О том, что Игнат Савельевич Укоротов берет взятки, не трубили на всех углах глашатаи, не писали СМИ и оно понятно, ведь недавние статистические исследования наглядно показали: репортажи о взяточниках, наравне с репортажами о металлической ржавчине, обувных шнурках, вкупе с предвыборными роликами и диалогами о сельском хозяйстве, утратили прежнюю востребованность и как следствие тяжким гнетом легли на кривую рейтинга, склоняя заветную линию прочь от оси ординат к оси абсцисс.
Об этом ни кому не шептало в ухо доверенное лицо Укоротова, поминутно оглядываясь и всячески выражая опасение того, что шепот получился слишком громкий, а место для беседы выбрано крайне безответственно.
Чуткий слух не ловил средь гулких коридоров Управления социального обеспечения обрывок фразы самоуверенно брошенной знающим человеком... Нет.
Даже сам Игнат Савельевич, ни разу в своей жизни, никогда и ни при каких обстоятельствах, не позволял себе даже намека на намек... Нет! Но так или иначе об этом знали многие.
Откуда же произрастало это знание, насколько глубоко в почву истины вдавались его корни?
Первое что бросалось в глаза при входе в кабинет, который волею судьбы пришелся под рабочее место Укоротова, был сам Укоротов. Всякий вошедший заставал его одетым в безупречно сидящий костюм, отглаженную сорочку и галстук. Эта троица время от времени меняла цвета, но никогда не допускала их безвкусного сочетания. Именно этим и отличался Игнат Савельевич от окружающей его обстановки - безупречностью. Позади него царил хаос криво сколоченных из чего попало стеллажей, на которых, ежесекундно угрожая соити лавиной и похоронить под собой Игната Савельевича, осели тонны пожелтевших от времени документов. Серое от пыли окно и письменный стол, на котором все углы были старательно обглоданы неизвестным науке животным, все это молчаливо выделяло Укоротова, как некое инородное тело. Создавалось впечатление, что Игната Савельевича вырезали из качественной глянцевой фотографии заседания государственной думы и наклеили на блеклую пастель этого затхлого места.
Как правило, в этот момент вошедший начинал чувствовать себя неуверенно и оглядываться вокруг в поисках кого-нибудь попроще.
Именно здесь необходимо объяснить, чем занимался Укоротов. В соседнем кабинете ? 38 оформлялась выдача различных пособий. Непременным условием получения любого пособия было предоставление справки, что желаемое пособие уже не получается. Выдачей таких справок и занимался Укоротов.
Большинство претендентов на материальную помощь, были людьми которые научились ценить время, безвозвратно утекающее, пока эта материальная помощь документально не оформлена. Поэтому помаявшись в дверях, и переборов смущение в подавляющем большинстве они заявляли одну и ту же фразу.
- Я из тридцать восьмого, за справкой!
Укоротов в этот момент вздрагивал бровью, поднимал от разложенных на столе бумаг сощуренный взгляд и всегда извинялся.
- Извините... присаживайтесь...
Пока желающий улучшить жизненный уровень за государственный счет преодолевал расстояние от двери до стола, Укоротов массировал пальцами виски и продолжал заниматься этим пока тот, пытаясь присесть, постепенно, по грамму, переносил вес с ног на пятую точку, под которой, раздирая тишину предсмертными скрипами, корчился шаткий стул. И лишь когда обуреваемый жаждой поскорее увидеть на своем банковском счете заветные начисления, находил таки единственно возможный баланс, Игнат Савельевич рывком отстранял руки от ноющих висков и всегда... всегда извинялся еще раз.
- Извините!
Повторное извинение как правило заставляло посетителя почувствовать некоторую нереальность происходящего, а некоторым даже ощутить подвох. Соискатель пособия силился понять причину этого чувства. Но выстроить четкую цепочку логических умозаключений, удерживая равновесие на грозившем вот-вот развалиться стуле, было очень сложно. А вот если бы под ним было удобное, как сейчас подо мной кресло, тем более времени для размышления Укоротов предоставил достаточно, он как раз аккуратно, не сминая ни единой, собирал бумаги со стола, то он или она скорее всего догадались бы до следующего.
Во-первых, следуя универсальному принципу что подобное нужно искать среди подобного, скорый обладатель материальной помощи, попытался бы вспомнить когда перед ним извинялись последний раз. И здесь, если исключить стандартные: "Ну извините!", в больницах, ЖЭКах, детских садах, милициях, районных и городских администрациях, обнаружился бы пробел. Попытка вспомнить собственные извинения тоже оказалась бы безрезультатной. Ведь рассуждая от имени желающего ощутить дружеский локоть государства, любой должен понимать от чьего имени он рассуждает.
