Яблоновский Ян Александрович : другие произведения.

Повесть о Любви, Доблести, Верности

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 4.14*5  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Советская десантница и немецкий рейхсмаршал... В ХХ веке такая пара была бы немыслима... А что ждёт их в веке XXI? Об их совместном боевом пути, о том что даже руководитель мафиозного режима может очиститься перед Народом и Совестью, и о приобщении иностранца к Русскому Народу через Любовь и Подвиг - эта повесть...


Я. А. Яблоновский

  

ОХОТНИКОВЫ

Повесть о
Любви, Доблести, Верности

                                                        "В любви мужчины и женщины, по-моему,
                                                         обязательно должна участвовать ещё 
                                                         третья сторона - Советская Родина!"
                                                           (из случайно услышанного разговора)

часть первая

ТАНЯ

(Наша Родина, Наш Народ.)

                                           А когда отгрохочет, когда отгорит и отплачется,
                                           И когда наши кони устанут под нами скакать,
                                           И когда наши девушки сменят шинели на платьица -
                                           Не забыть бы тогда. Не простить бы. И не прозевать!
                                                                               В.С. Высоцкий

Глава 1.

   Московский полдень 16 апреля 2020-го года выдался солнечным, и прибывшие на торжества по случаю первой годовщины провозглашения Интернационала Солидарности члены восточноевропейской правительственной делегации решили прогуляться по советской столице. Министр обороны и экспансии Австро-Чешской Социал-Федеративной Империи рейхсмаршал Иоганнес Гердт был в Москве впервые. До войны он в СССР не бывал вообще, а потом служебные обязанности приковали его к Рейнской области, так что даже в Вену почти не приходилось ездить. Поэтому сейчас он разглядывал дворцы и залы Кремля точно как турист из российской глубинки.
  -- Клаус! Клаус! - окликнул он вдруг своего коллегу, министра информации и пропаганды Штора. - Из этого орудия когда-нибудь стреляли?
  -- Нет, товарищи. - раздался вдруг слегка ироничный женский голос на хорошем немецком. - Это Царь-Пушка, символ военной мощи царя Ивана Грозного, правившего в шестнадцатом веке. Реальная боевая эффективность такого ствола равна нулю!
  -- А! Так это и есть знаменитая Царь-Пушка? - Гердт обернулся и увидел симпатичную веснушчатую девушку в десантном мундире без знаков различия. - Я думал, что у пушек ствол все же подлиннее!
  -- О чём и речь! По баллистике это могла бы быть мортира, но у неё нулевой угол возвышения, да и не мог тогдашний порох метнуть ядро такого калибра дальше нескольких шагов! Так что это - только символ, а символам нужна внешность, а не ТТХ! Ауфвидерзеен!
   С этими словами девушка махнула австрийцам платочком, развернулась по-строевому и пошла к Соборной площади, оставив маршала в расстроенных чувствах.
  -- Она произвела на тебя впечатление? - не очень тактично поинтересовался Штор.
  -- А ты Ее знаешь?
  -- В Политсовете Интернационала с нею знакомы все. Или почти все, - поправился Клаус, сообразив, что Гердт, похоже, с нею таки не знаком. - Это генерал-полковник Татьяна Охотникова, командующая ВДВ СССР. По совместительству - координатор Курганской области.
   Гердт помнил фантастические рассказы, ходившие в войсках о русской десантнице, освобождавшей в минувшую войну Южную Сибирь. Эта Татьяна была женщиной невероятно храброй. Курганскую область она - во главе всего одного парашютно-десантного полка - освободила на второй день войны, когда австро-чешская армия отступала в Северной Польше, Венгрии и Румынии. Вообще, Гердт восхищался русскими товарищами. Восстание против троцкистской диктатуры было делом почти безнадежным, безумным! Но когда 18 августа 2018 года троцкистские орды обрушились на Восточную Европу, самый центр России - Урал - поднялся "За вашу и нашу Свободу", и в тяжелейшей из войн XXI века Советский Союз своими руками и своей кровью очистился от тирании и ГУЛАГа.
   "Сейчас Ей двадцать семь..." думал Ганс, уже не глядя на прекрасные дворцы и храмы. "Она равно избегает мужчин и женщин - может быть, Её первый возлюбленный был расстрелян НКВД?" Он старательно перебирал в памяти все, что слышал и читал об этой девушке.
   "Странно..." вдруг подумал он "Еще двадцать минут назад я и не помышлял о Ней. Как же Она так на меня подействовала?!" Он из последних сил пытался вернуться к реальности, расслышать шедшего рядом Клауса, хотя бы сообразить сколько времени осталось до торжественного вечера во Дворце Съездов - и будет ли Она там? Наверное, будет - Она же член ЦКС...
  -- Клаус, - удивился Ганс своему собственному голосу, - где тут можно купить цветы? Ты случайно не в курсе?

* * *

   Концерт закончился, начался торжественный ужин. Таня Охотникова - единственная в мире девушка-главком воздушно-десантных войск, координатор Курганской области, член Центрального Координационного Совета правящей Партии Народной Инициативы Советского Союза - сидела в одиночестве за столиком, почти не ощущая вкуса напитков и закусок.
   Четыре часа назад она не обратила внимания на случайную встречу с австрийскими министрами у Царь-Пушки, да и сейчас её волновали совсем другие мысли.
   "Как же так?" думала Таня, "Мы победили в великой и ужасной гражданской войне, устранили режим репрессий - а что получается?" Она помнила детство - времена капитализма, свергнутого совместными усилиями левых партий СНГ в 2006 году, помнила постепенную узурпацию власти троцкистской фракцией, когда за идеи советского народовластия люди попадали в лагеря смерти, - тогда она была комсомолкой. И сейчас она чувствовала, что нечто подобное происходит, произошло вновь! Это было не аргументированное знание, не политическая идея - что-то неуловимо ядовитое, как иприт, разливалось в советском воздухе. Здесь в Москве это чувствовалось только на пленумах ЦКС; в её Курганской области это вообще не ощущалось; - но она же не слепая! Она же видит, чувствует, как незримые гири страха и подлости вновь ложатся на плечи людей! Советских людей! Свободных людей!
   "Такое впечатление" - шептала себе Таня - "что в некоторых регионах - и как бы не в большинстве - местная власть отсекает народ от контактов с армией, от участия в политической жизни. Зачем? Точнее - если так, то чего мы добились с двумя революциями? И кто, кто за этой политикой стоит - координаторы, избранные после гражданской войны теми, кого освободили их дивизии! Что за перерождение? И почему никто и нигде не требует смещения зарвавшихся чиновников?"
   "Короче", решила она наконец, "завтра напишу маме. В Белгородской области, судя по поведению депутатов оттуда, дела - как сажа бела; интересно, что думают о происходящем односельчане?" Таня уже несколько лет не бывала на "малой родине", в селе Медуницыно Заречного района Белгородской области - до гражданской войны социал-демократам опасно было появляться за пределами "своих" регионов (Свердловской и Ульяновской областей, и еще Армянской ССР - трех территорий, где парткомы и УНКВД состояли из приверженцев социал-демократической фракции); а после войны, когда население Курганской области выбрало её координатором, а Бюро ЦКС назначило главкомом ВДВ, для отпуска не нашлось и недели за все время! И до сих пор по девичьему идеализму она думала, что все или хотя бы большинство руководителей так же горят на работе ради народных интересов...
  -- Отчего так грустна, товарищ генерал-полковник? - тихий голос с немецким акцентом и какими-то вообще незнакомыми интонациями прервал её размышления.
   Она обернулась - и увидела Ганса, протягивающего ей букет алых роз. Его губы чуть улыбались, но глаза смотрели серьезно и заботливо.
  -- Здравия желаю, товарищ маршал!
  -- Отставить церемонии, мы с Вами не на плацу! - теперь уже и глаза Гердта улыбнулись, и прямо взглянув в них, Таня увидела в зрачках - себя. Увидела - и не смогла сразу отвести взгляд, как будто потонула в этих черно-карих глазах.
   А Гердту вдруг вспомнились рассказы бабушки и дедушки - благословенна их память - как они встретились впервые - в марте 1945-го, когда Советская Армия освободила концлагерь Дарбрук. Тогда они - Шмуэль Гердт и Эстер-Роза Залманзон - не могли поверить, что четыре года были рядом - их разделяло 3 барака - и ещё ни разу не виделись!
   Конечно, ни Ганс, ни Таня никогда не "сидели", но им владело почти такое же, как он думал, чувство - почти полет! Он не чувствовал под собою ног, не видел ничего, кроме Единственного в жизни Лица, которое, кажется, любил ещё до своего рождения, и которое наконец-то встретил в жизни!
   А Таня с детства не была ни сентиментальной, ни суеверной - иначе бы не пошла в парашютистки. Но, увидев своё отражение в глазах Ганса, со странным замиранием сердца вдруг подумала "Это судьба". И, видя, что маршал вот-вот потеряет сознание, она легко и нежно взяла его за руку и усадила рядом с собой. Ганс и не думал возражать, хотя первоначально собирался пригласить её на вальс. Он таял под её прикосновением, как воск в руках скульптора. Если бы сейчас она приказала ему свергнуть правительство - наверное, он бы исполнил и такой её приказ!
  -- Выпейте, товарищ маршал! - она протянула ему свой едва початый стакан с аперитивом.
   Он взял стакан, на мгновение сжав её руку в пульсе, коснулся губами следов её помады и выпил большими глотками. На его лбу выступил пот. Он смахнул его платком, несколько секунд смотрел на неё, а потом, нежно обхватив её запястье, поцеловал.
   Все вопросы, которые он, подходя к ней, хотел задать о причинах её одиночества, вылетели у него из головы. Она была рядом, и этого было ему достаточно. "Остановись, мгновенье, Ты прекрасна!", прошептал он, готовый умереть у её ног.
  -- Разрешите обращаться к Вам на "Ты", товарищ... Таня?!
  -- Разрешаю, товарищ... Ганс! - с улыбкой ответила она, и как бы ему хотелось отдать жизнь за эту улыбку!
   "Шопен. "Белый Вальс!"" - прозвучало с эстрады.
   Она вновь взяла его за руку.
  -- Пойдем,... Ганс?
   Больше в этот день он не помнил ничего, и когда наутро Клаус спросил его, где он так хорошо научился танцевать, он не ответил, а только обрадовался, что, похоже, не осрамился перед Ней.
   А Таня в это время уже проводила командно-штабное учение в Кемеровской дивизии.
   Но под гимнастеркой её сердце грела сделанная накануне вечером фотография - первое в её жизни фото под руку с мужчиной.

Глава 2.

   Таня привычным строевым шагом зашла в свой кабинет.
  -- Оксана!
   Связистка, как всегда, просунула пол-лица в дверь.
  -- По Вашему приказанию!
  -- Почта?
  -- 2 шифротелеграммы из Псковской дивизии, пакет фельдсвязью из Самаркандской, отчёт из Новороссийской бригады.
  -- Из ЦКС, Министерства, Генштаба?
  -- Ничего.
  -- Личные письма?
  -- Одно письмо из Австрии. От маршала Гердта. - Оксана лукаво улыбнулась командующей: мол, значит, и у Вас есть кавалер?!
  -- Давай! - кровь бросилась Тане в лицо, как школьнице, которую родители застали целующейся с другом.
  -- Есть! - Оксана протянула пачку корреспонденции. - Разрешите идти?
  -- Иди... Стой! Из Белгородской области ничего?
  -- Ничего, товарищ командующая! - удивилась Оксана. Действительно, странно: имея другом министра - от кого, спрашивается, ждет генерал-полковник письма из глубинки?
  -- Если появится - немедленно ко мне! В любое время суток! Идите.
   Оксана выскочила в полном недоумении.
   А Таня вновь погрузилась в раздумье, и становилось то раздумье час от часу всё невеселее...
   "От мамы уже два месяца нет ответа... Жива ли? Может, обиделась, что за прошлые годы я ни разу не писала ей больших писем - только открытки?" Мысли, как мигрень, били в виски. "Хоть бы жива была! Хоть бы жива! Роднышка моя бедненькая!"
   Внезапно Танин взгляд упал на портрет Ганса, и тотчас стал осмысленнее. "Что же он пишет?" До сих пор все письма Ганса содержали лишь излияния страсти, все на один манер, и Таня порою думала часть из них уничтожить - содержание всё равно одинаковое. Но всё же хранила - все 8 писем, сама не зная зачем и почему...
   "Танечка! Свет моих очей и жизнь моей души!" Это письмо начиналось так же стереотипно. "Я понимаю, что Ты не можешь взять отпуск... Увы, я тоже не могу пока приехать! Но выход есть! Я приглашаю Тебя, любовь моя, на учения австрийского спецназа "Нахт унд Нибел", которые состоятся на озере Плётцензее около Берлина с 7-го по 12 августа сего года. Так или иначе, кто-то из советских генералов, по регламенту, должен присутствовать - ТАК ПРИЕДЬ ТЫ, ПОЖАЛУЙСТА, МИЛАЯ!!!" Это уже по делу. За бугром я не бывала никогда - думала Таня. Но если он попробует лапать - получит в челюсть, невзирая на звание. Тридцать пять лет, не женат!.. Либо гомо, либо гуляет по борделям. Таня знала, конечно, что борделей в Австро-Чехии нет, за извращения там сажают, а нравственность офицеров и генералов блюдёт специальное управление в составе военной полиции. Но иногда ей нравилось воображать про Ганса чёрт-те-что - просто, чтобы потом, отбросив все эти глупости, облегченно вздохнуть: "А он-то хороший!" И, в глубине подсознания, по секрету даже от самой себя: "Он самый лучший в мире!"

* * *

   Тем зимним днём - за три дня до Нового, 2021 года, Таня стояла у стола и гладила блузку. Конечно, для этого есть денщик, но Таня с детства привыкла гладить личные вещи сама. "Это, как парашют - каждый гладит и укладывает для себя сам" - считала она.
   От родных не было никаких вестей - уже два с половиной года, если считать с последнего маминого письма, полученного за шесть дней до войны...
   "Что с ними?! И где я раньше была?! Где была моя совесть? Мама, Мамочка!!! Отзовись!"
   Перед Октябрьскими праздниками Таня направила в Белгородское ОблУВД официальный запрос о судьбе своих родителей и родственников, и три дня назад получила сухой казенный ответ:
   "Поименованные Вами лица:
  -- Охотникова Нина Анфимовна,
  -- Охотников Фома Павлович,
  -- Охотников Василий Павлович,
  -- Охотников Павел Фомич,
  -- Охотников Роман Васильевич,
  -- Бестемьянный Анфим Елизарович -
   - живы, проживают по указанным в запросе адресам, судимости не имеют.
   Начальник управления внутренних дел Белгородской области
   генерал-майор Загорудный Е.Н."
   Но почему же, почему не отвечают?!! Не хотят? Считают "отрезанным ломтём"? Или..? И всё отчетливей прорезывалась у Тани одна мысль: ехать самой! Лично! И если... (Таня не допускала и мысли об этом "если", но её исторические познания отчётливо говорили: "это возможно".) Так, "если" - мстить за родную кровь до последнего патрона в стволе и до последнего вздоха в груди! Впрочем, так далеко Таня не заглядывала, и кому придется мстить - не думала.
   Внезапно в дверь постучали.
  -- Входите! - не оборачиваясь, произнесла Таня.
  -- Здравствуй, родимая!
  -- Ганс!
   Он обнял её, поднял в воздух, закружил, пронес вокруг по комнате. Она уже не боялась и не стеснялась его рук, как тогда, в августе, в палатке у озера... Но всякий раз его прикосновение странно кружило ей голову - как при резком попадании в воздушный поток, когда спускаешься на парашюте. Их губы внезапно соединились, и этот поцелуй длился, казалось, целую вечность!
  -- Ты... Но как же ты вырвался со службы?
  -- Очередной отпуск - до Крещения.
  -- До 19-го числа?!
  -- Увы! По-западному Крещение уже 6-го! Так что у нас с Тобою неделя, чтобы подать заявление в ЗАГС!
  -- ...?
   Таня уже по-настоящему любила Ганса, но официальное замужество? Эта мысль была для неё слишком новой, и она не могла её сразу переварить. Да и потом, стиль австрийской десантуры настолько отличается от русского, что в Венском штабе ей служить точно не удастся. Даже если будет приказ Объединенного штаба армий Интернационала Солидарности.
  -- Без проблем, родная! Я уже договорился с товарищем Аранеком, если по выходе из отпуска я представлю ему свидетельство о нашей помолвке, он отпускает меня в отставку к 8-ому марта! Тебе в подарок, драгоценная моя! Надеюсь, у Тебя найдется вакансия по артиллерийской части?
   Он чудо! Уйти к любимой с министерского поста! Таня читала про английского короля, отрекшегося от престола из-за любви, но в наше время?! Ради неё?!
  -- Ганс! Единственный мой!
   До него она не знала мужчин - он был первым. И каким-то шестым женским чувством она вдруг ощутила - других не будет!
  -- Единственный!
   Она обняла его крепко-крепко, так что почувствовала пальцами стук его сердца. И вдруг отпустила, глядя со страхом - ей показалось, что его рёбра хрустнули под её рукой, более привычной к рукопашному бою, чем к ласке. Он, поняв её опасения, весело улыбнулся.
  -- Не боись! Я курсантом 155-миллиметровый ствол на закорках таскал - авось минувшие полтора десятка лет не похудшел в кости! - он не очень правильно говорил по-русски, но он говорил сердцем, и её сердце понимало всё.
  -- Родной... - она поцеловала его, и долго-долго глядела в его бездонные, как заводи Оскола и Медуницы, глаза. - Это будет лучший Новый Год в нашей жизни...

