|
|
||
Радиоактивные свитки упали с неба. Среди населения паника. Как быть? Мы отравлены. Что означают цифры? Это отсрочки. Белая лента в красном обрамлении упала из рук Мадонны - “1993-2005”... Наваждение цифр... Я схожу с ума... Я погружаюсь в сон... Мне хорошо... Ты забыла бутерброд, когда мы ехали в эвакуацию, и трупы умерших выбрасывали из окон. Духота, смрад... Лучше вешайся в такой обстановке.
Климат в Москве: магнитный металлический обруч, обтянутый вокруг лба и печати сатаны от пят до головы: на руках, на ногах, на подмышках, в паху, просвечивающие в глазах, проколовшие сердце, хамски сквозящие, рентгеноскопирующие, раздевающие, предающие, обнажающие, растворяющие в серной кислоте...
- От меня ничего не осталось.
- От меня тоже.
- Будем вместе, сестра.
- Поцелуемся, брат.
Как легко готов умереть этот человек! У современного мужчины почти никакой сопротивляемости. А женщина ещё крепка, она стоит как бастион - есть обо что опереться.
Самое презренное существо - окуриваемое от женщины.
На столе лежала маска миллионера. Она не стоила и выеденного гроша. Цена деньгам.
Если не хотите холеры - живите по вере.
У меня нет никакой кармы - я давно вышел из-под контроля зодиаков. Стрессы пожглись скорбями - такими, что вам и не снились. Бросьте болтать, у каждого свой крест. Точно мы два пассажира в одном купе. Но какой-то крепкий умный дядя топором расчленил поезд пополам. Шов разошелся, земля разверзлась. И мы оказались по разные стороны чёрного пространства...
Но будем продолжать беседу, брат. Я слушаю тебя. Остаются втеснённые в духовный слух антеннки...
Ближние неразлучны. Не в веке сем - в грядущем, если такой будет. Если вообще есть загробная жизнь.
Было невозможно дышать, кончились силы жить. Что бы выжить, надо быть долготерпеливым. У меня нет терпения. Отсутствие терпения - смертный приговор для мужчины. Терпеливости ровно столько, сколько жизненных сил. Терпеливость и есть подлинное мужество. В духовном порядке восторг, восхищение и творчество котируется наравне с астральной эротикой.
Что ж, эстрадный юморист, шаман, будем танцевать свой воровской канкан, окрадывать людей, изображая из себя дающих. Но я давно не человек - автопогрузчик. На меня можно навесить любую бляху, припечатать любую эмблему, погрузить любую ношу, и я потащу её, как навьюченный осёл, - на Голгофу. Потому что только Христом можно жить и для Христа.
Грязная заплёванная привокзальная урна. Смотря какого вокзала. На Ленинградском ездить и плеваться небезопасно.
О, ты ещё ни единожды не сходил с ума? Ты не познал радость свободы творчества! Если по естеству у тебя не было прививки сумасшедшего или способности вместить в себя вселенную, то во Христе из тебя не выйдет юродивый. Надо получить много ударов, не менее пятидесяти тысяч - палочных, по голове, в виски, в сердце, подмышки. Сдерут кожу, четвертуют, распнут. Сколько было грязных блудных помыслов, столько получишь ударов - ни больше, ни меньше.
-------------
11.08.91г.
... Стряхнули чашу и отлетают. Теперь ждите, пока святой из рода Божия искупит проклятые ваши дела.
Единственное, чем мы можем помочь своим несчастным родителям, - отречься от них, вверив их Божией Матери. Тогда Пречистая вернет эти маленькие жертвы. О, Она возвращает обновленной каждую маленькую жертву! Она Сама работает над душой, прося у нас лишь одного: добровольного согласия вверить Ей душу, в чем, собственно, и заключается завет с Ней.
В завете с дьяволом не прекращалось действие мага.
Ночью мне хорошо, тепло. Зажгу лампадку, свечку - и стою перед иконой. Включается иное мышление... Никаких мыслей в голове. Какой-то чудовищный гипертрофированного размера мутант-комар бессильно бьется на клочке бумаги. Вот наглым образом полез на икону и едва ли не впился в полотнище, которым жены-мироносицы покрыли Господа. Вот ещё более наглым образом поднялся в воздух и опустился на Матерь Божию Зейтунскую.
