Якушина Алиса Александровна : другие произведения.

Полная Луна - части 1, 2, 3 и 4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Бедный художник с таинственным прошлым и незаурядными способностями неожиданно находит свое Вдохновение в лице балерины Арины Севериной. Вместе они работают над картиной, не замечая, как их отношения перерастают из обычной дружбы в нечто большее... Тихая, спокойная жизнь девушки нарушена, верный поклонник, талантливый и знаменитый дирижер Ольгерд Прайд, забыт, и на первый план выходят душевные сомнения. Откуда Арине было знать, что Ольгерд не только музыкант, но еще и руководитель общества "Полная луна", сильнеший черный маг, поставивший себе цель очистить город от оборотней и прочей нечисти?...
  ПОЛНАЯ ЛУНА
  
  1. Арина
  
  
  Я сидел на скамейке и задумчиво смотрел на спокойную гладь реки. Дни шли, а моя депрессия все углублялась... Ведь за все лето я не нарисовал еще ни одной более или менее стоящей картины! Ваяние разноразмерных акварелек для туристов всегда навевало на меня тоску, кроме того, это занятие почти не приносит дохода - так, смех один. Над последней своей удачной картиной я трудился почти месяц, но в итоге и результат стоил того: удалось выручить почти полсотни, хотя расставаться со своим произведением мучительно не хотелось. Это был мой первый опыт рисования на батике: я выбрал материал удивительного цвета, до самого конца работы я сам так и не понял, каким он был. То ли голубовато-серый, то ли серебристо-серый, то серовато-белый... Важно одно: на нем изумительно смотрелись нарисованные крупными мазками розовые водяные лилии на сочно-зеленых листьях. Эту идею я вынашивал очень долго, все никак не решался начать, опасаясь неудачи, но зато, похоже, в итоге для ее реализации мне потребовалось все мое вдохновение. Может, не стоило так бездумно его тратить - теперь я способен изобразить только виды исторических частей Праги, на которые у меня уже давно набита рука и которые не требуют никакого вдохновения. И Бог знает, когда все это кончится... Вот ведь действительно, жизнь полна напастей - как только меня оставили в покое, как только я посчитал, что более или менее устроился, как только я поверил, что могу вести нормальную жизнь, как тут же выяснилось, что мое благополучие зависит от эфемерной вещи под названием вдохновение... Я знаю, что оно может быть буквально везде! Только не теперь и только не для меня, увы.
  Я достал из кармана сигареты и закурил. Эдак у меня скоро и на сигареты денег не останется, не то, что на квартиру!... И так уже я выбрал самое дешевое, что только может быть: крошечная комната в районе Винограды, сварливая хозяйка и, прямо скажем, совсем не королевские условия. К счастью, от достатка и роскоши я отвык уже давно. Четыре года назад, когда мне, наконец, удалось осесть в Праге, простота жилья была самой меньшей моей проблемой, а теперь я снова начинаю ощущать неудобство. Нет денег и неоткуда их достать. Конечно, я делаю переводы (к большому счастью, в лицее, где я учился, было два обязательных языка), но прибыль это приносит мизерную - увы, нынче все знают английский язык и умеют пользоваться словарем. Надо срочно что-то предпринять, чтобы не сесть на вынужденную диету.
  Небо начинало уже окрашиваться в розовато-оранжевый цвет - за поворотом реки, за Пражским Градом садилось теплое осеннее солнце. Пожалуй, пора отправляться домой, если я хочу добраться до темноты - несмотря на трехлетнее затишье, окончательно расслабляться все же не стоит. Каюсь, я уже стал забывать, насколько хитры и сильны мои преследователи, но все же инстинкт самосохранения во мне еще жив. Несмотря на тревогу и довольно тяжелые мысли, уходить не хотелось - из всех исторических мест Праги Вышеград нравился мне больше всего. В этом месте чувствовалась какая-то невероятная энергетика, кроме того, здесь не было толп вездесущих туристов, несмотря на высокий сезон. Готические шпили старой церкви четко рисовались на фоне яркого неба, погружались в молчание статуи в сквере, в ресторанчике рядом с "Готическим погребом" гремели тарелками и слышался гул голосов немногочисленных посетителей... Я встал, затушил сигарету и хотел было отправиться прочь, как вдруг я ощутил знакомое покалывание в кончиках пальцев и сладкое волнение от предвкушения чего-то интересного. О, я знал это ощущение; сейчас я готов был плясать от счастья, потому что наконец-то ко мне вернулось мое Вдохновение.
  На этот раз оно пришло в виде девушки - худенькой, стройной, с потрясающей осанкой и невероятно легкими, грациозными движениями. Девушка стояла у заграждения и задумчиво изучала переливающееся закатными красками небо над Валтавой; теплый ветерок шевелил широкую юбку простого темно-синего платья в белый горошек, обутые в белые балетки ноги были загорелыми и стройными, а собранные в строгий пучок темные волосы подчеркивали изящную шею. Девушка была очень хорошенькой, но помимо этого я чувствовал в ней еще что-то необычное, что-то, что вселяло в меня уверенность, что теперь-то я уж точно напишу такую картину, какой не писал никогда раньше!... Когда у меня есть какая-то идея, я не утруждаю себя долгими раздумиями - я решительно подошел к девушке и без запинки обратился к ней:
   - Прошу прощения, что мешаю. Позвольте задать вам один вопрос, - получив в ответ одобрительный кивок, я продолжил. - Не хотите побыть моей моделью?
   - Что? - удивилась она. Невольно я залюбовался ее глазами - глубокими, золотисто-карими, очень грустными, под длинными черными ресницами. - В каком смысле?
   - Не пугайтесь, пожалуйста, - улыбнулся я. - Я не имел в виду ничего предосудительного. Видите ли, я художник, и именно теперь меня озарило вдохновение. Как бы высокопарно это ни звучало, но сегодня эти вдохновением стали вы, и я очень хотел бы вас нарисовать. Это вкратце.
  Напряженное выражение ее личика сменилось легкой улыбкой, и она ответила:
   - В принципе, я не против. Однако, хотелось бы побольше узнать, чего вы от меня хотите. Сами понимаете, я не смогу посвящать этому занятию много времени.
   - Разумеется, я все расскажу. Полагаю, будет разумнее сделать это за чашечкой кофе.
  Мы спустились в крошечный ресторанчик, заказали кофе. На счастье, он здесь стоит недорого - так или иначе, все равно у меня осталась последняя тысяча, на которую мне нужно просуществовать еще черт знает сколько времени. Надеюсь, эта девушка поможет мне в ближайшем будущем встать на ноги. Она немного помолчала, помешивая капуччино у себя в чашке, после чего подняла на меня свои бездонные глаза:
   - Ну, я вас слушаю.
   - Для начала разрешите представиться. Меня зовут Анджей, - я протянул ей руку и прибавил. - Анджей Гимновский.
   - Очень приятно, - она неуверенно сжала мою ладонь и улыбнулась. - Арина.
  Забавно. Мы оба живем в Праге - она явно не похожа на туристку, я уже давно научился их отличать - но при этом оба имеем весьма поверхностное отношение к Чехии. Если мы сможем договориться, надо будет ее расспросить, как она здесь оказалась. Хотя, чему я удивляюсь...
   - Итак, Арина, позволю себе сказать вот что, - снова заговорил я. Из кухни тянуло ароматом свежей выпечки, и мне стоило немалого труда удержаться от соблазна что-нибудь съесть - как-никак, а я со вчерашнего дня из экономии хожу голодный. - Я пока еще не очень понимаю, как именно я хотел бы вас изобразить, но то, что моей моделью должны быть именно вы, - совершенно бесспорно. Я был бы очень рад, если бы вы согласились... Только, - эти слова дались мне особенно тяжело, - боюсь, что не смогу вам за это заплатить.
   - Какая ерунда! - фыркнула она. - Даже говорить о деньгах не хочу.
   - Значит, вы согласны?
   - Да. Когда вы хотите начать?
   - Когда вам будет удобно! - торжественно объявил я.
   - Тогда завтра, ближе к вечеру. До четырех у меня репетиция, а потом я в вашем распоряжении.
   - Репетиция? - я отхлебнул кофе. - Так и думал, что вы как-то связаны с искусством. Дайте угадаю. Вы актриса?
   - Почти. Я балерина. В конце месяца планируется премьера нового спектакля, так что приходится много времени проводить в театре.
   - Никогда не интересовался балетом, но вашу премьеру, наверное, посетил бы с удовольствием, - улыбнулся я. - Думаю, это немало помогло бы моему воображению - ведь, как я говорил, я еще не придумал, как вас изобразить. Пока, если вы позволите, я бы сделал несколько набросков.
   - Вы художник, а не я. Так что я к вашим услугам, завтра после четырех.
   - Отлично! - я вынул из кармана записную книжку, вырвал оттуда листок, написал на ней свой адрес и протянул записку Арине. - Вот тут я обитаю.
   - Вот и хорошо. Значит, до завтра, - она спрятала бумажку в сумочку и поднялась. - Боюсь, что мне пора.
   - Да и мне тоже. Скоро стемнеет.
   - Боитесь темноты? - улыбнулась она, когда мы выходили. Над древней крепостью уже сгустились сумерки, и я ощутил уже знакомый укол страха. Что ни говори, последние десять лет я все же предпочитаю свет дня, каким бы он ни был - золотистым, серым или красно-оранжевым.
   - Недолюбливаю, - пожал плечами я. - Вы к метро?
   - Да. Я живу на Нерудова, идти пешком все-таки далековато.
  Мы отправились к метро вместе. Дорога была совершенно пустынной, и народ стал попадаться нам навстречу только у самой станции "Вышеград", на границе новой деловой части Праги. Болтали мы о всякой ерунде - к моей великой радости, Арина разбила все мои представления о балеринах как о чопорных, холодных девицах, которые только и думают о своей работе, поклонниках, славе и ролях. Девушка она была довольно открытая и остроумная; пока мы быстро шли по разбитой брусчатке, она постоянно расспрашивала меня о моей деятельности и всяких деталях творчества. Я даже счел возможным посетовать на отсутствие вдохновения в прошедшие со времени моего последнего шедевра месяцы. Я думал о своей новой знакомой не как о красивой молодой женщине, а как о спасительнице, помощнице и, можно сказать, боевой подруге. Во всяком случае, общаться с ней было легко и приятно, а это для меня как бальзам на душу - не так уж много у меня друзей, если говорить начистоту.
  Мы распрощались на станции "Музей" - здесь наши пути расходились в разные стороны. В поезде ехали молча: я был погружен в свои идеи, которые стайками роились у меня в голове, да и перекрикивать грохот метро не хотелось. На прощание я спросил лишь:
   - А что за спектакль?
   - "Спящая красавица", - коротко ответила Арина и улыбнулась мне. - До свидания.
  Ответить я не успел - она уже затерялась в разноцветной толпе.
  