Человек решивший "пробить" пособие, прошедший до кабинета Укоротова массу других кабинетов, каждый раз выныривая из них в клокочущий проклятиями, которые обильно изрыгали обойденные вниманием бесплатных стоматологов рты присутствия, коридор, не может быть размазней и извиняться перед кем попало. В крайнем случае на память придет, что нечто похожее на: "извините", слетело с губ в троллейбусе, за секунду до того как коленей претендента на пособие, робко коснулся зад пенсионерки, которая слишком самоуверенно и по этому медлительно присаживалась на свободное секунду назад до этого сиденье.
Как следует изучив себя и ухватив тем самым за хвост ускользающего в густой камыш непонимания ситуации, ужа понимания ситуации, алчущий, пусть мизерного, но все таки возврата, части уплаченных, пускай даже не самостоятельно налогов, естественно возвращал внимание Игнату Савельевичу. Который к этому времени уже расчищал на столе достаточное место для того, чтобы положить на него чистый лист бумаги. И вот тут-то посетитель и начинал, что называется "проникаться".
На него лавиной обрушивались не замеченные ранее детали, такие как запах дорогого одеколона, ухоженность ногтей, блеск и нищета запонок и клеенки, которой был застелен стол. В одно мгновение вошедший разом понимал - кто им занимается. Он вдруг осознавал бездну разделяющую его и Укоротова. Причем каждый, в зависимости от перипетий воспитания и жизненного опыта, осознавал бездонность этой бездны на свой лад. Для одних решающую роль играло все выше перечисленное, другие ставили на место Укоротова себя и ужасались последствиям, третьи проникались на столько, что готовы были прямо сейчас совершить для Укоротова что-нибудь очень хорошее, ибо впервые встречали большого человека, способного извиниться за невнимание и собственную головную боль. Катализатором подобного рода проникновений всегда становились случаи, когда в кабинет кто-нибудь заглядывал. Неважно кто это был, хоть сам начальник управления, на любые попытки отвлечь его от выдачи справки Игнат Савельевич всегда отвечал следующее.
- Извините но я занят. У меня человек!
Такое случалось редко. Но однажды, именно в результате такого вот совпадения, посетитель, мужчина суровой до конфуза наружности, встал и демонстративно потребовал, чтобы ему немедленно дали книгу жалоб, в которой он собственноручно может излить на бумаге переполняющее его чувство благодарности которое он прямо сейчас испытывает к Укоротову.
Требование мужчины произвело фурор, ибо нужно понимать, что такое "Книга жалоб" в подобных заведениях. Для сравнения можно сказать, что любой мало-мало образованный диверсант знает, для уничтожения воинской части противника, вовсе не обязательно портить технику, взрывать склады и топить в крови казармы, можно пойти другим путем - украсть знамя. Лишившуюся знамени часть расформируют, а командира расстреляют свои же. Наверное это пик карьеры диверсанта, высшая точка его профессионализма, спрятавшись в удобной расщелине скалы или замаскировавшись под гнездо аиста на верхушке дерева, наблюдать за тем как ведут на эшафот растяпу командира и с наслаждением почихивать от пыли исходящей от свернутого в подмышке знамени.
А бедный командир части, что он чувствует в этот момент, ведь ладно если он действительно был растяпой! А ведь может так случиться что все с точностью до обратного. И танки были смазаны, и ракеты нацелены, и часовые исправно сменяли друг друга, и даже, знающий человек да не поверит, но для контраста и полноты ощущения, крыса зампотыл ущучен, прижат к ногтю и не ворует! А тут такое дело!
"Книга жалоб" для любого государственного или полу государственного учреждения, это и есть знамя. И так же как любой командир дивизии, любой начальник управления, вспоминая о нем всегда ощущает присутствии рока, и предпринимает все меры, чтобы не оказаться на эшафоте. И тут по части изобретательности русское чиновничество всегда превосходило русских военных, как впрочем, и все остальные сословия.
Спросите в любом таком учреждении "Книгу жалоб", вам не задумываясь ответят, что такой книги нет.
- Вы же не в магазине!
Скажут вам, и вы поверите. Потому что человек, который будет с вами разговаривать, скажет это уверенно, словно говорит правду. Ругаться с ним бесполезно, вы не сдвинете его ни на миллиметр. Все потому что он действительно говорит правду. Вот так реализуется первейший принцип российской бюрократии: "Ври своим и свои скажут правду". Любой сотрудник управления, за исключением начальника и заместителей, уверен, "Книги жалоб" не существует.