А рядом де Монфор (крепкая нора - в переводе с французского) - такой осиянный многоскорбный ангел, весь облистанный ипостасями Пречистой, сошедшими Ее печатями. Ночь так сладка ещё потому, что дает образ упокоения праведника. После дневных скорбей... И слава Богу, что лукавый воюет в дневные часы, действуя то через ближних, то через томления в воздухе, через раскаленную атмосферу, апокалиптические тучи, так что придавливает всё живое и меня, комара, в том числе.
Печка в доме не работает. Мышки съели хлеб. Есть нечего. Магазины “на учете”, очередное “повышение цен”. Как будто они стали стоить больше для кого-то.
Как мертва душа в оковах дьявола. Не знает, что Бог любит её, не способна видеть знамения и знаков любви, милость Божию, преданно служит лукавому, принимая только его благословения, дары, его начертаниям следуя и внемля.
Ну ладно, убедились, что Бог есть, прочитали “мамины” измеряющие, известно что... доказательства. Бог есть, но дальше то что? Дальше надо убеждаться, что Он благ и что тот, кого ты принимал за Бога, зол, что поклонялся идолам...
Путь преображения есть постижение благости Божией - опытная, крестная, дающаяся глубинным прозрением на грехи.
И что ж, что где-то, что тиантария..., плачет икона и мироточит статуя. Посмотреть на бумажные иконки в моем доме... плачет Иоанн Креститель, кричит, взывает Богородица и мироточит Зейтунская как живая! Благоухание ангельское на ночной молитве. Где-то слышат нас в Иерусалиме, откликаются близ Гроба Господня, над которым поговаривают, огромная лампада: одного масла требует несколько ведер. Я её не видел. Должно быть, так.
----------------
О ВРАГАХ
Открою тебе тайну, брат. Знаешь, кого можно назвать нищим духом? Тот, у кого не осталось ни одного врага. Тот может умереть со спокойной совестью и наверняка попадет в рай. Но попробуй при наших рефаимских чашах сталинским “пальпирующим” (скальпирующим?), рентгеноскопирующим оком и чутким к подозрению перцептивным аппаратом (восприятием) избавиться от сих злостных химер - врагов.
Известные искушения в православной брани - страхования: являются демоны в образе гигантских крыс, котов, людей - фиксируют на себе внимание, побуждают вступать с ними в брань, пугают, услаждают. Так и с врагами: это, брат мой, страхования. В действительности их нет, вражии дела...
Вот и мы ещё невероятно далеки от нищеты духовной, поскольку и за нами водятся грешки - враги (уравновешенная, равновеликая чаша грехов и врагов колеблется...). А хотя бы и родители, и ближние... Змей вкрался в сердце, свил гнездо и дышит, чутко прислушиваясь к моим мыслям, уловляя ритм сердечный и движения души...
Скорби да излечат, да избавят от ксенофобии и наушничества... Ровно насколько видишь чужие грехи, не способен их вместить. А вмещаешь, видь боль и крест брата, - таков тайный закон, ему надо следовать, если ты ученик Христов.
А как понять врага? Что, только тот враг, кого ненавижу, презираю, пробиваю стрелой, протыкаю копьем?.. Всяк, кому не в состоянии открыть сердце и довериться сполна, остается моим тайным врагом - отчуждение не преодолено, нет любви. Кайся: не вместил ближнего в сердце. А поскольку длится разъединение, есть противник, продолжается борьба - подключаешься к войнам демонским и проливается кровь - не мысленная, телесная. Вот почему нет иного способа избавиться от умозрительных своих врагов (а также от конкретных и реальных), кроме как счесть себя первейшим супостатом для собственного просвещения и благополучия. Великий христианский труд и переворот: сказать, что в тебе сидит не друг, а враг, признать себя ничтожным, злым, слепым и жалким. Тогда в состоянии крайнего отчаяния и нищеты духовной возникнет предстояние Распятому и народится новая личность, а с нею “я” вышеестественное и сверхчувственное, свышеположенное, богозданное, облеченное в прозрачные ризы нетленные.