  2. Художник
  
  Я вышла из театра гораздо позже, чем предполагала, и только на улице почувствовала, как устала. В связи с премьерой вся труппа была на ушах, и народ с нездоровым рвением старался репетировать как можно больше, забывая обо всех прочих делах. К своему стыду, я тоже обо всем забыла; только в раздевалке, когда я искала в сумочке помаду, я наткнулась на сложенную бумажку с адресом, которую мне вчера дал художник. Надо же, я совсем забыла о своем обещании! Естественно, меньше всего мне хотелось сейчас ехать в Винограды; перспектива залезть с ногами на диван с большой чашкой белого чая была значительно привлекательнее, однако отступать было поздно. Жаль, что я не попросила у него номер телефона - тогда можно было бы все отменить... Я поправила на плече сумку и зашагала к метро. Ноги были словно налиты свинцом, каждый шаг давался все тяжелее, так что, оказавшись уже на зеленой ветке, я с наслаждением плюхнулась на жесткое сидение и задумалась. Что я делаю? А главное - зачем? Кому сказать - согласилась позировать совершенно незнакомому человеку, совершенно бесплатно, да так легко, что просто диво. Странный поступок для правильной рациональной девушки, не так ли?...
   - Okonchite prosim vystuр a nastuр, prziste stanice Muzeum, - прогнусил диктор.
  Да чего же в нем странного, если как следует разобраться. Сказать по чести, мне просто стало жалко этого парня - даже без его признания по поводу отсутствия вдохновения было видно, что с финансами у него отнюдь не все гладко. Кроме того, художник мне понравился - в его ладной широкоплечей фигуре, в приятных, хотя и не особенно примечательных чертах лица, в больших серых глазах и в свободной манере держаться было что-то невыразимо притягательное. Несмотря на то, что между нами не было сказано ничего особенного, понравилась мне так же его манера говорить, хотя вот этого я точно не могла объяснить даже самой себе. Запыленные кроссовки, чистая, но потрепанная и предельно простая одежда только подтверждали мои догадки, и мне хотелось бы верить, что я действительно смогу ему помочь. В конце концов, я сама не бог весть какая богачка...
   - Jiriho z Podebrad.
  Чертыхнувшись себе под нос, я тяжело поднялась с места и вышла из поезда. Станция была полна народом, так что, оказавшись на улице, я с наслаждением вдохнула прохладный вечерний воздух. Уже почти совсем стемнело, тихая улица Славикова, куда мне предстояло свернуть, показалась странно неуютной, но я мужественно отринула свой страх и двинулась вдоль стен облезлых домов. Конечно, я порядочно запоздала и времени у меня в запасе было совсем мало, но все-таки меня буквально сжигало любопытство. Эта вся эпопея с картинами была для меня как приключение, как некий отрыв от реальности, полной изнуряющих репетиций и разумных, комфортных отношений. "Ну что ж, - подумала я, стоя перед тяжелой старой дверью одного из обшарпанных домов и стараясь разглядеть нацарапанную над звонком фамилию. - Пара часов у меня точно еще есть. Будь что будет!". Поняв, что я не в состоянии расшифровать выцветшие буквы, я нажала кнопку... В домофоне задребезжало, после чего сварливый женский голос гаркнул:
   - Да?!
   - Э... извините, - я даже растерялась, и едва смогла продолжить, - могу я видеть пана Гимновского?
   - Кто такая? - нелюбезно бросил домофон. - Из налоговой, что ль?
   - Нет. Мы договаривались о встрече.
  Ночная тишина огласилась мерзким писком открывающейся двери, и я проскользнула в темный подъезд. Лесенка на второй этаж была узкой и грязной, да и дверь на третьем этаже заслуживала внимания - обшарпанная до такой степени, что определить ее первоначальный цвет было уже невозможно, и украшенная одной внушительной трещиной прямо по центру. Пребывая под впечатлением от беседы с домофоном, я нерешительно постучала... и уже через мгновение вздохнула с облегчением - щелкнул замок, и на пороге возник мой вчерашний знакомый:
   - Добрый вечер! Я уж боялся, что вы не придете.
   - Прошу прощения, я задержалась на репетиции, - улыбнулась я.
   - Ничего страшного. Проходите!
  Его квартира, вернее, комната представляла собой немыслимое нагромождение всяких разных предметов - одежды, ящиков, пакетов, тюбиков с красками, гипсовых моделей и черте чего еще. На общем фоне выделялся только продавленный кожаный диван у дальней стены, угол стола, очищенный от бумаг, на котором стоял ноутбук, и заляпанный красками мольберт, который красовался прямо посреди комнаты. В общем, то, что здесь обитает творческий человек, до крайности погруженный в свои мысли, было видно сразу - более или менее новым и представительным элементом убранства были тяжелые бархатные шторы темно-зеленого цвета, которые полностью закрывали большое окно.
   - Присаживайтесь, - прервал Анджей мои размышления, широким жестом указывая на диван. - Хотите кофе?
   - Да, пожалуй, - я с удовольствием села и откинулась на мягкую спинку. - Честно говоря, я немного устала.
   - Я не отниму у вас много времени, во всяком случае, сегодня, - улыбнулся он и тут же нырнул в какой-то темный угол. Загремела посуда, чиркнула спичка... Я едва сдержала смешок - вместо конфорки он использовал обычную спиртовку, держа над ней турку на весу. При этом он виновато улыбнулся и пояснил. - Есть еще плитка, но на ней будет дольше.
  Повисла пауза, после которой он принес мне чашку кофе на блюдце с едва заметной трещиной с краю, сам уселся за мольберт и объявил:
   - Ну, начнем, если вы не возражаете.
   - Конечно, пожалуйста. Как мне сесть?
   - Оставайтесь как есть - мы же делаем наброски... Расскажите побольше про спектакль. Значит, "Спящая красавица"?
   - Да, - я отхлебнула кофе, стараясь не изменить позы. - Сами знаете, пражский театр не силен балетными постановками. И вот - такое событие! Задействованы лучшие наши танцовщики, все ужасно нервничают... Чем ближе премьера, тем сильнее беспокойство. Если честно, я сама немного волнуюсь.
   - Представляю себе... Немного поверните голову вправо... Еще... Вот, отлично! - снова зашуршал карандаш. - И чью же партию вы исполняете? Небось, принцессы Авроры?
   - Не угадали, - я едва сдержалась от досадливого комментария. Всегда, всегда эта крыса Марта будет примой, пока она любимая дочка директора! Даже Ольгерд не смог бы ничего сделать, если бы я ему позволила и если бы мне позволила моя собственная гордость. - Фея Сирень.
   - Ну, не расстраивайтесь. Это ведь тоже одна из главных ролей! Ничего, когда-нибудь и вы станете примой.
   - Надеюсь... Знаете что, может, мы перейдем на "ты"? Обращение "вы" заставляет меня чувствовать себя училкой в балетном классе.
   - Конечно, если тебя это не смутит, - рассмеялся он в ответ. - Признаться, "выканье" меня тоже напрягает... Так, первый эскиз готов. Тебя не очень затруднит изобразить что-нибудь из балета? Ну, там стойку какую-нибудь или что-то вроде того... Прости, не знаю, как у вас это называется.
  Вместо ответа я встала, поднялась на полупальцы, вытянула руку... Не очень, может быть, сложно, зато я смогу простоять так те десять-пятнадцать минут, которые понадобятся ему для эскиза. Время летело совершенно незаметно, мне казалось, что я знаю Анджея уже очень давно - настолько комфортным для меня было его общество. Я настолько втянулась в эту странную беспорядочную атмосферу и настолько сжилась с ролью модели, что даже не сразу поняла, что за звук эту идиллию нарушает. Оказалось, что это мобильный телефон надрывается в кармашке моего рюкзака - причем той самой романтичной мелодией, с которой в моей жизни появлялся Ольгерд. Я виновато улыбнулась художнику и раскрыла аппарат:
   - Привет.
   - Привет, зая, - ответил мне теплый глубокий голос. - Какие планы на вечер?
   - Если честно, никаких. Я сейчас на "Флоре", а когда вернусь домой, планирую просто лечь с книжкой на диван.
   - Боже, "Флора"?! Что ты там делаешь?
   - Чай пью с подружкой, - Анджей прыснул в кулак, а я почувствовала, как мои щеки заливает краска стыда. Сама не знаю, почему я не смогла сказать Ольгерду правду - ведь не происходит ничего предосудительного, больше того, я даже не думаю ничего такого... Но почему-то мне кажется, Прайд не обрадовался бы, узнав, где и как я провожу время.
   - Ясно все с тобой. Если не возражаешь, я заеду вечерком. Я бы тебя забрал, но боюсь не успею - я только прилетел.
   - Конечно, не беспокойся.
   - Ну тогда до встречи!
  Я отключилась и тут же поспешила задать вопрос, чтобы сгладить неловкость от своей маленькой лжи:
   - Я не нарушу твоих планов, если побегу минут через двадцать?
   - Ни в коей мере, - улыбнулся он. - Раз так, надо сделать хотя бы еще один набросок. Сядь на диван с ногами, обними руками колено... Отлично. И смотри в стену - вон на ту гравюру.
  Снова зашуршал карандаш. Я сидела и гадала, как же художнику смогут помочь эти три несчастных наброска. Ведь он говорил, что еще не знает, как хочет меня изобразить... то есть до финального варианта картины еще очень далеко. В итоге я не выдержала и спросила:
   - И долго ты будешь работать с набросками?
   - Не знаю, - отозвался он. - Пока не увижу конечный вариант картины... А что? Тебе это занятие не по душе?
   - Наоборот. Очень даже по душе. Понимаешь, для меня позировать кому-то - занятие весьма необычное, это такое своеобразное погружение в совершенно другой мир. До сего момента я как-то слабо представляла себе процесс рисования картины. Ну и... - я смутилась и все же закончила, - я очень хочу тебе помочь.
   - Рад это слышать, - он казался смущенным - видимо, не ожидал от меня такого рвения - и тут же поспешно заметил. - Все, на сегодня я закончил.
  Я поднялась с дивана, накинула джинсовку... Уходить не хотелось, и даже перспектива встречи с Ольгердом этого ощущения не притупляла. Как это, все-таки, странно, черт возьми... Я решительно взялась за ручку двери и спросила:
   - Когда ты хочешь видеть меня снова?
   - Я свободный человек, так что все зависит от тебя, - пожал плечами Анджей.
   - Тогда дай мне свой телефон - боюсь, сейчас я не могу точно сказать, когда буду свободна.
  Он послушно нацарапал на бумажке длинный номер и протянул записку мне:
   - Пока. Надеюсь, что мы скоро увидимся.
  "И я надеюсь," - чуть было не сказала я, выходя.
  
