Аннотация: Финалист конкурса ХИЖ-3 Опубликовано в журнале "Реальность Фантастики" за сентябрь 2007
Спасибо, что позвонили по телефону
скорой психологической помощи.
Если у Вас раздвоение личности,
нажмите на кнопки 'один', 'два', 'три' и 'четыре'.
Если находитесь в психологической зависимости от
другого человека, пожалуйста, попросите его нажать кнопку 'пять'.
Если у Вас шизофрения, слушайте внимательно,
и голос в Вашей голове скажет, на какую кнопку
Вам следует нажать.
Если у Вас паранойя, нет нужды нажимать кнопки.
Мы и так знаем, кто Вы и где находитесь.
Если у Вас депрессия, не имеет значения,
какую кнопку Вы нажмете.
Все равно никто не ответит.
Анекдот
Считалось, что Аюту обнаружил Ренн.
На самом деле, первым ее увидел Гоффи из окна своей комнаты. Окно выходило на крыльцо, и, единственное на всем втором этаже, было снабжено решетками и крепкими ставнями. Увидев, отшатнулся, шарахнулся в угол возле кровати и сполз по стене на пол. Тут же пришел в ужас от того, что не закрыл ставни - но оказаться сейчас возле открытого окна было немыслимо. Так он просидел больше часа, пока его не отпустило немного, затем по-пластунски добрался до двери. Дверь не простреливалась из окна даже при открытых ставнях, и Гоффи мог встать на ноги, посмотреть по очереди во все четыре глазка, отпереть замки и выйти.
Тем временем, Ренн открыл парадную дверь, чтобы убрать с крыльца снег, и увидел лежащее на боку и с поджатыми к животу коленками тело. Увидев, он оглянулся и бросил в глубину Дома:
- Лара!
Постоял немного, уперевшись ладонью в притолоку, и повторил:
- Лара! Посмотри, пожалуйста!
- Иду! - отозвалась Лара из кухни, - у тебя что, снова новенький?
- Не знаю, - отозвался Ренн, - я лица не вижу, но...
Лара ахнула, подойдя.
- Тоже видишь? - вздохнул Ренн, шагая на крыльцо и легко подхватывая почти невесомое тело. - Знаешь, я предпочел бы галлюцинацию.
Руки и ноги Аюты были ледяными, губы посинели, пульс едва прощупывался. Она была одета только в тоненький спортивный костюм и в кроссовки на босу ногу, а сколько она просидела на крыльце, можно было только догадываться. Ренн положил Аюту на постель в ее комнате, Лара мгновенно прибежала с какими-то мазями и настойками и принялась стягивать с Аюты одежду, сердито бормоча что-то себе под нос. Тут же нарисовался Ниртен, был как можно быстрее введен в курс дела и отправлен набирать теплую ванну. Затем появилась Танна, и Ренн понял, что если он немедленно не уберет снег с крыльца и от задней двери, то через пару часов Ларе придется растирать спиртовыми настойками еще одну девушку. Танна страдала клаустрофобией, и сугробы у дверей могли вызвать приступ и заставить, забыв обо всем на свете, выскочить на улицу и побежать в неизвестном направлении.
- Танна, - сказал он, - побудь тут, а? Вдруг Ларе помощь понадобится. А я пойду чайник поставлю.
Он уже заканчивал убирать снег, когда пришел Альбен и принялся задавать дурацкие вопросы, теребя пряди прямых соломенных волос. С утра Альбен обычно бывал Миттой, а Митте было всего четыре года и выдерживать ее подолгу могла только Аюта, пока не уехала. Наспех закончив, Ренн отдал Митте снеговую лопату, "поиграться", и отправился на кухню, достал из холодильника яйца и молоко. Тетушка Холлер заглянула через плечо, улыбнулась, похвалила за проявление ответственности. Больше этим утром никто не появлялся. И хорошо, Ренн не был расположен беседовать с галлюцинациями, будь они даже самыми старыми друзьями. И так голова болеть начинала.
