Измайлов Константин Игоревич : другие произведения.

Тайна чёрного всадника

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Образы всех действующих лиц повести я списал с моих земляков, южно-уральцев - родных, близких, соседей, которых помню с детства

  ИЗМАЙЛОВ КОНСТАНТИН ИГОРЕВИЧ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  ТАЙНА ЧЁРНОГО ВСАДНИКА
  (повесть официально опубликована в апреле 2014 года)
  
  
  
  
  
  
  
  Глава первая
  
  
  I
  
   Много проливалось в мире невинной кровушки людской в братоубийственных войнах. А почему это происходило между родными людьми, никто никогда толком не мог объяснить. Только всегда говорили выжившие люди, что накануне войны к ним на родную землю наведывался чёрный всадник какой-то. Кто это был - они не знали. Говорили, может, демон, может, чёрт, а может, посланник сил недобрых. Так и остался он надолго у людей страшной тайной и вошёл злодеем в народные песенки, да сказочки. Но пришло время, и люди разгадали тайну чёрного всадника. А, как? А вот, послушайте мой рассказ и поймёте. А начну я свой рассказ с самого начала...
  Давным-давно в уральской горной глухомани по берегам маленькой речушки со звонким названием 'Ай', огибающей пологую гору, возникло поселение работных людей, переселённых из западных регионов страны. А, всё потому, что в той самой горе обнаружили залежи руд, необходимых для выплавки чугуна и меди. Вот и стали переселенцы эти самые руды добывать. Ох, и тяжёлая это была работа: каждый день с утра до вечера в тёмных и пыльных рудниках долбили мужики кирками, да кайлами, поддирами, да обушками горную породу, медленно углубляясь в твёрдый, будто камень, древний горный массив. А подростки и бабы, те, кто не нянчился с малыми детками и не работал на скотном дворе, собирали скребками, да плошками, хватами, да поддёвками или просто голыми руками отбитую породу на маленькие тачки и вывозили её наружу, сгружая в кучи. Затем эти кучи грузили на конные подводы и отправляли на металлургические заводы. Благодаря их стараниям, да грамотному руководству хозяина - купца-рудознатца - число рудников по склонам горы быстро росло и, естественно, увеличивалось количество переселенцев, которых теперь стали называть 'рудокопами'. И через каких-нибудь пять лет, а то и раньше, склоны горы превратились в дымящий и звенящий рудник, с дорогами и производственными постройками, а поселение стало горнорудным посёлком, похожим на птичьи крылья обнимающие гору, если посмотреть на него с вершины этой самой горы.
  К посёлку, как-то само собой прикрепилось название по имени реки - Ай. В переводе с башкирского языка это означает 'как Луна', а старые башкиры говорили рудокопам: 'Да, да, как Луна! А ночью посмотри-ка на неё и сразу поймёшь - светлая будет, как Луна!'. Действительно, с наступлением ночи, река затихала и в полной тишине начинала таинственно светиться лунным светом посреди мрака. А всё потому, что Луна поливала реку своей волшебной водицей, от которой река начинала светиться! Это чудо с древних времён приметили башкиры, потому и дали реке такое название. Ну а, как же быть с посёлком: по названию получается, что и он теперь считался 'светлым, как Луна'? А так оно и было, несмотря на чёрную работу рудокопов, ведь, жизнь в посёлке была светлой. А потому, что жили дружно - вместе от души работали и вместе от души отдыхали, вместе крестили и растили детей, вместе радовались и вместе делили горе. И этой крепкой дружбой и днём, и ночью был освящён посёлок совсем не хуже ночного свечения реки! 'А как жить без дружбы?' - спросите вы. Правильно - никак. А жители посёлка Ай даже и не задумывались над этим потому, что они всю жизнь были вместе, как одна семья. Тем более, на суровой уральской земле без дружбы никак не выжить! Да-а-а, края-то там суровые, скажу я вам: глухие леса, да бурелом, скалистые горы, да болота, ледяные реки, да звериные тропы вместо дорог, а если и есть единственная дорожка, то развезёт её в осеннюю распутицу - грязи круго-о-ом, да жирной, да липкой - ни пройти, ни проехать! А осень там долгая, мрачная, да дождливая потому, как железорудные горы притягивают к себе тучи, словно магниты огромные, да всё потяжелее норовят притянуть, да почернее! Притянут к себе, значит, эти самые тучи, а те довольные разлягутся нагло небесными чудищами на их вершинах, откроют свои животы, да бока водные и начинают поливать всю землицу под собой с августа по ноябрь, пока всю воду не выжмут из себя до последней капельки! А следом и зима злая приходит, да ворчливая, да драчливая - морозами лютыми поморозит всё кругом, повоет страшно за окошками ночами долгими, потреплет безжалостно крыши и деревья буранами сильными и довольная! А какая настырная она там, да упрямая - вцепится своими острыми ледяными когтями во всё подряд, остудит насквозь, схоронит под снегом глубоким и не отпускает никак! Уж, и солнышко засветит радостно, и ветерок подует ласковый, и сосульки днём закапают, а она, злодейка, всё держится когтями колкими за края те горные, всё огрызается морозами, да буранами, всё напрягается из последних своих холодных силушек! Но прогоняет, всё-таки, её весна-спасительница и оживает мир замороженный! Ох, и обрадуются тогда жители - шутка ли? - зиму пережить уральскую! И поздравляют все друг друга с окончанием зимушки, и улыбаются друг другу улыбками горячими, и смеются радостно, будто ожили вместе с природой под весенним солнышком! Только недолго радоваться им приходиться, скажу я вам, напасть весенняя на них внезапно обрушивается, будто случается вдруг во всей ожившей природе водное помешательство! И побегут на посёлок воды талые с горы, да горок, холмов, да холмиков целыми реками шумными, и выйдет из берегов река Ай, сделавшись внезапно буйной, да полноводной, и поплывёт всё неведомо куда вместе с людьми, да домиками в дали невиданные за горы синие! Ну, может быть, и не поплывут люди так далеко, да, всё равно, страха натерпятся! Но, слава богу, весеннее солнышко в тех краях быстро испарит водицу талую, да усмирит ручьи горные, да реку страшную! А на пороге уже лето-красное, да такое жаркое, ровно, как в пустыне африканской...
  Да, жизнь рудокопов, как вы видите, была не сахар! Но хоть и не ласкала их совсем природа уральская, да работёнка была совсем не лёгкая, а всё равно не ныли и не жаловались, не говоря, уж, о молодых - те вообще не знали, что такое печалиться! И, как только случались вечера свободные, молочные девицы, да парни удалые собирались на лужайке у реки - девицы с одной стороны, а парни - с другой. Красавицы заплетали косы длинные, золотистые, вплетали в них лоскуточки разноцветные, наряжались в платочки беленькие, да сарафанчики с яркой вышивкой и собирались в кружочек. А парни перед ними щеголяли в рубахах праздничных, да забавлялись силушкой своей молодецкой. Девицы в кружке своём смущённо улыбались им, краснея щеками круглыми, да поглаживая косы руками мягкими, и перешёптывались, сверкая, то и дело, глазками на парней. Глядишь, после двух-трёх таких вечёрок подойдёт важный Ванюша с золотыми кудрями, словно кренделями на голове к белокожей, словно в сметане вымазанной и сладкой, будто сахарной Марусе, встанет перед ней, грудь раздув колесом, да плечи распрямив ухабисто, откроет широко рот, будто решит проглотить её целиком и... застынет брёвнышком очумелым! Постоят они друг перед другом молча, пока, наконец, Маруся робко не спросит, посмев, всё-таки, поднять глазёнки зелёные на грудь его бугристую:
  - Ну, чаго?
  - Так... это... - ответит он колышущим голоском, будто ветерок слабенький подует изо рта его и, как-то, сдуется весь сразу вместе с грудью своей почти необъятной. - Э-э-э-э... э-э-э-э... - заблеет он барашком лупоглазым.
  - А-а-а... - тут и она помычит тёлочкой податливой, может, спрашивая чего, а может, чтобы поддержать его.
  - Э-э-э... э-э-э... э-э-это... пойдёшь за меня-то али как?.. - еле выдавит из себя Ванюша - вот оно, значит, что такое!
  - Ну, пойду... - сразу, не задумываясь, ответит Маруся - вот, как!
  Ну, понятно, у Ванюши и грудь снова колесом и плечи на месте, да и сам он как-то веселее стал! Только Маруся, почему-то, раскраснелась вся...
  - Ну, так я сватов тогда... завтра! Ладно али как? - живенько спросит Ванюша, лыбясь на Марусину белую макушку.
  - Ладно... - сразу донесётся до него из-под макушки.
  И наступает в посёлках праздник радостный, праздник свадебный с разноцветными, да блестящими фатой и кокошниками, сарафанами и передниками, душегрейками и тужурками, бусами и румянами, рубахами и сапожками, пирожками и пирожёчками, кренделями и кренделёчками! И поплывёт широко над горной округой веселье звонкое, вперемешку с голосистыми песнями и рыданьями, да дробным топотом лошадиным и танцевальным, да со свистом пронзительным и залихватским!..
  И даже когда со временем у рудников на противоположных склонах горы появилось по своему хозяину, и даже когда посёлок по этой причине разделился на два посёлка, каждый из которых получил имя, соответственно, по течению реки - 'Верхний Ай' и 'Нижний Ай' - всё равно, жили не тужили потому, что никто из жителей этому не придал абсолютно никакого значения! Все понимали, что это пустяки, что это разделение нужно только новым хозяевам и никому более на всём белом свете! И жизнь продолжалась, как и всегда в 'светлых, как Луна' горнорудных уральских посёлках одной большой крепкой семьёй...
  
