер!..
Федерико Гарсия Лорка ("Старый Ящер")
Эта повесть основана на реальных событиях. Удивительные для меня совпадения привели к её написанию. Жизнь сама по себе невероятно удивительна. Но особенно она становится удивительной с того момента, когда начинаешь понимать, что всё в ней неспроста. Имена некоторых героев я оставил без изменений.
Глава первая
ящер
1983 год. Лето.
Я много раз слышал от местных жителей, что на этой горе навсегда пропадают люди и скот. В тот ненастный день, всматриваясь в окошко, я мог различить в серой дымке над лесом только фиолетовый клубок её верхушки. А бывали дни, когда она показывала свои пологие склоны, словно приподнимаясь над волнистым лесным одеялом. Это было интересно и загадочно!
- Бабусь, а почему её зовут чёртовой горой? - спросил я.
- А недобрая она гора.
- Недобрая?
- А то! - Бабуся передвинула на очаге чёрный от копоти кипящий чайник и подошла к буфету. - Чай попьём, милок?
- Попьём.
Бабуся зазвенела кружками и блюдцами.
- А почему недобрая? - снова спросил я, садясь за стол.
- А сколько, милок, на ей людей-то сгинуло! А про скотину уж я и не говорю! - её слабый, тоненький голосок лился в притихшей и потускневшей кухне, словно весенний ручеёк среди помрачневших сугробов - буфета, прилавка, стола, койки, лавки, печи. И только дождик за окном "поддакивал" лениво ей по подоконнику. - Скотина-то всё к травке сочной тянется. А травка-то на ей хорошая - густая, несмятая. Вот, забредёт на неё и с концами! - Она махнула рукой и принялась разливать заварку. Оцинкованный заварной чайник с чёрной, изящно выгнутой ручкой, блеснул в её руке и залился золотыми струйками. А струйки тут же заиграли в кружках глухими трелями.
- А чего там происходит, бабусь?
- А вот и то! Дьявол ли, чёрт ли в ней обитает али ещё какой нечистый дух, только, как заманит она к себе, потом уж и не отпустит. - Бабуся перекрестилась на тёмную икону над столом, прошептала молитву и села за стол. - Наши-то деревенские давно уж её прокляли, - продолжала она, наливая чай в блюдце. - Так и зовётся она - проклятой али чёртовой. Держаться от неё надо подальше, милок, уж ты послушайся меня. Хоть я и неграмотная, а только ещё когда девкой была, видала, как чего-то в ей искали. Ох, как больно сильно копали-то на ей да буйно-то как, даже страшно!
- Чего искали-то?
- Да, бог его знает, чего искали-то! Камни, может, какие больно дорогие искали али енту самую... руду какую! Я-то ведь в этом не соображаю, милок. Ты об ентом отца своего спроси, он на ей молодым работал. А я вот только одно знаю, что спортили гору-ту всю. Места живого в ей не оставили. Всё перерыли там у ей. Да, только, видать, зря - не нашли ничего...
- Не нашли?
- Нет, не нашли, милок, не нашли. А я-то, - оторвалась она от комочка сахару на ладошке, который звонко раскалывала ножом, - вот что думаю, милок: гора-то сама не раскрыла своего главного богатства-то...
- Сама?
- Сама, ей богу, сама! Она с непокладистым характером оказалась! Да, ведь у нас горы-то все с характером своим непростым. - Она утёрла вымазанный сажей нос кончиком платка и продолжила крошить сахар. - Не каждому горы раскрывают богатства-то свои. К каждой горе-то свой подход нужен, милок. Они ведь, как люди. А енту гору-ту обидели, видать, крепко. Обидели, ей богу, обидели. Вот и не любит она с той поры нас. - Бабуся ловко закинула кусочек сахару в рот и отхлебнула из блюдца.
А я неторопливо слизывал земляничное варенье с чайной ложки, запивая маленькими глоточками чаёк с ароматом зверобоя, и, смотря на бабусю, вспоминал горы. И были они то хмурыми и неприветливыми, то весёлыми и гостеприимными, то потухшими и тяжело гудящими, то сверкающими, звонко поющими и играющими солнечными лучиками. А на рассвете в туманной тёплой дымке они были нежными, мягкими, беззащитными. Но были и какими-то молчаливыми, внимательными, словно недоверчивыми. А ещё, какими-то загадочными, таинственными, сказочными, особенно в лунном свете...
- А как обидели-то? - снова спросил я.
- А так! - нельзя так было копать, как они копали. Горы любят как? - когда с ними по-хорошему, милок, бережно, когда с любовью к ним относятся. Вот тогда-то они и раскрываются перед людьми всеми своими богатствами-то. А енти что? - пришли, нарушили её всю, побили её всю, матушку, напакостили на ей и бросили! Разве так можно? - Бабуся уставилась на меня, склонив голову. Её щёчки порозовели, а синие от старости тонкие полоски губ приобрели бордовый оттенок. Она высморкалась в подол и продолжила: - Шахты енти свои так и оставили открытыми, не засыпали, не огородили ничего. Наши деревенские всё пытаются огородить да без толку. Скотина постоянно на ей пропадает. Ей же не объяснишь, что нечего туда соваться! Она же ведь всё ищет, где травка послаще да посочней. И незнающий человек - приезжий ли, городской ли какой - да и местной тоже: заблудится, забредёт на неё - всё, назад уж не воротится - поминай, как звали! - Она снова махнула рукой.