Глава 3.

   Министр обороны СССР маршал Крашенинников щедрой рукой выписал Тане две недели отпуска - с первого по пятнадцатое февраля. Об её помолвке с Гансом Гердтом шептались все армии Интернационала, и отказать героине такого романа в поездке к родным - у начальства просто рука не поднялась. Впрочем, приказано было до 23-го успеть провести тактическое учение с боевой стрельбой в Самаркандской дивизии (значит, реально надо вернуться в штаб не позднее девятого - десятого край; это не написали, но подразумевалось однозначно: Таня была в штабе не новичком, и за каждой строкой письменного приказа умела читать три страницы неписанного).
   Но пока что Таню неожиданно и срочно вызвали в "Главную Кухню", и сейчас она сидела в приёмной, судорожно сжимая мобильник - в любой момент могли позвонить из Управления Военных Сообщений, где она заказала на первое число вертолет - со штаба Воронежской танковой дивизии - в родную деревеньку... Таня уже представляла, как выскочит с вертолета - в самый момент посадки, когда винты еще тянут воздух - и как этот ветер будет развевать её волосы из-под голубого берета... А как мальчишки, девчонки, да и взрослые односельчане будут смотреть на её погоны и ордена! За 36 дней гражданской войны она заслужила два ордена - за Курган и за Читу, и десант под Читой 19 сентября 2018 года был, пожалуй, самым сложным в её жизни. Дотоле никто, никогда и нигде не прыгал с парашютом под ливневым дождем - ей тогда пришлось, и сердце до сих пор замирало от этих воспоминаний. Но приказ есть приказ! Если бы она сослалась на его невыполнимость, троцкисты успели бы взорвать Транссиб! Вдруг зазвучала "Марсельеза". Её мобильник! Таня нажала кнопку.
  -- Генерал-полковник Охотникова.
  -- Сейчас с Вами будут говорить...
  -- Что за церемонии! Это УВС?
  -- Это ВВС! Говорит маршал Оспанов!
  -- Здравия желаю, товарищ маршал! Прошу извинить за неосторожное высказывание!
  -- Извиняю. Рекомендую впредь не высказывать раньше времени предположений о Вашем собеседнике. - Главком ВВС маршал Анатолий Оспанов не зря слыл самым язвительным человеком в Советской Армии. - Я говорю из кабинета товарища Тарханова. Вы где сейчас?
  -- Этажом ниже. В приемной Бюро ЦКС!
  -- Немедленно поднимитесь к нам! Охрана вас пропустит.
   В трубке послышался голос Председателя Центрального Координационного Совета Партии Народной Инициативы Советского Союза, председателя Верховного Надзорного Комитета - Государственного Инспектора Союза ССР Семёна Фёдоровича Тарханова.
  -- Таня?
  -- Так точно, товарищ Председа...
  -- Кончай свои чинопоследования, ты не в штабе! Дуй сюда, дело гос.важности касательно твоего отпуска! Связь кончаю!
   Таня обмерла. Неужели отменят отпуск? Но приказ есть приказ, и она пошла наверх, для бодрости насвистывая свою любимую "Марсельезу". Охрана на вахтах отдавала честь, но Таня этого не замечала. Единственный раз товарищ Тарханов вызывал её в свой кабинет - еще в революционном Свердловске - 20 августа 2018, через полтора часа после возвращения с Курганской операции. Тогда он лично присвоил ей - старшей лейтенантке - звание полковника и должность командующего ВДВ, а она все стеснялась неотмытой копоти боя на своем лбу и руках, и больше всего боялась, что он предложит ей секс - о постельных подвигах партработников даже в троцкистское время ходили анекдоты, и когда она вышла из кабинета, не услышав ни одного скабрезного или двусмысленного намека, то подумала: слава Богу, что в Нашей Фракции даже руководство порядочное! Есть за что воевать! Но всё: вот и дверь со звездой и "соломинкой в глазе".
  -- Генерал-полковник Охотникова по Вашему приказанию...
  -- Вольно. Садись, Танюша, к столу...

* * *

   Вернувшись домой из Кремля, Таня, не раздеваясь, бросилась на кровать, и уткнувшись лицом в подушку, заревела. На балконе развевалось бельё, которое надо было погладить к отпуску, на столе лежали курганские бумаги, которые надо было рассортировать, чтобы главное взять с собой - но для неё сейчас не было главного! Главным было то страшное, о чём она догадывалась уже давно и что услышала сегодня из уст высшего руководителя партии. СТРАНА ЗАХВАЧЕНА БАНДИТАМИ! Советская власть на местах вытеснена диктатурой уголовников, возглавляемых координаторами! Тане было невыносимо стыдно, что она тоже носит это звание. Хотя умом она понимала, что невиновна, что именно поэтому её и ещё семерых честных координаторов вызвали в "Главную Кухню", КАК, КАК?! В нашей стране!
   То есть, она сразу, еще на приеме у Тарханова, поняла - как. И это было еще больней, ибо в этом уже точно была и её вина! В гражданской войне основу Народно-Революционной Армии Советского Союза составили освобожденные восстанием зэки; предполагалось, что их страдания дали им политическую сознательность, и они теперь будут стоять насмерть за свободу. Они и стояли - да только, как оказалось, за собственную, а не народную! И пока Таня в Кургане избиралась освобождёнными - то есть всем местным населением, которое было освобождено в результате возглавленной ею операции; - в это время в десятках областей, включая её родную Белгородчину, генералы проводили выборы лишь среди зэков, выпущенных ими из лагерей и тюрем, и соответственно узаконивали бандитизм своего электората, и для обеспечения своих кресел официальными указами лишали не-сидевших гражданских прав!
   В мирное время это бы не прошло - народ бы, наверное, не позволил. Но тотчас после страшной войны, когда ещё звучали жуткие предложения маршала Грацианского "сквитать всё и каждому троцкисту" - а под троцкистами тов. Грацианский понимал всех, кто не участвовал в восстании - люди приняли новое закабаление как должное, может быть даже меньшее зло - в сравнении с сожжением заживо. На своем Юго-Восточном Фронте Таня не верила сообщениям СМИ о сожжении Грацианским 83 тысяч пленных (включая весь партактив Башкирии и Татарии с семьями) в горящей нефти; она и её бойцы считали это ловкой пропагандистской уткой, чтобы парализовать троцкистов страхом. Но когда Тарханов положил на стол обугленную и пропитанную мазутом человеческую кость, Таня не упала в обморок. Она спросила только:
  -- Так мы за ЭТО кровь проливали, товарищ Председатель?!
   Зло и хлёстко сказала, как ребёнок, вдруг узнавший жестокую и страшную тайну своего происхождения. И услышала ответ, в котором не было уже никаких чувств - лишь гарь, как в той кости, пепельный крик души, в которой всё перегорело дотла:
  -- Можете меня судить и повесить!
   И смятенный голос маршала Лемешева:
  -- Только ведь и все мы на Этом соучастники...
   И маршал Оспанов, по-деловому, хотя и у него зубы стучали как на сорокаградусном морозе:
  -- Так или иначе, сначала Исправить надо! Конечно, после всего - доверия нам от народа быть не может; но кроме нас, Зверя не остановить никому.
  -- Народ! - выкрикнул координатор Запорожской области Мыльников. - Наш Народ! Нами, выходит, преданный!
  -- А организует кто? Отдельные партизанские вожаки? Против ВСЕСОЮЗНОЙ БАНДЫ? Да как бы ещё нас тут не прослушивали!
   Оспанов, как всегда, говорил по существу - видно, он уже давно об этом задумывался. Но Таня услышала в его речи только одно слово, слово - "партизанские". Партизаны! Тогда вопросов нет! И, может быть, слава Богу!
   Потому что Таня знала своих близких - если в Заречном районе есть хоть один партизанский отряд, все мужчины её рода наверняка там, в лесу, и не взять их координаторскому волчью! А женщины - потому, наверное, и не отвечают, (если, конечно, живы и сами не в лесу), что её считают - изменницей. "Отмыться!" - кровью стучало в висках - "в бойне меж двумя партмафиями пуля миновала - достанет крови смыть позор в честном бою за Народ, за Землю и Волю!" В этот момент, если бы и Ганс попытался её отговорить - перечеркнула бы автоматной очередью, и пластала бы все власти, как крыс бешеных, пока бы её собственное сердце не взорвалось бы под пулей. И, наверное, все собравшиеся этот взгляд её отчаянный, остановившийся, - увидели, какой у раненого медведя бывает, когда он на стволы и рогатины идёт.
  -- Крепись. - одно это слово сказал, положив тяжёлую руку ей на плечо, министр двигателестроения Потеряев. - Крепись, девочка. То есть, стрелять-то, конечно, оно надо, но сначала головой поработать! Ну, положим мы на завтрашнем пленуме весь ЦКС, а дальше? Дальше?! Дальше я скажу что будет - воры между собой изберут новый ЦКС, и на этом дело заглохнет! Потому как народу, простым людям, от геройской нашей стрельбы в пределах Садового кольца ни жарко ни холодно, ни вовсе проку никакого!
  -- Короче. - снова голос Тарханова прозвучал, и уже не мертвый был этот голос, а кровь и ярость звучали в нём, Таниной душе созвучно. - Всем здесь присутствующим - приказ: отбыть первого числа февраля - в какие сами знаете регионы. Не в крупные города! В деревни и заводские поселки-городки. Места - промеж себе согласуете завтра к полудню. Задача - организовать народ на сопротивление властям-кровососам. Военным - дополнительно первое: до отбытия составить списки всех известных вам частей, использующих подневольный труд. В документах это скорее всего может проходить как труд заключённых. Второе. Списки частей, где большинство бойцов - революционеры - А; где большинство - освобожденные в войну зеки - Б; мобилизованные люди по призыву после войны - В. Списками перед отбытием все обменяйтесь - и со штатскими товарищами. На предмет: на кого полагаться можно... Да-а-асс... Сделал я две революции - не ждал, что ещё третью придётся... Да, видать, умные люди сказали: "Первый врёт, второй смеётся (хотя мало смеху, тут слёзы скорее), ТРЕТИЙ - ПРАВДУ ГОВОРИТ!" До свидания, товарищи! Для всех здесь сейчас не присутствующих - мы ничего не обсуждали и ни о чём не договаривались!
  -- Это - даже под пыткой на очной ставке! - ответил за всех Оспанов.

* * *

  -- Что с Вами, товарищ Охотникова? - наигранно спросил маршал Грацианский. - У вас лицо серое, как у неживой, не про нас будь сказано!
   "Не серее, чем пепел твоих жертв!" - хотела взорваться Таня, но сдержалась. Она действительно проплакала почти всю ночь, и только под утро занялась востребованными Тархановым сводками. Так что вздремнуть ей таки не довелось, да еще услышанное накануне... Таня сама понимала, что вид у неё не ангельский, и сознательно смыла все остатки косметики - пуле в стволе косметика ни к чему, а именно пулей, за которой уже воспламенен порох, ощущала себя Таня. Куда улетучились вчерашние мечты об элегантном прибытии к родным берёзам?! Не "столичной штучке" доставил курьер час назад талон на спецрейс вертолёта - а бойцу, даром что в юбке - бойцу, Ганнибалову клятву давшему - отдать жизнь, кровью своей и вражьей отмыть поруганную честь - свою, близких и Революции.
   Тут прозвучал звонок, и члены ЦКС потянулись в зал, рассаживаясь согласно принятому Уставом служебному порядку. Таня сидела рядом с министром авиапромышленности Ириной Платунской и главкомом ВВС маршалом Анатолием Оспановым. О романе между Ириной и Анатолием в ЦКС знали все, но лишь немногие знали, почему эти двое не регистрируют своих отношений... Таня - знала, и очень жалела своих соседей. Вчера все трое были на "конспиративном совещании" у Тарханова; собственно, Оспанов, можно сказать, вёл то совещание. Таня знала, что Анатолий берёт Карелию, а Ирина - Новгородскую область; они тоже знали, что она едет в Белгородскую, то есть оперативное взаимодействие с нею для них невозможно. Ирина тоже когда-то воевала, правда давно, еще при капитализме, в Чечне - водила штурмовой вертолёт, и была тяжело ранена террористами. Так что с уголовным элементом у неё были личные счёты, и Таня не сомневалась, что в Новгороде очень скоро "заполыхает". Анатолий вообще-то хотел взять Мурманскую область, откуда сочились весьма недвусмысленные миазмы, но пришлось ехать в Петрозаводск - разложение тамошнего авиакорпуса зашло слишком далеко, и требовалось личное вмешательство главкома. Уголовников Анатолий ненавидел так же круто, как и Ирина: в далёком 1996-ом его отец - главный инженер "Уралтрансмаша" Игорь Петрович Оспанов - был убит грабителями на пороге собственной квартиры.
   Впрочем, родившаяся в девяносто втором Таня знала о беспределе ельцинских времён в основном со слов родных, учителей и командиров - в её собственной памяти раннее детство запомнилось только полуголодным-полухолодным бытом разваливавшегося села, из которого почти все мужики уезжали на заработки в город, а приезжали - не с деньгами, а с синяками и запахом перегара. Таня вспоминала, как и её отец - Фома Павлович - однажды пришел пьяный, и как тогда заплакала мама - Нина Анфимовна. Больше отец к бутылке не прикасался, а купил в райцентре на развале Ленинский сборник, и на выборах 2003-го сагитировал за Глазьева всё село. (Секретарь ЦК КПРФ товарищ Глазьев был расстрелян троцкистами "за оппортунизм" осенью 2012 года.)
   Члены президиума еще не вышли на сцену, и Таня продолжала размышлять "за жизнь". Как романтическая, на самом деле, девушка революционного времени, плюс к тому военная, она равнялась на образы комсомолок-героинь легендарной Великой Отечественной Войны, и порой упрекала себя за любовь к "немцу" Гансу. Впрочем, она чувствовала и понимала, что у каждого поколения - свой фронт; до вчерашнего дня он был у неё в прошлом - Южно-Сибирский Фронт гражданской войны, и в той войне Ганс со своими восточноевропейцами был для советских революционеров братом по оружию. Но так или иначе, сейчас все образы сместились: слово "партизаны" напомнило Тане другую "Таню" - героиню-разведчицу Зою Космодемьянскую, зверски замученную фашистами. "Смогу ли я выдержать такие истязания?", думала Таня. Тем более, что она знала: в троцкистское время были изобретены способы пытки, перед которыми даже герои шестого года не могли устоять. "Решено", думала Таня, "живой не дамся!". На всякий пожар у неё в косметичке лежала в железном футляре стеклянная ампула, и Таня решила сегодня вечером зашить ее в воротник гимнастёрки.
   "Широка страна моя родная!" - грянул из динамиков гимн, и весь зал поднялся на ноги, по-военному салютуя президиуму.
   Заседание Пленума Центрального Координационного Совета Партии Народной Инициативы Советского Союза началось.

* * *

   Таня была десантницей, и думала, что её уже никому не испугать. Но сегодняшний пленум! Она с ужасом и отвращением вспоминала звериный рёв "региональной" части зала, когда товарищ Оспанов с трибуны зачитал указ Бюро о создании непосредственно избираемой местным населением Народной Милиции. Очевидно, партизанское движение было почти повсеместным, и этот указ легализовал его - так, по крайней мере, поняла Таня. Но реакция зала! Крик и захлопывание - это было бы ещё вменяемо, на худой конец тухлые овощи, но когда в докладчика полетели камни! В Танину память на всю оставшуюся жизнь врезался пролетевший в полуметре от её лица железный прут; его свист был точно как свист снаряда на поле боя.
   Анатолий, присев за трибуной, отделался ссадинами, но скандал был такой, что заседание пришлось немедленно прекратить, и в итоге раздельных совещаний по секторам решили провести в мае партсъезд и переизбрать ЦКС; до съезда вся полнота партийного авторитета была передана Бюро, т.е. фактически - участникам вчерашнего заговора. Таня не могла не восхититься политическим и организаторским талантом Тарханова, очевидно заранее подготовившего "отраслевиков", "силовиков" и "идеологов"!
   А сейчас она погладила и сложила бельё - не модные шёлковые комбинашки, как думалось ей еще пару дней назад, а полевую форму без знаков различия. Она собиралась в бой, а не на бал, и не хотела акцентировать своё высокое положение: ясно было, что если народ пошёл в леса противу властей, к генеральским погонам и лампасам доверие будет ниже нуля. А с координатором Хмаровым и его бандой - про себя Таня уже не называла окружение координаторов иначе как бандами - говорить не о чем, то есть говорить надо, но не языком и документом, а, по выражению Энгельса, "критикой оружием".
   Опять зазвонил мобильник.
  -- Слушаю!
  -- Танечка! Свет мой!
  -- Гансик! Приветик! Как делишки? - перед любимым Таня еще разыгрывала светскую львицу. Она понимала, что это, может быть, их последний разговор в этой жизни, и хотела остаться в его памяти весёлой и легкомысленной, чтобы он вспоминал её легко, а не горько...
  -- Танюша! Я по делу! Слыхал, что Ты собираешься повидать родных?
  -- Так точно!
  -- Я поеду с Тобой! Надо же представиться тестю и тёще!
  -- Ещё чего! Ты не знаешь, как в России тёщи к зятьям относятся?! - Таня сказала первую пришедшую на ум отговорку; на самом деле она просто берегла Ганса.
  -- Не страшней войны! Я к тому, что чует моё сердце: зори там ещё те! - Ганс открыто намекал на свой новогодний подарок Тане - книгу "А зори здесь тихие", и Таня всё поняла. И что он уже автомат смазал - поняла тоже, и что знает ситуацию в СССР из первых рук... Анатолий, что ль, ему позвонил? Вот гусь! Так информация и до противника раньше времени утечь может!
  -- А ты откуда знаешь?
  -- Страшная тайна. Вчера вечером товарищ Тарханов направил шифровку о внутреннем кризисе в СССР товарищам Аранеку и Ланну. Товарищ Аранек, зная моё положение, разрешил мне взять танковую дивизию.
  -- Ты ничего не понял. И товарищ Аранек тоже, - мобильник Тани работал в сети Генштаба, гарантированной от прослушивания, и теперь она позволила себе говорить прямо. - Войска, да ещё иностранные - пусть даже дружественные - не вызовут доверия местного населения, а могут ведь и спровоцировать вопли об интервенции, понимаешь? Я еду партизанство подымать!
  -- Геройско!!! Я с Тобой! Когда Ты вылетаешь?
  -- Ещё чего! Не подумай! Ты что, хочешь лежать рядом со мной в братской могиле?
  -- Вот я за Тебя и пойду в могилу, а Ты отомсти и победи, ну пожалуйста!
   Как такому откажешь!
  -- Первого февраля в 12:30 на военном аэродроме Воронеж. Имей с собою три смены чистого белья, оружие, зимний спальник, маскхалат в скатке, да - боеприпасы, и ещё сотни три рублей - на паче чаяния. Документы - только аусвайс и мед.карточку. Продуктов, думаю, не надо - в деревне голода быть не должно при любом режиме, то есть если бы был голод, это до ЦКС бы точно дошло! Хотя... малый бочонок чешского пива! Медикаменты - от простуды, плюс перевязочный материал. Обязательно мобильник правительственной связи.
  -- Фонарик?
  -- Ты умница! Бери. Спасибо, что и мне подсказал. В глубинке возможны перебои с электричеством.