  3. Ольгерд
  
  Когда я вошла домой, часы на кухне показывали двадцать минут десятого. Было очень тихо, с улицы сквозь закрытые ставни старого дома не пробивалось ни звука, и настроение у меня было самое мечтательное. Бросив рюкзак в прихожей, я прошла в комнату, зажгла три свечки в красивых разноцветных подсвечниках-стаканах и с удовольствием опустилась на диван. В очередной раз я подумала, что мой отец был совершенно прав, когда заставил меня переехать сюда, в его, как он говорил, "пражскую жемчужинку". Нерудова - одна из старых улиц города, которая круто поднимается в гору от собора св. Николя к Пражскому Граду, но в то же время никогда не кишит туристами. Дома здесь невысокие, всего два-три этажа, аккуратные, украшенные барельефами, картинами и всякими старомодными штуками вроде уличных фонарей и ставней. Дом, где живу я, окрашен в темно-зеленый цвет, и на первом этаже располагается крошечный кофейный магазинчик. Дом только снаружи кажется узким и маленьким; на самом деле, моя квартира достаточно большая, хотя жилой в ней осталась только одна комната - бывшая спальня. Зал, холл и кладовки папа объединил, создав уменьшенную копию балетного класса. Да-да, вы не ослышались: в моей квартире располагается самый настоящий балетный класс, с кабинетным роялем, станком, собранными в тяжелые складки белыми шторами и зеркалом от пола до потолка. Для жизни мне осталась наша спальня и кухня, и, честно признаться, мне этого вполне хватает.
  Ровное течение мыслей прервала протяжная трель дверного звонка. Вставать ужасно не хотелось, но бороться со своей ленью я научилась уже давно - петли едва слышно скрипнули, и на пороге появился сияющий Ольгерд с пятью белыми розами:
   - Привет. Извини, что так поздно.
  Я только улыбнулась в ответ и отправилась ставить цветы. Налив полную вазу воды, я поинтересовалась:
   - Как долетел?
   - Нормально, - он вошел в кухню и примостился на одном из табуретов. - Честно говоря, я уже устал мотаться - скорее бы все закончилось.
   - Когда планируешь отбыть обратно?
   - Через два дня. Но к премьере я обязательно вернусь, можешь не сомневаться - разве я могу пропустить такое событие!
  Я поставила вазу с цветами на кухонный стол и ласково провела рукой по его черным волосам:
   - Хочешь чего-нибудь?
   - И да, и нет, - его пронзительно зеленые глаза улыбались, когда он серьезно продолжил. - С одной стороны, очень хочу, а с другой, я так давно тебя не видел, что готов мучить вопросами до утра. Как у тебя дела в театре?
   - В театре все так же, - пожала плечами я. - Я уже мечтаю об этой дурацкой премьере - подготовка отнимает столько сил, что усталость, по-моему, стала хронической. Почти ничего не вижу, кроме станка, зеркал и пустого зрительного зала. И хочется вроде погулять, но сил уже не остается...
   - Ну, ничего, скоро все закончится. Потом будут только спектакли и овации, это я тебе обещаю!
   - Легко тебе говорить, - проворчала я. - Это моя первая большая роль, между прочим! Волнуюсь ужасно - а вдруг не справлюсь?
   - Ерунда, справишься. Эх, на тебе явно сказывается мое отсутствие - раньше ты не была такой трусихой, - Ольгерд подмигнул мне, поднялся с места и потянулся. - После Нового Года все будет по-другому. Мы снова сможем быть вместе не только по выходным, так что и страхи твои постепенно растворятся. Идем в комнату - тебе, наверное, уже давно не терпится вытянуть ноги.
  Мы устроились на диване, крепко обнявшись. Прайд насмешливо фыркнул, заметив на моем столике раскрытую книгу:
   - Боже, солнышко, ну что за занудство ты читаешь?! Теперь я понимаю, почему у тебя такое настроение - Гюго не способствует бодрости духа.
   - Зато очень здорово усыпляет - лучше любого снотворного, - сонно пробормотала я, уютно устроившись на его плече.
   - Э нет, а вот так мы не договаривались, - Ольгерд решительно сгреб меня в охапку и стащил с моих плеч спортивную флиску. - Спать мы будем потом, а пока я соскучился.
  Ну, и что я могла ему ответить?
  