Вот и у митрополита Антония (Храповицкого) были враги: католики, коммунисты. Но он никого не осуждал. У митрополита не было нищеты духовной, и потому следовать ему - соблазн. Лишь достигший полной нищеты духа - истинный свидетель и благовестник, ученик Спасителя. “Отец Небесный, научи же меня видеть единственно в себе причину всех несчастий мира, казнить себя и от себя лишь требовать. Обрати воистину, не на словах только, взор мой во внутренняя не на мгновение, не надолго - навсегда. И умали меня перед очами собственными. Научи видеть и рыдать, обличать и устыжаться. Как исцелиться от проказы? Как смыть вину? Вот весь я пред очами Твоими, презренный враг, отцеубийца-сын...”
От кого мы родом? Рефаимы ненавидели весь мир. Их тайной целью было разрушение вселенной, колебание оси. Прожорливый каннибализм их выражался в самых разных сферах жизнедеятельности: предательство, продажность, нулевая ценность человеческой души. Освободиться от дурного родового прошлого - не осуждать. Они надмевались, служа на матерний престол, полагали себя всеправными и непогрешимыми. Мы, напротив, скажем о себе: последние, нищие, недостойные. И так научимся не осуждать. Духовное видение себя спутает многие карты. От врага оказывается большая польза, чем от ближнего, - укажет на слабое место, приведет в чувство, обличит... Ближний, напротив, погрузит в сон, иллюзию; лесть, искушение, гордыня... сплошное искушение. В притче Господней о самаритянине дан идеальный образ ближнего. Каждый в веке сем служит попеременно то ограбленным, окровавленным, беззащитным иудеем, то милостивым самаритянином. И миссия ближнего сводится к тому, чтобы помогать в беде, укреплять в отчаянии, помазывать раны. И никогда, ни под каким предлогом, не наносить ударов, не обижать; прощать и покрывать, оплакивать долги чужие...
Покаяние открывается, сколько тайных соблазнов изошло от ближних (содомский блуд, самооправдание). Откроется, что поиск ближнего был вызван неосознаваемым желанием оправдаться в собственных глазах, уйдя от суда совести своей. Иначе говоря, вкупе с ближними бежал от Бога, прятался в кусты от Ока всевидящего, назирающего...
Озираю свое прошлое, стыжусь контактов с ближними, которыми дорожил как невесть каким сокровищем; теряя его, рыдая как над утерянным кладом... Сплошные тайные пороки, разврат, дурные привычки, возводимые в культ... От дружбы не осталось ни следа, ни зазубринки в памяти. Кого мнил братом, испарился, точно не был. И учитель бывший хуже, чем последний ученик.
И другое. Посмотрел счета, предъявляемые мне врагами, удары, наносимые по слабым местам. Указывали на грехи, но я, убогий, не внимал, не каялся, желал почитания от всех и мнил себя царем, в то время как в царстве пребывал последним из рабов.
Посмотри, как жалок этот мир: братаются и пьют на “брудершафт”, с серьезным видом за “круглыми столами” обсуждают ничтожные проблемы, кричат о перемирии, желая услаждаться утонченными пороками...
Он принес иной мир, подлинный, мир вне врагов при понимании себя как единственного врага для мира; себя как препятствия для достижения всеобщего консенсуса, собора, просветления, преображения; себя, как единственно лишенного Эгиды, помощи Божией; круглого сироты, пищащего цыпленка брошенного...
Когда в меня войдет Всевышний и прольется ангельская благодать, и народится храм во внутреннем, тогда сочту церковью всех, кроме себя, и скажу: храм Божий повсюду на земле, а я изгой и аутсайдер, изгнанный из рая. Нет места мне среди живых” (мытарская молитва).
Вонми своей душе. Пока сражаешься с мысленными (ветряными) мельницами - тщедушный Дон-Кихот, - сердце беспокойно: вовлечен в чьи-то тайные интриги и следуешь тайным приказам, в слепоте умственной полагая себя свободным... Нет, всяк вовлеченный в брань с духами мира - раб.
Итак, доколе, брат, ты не будешь видеть ни одного своего греха? Подумай, как ты некритичен: сплошное самовыражение, самореклама, самомифологизация, идол, сделанный из собственного подсознания, из родового прошлого, и ищет распространить себя на всю вселенную.