- Не воротится?
- Нет, не воротится! - проглотит она его и всё. Или в шахту провалится, или обрушится скала на него какая. Гора-то ведь нестойкая теперь, постоянно в движении, словно бес в ей поселился. А самое-то опасное, что притягивает она к себе-то. Притягивает, милок. К ей даже подходить-то опасно. Смотри, - стала грозить она мне чёрным от сажи пальцем, - ты к ей даже не подходи, милок...
После этого разговора, каждый раз, приближаясь к горе, меня охватывал необъяснимый страх, коленки начинали дрожать, а ладони со лбом покрывались испариной. Где-то у подножья было ограждение - столбики с натянутой проволокой. К некоторым столбикам была прикреплена дощечка с надписью: "ПРОХОД ЗАПРЕЩЁН! ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!". Но часто ограждение было повалено или его вовсе не было.
Я каждый раз с трудом останавливался у её подножья. И, действительно, тянуло сделать шаг вперёд - на неё. Очень тянуло. Очень хотелось взобраться на вершину. Очень хотелось покорить эту "чёртовую" гору! Но невероятным усилием я останавливал себя, поворачивал и уходил прочь.
Однажды, как только повернул прочь, над головой сразу что-то засверкало, а через несколько секунд громыхнуло, и земля под ногами задрожала. Я попытался побежать, но не смог. Ватные ноги еле передвигались, словно гора держала меня, а я вырывался! Только отойдя на несколько метров, смог побежать. Полил ливень с громом и молнией. Я бежал домой, не чувствуя ног, а перед глазами видел только сверкающую водную пелену, а в ушах слышал только ужасный скрежет и гром. Крепко испугался я тогда. Долго потом не решался подходить к горе, только издали посматривал на неё. А она, действительно, манила к себе, притягивала, словно каким-то магнитом...
А подошёл к ней неожиданно с папой. Мы ходили в тот день по грибы и, закружив по лесу, увидели её вдруг перед собой.
- Вот, сынок, в молодости я всю её излазил, а теперь нельзя - вся в заброшенных шахтах. Их и не заметишь из-за густой травы - всё заросло!
- А почему их бросили?
- А геологи ошиблись: думали, что титановой руды много, а оказалось потом, когда уже стали разрабатывать, что её совсем практически нет! А, как всё начиналось! Я после техникума сюда приехал. Какая здесь была бурная жизнь! Как было весело: всё строилось, поднималось, развивалось! Город уже целый строили! Даже название ему уже было - Титаногорск. Да, - задумчиво произнёс он, - весёлое было время... - Он посмотрел ещё раз на гору и повернул обратно. - Пойдём, сынок, делать здесь нечего...
- Как же они ошиблись? - догнал я папу.
- Не знаю. Только знаю, что любое дело, сынок, надо делать с душой. Даже самое маленькое дело. - Мы неторопливо шли по сосновому бору, глядели вперёд на янтарно-стройные деревья, голубое небо в его поющих поднебесных теремах, и папин голос отдавался оттуда эхом. - С душой и любовью, что, наверное, одно и то же. С душой и любовью. С невыдуманной любовью к человеку. И тогда у нас всё получится!..
Как-то в дождливый августовский день, собираясь на рыбалку, я забрался на вышку бабушкиного дома. Там, среди старых вещей - огромных калош, медных самоваров, книг и ржавых утюгов - я искал резиновые сапоги. Вдруг на глаза попалась стопка пожелтевших журналов. Я присел у щелочки и в лучике света стал их просматривать. Вскоре я так увлёкся, что совсем позабыл о сапогах. Одну заметку я запомнил наизусть:
Мы празднуем настоящую победу: на Южном Урале в одном из горных массивов нашими геологами обнаружены большие залежи титановой руды! Мощными темпами ведётся разработка. А рядом строится рабочий посёлок. И никто в нашем институте не сомневается, что лет через пять, на месте этого посёлка будет цветущий город! И название мы ему уже придумал - Титаногорск. А, может быть, он будет называться так: Советский Титан! Но самое главное, что совсем скоро у нашей Советской Родины будет достаточно титана! Ура! Теперь всё зависит от армии наших доблестных горняков, строителей, шахтёров...
"Титаногорск..." - вспомнил я недавний папин рассказ. После этой заметки, от журналов не мог оторваться, пока не перечитал их от корки до корки. Кроме маленьких статеек в них было много фотографий гор и горных хребтов, хвойных лесов и горных рек, улыбающихся геологов в широких свитерах и найденных ими минералов - блестящих и тусклых, "кудрявых" и гладких камней и камушек. Но особенно мне понравились фотографии с заходящим за горы или восходящим из-за гор солнцем! И нисколько не огорчало, что фотографии были чёрно-белыми. Меня захватили эти холодные и таинственные пейзажи. И не нужны были никакие цвета! Эти три цвета - чёрный, белый и серый - казались мне тогда самыми яркими и сочными на свете!
