В милицию он пошел работать не от хорошей жизни. Там хоть и отдаленная, но все-таки была перспектива получить жилье и, может быть, даже в Москве. В то смутное время перестройки сознания людей от социалистических принципов жизни к капиталистическим был большой спрос именно на таких людей, способных выполнять грязную работу, связанную с борьбой с жертвами социальной несправедливости, то есть бомжами, алкашами и демонстрантами. У него была возможность устроиться на должность сержанта, но в подразделение, обеспечивающее работу уголовного розыска или управления по борьбе с организованной преступностью, но он отказался. Слишком рискованным это ему казалось. Тем не менее ему нравилось неопределенно отвечать на любопытные вопросы женщин и девушек при знакомстве, касающиеся его работы:
- В силовых структурах служу, - загадочно говорил он, внутренне раздуваясь от своей значимости, и переводил разговор на другую тему, как бы намекая о своей засекреченной миссии.
Женщины, с которыми он знакомился, как-то не держались за него и очень часто под любыми предлогами уходили из его жизни. Но он не отчаивался и надеялся, что когда-то все-таки перейдет из очереди на квартиру холостяков в очередь женатых, где она шла быстрее раза в два-три. Не то, чтобы он был некрасив, у него был определенный мужской шарм, но женщинам с ним было скучно. Сфера интересов его ограничивалась низкопробными детективами и любовью к... анатомии. Этот школьный предмет он любил больше всего. Ему нравилось узнавать про организм человека все больше, его интересовали не только уязвимые места и болевые точки человека, как специалиста по борьбе с человеческим "мусором", как он иногда говорил, изображая из себя дворника. Его интересовали взаимосвязанные системы, через которые он чувствует и мыслит. После окончания восьмого класса в маленьком городке средней полосы России он даже пошел работать санитаром в морг, чтобы ему дали направление в медицинское училище. Но не суждено ему было стать фельдшером - он завалил почти все предметы на экзаменах, кроме специальных, и его забрали в армию. Благо, со здоровьем физическим у него все было нормально.
В милицию ему удалось попасть благодаря тому же здоровью, службе в армии во внутренних войсках, дислоцированных в ближайшем Подмосковье, и напряженной социальной обстановке в обществе, когда произошел государственный переворот и страной стала рулить власть, отстаивающая прежде всего святость своей частной собственности. Исходя из взрывоопасной обстановки в стране, на случай бунта в соединениях и частях бывшей Советской Армии численность внутренних войск увеличилась в десяток раз, эти войска получили статус Главного командования, как и все виды Вооруженных сил, и Министерству внутренних дел пришлось увеличить свой штат примерно в такой же пропорции по сравнению со старыми добрыми временами. Особенно увеличился штат милиции в столице. Срочно требовались люди с устойчивой психикой, не особенно обремененные совестью и честью, так как должны были бороться не только с многочисленными бомжами, пьяницами, мелкими воришками и нищими, а с возмущенным беспределом власти народом, отстаивающим свои права на улице. Иногда, когда не справлялись с работой более квалифицированные люди из специальных подразделений, приходилось ему выезжать и на криминальные дела, и на мафиозные разборки, но эти мероприятия ему очень не нравились. Того, что было связано с риском для его здоровья, он старался избегать. Не для этого он пошел на эту работу, а ради того, чтобы кто-то, даже временно, был в зависимости от его власти. Подобные минуты были для него верхом блаженства. Он старался эти моменты растягивать, упиваясь вынужденным унижением человека, попавшего в трудную жизненную ситуацию и не имеющего права пользоваться правами человека, определенными законом. За это отклонение от нормы человечности и не любили его сослуживцы, не желая с ним сближаться, хотя деньги, выколоченные из этих бедолаг, делились поровну.
Звали его Михаилом.
Тогда, когда его в составе наряда подняли на выезд, был будничный вечер. По дороге он узнал, что в метро на одной из подземных станций дебоширит какой-то пьяный хулиган, не подчиняющийся требованиям дежурного по станции милиционера, и он облегченно выдохнул.