Враг - мгновенная вспышка в моем сознании, энергетическое наваждение, совесть, прямо указывающая на тяжесть чаши, олицетворенный грех. Известна старая как мир пословица о том, что проще полководцу выиграть сражение, чем преодолеть в себе хотя бы одну мелкую страстишку, грех. И как вульгарно понимают веру во Христа поныне, требуя чудес, исцелений, знамений и знаков. Все чудо веры в том, чтобы открылись на себя глаза - и этого достаточно, чтобы стать святым... Кто так идет, тот свят, благословенен. И в краткий срок спасется.
И разве не безумие ли, параноидальная мания, видеть кругом врагов и ненавистников? Помилуй, где враги? Какая спесь! Кто внушил, будто ближние желают тебе зла и смерти? От кого мысль, что нет никого умней тебя? Зачем воюешь с Тем, Который тебя родил и послал в мир? Ужели ты умнее и лучше Его знаешь, как поступать в каждом конкретном случае? Доверься, жалкая тщедушная тварь... И что твои зарытые в землю таланты перед очами Вышнего? Хозяин ушел и оставил горстку звенящих медяков, из коих мнишь составить состояние, будто на них можно купить полмира - жалкая тщета, убогий ростовщик!
Оглядываю прошлое. Гнал, ненавидел, бичевал - тьма тьмущая врагов. Сталинисты, ницшеанцы, масоны, иудеи, фрейдисты и богема-поэты, оккультисты, с родителями и детьми их, со всеми ближними. Подозревал в них тайных врагов... Воевал, по сути, со всеми, кто не желал меня видеть в обольщенном свете, каким я представлял сам себя. Несчастный обольщенец! Я сам себя приговорил к пожизненному заключению и одиночеству, сам виноват. Душа, вступив в завет с дьяволом, укрепленная, получила силу и власть шагать по трупам, самоутверждаться через презрение к ближним, окрадывать чужую жизнь, сокращать сроки, властвовать, сея смерть и разрушение, обретать мнимые ценности, которых хватает лишь на миг-другой, не более...
Злоба меня не только услаждала, но и питала, являясь моей кормящей средой и “альма матер”. Тешил гордыню, отчего дух злорадства. Проснись душа, познай, как ты виновата. По естеству я каинит, и мне присуща зависть, ибо во всем хочу быть первым, выше. Ужаснейшая, порочнейшая из натур... Стыдно глаза поднять. О ком смею рассуждать, кого приговаривать? Так и останусь до скончания дней мелкотравчатым буржуем-обывателем - не в том смысле, что прирастил брюшко или нажил мелкий капитал, уменьшил число страхов или комплексов, - но в отношении непереведшейся идеи о мысленном враге, этом тотальном мысленном безумии моем... Сумею ли вместить чужую скорбь? О сердце, стань истинно вселенским, прободись, раскройся, утвердись в последней правде. Одна за другой да снимутся маски, пелены, бельма...
Мы все заложники у смерти, рабы греха. Покаемся, возлюбим истинно друг друга. Брат, упокойся, перестань делить мир на своих и чужих, ближних и дальних. Сплошное многоточие, слезы, скорби, виселицы, кресты - вселенское кладбище. Кто друг и враг? Кто ближний? Кто дальний? Брось, это рассуждение от древа добра и зла. Разве дано тебе право различать, в чем любовь помимо даром Духа положенным, видение грехов и радости от преуспения в добродетели? Столь поныне силен в нас, наследниках еврокультуры, соблазн выносить суждения, полагать себя правыми, а других недостойными. Даже самые многострадальные и великие из умов человеческих, такие, как Толстой, Достоевский, Солженицын, не способны избавиться от переживания врагов. Лиши многих блестящих полемистов возможности атаковать их мысленного “супостата”, о чем бы они писали? Онемели бы запястья их, иссохлись мозги...
Как трудно позитивно утверждаться в своем самораспятии. Насколько проще обличать других, т.е. полагая себя вправе выносить приговор, судить, питаться от того же древа добра и зла. Осуждение всегда несет смерть обоим, осужденнику и жертве. Нет для меня отныне “своих” и “чужих”. Чем тяжелее брату, тем он роднее моему сердцу; чем дальше отстоит от меня, тем ближе. А внутренний человек мой прободен мечем. Прости, я слишком нетерпим к боли, чтобы откликнуться на твое страдание. Я не способен разговаривать с тобою на языке плача, креста и скорби...