Приготовив на скорую руку побольше гренок, он вновь поднялся наверх и голова у него разболелась еще сильнее. Лара не желала отходить от подруги, пока та не придет в себя и не сможет выпить стакан чаю; Гоффи никак не мог поверить, что его никто не обманывает и что тело на крыльце действительно принадлежало замерзшей Аюте и не имело огнестрельных ранений; Ниртену взбрело в голову немедленно написать портрет замершей на пороге ванной комнаты Танны и он установил мольберт посреди и без того узкой, ограниченной балюстрадой террасы, совершенно перегородив проход и чуть не доведя свою модель до припадка. Митте тем временем наскучило играть со снеговой лопаткой и она вернулась в дом, обнаружила свою любимую Аюту и подняла крик, требуя, чтобы ее пропустили. К счастью, Ренну не составило труда вытолкать худосочного Альбена из ванной. Митта обиделась и изчезла, и ее место занял Крефф, страдающий сексуальной несдержанностью. Третью личность, Кровена, пробудил к жизни разбитый нос - Ренн уже порядком разозлился. Кровен, к счастью, был гомосексуалистом и особой привязанности к Аюте не испытывал, так что только ухватил кусок ваты - сделать тампоны в нос, чтоб кровь не текла - и удалился.
Ренн поднял Аюту на руки, вынимая из ванной. Обнаженное тело девушки не вызывало никаких плотских желаний, словно на руках у него лежал маленький ребенок. Майка на груди моментально промокла. В ее комнате он снова уложил девушку на постель, и Лара принялась кутать ее в одеяла и растирать настойками, причем пыталась делать это все одновременно.
Спустившись вниз, Ренн зашел к Детке, поставил на стол тарелку с двумя гренками и стакан молока и поспешно вышел. Детка, настоящего имени которой никто не знал, находилась сейчас в глубокой депрессии. Уже третью неделю она не принимала душ, и, судя по запаху, не каждый раз вылезала из кровати перед тем как облегчить мочевой пузырь. За едой в кухню она тоже не ходила, и время от времени кто-нибудь, если вспоминал, заносил ей бутерброды или фрукты. Стопки книг рядом с кроватью постепенно меняли высоту: книги перекочевывали из первой во вторую по мере прочтения. Ренн надеялся, что фаза глубокой депрессии закончится до того, как первая стопка исчезнет совсем. В прошлый раз, когда у Детки невовремя закончились книги, она выбралась все же из постели и разбудила среди ночи весь дом звоном в обеденный колокол, дабы потребовать у сбежавшихся на грохот жителей цианистого калия. Детка боялась крови и боли, поэтому перерезать себе вены не могла, и яды ее тоже не все устраивали. Цианистого калия ни у кого под рукой не нашлось, и девушке в сильных выражениях было предложено отложить самоубийство до утра. Утром же отмытую и со вкусом подкрашенную Детку застали за стиркой и уборкой. Депрессивная фаза завершилась, и проснувшаяся энергия требовала выхода.
Когда Ренн вернулся в столовую, каждый из близнецов Тхеле уже уминал по зажаристому ломтику.
- Это ты гренки зажарил? - спросил один.
- Я. Нравится?
Тхеле задумались. Эриан любил гренки, Гореле же просто был голоден и ухватил, что попало под руку. Тхеле не были уверены, кто из них Эриан, а кто Гореле, и это вызывало определенные трудности с ответом.
- Кажется, Эриану понравились, - неуверенно произнес, наконец, один из них.
- Я рад, - спокойно ответил Ренн. Кто из них кто, он тоже не знал. Лара пробовала дать близнецам номера, но получилось то же, что и с именами. Да и какой смысл различать как-то людей, которые сами себя не различают?
- Что случилось сегодня утром? - спросил Тхеле. - Было шумно. Гореле не выспался.
- Аюта вернулась.
- Кто такая Аюта?
- Это девушка из пустой комнаты, - сказал Ренн.
Тхеле синхронно покачали головами.
- Гореле её не знает. Эриан её не знает.
- Она уехала за несколько недель до вашего приезда, - пояснил Ренн.
- Она совсем вернулась, или приехала в гости? - спросила вдруг Мерулиана, появляясь на пороге.
- Я не знаю, - ответил Ренн. Вообще-то не следовало её поощрять, но слишком уж утомительным вышло утро, не было сил еще и на борьбу с собой.
- Ну как ты думаешь?
- Я правда не знаю, подождем, пока она придет в себя, и спросим.
- У тебя гость? - спросили Тхеле. Хором. Порой действительно казалось, что у них один мозг на двоих.
- Да, - ответил он, - девочка хотела знать, насовсем ли приехала к нам Аюта. А я ей ответил, что не знаю.
- Это новый гость или старый гость?
- Это старый гость, - ответил Ренн.
- Я буду тебе все подряд рассказывать, - сказала Лара, - ты дай знать, если будет скучно или неприятно.
Аюта кивнула и поднесла к губам чашку. Её нос и уши полыхали малиновым, отмороженные пальцы слушались плохо, но выглядела она на удивление умиротворенной.
- У нас новенькие появились, близнецы Тхеле.
Девушка приподняла брови, затем обвела взглядом комнату и вопросительно посмотрела на подругу.