  Мы с Ольгердом познакомились в Национальном Театре три года назад. Тогда мы с отцом только переехали в Прагу - он очень долго пытался выбить себе вид на жительство, напирая на свои и мамины чешские корни. В конце концов, служащие посольства сдались и выдали нам годовую визу; в Праге папу хорошо знали - в конце концов, он был известным балетмейстером, и каждый более или менее крупный театр был бы рад принять его в штат своих сотрудников. В Национальном Театре в то время собирались ставить "Жизель", поэтому и для меня нашлась работа - ничем не примечательное место в кордебалете, которым, однако, я была вполне довольна. Примерно вместе с нами сменился дирижер оркестра, причем о новом дирижере все говорили благоговейным шепотом - тогда я еще не знала, почему, потому как была полностью поглощена своей работой и не интересовалась, кто должен занять этот пост. Разумеется, фамилия Прайд гремела на весь мир: в определенных кругах Ольгерд считался непревзойденным скрипачом и дирижером, знаменитейшие театры мира мечтали заполучить его в свои сети, однако он пренебрег заманчивыми предложениями и "спрятался" в Праге.
  До премьеры мы едва сказали друг другу пару слов - каждый был поглощен своей работой, отец и дома заставлял меня заниматься, потому что переживал за предстоящую постановку едва ли не больше меня. Однако, время показало, что наши опасения были напрасны - зрители встретили "Жизель" с восторгом, директор театра был очень нами доволен и на радостях через полгода даже распорядился дать мне роль повелительницы виллис Мирты. После первого же спектакля, когда мы с папой уходили домой, в холле театра ко мне подошел тот самый знаменитый дирижер Ольгерд Прайд, который сдержанно одарил меня несколькими изящными комплементами и выразил искреннюю радость, что я делаю такие успехи. Влюбляться в него с первого взгляда я и не думала, однако дружба наша завязалась довольно быстро. В перерывах мы много болтали, а потом Ольгерд вызвался аккомпанировать мне во время моих домашних занятий. Папа был просто счастлив и не уставал повторять, что такими знакомствами не разбрасываются и что я должна всеми правдами и неправдами использовать такую связь для собственной карьеры.
  Это самое утверждение было у нас основным поводом для ссор, потому как я была полна решимости добиться всего сама, без посторонней помощи, и за счет собственных талантов перетанцевать дочку директора, которая, понятно, недолюбливала меня с того момента, как я стала танцевать Мирту. Теперь я понимаю, что отцом руководили исключительно теплые чувства и любовь ко мне, но слушать его я не хотела... Жизнь шла своим чередом, мы получили вторую долгосрочную визу - оставалось потерпеть всего только полтора года, чтобы получить гражданство. Отец начал работу над новой постановкой - он уговорил директора театра поставить "Дон-Кихота", хотя мне это и не понравилось (естественно, ведь я могла рассчитывать максимум на роль Китри) - а наша с Ольгердом дружба становилась все доверительнее и теснее, что неизменно вызывало завистливые взгляды со стороны половины женской части труппы во главе с примой. Мы много гуляли по городу и по Малой Стране, часто пили кофе по утрам, ходили в кино... Все было в порядке до конца второго года нашего пребывания в Праге.
  Мой папа, человек, который был мне гораздо ближе матери (они развелись, когда мне было пятнадцать лет, и, естественно, папа забрал меня с собой), внезапно умер. Это событие по-настоящему потрясло всех друзей и знакомых - несмотря на свои законные пятьдесят пять, балетмейстер Вацлав Северин был здоров как бык и никогда ничем не болел. Врачи сформулировали причину смерти как "коронарный спазм", но я видела, что и они растеряны - ни тромбов, ни очага инфаркта, ни атеросклероза сосудов у него так и не нашли... Все это я осознала уже гораздо позже, а в то злополучное утро я ощутила лишь, как во мне что-то оборвалось и мир, всегда пестревший радостными красками, в один момент померк, решительно выкинув меня на окраину жизни. Удивительно, как это я сообразила дойти до телефона - естественно, я позвонила Ольгерду... Спокойно я смогла выговорить только одну фразу:
   - Ольгерд... мне очень нужна твоя помощь.
  Больше я ничего сказать не смогла - просто зарыдала в трубку... Прайд не стал задавать вопросов, и через полчаса он уже сидел на кухне рядом со мной, пытаясь напоить меня валерьянкой. Следующие три дня слились для меня в какое-то мутное, унылое пятно; я решительно не могла вспомнить ничего из того, что я делала и чем занималась. Только одно осталось в моей памяти: Ольгерд все время был рядом. Организацию всех траурных мероприятий он взял на себя, внятно объяснил мое несчастье директору театра, который тут же дал мне двухнедельный отпуск.
  После похорон, которые я тоже помню очень смутно, Ольгерд объявил, что утром мы уезжаем в Обераммергау, настоящую альпийскую деревню под Мюнхеном. Протестовать я была не в силах, так что к двум часа следующего дня "крайслер" Прайда был оставлен на стоянке крошечного отеля на окраине маленькой деревеньки высоко в горах, а перед моими воспаленными от слез глазами предстали уютные деревянные домики, узкие короткие улицы, полные сувенирных магазинов, и довольно мрачные горные вершины, подпирающие серое небо. За процедуру изгнания грустных мыслей из моей головы Прайд принялся сразу же: повел меня на прогулку по изумительно красивым и тихим окрестностям, игнорируя мои слабые протесты. Лечение шока величественной красотой гор и безмятежной природой дало свои плоды буквально через день. Я потихоньку начала замечать, что происходит вокруг, стала с любопытством разглядывать затейливые резные наличники окон, тянула Ольгерда все дальше по "вандервегам" и, начитавшись рекламных буклетов в гостинице, уговорила его поехать в Нойшванштайн. Во время всех этих наших путешествий я стала несколько отвлекаться от своих печальных мыслей и задумываться о другом... Впервые я подумала, что, если молодой человек так относится к девушке, значит, он претендует на отношение более глубокое, чем просто дружеское. До сего момента в моей жизни были какие-то привязанности и симпатии, какие-то поклонники и друзья, но все они остались в прежней, питерской жизни. Здесь, в Праге, я была настолько поглощена работой, что даже не давала себе труда задуматься о каких-то отношениях. И вот так внезапно они оказались совсем рядом, хотя Ольгерд пока относился ко мне так же, как и всегда, то есть с предельным вниманием и заботой, не превосходящих рамки дружеских.
  Объяснение между нами произошло в самой романтичной и банальной обстановке. Гостиная у нашего номера была общая, ее украшал старинный камин во всю стену, и именно здесь мы проводили вечера, когда, уставшие после дневных прогулок, возвращались, наконец, в Обераммергау. Вот и в тот день мы сидели у камина на полу, пили сухое вино и думали - каждый о своем. Днем, когда мы любовались видом замка Людвига Баварского с моста св. Марии, я все-таки призналась самой себе в том, что Ольгерд мне очень нравится - может, даже не только в качестве друга. В конце концов, по законам жанра я давно должна была в него влюбиться. Понятно, что сейчас не время думать о чувствах и любви, но она же всегда отличается способностью приходить в самое неподходящее время. Чем, собственно, это время хуже другого?
   - Ну, что мы будем делать завтра? - нарушил тишину голос Ольгерда. - Остался последний день, вечером придется ехать домой, так надо же его отметить чем-нибудь особенным.
  Вместо ответа я протянула ему очередную почерпнутую в холле отеля рекламку:
   - Как насчет Линдерхофа и Вискирхе?
   - Отлично. Это все недалеко, за полдня, я думаю, управимся, если поедем пораньше. Как ты? Готова снова приступить к работе?
   - Да, - уверенно отозвалась я, глядя в огонь. После небольшой паузы, в которой я собиралась с мыслями, я покраснела как вареный рак и выпалила. - Ты даже не представляешь себе, как я тебе благодарна, Ольгерд! Мне подумать страшно, как я смогла бы со всем этим справиться, если бы тебя не было... Я...
   - Тише, Ариша, - шепотом перебил меня он. Я с удивлением ощутила его руки на своей талии и обернулась - чтобы тут же утонуть в глубине его зеленых глаз. - Я все понимаю. Послушай лучше ты меня. Я знаю, что сейчас не время об этом говорить, что, может, мне надо было бы подождать до лучших времен, но по закону жизни такие вещи всегда происходят именно тогда, когда не надо. Я люблю тебя.
  Я ошарашено молчала, все так же глядя ему в глаза, боясь лишний раз вздохнуть. Чувствовала я себя очень странно. С одной стороны, я об этом думала целый день, я почти ждала этих слов и со всей серьезностью полагала, что готова сказать то же, но... но теперь мне казалось, что здесь есть какая-то ошибка. Конечно, отступать уже поздно, и я, наверное, только выдумываю всякий вздор - что, спрашивается, я могу ему ответить?
   - Я... я тоже люблю тебя, - прошептала я, отчего-то зажмурившись.
  И тут же он поцеловал меня - очень осторожно, как будто чего-то опасаясь... В Прагу мы вернулись уже как вполне состоявшаяся пара. Хотя мы и не думали афишировать наши отношения, вскоре о них каким-то образом узнал весь театр, и теперь изо всех углов мне вслед несся злобный зубовный скрежет завистниц. Больше всех старалась Марта, прима-балерина. Подозреваю, она неоднократно пыталась подбить своего отца повлиять на выбор Ольгерда, но тот, видимо, все же не до конца растворился в своей любви к дочери и, наверное, даже по-своему сочувствовал мне. Очевидно, именно по этой причине господин Бжезинский дал мне вторую главную партию в новой постановке, которая задумывалась уже тогда, больше года назад. Еще через три-четыре месяца новый балетмейстер театра, Эдгар Грегович, принялся за работу, а спустя еще месяц в нее включилась уже вся труппа. Кроме Ольгерда Прайда, которому Бжезинский, скрепя сердце, великодушно предоставил годовой отпуск по следующей причине...
  Ольгерд часто рассказывал мне о своей мечте - дирижировать Венским Филармоническим Оркестром на новогоднем концерте в Золотом Зале. При этом он грустно усмехался и говорил, что эта мечта никогда, наверное, не сбудется, потому что кому может прийти в голову возложить это ответственейшее мероприятие на плечи тридцатилетнего парня, когда за дирижерским пультом здесь побывали такие звезды, как Караян и Баринбойм?! Прайд говорил, что обязательно играл бы партию первой скрипки сам и максимально сократил бы традиционное обращение дирижера к зрителям, в эти минуты он был похож на ребенка, попавшего в волшебную сказку. Схожее выражение лица у него бывало, когда он садился за рояль, хотя Ольгерд явно скромничал, говоря, что на скрипке он играет гораздо лучше - на мой взгляд, он исполнял Бетховена и Шопена поистине виртуозно. Что и говорить, мой молодой человек, тот, кого я любила, действительно был весьма одаренным и незаурядным...
  В январе этого года исполнение мечты свалилось на Прайда настолько внезапно, что он еще очень долго не мог этого осознать. Правда, он сразу с маниакальным рвением принялся за работу, часто летал в Вену и торчал там неделями, репетируя с оркестром своей мечты. Его звездный час приближался, и я знала, что на самом деле вся эта кутерьма доставляет огромное удовольствие - как это часто бывает, ожидание чуда зачастую гораздо сладостнее самого чуда. Естественно, первым делом Ольгерд вытребовал у организаторов концерта билеты для меня и своих родителей; спорить я даже не пыталась. Во-первых, всегда хотела побывать на этом концерте, а во-вторых, понимала, что такого преступления, как отказ разделить с ним его радость, мне не простят.
  