Глава 4.

   Вертолет, сметая воздушным потоком снег, сел на берегу Медуницы. Таня, закинув за плечи сидор, вылезла из кабины на подножку - и поразилась тишине. То есть, в деревне никогда не бывает так шумно, как в мегаполисе или воинской части, плюс зима, но чтоб вертолёт - и ни одна собака не лаяла! Ни одна корова не мычала? Такой мёртвой тишины не было здесь даже до революции, не говоря уже о предвоенных годах! Сказать, что это настораживало - значит ничего не сказать. Таня сделала знак Гансу: не высовывайся! А сама спрыгнула на снег и еще раз оглянулась. Людей не было! Ни души! Что это - засада? Или село (не приведи Господи!) вырезано? Или все от мала до велика в лес ушли?
  -- Э-ге-гей! - крикнула Таня, сложив ладони рупором. - Товарищи! Есть кто живой?
   Медленно скрипнула калитка второго от реки двора, и на улицу вышел дядя Вася - младший брат Таниного отца.
  -- Танюха! Ты, что ль? Какими судьбами? - узнав племянницу, дядя Вася бегом кинулся к ней, взрывая валенками снежную целину. - Эк тебя важно возят, военную!
  -- Здорово, дядь Вась! Как родные? И почему село как вымерло?
  -- Эх, Танюха! Не знаешь ты нашей жисти! Ну, ладно. Пошли до отца с дедом!
  -- А погоди! Я не одна, с женихом! Ганс, вылезай!
  -- Он чо, немец? - удивленно уставился дядя Вася.
  -- Офицер дружественной австрийской армии Ганс Гердт! - представился Ганс.
  -- Ладно, потопали. В хате поговорим.
   И все трое пошли по заснеженной безлюдной деревне - прочь от вертолёта, от большого мира, - и кто знает, какой судьбе навстречу?

* * *

   Таню не оставляло ощущение, что от неё что-то скрывают. Не считают за свою, скажем так. Очень, вообще говоря, хреновое ощущение: зачастую вскоре после него кровь льется.
   То есть, встретили её родные радостно! В кои-то веки старшая дочь на родную землю выбралась стариков повидать! Но на вопрос: "Где мама?" ответ был "Завтра увидишь."
  -- Жива хоть?
  -- Жива... Не приведи...
  -- Что с ней?! - Таня всерьёз запаниковала.
  -- В город поехала. На заработки. С Пашкой. Завтра вернутся. - это отец сказал, и Таня почти успокоилась.
  -- Но почему вы мне не писали?
  -- Эх... Не знаешь ты нашей жисти... Рази ж дадут они батракам письмами переписываться?
  -- Каким "батракам"? и кто "они"?! - Таня почти кричала. Она почувствовала, что дела здесь, похоже, обстоят куда хуже и страшней, чем предполагал тов. Тарханов.
  -- Не знаешь... - уже не укоризненно, а просто тяжко как-то прозвучал голос отца.
  -- Да. - наконец решившись, сказала Таня. - Я многого не знаю. Последние десять лет я служу в армии, и о гражданской жизни представляю слабовато. Винюсь. Но если советская законность попрана - кем бы то ни было - я как офицер, и мой жених Ганс как офицер, клянемся здесь перед вами и перед честью нашей - пресечь злоупотребления, если придётся - и силой оружия!
   Таня в знак присяги поцеловала свой пистолет; Ганс поступил также, а затем они, повинуясь безотчётному импульсу, обменялись оружием. Селяне смотрели с удивлением: они никогда не видели воинских ритуалов ВДВ.
  -- Посмотрим. - со вздохом сказал отец. - На ночлег где расположитесь?
  -- Если можно - на дворе в бане. - ответила Таня.
  -- ...? Столько домов пустых - что ж вы в бане?
  -- Пустых домов? - Таня опешила. - А хозяева куда ж делись? Не целыми же семьями на заработки в город?
  -- Не знаешь?! - уже зло сказал отец. - Убивают нас!
  -- ...? Кто?
  -- Ваши! Третьего дня, как автобус приехал - выгнали Фрола Рябко с семейством, заголили всех и велели бежать кросс - "для сугреву". Когда кто падал - пристреливали. И так всю семью...
  -- А вы?! Мужчины?! - не сдержался Ганс. Его кулаки сжались, челюсть судорожно вздрагивала - он был страшен, как 4 сентября восемнадцатого года на Мангеймском плацдарме.
  -- Мы? - с сарказмом ответил дед Анфим, - Стояли в струнку без шапок, руки за голову, под прицелом таких же, как вот у тебя, мил человек, автоматов!
  -- Ё...! - Таня, не выдержав, сматерилась. - А если откровенно, дедушка Анфим: есть тут за лесом аль в лесу какая жизнь? На предмет: не найдется ли хоть пары обрезов к нашим стволам впридачу? Когда завтра автобус встречать пойдём?
   И по тому, каким голосом сказала Таня последнюю фразу, поняли все: КАК она автобус встретить собралась. И дед Анфим веско ответил:
  -- Не ходи! Хуже будет!

* * *

   Утром Таня проснулась поздно. Посмотрела на часы и испугалась: 10:21! Ганс, как заправский дневальный, чистил картошку. Спасибо ему: Таня, когда собиралась, про часы забыла, а Ганс это уловил и в Воронежском аэропорту, пока ждали вертушку, подарил ей наручные-будильник, самозаводящиеся, водо-ударостойкие, с металлическим браслетом, фирмы "Ролекс" - прелесть! Таня всегда, даже в штабе, вела военно-аскетический образ жизни, и очень удивилась, открыв в себе чисто женское пристрастие к красивым безделушкам. Хотя, если серьёзно, спецназовцу такие часы нужны не для шика...
   Эту ночь они провели в доме Таниных родителей: мама и брат были "в городе", а Фома Павлович ушел на ночь к брату Василию. Но, так или иначе, с минуты на минуту мог прийти автобус! Дядя Вася сказал, что он каждый раз приходит в разное время. Таня уже поняла, что когда они с Гансом прибыли на вертушке, селяне приняли их за бандитов. Только вот непонятно: что этим гадам надо? Рабов? - Боже сохрани маму и Пашку! Для сексуального надругательства? В этот момент Таня почувствовала, что её волосы встают дыбом: раньше она не думала, что кроме жизни может потерять еще и женскую честь. Впрочем, на сей счёт есть кое-что в воротнике гимнастёрки; да и Ганс, наверное, прикроет. Первый раз она ощутила удовлетворение от его участия в этом деле - всё же даже генерал-полковнику ВДВ нужно рядом крепкое мужское плечо!
   Что их обоих накануне вечером удивило - кроме слов Таниных родичей, которые Таня почти ожидала (хотя и не всё), а вот Ганс чувствовал себя, как его дед по матери, генерал-майор вермахта, кавалер трех железных крестов, когда уже после капитуляции узнал, что все его родные погибли в Освенциме. "За что боролись?!" было написано на Гансовом лице, когда они с Таней остались одни в избе.
   А поскольку Ганс понимал, что относятся к ним пока что как к чужим - очень мягко сказано; а как бы не за врагов или лазутчиков вражьих держали. То Ганс подготовил бадью с водой и железный крюк в избу внёс - на случай ежели ночью подожгут. И спал чутко, почти вовсе не спал - он привык не спать неделю. Лежали не раздеваясь - это как бы без проблем. А вот удивило их - что в хате (и, по словам деда Анфима, во всем селе) нет не только ни одного телевизора, но даже и радиоприемника ни одного! Сразу после гражданки, как "полосатые" (этим словом Танины родные называли бандитов) взяли власть, все средства связи из деревни они забрали, также почти все медикаменты, деньги, само собою ружья, топоры, косы и окромя перочинных ножи. Теперь на всю деревню - 67 дворов живых, из 223 живших перед войной - оставлен был 1 (один) тупой топор и 3 кирки (как издевательство) - дрова колоть. Точильных брусков не оставили ни одного никому, но раз в 2 месяца привозили на автобусе, и под конвоем селяне могли чуть подправить ножик или пилу. И то точить разрешалось не доостра, ибо проверяли полосатые на пульсах самих точильщиков: если ножик прорезал вену, то точильщик истекал кровью, а ножик забирали бандиты. Так уже троих добрых людей загубили, и в их числе Семёна Врубова, которого хата была у самой речки - вот почему никто и не вышел оттуда, когда Таня от вертолёта звала - молодую жену Семёна Олесю - подружку Танину школьную - новая власть, в село придя, в первые же пять минут повесила для острастки на площади у сельсовета!
  -- Оккупанты это! - сказал вчера Ганс, услышав всю эту жуть. - Фашисты! Нечисть! Стрелять буду!
   По лицам родных Таня видела, что они с этими формулировками согласны, но они промолчали, и Таня поняла: не доверяют. Ничего, после первой крови поверят, (Таня не сомневалась, что без крови автобусу на сей раз не уйти), но вот только переживём ли мы это доказательство? Так думала Таня, и её прежняя бравада уходила далеко в пятки, сменяясь чувством величайшей ответственности, смертельного риска и кровного долга. Как в Читинском десанте, только еще больше, отчётливей и серьёзнее.

Глава 5.

   Таня заняла огневую позицию на чердаке, под провалившимся и полусгнившим шифером. Ганс - тоже с автоматом - стоял в засаде у калитки. Так они договорились: когда полосатые выйдут с автобуса, Таня уничтожит вышедших и водителя, а Ганс, подбежав к автобусу, ликвидирует возможно оставшихся в салоне бандитов: с расстояния тут не поработаешь - у них, гадов, живой щит - заложники-селяне, и в их числе Танины мама и младший брат Пашка. Поскольку двор был наискосок от бывшего сельсовета, прямо на площади - площадочке, где Таня с подружками в школьные годы жгли костёр и гадали на парубков, а теперь там останавливался автобус, то позиция была вроде как хорошая. Таня устроила своё огневое гнёздышко так, что со стороны ничего и никого заметно не было: это сказал её дядя Василий Павлович, когда пришёл полчаса назад в избу за морковкой.
  -- А племя моё где? - строго спросил он замершего "в готове" Ганса.
  -- Военная тайна. Впрочем посмотрите, товарищ - если не заметите, ветер в наши паруса!
  -- В ваши! - осмотрев хату и двор, сказал наконец Василий Павлович.
  -- В наши. Общие у нас с вами паруса! - ответил Ганс.
   Со стороны дорожной развилки Медуницыно - Осколок послышалось тарахтение моторов. Ганс со своей позиции еще ничего не видел, но Таня уже увидела всё и поняла: их план не сработает! За автобусом, метрах в пятидесяти, ехали три вооружённых мотоциклиста. (И были они, действительно, в полосатых телогрейках - очевидно, "юморист"-координатор сделал формой своих разбойников тюремные телаги!) Теперь, если...
   Но думать о "если" времени уже не нашлось. Автобус затормозил в полутора-двух десятках метров от Таниной позиции, а мотоциклисты - на въезде в село, держа улицу под прицелом. Ганс нетерпеливо вертел головой: было всего минус четыре, и он не надел ушанку; а они договорились, что атакует он только после первого Таниного выстрела; мотоциклистов он не видел, но слышал треск их моторов и понял, что улица под боем. "Милый" - с неизведанной доселе нежностью подумала Таня, - "прости, что вместо счастья я принесла тебе лишь заботы и гибель!"
   Из автобуса вышел бандит с мегафоном.
  -- Эй, падлы ссученные! Все на площадь! Хто не выйдет до третьего гудка - сожгём в хате!
   Автобус немедля засигналил. И тут Таня - отчаянной длинной очередью, полрожка наверное, на пределе дальности (у неё был штурмовой "Кедр", эффективный лишь в ближнем бою; вообще она, конечно же, из рук вон плохо просчитала подготовку к операции, но поняла это лишь сейчас, когда ничего уже, увы, не исправишь) переполосовала полосатые лагерные телогрейки мотоциклистов! Все трое с поросячьим визгом повалились в снег, но явно были живы, ибо немедля прикрыли свою позицию в кювете опрокинутыми мотоциклами. Но Таня уже не смотрела на них: расширенными от волнения глазами она глядела на Ганса, выскочившего из калитки и всадившего очередь в бандита у автобуса. В этот момент автобус рванулся, разворачиваясь - корма его летела боком прямо на Ганса! Таня в последний момент успела прострелить колеса, и автобус замер. У Тани дрожали руки, а зубы отбивали чечётку - такого страха она не испытывала ни под Курганом, ни под Читой!
   Водитель закрыт от неё и её оружия всей толщей автобуса; если там внутри есть бандиты - они могут убить заложников... или... Ганса?.. Не помня себя от страха за любимого, Таня птичкой перелетела со своей позиции на крышу автобуса - и в следующее мгновение ощутила толчок в левый локоть. Но она даже не подумала сменить позицию - высадив прикладом заднее стекло автобуса, она не своим голосом заорала:
  -- Сдавайсь! Выходи по одному!
   А Ганс тем временем подбежал к двери кабины - и только тогда увидел руку с пистолетом, торчащую из окна. Он понял - бандит не выстрелит: шкура у него одна, а такие твари за свою шкуру дрожат. Он схватил водителя за руку, и рванув вниз, сломал эту руку о край окна. Раздался вопль, и Таня обмерла, впрочем, тут же сообразила, что Ганс никогда так бы не завопил, и обрадовалась: ещё один враг выведен из строя!
   И тут над нею вновь просвистели пули. Теперь Таня поняла, что главный враг - недобитые мотоциклисты, и открыла по ним огонь. Вдруг её автомат захлебнулся, и она сообразила: патроны кончились. Спрыгнув на снег, она сменила рожок и только тогда осознала: мотоциклисты могут перестрелять пассажиров! И она зигзагами, перебежками от калитки к калитке - ринулась к околице, откуда летел смертоносный свинец.
   А Ганс, сорвав дверь, выдернул в снег обмякшего и обдриставшегося водилу и осмотрел салон в поисках бандитов. Их не было - только полтора десятка измождённых людей в рваных и грязных ремках - явно батраки! Сидений, за которыми можно было бы спрятаться, в салоне не было - Ганс, представляя по книгам российские расстояния, подумал было: "как же эти люди, натруженные, тряслись стоя в этой душегубке, наверное, часа полтора?". И тотчас ему стало не до этих мыслей: он увидел Таню, мчавшуюся среди пуль, - грудью на стволы! Он заметил и один из стволов, хищно выцеливавших её - и разглядев у основания ствола бандитскую башку - раскрошил эту башку короткой очередью. А Таня уже приблизилась к врагу метров на двадцать; как дорого заплатил бы сейчас Ганс, чтоб поменяться с нею местами, или хотя бы прикрыть её своим телом! И в этот миг над мотоциклами взлетело пламя; Таня инстинктивно упала в снег, как учили в училище; но Ганс, подумав, что она ранена (мысли о худшем он допустить не мог), дико взревев, вышиб окно и рванулся к ней, поливая из автомата пылающую баррикаду бандитов и бежавшего к развилке дорог разбойника в охваченном пламенем полосатом бушлате.
   В этот миг над его головой со стороны леса просвистела пуля. Он прыгнул, плюхнулся в снег рядом с Таней, и, тяжело переводя дыхание, внимательно посмотрел на неё.
  -- Я в порядке! - вполголоса произнесла Таня. - Это ты из автобуса орал?
  -- За Тебя ж испугался, родимая!
   В этот миг рядом с ними взрыли снег еще несколько пуль, и они откатились в стороны, заняв позиции в придорожной канаве - с предписанным уставом шестиметровым интервалом.
  -- Не стреляй! Не стреляй! - раздался вдруг заполошный голос деда Анфима. - То наши! Свои!
   Из леса, держа оружие наизготовку, выходило до взвода партизан.