- Они в одной комнате живут, так что эта свободна. Они никогда не знают, кто из них кто, поэтому вначале все время путались, кому в какую комнату заходить. В итоге в одной из комнат появилась вторая кровать, и они теперь там живут вместе.
Аюта допила чай и поставила чашку на столик. От движения одеяло откинулось, и Лара поспешила его поправить со словами:
- Не раскрывайся, тебе нужно тепло. Так вот, Тхеле у нас чуть больше месяца, еще не привыкли, всякие дурацкие вопросы задают, про диагнозы спрашивают, про себя рассказывать рвутся. Они физики-ядерщики, представляешь? В жизни не сказала бы, высокие такие, накачаные. Детку ты не увидишь, она в депрессии снова. Гоффи без перемен. Все так же сам себе еду готовит по ночам. Митта по тебе скучает. Ренн тоже... - она запнулась и добавила: - тоже без перемен.
Aюта вздохнула и опустила глаза. Какое-то время в комнате было очень тихо, потом Лара спросила:
- Возвращаться не думаешь?
Аюта улыбнулась и так замотала головой, словно вообразила себя вертолетом и собралась взлетать.
- А молчать долго будешь? Или не знаешь пока?
Аюта выставила перед собой ладонь и неопределенно покачала ей в воздухе.
- И да, и нет? То есть, не знаешь, но можешь догадаться?
Аюта кивнула, после чего показала Ларе кулак с оттопыренным указательным пальцем.
- Один - что? Неделю? Месяц? Год? Думаешь, целый год?
Аюта кивнула. На этот раз в улыбке девушки Ларе померещилось что-то вроде гордости.
- Еще чаю? - спросила Лара.
У Танны перехватило дыхание. Ниртен всего лишь за несколько минут успел набросать с натуры все, что ему было надо, и закончил акварель уже после ее ухода, не убирая мольберт от балюстрады. Когда Ниртена, по его собственному выражению, хватало вдохновение, ему становилось плевать абсолютно на все. Заставить его уйти с того места, где он начал писать, можно было разве что прямым попаданием из гранатомета. И вот теперь Танна смотрела... нет, не на себя. Что общего могла иметь эта сказочная красавица, покорительница умов и сердец в зеленоватой дымке пеньюара - с вечно непричесаной полноватой Танной?
- Это тебе, - сказал Ниртен. На его блестящих черных волосах Танна заметила желтые пятнышки. Краска брызнула.
- Нет, я не могу, что ты! - Ниртен был широко известен до своей жизни в Доме, и его картины, даже такие вот минутные наброски и акварельки, до сих пор высоко ценились коллекционерами.
- Это тебе, - упорно повторил Ниртен, - это же ты, как я могу подарить тебя кому-то чужому? Повесишь у себя, я дам потом рамку. Так надо, - твердо добавил он, видя, что Танна снова намерена возразить. - Мне так велели сегодня, пока я рисовал. Если бы я не согласился, мне не дали бы закончить.
Танна кивнула, проглотив возражения. Ниртен редко говорил о своих голосах, и это признание словно протянуло между ними ниточку. Совсем тоненькую, шелковую, паутинную ниточку, нарисованную кистью художника.
Выходя из комнаты Танны, он наткнулся на серьезный взгляд Гоффи.
- Ниртен, - спокойно, без обычного напряжения в голосе спросил тот, - что, по-твоему, ты делаешь?
Лара просидела у Аюты почти весь день, иногда выглядывая из комнаты и прося принести чаю. Когда она, наконец, вышла, все, кроме Детки, сидели в столовой, собираясь ужинать. Альбен все еще был Кровеном, что значительно облегчало общение. Кажется, Кровен вообще был основной личностью.
- Что она тебе рассказала? - немедленно спросил Тхеле.
- Ничего, она вообще не разговаривает, - ответила Лара.
- Запретил? - коротко спросил Ренн.
- Да. Писать тоже запретил. Кивать она может, и вообще общаться жестами. Кое-как разобрались. Он вчера с утра уехал, сказал - на два дня, я только не поняла, сегодня вечером он должен вернуться или завтра утром. Она вышла вечером во дворик, просто воздухом подышать, а дверь захлопнулась. И задняя дверь тоже заперта. А в машину он тоже запретил садиться, да и все равно ведь ключа не было. Она к нам бежала от дома, там минут сорок, наверное, бежать, согрелась от движения. А у нас постучала тихонечко - громко стучать ей тоже нельзя - никто и не услышал. Она и присела, утра подождать.