  Утро приветствовало меня прохладой, которой ощутимо тянуло из форточки, и запахом моего любимого кофе "Бельгийские пралине". Картину дополнил звон фарфоровой чашки о блюдечко, и я тут же вспомнила, как Анджей варил кофе на спиртовке. Эта мысль почему-то уверила в том, что я поступила правильно, не рассказав Ольгерду о своем новом знакомом; не могу сказать, что дирижер был очень ревнив, но почему-то я знала, что трогательная история о свободном художнике, который решил с моей помощью поправить свое материальное положение, его не порадует.
  На этой радостной мысли Прайд появился в комнате, держа в руке тонкую чашку из подаренного им же кофейного сервиза. Сервиз этот мне очень нравился, потому как на чашках были нарисованы персонажи сказки "Щелкунчик", Мари и Щелкунчик около елки. Ольгерд ласково поцеловал меня в лоб, вручил мне кофе и спросил:
   - Ну, во сколько у тебя репетиция?
   - В двенадцать, - блаженно промурлыкала я, подавляя сильнейшее желание потереться о его плечо, как настоящая кошка. В такие минуты, когда он укладывает меня спать, как маленькую, или когда приносит кофе в постель, я начинаю думать, что уже не мыслю своей жизни без этих уютных мелочей и без него.
   - Что будем делать? - деловито поинтересовался он. - Может, сходим погуляем? Например, в Страховские сады или еще куда неподалеку.
   - Давай потом, - я отставила в сторону чашку и обняла его. - Сыграй мне, пожалуйста.
   - О нет... Опять "Лунную"?!
   - Да. Пожалуйста.
   - Ох... Ну что с тобой сделаешь, малыш, - Ольгерд встал, набросил рубашку и подмигнул мне. - Одевайся - в зале холодно.
  
  "Я ветер, я легкий ветер, я очень легкий беззаботный ветер. Такой добрый-добрый," - уговаривал я себя, быстро идя через центр к Карлову Мосту. По моим расчетам, вездесущие туристы еще не проснулись, а вот лоточники (художники, умельцы, фотографы и музыканты) уже должны бы раскладывать весь свой нехитрый скарб на складных столиках и готовиться к длинному трудовому дню. То, что я собирался сделать, совершенно противоречило моим принципам, где-то с полгода назад я поклялся себе, что никогда больше не буду сотрудничать с этим мерзостным типом, но, увы, мои планы требовали нарушения этой клятвы. Все деньги, которые я получил за последние переводы, я отдал хозяйке квартиры, так что со мной была только моя заветная тысяча. При этом я уже два дня не обедал и хотел произвести одну довольно существенную покупку. Для счастья мне нужно было еще хотя бы тысячи две-три...
  Ежась от утреннего холода, я подошел к толстому человеку, раскладывавшему свои стенды с акварельными рисунками, и тихо произнес:
   - Привет, Дусан.
   - А-а-а, Гимновский, - с мерзостной ухмыльнулся тот, оборачиваясь. Физиономия у этого типа была преотвратная, почему-то она стойко напоминала мне хитрых и злобных монахов из средневековых легенд и историй. - Все-таки пожаловал? Нужда за глотку схватила?
   - Да. Хотел спросить, не надо ли тебе несколько картинок?
   - Какого формата? У тебя есть?
   - Еще нет - я же не знаю, что тебе нужно! - я изо всех сил старался держать себя в руках, хотя больше всего мне хотелось засветить этому самодовольному жадному нахалу в глаз. Вы бы видели, как он со мной разговаривает - как король с лакеем, ни больше ни меньше! - До завтра нарисую.
   - Хорошо. Приноси. Среднего размера... ну... вот такие, - он показал руками нечто, по размеру чуть превышающее тетрадный лист. - Парочку ночных не забудь, закаты-фигаты всякие... И не напирай на Карлов Мост - народ его и так постоянно наблюдает. Старые районы, церковки, дороги, речка... Типа того.
   - Сколько дашь? - этот вопрос волновал меня сейчас больше всего.
   - Если принесешь хотя бы десяток, получишь три, - "три" в его устах прозвучало как "три миллиона евро наличными". - Давай, не транжирь время, Гимновский.
  Я только кивнул в ответ. Черт меня раздери, если за сутки я не нарисую ему эти проклятые миниатюры! Чего бы мне это ни стоило, я должен, просто обязан попасть в театр на премьеру балета! Чтобы рисовать балерину, нужно увидеть, как она танцует...
  