Есть нечто плебейское в ксенофобии, в осуждении ближних. Плебей - мнящий себя умнее ближнего. Аристократ - смиренный мученик Христов, полагающий себя всех недостойнее и вмещающий без исключения все скорби мира. Бердяев глубоко мыслил, когда называл христианство аристократическим учением в смысле его почти полной недоступности в веке сем...
Станешь на путь духовный - откроется простая правда. Достаточно изъять втесненный жупел злобы, желчи, окаянства и блуда, как личность рассыплется буквально на глазах - ни следа не останется от прежнего энергичного карьериста, лицемера, бизнесмена... Я видел вокруг себя десятки братьев, которые, встав на путь покаяния, едва передвигались. За какие-то две недели энергичный здоровый мужчина превращался чуть ли не в калеку. Вот какой ценой достается расторжение с духом злобы. А мы думали, достаточно ходить в храм, исповедовать себя христианами, вступать в сообщества, писать статьи, молиться вместе. Нет, брат, пожелай пострадать. Место христианина - у Креста. Распни в себе самое усладительное и драгоценное, с чем носился, как с фетишем в бесноватом естестве, ныне пристыженный, презираемый собой. Вот посмотрю, как ты переменился. И если предмет твоих прежних вожделений рассматривается тобою как порок, воистину продвинулся.
Мы дети сталинского страха, одиночества и лжи. Нам нет иного пути, помимо усвоения духовных законов, один из них гласит: нет у тебя врагов, кроме собственного подсознания и родового прошлого. Прочь, призраки и наваждения! Нет иных супостатов, кроме тех мнимых ближних, которых полагают своим ближайшим окружением, видя в них щит и основание. Коперниковский переворот - течение вод Иорданских в противоположную сторону... Покаяние - как неосуждающий, всепокрывающий, самоказнящий, всеоправдывающий образ жизни; рыдание до последних дней...
От паранойи мысленной, от наваждения, будто окружены врагами, бесами, клопами, крысами, - спасение духовной нищетою. Гордость, напротив, приводит к умножению страхования. Если жаждешь быть первым, узурпатором и кесарем - вокруг одни препятствия, препоны. И все кругом мешают в осуществлении замыслов: враги, которых надлежит убить для достижения своих целей.
Блудная душа, упокойся. День и ночь ты спрашиваешь на суде своей совести: почему меня бьют? Почему ко мне столь безжалостны? За что такие удары? Почему я должна умереть? Почему я так бедна, а Бог несправедлив ко мне? Нелепая, больная... Потому что горда и слепа на себя. Прозрей и встань на путь благословенного кеносиса, всерадостного и Пасхального уничижения. Осознай грехи свои и стань приголгофской нищенкой, исповедуя веру в Распятого, чтобы шипы вонзились в твою плоть, и пролилась невидимая кровь. И уверяю тебя, полностью изменится картина бытия: как бы проснешься от длительного сна и с удивлением увидишь, что окружена святыми, и зальешься слезами: “Иисусе Распятый! Для скольких же я послужил соблазном, скольких убил, распял, ранил и отравил!” И за тобой потянется длинный и черный шлейф грехов. И ужас охватит от мысли, что всё их множество будет предъявлено.
“Не суди, дабы не быть судимым”, - будет ответ на белом свитке, опустившемся с небес: “И не имей врагов, чтобы внести свою крошечную посильную лепту в общее дело мира”.
А что же в нашем стане? Газеты кишмя кишат слухами о возможных войнах. Ни одно государство не хочет войны, но каждое готово к ней. Подумайте, какой нелепый парадокс! Не хотите войн - вступите в брань духовную, начните воевать с собой, восстаньте на естество порока. Близок час, когда энергия Духа откроет каждому из нас правду о себе. И раздастся стон великий от лица всего человечества, пришедшего поклониться Распятому Иисусу. Но да не будет поздно.
Время склоняется к вечеру. Увядает лоза, поникли лепестки и падают один за другим на землю. Господи, прими жертву из уст недостойного раба. Стою где-то в уголке храма и немолчно рыдаю, прося о милости. Уже ни на что не надеюсь, кроме любви и снисхождения Вышних. Что этот мир? Погибнет и исчезнет. И кто те ближние, в которых искал я укрепления? Пришли, и нет их. Лишь Ты мне помощь, от Тебя поддержка. Ты истинный мой брат, Отец, в Тебе свет, полнота и радость. Уневестови меня, возлюбленный Жених. В покоях Твоих брачных жажду обрести блаженство вечное.