И только на одной фотографии солнце было искусственно выкрашено в красный цвет. Я тогда ещё подумал: "Какое-то неестественное солнце получилось, словно кровавое, словно его специально вымазали кровью..." - И даже почувствовал запах крови! А под фотографией прочитал:
Геологи нашего института узнали от местных жителей древнюю славянскую легенду. Мы приводим вам...
Дальше было неразборчиво, но легенду можно было прочитать. Вот она:
Огромное солнце опускалось всё ниже и ниже к горизонту, наливаясь горячей яркой кровью. И уже у самого горизонта оно было полностью кровавым! Крови было так много, что она изливалась на землю во все стороны красной кипящей лавой, которая накрывала поля и леса, горы и болота, реки и человеческие селения. И так происходило изо дня в день. Люди - и стар, и млад - каждый день, с замиранием сердца, в этот момент понимали, что это двуглавое чудовище Ящер - владыка недр земных и "земной крови", владыка гор и вод, рыб и водных путей - пожирает светило своею западной пастью! Люди с трепетом смотрели на запад, провожая солнце. А когда от него не оставалось и маленького лучика, на всей огромной земле наступала ночь. Люди вытягивали руки на запад и молили Ящера вернуть солнце:
- О-о-о-о, - пели они по всей земле, - о-о-о, великий бог, владыка недр и гор, земных огней и мечей, владыка огненных камней и вершин, владыка бездонных вод и водных путей, рыб и морских чудовищ, не погуби нас и проснись завтра, и даруй нам солнце, ибо нам без него смерть! - После чего все смиренно уходили спать.
А солнце внутри Ящера проплывало по реке с запада на восток, после чего Ящер возвращал солнце на небо, изрыгая его своею восточною пастью. Прекращалось тогда царство мёртвой ночи, и на землю возвращался светлый добрый день, приносящий жизнь и радость. Люди радовались солнцу и каждому дню, за что благодарили Ящера, принося ему жертвоприношения в виде чучел, специально для этого подготовленных заранее...
Всё. Не могу сказать, было ли продолжение, поскольку, следующая страница была вырвана. Вот так и осталась она у меня в памяти...
А когда мои каникулы у бабушки закончились, я накануне отъезда последний раз любовался солнечным закатом. Все были в доме, а я тихо вышел за крыльцо, встал на самое высокое место крутого берега и, возвышаясь над серебряной притихшей рекой, жалкими ивами и почерневшим черёмуховым лесом, наблюдал закат. В тот вечер он был каким-то особенным. Может быть, оттого, что видел его в самом конце лета, и солнце оттого казалось особенно красным. Или оттого, что в последний раз видел этим летом закат уральского солнца, и в груди было чуть-чуть грустное и чуть-чуть сладкое чувство, которое, может быть, придавало ему дополнительные волнительные оттенки. А может быть, просто оттого, что за это лето повзрослел и как-то по-новому вдруг увидел его - это большое уральское солнце... "Стоп! - а солнце-то садится за "чёртовую" гору!" - осенило меня.
- Ящер... - вдруг произнёс я вслух и испугался...
И только тогда обнаружил, что кругом была уже тьма...
Помню, как беспокойно спал в ту ночь. Снился какой-то красный, жаркий, душный сон. И только утром, увидав за окном милое, доброе, ещё по-летнему щедрое солнце, полностью успокоился. Но с той поры я каждое утро радуюсь ему - солнцу! - ему, возвращённому нам Ящером. Пока...
1992 год. Зима.
Я сидел на лекции в аудитории десятого корпуса Томского политехнического университета, озарённой ослепительно белыми лучами сибирского солнца. Рядом жались от холода однокурсники с синими носами. Седой профессор с тонкими морщинками и губами на бледном лице активно шагал взад-вперёд за кафедрой, непрестанно растирал белые руки и громко говорил нам, словно "пробивал" плотные солнечные потоки, льющиеся между нами:
- ...тема атомного оружия остаётся, не смотря на все перемены в обществе, строго засекреченной и потому до сих пор наводит на основную массу населения неподдельный интерес и естественный страх! Страх перед реально существующими у нас и у наших идеологических врагов... - здесь профессор замолчал и, немного подумав, продолжил: - Хотя, наверное, правильнее сегодня сказать - наших партнёров, - он снова замолчал, смутившись. - Да, бог с ним! - махнул он рукой. - Это сейчас для нас не важно...
Он говорил о накопленном ядерном оружии, сравнивая его с чудовищами, которые надёжно спят, но в любое мгновение, лишь по одному лёгкому прикосновению маленького человеческого пальчика готовы проснуться...
- И, что тогда будет? - спросил он нас.
- Ядерная война, - ответили мы хором тяжело и глухо.
- Действительно, - согласился профессор поникшим голосом. Он постоял, словно в растерянности, смотря на кафедру моргающими глазами, и задумчиво произнёс: - Будет катастрофа... - Вдруг он резко поднял голову, и голос его вновь взлетел: - Наглядными примерами являются трагедии японских городов Хиросимы и Нагасаки в начале августа 1945 года. Тогда сразу погибло более двухсот тысяч мирных жителей и ещё сотни тысяч от последующего воздействия радиации. И любой здравомыслящий человек должен понимать, что в ядерной войне победителя не будет! Принято считать, что для человека, - продолжал профессор, закатив голову, и широко жестикулируя, - мирное существование - это естественное его состояние. Но почему же тогда история человеческой цивилизации - это бесконечные войны? - он повернулся к аудитории и вопросительно посмотрел на нас. И, не дождавшись ответа, продолжил...