* * *

   Когда Таня увидела среди партизан своего отца, ноги её на мгновение стали ватными, и она крепко ухватилась правой рукой за плечо Ганса. Но уже в следующий миг пришла в себя и опрометью кинулась к Фоме Павловичу.
  -- Папа! Папа!
  -- ... Танюха! - отец прижал её к сердцу, крепко расцеловал в обе щеки, потом вдруг чуть отстранил, вгляделся внимательно, будто проверял - точно ли это его дочь? И вдруг, первым в этот день, увидел расплывшееся пятно и круглую дырочку на левом рукаве. - Ранена???
   Лишь перехватив отцовский взгляд, и увидев кровь, Таня вспомнила, что в начале боя, похоже, поймала-таки пулю, когда на автобус прыгнула. Но волнение и радость первой победы настолько заглушили боль, что она ответила:
  -- А, ничего. Чуть зацепило.
   Подбежал Ганс, тоже увидел кровь на Танином рукаве, ахнул и подхватил Таню под мышки.
  -- Не требуется. Пока на своих ногах держусь!
   Вообще-то от самой смены власти сельсоветская изба была заколочена, но тут явилось железное зубило, дверь распечатали, и все - партизаны, Таня, Ганс, батраки, дед Анфим - набились туда. Впрочем, Ганс тотчас выскочил, залез на крышу и занял позицию с автоматом.
  -- Чего ж ты от нас убежал, зятюшка? - окликнул его Фома Павлович.
  -- Кто-то ж должен в дозоре стоять! - ответил Ганс.
  -- То добре! Сеня, Миша - в караул! А ты, товарищ дорогой, слезай и айда к нам: расскажешь откель и с чем пожаловал...

Глава 6.

   Танин рассказ село слушало дважды, ловили каждое слово - настолько удивительными казались селянам столичные дела. Когда Таня сообщила своё звание - не поверили, и успокоились лишь прочитав запись в военном билете. Впрочем, вспомнив её доблесть в недавнем бою с полосатыми, согласились: достойна! Ганс свою министерскую должность не назвал, тем более, что в министрах он ходил последний месяц. Однако под конец схода Фома Павлович отвёл его в сторону и тихо сказал:
  -- А я слышал, ты в Австрии от министерства отказался, моей дочи ради?
  -- Так точно!
  -- Не говори о том! Дураком сочтут! А дрался ты славно!
  -- А где вы, отец, про дела мои австрийские слышали?
  -- В отряде транзистор есть: Москву ловит. И про скандал на пленуме слышали... Да Москва - далеко!
  -- Не скажите... А кстати: народ не разошелся ещё? ТОВАРИЩИ!!!
   Когда Ганс зачитал указ Тарханова о народной милиции, люди не сразу поняли, какое это имеет к ним отношение, но когда он предложил тут же на месте избрать партизан официальными защитниками порядка, с перспективой помощи от регулярной армии, зашевелились все. Оказалось, что на самом деле партизан куда больше, четыре соседних села - Медуницыно, Осколок, Коровково и Берёзы Тенистые - сформировали общий отряд в 359 штыков, а здесь сейчас - лишь одна разведгруппа, и, как повинился Фома Павлович, изначально они пошли в деревню, чтоб захватить в языки Таню и Ганса, которых сочли лазутчиками. А сам Фома Павлович - всего отряда комиссар.
  -- Так я и думала, - прошептала Таня.
   Ей уже сделали перевязку, и местная фельдшерица тётя Катя, лечившая Таню еще в дошкольные годы, тщательно ощупав руку, сказала:
  -- Ничего опасного. Кость цела. До свадьбы заживёт.
   Таня уже начала надеяться, что они с Гансом действительно доживут до свадьбы. Так или иначе, она связалась с Тульской дивизией, и заказала срочно доставить в Медуницыно оружие на стрелковый батальон и четыре комплекта боеприпасов. Вскоре у реки застрекотали вертушки, и из них попрыгали десантники. Партизаны схватились за обрезы, но Фома Павлович объяснил, что это им прибыло оружие и подкрепление. Он и Танин двоюродный брат Ромка погрузились в вертушку и полетели в отряд - доставить оружие, потому что вызывать весь отряд в село было бы явно неразумно. Комбат майор Аникеев был Танин старый знакомый - учился в Рязанском институте на курс младше её, и когда после выпуска её оставили при институте инструктором, она еще год успела проучить его и весь тот курс затяжным прыжкам и "кентаврам". Сейчас он смотрел на неё и на Ганса широко открытыми глазами, как на богов, и Таня почему-то вспомнила поговорку: "Десантник одну минуту - бог, пять минут - орёл, и двадцать четыре часа - ломовая лошадь".
   Рука тем временем начала болеть, и Таня то и дело отходила в сторону и жадно набивала рот снегом. Это было первое в её жизни ранение, и она, честно говоря, очень волновалась. Тем временем Ганс с майором Аникеевым уже слетали на мост через Оскол, где проходила единственная проезжая зимой дорога на четыре деревни, и выставили блокпост из числа солдат-срочников. Ребята эти были надёжные - их родная Рава Русская под Новгородом также стоном стонала от тамошнего координатора Жеребенко. Ганс их успокоил - Таня успела сказать ему, что Новгородчина в надёжных руках, хотя и не сразу их город - Ирина Платунская первоначально направлялась в Старую Руссу.
   А блокпост на дороге был остро необходим, не затем, впрочем, чтоб остановить бандитов - пешком замерзшую реку можно было перейти где угодно, - а чтобы подать сигнал. Ибо среди сгоревших мотоциклов партизан Коля - сын Таниных соседей - нашёл остатки мобильника, и ясно, что бандиты успели сообщить в свой центр. Райцентр Лесогорье, Старый Оскол или прямо Белгород? Это уже невозможно было узнать, хотя батраки рассказали, что наживали горбы в Старом Осколе, где на металлургическом комбинате смёрзлась шихта, и их заставили дробить рудную массу ручными ломами.
  -- Сволочизм! - воскликнул Ганс, услышав это. - Там же токсичные ингредиенты!
   А услыхав далее от Таниной мамы, что никого из работников ни разу не кормили, а ослабевших бросали в печь, добавил:
  -- Директора судить. Как фашиста. Трибуналом. И повесить за яйца! Кто "За"?
   Предложение приняли единогласно.

* * *

   Таня спала неровно, то и дело вздрагивала и просыпалась. Так тревожно она не спала даже на войне, впрочем сейчас здесь тоже была её война, и потом рядом был Ганс, он мягко касался губами её лба, и она снова ненадолго забывалась тревожным сном. А Ганс был почти спокоен, он полагал, что полицаи (так он перекрестил полосатых) уже в атаку на село не попрут, раз обжёгшись, тем более что по своему транзистору он ловил Всесоюзное Радио и уже знал об указе Бюро ЦКС о смещении ВСЕХ координаторов и временной передаче их функций спецпредставителям Бюро (в частности, по Белгородской области - командующей ВДВ генерал-полковнику Охотниковой; эту новость он собирался преподнести Тане утром, ибо знал её, что после этого ей уже не заснуть будет). Из ста семидесяти шести советских областей, краёв и республик - полыхало уже больше ста, и Ганс подумал, что во всех остальных начнётся к утру. Впрочем, он тотчас поправился - не во всех: у Тани в Кургане, и ещё в семи регионах, координаторы которых не опирались на криминал, было и должно было остаться спокойно! Улетая в Воронеж, Таня приказом оставила своим и.о. в Кургане генерал-майора авиации Завидова - командира тамошней истребительной авиадивизии, и сейчас Ганс с удовлетворением слышал, что тот Завидов таки утвержден как полпред Бюро. Ещё недавно Ганс завидовал ему белой завистью - генерал авиации виделся с Таней еженедельно, а то и не по разу в неделю! - впрочем Ганс не ревновал - он был уверен в Тане, своей единственной Тане! А сейчас, по мнению Ганса, завидовать должен был уже сам Завидов - ведь он фактически сидел в тылу, тогда как Ганс и Таня сражались вместе, и это, по-солдатски полагал Ганс, было лучшее время в их жизни.
   Сейчас он обсуждал с майором Аникеевым и Фомой Павловичем планы завтрашнего броска на Старый Оскол. Впрочем, видно было, что Таниному отцу не даёт покоя какая-то посторонняя мысль.
  -- Товарищ Гердт! - наконец не выдержал комиссар.
  -- Слушаю.
  -- Вот вы, ну, немец?
  -- Так точно! - на самом деле, Ганс был "йеке" (немецким евреем), но для русских товарищей - немцем, также как, например, советский посол в Вене армянин Мнацаканянц был для восточноевропейцев русским.
  -- А что ж вы в России воюете?
  -- Родина моей Любимой - моя Родина! - не задумываясь ответил Ганс. - Народ моей Любимой - мой Народ!
  -- Смотри, товарищ!.. Ты - слово сейчас сказал. После сего - не можешь кинуть Россию!
   Вместо ответа Ганс взял Фому Павловича за руку и вывел на крылечко. Он спустился на грядку, встал на колени прямо в снег, разрыл этот снег голой рукой и поцеловал землю. А затем - пальцами отковырнул кусочек неподатливо мёрзлой почвы, высоко поднял его обеими руками над головою, ещё раз поцеловал - и съел. Это был ритуал присяги спецназа, и означал он: "Клянусь хранить Родную Землю и лечь в Неё". Комиссар никогда в спецвойсках не служил, и этого ритуала доселе не видывал. Но понял всё, спустился с крыльца и подал Гансу руку. "Пошли в дом, товарищ!"
   Военный совет продолжился...

Глава 7.

   Старый Оскол они взяли на удивление быстро. Видимо, бандиты уже поняли, что их песенка спета, и сдавались после первого выстрела поверх голов. Пока операция была почти бескровной - только троих слишком уж отстаивавших свой произвол полосатых положили, да молодой партизан Миша Ерёмных подорвался на растяжке. Всё освобождение города силами двух, фактически, батальонов - десантного и партизанского - заняло меньше полуторых часов, и Фома Павлович, помнивший ещё чеченскую кампанию, одобрительно крутил ус: "Добре поспели!"
   Сейчас они вчетвером - Ганс, Таня, Фома Павлович и майор Аникеев - сидели в кабинете координатора города и строили дальнейшие планы. Пока что офицеры-десантники, как члены партии, допрашивали в соседних кабинетах арестованных местных аппаратчиков-ворюг, выясняя масштабы их грабежей и нанесенный населению ущерб - пока хотя бы только непосредственный - ограбления, подневольный рабский труд, изнасилования, убийства... Одновременно по горячим следам собиралась информация о полосатых - было ясно, что эта сволочь теперь наверняка переоденется и попытается раствориться в хмельных от нежданной свободы толпах. Главных людоедов уже арестовали и заперли в одиночные камеры в подвале горкома - раньше там томились захваченные полосатыми партизаны.
   Два майора - Фому Павловича Таня произвела в офицерский чин не по родству, а по уставу - как комиссара батальона, ибо партизанский отряд "Осколок Свободы" стал теперь регулярным батальоном особого назначения народной милиции Заречного района Белгородской области - удивлённо разглядывали наворованные координаторскими прихвостнями ценности.
  -- На кой? - вопрошал Аникеев. - Что, у жён их - по двадцать ушей на каждую? Нах им сотни серёжек с брильянтами да сапфирами? Нах?
  -- Ты другое скажи, товарищ десантник! Ты что, не знал раньше, что творилось в стране? Ты вот с какой части?
  -- С Тульской дивизии. У нас тоже начальство воровало, но чтобы ТАК! ... А может даже и так, только военный человек в мирное время почти как зэк - из городка без приказа не выходит! Непорядок это, конечно, но так уставом прописано...
  -- А беспредел терпеть - каким уставом прописано?!
  -- Дак как признали беспредел - так и пошли устранять, о чём и речь! Я тут сейчас что делаю?
   По воинскому интернету сообщили, что в Сортавале тяжело ранен маршал Оспанов - разжалуя офицеров авиачасти за использование рабского труда на расчистке аэродрома, он не успел увернуться, и бывший начштаба полка разрядил пистолет в своего главкома. Дискуссия в кабинете вспыхнула было снова, тем более что Ганс и Таня всё ещё не вернулись из отдела юстиции, где они собирали протоколы дознания и пересылали их по факсу в Верховный Надзорный Комитет. Прежде всего были отосланы вчерашние материалы - свидетельства селян-батраков и показания пленного шофера полосатых. А майоры скоро сошлись на том, что рыба так или иначе гниёт с головы, и если - слава Богу - Бюро ЦКС не коррумпировано, то региональный эшелон власти всегда надо периодически менять и перетряхивать, хотя конечно лучше не дожидаясь таких преступлений; а в дни гражданской войны было наделано столько перегибов, (у Аникеева был и свой счёт - его отца - завРайОНО - сжёг в Уфе Грацианский), что полстраны под трибунал всё равно не отдашь, а исправлять надо, и срочно, ибо вовсю проливается кровь!
   Внезапно Ганс, тяжело дыша, появился на пороге кабинета. За ним - бледная от волнения, со слезинкой в углу правого глаза - вошла Таня.
   Отставить разговоры! Бандиты взрывают Белгород!

* * *

   Штурм Белгорода, прежде назначенный на завтрашнее утро, необходимо было делать немедленно. Бывший координатор Хмаров и его банда, поняв что обречены, решились уничтожить город, по принципу "не нам, так никому". На часах было 14:13. Бойцы уже садились в машины - обычные автобусы, обитые бронежилетами - специальной бронетехники в Старом Осколе не было, ибо в Белгородской области вообще почти не стояло войск - дивизия стратегических ракет явно не в счёт! Вдруг мобильник Тани заиграл "Марсельезу".
  -- Спецпредставитель Бюро ЦКС генерал-полковник Охотникова. Слушаю. Быстрее!
  -- Говорит командир Прохоровской танковой бригады полковник Осянин. Мы только что зачистили Курск. Вам помочь?
   Полковник Игорь Осянин был старше Таниного отца. Он успел повоевать полгода срочником еще в Афгане, потом прошёл все горячие точки первого СССР и СНГ, и после революции шестого года в звании больше не рос, хотя воевал в шестом году бок о бок с самим Ефремом, - "ельцинский" послужной список полковника отпугивал всех советских кадровиков.
  -- Разумеется! Через сколько вы будете в Белгороде? - из окна доносился шум моторов и удушливо воняло выхлопами, как в неисправном вертолёте.
  -- К окраине можем выйти через полтора часа.
  -- Сверим часы. Сейчас четырнадцать восемнадцать. Встречаемся у восточного въезда в пятнадцать пятьдесят.
  -- Есть!
   И Таня кубарем скатилась по лестнице - искать на погрузке Ганса.