Псалтырь, Евангелие, Крест, рыдание о грехах и чтение. Келия инока. Час покаяния для всей земли. Закроем двери, встанем на колени. Зажжем свечи пред иконой Приснодевы и предадимся умной молитве. В потоках слез да умилится сердце.
Перед сном перелистай прожитый день. Скольких осуждал, против кого восстал, в стольких грехах и покайся.
Как мне неповадно без тебя! Жаждет душа моя полноты Твоей, Света нетварного. Надели меня благодатью и милостью.
Прозрел и просветлел. Отныне нет у меня врагов. Рассеялось небо...
+ + +
На свидетельство Приснодевы будут воздвигнуты только те, кто постигнет науку неосуждения в полноте. А кто осуждает, тому затвор, брань, удары от бесов - как наказание Божие, а не как особая милость.
+ + +
Украсьте плоть венком из роз, чистотою помыслов, неосуждения и благолепным жертвенным служением. Да станете проводники святейшей воли Вышнего.
Исповедь целого послевоенного поколения могла бы свестись к одной фразе: бесчисленно-серийный фильм под названием: “Моя мама ненавидит крест”.
Премудрый наш о.Тихон глубочайшим образом постиг тайны христианского пути. Услаждаться, говорил он, мы можем лишь крестом. Любое услаждение вне креста порочно и кощунственно перед очами Распятого.
Освоил ли науку радости в скорбях митрополит Антоний Храповицкий? Если начнешь каяться, брат, то обнаружишь, что у тебя нет никаких разногласий ни с кем из святых, из праведных, из подвижников. Более того, никто не посмеет на тебя восстать. Любовь Господня охватывает всех, но чтобы войти в нее, нужно взойти на крест. А чтобы получить укрепление на этот кресто-воздвиженский подвиг, необходимо особое помазание. А чтобы и его достичь, пребудь в завете правды. Вот и выстроили мы лестницу шествования в обители горние: завет последней правды, помазание, радость во скорбях, любовь к кресту.
При прямом действии благодати Божией внушение об искупительном смысле скорбей, тихая радость, отнесение креста, Святой Утешитель-Дух посещает крестоносцев на их пути Голгофском многоскорбном. Пребудь в завете правды, брат, для чего - взор во внутренняя и кайся в последней глубине. И возбудится голос совести глубинный.
-------------
17.06.90г.
Ни на что так не реагируют наши души, как на осуждение, под каким бы видом оно не преподносилось. Власти ли осуждать, иноверных, атеистов, узурпаторов, палачей, врачей, соседей, братьев по вере, наставников, учителей, духовников, отцов, матерей... видимо, можно выстроить бесконечный строй и целую галерею - враг тут не ограничит в пользовании: не то, так другое.
Но пришло нам время сказать, что у христианства нет ни одного врага? Сказать так означает признать иллюзорность сил вражиих и обрести подлинный, огненный необоримый щит. Ибо, пока у нас есть хоть один враг, то признаем его власть над собой. А поскольку враг в наличии, то существует и держава его. И потому будут нещадно бить тебя стрелы и не встанешь с одра немощи, тысячекратно посрамляемый в лице своих чад и последователей, пока не решишься на великий подвиг крестного предстояния, которое, поверь, единственно в том, чтоб никого, никогда, ни при каких условиях не осуждать. Но как добиться этого лицемерной улыбкой - рот до ушей, “притворной любовью”. Неосуждение дастся лишь заветом правды, подлинным прозренческим и глубинным покаянием. Без него ныне ни шагу. Потому для нас лишь величайшим искушением и соблазном могут послужить такие праведники, как Иннокентий Балтский, митрополит Антоний (Храповицкий). Этим людям не было необходимости отрекаться от рода. Их матери были благочестивы, не сажали с детства бесов, не присваивали себе дитя - отдавали его Богу, желали вырастить служителя Престола. Также никого не осуждали, имели девственные умы, чистыми сердца.
Но мы-то родом от страшнейших демонов! Для нас отречение от рода - всё равно, что анафематствование завета с дьяволом и отрясение праха. Вот где тайна. Нам нужно только одно - никого не осуждать.