Голос его звенел в холодном воздухе тонкой напряжённой струной, в звуке которой слышалась острая хрипотца его немалых лет, его волнения и дыхания подступающей простуды. Я старался вникнуть в каждое его слово. В тот морозный солнечный январский денёк нам впервые, после двух с половиной лет обучения, так свободно и непринуждённо говорилось о ядерном оружии.
- История человеческой цивилизации, - звенел профессорский голос в моих ушах, - не знает примеров таких грандиозных свершений и открытий, какие произошли в первой половине двадцатого века, начиная с открытия в 1896 году французским физиком Беккерелем явления радиоактивности, и, заканчивая созданием в 1945 году - ядерного, а в 1953 году - термоядерного оружия. Кроме этого, в 1954 году была запущена первая в мире атомная электростанция в городе Обнинске. В этот же список я добавлю и Сибирский химический комбинат, который находится совсем недалеко от Томска, где в декабре 1958 года была запущена первая промышленная атомная электростанция в Советском Союзе! Что же такое для истории 60 лет? Это срок ничтожный и огромный: ничтожный - для истории человеческой цивилизации, но огромный - для истории науки. Эти годы принципиально изменили мир...
- Ты куда после лекции? - спросил меня рядом сидящий товарищ.
- Не знаю. Может, в библиотеку - там теплее...
- Товарищ профессор, - раздался вдруг плотный и тягучий, словно густой кисель, голос моего тёски с "галёрки", - а можно вопрос?
- Да, слушаю вас! - с готовностью отозвался профессор и сощурился в сторону спрашивающего студента.
- А, скажите, пожалуйста, товарищ профессор, - противно тянулся голос через всё аудиторию, - есть ли бог на свете?
Профессор задумался и развёл руками.
- Уважаемый студент, - начал он задумчиво, - философские вопросы требуют много времени, которого у нас с вами, к сожалению, нет. - Он снова активно заходил, не глядя на нас. - Нам нужно живенько коснуться истории создания ядерного оружия и, пока мы здесь с вами окончательно все не перемёрзли, перейти непосредственно к спецтехнологии. - И, обернувшись к нам, с весёлой улыбкой добавил: - Скоро вы сами станете богами! - Послышался довольный студенческий гул. А профессор, шагая вдоль кафедры, серьёзно продолжал: - Итак, в 1932 году английский физик Чедвик открывает нейтрон - "разрушитель атома" - за что получает Нобелевскую премию по физике за 1935 год. В 1938 году немецкие учёные Ганн и Штрассман открывают явление деления атомного ядра урана. Здесь нужно отметить, что в нацистской Германии мозги учёных работали в чётко определённом направлении - военном. И потому, перед ними встала чёткая задача: срочно научиться использовать в военных целях энергию деления ядер изотопа урана-235...
А когда он сообщил, что количество энергии, заключённое в одном килограмме урана, эквивалентно количеству энергии, заключённому в целом железнодорожном составе с каменным углём, его спросил заикающийся студент с первой парты:
- П-потому у нас т-так х-х-холодно, что н-нет ат-томной с-с-станции?
- Не правильно говорить, что в Сибири нет атомной станции, - возразил профессор, - поскольку, на Сибирском химическом комбинате, как я уже говорил, работает промышленная атомная станция. Да, это не мирная энергетика, но её отводимое тепло используется для отопления промплощадки...
- Ох, как холодно, - вздохнул мой товарищ. - С тобой, что ли, пойти в библиотеку погреться...
Профессор говорил уже про какие-то снежки, катящиеся с горы, и про какой-то эффект "сотой обезьяны", и даже чего-то чертил на доске. Но холод постепенно "замораживал" мозги и они переставали понимать.
- ...для ядерного взрыва нужна, так называемая, критическая масса делящегося вещества, - ещё воспринимал я слова профессора, - высота горы или та самая сотая обезьяна... - Я уже не понимал.
- А, что это за сотая обезьяна? - снова спросил мой тёска, явно стараясь показать профессору своё усердие, но тут он "промахнулся":
- Я же только что объяснил! - Профессор развёл руками.
- Ну, мы не п-п-поняли. Мо-момммозги у...у... у... - замычал студент с первой парты, - уже за-за-зазззамёрзли...
- Я просто хочу вас правильно понять, уважаемый профессор, - мой тёска уже явно переигрывал.
Профессор легко повторил про "обезьяну" и продолжал:
- В 1939 году в Германии возникает, так называемый, Урановый клуб, объединивший лучших немецких физиков-ядерщиков Гамбургского, Лейпцигского и Гейдельбергского университетов. Главным теоретиком его стал нобелевский лауреат Вейнер Гейзенберг, ученик Нильса Бора...
- Слушай, а может, в баню сходить? - вдруг осенило меня. - Я знаю такую баню хорошую - на дровах! Правда, она далековато...
- Пошли!