* * *

   Пока на полной скорости, не щадя моторов, рессор и седалищ, неслись к Белгороду - Таня успела передать Гансу разговор с Осяниным. Помощь Ганс одобрил - да и кто бы в таком положении от неё отказался? - и стал обсуждать тактику.
  -- Партизаны - в "коробочках", десантники - на броне. Мы с Тобою - в разных машинах.
  -- Милый! Родной! Почему в разных?!
  -- Это приказ! - единственный раз в жизни Ганс повысил на неё голос, и тут же густо покраснел, - прости, родная, у них там наверняка есть достаточно кумулятивных боеприпасов. Одно попадание - и все, кто в коробочке - покойники. А так я Тебя прикрою! Если бы мы делали сплошную зачистку - все бы сидели на броне, да и риска РПГ куда меньше. Но тогда не успеем спасти город!
  -- Понимаю. Извини, родной...
  -- По улицам коробочки пойдут зигзагом - интервал по ширине улицы, дистанция три корпуса. - Ганс по рации уже диктовал боевое расписание Осянину. - По домам из орудий не стрелять - ясно?! Задача - занять обком! Будем там, схватим Хмарова - взрывы прекратятся! Я этих гадов раскусил!
   ... Но это было час назад, а сейчас они мчались, лавируя в "коробочках"-танках по узким улочкам и переулкам горящего Белгорода. Главные городские магистрали были завалены взорванными зданиями, и то и дело Таня видела в перископ торчащую из развалин ногу или руку - окровавленную, или, наоборот, неестественно белую от цементной пыли.
  -- Скорее! Скорее! Вы хоть вообще этот город знаете? Бывали здесь хоть раз?
   Ганс ехал впереди по левой полосе. Автомобилей видно не было - только изредка дороги были перекрыты тяжёлыми грузовиками, и танки давили их, или, если в кузове были камни - расстреливали из пушек в упор, как и встречавшиеся порою завалы. Их никто пока не обстреливал; каждый четвёртый танк полковник Осянин ещё в Курске оборудовал мощным мегафоном, и сейчас непрерывно крутил объявление:
  -- Товарищи честные граждане! Мы пришли, чтобы освободить вас от диктатуры бандитов, убивавших и грабивших вас уже больше двух лет! Мы не причиним зла ни одному порядочному человеку!
  -- Обращаюсь к сторонникам преступного экс-координатора Хмарова! Сдавайтесь! Каждому сдавшемуся мы гарантируем справедливый суд! Прекратите взрывать город! Каждый, кто будет пойман при закладке взрывных устройств или подаче сигнала на взрыв - будет повешен на месте!
   Гансу это объявление показалось, как бы помягче выразиться, несколько оккупантским, но он положился на опыт Осянина (не говоря уже о том, что придумывать что-то новое было попросту некогда).
   Так или иначе, взрывы то тут, то там порою ещё раздавались. Всякий раз, когда одна из колонн проезжала мимо уцелевшего крупного здания - несколько бойцов спрыгивали с брони и бежали проверять на предмет часовых закладок. Колонна продолжала движение, и командиры взводов поддерживали радиосвязь со своими летучими отрядами. Проверив дом, такой отряд, как правило, бросался к соседнему неразрушенному зданию, проверял, и так, вопреки первоначальному плану Ганса, частично делалась зачистка.
   Внезапно Ганс оттолкнул механика-водителя и выкрутил рычаги до упора. Штабная БМП, содрогнувшись, рванулась вправо, пролетела в полуметре перед Таниным танком и понеслась по правому газону. Полковник Осянин недоумённо взглянул на Ганса, и вдруг краем глаза увидел в боковой перископ плиты только что взорванной девятиэтажки, сыпавшиеся на только что покинутую ими левую полосу. Теперь уже Таня ехала левей, и Гансу это очень не нравилось - левая сторона вызывала у него нехорошее чувство, как на улицах революционного Бремена в пятнадцатом году. Поэтому как только эти руины кончились, он вновь "подрезал" перед носом Таниного танка и полетел по левой полосе вперёд - теперь он уже не выпускал рычагов. На броне его БМП с самого начала не было десанта; ехавшие на Танином танке партизаны давно ушли на зачистку; почему-то это его не беспокоило.
   Впереди поперек дороги стоял КамАЗ с тентом, но по тому как прогибался от ветра тент, Ганс решил: "пустой". И, поддав ходу, обрушил на КамАЗ таранный удар БМП.
   И в миг удара перед носом Гансовой БМП рванулось пламя, нос задрался вверх и машина тяжко опрокинулась - кормой вперёд, в огонь. Ганс, не пристегнувшийся ремнями, пролетел взад-вперёд через весь объём машины, на мгновение лишился сознания, но сразу очнулся. "Горим!" Он отпихнул боковой люк, выглянул. Полосатых не было видно. Он выдернул в люк механика-водителя, потом наводчика - оба были без чувств. В это время полковник Осянин вытащил стонавшего радиста. Около них тормозил танк.
  -- Обеспечить охрану раненых и вызвать санмашину! - скомандовал Ганс десантникам на броне. - Я - в эту машину, Вы - в следующую! - также скомандовал, но уже Осянину, сполоборота, сам ухватившись уже за поручень.
   И вдруг перехватил обращённые на него шальные взгляды десантников. Глянул сам вниз - и обомлел: из его распоротого шире чем на ладонь живота торчали две кишки и какой-то рычаг! Что за чёрт! И ведь ни намёка на боль!
  -- Отвоевался на сегодня! - бросил в сердцах Ганс, отошёл от танка (на который уже залезал Осянин) к раненым, присел на бетонный блок и стал приматывать внутренности к животу махеровым шарфом - Таниным подарком. "Вся моя кровь - Тебе" прошептал.
   И вдруг весело ему стало: "рекорд в книгу Гиннеса", подумал, "в мире не слыхивали, чтоб с выпущенными потрохами человек ещё двух раненых из коробочки вытащил!"
   А Таня, как увидела опрокидывающуюся от взрыва Гансову коробочку, так ей и поплохело. Минут пять ничего не видела, кроме коробочки в пламени. Наконец очнулась, схватилась за мобильник, нажала быстрый вызов.
  -- Ганс! Ганс! Что с тобой? Милый! Родной! Ты жив? - кричала сквозь слёзы, не дожидаясь сигнала ответа и не стесняясь экипажа своего танка.
   Разбившийся при опрокидывании машины мобильник Ганса не отвечал.

* * *

   "Полосатый Дом". Действительно ведь полосатый - Хмаров выкрасил свою резиденцию в чёрно-голубую полоску, как бушлаты своих головорезов. Пока Таня ревела и рыдала в безответный мобильник, танк её уже на центральную площадь выскочил. Увидела Танюша вражье логово - и вмиг высохли слёзы! На ходу птахой вешней выпорхнула из люка. А позади десант спешивается.
  -- Вперёд! За Родину! За Свободу! За... Ганса!
  -- УРРААА!!! - полтыщи глоток орут. - За Родину! За Свободу! УРРРРААААААА!!!
   Вдруг откуда-то сбоку - какие-то женщины зарёваные.
  -- Сюда! Товарищи! Родненькие! Сюда! Помогите Бога ради! Деточки ж наши!
  -- В чём дело? Что такое?
   Оказалось - в боковом крыле полосатого дома Хмаров устроил тюрьму для несовершеннолетних, обоего пола, отказавшихся разделить с ним постель... И сейчас она заминирована! А там - до двухсот детей!
   Лавиной горной ринулись партизаны к тюрьме. Да только добежали к стене передние - взорвался последний хмаровский застенок. Крики раненых бойцов. Грохот и гул рушащегося бетона. Пыль и дым подымаются к сумеречному небу. Блоки, летящие вперемешку с обрывками тел. И сквозь весь этот ад - тоненькое детское: "Маа...". И - под летевшим из полосатых окон свинцом - затихло всё на мгновение. А потом - будто взорвалась площадь:
  -- Вперёд!
  -- В атаку!
   И уже не "Ура" раскатывается, а "ОТОМСТИМ!!!"
   Как до дома добежала, Таня не запомнила. Запомнила только, что три рожка по окнам вражьим исстреляла, да пять или шесть гранат с подствольника закинула. Узнали от матерей осиротевших, что в главном корпусе заложников нет - одни ироды. Ног Таня под собой не чуяла - как будто крылья гнева её на крыльцо взнесли! Но вот - кованая дверь, изнутри автогеном заваренная. А рядом Фома Павлович и майор Аникеев железную решётку с окна рвут. Подставила плечо. Слетела решётка! Внутрь! "За мной!" Теперь - вперёд! Срывай дверь! Гранату туда! Вперррёд!!!
   Может, слух от гранат притупился, но показалось Тане, что не взрывают больше в городе.
  -- Победа! Товарищи! ПОБЕДА!
   А сама - вверх по лестнице, с автоматом наперевес.
   И - всё. Тьма. Только вспышка пламени яркого во всём теле, будто вдоль хребта удлиненный заряд рванул. И уже - полная тьма.

Глава 8.

   Маршал Иоганнес Гердт никогда не плакал. Даже ребёнком. Впервые заплакал - когда, сам лёжа под капельницей, услышал, что Таня безнадёжна. Но, слава Богу, оказалось - не безнадёжна. "Ранение несовместимо с жизнью" - заключил консилиум. "СДЕЛАТЬ ВСЁ ВОЗМОЖНОЕ И НЕВОЗМОЖНОЕ!!!" - приказало Бюро ЦКС и лично отправлявший Таню товарищ Тарханов.
   Теперь Таня лежала на стерильной противопролежневой постели - с остановившимися глазами, без дыхания. Её сердце не билось. Жизнь поддерживалась системой искусственного кровообращения, гнавшей по жилам белесый кровезаменитель. Она находилась под действием миорелаксанта - препарата, полностью отключающего мышцы. Это было необходимо, чтобы предотвратить смещение прошитых бронебойной пулей органов. Только после заживления лёгкого Таня сможет вздохнуть сама!
   Ганс, уже полностью выздоровевший, стоял над нею в белом больничном халате. Он смотрел в её остекленевшие глаза, на её запёкшиеся полуоткрытые губы - доведётся ли ему еще поцеловать их?
   Миорелаксант отключает мышцы, но не отключает сознание... Она, наверное, чувствует страшную боль! Видит ли Она - его? Он нависает лицом над самыми Её зрачками, и ему кажется, что в них промелькнуло что-то осознанное?!
   Эта ночь на десятое августа - годовщина их первой близости. Как Она тогда стеснялась! И как удивился он, что Она была ещё девушкой - в двадцать восемь лет! А двадцать девятый день рождения Она встретила здесь - парализованная, не способная шевельнуть губами, не в силах вымолвить "ЛЮБЛЮ!"
   Как сказала Она после первого ранения в деревне? "Пока на Своих ногах держусь!" А теперь правила неподвижности и стерильности запрещают ему омыть эти ноги слезами и покрыть поцелуями!
   А как плохо он простился с Ней перед последним боем! Ганс уже забыл, что сразу извинился перед Таней за приказной тон; забыл, что потом ещё объяснял Ей причины такого решения; сейчас его лицо горело от стыда. Слышит ли Она его сейчас? Возможно... Он встал на колени.
  -- Танечка! Танюшенька! Родная! Миленькая! Единственная! Извини! Извини ради Бога! Только не уходи! Только...
   Как истый артиллерист, раньше он поклонялся лишь своему миномёту. Но в эти месяцы, впервые в жизни, взывал ко всем богам - от Иеговы и Христа до Будды и Вицилопочтли:
  -- Спасите же Её! Кто-нибудь! Ну, спасите же! Танечка! Танюшечка! Единственная моя!
   А Таня всё слышала - она уже около двух месяцев была в сознании, очнулась ещё до шестнадцатого июня - своего дня рождения, потому что слышала и видела, как Ганс, тогда еще опиравшийся на трость, поздравлял её с днём рождения. Она видела его тоску и скорбь, и сама страдала от невозможности хотя бы взглядом утешить любимого. Боли она почти не чувствовала - только странное тянущее ощущение в простреленном вертикально от плеча до бедра теле.
   Первый раз, очнувшись и увидев над собой Ганса, она обрадовалась: Живы! Но сейчас ей порою приходила на ум жуткая мысль - может быть, им обоим лучше было бы умереть тогда вместе? Может быть, в таком случае сейчас они вдвоём наслаждались бы любовью на небесах? Она гнала эту мысль, "ведь Ганс жив и я ему нужна живая!".
   Вошла медсестра с результатами рентгеновского обследования. Ганс, коленопреклонённый у одра возлюбленной, не сразу понял.
  -- Могу Вас обнадёжить. Лёгкое практически зажило. Завтра снимаем миорелаксант. Послезавтра товарищ Охотникова заговорит!

* * *

   Таня и Ганс гуляли по зимнему саду "отделения выздоравливающих". Магнолии и тюльпаны были немыми свидетелями их объятий и поцелуев. По правилам, Таня еще должна была опираться на трость; в действительности, она опиралась на руку Ганса, и врачи знали об этом и не возражали. Её выздоровление вообще было чудом, по всем медицинским канонам такого не могло быть, и когда она впервые встала с постели, лечившие её врачи получили правительственную грамоту.
  -- Сегодня второе февраля... - прошептала она.
  -- Годовщина нашей первой победы! - ответил он и осёкся: вспомнил, какая Завтра годовщина.
  -- Через месяц мы с тобою окончательно регистрируемся...
  -- Милая, Драгоценная моя!
  -- Я даю тебе последний шанс отказаться...
   Что?! Скажите, что он ослышался!
  -- Таня! Танюшенька! Танечка! Не уходи! Родная! Молю! Или убей меня на месте!
  -- После ранения ты видел меня только перевязанной, Гансик... Что ты скажешь, когда увидишь - я... вся... в таких... рубцах! - и она заплакала навзрыд, как девочка, провалившаяся, как ей кажется, на главном в жизни экзамене.
   А Ганс видел все её шрамы - ещё когда она лежала без дыхания... И сейчас он просто крепко целовал её мокрое от слёз лицо.
  -- Не смущайся, родненькая! Это - как боевые ордена! Ты же не стесняешься своей Золотой Звезды?!
  -- Смотри... Ты сказал... - Таня ещё плакала, но на её лице уже появилась слабая улыбка. - Теперь мы навсегда вместе!
  -- Танечка! Танюшечка! Милая! Единственная!
   Их губы и взгляды встретились и слились, подобно тому как почти два года назад встретились и нерасторжимо слились их души.
  -- Я - Твой! Ты - моя! - сказали его глаза.
  -- Я - Твоя! Ты - мой! - ответили её глаза.
  -- Всё моё - Твоё! - сказал его взгляд.
  -- Всё моё - Твоё! - ответил её взгляд.
  -- Я не смогу жить без Тебя! - прошептал Ганс.
  -- Мы вместе будем жить и вместе уйдём в вечность! - ответила Таня.
  -- Твоя Родина - моя Родина! Твой Народ - мой Народ!- прошептал Ганс.
  -- Наша Родина! Наш Народ! - ответила Таня.

часть вторая

ИВАН

(Так становятся Русскими)

  
                                                                     "Этой моей кровью
                                                                      Я обручён Тебе, РОДИНА!"
                                                                             В.Е. Жаботинский
  

Глава 1.

   Самым большим ударом для Тани и Ганса было то, что после госпиталя медкомиссия признала их обоих "ограниченно годными к военной службе". Это означало - что им никогда больше не воспарить на белокрылых парашютах над полями и лесами! Учитывая их звания - Таню за Белгород произвели в генерала армии, а Ганса Объединённый Штаб Интернационала перевёл в СССР "в сущем чине", т.е. маршалом - теперь их уделом могли быть только штабные коридоры. Войсковик поймёт, каково так вот, на лету, попасть в золочёную клетку "Арбатского военного округа"!
   При бракосочетании Ганс взял Танину фамилию - к удивлению самой Тани, такого поступка никак не ожидавшей. Но Ганс объяснил - и от этого объяснения Таня вообще "чуть в осадок не выпала":
  -- Я кровь на Русской земле проливал, - сказал Ганс, - воевать-то и в Германии доводилось, а вот кровь впервые пролил за СССР. Так уж уважьте - запишите мне, пожалуйста, русскую фамилию!
   Теперь в его документах стояло: "маршал артиллерии Иоганнес Охотников". Штабисты тайком прыскали от смеха, но боевые заслуги Ганса были общеизвестны, и на публике никто смеяться не смел.
   Тем временем у них появилось прибавление - 8 ноября 2023-го Таня родила двойняшек. Первую дочку Таня с Гансом назвали Викторией - "Победой", а вторую - Надеждой - в смысле "на лучшее будущее". Поскольку роды прошли без осложнений и малышки были здоровенькие, Таня понадеялась было на возвращение в десант, но увы - доктора оказались неумолимы. Может быть, это было и к лучшему - ведь Гансу-то десант хоть как "не светил", а разлучаться - даже на время учений - им очень не хотелось.
   На собственных территориях стран Интернационала в те годы царили "тишь да гладь да Божья благодать". Антитеррористическая операция февраля 2021 года в СССР явилась хорошим уроком для всех претендентов на беспредел, и теперь единственным боевым применением Армии Освобождения - вооружённых сил Интернационала - оставались кампании интернациональной помощи левым революционерам Африки.
   Министр Крашенинников предоставил Охотниковым, по чиновническим меркам, хорошие должности - Таня теперь начальствовала в Главном Управлении Военного Образования, а Ганса Бюро ЦКС вот-вот должно было утвердить в должности начальника ГлавПУРа - на место ушедшего непонятно куда маршала Иконникова. "Вот, кстати, интересно", думала Таня, "что на самом деле делает сейчас Иконников?" Он еженедельно появлялся в министерстве и Генштабе - так, как будто забегал между делом - как будто сейчас партия поручила ему нечто архиважнейшее, в сравнении с чем военное ведомство было так себе - вторая вода на киселе... Таня в душе возмущалась такому отношению к службе - в конце концов сама она была военной с 18 лет!
   Но в тот день - 4 июля 2025 года - маршал Максим Иконников с заговорщическим видом вошёл в свой бывший кабинет, где теперь начал устраиваться Ганс.
  -- Салют преемнику!
  -- Здравствуйте, товарищ Иконников... - Ганс чувствовал необъяснимое раздражение всякий раз, когда общался со своим предшественником. Даже тот факт, что в феврале 2021 года Максим лично поднял свою родную Абхазию против мафиозных координаторов - не мог успокоить Ганса, когда он видел эту танцующую на каблуках походку.
  -- Послушайте, товарищ Охотников. - ирония внезапно исчезла из голоса Максима. - Я знаю, что Вы и Ваша супруга - не охотники до штабной бумагописанины?
  -- Короче!
  -- Есть горячее дело. Я пока идти не могу - здесь не место объяснять. Скажу впрочем, что я ТАМ был четырежды, и в последний раз "залетел".
  -- Вы меня на уголовщину подбиваете?!!
  -- Упаси Боже! Короче, я буду ждать Вас и Вашу супругу завтра в 11:00 в кабинете академика Чарина в Лаборатории  11 Института Специальной Физики на Якиманке. Пропуска получите на вахте - по предъявлении военных билетов. Советую не отказываться - ТАКОЙ шанс бывает однажды в жизни! Вы ведь не хотите навсегда расстаться с Чистым Полем?
  -- Вы на что намекаете, не понял? - спросил Ганс, но Максим уже удалялся по коридору.
   Вечером Ганс пересказал Тане беседу с Максимом.
  -- Пустой человек. Хорошо, что его сняли с ГлавПУРа.
  -- А мне что-то кажется... - Таня не договорила.
  -- Что? Что, милая?
  -- Что за этим что-то есть. Слушай, я ведь до Февраля видела этого Иконникова почти ежедневно. Никогда раньше он таким не был...
  -- Как бы нам такими же "петухами" не стать. Если его послушаем.
  -- Не "петух" он... За этим есть какая-то тайна! А он просто напускает вид...
  -- Ты что, серьёзно хочешь потратить завтрашний день на экскурсию по институту антигравитации? Ещё если бы хоть те академики поставили в войска хотя бы одну эскадрилью своих изделий!