  
  II
  
   Как-то летним субботним деньком увидали бабы чёрного всадника. Промчался он на взмыленном коне, сотрясая посёлки бешеным топотом копыт. Вроде, ничего особенного не произошло: ну, промчался незнакомый чёрный всадник, да, мало ли каких всадников мчится по русским просторам и мало ли в какие они дали торопятся, и мало ли какая их причина потревожила! Да, только показался бабам этот всадник больно необычным, да и чужих-то людей в их глухомани, а тем более таких неспокойных, да таких чёрненьких никогда не бывало! И сбежались тут же бабы с грудничками на руках в светлых платочках, да наскоро подпоясанных рубахах и стали щёлкать языками меж собой, как сороки пустозвонные:
  - А может, испугался чаго?
  - А, чаго?
  - Да, бог его знат, чаго! А когда узнам, то поздно будет!
  - Да чего ж испугаться-то? Всё мирно пока...
  - Так, в том то и дело, что 'пока'! А страх-то неожиданно появлятся, на то он и страх, чтоб неожиданно появится, да шибануть!
  - Да, откуда ж ему взяться, страху-ту?
  - Да, мало ли на свете страха-то всякого гулят - открой глаза-то свои, корова! Увидал соколик страх-то, да испугался!
  - Да, чаго, бабы, никак я не пойму?
  - Да, мало ли чаго! - показалась неожиданно в центре маленькая, да щекастая баба в жёлтеньком платочке и синеньком сарафанчике поверх холщёвой рубахи. - Может, чёрта увидал!
  - Ой, господь с тобой, Нюра! - закрестились бабы, а дети стали просыпаться в этот момент и начинали кряхтеть и возиться.
  А Нюра из посёлка Верхний Ай была маленькая, худенькая, в общем, неприметная совсем, в толпе-то её было не видно среди статных баб, только щёки у ней были неестественно красные, как свеклой натёртые, да из платочка несуразно выставляющиеся наружу, да так сильно, что чуть ли не шире хилых плеч её, порой, казались. Может, набивала она за них, втихаря, чего-нибудь перед тем, как выйти на люди, а может, сами по себе распухли на молоке со временем, я точно не могу сказать, врать не буду. Соберутся, значит, бабы каждый раз в кружок, а она всегда в центре со своими щеками, где места побольше и начинает спокойно рассуждать. О чём? Да, обычно ни о чём или обо всём сразу! Причём, так ловко и складно у неё эти рассуждения получаются, так обоснованно, как казалось бабам, она доказывает свою правоту, что бабы всегда удивлялись: 'Как же это можно, с такими неподъёмными щеками-то, так ловенько говорить?' - или: 'И откуда всё знат-то? И слова-то какие употреблят всегда диковинные, только широколобым-то их под силу расколоть!' - 'Ох, Нюрка, видать, соображат!' - 'Сообража-а-ат! Ох, и сообража-а-ат!' - И только цыкали от удивления, и только мотали головами, как часовыми маятниками, и тут же 'дакали' друг другу, словно кукушки с тех самым часов откуда маятники. Даже у мужей спрашивали, порой: 'И откуда Нюрка всё знат-то?' Те, почему-то, им в ответ только резко руками махали, да недовольно рыкали, чтоб не напоминали эту 'щёкотёрку', как они её называли.
  Так и в этот раз, Нюра была в центре внимания, ну, а тема-то была уж больно серьёзной:
  - А, вы, как думали, чёрт-то он не дремлет, окаянный, - стала обосновывать своё предположение Нюра, чуть покачивая щеками, - всегда рядом где-то шнырят, только дай ему, нечистому, волю-то, всех напугат. Вначале обстоятельно напугат, но деликатно до колики пониже живота, я-то знаю, а ещё до онемения всех выпирающих конечностей, ну, понятно, каких... - покачала она щеками и сощурила глазки, давая понять, что для неё это проще простого, а потом развела крохотные ладошки и по-деловому заключила: - Такая, стало быть, у него навигация...
  - Чаго? - бабы вытянули губы и наклонили головы к Нюре.
  Здесь нужно добавить, что Нюра была очень любознательной и, где-то что-то услыхав новое, козыряла этим перед бабами, совсем не понимая его смысла. Бабы, конечно, порой чуть не падали от Нюриных словечек, то ли от удивления, то ли от страха, то ли от невозможности 'уместить' их в своей голове. Так и в этот раз, она вчера случайно услышала от приезжего городского купца слово 'навигация', ну и...
  - Навигация, говорю! - усилила голос Нюра, повторяя непонятливым собеседницам, и продолжила снова спокойно: - Опутает в сети-то свои, всё равно, что паутиною душною, перевяжет узлами-то, пока все в страхе-то очумелые стоят, глазами-то горят, а ртами-то шумят, как козлята пришибленные обухом турчинским и не сопротивлятся...
  - Каким обухом-то? - снова переспросили бабы, ещё больше наклоняя головы, и морщиня лбы.
  - Тур-чинс-ким! - недовольно повторила Нюра по слогам.
  - А-а-а... - будто овцами заблеяли бабы открытыми ртами.
  А Нюра в это время вернулась в своё спокойное повествовательное русло:
  - ...и не сопротивлятся, таким непроектным образом...
  - Ча-ча-чаго?
  - Непроектным, говорю! - повторила Нюра выразительно 'тёмным' землячкам и тут же продолжила, как ни в чём не бывало: - А он, стало быть, нечистый дух-то, возьмёт их готовеньких, да тёпленьких и потащит приземлено за собой, ну, естественно, уже не так деликатно в царствие-то своё подземное, - развела ладошками Нюра, давая понять снова, что всё для неё ясно, как божий день, резюмируя: - Вот, стало быть, опомнился вовремя соколик-то этот, который тут у нас прошмыгнул-то вместе с конём чёрнокатным, вырыватся теперь испуганный, стало быть, из сетей-то его чёртовых...
  - Не-е, таков не спуга-атся: вон каков он грозный-то! - не согласилась с ней широкая, краснолицая Фёкла из посёлка Нижний Ай, внушительно возвышаясь над Нюрой.
  Она частенько с Нюрой не соглашалась, особенно когда утомлялась Нюриными рассуждениями. А Нюра, знай, свою линию гнёт спокойно и рассудительно, будто не слышит:
  - ...а сети-то, видать, стальножильные, не рвутся никак, а соколик-то рвётся из них на коне-то чёрнокатном или даже металокатном, а они-то не рвутся никак, а соколик-то рвётся, а они-то - нет, а соколик-то - да, а, может, они даже из канату стальножильного...
  - Чаго-о? - вытянули щёки бабы.
  - Канату, говорю, стальжильного, сети-то эти, нечистые. Видать, постарался чертого-то, окаянный, приспособился...
  - О-о-о... - замычали тут же бабы коровами.
  - А плащ-то, плащ-то, бабы, видали какой широкий, это демон крылатый спустился на землю! - выдала громко Фёкла, нахмурив брови на Нюру.
  А Нюра, знай, свою линию гнёт спокойно и рассудительно, чуть склонив набок голову, позабыв, кажется, совсем о ребёнке, который уже вовсю пищал.
  - ...оттого, видать, и не рвутся, хоть соколик-то рвётся, а они-то не рвутся, хоть соколик-то на металокатном коне, а они-то, видать, из стальножильного проката, - улыбнулась Нюра, будто разгадав вдруг чего-то. - Силушки-то, естественно, маловато будет, даже с конём-то металожильным, да широким, да бойким, а не хватат!
  - Чаго, Нюра, чаго, не хватат-то? - очень заволновались бабы, позабыв о детях, которые уже у всех пищали, может, испугавшись таких страшных разговоров, а может, от того, что их трясли так, будто хотели что-то вытряхнуть из них, а может, просто в знак солидарности друг с другом!
  - Силушки-то, говорю, не хватат! Вот и рвётся на коне-то он из последних сил, бедненький, а чёрт-то, видать, уж, опутал...
  - Да, не чёрт, а демон крылатый! - настаивала Фёкла на своём.
  - Бог с тобой, Фёкла! - крестились бабы, отмахиваясь. - Неужто, демон?
  - А, как же, самый, что ни на есть демон чёрный, я сама видала такого в позапрошлом годе!
  - Демоны чёрными не быват, Фёкла! - твёрдо парировала Нюра.
  - Нет, быват! Я сама видела в прошлом годе в лесу! - не сдавалась Фёкла.
  Бабы переключились на Фёклу, а Нюра с ехидной улыбкой стала слушать её.
  - Сижу на пенёчке возле речки, отдыхаю, - стала рассказывать Фёкла. - А речка течёт себе спокойно...
  - Куда? - вдруг спросила Нюра, смотря на Фёклу в упор прищуренными глазками.
  - Что, 'куда'? - не поняла Фёкла.
  - Говорю, течёт-то, куда? - строго повторила Нюра.
  - Ну, туда... - неуверенно показала рукой Фёкла в сторону.
  - Нет! - громко опровергла Нюра и решительно протянула руку в другую сторону, крикнув: - Туда!
  Фёкла призадумалась, уставившись моргающими глазами на очень серьёзную Нюру. Наконец, покачивая набухшими от волнения грудями, произнесла, уверенно вытянув руку в противоположную от Нюриной руки сторону:
  - Нет, Нюра, не туда, а туда!
  - Нет! - была непоколебима в своей правоте Нюра, - Туда!
  - Фу, ты батюшки! - стала сильно волноваться Фёкла, болтая ребёнка в разные стороны, а живот её, почему-то, задвигался сам по себе, может, от волнения, а может, Фёкла его раскачала грудями не на шутку разбухшими, оттого очень тяжёлыми и плотными: - Нюра, ну, неужели я не знаю, куда течёт река? Я всё жизнь тут обитаю...
  - А вот, и не знашь! - не поддалась Нюра, не смотря на внушительную 'силу' оппонента прямо перед глазами, и качнула, улыбаясь, голову набок, будто забавлялась.
  Фёкла тут стала нервно шарахаться в стороны, а её живот, голова и ребёнок замотались сами по себе, только груди угрожающе застыли, будто притаились. И при всём при этом, Фёкла начала выдавать из нижней своей половины какие-то глухие звуки, не очень понятно только из каких именно своих объёмных мест. Наконец, она, отчаянно мотнув головой, чуть ли не плача крикнула:
  - Да, бог его, куда течёт! Что ты ко мне пристала с рекой-то своей? Я не о том совсем говорю-то...
  - О чём? - тут же спросила Нюра, снова щуря глазки.
  - Про то, говорю... - растерялась Фёкла, и, вспомнив чего-то, неуверенно продолжила: - Говорю я, что с неба... этого вижу... ну, этого... того... вижу туча чёрная на землю спускатся...
  - Тучи не быват чёрными, Фёкла! - строго парировала Нюра.
  - Быват, я сама видала! - крикнула Фёкла и быстро продолжила, не давая Нюре открыть рот: - А из тучи-то демон чёрный, как вылетит и передо мной-то закру-у-ужит, закру-у-ужит...
  - На чём? - спросила Нюра, 'пронзая' бедную Фёклу глазками.
  - Что, 'на чём'? - Фёкла устало уставилась на Нюру, очень жалея, что связалась с ней.
  - Закружит-то на чём, на крыльях али на коне крылатом?
  - Ой, да бог его знат... не разглядела я...
  - Вот и я говорю, что демоны на конях-то редко летают, всё больше на крыльях, а, если не разглядела ни крыльев, ни коня-то, значит, то не демон, а чёрт оказался!
  - Да, бог его покарат, нечистого, демона ли, чёрта ли, откуда мне знать! - отмахнулась устало Фёкла, давая понять, что не хочет об этом больше разговаривать.
  А Нюра, как всегда спокойно и рассудительно стала объяснять бабам, которые снова переключились на неё:
  - Так, вот и я говорю, что не знашь ты демона-то! Ведь, не чёрный он совсем, бабы, не чёрный, нет, не чёрный! А, каков? Каков, я вас спрашиваю? - она осмотрела задумчивых баб.
  - Каков? - спросили те нетерпеливо.
  - А, таков... - таинственно посмотрела на них Нюра, склонив голову.
  А бабы от нетерпения наклонили головы с открытыми ртами прямо к Нюриным щекам.
  - Серый он, вот каков, будто ворон большой, только без клюва почти, да без коня. А, коль, чёрный, да без крыльев, то чёрт, конечно, а не демон...
  - Да, мне всё равно! - обиженно махнула рукой Фёкла на Нюру и стала успокаивать ребёнка, отходя в сторону, повторяя: - Демон ли, чёрт ли...
  - Так, вот и я говорю, что не знашь ты ничего, а ещё перебиваш! Молчала бы больше, да слушала, что говорят-то тебе знающие люди. - Нюра чуть подвигала хилыми плечиками, как бы, махая невидимыми крылышками, и всем показалось, что приподнялась в этот момент над землёй, почмокала губками довольная, причём, щёки, даже не шелохнулись, и снова спокойно: - То, чёрт, конечно, бабы, чёрт. А, кто ж ещё? Больше некому, бабы. Пролетел он на коне, как ему и положено летать на коне, чёрным и без крыльев...
  - Когда пролетел-то? - вдруг спросили бабы хором.
  - Так, сегодня...
  - Так, ведь ты говорила, что соколик то был, который чёрта испугался? - ну, никак не доходило до баб и они, даже высунули все правые ухи из-под платков, обратив их к Нюре.
  - Так, вот, я и говорю, - спокойно стала объяснять Нюра: - Когда на коне соколик, так это и видно, что на коне соколик, а не демон крылатый, - повернулась она в этот момент к Фёкле. - Как говорят тут некоторые. А если не на коне, да серый, так это, скорее всего, он и будет, этот самый демон проклятый, будто ворон бесклювный! А, так как он чёрный, да бескрылый, да был на коне, да не просто на коне, а на чёрногривом, металокатном, да стальнопроектном, а сам-то был в плаще чёрнорудном, да горномучном и кучнопучном, то это и понятно, что не соколик-то совсем и не демон! Вот, я об чём и говорю вам, бабы! Зачем мне говорить-то неправду? Ведь не демон же, понятно! Зачем мне с толку-то сбивать вас, бабы? Вот, я и говорю, что не может быть соколиком, да демоном, это уже давно понятно! Потому, как это самый натуральный чёрт на коне! А вот, если чёрт на коне, ведь, он же на коне? Ведь, он же в плаще чёрнорудном, да горномучном и кучнопучном был? Ведь, так? Так! Так, зачем мне тогда говорить, что он не на коне, когда мы все видели, что на коне! И зачем мне говорить, что он не чёрный, когда мы все видели, что он чёрный, как смоль. Вот и объясняю вам, бабы, что это натуральный чёрт на коне. А, если бы был не на коне, то тогда и разговаривать было бы нечего совсем, бабы, тогда бы всё было давным-давно ясно, кто без коня тут крутит, да ширудит, а кто на коне-е...
  - Так, это кто был-то? - наверное, понять бабам помешали их ревущие дети.
  Нюра стала спокойно и рассудительно повторять. Вроде, бабы в конце её повторного объяснения, в основном, поняли, но переспросили, на крайний случай, всё-таки, ситуация серьёзная:
  - Так, всё-таки, демон крылатый на коне-то был?
  Надо сказать, Нюра в отличие от всех баб отличалась особенной терпеливостью. Потому и стала снова спокойно повторять слово в слово:
  - Когда на коне соколик, так это и видно, что на коне соколик, а не демон крылатый...
  - Вспомнила, бабы! - вдруг крикнула Фёкла. - Хоть и помутилось у меня тогда всё в глазах-то, да только помню, что был тот, кто спустился из тучи той чёрной в таком же плаще, как у этого всадника. Ох, и напугалась-то я тогда. В обморок сразу тут же у пенька-то и свалилась. Лежу-то и думаю: 'А, что делать-то - бежать али лежать бревном?'
  - Редко, редко... - произнесла, мотая головой Нюра.
  - Чаго? - спросили бабы.
  - Редко, говорю, думать-то можно в момент обморока.
  - Ну, может, маломальский был обморок какой... - засомневалась Фёкла.
  - Так, вот я и говорю, что и не обморока совсем. Тебе, Фёкла, приснилось всё. Видать, пристала ты шибко. А то и понятно: такую колоду поноси-ка! Ты ещё та, коровушка-то, сама знашь! Вот, у пенька-то грохнулась колодой, да в сон-то сразу несуразно и провалилась. А во сне-то и туча тебе необыкновенная явилась, и демон-то ненормальный перед шарами-то твоими коровьими заметался...
  - Да, никуда я не провалилась, а наяву всё было - и туча, и демон в плаще! Так вот и спускатся он на землицу нашу, бабы, и приносит беду-то людям потому, как начались потом побоища в соседних рудокопных посёлках-то...
  - Святы божии... - закрестились бабы, а дети невыносимо заорали.
  Бабы прижали детей к груди и стали испуганно переговариваться:
  - А, конь-то, конь-то каков... а плащ-то, плащ-то каков... ох, бабы, нечистый дух разгулялся по миру... ох, нечистый дух... ох, не к добру...
  - Так, я и говорю, что не к добру, - соглашалась Нюра со знанием дела, покачивая головой. - Чертого-то окаянный всегда не к добру уж я-то знаю! Бывало-ча придёт нечистый, защёлкат языком-то...
  - Не к добру... ох, не к добру... - причитали ещё громче бабы, и ещё крепче прижимали детей к груди, - ох, не к добру... ох, чаго будет-то?.. чаго будет-то теперича, бабы?..
  - ...под окошками, - продолжала Нюра, - а то ещё возьмёт, да в печку залезет и сидит там - тырится! Я ему говрю: чаго сидишь, нечистый? А он мне только глазками сверкат, да рожками постукиват!
  - И не боишься? - ахнула Маруся.
  - Так я не с пустыми руками, а с крестом святым на него пойду, он и улепётыват!
  - Ведь, неспроста, Нюра, приходит, неспроста...
  - Так, ведомо, неспроста! И война могёт быть, и голод...
  - Ох, господи, не дай бог! - тут же отчаянно закрестились бабы.
  - Ох, бабы, что-то неспокойно стало, ей богу, неспокойно! - выразила общее мнение Маруся, а её малютка, как запищит в этот момент, оторвавшись от сиськи, на что Маруся ей, чуть не плача: - Да, успокойся ты, Дунька! Тебя ещё не хватало...
  А дети орали во всё горло, разделяя материнское внезапное беспокойство.
  - Так, я и говорю, откуда ему взяться спокойству-ту...
  