- ...а США по-военному чётко и быстро "собрали" со всего мира почти всех учёных, работавших в то время над проблемой деления атомного ядра. Кроме того, богатая и далёкая от театра военных действий страна выделила на Манхэттенский проект двадцать процентов...
- Лучше бы побольше печей строили на дровах - теплее бы было! - пробурчал мой товарищ.
- ...и задействовала в работе не менее ста пятидесяти тысяч человек...
У меня даже потеплело от этой мысли.
- Действительно, - согласился я, - в Сибири дров бы точно хватило!
- Главное, добежать до бани - не "дать дуба"!
- Таким образом, - повернулся к нам профессор, - дату двадцать четвёртое июля 1945 года можно считать днём рождения отечественной атомной промышленности. А уже двадцать девятого августа 1949 года произошло успешное испытание советской атомной бомбы на полигоне в Семипалатинской области Казахской ССР. Всего лишь за четыре года в нашей стране создано ядерное оружие - "Ядерный Щит Родины", сокращённо - "ящер"! - Профессор вывел на доске большими буквами - ящер. - Совершенно новая отрасль экономики - атомная промышленность, которая, словно ужасное чудовище из древней славянской легенды, пожирающее и изрыгающее солнце, появилось на советской земле, незыблемо встало на неё и расправило на её просторах железобетонные монолитные части своего страшного тела с заводами, полигонами, институтами, конструкторскими бюро, городами, войсками...
"Ящер!" - словно пронзило меня молнией и в глазах всё слилось в ярко-ярко-белую муть. Потом эта муть стала сжиматься и краснеть. И вот уже перед глазами был красный шар. Он опускался за что-то чёрное. Это был солнечный закат. И красное солнце темнело, словно становясь гуще и неестественней, как будто чья-то невидимая рука его настырно разукрашивала слишком густой бурой краской, точно такой же, как на фотографии в том самом журнале, найденном на вышке бабушкиного дома. И, как и тогда, я почувствовал запах крови! А шар опускался за гору - за "чёртовую" гору! - как и тогда в последний вечер моих летних каникул у бабушки...
- ...именно понимание, - донеслось вдруг откуда-то из мглы, - того факта, что в случае применения одной из сторон ядерного оружия немедленно последует адекватная мера другой стороны - обеспечивало и обеспечивает сохранение мира на земле...
"Ящер! Неужели, снова Ящер?" - Передо мной стоял профессор. Он смотрел на меня и настойчиво чего-то говорил мне. Я вслушался:
- ...вы будете ковать его, и хранить его сон! И нужно будет делать всё, что от вас зависит в вашей непростой, но, не сомневаюсь, яркой, интересной жизни, чтобы ящер никогда не проснулся! Никогда! - повторил он отчётливо и я разглядел, наконец, что стоит он также за кафедрой, а не рядом со мной. - Никогда! - снова резануло слух это слово. - Даже если правители впадут в помешательство...
"Ящер! Неужели, снова ящер..." - Была в голове одна только мысль.
- Не спи - замёрзнешь! - вдруг услышал я над собой и открыл глаза. - Ну, ты в баню идёшь? - Товарищ в кроличьей шапке на голове стоял в проходе и нетерпеливо смотрел на меня.
- Да, иду...
1997 год. Лето.
Жарким и сухим было лето в тот памятный год. Тайга горела. Пожарные круглосуточно сражались с огненной стихией на огромных таёжных территориях, преграждая путь к большим и маленьким островам в зелёном "океане" - городам и посёлкам. В свою очередь, всё, что находилось на "островах" - дома, дороги, мосты, машины, линии электропередач, деревья, животные, люди - всё хорошенько "поджаривалось" на солнце!
Один из "островов", расположенный неподалёку от Томска, оберегался не только пожарными, но и войсками внутренних войск, а всё потому, что на нём располагалось ядерно-опасное предприятие. На нём я и работал тогда молодым специалистом после окончания университета, осуществляя экологический контроль всех его производств.
Да, тайга горела страшно, со зловещими грохотом и треском, нескончаемыми вспышками и разрушениями, с ежеминутными потерями главного сибирского богатства - лесов! А запах таёжной гари лёгким налётом висел в городском воздухе и придавал настроению необычный для трудовых будней такой волнительный и одновременно приятный оттенок тревоги и лесной романтики, тем более что сезон отпусков уже наступил!
Кондиционеров в моём отделе тогда не было, и коллеги напоминали мокрые красные мочалки, разбросанные властной рукой по душным кабинетам. Они неподвижно и обессилено сидели в креслах, распластавшись во все стороны, а некоторые грудью лежали на рабочем столе поверх бумаг, книг, папок, ручек, футляров для очков и ещё чего-то, похожего, то ли на канцелярскую мелочь, то ли на мусор. В основном, все молчали, а говорили односложно в случае крайней необходимости. Мысли в головах сотрудников к обеду теряли всякую ориентацию и привлекательность, они, будто талое мороженое в блюдце "растекались" в головах во все стороны. А, после обеда отдел вообще "вымирал". Только время не останавливалось, методично щёлкая из приёмной на весь отдел, хотя и оно, не выдерживая раскалённого пространства, "расплавлялось" и тянулось гораздо медленнее, чем до обеда, подобно загустевшему сахарному сиропу.