* * *

   Наутро они всё же пошли в Институт СпецФизики. Вообще говоря, Ганс планировал использовать визит в практических целях - "поторопить" учёных с разработкой действительно нужного Вооружённым Силам оборудования. Но когда они вошли в кабинет академика Чарина, сидевший рядом Максим молча раздал всем присутствующим наушники и включил видик.
   60 минут продолжалась лента. Но когда она кончилась, Таня непроизвольно взглянула в зеркальце. "Не постарела. Слава Богу!" Ей казалось, что пролетело 60 лет!
   Да, 60 лет. Те самые 60 лет - дистанция Времени, на которую уходили в Прошлое сотрудники Лаборатории Времени - 11-ой Лаборатории. Таня и Ганс видели Максима - среди референтов Суслова в 1964 году. "Покажи денди лондонского, Макся!" И Максим начинал вышагивать на каблуках, тем самым шагом, который раньше так бесил Ганса. Но теперь Ганс уже не возмущался - он понял Максима, для которого ужимки и вечная ирония "шестидесятников" были легендой конспирации в самой дальней из возможных разведок - в разведке Времени.
  -- Что же Вы ничего не говорили, товарищ Иконников! Это же тянет на Золотую Звезду Героя! Как первый полёт Гагарина!
  -- Э-эх, товарищи... Понимаете, пока не известно Главное: какое Изменение в Прошлом может повлиять на Современность? И вообще - возможны ли хоть какие-нибудь Изменения?
  -- Как же не возможны? Сам факт Вашего появления в Прошлом - это же уже Изменение?! А тем более Вы там знакомства заводили, бумаги подписывали - которые бумаги потом, может, и Брежневу на стол шли...
  -- Э-эх... Понимаете - до отбытия наши сотрудники ксерили все документы, к которым я мог поиметь отношение в Прошлом. По возвращении сверили - изменений не нашлось! Проверяли иначе: заранее до отбытия пытались просмотреть момент моего появления Там через хроноскоп. Результат - сокрушительный для всей сколь-нибудь вменяемой философии!
  -- И что?
  -- При наведении на место и время моего появления - если смотрели до отправки - прибор начинал идти вразнос, как будто возникал энергетический цикл с Современностью. Однажды хроноскоп даже взорвался - моей Антонине чуть глаз не выбило!..
   При этих словах Таня вспомнила, как примерно год назад зам. директора Института СпецФизики Антонина Иконникова пару раз появлялась на заседаниях Пленума ЦКС по кварковой энергетике - с повязкой на правом глазу. Тогда об этом сплетничали даже Оспанов с Платунской... Тем временем Максим продолжал:
  -- Вообще - если отвлечься от всей материалистической философии и попытаться на время встать на позиции "детерминизма" - такое впечатление, что Время как-бы нелинейно, и события Настоящего, влияющие на Прошлое, как-бы сами принадлежат этому Прошлому... Или наоборот - моменты Прошлого, на которые есть воздействие Настоящего, принадлежат Настоящему... С ума сойти! Собственно, поэтому меня как идеолога и бросили на это дело - а вовсе не как мужа Антонины... До меня ходил Толик Ушкин - кореш мой ещё по школе и университету - но он не справился с идеологическими объяснениями, и Тарханов подключил меня... Короче, в ближайшее время в Прошлое мне не гулять - так вот подумайте над вариантом...
  -- А Вам почему "не гулять"??
  -- "Засветился". Последний бросок был на пределе дальности - весна 1962-го. Задание было - заложить капсулу на месте, где до моей отправки её точно не было. Но по прибытии на место - это были гаражи на берегу Яузы - меня схватили ребята из КГБ - приняли, очевидно, за американского шпиона. Антонина выдернула меня сюда уже из "воронка" - вместе с капсулой... По возвращении порылись в архивах КГБ - оказалось, что всё запротоколировано, и "бежавший из-под стражи агент иноразведки Максим Иванов" (так я назвался при задержании) объявлен в розыск... Фото и отпечатки пальцев прилагаются...
  -- Так теперь нам от "зелёных фуражек" огородами драпать?
  -- Думаю, драпать не потребуется. Новая модель хронара (так мы нашу "машину времени" зовём) позволяет забрасывать человека на достаточно большое расстояние в пространстве. Задвинем вас, например, на Белгородчину... Целевая дата - если "здесь" за полгода подготовиться успеете - май-июнь 1963-го. В принципе, думаю, мне тоже ничего бы не грозило - появись я где-нибудь в Сухуми - но высшее начальство, как всегда, перестраховывается...
  -- Кстати - а кто начальник-то? Кто ответственный? Кто задания пишет? И перед кем отчитываться?
  -- Формально - я научный руководитель, - наконец-то включился в разговор академик Чарин, - задания последнее время составляет Макс. На практике программу плотно курирует Сёма Тарханов - почти при каждой заброске он лично сидит за хроноскопом!
   Таню очень коробило, как фамильярно Чарин и Иконников называют товарища Тарханова. Умом она понимала, что они дружили со школьной скамьи, но ведь всё же - он Председатель ЦКС! Такой тон на грани статьи за неуважение к государству!
  -- А как медиков обходить? - это уже Ганс спросил.
  -- И обходить не надо. Понимаете - хрен ещё знает, что является противопоказанием для путешествия во времени... У меня, например, с универститетских ещё времён два позвонка сломаны - и ничего, ходил! Так как, вы - согласны?
  -- Служим Советскому Союзу! - в один голос ответили Ганс и Таня.

* * *

   Пока Таня и Ганс готовились к забросу в Прошлое - то есть старательно, как школьники-медалисты, зубрили исторические реалии 1963 года - ситуация внезапно резко изменилась. Сотрудники Одиннадцатой Лаборатории сумели усовершенствовать хронар так, что стало возможно забросить человека на 26 лет дальше - в конец 1930-ых годов. Теперь "хрононавтов Охотниковых" срочно переподготавливали к новому заданию - предполагалось "на месте" освидетельствовать репрессии 1937-го. Задание было по-настоящему рискованным, но ни Ганс, ни Таня и не подумали отказаться. Наоборот, они как будто вернулись в юность, кровь сильно и жарко пульсировала в жилах - это была Настоящая Жизнь, настоящий ДЕСАНТ!
   Сначала Ганс заикнулся-было о броске на Великую Отечественную, но нарвался на неожиданно резкий отказ:
  -- Вы, товарищ Охотников, хоть и приняли русскую фамилию, но по происхождению всё же... Так что извините - не получится!
  -- Вы что, товарищ Чарин, меня в измене подозреваете?! Все мои прадеды и прабабушки погибли в Холокосте!
  -- Я Вас ни в чём не подозреваю. Если бы заподозрил - вообще никуда не посылал бы! Но если Вы машинально заговорите по-немецки в расположении Красной Армии - что Вас ждёт? Подумали? Короче, на сегодня наиболее актуальная задача - сентябрь 1937-ого. Идёте Вы или нет?
  -- Иду.

* * *

   Вечером второго марта 2026 года - в четвёртую годовщину их свадьбы и накануне первого в их жизни броска в Прошлое - Ганс и Таня сидели на диване в своём гнёздышке на Малой Грузинской. Все торжественные, важные и пышные слова были уже сказаны, и сейчас они просто сидели, обнявшись и чувствуя биение сердец друг друга.
  -- Танечка...
  -- Гансик...
   Они вновь погрузились в молчание, глядя на последние лучи уходящего за горизонт солнца. Из-за окна доносился шум машин, в который изредка тревожно вклинивались скрипучие голоса ворон.
  -- Так же и мы когда-нибудь погаснем... - прошептал Ганс.
  -- И так же, как это Солнце, взойдём вновь!
  -- Что запомнят о нас потомки? Каким словом помянут?
  -- Ну перестань, родненький! Что ты так? Как будто с жизнью прощаешься... (Тьфу, тьфу, не про нас будь сказано, про врагов трудового народа будь сказано!) Если и схватит НКВД - наши выдернут! Вспомни Иконникова!
  -- Я и не сомневаюсь... В смысле - что выдернут. А вот надо ли это нам самим?
  -- Что - это? Что - "надо ли"?
  -- Чтоб выдернули... Если Там - дай Бог - представится возможность совершить какой-нибудь подвиг и отдать жизнь за Советский Народ?! Ты как - к такой перспективе?
  -- Ой, Гансик... Я бы рада! Дочек мы с тобой уже к моим старикам отвезли... Хотя горько им будет, конечно, если сиротками останутся... Но вообще - конечно я лучше окончу свои дни в чистом поле, чем в штабе или больнице! Хотя... нас ведь вроде не хотели посылать на Великую Отечественную?
  -- "В жизни всегда есть место подвигу"... Это, кажется, Симонов сказал? Эх, не литературовед я... Но, так или иначе, в тридцать седьмом тоже подвиг совершить можно! Например - напасть на расстрельную команду... Или хоть не оклеветать никого!
  -- Родимый... - она долго молча смотрела в его глаза, и видела - то их первую встречу в 2020-ом, то первый совместный бой 2 февраля 2021-го, то госпиталь, то колыбель доченек... Вся прожитая вместе жизнь, все 6 лет их любви - проносились перед её глазами, как кинолента, и она растворялась без остатка в этой истории.
   Ганс молча прижал её к своему сердцу и крепко поцеловал.

Глава 2.

   Провожать участников броска в 1937 год собрались все сотрудники Одиннадцатой Лаборатории. Бросок должен был быть рекордным - как по дальности - на 88 лет и шесть месяцев, так и по "объёму" - впервые "шли" сразу два человека вместе.
   Часы показывали 11:00. Таня и Ганс стояли на пластине хронара, держась за руки и глядя на экран хроноскопа. Они видели солнце, близящееся к зениту, три берёзы, ронявшие золотую листву на зеркало лесного ручья - и седую голову академика Чарина, замершего за рычагами...
  -- Восемь...
  -- Семь...
  -- Шесть...
  -- Пять...
  -- Четыре...
  -- Системы?
  -- В норме!
  -- Энергия?
  -- Набрана!
  -- Три...
  -- Два...
  -- Один...
  -- Пуск!!!
  -- Поехали! - крикнул Ганс, и вдруг, выпустив Танину руку и выронив сумку с документами, провалился в придорожную канаву. Мгновенно вскочил - и увидел Таню, стоящую на обочине в лучах ЗАКАТНОГО солнца!
  -- Так вот ты какой, Двадцатый Век! - прошептала Таня.
   Тем временем Ганс подобрал в канаве сумку, вылез и встал рядом.
  -- Куда мы попали?
  -- Это - 1937-ой год...
  -- Пока допускаю... Но так или иначе, сейчас явно вечер, а не одиннадцать часов дня! И, по-моему, это не сентябрь...
  -- Да... - Таня осмотрелась и с ужасом поняла, что они НЕ ТАМ! Рядом зеленели колосья ржи - ну не мог это быть сентябрь, а явно - июнь. И местность - эти поля в обрамлении соснового бора... Ничего похожего на то, что видели они в хроноскоп!
  -- В лес! - практически скомандовал Ганс, - Не хватало, чтоб нас тут заметили раньше, чем разберёмся куда попали!
   Вообще, было странно... На таких богатых полях не было видно ни одного трактора! На дороге - ни одной машины - от горизонта до горизонта! Средневековье или... Чернобыль? И Ганс, крепко держа Таню за руку, ринулся с нею к ближайшему перелеску...
  -- Ю-ю-ю...
   Таня, не останавливаясь, повернула голову на звук и увидела выплывающий из-за горизонта самолёт.
  -- Ваня! Самолёт!
  -- К лесу! Скорее! - Ганс счёл, что ни один сколь-нибудь вменяемый пилот не станет тратить бомбы на двух штатских, а вот НКВД или что-то вроде того будет здесь максимум через полчаса, и за это время им надо капитально скрыться... Он уже полез в карман за порошком от собак, и тут...
   Таня всё же обернулась ещё раз - и, оступившись, упала коленом на дорогу, больно ударившись об утрамбованный колёсами и затвердевший на летнем солнце грунт. По инерции она перекатилась набок - и только тогда услышала звуки, слишком подозрительно похожие на удары пуль в землю. Ганс, так и не выпустивший её руки, плюхнулся тут же на спину, охнув от неожиданной боли в вывихнутом плече.
   Это падение спасло им жизнь. Расширенными глазами смотрели хрононавты на багровые элероны и чёрные кресты на крыльях стервятника. А фашист, видимо сочтя их убитыми, прекратил огонь, и набрав высоту, устремился дальше на восток...
  -- Лето сорок первого... - мгновенно оценив ситуацию, произнёс Ганс, - "Вот и ответ!"
   Самолётов больше не было - ни видно, ни слышно. Ганс и Таня, едва дыша от бега и волнения, влетели, наконец, под кров вековых сосен.
  -- Впереди у нас...
  -- Одна тысяча четыреста девятнадцать дней. Надеюсь, Ты не назовёшь меня "Ганс"?
  -- Что ты, милый! Мы же тренировались! В Прошлом ты - только "Ваня", "Иван Охотников"...
   Так было записано в их документах - супруги Иван и Татьяна Охотниковы, преподаватели немецкого языка из Московского Госуниверситета. Впрочем, срок их паспортов истекал 8 августа 1941-го - через месяц-полтора, и в любом случае им надо было как-то объяснять "СМЕРШу", что они делают в прифронтовой полосе...
   Внезапно Ганс сжал Танину руку.
  -- Ой! - Таня увидела красноармейца, лежавшего под сосной. Гимнастёрка бойца порыжела от крови. Он был мёртв, наверное, уже около суток.
   Ганс молча стал на колени, снял с пояса убитого сапёрную лопатку и начал копать.
  -- Не надо!
  -- ...?
  -- Не надо... Так, может, после Победы поисковые отряды найдут - сообщат, что пал боец смертью храбрых... А если похороним сейчас - навсегда на нём будет клеймо "пропал без вести"...
  -- О, чёрт! - ругнулся Ганс, вспомнив из книг отношение некоторых советских чиновников к семьям пропавших без вести бойцов. Действительно ведь, смотрели хуже чем косо - подозревали прямо в предательстве!
  -- Нам не исправить... - обречённо промолвила Таня.
  -- Но отомстить - обязаны! - скрипнув зубами от ярости, ответил Ганс и взял из рук павшего трёхлинейку.
  -- Ванюша...
  -- Что, Танечка? Так надо! Не оставлять же оружие врагу, тем более мы сами пока безоружны!
  -- Я не об этом... Скажи честно - ты уговорил Иконникова? Ну, послать нас сюда?
  -- Нет. Это случайный сбой... Я вообще-то хотел в Сталинград! Вспомнить рейнский опыт две тыщи восемнадцатого года...
  -- Родной... Если бы и твоя инициатива была - я что, думаешь, недовольна?! Да слава Богу, что мы с тобою опять вместе сражаемся! И может быть, вместе костьми ляжем. В одну братскую могилу... - Танин голос задрожал. Она плакала...
  -- Родная! Милая! Единственная! - шквал гнева и ярости нарастал в сердце Ганса. О, если бы он мог отомстить! Отомстить - сразу за всех: за этого безвестно павшего красноармейца, за Танины слёзы, за слёзы всех вдов, сирот и матерей Советской страны, за каждую каплю крови советских бойцов, за всех жертв фашизма... Он до боли закусил губу. Сейчас он готов был перестрелять всю Германию, всех немцев - и даже если бы его родной дед Иоахим Вульфрид оказался в поле зрения - и ему бы от пули не уйти!
   Впрочем, немцев видно не было... Вдруг Ганс вздрогнул от укола совести в сердце: вспомнил, как сам был захватчиком - в 2017-ом году, когда его танковые армады сеяли смерть на древней земле Италии... Будь проклята агрессия! Внезапно - у Ганса такое случалось - огненное удушье ярости и отчаянья мгновенно сменилось холодной силой боеготовности. Он огляделся - и увидел поодаль тела ещё двух красноармейцев. Очевидно, все они были ранены в поле, смогли ещё доползти до леска, и здесь ушли в бессмертие. Ганс увидел в кармане одного из павших газету, развернул - это был "Белостокский рабочий" за 21 июня 1941 года...
   Таня, как-то неловко вытирая покрасневшие глаза рукавом серой блузы, подошла и встала рядом.
  -- Западная Белоруссия...
  -- Мы - на оккупированной территории!
  -- Надо пробиваться к своим!

* * *

   Так или иначе, фронт пока двигался на восток быстрее, чем два пешехода - Ганс с Таней. Временами у них возникала мысль остановиться и попытаться собрать других таких же окруженцев - взвод красноармейцев под командой военачальников XXI века мог бы стать хорошим партизанским отрядом. Однако они хорошо знали умонастроения того времени, и понимали, что бойцы сочли бы их провокаторами. Впрочем, они прибились к группе бойцов, человек четырнадцати, под командой капитана-артиллериста Сергея Канина. Теперь они шли на восток вместе; шли лесом, и немцы им не встречались - Ганс припомнил, что на начальном этапе дьявольской операции "Барбаросса" фашистские колонны продвигались главным образом вдоль дорог.
   Под вечер они вышли к кромке леса - впереди лежали поля и деревня Лутонино.
  -- Кто пойдёт в разведку? - спросил капитан Канин.
  -- Разрешите мне, товарищ капитан? - вызвался Ганс.
  -- Разрешаю. Срок возвращения - полночь. Сверим часы!
   Капитан знал, что Ганс, как коммунист и преподаватель, прошёл военное обучение ещё в тридцать шестом, а перед войной поехал с женою навестить родных в деревне Зушьево в Беловежской пуще, и оказался в окружении, не успев мобилизоваться в действующую армию. Такова была их с Таней легенда - а дальше - от той первой рощицы - уже была чистая правда. Чтоб не посягать на авторитет капитана, Ганс назвался лейтенантом запаса, а Таня - младшим лейтенантом - запаса же...
   Сильный ветер волновал вызревавшие хлеба, и Ганс, невидимый никому, пополз по-пластунски среди колосьев.