  
  III
  
  Долго бабы обсуждали ещё взволнованно чёрного всадника вперемешку с 'охами', да 'ахами', крёстными знаменьями, да молитвами. А Нюра всё объясняла и объясняла им терпеливо, как 'всё обстоит на самом деле'. Только, почему-то, бабы с трудом её понимали в этот день, у Нюры даже впервые заболел рот. А ещё впервые в этот день бабы так и не пришли к единому мнению, кто же, всё-таки, это был. К удивлению Нюры, её версия про чёрта была далеко не единственной у баб, хоть и была, как всегда, обоснованной со всех сторон диковинными, непонятными, оттого, как всегда казалось Нюре, внушительными и доказательными словами. Немало баб, конечно, поддерживало Нюру, но и у Фёклы впервые было не меньше сторонниц, что очень удивляло Нюру. А некоторые бабы уж совсем имели невероятные версии, к примеру, что это был беглый государственный преступник, переодетый в голадца. Правда, как выглядели голландцы, они не знали, но догадывались...
  Усталые, серьёзные мужики, придя с работы, выслушали, конечно, баб своих о произошедшем событии, на что в ответ недовольно рыкнули, да пристукнули кулаками по столу. Особенно внушительно это у них получилось после слов:
  - ...а только Нюра говорит, то чёрт был, который часто в печи её тырится, а Фёкла - то демон из тучи чёрной, которого она видала разок в позапрошлом годе у пенька...
  А кто-то после этих слов даже ложкой попытался стукнуть по лбу своим жёнам, да не получилось... у многих - либо не дотянулись, либо баба успевала выскочить из-за стола к двери, а кто и прямо во двор. Чаще - второе - во двор. А у Маруси с Ванюшей было мирно, как всегда:
  - Ой, Ванюш, что-то неспокойно мне нынче сделалось, - присела к окошку рядом с мужем Маруся, уложив дочку спать. - Энтот всадник какой-то. Что ему у нас понадобилось? Не дай бог, что случится, Ванюша, ведь ребёночек у нас махонький...
  - Не боись, Маня, - пробурчал Ванюша в ответ, задумчиво уставившись в тёмное окошко, туда, где в чёрном небе над серой горой Луна светилась белым жеребёнком и, обняв за плечи жену, добавил: - Даст бог, не пропадём... Гляди, Маня, мир-то какой красивый. А тихо-то как... спокойно...
   А мир, действительно, кругом был красивый и спокойный: ивы усталые космы в речку спустили, речка неслышно текла и светилась, горка пушистая спала, серебрилась... Вдруг на горе раздался гулкий голосок - ух-ух, ух-ух...
  - Кто это, Ванюша? - встревожилась Маруся.
  - Это совушка глазастая, Марусенька, на охоту вышла...
  - А-а-а...
  А сова снова на горке - ух-ух, ух-ух, а ей кто-то в ответ с другой стороны - ту-у, ту-у, ту-ту, ту-у, ту-у, ту-ту...
  - А енто кто, Ванюша?
  - А энто филин, дружок её! Видать, договариваются меж собой об охоте...
  - А-а-а...
  И хоть мужики отнеслись несерьёзно к рассказам своих баб, всё-таки, призадумались этим вечером. В общем, затаилось у мужиков какое-то неясное, но колкое, а у баб неспокойно зудящее чувство внутри: уж, больно этот случай всем показался необычным для их спокойного тихого уклада.
  