Квадратная секретарша, с копной кудряво-коричневой причёски и краснощёким лицом, после обеда раздувалась в шар. Помню, она, не двигаясь, всей своей раскалённой и напряжённой массой лежала в кресле приёмной и периодически внезапно издавала пугающий всех в отделе, даже начальника, голос, напоминающий недовольное и нечленораздельное рыканье пьяного мужика, произнося одну и ту же фразу: "Заберите документы!". - После чего мой коллега, Станислав Анатольевич, сидевший в соседнем кабинете, иногда тихо (но, я-то слышал!) добавлял к этой фразе одно только слово, подстраиваясь под тон её голоса: "Сволочи!". - И снова всё затихало.
К концу рабочего дня отдел чуть-чуть "оживал": раздавались глухие, трудно узнаваемые голоса, тягучий скрип дверей и медленное шарканье ног.
Я расскажу о нескольких днях того самого жаркого лета, когда горела тайга, когда я молодым специалистом второй год работал на комбинате и столько же был знаком с человеком, ставшим мне не только коллегой по работе, но и другом!
Глава вторая
превышение
Четверг, десятое июля.
Когда город только пробуждался от беспокойных солнечных зайчиков, свежего дыхания природы, перезвона листочков, словно маленьких колокольчиков и трелей ранних пташек, я провожал друга в отпуск. На автобусной остановке Олег, в мыслях погружённый в блаженство предстоящего двухнедельного отдыха на берегу сибирского моря, был в превосходном настроении - он улыбался колышущимся шторкам из окон домов, блистающим в солнечной пене верхушкам тополей и ослепительному небу.
- Через шесть часов, - радовался я вместе с ним, - ты погрузишь свои могучие и потные тела в прохладные воды Обского моря. Ляжешь на волны...
- И дуну в гудок! - срезал плотным баритоном друг, не меняясь в лице.
Я, смеясь, попятился в сторону. Олег стоял, не шелохнувшись, сунув руки в белые джинсы. И только отлитое, словно из чистой бронзы, его статное тело под трепещущей сетчатой безрукавкой мерно приподнималось и опускалось плечами и грудью, надуваясь, и сдуваясь животом.
- Пожалей отдыхающих! - взмолился я сквозь смех. - Другим же тоже хочется...
- Дунуть, что ли?
- Купаться!
- Пусть купаются!
- А, если смоет?
- Значит, слабаки! - рявкнул он и опустил суровый взгляд на пожилую женщину в зелёном спортивном костюме, проходившую в этот момент мимо.
Она испуганно выпучила на него глаза, потом резко отвернулась и быстро засеменила прочь.
- Буду лежать, - заговорил он ей вслед, - с бутылочкой пивка посреди моря, как кит, и пускать волны: дуну - глоточек, дуну - глоточек! - Женщина, ниже пригнувшись, перешла на бег, активно заработав локтями, словно отталкиваясь ими. - Хорошо! - бросил он ей. - Ножки ставит прямо - ать-два, ать-два! Хорошо! - И строго меня спросил: - Зачем ты её напугал?
- Я? Её?..
- А, кто же кроме тебя мог напугать эту зелёную ласточку? Ты же у нас любишь попугать всех, когда фасоли сырой наешься! Тебя же теперь даже звери в лесу боятся! - гремел он, выпучив на меня глаза.
- Я не ел сегодня сырую фасоль! - пытался я защищаться.
Олег, как это часто теперь он с удовольствием делал, напоминал про случай прошлым летом, когда я у него на даче наелся сырой фасоли, что, оказывается, категорически нельзя делать, перепутав каким-то образом её с бобами! Потом я долго бродил по лесу, по его выражению, "пугая зверей"...
- Завтра, - голос его приобрёл деловитую резкость и остроту, - после работы дуй ко мне на море, - он устремил свои ещё выпученные глаза вперёд, - я там тебя буду ждать в кресле-качалке. Буду сидеть с бутылочкой пивка, - и вновь его баритон стал разливаться над головой плотной и мелодичной волной, глаза куда-то стали плавно закатываться, а нижняя половина лица объёмно растягиваться в стороны, - смотреть на море и покачиваться. Локоток поставлю на подлокотник, а горлышко буду держать у рта. И вот представь, абсолютно никаких движений: качнусь вниз - пивко в этот момент сольётся в рот, а качнусь вверх - проглочу, потом снова - вниз - пивко в рот, вверх - проглочу! А пивко мне будут в бочках на вертолёте... - Из-за поворота показался автобус и стал быстро приближаться. - Всё, завтра вечером встречаю тебя. Постарайся без неожиданностей! - Хлопнув мне по ладони, он схватил сумку, стоявшую у ног, и запрыгнул на ступеньку подъехавшего автобуса.
- Счастливого пути! - Я поднял правую ладонь, ощущая в ней колкое жжение и тепло руки друга.
- В субботу у меня день рожденья! - ты для меня лучший подарок! - крикнул напоследок Олег и двери закрылись.
Посмотрев на удаляющийся автобус, я сунул руки в льняные брюки песочного цвета и не спеша отправился на работу.
Идя по только что вымытому тротуару, озарённому радужными переливами и благоухающему озоном, я размышлял о предстоящем рабочем дне: "Хорошо бы без неожиданностей, но именно в самые неподходящие моменты они и случаются!"
