На Большой Поляне, что в Центральном парке, располагается городской рынок. После вымерших улиц жилой части Манхэттена это место может показаться настоящим "островком жизни": с самого утра здесь непременно толпа, человеческий муравейник, что собирается еще до рассвета сплошными потоками со стороны пятой авеню.
Первыми свои кособокие брезентовые шатры разбивают торговцы рыбой. Улов нехитрый: в основном это блуфиш, окунеобразная уродина, оккупировавшая все восточное побережье. Порой на прилавках можно увидеть и настоящих акул, правда, совсем крохотных. С одной только удочкой большой рыбы, увы, не добыть.
Владельцы шхун приезжают сюда на тарахтящих развалюхах с просевшим дном, за раз привозя до двух тон байкера: рыбы, похожей на сельдь, что вдали от берега ходит целыми косяками и сама так и норовит залезть в сеть.
Рыбу потрошат на месте: с самого утра на рынке стучат ножи, а перепачканные потрохами и кровью поджарые рыбаки с загорелыми лицами, и сухой от ветра и соли кожей, наперебой зазывают покупателей. Запах стоит страшный. Обезумевшие чайки преследуют рыбаков от самого Ист Ривер, несутся через весь Манхэттен к центральному парку, где разогнав ворон, жрут, задыхась, до отвала - так, что едва могут потом подняться на крылья. К полудню, под палящим июльским солнцем, вонь становится совсем уж невыносимой. Это время мух. Рыбаки стремятся продать весь улов до обеда, а если не получается, толкают её совсем за бесценок, лишь бы скорее убраться из зловонного чада.
Крохотные азиатки торгуют мясом собак. Засаленные, коричневые от крови фартуки, грязные руки в порезах и нарывах, мухи: полная антисанитария. Для привлечения покупателей женщины разводят перед шатрами земляные печи. Рынок наполняется ароматом стейков: готовое мясо разбирают быстрее.
Лапы хвосты и зубы продают в качестве амулетов. Консультацию по их правильному применению можно получить здесь же.
Горбатая старушка, улыбаясь беззубым ртом, перекатывает над пламенем голову ротвейлера с запекшимися от жара глазами. Собачий мозг едят сырым, выуживая бурую мякоть палочкой из глазниц. В нем - источник мужской силы. От желающих нет отбоя.
Охоту на собак ведут ночью: рыщут по подвалам, устраивая облавы на спящих дворняг: так куда безопаснее. Застигнутую врасплох стаю забивают и освежевывают на месте, забирая только самое необходимое: не тащить же на себе бесполезный вес. После таких "рейдов" жителям домов приходится вызывать санитарную бригаду: стойкий запах разложения по вентиляции спустя пару дней добирается до квартир.
Раз в неделю на рынок приезжает фура: с нее трое мужчин торгуют мукой и картофелем. Говорят, они из русской христианской общины, что содержит большую ферму к западу от Нью-Йорка. У них деревянные кресты во всю грудь, грубая самодельная одежда, окладистые бороды. Русские совсем не улыбаются и крестятся непрестанно. Услышать от этих молчальников больше трех слов за раз - уже чудо. Женщин они чураются, разговаривают только с мужчинами. На махины блок-серверов стараются не смотреть - грешно.
Продажа наркотиков - разговор отдельный - здесь они всех видов и почти даром. Натурального продукта мало, но синтетических заменителей хватает с лихвой: под одним только Манхэттеном семь крупных лабораторий по производству крека и амфетамина. Везут и из других мест: с уходом правительства из реальности, наркотрафику мешают только отвратительные дороги.
Торговцев хозяева меняют чаще, чем лампочки в подъездах Гарлема: с такой работой кто угодно через пару месяцев превратится в конченного кайфушу.
Обкуренный парень, с малиновыми, как у лабораторной мыши глазами, бойко распихивает марихуану по полиэтиленовым пакетикам.
- Нет, восемь! Я сказал - восемь, а не семь! - кричит юнец. - Приходи когда будут деньги, а теперь давай! Давай, говорю!
Золотое правило: "товар - деньги". И он, несмотря на юный возраст, хорошо это усвоил: у бедняги вырвана ноздря и не хватает фаланги на правом мизинце.