  
  Глава вторая
  
  I
  
  Но недолго ходили мужики, насупившись, а бабы встревожено шушукались. На следующий день тот же самый чёрный всадник также внезапно ворвался в посёлки, будто, действительно, спустился с небес на коне демон чёрный или чёрт окаянный. На этот раз, так же, как и накануне сотрясая округу топотом копыт, он грозно кричал, сильно размахивая руками:
  - Выходите, братья, собирайтесь! Собирайтесь, братья, не пугайтесь!
  Собрались взволнованные жители посёлка Верхний Ай у приказного дома.
  - Здравствуйте, братья! - низко рявкнул перед собравшимися жителями чёрный всадник, разведя в стороны широкие руки, будто обнимая всех.
  Его тяжёлый вороной конь недовольно фыркал, мотал головой и нервно переступал с ноги на ногу. Ему явно не нравились и эта задержка посреди домишек захолустных, и эти люди чумазые, да волосатые, дурно пахнущие, да сплошь хмурые и неприветливые, вставшие впереди тесной толпой, будто стадо скотины одичалой. Жители же, в свою очередь, хоть и встревожились не на шутку и немножко растерялись, но сплотились машинально, не сговариваясь, встав поплотнее, чтобы чувствовать рядом плечо соседское. Затихнув, они внимательно разглядели всадника: из-под широкополого чёрного плаща, скрывающего его гибкое тело, и свисающего до самой земли, высовывались чёрные сапоги с длинными носками, загнутыми вверх, и высокими каблуками с большими металлическими набойками, а скуластое лицо его высвечивалось бледным гладким пятном на фоне большого чёрного капюшона. И ни одной морщинки, и ни одной щетинки! Но самым ужасным во всём его облике были глаза, которые вызвали у баб волну испуганных причитаний: 'Ах, боже мой, жути-то какие... страсти-то какие... святы боже, святы крепки...' - сопровождаемых быстрыми крёстными знамениями. Всё дело в том, что глаза у всадника походили на ямы чёрные!
  - Здоров-здоров, коли не шутишь... - настороженно отозвались жители.
  - А, ты кто ж таков будешь? - раздался робкий голосок из толпы.
  - А я вам господом богом посланный! - провозгласил чёрный всадник.
  Вмиг ахнула толпа и зашепталась, и задвигалась в разные стороны:
  - Во, как: богом посланный! Неужто, самим господом нашим?.. а, как же это? - Так, вот так... Вот это да-а-а... - Переглядывались жители, ещё больше поражаясь. - Неужто, самим богом? - Говорит, что богом... - Вот, это да-а-а... - И шёпот постепенно переходил в гул. - А, как же это могёт быть-то? - А вот и могёт, стало быть... - Да, ну? - Вот те и 'да, ну'...
  И гул постепенно становился всё громче и громче.
  - Так, а за что же нам такая милость-то великая? - мужской голос, наконец, вырвался из гула и все снова затихли, устремив лица в сторону всадника.
  Чёрный всадник призадумался, открыв широко рот, и все там увидели - 'Ой, свят, свят, свят... ой, страсти-то какие... ой, жути-то какие, боже мой, ой, свят, свят, свят...' - снова накрыла толпу волна из бабских причитаний. А всё дело в том, что все увидели у всадника яму чёрную вместо рта! А чёрный всадник замотал головой, будто просил помощи или пытался выдавить из 'ямы чёрной' что-то большое и твёрдое, но никак не мог это сделать:
  - Так, а-а-а... а-а-а... а-а-а... - тяжело стонал он. - А-а-а... а-а-а...
  - Ой, что будет-то... что будет-то сейчас... - зашептались бабы.
  - Цыц! - тут же рыкнули мужики, сверкнув на них глазами.
  Все бабы вмиг притихли, закрыв ладошками рты. Даже Нюра в ужасе замолчала, видимо, этот 'чёрт' был гораздо страшнее того, что в печке у неё любит 'тыриться': она, окаменев, сложила ручки на груди и сжала губки, чуть выставив нижнюю вперёд, и даже щёчки её побледнели, и сжались, бедненькие. А чёрный всадник, сильно мотнув коня, тяжело выдал:
  - А за то, что вы дети божии, а за то, что вы люди добрые! - и лицо его облегчённо улыбнулось.
  - Ого... - Переглянулись люди, перешёптываясь: - 'Дети божии'... 'люди добрые'... ого... неужто, так и сказал? - Так и сказал...
  - А, как понять-то? - спросила у Нюры большеносая, длинная, да худая, как жердь Мотя, изогнувшись в три погибели.
  Но Нюра впервые не могла произнести ни слова, а только быстро заморгала глазками в ответ.
  - А так понять-то, носастая, что дети мы божьи и люди мы добрые! Вот, как понять-то надобно! - ответил ей, выпучив глаза, Федька лопоухий.
  А толпа волновалась:
  - Неужто, так в сам дель сказал? - Вот, прям так и сказал! - А, как понять-то, люди? Это пошто он нас так называт-то? - А, бог его знат! Видать, так положено ему, посланнику-ту... - Неужель, благодать божья какая наступила? - Видать, наступила, не будет же энтот посланник говорить нам неправду, прикрываясь именем божьим! - Да, не будет... Ни за что не будет!
  - Во как... - разевали все рты. - А, как сказал-то: дети божии, да люди добрые, да-а-а... отродясь не слыхали такого...
  И мычала и блеяла толпа, как стадо коров недоенных и козлов некормленых.
  - Вы за кого будете, братья: за 'бриллиантовых' или за 'гороховых'? - вдруг зычно накрыл посмелевшую толпу вопросом чёрный всадник.
  Жители снова притихли и недоумённо переглянулись. А Мотя прошептала Нюре:
  - Уж больно мудрёно говорит, разом-то не спонять башкой-то своей...
  А Нюра, видимо, стала приходить в себя потому, как зачмокала ртом. А Федька лопоухий, почесав за ухом, задумчиво произнёс:
  - Горох знаю, а вот, енто... не едал ешо...
  - Чаго? - спросила его Мотя.
  - Так, енту... брл... брлтанту!
  - Чаго? - вытянулась в его сторону Мотя, похоже, чуть обалдев...
  - А, кто, божий человек, хлеба давать будет, вот за того мы и будем! - ответил худосочный, да босой мужичок Матфей в широкой и длинной, аж до коленочек косоворотке.
  - Правильно, Матфей! - согласился низкий и широкий Илюша, будто валун гладкий. - Нам-то что? Мы люди мирные, работные. Слава богу, работишка у нас имеется, детки, слава богу, наши здоровые, нам бы хлебушко только, да боле ничего и не надобно!
  - Правильно, Илюша! - поддержали дружно все. - Правильно говоришь, нам бы только хлебушка досыта!
  - Значит, братья, вы за 'бриллиантовых'! - заключил уверенно чёрный всадник. - Будет, значит, вам всегда теперь хлебушка досыта!
  - Во, как: всегда, говорит, теперь будет хлебушка досыта... - переглянулись жители, не веря ушам своим.
  - А это, как понять-то, моя башка-то совсем перестала подчиняться? - снова спросила Мотя Нюру.
  А Нюра уже совсем осмелев, резво задвигала щеками, которые снова ярко закраснели, как и прежде.
  - Ну, раз так будет, значит, пущай мы за брилантолых будем! - снова крикнул худосочный Матфей и махнул длинной рукой, будто плетью.
  - Пущай за брилантолых! - согласились все жители, махая руками.
  - Значит, за 'бриллиантовых'! - напоследок крикнул властно чёрный всадник, будто накрыл толпу тяжёлым молотом.
  Он поднял коня на дыбы под дикое ржание, и резко развернувшись, помчался в сторону посёлка Нижний Ай, накрывая за собой застывшую толпу серыми клубнями пыли.
  Влетев в посёлок, он громогласно закричал:
  - Выходите, братья, собирайтесь! Собирайтесь, братья, не пугайтесь!
  Быстро собрались взволнованные жители у приказного дома.
  - Здравствуйте, братья! - протрубил тяжело чёрный всадник, разведя в стороны руки, будто всех обнимая.
  Его добротный смоляной конь недовольно забился перед людьми, нетерпеливо захрипел и зафыркал, давая понять хозяину, что ему не нравится эта очередная задержка посреди домиков убогих. Да и люди здесь сплошь какие-то грубые, да нескладные, угловатые, да бородатые, волосатые, да нечёсаные, неопрятные, да не ароматно пахнущие, одним словом, дикие какие-то! И зачем здесь задерживаться, и о чём с ними разговаривать, вообще можно? Жители же, тесно прижавшись, стояли серьёзными и напряжёнными. Они, как-то все сразу сплотились и стояли единой стеной перед неожиданным гостем. А гость этот уж больно показался им неприятным: с изгибающимся, будто змеиным телом, скрытым за безразмерным чёрным плащом, спадающем до самой земли, и худым, бескровным, словно неживым лицом, белеющим из чёрного капюшона. Но больше всего всех поразили его глаза: вместо них чернели два мёртвых пепелища! Бабы, конечно, чуть не ошалели с испугу, завопив: 'Ой, страх-то какой, ой, ужас-то какой, ой, боже мой...', а мужики ещё больше насупились.
  - Здорово, коли не шутишь... - отозвались настороженно жители.
  - А, кто же ты таков? - послышался тоненький голосок из толпы.
  - А я вам господом богом посланный! - невозмутимо и внушительно ответил чёрный всадник.
  - Ах! - ахнула толпа, а потом зашушукалась: - Неужели самим Господом богом? Во, как... - Да, ну-у-у?.. а, зачем?.. а за что? а за что ж нам такая милость великая? - А, бог его знат... - Значит, есть за что... - Да, неужто? - А за что же, люди?
  - За что же нам милость-то такая, божий человек? Скажи нам, будь милостив, больно тебя просим... - пробасил мордатый, да сплошь волосатый на всех открытых частях смуглого тела, рыжебородой и сутулый Трофим.
  - А за то, что вы дети божии! А за то, что вы люди добрые! - не задумываясь, громко и уверенно ответил чёрный всадник, будто ждал этого вопроса.
  - Ну, люди, я в жисть такого не слыхал, чтобы вот так вот... да-а-а... - удивился Трофим, озираясь по сторонам. - Чаго только не видал, чаго только не слыхал, а такого... да-а-а... - качал он своей большой косматой головой с открытым ртом. - Да-а-а...
  - И я... и я... и я... - зашептались все кругом.
  И загудела взволнованно толпа:
  - Это как же понимать-то? - Ну, так и понимать, стало быть, 'дети божии' - Так, кто же? - Так мы, стало быть - Неужто, про нас, в самом деле, сказал? - Видать, про нас! - Ну, надо же, дожили до небесного представления, люди, дожили, видать, до благодати-то божьей... дожили, видать, до радости небесной... - Говорит-то больно ладно - за то, что дети мы божии, да люди мы добрые... - Знать, не будет просто так пустомелить языком-то... - Нет, не будет, не будет... Не иначе, благодать шибанулась с неба-то... - А коль так говорит, значит, так и есть, не будет же он говорить нам неправду, прикрываясь именем божьим!
  - Нет, люди, не будет потому, как устами божьими говорит, я сейчас почувствовал, во как! - провозгласил Трофим и замер, выпучив глаза.
  - Где почувствовал-то? - спросила Фёкла.
  - А где-то внутри, то ли в груди али пониже... в животе где-то... али ещё чуть пониже, где-то там... вот здесь... али здесь... - показал он руками вначале на уровне груди, а потом всё ниже и ниже, а Фёкла неотрывно следила за его руками.
  А когда он дошёл до самого нижнего места, она, почему-то, перекрестилась. А толпа в этот момент мычала и блеяла, как стадо быков встревоженных и овец испуганных.
  - Вы за кого будете, братья: за 'бриллиантовых' или за 'гороховых'? - зычно накрыл толпу чёрный всадник вопросом, будто обухом ударив сверху.
  Осмелевшие люди призадумались, почесали кто лоб, кто затылок, кто грудь широкую, волосатую, а кто и под грудями стоячими или висячими, и стали недоумённо пыхтеть, да переглядываться.
  - Чё спрашиват-то, Фёкла? - спросила крупноголовая, да смуглая Феня.
  Но Фёкла стояла и молчала, как дылда, только рот широко открыла, да груди свои раздутые, то неожиданно бойко двигала перед собой вверх-вниз, то останавливала животом, когда они сильно раскачивались.
  - А, Фёкла, чё молчишь-то, кобыла сисястая? - снова спросила Феня.
  - Спрашиват, за кем мы, стало быть... - донеслось до Фени из-за спины.
  - Так, понятно за кем - за мужиком... - не поняла Феня.
  - Да, не о том! - гаркнула Фёкла. - Спрашиват, за горох ты али за каких-то... грибов, что-ли...
  - Мохнатки, что-ль?
  - Да, не-е-е... вроде, горшочков таких... с червячками сопливыми... или таракашками... да, ну тебя, я сама пока не разберу! - Фёкла отмахнулась.
  - Горшочков... с червячками сопливыми... таракашками... - призадумалась Феня не на шутку.
  - Так, за кого же? - настаивал на ответе чёрный всадник.
  А люди пыжились, надували щёки, да выпячивали глаза друг на друга.
  - А, кто, божий человек, хлебушка нам давать будет, вот за того-то мы и будем! - ответил вдруг Трофим.
  - Правильно, Трофим! Правильно! - согласились сразу жители.
  - Хлебушка нам только нужно! - звонко заговорил широкоплечий и круглощёкий Алёша, с соломенной пышной шапкой волос. - А всё остальное, слава богу, у нас имеется: и мир, и работка, и детки наши здоровые! Нам бы хлебушка, да боле ничего и не надобно!
  - Правильно, Алёшка, более ничего и не надобно! - поддержал его Ванюша, а Маруся рядом с ребёнком на руках ткнулась лбом и носом в его плечо, чего-то нашёптывая, а Ванюша обнял её и добавил: - Хлебушка нам надо!
  - Значит, братья, вы за 'гороховых'! - заключил уверенно чёрный всадник. - Будет вам всегда теперь хлебушко досыта!
  И загудела ещё громче толпа:
  - Вот как: коль будем за 'гороховых', то всегда, говорит, хлебушка досыта будет у нас! - Как, за 'гороховых'? А зачем это? - Говорит, что так положено, и хлебушко тогда будет! - Да, неужто?.. - Ну, раз так говорит посланник божий, значит так и будет!
  - Ну, раз так говоришь, божий человек, значит, пущай мы за 'гороховых' будем! - вырвалось у Ванюши, а его Дунька испуганно пискнула и заныла.
  - Правильно, пущай за 'гороховых' будем! Мы согласные! Пущай! Пущай... Пущай... - замахали руками жители, соглашаясь.
  - Значит, за 'гороховых'! - властно подытожил чёрный всадник, подняв коня на дыбы, и под его дикое ржание умчался прочь из посёлка, накрывая недвижимую толпу серым смогом пыли.
  