  4. Картина Анджея
  
  Время шло, а моя фантазия, подстегнутая вдохновением, продолжала бесцельно бродить вокруг да около. Арина была прелестной моделью, казалось, ее можно было рисовать в любой позе, обстановке и одежде, мои эскизы были на редкость удачными, но я отчего-то никак не мог выстроить в голове окончательный вариант картины. Этот факт меня очень напрягал и волновал с каждым днем все сильнее: во-первых, банально не было денег, а во-вторых, я до смерти боялся, что Арина откажется от дальнейшей работы, посчитав мои обещания эфемерными. К счастью, пока девушка была просто образцовым другом и помощником: мы встречались два-три раза в неделю, я делал эскизы (в последний раз даже красками), мы болтали о всякой ерунде, гуляли по тихим улочкам Вышеграда и Жижкова. Приближалась ее премьера, балерина нервничала и постоянно излагала мне свои страхи и волнения; я не возражал. Даже такие обыденные рассказы и темы разговоров меня совершенно не напрягали - ведь и она охотно слушала меня, когда я рассказывал ей о живописи и своей рутинной переводческой подработке, которая отнимала кучу времени и сил, но доход приносила очень маленький - как раз хватало заплатить за квартиру и купить необходимые для рисования мелочи.
  Четыре дня до премьеры мы не виделись - Арина все время проводила в театре и говорила, что домой заходит только чтобы поспать и что-нибудь съесть. Билетом на спектакль я все-таки обзавелся - Дусан выплатил мне обещанные три тысячи, правда, от второй партии акварелей отказался, сказав, что ему мои творения и так девать некуда. На счастье, примерно в то же время на меня свалился большой и довольно доходный перевод, так что билет в первый ряд балкона я все же смог себе позволить, хотя это приобретение и съело почти весь мой денежный запас. "Ничего, - думал я, - осталось немного! Быть не может, чтобы балет не натолкнул меня на нужную идею!". Кроме того, у меня было ощущение, что не только будущая картина тянет меня в театр. Здесь было что-то еще, но об этом я предпочитал не думать.
  Весь спектакль я просидел, глядя в бинокль на сцену, не в силах отвести взгляд от воздушной фигурки в сиреневой пачке. Оказывается, несмотря на наше довольно тесное общение, я совсем не знал ее! На мой непрофессиональный взгляд, Арина очень сильно отличалась от прочих танцовщиков труппы; во всяком случае, пресловутая прима Марта Бжезински на ее фоне сильно проигрывала. Отдельных аплодисментов был достоин художник, который сделал декорации - они были вполне достойны той роскоши, что я видел в далеком детстве, когда впервые смотрел "Спящую красавицу" в Мариинском театре. Костюмеры тоже потрудились на славу... жаль, что все эти части единого целого ничуть не подстегнули мою фантазию. Меньше всего я думал о картине. Я будто растворился в ее танце, Арина действительно была невероятно талантлива, и балет захватил меня настолько, что я очень удивился, когда опустился занавес и грянули аплодисменты. Последние буквально сотрясли здание Национального театра, люди аплодировали стоя, и артисты бесконечно выходили на бис. Когда из-за занавеса появилась фея Сирень, я не выдержал: вскочил с места и изо всех сил крикнул "Браво!". Сомневаюсь, конечно, что она меня увидела - как раз в этот момент на сцене появился молодой черноволосый человек в безупречной черной тройке и богемном шелковом галстуке и поднес Арине огромный букет сиреневых роз, точно в тон ее пачке. Я ощутил укол ревности и тут же сам себе удивился. С чего? Эта девушка мой друг, я даже думать не хочу о каком-то развитии наших отношений, потому что это невозможно и бессмысленно, а тут...
  Когда я вышел из театра в прохладу осенней ночи, мои мысли и чувства пребывали в полном беспорядке. Погруженный в свои мысли, я медленно побрел к метро. В голове постепенно складывался образ... Наконец-то произошло то, чего я так долго ждал! Надеюсь, к утру идея оформится до конца, и тогда можно будет приступить к работе - если, конечно, Арина будет не против. Из сладостных объятий планов и мечтаний меня вырвал знакомый циничный голос, сказавший прямо над ухом:
   - Да ты, брат, совсем умом тронулся, если на балеты ходишь.
  Я тяжело вздохнул. Вот воистину, до чего тесен мир, если речь идет о встречах со всякими не слишком приятными тенями из прошлого! Кристоф Масарик, собственной персоной - чтоб он был здоров и счастлив. Пару лет назад положение у нас с ним было примерно одинаковое - без денег, без работы, но зато с кучей проблем. Правда, к счастью, причины последних были разные: мне пришлось в очередной раз искать убежище, и я еще не совсем пришел в себя после отчаянного бегства из Страсбурга, а Кристофа попросту вытурили с работы за пьяную драку в баре. Характер у этого персонажа был просто отвратительный, по-моему, разговаривать нормально он вообще не умел - только язвил и подкалывал. Отношение к жизни у Кристофа было самое наплевательское: он жил как хотел, общался с кем попало и никогда не заморачивался работой и отсутствием денег. Насколько я знал, сейчас он подвизался инструктором по фитнесу в каком-то спортивном клубе, а по ночам танцевал в свое удовольствие во всяких заведениях с сомнительной репутацией. Понятно, что общаться с таким типом меня не тянуло, но он просто не мог пройти мимо, ничего не сказав.
   - Почему же? Во всех людях живет тяга к прекрасному, - нехотя ответил я, испытывая страстное желание слинять.
   - Странная какая-то тяга, - заметил он, глубоко затягиваясь сигаретой. Его глаза маслено блестели, из чего я сделал вывод, что до табака он курил нечто посерьезнее. Не знаю, кому как, а мне лично было отлично известно его увлечение "травкой" и чем посерьезнее. - Не иначе, как ты волочешься за какой-нибудь балеринкой.
   - Кто сказал?! - какое счастье, что я стою в тени дома - естественно, от такого предположения я вспыхнул, как маков цвет.
   - Я. Логичный вывод, и ничего больше. Расслабься, приятель, тебе в любом случае ничего не светит - вряд ли хористку привлечет нерегулярный заработок и конура, в которой ты обитаешь.
  Я промолчал. Бил точно в цель, подлец: у самого-то с деньгами все в порядке, хотя, естественно, на известные средства "поддержания острых ощущений" зеленых бумажек с портретом Франклина стабильно не хватало.
   - Тебе чего надо-то? - буркнул я. Душу кольнул противный страх: было темно, а ночь - их пора...
   - Да ничего, почему бы не поболтать с бывшим соседом? - ухмыльнулся он. - Может, пивка?...
   - Нет, спасибо. Мне пора.
  Разведением политеса я себя не утруждал, так что следующая язвительная фраза летела уже мне вслед:
   - Ах да, ты же у нас темноты боишься!... Пока, неудачник!
  "Неудачник". Я почувствовал, как во мне закипает злость. Что они все знают, все эти людишки, называющие меня неудачником?! Откуда им знать, почему я живу так, как живу, и не могу ничего изменить?! Что они понимают в моей жизни?!... В мире есть только один человек, которому я рассказал бы все без утайки, но этого я делать не буду. Не хочу убивать ту робкую надежду, которая сегодня поселилась в моем сердце.
  
  Утром я едва дождался, пока стрелка часов доползет до цифры "10". Естественно, как я и предполагал, ночью картина в моей голове полностью сложилась, и мне не терпелось поделиться своими мыслями с Ариной. Надеюсь, я не разбужу ее и не отвлеку от чего-нибудь важного... Не в силах справиться со своими эмоциями, я даже забыл приветствовать ее и сразу же выпалил в трубку:
   - Я придумал!
   - Э... привет, - немного растерянно среагировала она. - Ты придумал?... Что именно?
   - Картину! Я знаю, как мне тебя изобразить! Я был вчера в театре, я видел, как ты танцевала, и это решило исход всего дела... Меня прямо разрывает от вдохновения.
   - Ты был на премьере? - удивилась она. - С чего бы?
   - Чтобы рисовать балерину, надо видеть, как она танцует, - пояснил я, ужасно гордясь собой - бьюсь об заклад, ей приятно, что я видел ее успех. - Короче, ближе к делу: когда ты готова приступить?
   - Хоть сейчас. У меня сегодня свободный день.
   - Очень хорошо. Во сколько сможешь подъехать?
   - Знаешь, давай лучше ты приезжай, - после паузы предложила она. - Если честно, мне ужасно лень выходить из дома. Если ты не против, конечно.
   - Конечно, нет! - ничего себе, какой неожиданный поворот! Это что-нибудь, да значит, если она сама пригласила меня к себе. Черт, как жаль, что я не могу рвануть к ней прямо сейчас - надо купить холст и кое-какие краски для моей задумки, кроме того, надо смотаться в Зличин и забрать свой законный заработок за переводы. Эдак я смогу быть у нее только часов в 12, не раньше! - Я буду ближе к обеду. Напомни адрес.
   - Нерудова, 19. До встречи!
  Как бы не растерять по дороге все мысли... Едва сдерживая нетерпение, я кратко отобразил свои идеи в блокноте, побросал в этюдник все необходимое и вышел в серый октябрьский день.
  