Традиционное представление: слабый монах боится демонов. Бьет враг - значит искушен и тайно осуждаешь. Условие творения Иисусовой молитвы - смиренномудрие и плач о грехах.
Враг даст любую форму действия: воодушевит, благословит на битву и прочее, лишь бы увести от внутреннего прозрения, от непрестанного видения грехов своих, ибо только оно приводит к прощению наистрашнейшего из всех грехов - осуждения ближних. (Вот почему при общей чудовищной чаше осуждения яд, накопленный Россией, лишь Промысел Божий долготерпит и держит нас на земле).
---------
Узнать волю Божию и следовать ей. В противном случае вновь беды, скорби. Завет с Богом и дарует это высочайшее знамение - духовное прозрение (начало, противоположное слепоте), ведение воли Божией. И чем ближе к Богу и совершеннее душа, тем явственней для нее воля Вышнего, тем с большей легкостью и готовностью идет она на любую жертву в исполнение этой воли, всегда благой, совершенной, направленной к спасению и исцелению.
Совершенным выразителем воли Небесного Отца в Евангелии являлся Единородный Сын Божий. С появлением Его в мире Господь и Божия Матерь находились в смиренном послушании прежде всего у самой воли Вышнего. Господу был открыт час, когда надлежало идти на крестное свидетельство, а когда скрываться от своих преследователей и палачей. И напротив, полное отсутствие духовного ведения у фарисеев, тогдашних сатанистов, синедрионских раввинов. Их раздражал не только самодуховный облик Иисуса, сколько воля Вышнего, творимая Им. Упорно желали делать противоположное, потому и бросил им Господь гневные слова: не Авраам, а дьявол отец ваш.
Величайшая трагедия этих несчастных заключалась в том, что им были закрыты глаза на волю Вышнего и открыт противоположный, “теневой”, космический миропорядок, поклонялись власти лукавого. Они упорно не желали видеть в Господе никакую силу. Воскрешение “четырехдневного”, уже разложившегося, чудо, которое не мог совершить ни один колдун и волхв того времени, не вызывало никакой перемены в их сознании. Его по-прежнему люто ненавидели, ненавидели инстинктивно, как ненавидит Бога сатана.
О монашестве. Оно полностью выродилось с тех пор, как потеряло основную нить в христианстве - устремление к святости. Ещё как-то можно оправдать мирянина, не стремящегося к совершенству и прощению грехов. Но монах, заведомо признающий свою невозможность к продвижению, откровенный слуга сатанин. Такие же печати на московской патриархии. (могу сказать, как человек вполне причастный к этой системе): - Печать ненависти к святым, отвращение от святости. Откровенно внушалось - святость невозможна, к ней нельзя стремиться. Невозможным считали не только святость, но и само усовершение души: нет мысли о продвижении. Лествица остается умозрительной, наподобие веры, где-то в сумеречном сне, в утробе “мамы”. Не тот монах, кто носит рясу, но всяк святой, заповеди и обеты Божии соблюдающий, Господа славящий - монах Пречистой.
-------------
20.06.90г.
В брошенных деревенских домах скрываются странники земные, алкаши, тоже брошенные, как и дома - без жен, без семей, без надежд. Черные, задымленные, как кочегары. Скрываются самозатравленно. Местные их не выдают милиции; последние, если и видят, то смотрят сквозь пальцы. Много таких в России.
Одинокий, брошенный человек. Поселится где-то на чердаке брошенного дома среди старых сапог, ботинок, рухляди, пыльных книг и сталинских газет. А летом переберется во двор, соорудит походную печку и будет жарить картошку прямо на огне. С годами страх быть пойманным проходит, но состояние особой настороженности становится естественным, входит в плоть и кровь.
Православный катакомбный монастырь. Трогательные монашенки после литургии и трапезы снуют, моют посуду. Головы склонили - смиряются, украшенные целомудрием. Вот только бы последнее: чтобы не было гордости об особой избранности через православие, чтобы считать себя хуже атеистических соседей - мясоедов, самогонщиков и пр.
Боже, какие больные и ранимые души! Как сильно страждут... Ей надлежит всяческое поклонение во все дни и во веки веков.
Скорбные и родные Лики Христа и Божией Матери, смотрящие с новгородских, псковских линотипических икон. Какую любовь дает Она в скорбящем сердце!