* * *

   В деревне - точнее, это было еврейское местечко - побывали немцы! Ганс с ужасом и гневом увидел дымок, курившийся над сожжённой мельницей... Он догадывался, ЧТО это за пепелище, и когда, приблизившись, увидел среди головёшек обгорелые и искромсанные человеческие останки - не удивился. Его не стошнило - ещё ребёнком он смотрел фильмы о Холокосте. Сейчас он ощущал только одно чувство - жажду мщения!
   Внезапно из хаты наискосок вышел гогочущий фриц в чёрном эсэсовском мундире. Ганс, точно подброшенный катапультой, в один прыжок оказался у крыльца и пронзил врага штыком трёхлинейки. Фашист, не успев вскрикнуть, кулём повалился в грязную лужу. А Ганс, наступив на гитлеровца ногой, освободил оружие, и, прижавшись спиною к стене, огляделся.
   И вовремя: в конце улочки появились еще двое гитлеровцев! К счастью, Ганс заметил их первым - и тотчас метким выстрелом свалил фашиста. Второй успел выстрелить, и пуля оцарапала правую руку Ганса. Разведчик вздрогнул, но оружия не выпустил и следующим выстрелом уничтожил врага.
  -- Кто стрелял? - внезапно по-немецки окликнули из хаты, к которой Ганс прислонился. - Герр гауптман приказал кончать пархатых ножами!
   На пороге появился нажравшийся самогонки фельдфебель.
  -- Эт-то что? - увидев труп у крыльца, он мигом протрезвел, но не успел схватиться за оружие - мгновенным рывком Ганс раздробил его череп о дверной косяк.
   "Вернуться?" - подумал разведчик - "нет, пока рано. Рано! Сначала надо того гауптмана самого ножом кончить!" Ганс когда-то проходил подготовку в спецназе, и сейчас действовал даже не как разведчик, а как партизан. Чутко прислушиваясь, он вошёл в тёмные сени. Раздались шаги, и перед самым лицом Ганса распахнулась дверь комнаты. В проёме стоял немецкий офицер; свет керосиновой лампы за его спиной не слепил Гансу глаз, и разведчик, молниеносно сориентировавшись, с возгласом "Гитлер Капут!!!" всадил штык под дых гитлеровцу. Враг беззвучно осел на пол; в избе воцарилась тишина. Ганс вытер штык о труп фашиста и глянул на его погоны. "Точно, гауптман! Дело сделано!"
   Впрочем, в деревне могли быть ещё немцы, и Ганс, вернувшись в отряд и отчитавшись перед Каниным, изложил свой вывод - в деревню сейчас не заходить, а отойти поглубже в лес, и уже под утро пойти и перерезать фашистов.
  -- Бойцам, товарищ Охотников, нужен отдых! - ответил капитан Канин. - Месть - благородное дело, но соединившись с главными силами, мы сможем сделать неизмеримо больше! Приказ всем: отступить в пущу на ночёвку, а с утра пойдём в обход деревни!

* * *

   Наступила ночь - со 2-го на 3-е июля сорок первого. Третья ночь после разведки в Лутонине, когда Ганс впервые окрасил свой штык чёрной вражьей кровью.
   Вчера маленький отряд столкнулся с фашистским мотоциклетным разъездом. Враг был уничтожен, но трое бойцов погибли, а в Танином левом плече засела пуля. Красноармейцы, забрав на всякий случай вражеские карты, подожгли немецкую технику и отошли поглубже в лес.
   Сейчас бойцы спали. Ганс - дозорный - одиноко вслушивался в чёрную тишину, лишь изредка прерываемую птичьими голосами. Даже пернатые лесные певцы сторожко примолкли в эти страшные дни под гнётом кованой гитлеровской лавины.
   Всякий раз, проходя мимо разметавшейся во сне Тани, Ганс молча склонялся над любимой, беззвучно слал ей воздушный поцелуй, - и шёл дальше, охраняя её покой, отдых всего отряда, и, как ему думалось - всю Русскую Землю, Её грядущую великую Победу.
   А Таня не чувствовала сейчас боли, не думала о войне, о риске, об ответственности - она спала спокойно, как не спалось ей никогда в штабах двадцать первого века... Ей снилось детство, синеглазые капельки васильков в полях родной Белгородчины, сильные руки отца, поднимавшего её - шестилетнюю малышку - над родною землёю, и показывавшего ей колосящиеся поля и синюю, как русское небо, гладь ровно текущей Медуницы.
  -- Смотри, доченька! Это - Родина. Родина наша... Запах - чувствуешь? Медвяный... - мимо пролетела пчела, и Таня как будто ощутила на губах вкус мёда. - Родина... Расеюшка наша!.. Никуда нам без неё! И ей - без нас... Да только не будет того, дочка, - голос отца вдруг окреп, наливаясь былинною мощью, и гулкий металл колокола Свято-Родионовской церкви в нём прозвучал, - не бывать тому, доченька моя родная, чтоб оторвал кто русских людей от Руси Святой! Это ведь - отцов наших земля! За неё отцы-прадеды кровь проливали! Головы клали! Костьми ложились - жила бы лишь Россия-матушка! И ни батый, ни гитлер нас не сломили! Не сломили, тудыть их не туда! И елькин нонешний пропойца не сломит! И министеры его все дефолтые - сами обломаются! А Русь-матушка - в веках будет! Так-то вот, доченька! Может, если и тебе доведётся - за Русскую землю постоишь! Не посрамишь ты род наш! Знаю! Такая в нас кровь течёт... Русская! Русская ты! Гордись! И помни!
   Вдруг - что это? Послышалась Танюше странная музыка... Чу! Да это же... Это же... Марсельеза! Мигом исчез сон. Это... вызов из 11-ой Лаборатории! Нашли!
   Вообще, всем хрононавтам перед заброской в прошлое вживляли в верхнюю челюсть микросхему связи. В первые два дня Таня и Ганс неоднократно пытались подать сигнал - но ответа не было. И вот сейчас... Забыв о ране, Таня облокотилась на левую руку - и, вскрикнув от боли, плюхнулась обратно в траву. К ней мгновенно подскочил Ганс.
  -- Родная! Что случилось?!
  -- Нас нашли!
  -- Кто?
  -- Одиннадцатая Лаборатория!
  -- Ты хочешь вернуться? - странные полупечальные нотки прозвучали в голосе Ганса.
  -- А ты?
  -- Я - нет! Прости, родимая... Не в Твой огород будь намёкнуто, но я с войны не дезертирую! Хотя Тебе, пожалуй, вернуться стоит - Ты ранена... Что ж, прощай! Передай там, в будущем - я погиб за Советскую Россию!
  -- Ты что, родной? За кого ты меня принимаешь? И не покраснел даже... Неужели ты мог подумать, что я тебя брошу?! Значит, остаёмся вместе?!
  -- Драгоценная моя... - на глаза Ганса навернулись слёзы - прости, что я подвергаю Тебя риску - и что предположил, будто Ты испугалась... Извини, родненькая!!! Героиня моя! Солнышко моё красное! Мы победим вместе!
  -- Значит, я сигнализирую - ОСТАЁМСЯ?! - Танин взгляд просиял, - Родимый! Даже смерть не разлучит нас!

* * *

   Из бесконечно далёкой весны 2026-го Максим Иконников смотрел на них в экран хроноскопа, до боли сжав кулаки... Сзади подошла Антонина, всё поняла и молча ткнулась лицом в его плечо...
  -- Мишка! - сдавленным шёпотом позвал Иконников.
   Подошёл Чарин, - и понял всё с первого взгляда.
  -- Они об Этом мечтали...
  -- Поставь непрерывную вахту!
  -- Ты хочешь...
  -- Я выдерну их - за секунду до гибели! - с давно не испытанной яростью крикнул Максим и заскрипел зубами, - Э-эх! По возрасту - они могли быть моими детьми! Ёкало мене!

Глава 3.

   Они всё же вышли к своим - седьмого июля, под Жлобином - после четырёх боестолкновений с врагом, оставив за собою в общей сумме до роты вражеских трупов - и укрыв земляным одеялом ещё пятерых своих товарищей.
   Когда переходили фронт - их по понятной ошибке обстреляли свои, впрочем сразу разобрались и огонь прекратили, слава Богу, никого из них не убив. Ганс, вспоминая что говорили в училище о "дружественном огне" - по опыту иракской войны 2003-го - ещё раз понял, что Красная Армия на самом деле лучшая в мире. (Хотя капитан Канин, уже в ожидании вызова к "особисту", неожиданно для себя самого обнаружил на своём боку ссадину от пули.) Вообще, Канину Охотниковы были особо благодарны - в их документах были отдельные нестыковки с легендой, а особенно - с ситуацией лета 41-го. Они сами об этом уже не подумали, но капитан в Особом Отделе так воспел их доблесть (Таня - на самом деле - через день после ранения одной гранатой сумела ликвидировать фашистский автомобиль с двумя полковниками), что особист - сам недавний полевой лейтенант с перебитой осколком ногой, из-за которой его собственно и перевели в Особый Отдел до выздоровления - молча выписал им новые офицерские удостоверения.
   Танино плечо уже почти зажило, и она, отказавшись от предложения командира 437-го полка подполковника Бортьева заняться редактированием полкового "Боевого листка", выпросила себе пост политрука 2-ой роты полка - роты, которой командовал Ганс. То есть, на самом деле это была сейчас не рота, а дай Бог чтобы взвод - в непрерывном двухнедельном бою на Днепре рота потеряла 62 человека личного состава из 90, в том числе всех офицеров... Да, практически это был взвод! Капитан Канин получил в командование противотанковую батарею - четыре сорокапятки на конной тяге, из которых впрочем две были уже без колёс...
   Сейчас они втроём - Ганс и Таня уже в новой полевой форме - стояли на наблюдательном пункте батальона. Ганс затянулся самокруткой - и подумал, насколько же эта простая солдатская махорка сильнее и чище, чем куренная им в штабах "Герцеговина Флор"! Как незамутнённое озеро - в сравнении с водопроводным краном. Он не знал, что, может быть, в эти же часы в Московском Кремле эту же думу думал Верховный Главнокомандующий...
  -- Ваня... - вдруг обратился к Гансу Канин.
  -- Да, Серёжа?
  -- Если меня убьют - передашь родным - пал, мол, смертью храбрых?
  -- Ты что? Мы выживем и победим! Мы должны дожить до Победы!
  -- ... Чует моё сердце - не доживу... Так ты передай, пожалуйста! Запиши: сестра моя - Бестемьянная Анюта - в селе Медуницыне живёт, под Белгородом... Сын у ней год назад родился - Анфимом назвали... Я и не видал ни разу - племяшка-то своего... Так, если погибну, передай - пусть ещё сына родит - и моим именем назовёт! Передашь?!
   У Ганса комок встал в горле. А у Тани потемнело в глазах, и она крепко ухватилась за бруствер, чтоб не упасть, потому что ноги её подкашивались - Анфим Бестемьянный из села Медуницына был её родной дед, и теперь она могла бы предсказать весь дальнейший боевой путь капитана Канина - до последнего боя на льду Ладоги в сорок третьем... Могла предсказать - не потому, что была вещуньей, а просто в детстве дедушка Анфим показывал ей фронтовые "треугольнички" своего дяди, погибшего при прорыве блокады Ленинграда. В первых трёх, невестимо как нашедших семью в эвакуации, письмах упоминались супруги-офицеры Охотниковы, оставшиеся на берегу реки Сож прикрывать отход батальона - так что теперь Таня знала и свою судьбу! Больше того - когда она только родилась, дед Анфим, памятуя дядино письмо, потому и предложил назвать её Татьяной - в честь той, павшей в сорок первом, "однофамилицы" - и не подозревая, что это - она сама и есть! Да, Время сделало круг... "Ходит ветер, и проходит ветер, и возвращается ветер на круги своя"... Так было написано в древней книге, и это вдруг успокоило Таню и прояснило её затуманившееся на минуту сознание. Значит - так тому и быть! Она даже ощутила какую-то новую силу - силу знания, "осознанной необходимости" идти до конца!
  -- Умираю, но не сдаюсь! Прощай, РОДИНА! - прошептала Таня, так тихо, что мужчины не расслышали ничего.
  -- Что Ты, Танечка? - переспросил Ганс, заметив беззвучное движение её губ.
  -- Мы, может, Ванюша - ещё раньше Сергея с тобою в землю ляжем... А там - на небесах - ведь встретимся? Встретимся? Да, родимый?
  -- Так точно, родненькая! Встретимся! Хорошо умереть за нашу Родину!
  -- Отставить кладбищенскую тему! - внезапно раздался голос неслышно подошедшего комбата капитана Баталова, - Нам с вами, товарищи офицеры, о земной победе думать надо! Атака в 8:30 - через двадцать пять минут! На позиции - шагом марш!

* * *

   Город Жлобин дивизия взяла с ходу. Ганс не считал, сколько фрицев в то утро нашли свой бесславный конец на острие его штыка. На самом деле жарко стало чуть позже, около полудня, когда враг опомнился и открыл огонь из домов и блиндажей - в спину нашим наступающим войскам. Пришлось вернуться, и делать настоящую зачистку...
   Но это было днём, а сейчас, поздно вечером, батальону предстояло готовиться к ночлегу, чтобы завтра атаковать дальше. Комбат Баталов послал Ганса осмотреть городской парк - точнее то, что от него осталось после утренней шквальной артподготовки. Ни Ганс, ни сам комбат не сомневались, что немцев в парке нет, но там могли быть мины и чёрт его знает какая ещё пакость.
   Пакость (если здесь уместно это слово) действительно была... Но совсем не та, что опасался комбат. Ганс, когда шёл, глядел прежде всего вниз, и вдруг увидел - не мину, нет - обнажённый и чудовищно истерзанный девичий труп с удавкой на шее! Разведчик поднял голову - и крик боли и гнева вырвался из его груди: он увидел ещё шесть обезображенных мёртвых тел, раскачивавшихся в петлях на толстых сучьях вековых сосен. Он помнил лутонинское пепелище, но сейчас замер, потрясённый. На крик прибежали Баталов и полковой комиссар Апарин. Мгновенно увидели, поняли всё - и тоже замерли на мгновение.
  -- Снять останки мучеников! Похоронить с воинскими почестями! - приказал Баталов.
  -- Отставить! - это Апарин отозвался. - Сначала это должны увидеть бойцы! Должны видеть, ЧТО творит враг!
   Краткий митинг продолжался не более десяти-пятнадцати минут. Двое совсем молодых бойцов едва сумели сдержать тошноту - но взгляда не отвёл никто. Когда тела сняли, на них увидели надписи - штыком по коже: "КОМСОМОЛ".
  -- Видите?!! - по регламенту, к воинам должен был обращаться Апарин, как старший по званию и должности, но Таня, не сдержавшись, вышла вперёд и заговорила. - Видите, что творят фашистские изверги?!! Это, - она показала на уже снятые и уложенные на траву останки подростков-комсомольцев, - это могли быть ваши дети! Ваши младшие братья и сёстры! Вот почему ДОЛЖНЫ мы победить! Чтоб спасти родных наших от смерти неминучей! И мы ПОБЕДИМ! ПОБЕДИМ! ПОБЕДИМ!!!

* * *

   В парке, где был найден прах комсомольцев, батальон ночевать не смог. На что уж закалённый человек был Баталов - но и он не решился. Расположились между водокачкой и железнодорожной насыпью.
   Таня заснула, но Ганс видел, что и во сне её то и дело бросало в мелкую дрожь. Одно дело - смотреть кинохронику, и совсем другое - своими руками закрывать глаза замученным гитлеровцами подросткам!
   А Ганс неподвижно стоял рядом с ней в призрачном лунном сиянии, и думал...
  -- А что же я? Как я могу смотреть в глаза советским людям? Ведь я же - тоже был когда-то - немцем, будь проклята Германия?
   "Был когда-то немцем..." Это была последняя мысль бывшего австрийского маршала. Отныне на этом месте стоял другой человек - РУССКИЙ СОЛДАТ ИВАН! Охотников в жизни никогда не верил в протестантские рассказы о "втором рождении", но никак иначе не мог охарактеризовать то, что свершилось с ним в этот миг. Если бы Таня не спала, она увидела бы, что глаза её мужа засияли в ту минуту гораздо ярче полной луны!
   "Навсегда, до свинца, Что пробьёт мою грудь - Я - Российский Солдат! Прям и верен мой путь!" - прошептал Иван.
   Светало. С запада донеслись пулемётные очереди.
  -- Рота! Подъём! К бою! - скомандовал Иван, передёргивая затвор трёхлинейки. И, шёпотом, - "Наконец-то нам дали приказ НАСТУПАТЬ! Отбивать наши пяди и крохи!"
   Рядом вспорхнула и изготовилась к бою Таня.
  -- Батальон! По фашистской нечисти - ОГОНЬ! - прозвучал приказ Баталова, и уже ничего более не было слышно, кроме стрельбы со всех сторон.