Было поздно, поезда метро уже не ходили, что упрощало работу, но этот "клиент" был не похож на хулигана... Седовласый, лет под пятьдесят пять, относительно хорошо одетый и какой-то неординарный своим вызывающим поведением... Был он, конечно, выпивши и, по словам дежурного, с кем-то из пассажиров "зацепился языком". Он не заискивал, не старался помягче сказать и выводы делал категоричные и даже обидные. Слишком много в нем было чувства достоинства, не хотел он просто так сдастся на милость милиции и пойти в отделение для выяснения личности, не соглашаясь с ее доводами. Не было в нем овечьего, к чему Михаил привык. Было видно, что он выпивши, но на ногах держался крепко.
Драка завязалась после того, как наряд пошел "на приступ". Михаил, как и трое его коллег- сержантов, обступив жертву с четырех сторон, стали обрабатывать ее дубинками, принуждая прекратить сопротивление. Некоторые удары хулиган блокировал, от некоторых уворачивался, но в основном их град приходился по конечностям и голове.
- Главное, по лицу не бить. По почкам и печени тоже нельзя. Моя бы воля, то всех бомжей и алкашей месил бы без разбора, - думал каждый из них, вспоминая строки из инструкции, однако в пылу избиения, особенно, когда самим приходится уклоняться от неожиданных контратак жертвы, они забывали об этих азах чести и долга, злясь что слишком долго возятся с этим воякой.
Однако старый "хулиган" держался стойко, уклонялся от захватов, как уж, а из его уст вырывались что-то про Афган, проклятия в их сторону и обидные обвинения в фашизме. Несмотря на трехкратно превосходящие силы, ему удалось поднырнуть под руку Михаила, провести хук справа, отчего он побывал в легком нокдауне. После этого он рассвирепел.
- Он мой! - крикнул Михаил в горячке жажды крови, и сержанты понимающе отошли в сторону, предоставив жертву на растерзание коллеге.
- Мишка озверел... Как только он собьет его с ног, то сразу наваливаемся на него... А то убъет этот урод деда, - бросил фразу один из них.
Ему понадобилось немало времени, чтобы сбить деда с ног. Навались на него всем нарядом, скрутили, вывернули руки назад и защелкнули на руках наручники.
- Опять, наверное, какой-то бывший военный, - сказал Михаил, потирая подбородок от полученного в ближнем бою удара локтем, который ему удалось с большим трудом перевести в скользящий, - Вот гад... Пьяный, но чувствуется специальная подготовка.
- Бывших военных не бывает. Даже в отставке они такие, как воспитала их Советская армия. И главное в них не физическая спец подготовка, а морально-нравственная... То есть сознание своего правого дела. И этот тоже за свою правду-матку руками махал и, должен признаться, это у него получалось. Тесть у меня военный. Старый коммуняка... Так его никакая сила не может заставить сидеть дома седьмого ноября. Говорю ему: "Не ходи, отец, на демонстрацию. Больной ведь, температура. Бить там будут", а он: "Не могу, там мои мужики будут. Они меня, если надо, прикроют". Это на всю жизнь. Диагноз... - отозвался старший наряда.
Михаил так и не понял, что хотел этим сказать старшой: или оскорбить, или похвалить возмутителя спокойствия.
- Значит, понимаешь, - усмехнулся "старый хулиган", пытаясь встать, но Михаил, находящийся поблизости от него, препятствовал этому, толкнув его коленом.
Мужик завалился снова на бок и, не обращая внимания на Михаила, продолжал задавать вопросы старшему наряда:
- И как же ты с этим живешь? Поди, стыдно?
- Не живу, а выживаю... Потому что у меня семья... Вам тогда было все ясно: здесь белые, а здесь красные. А у нас все перемешалось... Не понимаем, кому служим, - ответил старшой, глядя сверху вниз на лежащего на мраморном полу мужика.
Потом махнул рукой и обратился к Михаилу:
- Ты пока побудь с ним, - кивнул он на лежащего "дебошира", а мы пойдем в дежурку чаю попьем. Через десять минут заберем его.