Наедине победа достигается через кеносис! вход! тайна! слезы! немощи врачующие! упокоение всерадостное! Испытай и познаешь, и посвятишь себя Кресту (кеносис) до последних дней, ибо сладостней его ничего нет.
Как страждут души и нуждаются в любви! В России - как нигде. После стольких травм... Быть может, только пол-потовская Кампучия знала нечто подобное сталинским репрессиям, когда могли размозжить череп киркою или хоронили заживо в общей братской могиле.
Твоя рука на сиротах российских: да притекут, утешатся, обнадежатся - беззащитные, вдовые, одинокие, распятые Твои.
Кончается время, продукты, бумага... Приходят сроки, ближние...
Понятие “безумный” подходило бы к человеку времен Шекспира, Бэкона, Канта и Гете, немецкой реформации и американской мамоны... Но только не для нас. Для нас - слишком мягко. Мы уже не просто спятившие, умалишенные, заплеванные, проклятые. Мы род возродившихся. Онтологические мутанты. Мы состоим из другого состава, чем наши предки. Потому и книги, и рецепты, и руководящие их наставления ничего нам не дадут. Тонкая нить тотчас порвется. Попробуешь и ничего, кроме жалкой карикатуры, не выйдет (например, на мудрую молитву, на узкий путь, на подвизание в традиционном православии).
О последнем знаю только одно. Нет вещи в истории человечества более запутанной, неясной и смутной. Что к чему, разберется Сам Господь. Но, кажется, такого поналепили! И такой России, мутировавшей, трансформировавшейся, нет пути вспять.
И не случайно на литургии Отца Светов священник открывает ад и рай. Перед нами две крайние перспективы: преображение и вечное проклятие. Здравомысленная и конформистская золотая середина уже, увы, невозможна.
Со страшным звуком открылся лифт на втором этаже Института Философии, и на наших глазах вывалился какой-то горбач. Он упал, разбил коленку и заплакал. Закусив губу, собрал силы, И как ни в чем не бывало зашагал дальше. Впрочем, вызывающе посмотрел в глаза. За ним пошли ещё две белокурые бестии...
Если бы я хотел кого-то убить, то получился бы детективный сюжет. Но нет крови. Ныне Кровь Христа Распятого проливается над миром!
Моего нет ничего, даже крови. Тем более согрешу перед Господом, если буду проливать мысленную, чужую, литературную кровь.
Почему я умею писать лишь когда мне плохо? Почему я живу на грани смерти? Почему, чтобы возрадоваться, мне надо почувствовать себя пробитым, уязвленным? Как садомазохично наше поколение! Либо мучаешь другого, либо просишь, чтобы пытали тебя самого. А когда настанет светлое упокоение, проливается любовь к братьям и сестрам - уже ничего не можешь сказать. И так светло и легко на сердце. Мысленно вспоминаешь, благословляешь и присутствуешь на трапезе.
Вера в Живого Бога - в ожидании того, что в любой момент может прийти Сама Божия Матерь...
-------------
Город: удары, дергание, окрадывание, сплошная электрическая бойня - как в нем жить? Бедный друг мой, ты сидишь в этом городе, в своем рабочем писательском кабинете и томится твое сердце, и ненавистны рукописи, груды бумаг, пыльные тома. За стеной - стена, за стеной - жена и сын, за стеной - стена. И как бы весь дом просматривается насквозь: и души, и мир, и обитель Божия. А Бога нет. Он по-прежнему где-то в родовом склепе, бабушкином успенском соборе, что выкрашен неестественной зеленой краской, наспех оштукатурен и иконы подложные. Оригиналы выкрали и присвоили (батюшки, строители, бандиты?). Так и о нас напрашивается сравнение, как оригинал иконы к бледной и бездарной копии, так прежде верующий - к настоящему. Те и другие в храме люди и иконы.
Да, надо дать согласие на муку, на операцию. Рождение дается тяжело. Пречистая примерит образ Божий и венец?.. Он воспримется наподобие тернового чуткими висками, желавшими лишь услаждений от блудных пальцев Веельзевула. Войти в Ее образ, просить, чтобы Она стала твоей совестью, и делать то, что Она хочет, и быть таким, каким Она ищет тебя видеть... Вот краткое кредо, предпосылающее завет с Богом Живым.