  Работа продвигалась довольно медленно - и у меня, и у Арины, хватало дел и помимо нашего совместного творчества. Началось все более чем удачно, казалось, сама судьба благоволила нам. У балерины чисто случайно оказался летний сарафан требуемого сиреневого цвета, а так же изумительно подходящий к нему шарфик, из которого мы с ней соорудили головной убор. Это была моя личная фантазия: получилось что-то вроде тюрбана, который я щедро украсил ветками сирени. Последние опять-таки чисто случайно обнаружились в репетиционном зале Арины: дальний угол помещения украшала изумительная фарфоровая ваза, в которой красовался пышный букет искусственной сирени. Ну что тут скажешь? Видимо, в мой творческий процесс вмешался мой дар - и впервые в жизни я был этому рад.
  После окончания творческой части нашей встречи, мы шли гулять или пили кофе на кухне. Пару раз даже смотрели какие-то фильмы, сидя на диване с бокалом вина. Атмосфера ни одной секунды не отдавала романтикой, напротив, все было совершенно обычно, хотя и весьма уютно и доверительно, но я откровенно страдал. Не думал, что что-то сможет действительно тронуть мое давно уже зачерствевшее сердце, но теперь это все же случилось. А главное, как банально! Художника тянет к модели... и его с каждым днем все сильнее привлекают ее глубокие грустные глаза, плавные движения и изящная фигурка. И художник-то, кстати сказать, не железный. Я понимал, что не смогу долго держать себя в руках, хотя некоторые фотографии, которые украшали стены Арининой квартиры, меня совсем не порадовали. Естественно, было два больших фото Арины в роли: Мирта и фея Сирень, причем обе, на мой взгляд, очень удачные. Несколько фотографий с подружками, одна с отцом и большим плюшевым медведем, который раза в полтора больше самой девочки (на фотке ей лет восемь, не больше)... Вызвавшая во мне раздражение фотография висела точно над роялем, в красивой перламутровой рамке. На ней Арина, в изумительном белом сарафане, сидела в плетеном кресле на мраморном балконе. За ее спиной виднелось яркое лазурное море, где-то сбоку зеленел обширный резной лист пальмы, и в руках девушка держала большую ярко-малиновую орхидею. Такой же цветок, только поменьше размером, красовался в ее распущенных каштановых волосах. А вот у ее ног, на бамбуковой циновке сидел тот самый парень, которого я видел на премьере... При этом он с чувством обнимал колени балерины, и весь его вид как будто говорил "Вся эта красота - моя!". "Естественно, - грустно подумал я, - и я еще мог сомневаться, что у такой красивой девушки есть друг! Как только такая мысль в голову пришла...".
  Впрочем, наличие рядом с ней этого зеленоглазого типа с веснушчатой физиономией ничего не изменяло. Мне было все труднее сосредоточиться на работе, за что я ужасно на себя злился. Особенно раздражало, что сама Арина явно была не при чем: она вела себя как обычно, ничем мои чувства не бередила и никогда меня не дразнила, так что все переживания я придумал себе сам. Вот идиот, не думал, что снова совершу такую ошибку! Помню я, чем закончились мои последние отношения: через три месяца она заявила, что я неудачник, раз отсутствие работы и нерегулярный заработок для меня обычное дело, и красиво ушла, вероятно, прельстившись чьей-то машиной или квартирой в нормальном районе. Я мучительно боялся, что моя балерина в итоге поведет себя так же; в глубине души я знал, что она другая, что, как бы она ко мне ни относилась, а поступить таким образом она бы все равно не смогла, но... Черт, только этого мне сейчас не хватало.
  К концу моя работа стала приближаться в начале ноября. Это было ужасно кстати: судя по всему, скоро снова придется бежать. Я пока не видел их, но я чувствовал, что они где-то рядом. Снова я стал скрываться за толстыми дверями с наступлением темноты, снова старался не отходить далеко от церквей, снова начал судорожно оглядываться по сторонам... Господи, только не это! А я почти поверил, что все может быть хорошо! Черт меня раздери, если я снова уеду. Один запасной вариант на такой случай у меня уже был, я очень надеялся, что до такой крайности не дойдет, но, похоже, в этот раз выхода нет, раз мне так не хочется уезжать из Праги. Не знаю, сколько времени у меня в запасе, но, надеюсь, на последний визит к Арине его хватит.
  В тот день мы условились с ней на два часа дня. Моя незаконченная картина давно уже поселилась у балерины в зале, так что со мной был только верный этюдник. Как назло, погода была отвратительная, так что от станции "Малостранска" до улицы Нерудова я добрел в совсем уже жалком виде - замерзший (а что вы хотели, кто же ходит в джинсовой куртке в ноябре!), промокший и полусонный. Опять всю ночь провел за переводами, напился отвратительного черного кофе, так что вид у меня далеко не цветущий... Ладно, кого я обманываю? Будь у меня даже костюм от Гуччи, мне бы это не помогло. Дрожа от холода, я нажал кнопку звонка...
  Когда Арина появилась на пороге, я почувствовал, что вот-вот грохнусь в обморок. Девушка приветствовала меня теплой улыбкой:
   - Привет. Извини, я увлеклась и не успела привести себя в порядок. Проходи.
  Я судорожно сглотнул. Черный тренировочный комбинезон самым соблазнительным образом облегал все изгибы ее стройного тела, особенно акцентируя внимание на удивительно полной для балерины груди и тонкой талии. На ногах девушки красовались яркие оранжевые пуанты с лентами того же цвета. Хорошо, что у меня в руках был этюдник - это как-то возвращало меня к реальности, так же как мокрые волосы и сырая куртка. Арина, похоже, и не подозревала, как она хороша в таком наряде - перехватив мой взгляд, она смущенно потупилась и выговорила:
   - Ты совсем промок. Пойдем, я хотя бы чайник поставлю.
  Пока чайник недовольно ворчал, изрыгая клубы белого пара, я усиленно старался привести в порядок свои мысли. Арина не дала мне этого сделать: скрыть от моих жадных глаз свои великолепные формы она так и не удосужилась, так что при ее появлении я снова почувствовал обжигающее желание. Девушка вручила мне маленькое полотенце и белую футболку со слоном и решительно заявила:
   - Переоденься, а то простудишься. Не смейся - эта майка мне как платье, так что тебе будет в самый раз.
  Поставив передо мной большую кружку с чаем, она, наконец, упорхнула переодеваться. Пока я пил ароматный фруктовый чай, мои мысли пришли в некоторое подобие порядка и я ощутил, что вполне могу приступить к работе. Арина действительно отсутствовала сравнительно недолго - я едва успел установить мольберт и отобрать нужные краски. Тут же я почувствовал, что неудержимо краснею... Как глупо, казалось бы, я вижу ее в таком наряде уже больше месяца, а именно сегодня я подумал, что придуманный нами костюм действует на меня еще сильнее, чем черный комбинезон! Я снова сглотнул. Тонкий сиреневый сарафан (прошу заметить, длиной до середины голени, с весьма скромным декольте и из плотного шелка!) смотрелся на ней еще сексуальнее, хотя был свободного покроя и открывал только плечи и ноги от колена, да и то, только при ходьбе. Пушистые темные волосы Арины падали на плечи из-под нашего импровизированного "тюрбана", в руках она держала букет искусственной сирени и казалась настоящей феей.
  Балерина заняла свое место у станка и коротко улыбнулась мне:
   - Я готова.
  Колоссальным усилием воли я заставил себя нырнуть в море сиреневых и розовых оттенков, забыв о глубине ее темных глаз. К счастью, работа поглотила меня целиком - что и говорить, картина получалась бесподобная. Моя фантазия распорядилась нарисовать Арину в густых зарослях сирени (их я срисовывал все с тех же пресловутых искусственных цветов), не в полный рост, а примерно до середины бедра. Букет, который она держала в руках, почти скрывал ее грудь и вырез платья, оставляя открытыми белые покатые плечи. Одним словом, я уже почти слышал восхищение, которое выразит моему творению покупатель - естественно, я уже придумал, кому я продам этот шедевр и сколько за него запрошу. Арина настоящее сокровище, и за бледное его изображение я надеюсь выкачать из покупателя не меньше двухсот тысяч.
  