- Ничего, - успокаивающе сказали Тхеле, - теперь она в безопасности, мы ее спрячем и поможем. Мы знаем, что это немного против правил, но в данном случае, мне кажется, можно сделать исключение.
Все посмотрели в сторону близнецов, но никто ничего не сказал. Лара продолжила:
- Аюта просила ему позвонить, хоть сообщение оставить, чтоб знал, где искать.
- Вы еще собираетесь ему звонить? - не поняли Тхеле. Они говорили по очереди, но голоса у них были такими же одинаковыми, как и лица. - Неужели мы не поможем девушке выбраться из этого кошмара? Я понимаю, нам нельзя самим, Дом не позволит, но ведь существуют организации всякие...
- Так что, - сказала Лара, по-прежнему игнорируя Тхеле, - кто-нибудь позвонит? Я не могу, сегодня четное число в календаре.
- Почему ты не можешь? - не унимались Тхеле.
- Да потому, - не выдержав, рявкнул Ренн, - что она не может. Вам никто не говорил, что "не могу" в Тараканьем Доме значит "не могу"?! Никто же, черт побери, не спрашивает вас, почему так трудно запомнить собственные чертовы имена!
- Правильно, - сказал Йонелла, хлопая Ренна по плечу, - давно пора кому-то напомнить этим двум умникам правила. У каждого свои тараканы!
- А ты отвяжись, не до тебя сейчас, - огрызнулся Ренн, бросая один только взгляд через плечо. Йонелла пожал плечами и вышел через дверь в кухню. Ренн перевел дыхание.
- Я пойду поиграю, - сказал он уже почти ровным голосом, - мне надо немного... успокоиться.
Вскоре раздались звуки рояля. Все притихли. Хотя вопросы о прошлом и не были приняты в Доме, имя Ренна было достаточно известно. До сих пор его все более редкие концерты собирали толпы народу. Ренн нередко играл в периоды обострения, да и в промежутках случалось, но чаще всего это бывало по ночам. Обычно он плотно закрывал дверь, и звукоизолированные стены позволяли пианисту играть лишь для себя и своих призраков. На этот раз дверь осталась открытой.
Ренн импровизировал, собирая вместе несочетаемые, казалось бы, отрывки, переходя от медленных и неторопливых мелодий к веселым, танцевальным, возвращаясь к тоскливым мотивам, чтобы минуту спустя заиграть бравурный марш. Все это было дико, неправильно, непонятно, словно сам Тараканий дом играл сейчас на рояле, выплескивая в музыку все свои души.
Тараканий дом! Дом, где все неправильно. Дом, где ты не можешь назвать никого ни другом, ни братом, ибо первое правило жизни здесь - не привязывай к себе других, не привязывайся к ним сам, не смей заставлять их отвечать за себя. Бери, что дают добровольно, но помни, что единственное твое право здесь - быть собой, распоряжаться собой, и как ты никому не должен, так никто не должен и тебе. Это дом, где у каждого есть право на своих собственных тараканов в голове. Дом, куда нет ходу профессиональным психиатрам, где слова "я не могу" не оспариваются, где каждый надежно укрыт от бесконечных спасателей, и одна эта мысль согревает и успокаивает. Ибо сюда не приходят те, кто действительно может излечиться. Дом не примет таких.
Тараканий Дом сам отбирает по одному ему известным признакам. Сам устанавливает правила. Заботится об их телах и оставляет в покое их души.
Бывает так, что между двумя, здесь живущими, возникает тоненькая нить. Это позволено, человеку нельзя жить совсем без всяких привязанностей. Но порой нить крепнет, становится прочнее каната. Тогда этим двоим придется уйти.
И все равно именно сюда бросилась, попав в беду, ушедшая дочь - и не надо, не надо никому звонить, он и так поймет, где ее искать, ведь и сам он пришел бы сюда и только сюда. Не за помощью - за покоем, за островком тишины, за молчаливым не пониманием даже - приниманием.
Музыка затихла, и все вдруг заметили, что в комнате стало совсем темно. Щелкнул включатель, зажигая люстру под потолком. Лара вскрикнула, Гоффи метнулся, пытаясь спрятаться за спинкой кресла.
- Простите, - сказал стоящий на пороге человек. - Я не хотел вас пугать. У меня оставался ключ от входной двери. Я пришел за Аютой.
Ниртен молча подошел сзади и набросил пальто Танне на плечи. Она, так же молча, кивнула в знак благодарности. Ниртен сказал:
- Если тебе хочется побыть одной, я уйду.
- Не уходи, - тихо попросила девушка. Художник сел рядом с ней на холодную скамейку.