На площади перед десятиэтажным серым зданием Управления с широким крыльцом, отделанным чёрным мрамором, и массивными дубовыми дверьми, над которыми на небольшом табло зелёным цветом высвечивался результат непрерывно измеряемой мощности дозы гамма-излучения, не было ни одной живой души. "15 мкР/час" - показывало табло. "День начинается без неожиданностей!" - сделал я маленькое, но приятное заключение.
В прохладном холле было сумрачно и непривычно пусто, и только белолицая девушка в зелёной форме военнослужащей стояла у "вертушки".
- Доброе утро! - улыбнулся я ей, показывая пропуск. И, глядя в её большие голубые глаза, спросил: - А вы были на Обском море?
- Нет, - улыбнулась она веснушчатыми щёчками.
- Поехали завтра со мной!
Её маленькая головка в тоненькой пилотке качнулась в сторону, глаза опустились, а щёчки порозовели. Жгучая волна окатила меня, наверное, передавшись от неё, и я почти физически ощутил её сочное, упругое тело.
- Я на службе... - донёсся до меня её голосок лёгким дуновением.
- Жаль. Значит, в следующий раз...
И, то и дело, оборачивался, улыбаясь ей и любуясь ею, особенно той её частью, которую так красиво обтягивала "военная" юбочка...
В кабинете первым делом открыл настежь окно с видом на узенький сквер. Бодрящий ветерок с шелестом листвы и тявканьями собачонок заставили меня застыть у окна с мыслью о лете: "Ах, это лето! Какое же это волнительное время!" - Но тут же произнёс вслух:
- А ещё - трагически короткое! - И захотелось немедленно мчаться за Олегом - "...пока стоят ещё эти летние деньки с таким солнцем - невыносимым на работе, но замечательным на море..."
Мои мысли прервали по-военному чёткие шаги в коридоре. "Начальник, - понял я и замер, обернувшись к двери. - Всегда приходит первым, но сегодня первым пришёл я..." Послышался скрежет открывающегося замка и скрип дверей приёмной. Из приёмной сразу "вырвалось" щёлканье неусыпных настенных стражей времени. В унисон им послышались два отдалённых шага и щёлканье замка. Потом - два уже далёких шага, тяжёлый скрип главной двери в отделе и снова стало тихо, только "стражи" также бодро и невозмутимо продолжали отщёлкивать свои вечные секунды.
Я обратился к скверу. Сквозь маслянистую листву различил равномерные и равноудалённые столбики, с натянутыми между ними блестящими струнками колючей проволоки. Эта была граница нашего закрытого городка. Там было всё, как всегда - по-военному - бойцы внутренних войск, светящиеся каски, автоматы...
А за границей текла заметно обмелевшая, всегда о чём-то задумчивая Томь. В течение дня по ней неторопливо проплывали пароходы, молчаливо держащие путь до таёжных деревень или обратно в Томск, рыбацкие катера, с рёвом режущие водную гладь, длинные неторопливые баржи, нагружённые лесом, углём, гравием, песком, бочками с нефтепродуктами...
А на противоположном берегу прямо посреди безбрежного лесного моря светлела церквушка с синей луковкой и светящимся на солнце золотым крестиком. В ненастные дни её цвета были тусклыми, очертания размытыми, а крестика совсем не было видно - он сливался в "пучине" почерневшего и похолодевшего леса. Зато в ясные деньки она была маленьким ярким пятнышком на фоне пушистого таёжного моря, такого тёплого и спокойного. В тёплые вечера через раскрытое окно до меня часто доносился робкий звон одинокого колокольчика. Тогда я откладывал все дела, подходил к окну и начинал вслушиваться, с каждой минутой всё отчётливее различая его тоненький, словно детский голосок, благодаря старанию какого-нибудь бородатого звонаря. В такие вечера я долго стоял у окна с закрытыми глазами, сложив руки на груди, и слушал, слушал, слушал...
Но рабочий день только начинался и первым делом решил просмотреть отчёт о результатах утренних анализов сточных вод комбината, который должен был быть уже доставлен курьером и лежать в специальной папке в приёмной. Точными и быстрыми движениями нашёл нужный документ и вернулся к себе. Прибавив звук радиоприёмника, висевшего при входе, я сел за стол. За спиной ласково шелестел сквер, наполняя кабинет тополиными пряностями. Шторки нежно касались плеч. Спереди лились радужные звуки оркестра Поля Моруа. А я просматривал величины активностей радионуклидов, содержавшихся в этот день в сточных водах.
Мимо двери, здороваясь, стали проходить коллеги.
- Не спится? - дело молодое! - задержался самый пожилой коллега, обнажив в улыбке бурую верхнюю вставную челюсть. - Я в ваши годы вообще не спал: вечером - на танцы, потом всю ночь гуляешь с барышней, а утром - на работу! Так что, я тоже был молодым и кудрявым, не думайте, что только вы такие!
Он продолжал громко рассказывать про свою молодость уже кому-то в коридоре, а я, пробегая глазами цифры, услышал голос Станислава Анатольевича:
- Ох...
Протянул ему руку и ощутил в руке дрожащую узенькую ладошку.