  Когда я отложил кисти, за окном уже совсем стемнело. Разум тут же тревожно напомнил: преследователи! Как я пойду домой? Винограды - отличное место, чтобы сцапать одинокого путника, вооруженного одним только этюдником!... Это, конечно, волнительно, но я лучше умру или попаду к ним в лапы, чем осмелюсь просить убежища у Арины. Последняя аккуратно пристроила цветы на место и стянула с волос шарф:
   - Ты, наверное, устал. Хочешь есть?
   - Э... немного, - я даже не сразу сообразил, что ответить - снова ловил каждое ее движение. - Не стоит беспокоиться.
   - Как это не стоит? - улыбнулась она. - Целый день голодным ходит, а сам говорит - не беспокойся!... Так не годится. Боюсь, у меня нет ничего существенного, но что-нибудь сообразить мы все же сумеем. Погоди минутку, я одену что-нибудь более демократичное.
  Она снова оставила меня одного - перед самодовольно ухмыляющейся физиономией того парня на фотографии и наедине с моими мыслями. Разумеется, про еду я думал меньше всего; больше того, я даже почти решился исполнить задуманное... Если, конечно, Арина не примет мое рвение в штыки.
  Она появилась в зале минут через пять, в черной кофте с капюшоном и джинсовой юбке до середины бедра. Черт, она что, правда не понимает, как на меня это действует?! Похоже что так - кокетства в ней я по-прежнему не чувствовал, и балерина вполне буднично сказала:
   - Ну, идем. Посмотрим, что есть съедобного.
  Съедобного оказалось немного (было бы странно, если б было наоборот!): овощи, фрукты, кефир, какие-то приправы, сок... От кулинарных ухищрений вроде паэльи я отказался, заверив девушку, что обычный салат меня вполне удовлетворит. Получив решительный отказ от помощи, я пристроился на одном из табуретов и принялся наблюдать за ней. К счастью, сконцентрироваться на этом занятии Арина мне не дала - буквально через мгновение она заговорила:
   - Расскажи что-нибудь о себе, Анджей. Мы столько времени общаемся, а я до сих пор ничего о тебе не знаю. Откуда ты родом?
  Что ж, я должен был предположить, что к этому придет. Я не могу промолчать, когда сижу у нее на кухне и она готовит мне ужин, но и правду рассказать я тоже не могу!... Что ж, придется тщательно фильтровать информацию. Надеюсь, я не допущу ошибки.
   - Из Кракова. Мой отец был банкиром, и я мог бы стать счастливым сынком богатого папы, если бы не одна досадная деталь. Эту деталь звали Злата.
   - Твоя мачеха? - она коротко взглянула на меня.
   - Ну... фигурально выражаясь, да, - я почувствовал, как снова закипаю. Надо же, я-то думал, эта история давно уже канула в вечность, а оказывается я так и не простил отцу, что он предал память матери буквально через год после ее смерти и сошелся с этой жадной и расчетливой тварью. - К сожалению, очень скоро Злата цепко взяла отца в свои наманикюренные ручки и заставила его забыть обо мне. Пять лет я провел в закрытом пансионе...
   - Господи, такие еще бывают?! - она поставила передо мной большую тарелку с салатом и уселась напротив, поджав под себя ногу.
   - Я тоже удивился, но убедился лично - бывают, - усмехнулся я, принимаясь за еду. - И жизнь там, поверь мне, больше всего напоминает колонию строгого режима. Каждый шаг, каждый вздох и даже какие-то развлечения вроде чтения проходят строго по расписанию, ничего нельзя решать самостоятельно... Очень жестокие дети, привыкшие, что у них все есть и что они купаются в любви родителей. О моем бедственном положении быстро узнали - за все пять лет, что я жил в пансионе, отец приезжал всего три раза - и вот тогда начался настоящий ад. Издевательства, смех, оскорбления... К счастью, мир не без добрых людей: в пансионе служил один человек, очень одаренный художник, который и научил меня всему, что я умею. Я, признаться, очень удивился, когда отец приехал забрать меня.
   - Вы помирились?
   - Нет, до этого было далеко... Он был очень холоден со мной, сказал только, что хочет передать мне свое дело, и для этого я нужен ему дома, в Кракове. Ха, дома! Там ведь была Злата - какой же это дом?!... Поверь, мне было за что ненавидеть эту женщину.
  Я помолчал. Воспоминания навевали грусть, но я уже не мог остановиться - личико Арины выражало такое искреннее сочувствие, что мне до одури захотелось, чтобы меня пожалели.
   - Ты не против, если я закурю? - тихо спросил я. Получив утвердительный кивок, я зажег сигарету и затянулся. - Все разрешилось само собой. Ты не представляешь себе, как меня это мучило - благо, времени на обдумывание было предостаточно... Мы с отцом ехали в Мюнхен на встречу с его партнерами. Так уж вышло, что партнеры любили спецэффекты и решили поразить нас роскошью - пришлось тащиться в Хойшвангау, на чопорный великосветский прием. Но представить меня своим партнерам отец не успел... Дело было зимой, а водитель, как потом оказалось, пренебрег тем, что мы в горах и отправился в путь на "липучке". Машину занесло, и водитель не мог ничего сделать - полноприводная машина на гололеде становится орудием убийства, ее практически невозможно выровнять... Короче, итогом всего этого мероприятия стал смятый металлический забор одного из домов, сплющенный до состояния лепешки джип, три трупа и один кандидат в трупы. Еще тогда все удивлялись, как это мне удалось выжить - говорят, позвоночник собирали по частям, я провалялся в больнице почти три месяца. А потом... потом все пошло своим чередом.
   - Какой ужас, - побелевшими губами выговорила Арина. Она так побледнела, что я не удержался - улыбнулся ей и накрыл ладонью ее похолодевшие пальцы. - Почему же ты не?...
   - А мне не к кому было податься, - пожал плечами я. Так, вот отсюда начнется вранье - не могу же я, в самом деле, сказать, что после аварии стал видеть будущее, прошлое и всякие странные вещи! А уж того паче, не говорить же ей, кто и зачем за мной охотится! - Сама подумай: отец был почти миллионером, и всех родственников до потери пульса волновали его деньги. Его смерть была выгодна всем, а особенно Злате, - я помолчал немного и признался. - Отец завещал ей все свое состояние, наивно думая, что она действительно отдаст мне причитающуюся наследнику первой очереди часть. Даже если бы она знала, где я и что со мной, эта расчетливая стерва скорее лично обеспечила бы мне тромбоэмболию, чем объявила всем, что я нашелся. Такое вот у нас семейство, - усмехнулся я. - Так что я рад быть тем, кто я есть.
  Балерина немного помолчала, после чего поднялась с места и нажала кнопку на чайнике:
   - Тебе чай или кофе?
   - Кофе, пожалуйста, - я затушил сигарету в тяжелой стеклянной пепельнице (похоже, ее друг тоже курит - вон какие предметы дома держит). - Извини, я не хотел жаловаться.
   - Ничего, я же сама спросила, - она достала две маленькие чашки и маленькую бутылочку в форме скрипки. - Будешь ликер?
   - Немножко. Спасибо.
  Несколько минут прошли в молчании. Кофе распространял пьянящий аромат, кроме того, Арина была профессионалкой по приготовлению этого напитка: я ощущал на языке легкий привкус ликера, а крепость кофе смягчали сливки, пышной шапкой покрывавшие чашку. Гламурный сервиз - тонкий фарфор, трогательные картинки: Щелкунчик, Мари, новогодняя елка. Какая, черт подери, банальная у меня мелодрама, аж тошно...
   - Ну а ты, Арина? - спросил вдруг я. - Как ты оказалась в Праге? Ты же русская.
   - Не совсем, - наконец-то улыбнулась она. - Моя бабушка с маминой стороны была наполовину чешка, а папа вообще родился и вырос в Карловых Варах. Его звали Вацлав Северин, он был балетмейстером. Собственно, я не так давно живу в Праге, даже гражданство еще не получила.
   - Был? - нахмурился я.
   - Да, - грустно вздохнула девушка, не глядя на меня. - Он умер прошлой осенью, чуть больше года назад.
   - Прости, я не хотел причинять тебе боль.
   - Ничего.
  Она снова поднялась и принялась мыть посуду. Я понимал, что уйти уже не смогу... И дело не в преследователях, а в ней, этой чудесной девушке. Какой же я наивный идиот! Ну как можно было думать, что я смогу воспринимать ее лишь как друга?!
  Поставив на полку последнюю чашку, Арина повернулась ко мне:
   - Пошли в комнату. По-моему, надо посмотреть что-нибудь жизнеутверждающее - после таких-то разговоров!
  Я медленно поднялся и подошел к ней. Мое терпение кончилось, когда балерина собралась выключить свет - я перехватил ее руку, коснувшуюся выключателя, и довольно резко развернул девушку к себе. В ее глазах отразились удивление и непонимание, она даже открыла рот, чтобы что-то сказать, но я ее опередил и жадно прильнул к ее прохладным губам. Я целовал ее как безумный, как можно крепче прижимая к себе, словно боясь, что она вырвется и убежит. Пальцы Арины намертво вцепились в ткань футболки на плече, я так и не понял, хочет ли она меня оттолкнуть или наоборот, притягивает ближе...
  Время шло, и я начал задыхаться. Тяжело дыша, я оторвался от губ балерины и судорожно зашептал:
   - Прости меня, Ариша. Я больше не могу.
  И снова, не давая ей опомниться, я накрыл ее губы своими. Теперь я был уверен, что балерина не будет против дальнейшего развития событий - ее руки невесомым кольцом охватывали мою талию, она явно стремилась прижаться ко мне еще теснее, как будто я могу испариться. Нет, родная, не дождешься! Раз уж смерть ждет меня практически за порогом твоего дома, надо использовать последний шанс... Я решительно расстегнул "молнию" на ее кофте, расстегнул три мелкие пуговки на поясе юбки. Ладошка Арины обожгла спину, я судорожно стянул с себя футболку с тайским слоном, которую она мне выдала. Никогда не думал, что сходить с ума будет настолько приятно!
  Не ослабляя объятий, мы вместе упали на жесткое вышитое покрывало, лежавшее на разложенном диване (и это, надо думать, тоже простое совпадение). Преград между нами почти не осталось, кроме гладко-белого белья девушки и моих джинсов, причем последние Арина потихоньку, словно бы все еще сомневаясь, тянула вниз. Эта ее естественная, не наигранная стеснительность умиляла меня все больше... Пожалуй, пора поторопиться - в конце концов, мое терпение тоже не безгранично. Я решительно расстегнул аринин лифчик и стянул с нее трусики... Честное слово, я бы мог вечно любоваться ее идеальным телом, но, понятно, сейчас мне было не до этого. Балерина тут же доверчиво прильнула ко мне, закрыла глаза... Ее полуопущенные ресницы дрожали, теплое дыхание щекотало мне шею, я чувствовал, как часто стучит ее сердце. Нет, Ариша, мне плевать на твоего дружка, все равно я знаю: ты только моя!
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"