  
  II
  
   Весь день после этого жители обоих посёлков не могли успокоиться и собрались, чтобы всем вместе обсудить случившееся:
  - Что за дело-то у нас сегодня случилось, люди!.. - кричали жители посёлков друг другу. - Ой, что случилось-то!..
  - Прямо небо нам открылось, а из неба всадник чёрный...
  - То посланник божий оказался...
  - Хоть и страшный такой, чёрноглазый, да чёрноротый...
  - ...чёрноногий, да чёрнобокий...
  А Нюра уже пришла в себя и затрещала языком перед бабами соседскими:
  - А к нам-то какой всадник заскакивал! Тот же самый, что вчерась, тот же самый, бабы! Я измерила глазами-то своими его, и двинулось у меня в голове-то что-то сразу - неужто, чёрт окаянный, думаю, шибануть нас хочет? А он заскочил и говорит, чтобы не пужались его чёрноглазенького, да чёрноротенького. Я, говорит, хоть и чёртушкой был, да рожки с хвостиком обрубил и на службу теперича святую поступил! Вот как! Я говорит...
  - Будет хлебушко досыта нам теперь, люди добрые! - басил над толпой радостный голос Илюши. - Мы ему говорим, слава богу, всё имеется и мирок у нас, и работишка...
  - ...и детки наши здоровые, слава богу... - подсказывали ему бабы.
  - Да, да - и детки наши, слава богу, здоровые, только, говорим, хлебушка надо досыта нам, а он говорит, будет вам хлебушка досыта! Вы, говорит, люди добрые и люди божии, вы, говорит, получите теперича за это хлебушка досыта, вроде, как полагается нам, значит!..
  - И мы также говорим, - запел ему в тон Алёша, - всё, слава богу, у нас, только хлебушко нам надо досыта, а он говорит, будет досыта вам теперь всегда хлебушко, потому, говорит, вы люди добрые и люди вы божии, вот как! Говорит, что это нам заслужено...
  А Нюра параллельно бабам ещё объясняла:
  - Говорит, что жутко больно было поначалу-то ему, бедненькому...
  - Чаго 'больно', Нюра? - не понимали, как всегда, бабы.
  - Так, обрубать рожки свои гнутые, да хвост свой толстокожий! Говорит, немало слёзок-то повыплакал, пока обрубил-то...
  - Нам про то ничего не сказывал! - недоверчиво пробурчала Фёкла.
  - Стало быть, не внушили доверия, тёлки шалопутные! - парировала Нюра.
  Фёкла махнула рукой на Нюру и недовольно отвернулась туда, где среди здоровых мужиков хилый Матфей чего-то внушительно говорил, подняв высоко правую руку с острым кончиком из указательного пальца:
  - ...а мы, значит, должны быть за энтих... которые... как это... как э-э-э... как горох что-ли, но не горох, видать, а наоборот...
  - За 'брытлантовых'! - подсказал кто-то.
  - Во-во, вот за ентих самых, говорит, нам надо поскорей хватануться! - продолжил Матфей, - Вот, только тогда-то и положено будет нам хлебушка досыта! Иначе, говорит, в жизни вам не видать хлебной крошечки! Ну и мы конечно за ентих 'брылантывых' будем, раз такое дело говорит нам посланник божий, коль хлебушка нам за это будет...
  - Да, не за 'брытлантывых' он сказал, трещотки бестолковые, а за 'гороховых' надо быть, вот тогда и будет, говорит, нам хлебушко досыта! - возразил вдруг громогласно Трофим.
  - Да, ты что, Трофим, ты в своём ли уме? - закричали вдруг все жители посёлка Верхний Ай. - Какие у тебя в голове твоей нечёсаной 'гороховые'? Ты что, сдурел? 'Брытлантовых' нам надо быть! Каких ещё 'гороховых'?
  - А вот, таких! - заорал Трофим из всей мочи и его мордатое лицо стало не красным, а пунцовым от натуги.
  - Да, правильно говорит, за 'гороховых' надо! - поддержали Трофима все жители посёлка Нижний Ай. - Это вы, видать, разом ополоумели!
  - Да, вы что, люди, с ума спятили? Опомнитесь! - закричали жители посёлка Верхний Ай.
  - А, вот и не спятили! Это вы спятили! Это вам нужно опомниться, бедолаги горемычные! - заорали сплочённо их соседи. - Какие там ещё 'брытлантовые' в ваших кочанах-то? Сбрыкнули уже совсем головами-то, что-ли? Опухли мозги-то ваши в головах толстомордных?
  - Это ваши мозги разом протухли, олухи тупорыльные!
  А Нюра тоже стала покрикивать на баб из соседнего посёлка, которые совсем перестали её слушать:
  - Эй, овечки толстозадые, да коровушки сисястые, послушайте, что скажу-то вам - только у 'братлантантовых' хлебушко-то имеется, я сама видела...
  Но бабы от неё только отмахивались, всё больше волнуясь за мужиков своих потому, как те начинали закипать не на шутку:
  - Ну и бычки же вы твёрдолобые!.. - кричали угрожающе мужики из одного посёлка на соседей. - Знать, тяжело вам мыкаться с головами каменными!..
  - А вы телята лупоглазые!.. - не менее угрожающе отвечали им соседи.
  - Ой, кто бы говорил, котелки пустозвонные, соплями перемазанные!..
  - А вы бочонки деревянные, пустые, да червивые!..
  - Ой, ну надо же - корыта поросячьи подали голоса свинячьи! Ха-ха-ха!.. - злобно смеялись мужики.
  - Ой, люди, кто б смеялся, если из корыта того свинячьего всю жизнь питался! Ха-ха-ха!.. - не менее злобно смеялись в ответ соседи.
  - Ох, и пеньки же вы все трухлявые, даже жалко трогать вас - размажетесь в жижу жёлтую, да липкую, а потом отколупывай вас от пяток-то!
  - А попробуйте, яички тухлые, да только лопните, да дух свой сразу гадостный испустите!..
  - А попробуем сейчас!.. - И стали закатывать рукава мужики и сжимать волосатые кулаки.
  - А попробуйте!.. - тут же ответили им смело соседи, также приготавливаясь к кулачному бою...
  В общем, разругались впервые жители посёлков меж собой в пух и прах! Некоторых мужиков пришлось бабам даже разнимать. Стали еле расходиться усталыми, да охрипшими когда уже смеркалось, друг на друга с ненавистью махая руками, смачно и обидно выражаясь, и посылая плевки друг другу вслед! Нюру бабы из соседнего посёлка совсем не слушали. Она же изо всех сил пыталась их вразумить:
  - Подождите, бабы! Ну, чаго вы сбесились, ненормальные? Вы послушайте, кобылки, что скажу-то вам...
  Да бесполезно, они только нетерпеливо отмахивались от неё:
  - Да, ну тебя, Нюрка-щёкоблюдка! - и уходили за мужиками, полные каким-то новым, обжигающим им грудь чувством злобы.
   Да, случилось в этот день что-то невероятное - жители двух посёлков теперь не на бумаге разделились, как было до этого дня, а наяву! Даже управляющие впервые не появлялись перед народом, а только поглядывали на всё происходящее из своих окошек волками затравленными. Неужели испугались? Нет, не может быть - не похоже на них, не из пугливых они! Ну, тогда почему же совсем не пытались навести в посёлках порядок? Не понятно и даже странно! Только затемно появились они на колымагах своих с жёнками, словно мумиями мордатыми, да детками в кучку прижавшимися, суетно покидая посёлки.
  - Козьма Данилыч, - крикнули вдогонку своему управляющему жители: - Как нам быть-то теперича?
  На что получили его громогласный и презрительный ответ:
  - Сгинь, чернь безголовая! - И только его и видели...
  А их соседи, увидав своего управляющего, кинулись к нему со словами:
  - Кирило Матвеич, что делать-то теперича?
  На что тот рявкнул, резанув их плёткой:
  - Прочь, голь бестолковая! - И, поддав со всего маху кобыле по заду широкому, крикнул: - Ну, пошла, шельма! - Только его и видели...
  
  
  III
  
  Может, договорились бы жители и помирились бы на следующий день, в чём и не сомневался никто, когда все успокоились и легли спать, но случилось этой ночью непредвиденное...
  - Вставайте, братья, ваш хлеб украли! - услышали взволнованные крики за окнами жители посёлка Верхний Ай. - Вставайте, братья! Вставайте! Ваш хлеб, присланный вам 'бриллиантовыми' украли жители посёлка Нижний Ай! Вставайте! Ваш хлеб украли! Вставайте! Вставайте!..
  Выбежали встревоженные мужики с бабами на улицу, а по ней метался тот самый чёрный всадник на коне, словно диком звере, да кричал так истошно, что у всех сразу заложило уши, а сердца взволнованно забились:
  - Ваш хлеб, братцы, который прислали вам 'бриллиантовые' украли ваши соседи! Ваш хлеб украли! Понимаете? Украли ваши соседи!..
  - Что украли?.. Где украли?.. Хлеб украли?.. Как украли?.. Зачем украли?.. Почему украли?.. У кого украли?.. - орали жители, ничего не понимая.
  - За мной, братья! За мной! - позвал за собой чёрный всадник.
  Побежали все за всадником и увидали на краю посёлка три пустые телеги с разорванными двумя мешками, из которых сыпалась пшеничка! Всё сразу поняли жители и двинулись, подгоняемые чёрным всадником, разгорячённой толпой к соседям. Подняли их с кроватей и стали разбираться с ними...
  Много голов было разбито той ночью, много костей переломано в слепой мужицкой ярости, да, только так и не признались жители посёлка Нижний Ай в своей гнусности! Потому и пообещали им много страху впредь обиженные соседи! И затаилась слепая и душная злоба у жителей посёлков друг на друга...
   А следующей ночью услыхали вдруг душераздирающие крики за окнами жители посёлка Нижний Ай:
  - Вставайте, братья, вставайте, ваш хлеб сожгли! Ваш хлеб сожгли! Ваш хлебушко, присланный вам 'гороховыми' сожгли жители посёлка Верхний Ай! Ах, они гадкие, ах, они безбожные - хлебушко сожгли, как варвары дикие! Понимаете, братья, ваш хлебушко сожгли, присланный вам 'гороховыми'? Понимаете? Вставайте! Ваш хлебушко сожгли! Вставайте! Ваш хлебушко сожгли ваши соседи! Ах, они...
  Повыскакивали на улицу испуганные жители посёлка Нижний Ай, ничего не понимая. А чёрный всадник метался на коне по посёлку чёрным крылатым змеем, да истошно кричал одно и то же:
  - Вставайте, братья, ваш хлеб сожгли! Ваш хлеб сожгли! Ваш хлебушко, присланный вам 'гороховыми' сожгли жители посёлка Верхний Ай! Ах, они гадкие, ах, они безбожные - хлебушко сожгли, как варвары дикие! Ах, они злодеи - хлебушко сожгли, как змеи нечистые! Ах, они...
  Забились у жителей взволнованно сердца, а у баб ещё и коленки затряслись с испугу. И все почувствовали, что случилось что-то страшное.
  - Что сожгли?.. Зачем сожгли?.. Как сожгли?.. Где сожгли?.. Почему сожгли?.. За что сожгли?.. - не понимали люди, ошалело бегая за всадником.
  - Это они, ваши гадкие соседи сожгли ваш хлебушко, присланный вам 'гороховыми'! - вопил чёрный всадник.
  - Да, почему? Да, за что же?.. - вопрошали его жители.
  - Да за то, что вы, якобы, у них украли прошлой ночью хлебушко!
  - Да, не крали мы!.. Да, не было такого!.. Да не могли мы этого!..
  - Да, я знаю, что вы люди божии, люди добрые, люди честные и благородные, за что и богатыми будете скоро потому, как за 'гороховых' вы! Вот они вам и завидуют, вот они вам и гадят теперь, пособники чёртовые, змеи подколодные! Это же надо - хлебушко ваше сожгли!..
  - Так, где же, хлебушко-то?
  - А пойдёмте за мной и покажу!
  Побежали жители за чёрным всадником и увидали на краю посёлка сожжённые подводы, на которых тлели кучки пшенички! Опустились жители на колени посреди пепелища и заплакали над хлебными угольками. Двинулись тогда мужики, сгорая от ярости, к соседям разбираться, кто палки схватил по дороге, а кто булыжники...
   Много было покалечено людей той страшной ночью, да пролито кровушки живой, да порушено тёплых домиков в безумном мужицком гневе! И затаилась лютая ненависть друг на друга между жителями, и перестали светиться дружбой посёлки, потускнев как-то разом с той ночи. И стали все жители готовиться к страшной войне, наскоро залечивая мужицкие раны под визгливое и писклявое нытьё баб и детишек малых...
  - Вставайте, братья, ваши дома жгут! - услыхали следующей ночью за окнами страшный и уже знакомый голос жители обоих посёлков. - Вставайте, братья, ваших детишек убивают! Вставайте, люди, ваши дома жгут! Ваших детишек убивают!..
  А жители обоих посёлков, как будто того и ждали: схватили мужики подготовленные заранее топоры, да вилы, ножи, да обухи и пошли в смертный бой друг на друга! И, поскольку, жители посёлков были связаны между собой кровными узами, то пошёл войной брат на брата, а сын на отца...
   Побились на смерть мужики той ночью и все дома почти были разрушены. И перестала даже речка светиться Лунным светом, захлебнувшись кровью свежей. И наступило утро чёрное, утро горькое, утро слёзное: ходили со стонами, да воплями бабы с детками по посёлкам раскуроченным и искали мужиков своих бездыханных. И долго плакали над холодными мужьями, да тятьками, братьями, да сыночками...
  - Ах, Назарушка, сыночек мой родненький! - вопила на бездыханном теле Фёкла растрёпанная. - Как же зашибли-то тебя страшненько! - И гладила руками его лицо красное...
  - А-а-а! - орала деткой махонькой Нюра на коленях у кровавых тел муженька и сыночка, разведя ручки красные от крови, и посматривая в безумии то на муженька, то на сыночка...
  - Ох, Ванюшенька мой родненький, - лежала на мёртвом муже Маруся, рыдая и причитая: - Как же ты нас оставил-то? Чаго делать-то теперича нам? Как же быть-то нам без тебя, родненького, кормильца нашего? Ох, Ванюшенька... родненький...
  А рядом ползала и пищала Дунька голенькая, слезами захлёбываясь...
   А к полудню увидали жители над собой важно восседающего на могучем сытом коне господина в мундире сверкающем впереди свиты большой и вооружённой. Посмотрел он грозно свысока на людей жалких и горемычных, махом опустившихся перед ним на колени худенькие, и брезгливо плюнул в их сторону. А потом вдохнул громко воздух кислый через ноздри широкие и прорычал с отвращением:
  - Ну, что, людишки грязные, червячки серенькие, букашки вонючие, напакостили у себя дома? Э-эх, бесстыдники же вы гадкие! Твари же вы безбожные! Разбойники же вы государевы! За что же вы так дом-то свой родненький порушили, землицу-то свою родненькую обгадили, мужиков-то своих родненьких побили-то, ведь, это же всё ваше кровное, ваше родное?
  Люди что-то замямлили ему про всадника какого-то...
  - Молчать! - свирепо рявкнул важный господин, подавшись вперёд всем телом своим медвежьим, и с ненавистью принялся испепелять хищным взглядом жителей, которые сжались и дрожали зверьками маленькими.
  А из-за его спины широкой - стены каменной - высунулась головка ровная, с глазками маленькими, да острым носиком, тонкими губками, да с космами кудрявыми, явно заморская, не нашенская. Посмотрела она на народишко жалкий через два круглых стёклышка на палочке и буркнула господину довольная что-то по-своему, и тут же исчезла за спиной той самой - стеной каменной. А господин важный подбоченился и заговорил величественно:
  - Теперича я ваш хозяин! Запомните меня, крысы горные, и бойтесь меня днём и ночью! - пригрозил он пальцем окольцованным. - Потому, как преступники вы теперича государственные и жизнь ваша мерзопакостная, и всех ваших отпрысков с этого момента в моих руках! Разорву на кусочки мелкие, если хоть раз ослушаетесь слова моего хозяйского! - И крикнул после паузы, пламенея от ярости: - Ну-ка, быстро прибирайте за собой свои пакости! Даю вам два дня на это, не то гнева моего хлебнёте больше некуда - кого в рудниках замурую, а кого по воздуху распылю! И никому не будет пощады моей!
   Вырвались в этот момент конники из свиты и забили всех жителей нещадно плётками, погоняя их выполнять приказание...
  