- Ну, что, вояка? Что ты там про Афган и про фашистов лепетал? - с издевкой спросил он, оставшись один на один с "хулиганом". - Обломали мы твои боевые рога? Говоришь, полковник? Алкаш ты, а не полковник. И фашисты не мы, а вы, которые в Афгане воевали. Газеты надо читать и про ящику правильные передачи надо смотреть.
Мужик, лёжа на правом боку, тяжело переводил дыхание. Он чтото пробубнил в ответ, но Михаил не расслышал, что именно.
- Чего ты шепчешь? - спросил он присел на корточки и приблизил свою голову к его лицу.
Бледные губы человека искривились в брезгливой полусмешке.
- Сволочь ты... - прошипел "вояка" ему в лицо.
Сквозь его седые волосы он уловил недобрый взгляд серых глаз, из которых полыхнуло в его лицо ненавистью. Сержант от неожиданности интуитивно отпрянул от старика и ему стало стыдно за свою трусость.
Он посмотрел по сторонам, убедился, что зал метро в столь поздний час, как положено, пустынен, зашел к мужику со спины, нагнулся, размахнулся и ударил его ребром правой ладони под основание носа.
- Сам ты сволочь, - со злостью сказал он и еще раз воровато оглянулся.
Тело мужика обмякло. Сержант перевернул его на спину, взял в правую руку дубинку и по два раза со всего маха приложился ею сбоку по коленям. Потом он перевернул его лицом вниз и еще таким же образом ударил по вывернутым за спину локтям и запястьям. Затем он стянул наручники до максимального положения, с удовлетворением отметив, как их кольца впились в ткань и вздулись вены. Он сел на спину поверженного, взял его руки за наручники, поднял их и навалился своей массой на скованные за спиной руки, ожидая специфического легкого хруста связок в плечевых суставах.
- Вот теперь порядок, - мстительно подумал сержант, услышав его, - Это тебе, вояка, на долгую память от дяди Миши.
После этого он взял его за шиворот, протащил метра три по полу и прислонил бесчувственное тело к мраморной стене. Он знал толк в избиениях. На эту тему он прочитал немало специальных методик и медицинских трактатов.
У него до сих пор в глазах стоял этот взгляд. За семь лет своей работы он не встречал пока такой откровенной ненависти. В основном он имел дело, как он считал, с "отбросами общества", которые, зная свою беззащитность перед милицией, обычно прятали от её представителей глаза, дабы лишний раз не раздражать хозяев положения.
Среди них он чувствовал себя "столичным санитаром", и ему нравилось это незабываемое чувство превосходства и силы. Это чувство придавало ему ощущение собственного социального "веса" и безнаказанности.
Однако были такие, как этот.... Уверенные в себе и сверлящие тебя откровенно презрительным взглядом. Перед ними он, как правило, терялся и сам отводил глаза, чувствуя в них если не собственную их силу, то силу их покровителей. Но на этот раз представитель категории неприкасаемых был выпивши и один, а, значит, можно было вылить на него всю свою ненависть к этой независимой братии. Это был идеальный случай, когда можно было навешать на него всех собак, благо, что позволяли это подзаконные акты и негласная круговая порука рабов "чести мундира", но не мужчины.
- Сам ты сволочь, - повторил он, до сих пор чувствуя себя оскорблённым в лучших чувствах, - Какой же ты вояка, ежели удар не держишь? Самое милое дело - суставы и связки. Синяки минимальны, а последствия могут быть на всю жизнь. Знай наших, вояка. Хотел я поступить в военное училище. Так нет... Разнарядку в другую часть отдали. Ну, теперь и отдувайся, вояка, за это...
Он вспомнил слова своего ротного, от которого зависела попытка его поступления в училище:
- Ты меня извини, Миша, но нет в тебе чести... В этом возрасте оно уже должны быть. Нельзя тебе власть давать, понимаешь, Миша... Много бед можешь наделать. Извини, что сказал тебе эту неприятную истину, но надо, чтобы ты знал об этом.