- Ох, - устало повторил коллега, - как я устал! - Он свалился в кресло, стоявшее у правой стены от входа. - Ходили вчера на пляж, - стал рассказывать он, еле двигая языком, - а там все наши. Ох, что началось, думал, живым не уйду. Я не представляю, как сегодня работать. - Он потерянно уставился на пол. - А сейчас Карлыча встретил на лестнице. Начал мне мозги компостировать с самого утра. Ох, что делать?
- Уйди с глаз куда-нибудь... - Я остановился на цифре против изотопа стронция номер девяносто и почувствовал что-то неладное.
- Уехать на завод, что ли, какой-нибудь... - соображал коллега вслух.
- Всё в твоих руках... - соображал и я с нарастающим в груди и ушах сердечным стуком. - Неужели...
Резкими движениями достал из ящика стола книжечку санитарных норм и открыл её на нужной странице. Потом поднял глаза на длинную и разноцветную схему гидротехнических сооружений комбината, висящую над креслом, и взгляд точно попал в точку сброса сточных вод комбината в Томь.
- Превышение! - ахнул я. - Вот тебе и неожиданность...
- О, - сразу поднялся коллега, - я пойду. - Он быстро удалился, почувствовав наступление "бури" в отделе.
Как раз в этот момент в коридоре послышался гнусавый и, как всегда, пискляво хихикающий голосок Сергея Евгеньевича - начальника бюро контроля сточных вод комбината. Рванулся к нему навстречу.
- Сергей Евгеньевич, вы в курсе?
Сергей Евгеньевич - маленький и головастый очкарик, с залысиной на макушке, мячиком в животе и неизменной потёртой папочкой под мышкой - от неожиданности вздрогнул.
- Во-первых, - пискнул он, приходя в себя, - здравствуйте, молодой человек. - И, опустив с меня округлившиеся в размер круглых окуляров глаза, недовольно загнусил: - А, во-вторых, естественно, я в курсе, - он помолчал, потоптавшись, - какая у симпатичной охранницы самая красивая часть тела, я же не слепой! Только не надо меня пугать. Это вам молодым здоровье девать некуда! - И его лоснящееся лицо, похожее на мордочку сытого хомячка в маленьких очках, мелко-мелко дрожа, пискляво захихикало.
- Здравствуйте, Сергей Евгеньевич. Превышение...
- Дайте отдышаться, а то с утра пораньше, того и гляди, снесёте меня своим рвением. Мне даже страшно стало. - Он внезапно перестал хихикать, и с обиженным видом бойко зашагал мимо меня к своёму кабинету.
- Сергей Евгеньевич, - пошёл я с ним, - превышение по стронцию.
- И что? Это же не значит, что вы должны налетать на меня с самого утра прямо с порога, - с обидой гнусил мне начальник бюро. - Надо работать, молодой человек, спокойно, вдумчиво, а самое главное, - он глянул мне в лицо уже не столь округлёнными глазами, - не забывать о технике безопасности!
Мы подошли к его кабинету.
- А когда выясните причину, сегодня?
Он открыл дверь, вошёл в кабинет, а я остался стоять в проходе.
- Сергей Евгеньевич, ведь, это Реакторный завод, осколки...
- Кто вам сказал? - Он положил папочку на стол и направился к окну.
- Это очевидно...
- Кому очевидно? Вам очевидно? Вы молодой человек, не спешите никогда что-либо констатировать. - Тяжёлые шторы неохотно раздвигались под натиском его коротеньких ручонок. - Вы ещё даже не представляете, - задыхаясь, продолжал он гнусить, - что это такое и с чем его едят. Не мешало бы вам заняться самообразованием, там, почитать книжечки умные.
- Не понимаю вас, - вошёл я в кабинет.
- Посмотрите, какая жара стоит, - протянул он руки к окну, за которым густо перемешивались тополя. - Это вам ни о чём не говорит? - Он принялся за рамы, встав на цыпочки, и из его коротких штанишек показались жёлтые носочки с синими цветочками, напоминающими Васильки: - Это говорит о мощном испарении воды в каналах и первом водохранилище. - Рамы, наконец, поддались, и освежающая волна с горьковатым шелестом хлынула в кабинет. - Разве это не может быть причиной? - повернул он ко мне красное лицо. - А испарение приводит к увеличению концентрации...
- Именно по стронцию?
- Не только по стронцию, но и по другим веществам. Почему именно по стронцию? Я уверен, что и по другим веществам тоже произошло резкое увеличение концентраций, просто по стронцию сегодня концентрация превысила норму. Посмотрите отчёт, к примеру, о сбросах вредных химических веществ. Я уверен, что вы его не смотрели. Ведь так? - Он встал у стола.
- Так.
- Вот, - расплылся он в улыбке, хихикнув. - А я знаю потому, что вы молодые всегда бежите впереди поезда, а надо никуда не бежать. Надо кропотливо собирать всю возможную информацию по данному вопросу и спокойно, а главное, вдумчиво её анализировать. В нашем деле, молодой человек, всё нужно учитывать и причиной может быть обстоятельство, совершенно не имеющее отношения к Реакторному заводу, в чём я даже не сомневаюсь! Вам понятно?
- Понятно. Не понятно только, почему вы уверены...