  
  Глава третья
  
  
  I
  
   Минуло много лет с тех пор. На Урале возникли города, новые посёлки, заводы, рудники, шахты, дороги - металлургическое дело крепко обосновалось на этих древних горнорудных землях и уже давно двинулось дальше на восток, в необъятные сибирские просторы! И наши посёлки стояли уже ни в горной глухомани, а посреди большого горнопромышленного района.
   Зажили раны у жителей посёлков, не стало злобы душной, и давно забылись обиды горькие. Жили мирно. Жили дружно одной большой семьёй. Вместе работали и вместе отдыхали, вместе крестили и растили детей, вместе радовались и вместе делили горе. А ещё вместе каждодневно поминали предков своих - отцов и дедов, братьев и сынов, матерей и дочерей - всех, без исключения, умерших, погибших, или убиенных в том далёком братоубийственном кровопролитии... И люди вместе шли на могилки, и вместе молились за упокоение душ. А про то горькое событие в их общей истории говорили так: 'Что было, то было - тому бог судья. А мы вместе, рядышком, друг за дружку держимся, друг дружку не бросаем, друг дружке помогаем. Мы ведь, одна семья. Так было, так есть и так будет всегда! А то, как же? - все мы здесь навечно породнённые! И поминаем всех до единого, без разбору потому, как это наши родные, наши любимые, наши единственные. Потому, как это наша жизнь. Непростая, конечно, жизнь, не простая... часто горькая, слёзная, но и больно хорошая тоже!..'
   И, как и в давние времена светились их посёлки крепкой дружбой. А ещё светилась река...
  - Маманя, а почему так реченька светится? - спросила как-то поздним вечером Любаша, смотря в окошко.
  - А потому, что небесная Лунка водичку свою проливает на неё, - ответила златовласая молодушка, присев рядом на корточки.
  А звали златовласую Алёной. Она обняла дочку, прижала к себе и они вместе стали смотреть в окошко. Их головки, одна маленькая, а другая побольше соприкасались друг к дружке щеками. Их лица озарялись лунным светом, и, казалось, были чуть-чуть удивлены, и чуть-чуть восхищены, и чуть-чуть поражены, а ещё они чуть-чуть улыбались той лёгкой улыбкой, подобной дуновению ласкового ветерка тёплой и тихой ночью. А ещё их одинаково большие глаза неподвижно смотрели туда, где вдоль подножия серой горы завораживающе светилась тоненькая речная ленточка. Заглядевшись, Любаша даже перестала слышать отцовское похрапывание с печи - синей впотьмах и с чёрным 'ртом' посередине. А мать тихо заговорила:
  - А водичка та больно чудная, доченька, волшебная: не журчит она и не пенится, не набрать её и не почувствовать, не умыться ею и не напиться, зато речку нашу ночью усыпляет и светом Лунным наполняет, отчего та и начинает светиться. Потому и зовётся речка наша - Ай...
  - Да, я знаю, так её башкирки назвали, которые живут за каменной горкой...
  - Правильно, доченька. Ну, а теперь давай баиньки, а я тебе песенку спою...
  Любаша оторвалась от окошка и прыгнула под одеяло в свой уголочек. Алёна заглянула в подвешенную к потолку люльку, где посапывал Любашин братик Андрюшенька, прилегла к дочке и стала напевать:
  
   Ба-аиньки-баю-бай,
   Гла-азоньки закрывай.
   Спи родимая моя-а,
   Рядом матушка твоя-а.
  
   Спи-ит в небе Лунка - ай,
  Спи-ит наша речка - Ай,
  Спят леса, и спит земля-а,
  Спит и доченька моя-а.
  
  Но-осиком шепчет - ай,
  Ка-апает слюнка - ай.
  Чёрный всадник лишь не спи-ит
   И по небушку лети-ит.
  
   Спу-устится к речке Ай,
   Гля-янет в окошки - ай, -
   Чёрный всадник не смотри-и,
   Мою дочку не буди-и.
  
  - Мамань, а кто такой чёрный всадник? - вдруг спросила Любаша.
  - Это змейка чёрненький на коне крылатом ночками летает, да не спящих деток пугает. Засыпай давай... - мать поправила одеяльце и снова запела:
  
   Чё-орненький не пугай,
  В не-ебушко улетай,
  Моя дочка сладко спи-ит -
   Мимо всадник пролети-ит.
  
   Ба-аиньки-баю-бай,
   Гла-азоньки закрывай.
   Спи родимая моя-а,
   Рядом матушка твоя-а...
   А Любаша уже прыгала на зелёной лужайке под солнышком, потом она летела над речкой, весело бегущей с горки пушистой, а потом над тёмным лесочком и горкой высокой. И вот она летит уже в чёрном небе над светящейся речкой прямо на Лунку белую. А вот уже и Лунка внизу, а она летит всё выше и выше, выше и выше. Вдруг Любаша увидела, как от Лунки отрывается чёрненький конь с крылышками и летит прямо на неё всё ближе и ближе, ближе и ближе. И вот уже видны его чёрненькие ножки, его чёрненькая мордочка, скалящая зубки, и раздувающая носик. А на коне какой-то всадник чёрненький... Любаша, испугаться не успев, только ахнув, открыла глаза, вмиг 'опустившись' в кроватку.
  Из окошка ярко светило солнышко. Любаша, повязывая беленький платочек, выбежала во двор и сразу зажмурилась от солнечного света, а потом потихонечку стала приоткрывать сначала один глаз, потом другой. Наконец, привыкнув к яркому свету, она осмотрелась - кругом всё было, как всегда нестрашным и таким интересным! Любаша посмотрела на белую и ароматную черёмуху у заборчика и сразу вспомнила, как вчера попробовала её ягодки, которые оказались кислыми, а ещё они долго не смывались с языка, хоть она и старалась поласкать его в корытце. А ещё на беленьком цветочке ползала пчёлка. Любаша хотела взять пчёлку в ручку, чтобы рассмотреть повнимательней, но та закружила вокруг неё, недовольно жужжа: ззззззря... ззззззря... з-з-ззззззззззря... Тогда Любаша договорилась с ней: 'Ну, ладно, сиди на цветочке, а я на тебя тихо-онечко посмотрю!' После этого пчёлка сразу успокоилась и приземлилась на цветочек, а Любаша подошла поближе и стала разглядывать. Но сегодня ещё пчёлки не было. Зато за черёмухой весело бежала с бугорка на бугорок жёлтая дорожка, на которой Любаша много раз видела, как скакали лошадки беленькие. А за дорожкой на неё глядели блестящими окошками домики. А за домиками зеленела горка пушистая на которой работал тятя. Он обещал Любаше сводить её скоро к горке и показать 'где земельку, да камушки копает'! Любаша от удовольствия подпрыгнула на месте и снова посмотрела на дорожку, которая убегала далеко за тёмный лесочек. Там Любаша тоже ещё не была, но маманя обещала скоро сводить и туда! Любаша весело запрыгала в предвкушении этого и забралась на заборчик, чтобы получше разглядеть то самое место, где обрывалась дорожка. Приглядевшись, она увидела на том месте мушку чёрненькую. Только эта мушка Любаше показалась необычной: она не летала, как все мухи, а стояла и росла! Любаша через несколько мгновений различила порхающие чёрные крылышки, потом дрыгающиеся ножки, потом... чёрненького коня, того самого, скакавшего на неё прошлой ночью, скаля зубки, и раздувая носик. А на нём Любаша увидела чёрного...
  - А-а-а! - в испуге закричала Любаша и побежала в хату к матери, - Маманя! Маманя! - вопила она, крепко вцепившись в материнский сарафан, - Там чёрный всадник скачет! Там чёрный всадник скачет!..
  - Да, ты что, доченька, какой чёрный всадник? Это же сказочка была...
  А в этот момент мать услышала за окошком приближающийся топот копыт. Алёна схватила из люльки сыночка и выбежала с дочкой во двор как раз в тот самый момент, когда чёрный всадник мчался мимо их двора на взмыленном коне, сотрясая округу бешеным топотом копыт. Его головы не было видно, лишь большой треугольный капюшон был устремлён вперёд, будто пикой у лохматой и блестящей от пота конской шеи, а его летящий чёрный плащ походил на широкие сильные крылья. Тут же заплакал необычно громко Андрюшенька. А за ним и Любаша... 'Ой, - вырвалось беспокойно у Алёны, она приложила руку к груди, будто почувствовав боль, и тихо произнесла, смотря вслед всаднику: - Чаво-то неспокойно мне стало...'
  