* * *

   День прошёл бурно-сумбурно. Батальон атаковал немцев шесть раз, из них дважды - в штыковую. Только когда накал боя схлынул, и красноармейцы собрались у полевой кухни на западной окраине Жлобина - сидевшая поодаль Таня обратила внимание, что её любимый как-то неуловимо преобразился.
  -- Что с тобой, миленький?
  -- Что... Этой ночью было окончательно покончено с моим немецким прошлым!
  -- ...?!
  -- Отныне я - только Иван! Только Русский солдат Иван!
  -- Родненький... - она прижала его к своему сердцу и заплакала, - этих слов я ждала от тебя со второго февраля две тыщи двадцать первого!..

* * *

   Июльское наступление 63-го стрелкового корпуса было, вероятно, первой наступательной операцией Красной Армии в Великой Отечественной Войне. За бой 14 июля капитан Баталов получил звание Героя Советского Союза, а немного позже - 25 июля - Иван и Таня не без страха узнали, что и их командование представило к правительственным наградам. "Не без страха" - потому что они понимали - теперь их скорее всего начнут проверять по московским спискам - они ведь назвались преподавателями МГУ! Вообще-то Таня уже рассказала Ивану, где им предстоит принять последний бой, - но история вещь непредсказуемая, и сейчас они опасались особистов, пожалуй, больше, чем врагов.
   Но, так или иначе, много думать об особистах - просто времени не было. Батальон дрался непрерывно, порой не выходя из боя по два дня подряд - противник на этом участке фронта численно превосходил наши части в три раза как минимум. Таня помнила из училищного курса, что их корпус в итоге был окружён врагом - когда разница в силах стала уже семикратной! Красноармейцы валились с ног от усталости, но без приказа живыми позиций не оставляли. Пару раз Таня и Иван разговаривали с Сергеем Каниным, но обычно на разговоры сил уже не было - фрицев бы отбить!
   Особенно запомнился им бой 20-го июля. Батальон получил задание овладеть высотой 161 - вершиной холма левее старой дороги на Бобруйск. Высоту взяли без потерь, но как только начали окапываться - опомнившийся противник открыл шквальный артогонь, и красноармейцы, не выдержав, покатились вниз-назад. Напрасно матерился, срывая голос, Баталов - такого плотного огня немцы на батальон ещё никогда не обрушивали, и теперь солдаты не могли подняться в новую атаку.
   Вдруг - что это? На оставленной ими высоте - взвился красный флаг! Он светился алым цветком под огненным шквалом! Иван понял, что не может больше отлёживаться. Он вскочил.
  -- За мной! За Советскую Родину - ВПЕРЁД!!! - крикнул он, и не пригибаясь ринулся вдоль основания холма.
   Фашисты приблизились метров на 200, когда Иван неожиданно выскочил на них и с ходу открыл огонь. Он не видел и не мог слышать, идут ли за ним другие бойцы - он делал свою воинскую работу, не задумываясь.
   Впрочем, задуматься пришлось, и очень скоро. Трехлинейку заклинило, и Иван уже изготовился кинуться в штыковую, как вдруг увидел в полутора шагах от себя - убитого красноармейца, тело которого, очевидно, скатилось с вершины холма ещё в начале боя.
  -- Прости, товарищ! - беззвучно прошептал Иван, и взял из рук павшего автомат. Рожок был полон, и Иван тотчас - одной длинной очередью "от бедра" - перечеркнул приблизившихся уже метров на 30-40 врагов.
   Внезапно - Иван уже не надеялся на это - из-за его правого плеча защёлкали выстрелы, и подняв взгляд, Иван увидел бойцов своей роты, выходивших в атаку по склону холма. Таня, высокая и стройная, как в двадцатом году, наступала выше всех - на половине расстояния до вершины и флага, и Иван невольно снова залюбовался на неё. Теперь уже откатились фрицы, и Иван снова повёл остатки роты в атаку. Внезапно земля "поехала" под его ногами, и он скатился в немецкий окоп. В окопе был только один фриц - и то с развороченными гранатой внутренностями, и Иван милосердно оборвал его страдания выстрелом в упор. Но ещё в окопе том был миномёт с полным боекомплектом, и его Иван упустить не мог - он выглянул, с полувзгляда определил положение немцев, и через пять секунд во врага полетели мины. Вдруг по Ивану ударили остальные миномёты вражеской батареи, и он начал дуэль, уже не думая даже о собственной жизни - им просто полностью овладел боевой азарт. Впрочем, через минуту-полторы вражеский огонь прекратился - а ещё через мгновение Иван увидел на бруствере - лицо Тани.
  -- Родная!
  -- Ванюшенька!
   Они быстро обнялись. Иван повернулся - вылезать из окопа, но Таня спрыгнула вниз.
  -- Хватит. Баталов приказал - окапываться! Мы и так оторвались от своих километра на полтора!
  -- Неужели?
  -- Так точно! Боевое задание перевыполнено!
  -- Да... Побеждаем!
  -- Не верится... Всё же сорок первый год на дворе!
  -- Жлобинский прорыв был наибольшим успехом Смоленской операции. Но этот флаг! Я думаю - именно он решил исход боя!
  -- Ох, Ванечка... Это командир шестой роты, говорят, раненый окрасил полотенце собственной кровью...
  -- Герой!.. Так, а где немцы?
  -- Окапываются за болотцем, - отрапортовала Таня, выглянув из окопа.
   Иван попытался шагнуть к ней - и с удивлением почувствовал, как онемела левая нога. Таня обернулась - и её глаза расширились.
  -- Ты ранен! Ванечка! Ванюша!
  -- Спокойно, родимая! Не хватало из-за такой безделицы уходить в тыл! Подумаешь, осколок в окороке... Даже почти не больно! Лучше помоги перевязать...

* * *

   Вторая неделя августа сорок первого года была чёрной для 63-го корпуса. К 14-15 августа неприятель полностью окружил советские части на верхнем Днепре и вышел к Гомелю. Вечером 16 августа в расположение 437-ого полка прибыл комкор Петровский.
  -- Ночью будем прорываться!
   Красноармейцы хмуро-сосредоточенно чистили оружие и, у кого осталось чистое бельё, переодевались. Все понимали - предстоит Смертный Бой.
   Шли всю ночь - с боями, уже не останавливаясь чтобы закрыть глаза павшим товарищам. К утру истекающая кровью дивизия вышла к своим юго-восточнее Губича. Перед самым переходом фронта батальон Баталова неожиданно натолкнулся на штаб вражеской дивизии. Штаб, естественно, смяли и уничтожили (причём комкор Петровский лично застрелил гитлеровского генерала). Иван тоже отличился - собственно, именно он и обнаружил штаб и "снял" четверых караульных фрицев. Но особенно - уже после прорыва - комдив генерал-майор Фоканов благодарил Таню: она нашла и вынесла 6 портфелей вражеских штабных бумаг, среди которых были диспозиции и планы 4-ой армии вермахта.
   Да... Трофей был знатный... Но благодарил Таню комдив Фоканов - комкор Петровский погиб как герой, выводя из котла последний, 510-ый полк. Досадно было всем офицерам, да и многим рядовым бойцам - генерал-лейтенант Леонид Григорьевич Петровский действительно был "отец солдатам"! Иван буквально ел себя поедом, что не остался с комкором, терзался, хотя и понимал - его место в его роте, а не при командующем. И такие мысли были у многих офицеров - Иван видел это по лицам, когда после суток бессонного перехода, они заняли позицию у Гомеля.
   Таню - с простреленной лодыжкой - хотели отправить в тыл, но она отказалась. Она помнила, что именно под Гомелем через день предстоит им с Ваней последний бой...
  -- "Мы долго молча отступали..." - ответила она на уговоры Баталова и Бортьева, - в окопе с пулемётом немцев сдерживать можно и с нерабочей ногой, а к наступлению - срастётся! Да и мужа не оставлю!
   Под вечер в их землянку забежал Сергей Канин.
  -- Письмо вот пишу... Сестрице... Вы, товарищи Охотниковы, как люди грамотные, подскажите - как лучше вчерашний бой описать?
  -- Как есть... - это Таня ответила. Она хотела было попросить разрешения приписать что-нибудь от себя - как бы последнюю весточку - но передумала. Всё шло, как предрешено судьбой, и если не было в читанных ею в детстве фронтовых письмах дедова дяди - её приписок - значит так тому и быть!
  -- Напиши, что комкора не уберегли! Стыдно мне очень!
  -- А мне, думаешь?.. С того письмо начал! - ответил Ивану Сергей.
   Таня вдруг с ужасом осознала, что это письмо - ТО САМОЕ, которое будет отправлено три дня спустя - уже с того берега Сожа, и конец его будет - об их гибели! Она попыталась припомнить эти строки, но всегда отличная память вдруг изменила ей, и только один абзац вспомнился:
   "Когда батальон уже окопался, комбат дал ракету - знак Охотниковым, чтоб попытались спастись вплавь... Но Иван встал в рост перед врагом, строча с автомата - и пал, сражённый, широко взмахнув на прощанье руками, как подбитый журавль - крыльями... Как будто, умирая, пытался обнять на прощанье родную землю!"
  -- Серёжа! - окликнула она Канина.
  -- Да!..
  -- Ты... того... чаще пиши... своим... Ты хорошо пишешь! Кстати - может, и в "Боевой Листок" черкнёшь что-нибудь? Быть бы тебе журналистом...
   Сергей покраснел. Иван похлопал его по плечу.
  -- Не тушуйся! Это и моё мнение - пишешь отлично! Не каждый завкафедрой так умеет! - он ничуть не ревновал - понимал, что Таня чувствует потребность в последний вечер своей жизни кого-то подбодрить, поддержать, помочь. Он и сам чувствовал так же, и потому сказал: - Держись, Серёга!.. Живи... Мы, может, в этой земле останемся - так напиши о нас, ладно? Слышь, напиши!
   В глазах Сергея явились слёзы... Он хотел сказать что-то вроде: "Да вы что! Еще как живёхоньки останетесь! У вас семья... Дети ещё будут..." Но в голосе и взгляде Ивана - и Тани - различил незримую печать, и понял: их слова - завещание...

* * *

   Иван и Таня окопались у входа на деревянный мост через Сож. Батальон ещё удерживал позицию - фактически плацдарм в полуторых километрах юго-западнее Гомеля. Но уже было ясно, что придётся отступать за реку, и Баталов последний раз подошёл к Тане.
  -- Товарищ младший лейтенант! Эвакуируйтесь! - он хотел приказать, но взглянув в её глаза, как-то неожиданно для самого себя стушевался, - Эвакуируйтесь, пожалуйста, товарищ Охотникова!
  -- Нет! - просто и коротко ответила она. - Мы прикрываем отход!
  -- Когда батальон окопается... на том берегу... я просигналю вам ракетой. Отходите хотя бы тогда - обещаете?
   Таня промолчала, и только подтянула поближе запасной диск к пулемёту.

* * *

   Батальон отошёл. Мост бойцы за собой заминировали, и Баталов сейчас лежал за большим камнем на южном берегу, судорожно сжимая ручку индуктора. Немцы подошли к мосту уже метров на сто - а Охотниковы всё не отходили! Комбат видел, как то и дело валились враги под огнём Таниного пулемёта, но понимал - силы слишком неравны. Если уж весь батальон не удержался... Он заскрипел зубами и пустил ещё одну ракету. Безрезультатно! Двое на том берегу держались - ни шагу назад! И тогда Баталов, не выдержав, крутнул ручку. Мост взлетел на воздух.
   Этот взрыв резко ухудшил положение Охотниковых. Баталов, видимо, не учёл - пока мост стоял - немцы не решались применить миномёты - хотели сохранить для себя переправу. Теперь же гитлеровские цепи залегли - а вокруг Ивана и Тани на берегу и в воде загремели разрывы. Таня, в ожидании новой вражеской атаки, почти спокойно сменила диск в пулемёте (после выхода из окружения у неё появился старый "дегтярь"), и пошевелила затёкшим коленом на специально сделанном в окопе приступочке. "Старею", подумала она, вспомнив, как под утро сама слепила этот приступочек, чтобы дать отдых раненой ноге, "вот уже о комфорте побеспокоилась - перед Последним-то Боем!"
   И в этот миг в её поясницу ударило жёсткое пламя! "Своей" мины Таня не услышала - но ей показалось, что она слышит хруст собственного тела. Бровка окопа перед глазами как-то странно поехала вверх - и Таня потеряла сознание.
   Когда на голову Ивана справа-сверху посыпались комья поднятой разрывом земли - он не сразу понял, что мина угодила в Танин окоп. Но на всякий случай окликнул любимую - и, чутко вслушавшись, сквозь непрестанный грохот разрывов услышал её хрип!
  -- Кончено... - сказал он про себя. - Прощай, Танюшенька! Пора и мне... Встретимся в Русском Небе!
   И он поднялся из окопа во весь свой почти двухметровый рост, с автоматом в правой руке и гранатою в левой, и под градом мин стал прицельно отстреливать залегших врагов - стоя он видел больше взвода фрицев. А на том берегу - замер батальон!
   Иван ощущал толчки вражьих пуль и осколков, пронзавших его тело, но ни боли ни слабости пока не было, и он продолжал уничтожать врагов. Но вдруг его горло вспыхнуло огнём, он всплеснул руками (кажется, успев послать во врага гранату), и провалился куда-то в искрящийся колодец вечности...

Глава 4.

  -- Ваня! Ванюшенька! Родимы-ий! - родной голос стучался сверху в белый кокон его небытия. - Миленький! Только выживи! Ну пожалуйста! Христа Бога ради - ВЫЖИВИ, родненький!
   Иван попытался открыть глаза - но не смог пошевельнуться.
  -- Судя по электроэнцефалограмме - пациент пришёл в сознание! - бесцветно прошелестело откуда-то сбоку.
  -- Ванечка! Родненький! ВА-НЮ-ШААА!!! Ну, спасите же Его! Спасите!
  -- Да не волнуйтесь вы так, товарищ Охотникова! Вас пять лет назад так же лечили!
   "Миорелаксант!" - понял Иван. "Значит, всё же вытащили! Так сказать, после финиша..." Он, конечно, был слегка раздосадован, что геройская его гибель в двадцатом веке оказалась "понарошку" - когда друзья-однополчане умирали наяву - но вдруг подумал: "Свою судьбу Там мы с Танюшей прошли до конца. До конца! С честью! Не посрамили Русь-матушку! Так что ладно... Всё равно, покойниками, считай, побывали - теперь можно и на инвалидность, хотя и тошнёхонько, конечно".
  -- Ванюшенька! Родненький! Держись! Уж если Там не сдались - здесь тем паче выдержать надо! Держись, милый! Выздоравливай, Бога ради!
  -- Татьяна Фоминична! Вам на электрофорез пора!
  -- До вечера, родименький! Только выздоравливай! - и Иван услышал отдаляющийся скрип инвалидной коляски...

* * *

   Ходить они учились заново - вместе (Иван - после семи месяцев парализации, а Таня - после осложнённого ранения позвоночника). Учились в том же зимнем саду Центрального Военно-Клинического Госпиталя им. Бурденко, где гуляли пять лет назад, после белгородских ранений!
   Внезапно сзади раздались шаги. Таня развернулась - и закусила губу, сдерживая стон: при резком повороте поясницу ожгло, как будто снова снарядом.
  -- Салют героям!
  -- Здорово, Максим!
  -- Ну как, опять не получилось лечь костьми за Советскую Родину?
  -- А пошёл ты...
  -- И это - вместо благодарности? Между прочим, я четверо суток без передыха за хроноскопом сидел, пока вас выдернул! Э-эх...
  -- Да успокойтеся! - Таня, наконец, совладала с болью и включилась в разговор. - Максим Константинович! А что вы с тростью?
  -- Да... было дело под Кронштадтом в девятнадцатом году. Тыща девятьсот девятнадцатом, имеется в виду! - усмехнулся Максим. - А тебе, Ганс, планируется орден Отечественной Войны. Кроме шуток!
  -- Какой ещё Ганс?
  -- ... ?
  -- Я - Иван! Только Русский Солдат Иван! С тыща девятьсот сорок первого года - и на веки веков! - почти прокричал Иван - и почувствовал, как выздоравливает и наливается силой его разорванное пулей в бою горло.
   Маршал Иконников молча взял под козырёк.

Авторское послесловие

   Завершены последние строки повести о Тане и Иване Охотниковых... Я верю, что впереди у них - долгая и счастливая жизнь: ведь их счастье родилось и закалилось в великих битвах двух столетий! А пока я всматриваюсь в их лица - лица поколения наших детей, на плечи которых ляжет эстафета Великого Подвига. Они не подкачают, не подведут - ведь в их жилах (и ИЗ их жил) течёт кровь наших дедов и прадедов, отстоявших и передавших нам великую и могучую Советскую Русь!
   И тогда я думаю о нас - о поколении горбостройки, допустившем развал великой державы и посмевшем уронить Красное Знамя в пыль... Но в нас - течёт та же кровь, и не до конца ей расходоваться на криминальные разборки! Не до конца!!!
   Мы слышим голос нашей истерзанной и поруганной, нашей Единственной Родины... И мы открываем глаза от спячки. Мы встаём с колен!
   Сколько там дней осталось до Великой Майской Социалистической Революции 2006-ого года?
  

Вставай, Страна огромная
Вставай на смертный бой!

Революционный держите шаг!


Оценка: 4.14*5  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"