- Кто-то захлопнул дверь в ванную, когда я умывалась, - сказала Танна, хотя Ниртен ни о чем ее не спрашивал. - Хорошо, что дверь во двор оказалась ближе, чем парадная, а то бегала бы сейчас неизвестно где.
- Если в следующий раз ты так выскочишь, - спросил ее Ниртен, - тебя искать?
- Ищи. Мне главное - знать, что можно, понимаешь?
- Нет. Но это неважно.
Они помолчали.
- Знаешь, - сказала вдруг Танна, - мне говорили, что в каждом Тараканьем доме обязательно есть такой человек, который... ну, просто притворяется. А на самом деле он психиатр, и следит за всеми. И если вдруг кто-то хочет сделать что-то совсем плохое, ну вот покончить с собой, как Детка, или убить кого-то, то он пытается предотвратить. Сообщить куда-то. Или таблетку в еду подбросить.
- Я слышал. Такие легенды во всех Домах рассказывают. Только знаешь, иногда одно вовремя сказанное слово стоит любых таблеток, надо просто знать это слово и уметь угадать правильное время. А они... если это вообще правда, то они на каждого из нас должны иметь досье, знать все подробности диагнозов...
- Так ты веришь?
- Не знаю. Действительно не знаю.
- Я тоже не знаю. Пойдем внутрь.
- Ты иди, я еще посижу.
Танна кивнула и поднялась со скамейки. Ниртен закурил, наблюдая, как она идет к дому.
- А как, по-твоему, она себя поведет, если узнает, что твои голоса - выдумка? - раздалось сзади. Ниртен пожал плечами.
- С чего бы это я такое выдумывал, Гоффи? Хотя с тобой же бесполезно... ладно, извини, верь во что хочешь.
- Психиатру несложно симулировать любые симптомы.
- Некоторым психиатрам, - насмешливо сказал Ниртен, - даже нет нужды притворяться. Диплом не дает иммунитета. Я вижу, посидеть спокойно мне не удастся. Спокойной ночи, Гоффи.
- Тхеле привыкнут. - сказала Лара. Они с Ренном остались в гостиной одни, остальные уже разошлись по комнатам. - Мне тоже нелегко было вначале, понять, что сегодня я Аюту спрячу от мужа, а завтра она мне таблетку в суп подбросит, тоже из лучших побуждений. А ты, ты сам? Не возникало желания ее удержать, спрятать?
- Она сама с ним ушла, - ответил Ренн после небольшой паузы. - Я не понимаю, но я принимаю.
- Несмотря на то, что любишь?
- Я ее всю люблю. И ничего тут не поделаешь. А спасать ее... ты думаешь, это нужно, даже если было бы возможно?
- Я не знаю. Мне кажется, она счастлива, насколько кто-то из нас вообще может быть счастливым. У нее глаза зажглись, когда он взял ее за руку. И улыбка... такая, знаешь, бессознательная улыбка, как у младенца, который спит на руках у матери. Ей с ним как-то, не знаю... правильно. Пойду-ка я, Ренн. Мне еще надо зайти к Альбену, пожелать Митте спокойной ночи.
- Заботливая, - Ренн слегка скривил губы в усмешке. - Знаешь сказки про наблюдателей?
- Про замаскированных психиатров в Домах? Знаю. И что?
- Да так... подумалось. Ты у нас заботливая такая, ответственная. Мне кофе сварить, Митте одеяло подоткнуть. Самая нормальная из всех нас. Анорексия твоя, по сути, не такая уж редкая и неизлечимая болезнь. А насчет четных чисел что у тебя? Смотри-ка, - усмехнулся Ренн, - на Тхеле наорал, а сам сегодня не лучше. Извини, я не собирался этого спрашивать.
- Митте одеяло подоткнуть, - кивнула Лара, - Гоффи утром особым стуком в дверь постучать, Ниртену в палитру плюнуть...
- Чего? - растерялся Ренн.
- Ниртену, говорю, в палитру плюнуть. Каждый день, пока он обедает. Иначе не смогу есть. А еще не меньше трех раз в день пересчитать носки в ящике.
- Ритуалы?
- Ага. Так что мне это нужно больше, чем им. Кстати, если уж об этом речь... Ты ведь тоже подходишь. Умный такой, тоже ответственный, всегда нужные слова говоришь. А гости твои - поди разбери, то ли есть они, то ли нет.
- Верно, - снова усмехнулся Ренн. Если так, то любой может быть наблюдателем.
- Любой может, все могут, никто не может... Не бери в голову, Ренн. Разве это имеет какое-то значение? Спокойной ночи.