  
  II
  
  Не только Алёне и её деткам неспокойно вдруг стало. Повыскакивали на улицу бабы с ревущими детьми. Сбежались в кружочек и стали изливать друг другу свои переживания, утешая себя этим, хоть немножечко:
  - А может, просто испугался чаво?
  - Да, чаво?
  - Да, бог его знат, чаво...
  - Может и испугался, да только неспокойно вдруг стало на душе-то!
  - Да, неспокойно, бабы, неспокойно... ох, неспокойно...
  - И детки-то, как-то все плачут уж больно надрывно! Ведь, не плакали так никогда! А, тут посмотри-ка, так и заливаются слёзками-то! Ах, боже мой, что же вы так плачете, деточки родненькие? Да, успокойтесь вы, ради бога!
  - Ой, грудь заболела у меня, девки, - сказала самая старенькая, высохшая и скрюченная баба Дуня, одной рукой опираясь на посошок, а другой поглаживая впалую грудь. - Давно уж я не чувствовала таких болей-то. Матушка мне, царствие небесное, сказывала, что ещё семимесячной шибко ударилась я грудкой, когда побоища у нас братоубийственные начались...
  Ахнули разом бабы.
  - Выронил тогда меня из рук батюшка мой, царствие небесное, когда падал уж мёртвенький от удара топориком по головке...
  Бабы в тишине закрестились.
  - ...а я на булыжник-то грудкой и упала! Вот так, девки, с тех пор грудь у меня долго болела, почитай всю жизнь, напоминая о тех страшных событиях-то. Только годочков десять назад перестала. А сегодня вдруг заболела...
  Бабы стояли, не шелохнувшись. И даже их детки притихли. А Любашина белая головка с жёлтыми веснушками на алых щёчках высунулась из-за материнских ног с открытым ротиком.
  - А ещё сказывала матушка, - продолжала баба Дуня, - что перед теми кровавыми деньками-то чёрный всадник наведывался к нам...
  Снова ахнули бабы, детки в голос заныли, а Любаша ротик закрыла и вцепилась ещё сильней в материнский сарафан.
  Разошлись бабы по домам ещё больше напуганными. Сели они вместе с детками у окошек и стали с нетерпением мужей и тятек своих ждать. Только казалось им в этот вечер, что больно долго уж они не возвращаются.
  - Маманя, а может, тятьку чёрный всадник споймал и к себе утащил завязанного? - спросила чуть не плача Любаша, оторвавшись от окошка.
  - Да, бог с тобой, доченька! - сразу отмахнулась мать. - С нашим папкой никто не сможет совладать, он у нас сильной!
  Любаша уставилась в окошко, представляя, как отец идёт по дорожке с работы и вот-вот должен выйти из-за угла дальнего домика, но никак не выходит! Тогда она думала: 'Ну, где же мой тятька? Неужели, ентот чёрный всадник подкараулил моего тятьку в кустиках и прыгнул на него?' - и слёзки наворачивались у неё в этот момент.
  - Маманя, а вдруг чёрный всадник подкараулил тятьку в кустиках и...
  - Да, перестань ты, Любаша! Всё с нашим папкой в порядке, успокойся!
  Любаша уставилась в окошко, но успокоиться не могла - страшные мысли прыгали в её головке, как стая чёрных кошек. Да и братишка Андрюшенька в люльке никак не мог уснуть, тревожно вздрагивая, и издавая резкие звуки.
  Наконец, двери шумно распахнулись, и в дом шагнул Степан.
  - Тятька пришёл! - кинулась Любаша ему в руки, мигом оказавшись под потолком в широких, горячих и так вкусно пахнущих ладошках! - Тятя, а к нам чёрный всадник заскакивал... - сразу начала она быстро рассказывать...
  Пока отец фыркал во дворе, умываясь под водичкой, которую поливала на спину мать, Любаша лошадкой прыгала вокруг накрытого стола с серым чугунком посередине, совсем позабыв о чёрном всаднике, будто его и не было совсем. А братишка спокойно посапывал в люльке...
  Мужики, придя с работы, выслушали взволнованных жён о произошедшем событии и рассказ бабы Дуни, на что хмыкнули, да призадумались, насупив брови. Все, конечно, слышали ещё с детства про чёрного всадника в песенках, да сказочках от матушек своих, легендах, да рассказах от стариков. И не просто призадумались, а почувствовали вдруг внутри какую-то тревогу, только жёнкам её постарались не показывать.
  Алёна, уложив деток спать, усердно помолилась перед иконкою.
  - Ах, ты моя Алёнушка, - с улыбкой произнёс Степан и нежно обнял жену, - ну, подумаешь, проскакал всадник какой-то...
  - Ой, Стёпушка, страшно мне чаво-то, - зашептала Алёна, положив голову на широкое и твёрдое родное плечо.
  - Не бойся, Алёнушка, бог защитит, - и, погладив жену по спине, добавил: - И я всегда рядышком...
  А на следующий день тот же самый чёрный всадник, будто демон крылатый ворвался в посёлок Верхний Ай. Так же, как и накануне сотрясая округу топотом копыт, он грозно кричал, сильно размахивая руками:
  - Выходите, братья, собирайтесь! Собирайтесь, братья, не пугайтесь!
  Собрались взволнованные жители посёлка у приказного дома. Молча встали тесной толпой, поближе друг к дружке, чтобы чувствовать соседские плечи.
  - Здравствуйте, братья! - низко рявкнул чёрный всадник, разведя в стороны широкие руки, будто обнимая всех.
  Его тяжёлый угольный конь нетерпеливо фыркал, дёргал головой и прыгал, желая немедленно пуститься в бег - он явно был чем-то встревожен. Да и чёрный всадник был очень неспокоен, что сразу почувствовали жители. Они недоверчиво осмотрели гостя: из чёрного капюшона белело узкое скуластое лицо с большими чёрными круглыми глазами, а всё его худое и гибкое тело вместе с ногами и руками скрывал чёрный плащ, свисая до самой земли.
  - Здоров-здоров, - отозвались хмуро жители.
  - А ты кто ж таков будешь, добрый человек? - раздался из толпы голосок.
  - А я вам господом богом посланный! Вот кто я таков, братья! - провозгласил всадник.
  - Ну-у-у... - загудела изумлённо толпа и задвигалась в разные стороны и зашепталась: - Господом богом, говорит, посланный... вот это да-а-а... ничего себе... ну, надо же... посланник, стало быть, бога нашего...
  - А за то, что вы люди божии! А за то, что вы люди добрые! - будто зная, о чём его спросят жители, прокричал в толпу всадник.
  Люди ещё больше поразились и ещё громче загудели.
  - Стёпушка, - сгорая от волнения, шепнула Алёна мужу с беспокойным сыночком на руках, - чего он хочет-то от нас?
  Степан с дочкой на руках прошептал ей:
  - Да, бог его знат. Но, видать, неспроста, коль, посланник божий...
  А Любаша, прижавшись к отцу, хмуро смотрела на всадника, почему-то, всё больше и больше пугаясь его, будто он на её глазах превращался в чёрного злого змея из сказки, которую ей часто рассказывала мать. Она уже ничего не слышала, а только видела, как его чёрное тело, изгибаясь, вытягивалось длинной змеёй, а изо рта появлялось змеиное жало! А чёрный всадник кричал в этот момент:
  - Братья мои, вы за кого будете - за 'рыжих' или за 'чернявых'?
  Загалдели люди растерянно:
  - А, почём нам знать-то? Мы не знам!
  И стали спрашивать друг друга недоумённо:
  - Как это понять-то, люди?.. а за кого нам быть-то?
  И разводили руки перед всадником со словами:
  - Мы не знам... нам не ведомо...
  - Так, за кого же? - настаивал чёрный всадник на ответе.
  - А за того, кто хлебушка нам даст досыта! - крикнул громко Степан.
  - Правильно, Степан, вот за того мы и будем! - согласились хором жители.
  - Значит, вы за 'рыжих'! - на что уверенно отозвался всадник. - Будет вам теперь хлебушка досыта!
  Загалдели возбуждённо жители:
  - Если за 'рыжих' будем, значит, будет хлебушка досыта! Во, как!.. - Да, неужель? - Так говорит посланник божий! Не будет же он нам говорить неправду, прикрываясь именем божьим! - Да, не будет! Не будет!..
  И закричали жители всаднику, махая руками:
  - Ну, раз так говоришь, значит, пущай мы за 'рыжих' будем! Мы согласные! Согласные! Пущай за 'рыжих', лишь бы хлебушка досыта было!
  - Значит, вы за 'рыжих'! - зычно подытожил чёрный всадник и, подняв коня на дыбы под дикое ржание, умчался прочь.
  А жители стали возбуждённо обсуждать случившееся. В основном все, брызгая слюнями, радостно кричали, что благодать божия пришла к ним и теперь сыто жить начнут. Но кто-то из мужиков молчал, потупив глаза, да почёсывая затылки. Но вторых было мало, и на них никто не обращал внимания, хоть они и пытались что-то сказать. Среди этих задумчивых мужиков были баба Дуня, которая смотрела в землю и непрестанно поглаживала грудь, а ещё Любаша, которая сразу сказала отцу, когда всадник скрылся за жёлтыми клубнями пыли:
  - Тятя, это злой змейка из сказки, я его сразу узнала!
  На что отец засмеялся и поцеловал дочку горячими губами в щёчку. А толпа уже кричала управляющему, тучному и неповоротливому великану, который возле своего дома спешно, тяжело дыша, и обливаясь потом, грузил на телегу сундук, да узлы, вместе со всем своим пухленьким, под стать главе, суетливым и напуганным семейством:
  - Матвей Пантелеич, слыхали новость-то какая?
  - Не до новостей мне! - недовольно буркнул управляющий и стал залезать на телегу, издавая звуки, похожие на хрюканье борова.
  Оказавшись на телеге, он на карачках, покачивая лохматой головой, с красным мясистым лицом, полез на узлы, выставив на людей свой широченный зад. Усевшись, наконец, на кучу узлов, он дёрнул дрожащими руками вожжи:
  - А ну, посторонись! - забасил он, задыхаясь, а потом на ленивую кобылу: - Ну, пошла! Пошла, лихоманка!
  Лошадь, пригнув голову, нехотя зашагала, а телега заскрипела на все лады.
  - А, куда же вы? - расступились люди.
  - Куда надо!
  Матвей Пантелеич с размаху хлестнул плёткой кобылий зад и торопливо забурчал, не глядя на жителей:
  - А вы сами слухойте энти свои новости, олухи! А у меня дела срочные, важнее всяких новостей ваших будут!
  Лошадка резво побежала, непрестанно подгоняемая хозяином хлёсткими ударами и угрожающими криками:
  - Но-о! Но-о! Но-о! Пошла, язва! - и только его и видели...
  Тогда жители шумной, разгорячённой толпой пошли к соседям, чтобы поделиться радостью великой.
  - Слыхали, радость-то какая, люди? - спросили они выбежавших к ним навстречу встревоженных соседей.
  - Какая?
  - Так, хлебушка скоро будет всем досыта!
  - Хлебушка?.. Как так?.. Откуда?..
  - Так посланник божий сказал!
  - Какой посланник-то?
  - Так, божий посланник!
  - Когда?
  - Да только что, люди!
  - Так, как же это быть-то может?
  - Так, вот так!
  Ахали тогда соседи, поднимали руки, а потом звонко хлопали в ладоши:
  - Ну, надо же! Так, откуда ж он взялся, посланник-то?
  - Так, понятно, откуда - с неба!
  - Ах! Ну, надо же!
  И уже все большой толпой громко и безудержно радовались...
  
  
  III
  
  - Это что за сборище устроили? - вдруг услышали жители строгий голос второго управляющего, узкоплечего и сгорбленного, всегда очень сурового, но справедливого, за что всеми уважаемого, Петра Савельевича.
  Он торопливо приближался к толпе, подавшись всем своим худым и жилистым телом вперёд, и его длинные руки, с широкими красными ладонями, висели на уровне колен, будто плети тяжёлые. Несмотря на жаркий денёк, на нём был красный шерстяной жилет поверх жёлтой сатиновой рубахи, а на голове, со щетинистым лицом, красовалась чёрная фуражка с козырьком.
  - Чаго собралися тут? - спросил он с явным неудовольствием, встав перед людьми. - Чаго глотки рвёте? Ошалели все что-ли, спрашиваю?
  - Так, это, Пётр Савелич, посланник божий... - стали кричать ему жители.
  - Чаво? Какой такой посланник? - нахмурился управляющий. - Я вас спрашиваю! - рявкнул так, что целую толпу перекричал своим голосищем, а бабы все пригнулись сразу пришибленно. - А ну отвечать мне немедля!
  - Так, это... - осеклись мужики, почувствовав неожиданную суровость управляющего, и заговорили растерянно: - Божий... посланник-то... Пётр Савелич... э-э-э... хлебушка обещал досыта, если за 'рыжих'... будем... энтот... обещал... э-э-э... чёрный всадник-то... который...
  - Чаво? Чёрный вса... - вмиг побелел управляющий и застыл с открытым ртом, глядя выпученными глазами на людей.
  Мужики замерли, уставившись на Петра Савельевича.
  - Не успокоятся, значит, никак, змеи нечистые... - подавленно прошептал управляющий, медленно опуская глаза. - Змеи... нечистые... - Вдруг он резко поднял лицо, хищно оскалившись, и обратился к жителям посёлка Верхний Ай: - А где Матвей Пантелеич?
  - Так, поскакал куда-то с семейкой своей, говорит, дела у него важные...
  - Понятно! Продался, значит, собака! - Пётр Савельевич резко повернул голову в сторону и окрикнул сына: - Сергунька!
  - Чаво, батя? - тут же откуда-то прыгнул к нему белобрысый паренёк.
  - Коня мне, быстро!
  - Ага! - уже бежал Сергунька.
  А Пётр Савельевич тяжело дышал грудью и хищником озирался на людей.
  - Мужики! - закричал он. - Слухай меня внимательно! Споймать надо ентого самого всадника чёрного! Споймать надо! Вражина это наш! Самый, что ни на есть, вражина чёртовый! Он сегодня явится ночью. Споймайте его, свяжите и держите в подполе моём, покуда я не возвернуся! Поняли, чё говорю-то?
  - Поняли, Пётр Савелич! - грохнули хором мужики.
  - А вы, бабы, - обратился Пётр Савельевич, оскалившись, и пригнувшись, словно хищный зверь перед решающим прыжком, посматривая из-под чёрных бровей, и грозя пальцем, - чтобы сидели мне дома, запершись, и носы свои не совали за порог, покуда не разрешу! Понятно вам, бабы?
  - Понятно, понятно, Пётр Савелич... понятно, понятно... - закудахтали и закивали головками бабы, будто разом опомнившись.
  А Сергунька прискакал уже. Пётр Савельевич лихо вскочил на коня и закричал, перекрикивая конское ржанье:
  - А я к хозяевам нашим немедля поспешу, братьям Назарычам потому, как беда постучалась в дом наш, люди!
  Конь встал на дыбы и рванул с места.
  - Беда постучалась в дом наш! - кричал он, быстро удаляясь по жёлтой дорожке к лесу. - Беда постучалась! Беда-а-а...
   Все молча разошлись по домам, только бабы изредка 'охали'. А ближе к ночи Степан собрался уходить.
  - Ох, Стёпушка... - кинулась ему на плечи Алёна.
  - Да, чаво ты, Алёнушка, - обнял Степан жену, - споймаем энтого всадника чёрного и вернусь, делов-то...
  - А может, он змей настоящий, Стёпушка, может, огнём поливат изо рта-то.
  - А мы его змеюку всё равно споймаем потому, как нет такого зверя на белом свете, с которым мужик бы русский не справился! Да, успокойся, милая, не волнуйся, нам бог поможет, Алёнушка.
  Степан поцеловал жену и быстро шагнул к двери.
  - Тятька, не уходи! - бросилась на него Любаша из своего уголка.
  Степан поднял её на руки, а она крепко обняла отца за шею и долго не выпускала из объятий.
  - Ну, будя, будя, доченька, отпусти, родимая... - поглаживал дочку Степан.
  - Не отпущу! - настырно повторяла Любаша, уткнувшись в отцовскую шею.
  - Отпусти, Любушка, тятьке пора! - Алёна оторвала всхлипывающую дочь, а Степан сразу вышел за дверь и растворился во мгле...
  Заперев дверь на засов, и закрыв наглухо окошки занавесками, Алёна сразу уложила детей.
   Ночь была тихой, только ласково шелестели деревца. Алёна стояла впотьмах посреди комнаты на коленях и молилась перед иконкой, а Любаша лежала в кроватке и вслушивалась в ночной мир. Она впервые не спала и доносившиеся ночные звуки, были для неё необычными и тревожными. Вначале она услышала чей-то гулкий голосок - у у у у - молчание, а потом неожиданно снова - у у у у - молчание. Любаша замерла, как притаившийся зверёк в норке, только глазками посмотрела в сторону окошка. Вдруг раздались звонкие и торопливые хлопки, - 'Наверное, какая-нибудь птичка хлопает крылышками, - подумала Любаша и представила, как на жёлтом камешке у светящейся речки сидит беленькая птичка и хлопает крылышками. - А может, она так цыкает язычком или стукает клювкой по камушкам...' А в этот момент послышался чей-то глухой голос - ху-ху, ху-ху - молчание, потом снова - ху-ху, ху-ху, а ему в ответ другой голос - ту-у, ту-у, ту-ту - молчание, а потом снова - ту-у, ту-у, ту-ту. А кто-то вдалеке, наверное, на горке ухнул - ух-х-х, ух-х-х. Любашу успокаивала мать, которая была рядом, но всё равно, было как-то не по себе. Вдруг у самого окошка кто-то громко хлопнул, отчего Любаша вздрогнула и услышала шуршание, похожее на громкий шелест листвы. И снова стало тихо, только деревца продолжали спокойно и беззаботно шелестеть, да мать шептала непрестанно, черты которой Любаша еле различала: '...да святится имя твое, да придет царствие твое, да будет воля твоя, яко на небеси и на земли...'
   Любаша сразу не поняла, что случилось, когда мать вдруг кинулась к люльке, но через мгновение услышала за окошком быстро приближающийся глухой топот копыт. И вот уже у самого окошка кто-то страшно закричал:
  - Вставайте, братья, вставайте! Ваш хлеб украли! Ваш хлебушко, присланный вам 'рыжими' украли ваши соседи! Вставайте! Вставайте! - голос постепенно удалялся, становясь тише, но совсем скоро снова приближался и усиливался: - Вставайте! Ваши соседи хлебушко у вас украли, окаянные! Вставайте!.. - и у самого окошка: - Вставайте! Ваш хлеб украли! Вставайте!..
  В люльке захныкал Андрюшенька. Алёна, взяв его в руки, прилегла к Любаше. А всадник, страшно крича, метался у самого окошка.
  - Маманя, ты только не открывай... - прошептала Любаша, и, дрожа всем телом, обняла плачущего братишку.
  - Конечно, доченька... - Они прижались друг к другу, целуя, и обнимая, Андрюшеньку.
  А всадник, видно, уже начинал злиться:
  - Вставайте, кому говорю! Что же вы сидите в домах своих, как жалкие мышки в норках? Выходите! Выходите, кому говорю! Ваш хле... а... у...
  Послышалось испуганное ржанье и шлепки. А потом кто-то крикнул:
  - Держи его!
  Раздались рычание, а потом стон. Алёна ещё сильнее прижала к себе детей. А за окошком снова кто-то крикнул:
  - Тащи сюда!
  Послышалось еле слышное шуршание. И всё. И тишина...
  - Маманя, споймали?
  - Кажись, споймали... слава богу...
  - А тятя когда придёт?
  - Скоро, не волнуйся.
  Андрюшенька спокойно засопел, но они так и лежали втроём, прижавшись, пока в окошко не постучали.
  - Алёнушка, это я, Степан, открой дверцу!
  А когда в дверях показался размытый родной силуэт, Любаша кинулась на него, не чуя ног, крича:
  - Тятька пришёл!
  Любаша оказалась снова в любимых горячих ладошках, а Алёна повисла на широком плече.
  - Ну, будя, будя... - говорил Степан растерянно. - Делов-то! Подумаешь, змеюку споймали!
  - Ну, а какой он, Стёпушка?
  - Ох, и гибкий оказался какой, а скользкий какой - настоящий змеюка! Но я его вот ентими самыми руками взял и скрутил со всей силушки, что он даже пискнуть не посмел, гадюка эдакий! - Степан показал свои широкие ладони.
  Любаша с ужасом представила, как отец крутит руками страшного змеюку и в потрясении посмотрела на его ладони, открыв рот, а потом на свои ладошки, такие крохотные, по сравнению с отцовскими, что и не сразу сумела их различить впотьмах...
   На рассвете в окошко постучал управляющий:
  - Степан, хозяин зовёт! Собирайтесь все у мово дома - Демьян Назарыч перед народом говорить будут!
   Жители посёлков, одной большой молчаливой и хмурой толпой стояли перед домом управляющего и неотрывно смотрели на крыльцо. Наконец, двери шумно распахнулись и из дома вылетел чёрненький человек, который с грохотом приземлился на деревянный настил и тут же кубарем скатился вниз. А за ним решительно шагнул на крыльцо Пётр Савельевич, сверкая глазами. Чёрненький человек, стоя на коленях, стал метаться перед народом и о чём-то слёзно просить. Люди сразу-то и не поняли о чём. Лишь после того, как на крыльце появился хозяин Демьян Назарыч - высокий статный молодой человек в добротном платье - и все разом низко поклонились ему, а хозяин, степенно поклонившись в ответ, приветливо произнёс, показывая на чёрненького человека: 'Вы послушайте, послушайте, люди, о чём говорит-то!' - стали, наконец, понимать:
  - Люди, - испуганно вопил человек перед людьми, - виноват... простите... бес попутал... только не убивайте...
  А хозяин, слушая его, на глазах мрачнел.
  - Ты зачем пришёл в наш дом? - вдруг спросил его хозяин.
  - Люди знатные наняли. Денег посулили много...
  - За что? - резко перебил хозяин. - Скажи честному народу!
  - За то, чтобы я рассорил жителей меж собой...
  - Хватит! - крикнул Демьян Назарыч.
  Тот сразу затих и замер жалким, рыдающим, разодранным в клочья зверьком, опустив голову.
  - Это, - ткнул пальцем хозяин на него, - злодей наш, люди добрые! Это посланник не божий, как он смел себя называть, пряча глаза свои лживые за чёрными стёклами, а посланник сил нечистых! Этот злодей хотел рассорить вас, чтобы брат пошёл войной против брата своего, а сын - против отца! Чтобы не стало у вас жизни спокойной и светлой! Чтобы вечные слёзы и стоны вселились в ваши семьи и на вашем горе, на вашей кровушке ему нажиться, а его чёрным хозяевам завладеть нашими рудниками, да ещё обвинить вас потом в смерти моей и моего брата Никиты Назарыча!
  Жители стояли потрясённые и внимали каждое слово своего хозяина:
  - А таких людей, которые посылаются силами нечистыми для сталкивания мирных, невинных людей в братоубийственную бойню, за что они потом деньги получают, называют подстрекателями бессовестными, провокаторами бездушными! А по сути своей, это нелюди потому, как не могут божьи люди наживаться на горе людском!
  - Убить его! - вдруг закричала с ненавистью толпа.
  Хозяин поднял руку, успокаивая.
  - Слава богу, - перекрестился Демьян Нарарыч, а за ним все остальные, - мы не поддались его мерзкой лжи! Сила наша не в убийстве, люди, а в вере в бога нашего и в нашей вековой дружбе! А этого злодея, вместе с его хозяевами и продавшимся им Матвеем Пантелеичем будем судить, как преступников!
  - Правильно, Демьян Назарыч, правильно! - закричали люди. - Судить их надо, злодеев, гадких преступников!
  - А, ну, мужики, - обратился с довольной ухмылкой Пётр Савельевич, кивая на провокатора, - вяжите ему руки и ноги, да на коня его ко мне кидайте! Да, смотрите там, не переусердствуйте, довести мне его живого надобно!
  В одну минуту дело было сделано...
   Вот так и закончилась эта история. Раскрыли жители посёлков страшную тайну чёрного всадника, узнали, кто такие подстрекатели, да провокаторы, и с новой силой нахлынула на них горькая память о погибших предках в той самой, хоть и далёкой уже, но незабываемой братоубийственной войне!
   А жизнь в посёлках продолжалась незатейливо и спокойно, мило и дружно. И часто по вечерам собиралась у реки на лужайке соком наливающаяся, вкусом сладким наполняющаяся, одним словом, на глазах созревающая, ох, и красивая, да нарядная молодёжь! Девицы в длинные косы ленточки разноцветные вплетали, яркие сарафанчики одевали, да цветастыми платками плечи укрывали. А парни удалые в рубахах красных перед ними щеголяли, да силушкой своей потешались! Девицы в кружке скромно посматривали на них, щёчками рдея, да улыбались тем, кто понравился. А когда солнышко начинало полизывать красным язычком горные верхушки, девицы песню затягивали:
  
   О-о-ох, показалось солнышко-о-о
   Жеребёнком высоко-о-о,
   Я вздохнула у окна-а-а,
   И взглянула в небеса-а-а.
  
   О-о-ох, покатилось солнышко-о-о
   В небе чистом высо-о-о,
   Постояла у окна-а-а,
   Опечаленно ушла-а-а.
  
   О-о-ох, закатилось солнышко-о-о
  За родимое крыльцо-о-о,
  Я присела у окна-а-а,
  Пригорюнилась одна-а-а.
  
  О-о-ох, мне маманя говори-и-ит:
   Тебе не об чём тужи-и-ить.
   Ах, маманя, милая-а-а,
   Засиделась в девках я-а-а...
  
  - Маманя, на речке песенку поют! - сказала Любаша у окошка.
  - Да, доченька, поют! Скоро и ты запоёшь...
  - Когда?
  - Когда вырастишь. А пока давай ложись и будешь слушать...
  И Любаша слушала лёжа. А потом она прыгала на зелёной лужайке под солнышком и летела над речкой, весело бегущей с горки пушистой, и над тёмным лесочком, и горкой высокой. И вот она летит уже в чёрном небе над светящейся речкой прямо на Лунку белую. А вот уже и Лунка внизу, а она летит всё выше и выше, выше и выше, а под ней разноцветные домики и круглые горки, зелёные леса и жёлтые поля, светящиеся реки и блестящие озёра, а она летит всё выше и выше, выше и выше, и ей ни капельки не страшно!
   Санкт-Петербург, 09.04.2014
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"