Ну допустим вы тертый субъект, или работали начальником управления, тогда вы знаете универсальное противоядие против любых разговоров, и это... правильно вы идете в приемную учреждения и пишете заявление: "Прошу выдать мне Книгу жалоб, я хочу написать что ваш сотрудник Б......ов скотина и подонок....". Вы отдаете письмо секретарю, получаете входящий номер, и несколько дней пребываете в приподнятом настроении, от того что "прорвались и осуществили". Но в положенный срок получаете официальный ответ, за подписью и печатью, где черным по белому написано: "Книги жалоб в нашем управлении не предусмотрено".
И все! Вам остается только пожать плечами. Ведь нельзя же допускать мысли о том, что вам врут в официальном ответе. И вам действительно не врут, просто вы стали свидетелем реализации на практике еще одного бюрократического принципа: "Хочешь спрятать, переименуй".
Начальник Управления социального обеспечения Т-эвского района города Ч, Анатолий Павлович Смежин, был единственным в управлении человеком, знающим название книги жалоб и ее местоположение. Придумывая ей название, он подошел к процессу творчески. Чтобы избежать случайного совпадения, или другими словами начисто исключить возможность попадания в воронку первого снаряда он первым делом исключил из названия слово "книга". "Журнал положительных и отрицательных, а так же нейтральных отзывов о работе сотрудников" хранился в самом труднодоступном месте сейфа в его кабинете.
Когда ему доложили о том, что посетитель требует книгу жалоб, он решил разнообразить себя впечатлениями и лично прибыл на место конфликта. Каково же было его удивление, когда ему объяснили, что беснующийся и брызгающий слюной посетитель, требует книгу чтобы написать об управлении хорошее. Решение пришло мгновенно.
- Будьте добры пройдите ко мне в кабинет - пригласил он посетителя.
- А ты кто? - без обиняков осведомился тот.
- Я начальник управления.
- Приперся значит! - угрюмо заявил мужчина - Как работать так вот он! - указательный палец уперся в переносицу Укоротова - А как благодарности получать так ты! А ну как объясни гнида, зачем ты его понизил?
Большинство не сразу поняло последний вопрос, но когда лишние попрятались с линии огня и обступили начальника, Укоротова и посетителя кольцом, всем все стало ясно. В сравнении с Укоротовым, Смежин, с новогодней вечеринки бессменно пребывающий в одном и том же костюме и сорочке, выглядел так, как будто зашел к Игнату Савельевичу за справкой.
А дальше произошло немыслимое. Смежин вдруг развернулся и вышел из кабинета. Наступила такая тишина, что стало слышно как кассир Жукова чавкает заусенцем. Тишину нарушил вахтер Петр, почувствовав возможность безнаказанно подраться, он раздвинул ряды сослуживцев и облокотившись о стол поинтересовался у начинающего сомневаться мужчины.
- Ты как с людьми разговариваешь? Урод...
Неизвестно чем бы все это закончилось, но Смежин вернулся быстро. На вытянутых перед собой руках он нес светло зеленую общую тетрадь.
В гуще сотрудников произошли шевеления и шипящие шумы. Смежин шлепнул тетрадь на стол и сказал.
- Вот... пишите!
В тот момент когда крючковатые пальцы нарушителя спокойствия коснулись обложки, главный бухгалтер Кожина выронила из рук гроссбух, юрист Слабодчиков, не отрывая от тетради пристального взгляда, машинально попытался его поймать, согнулся и врезался головой в столешницу, Жукова прокусила палец.
Когда ручка коснулась девственно чистой страницы, в кабинете послышалось электрическое гудение. Пока писалось первое предложение, гудение нарастало и приобретало басовитый окрас. Но стоило писателю поставить точку и воздеть глаза к потолку в поисках музы, как оно разом сошло на нет, однако всякий раз после этого возобновлялось вместе с новым предложением.
Этот день работники управления запомнили как счастливый, и не только по тому, что каждый желающий пробил у Смежина отгул. Было еще что-то, что заставляет нас иногда улыбаться внутри сосредоточенного, многоликого троллейбусного нутра, отбросив в сторону опасения остаться непонятым.
Счастлив был и мужчина суровой наружности. Глядя на то как творение его пера переходит из рук в руки и одно за другим озаряет улыбкой казалось бы вовсе неприспособленные для этого лица социальных работников, он может быть впервые почувствовал каково это, когда пущенный тобой бумеранг добра возвращается.
Но более всех был счастлив Смежин. К его великой радости, сколько он не тужился, так и не смог вспомнить ни одного начальника управления отвоевавшего подобный трофей. А это означало, что с появлением в журнале положительного отзыва Смежин единым махом перевоплотился из чиновника средней руки, в чиновника уникального. Такие чиновники есть в любом ведомстве. Внешне они почти ни чем не отличаются от чиновника обычного, разве что чаще смотрят на часы, и всегда имеют некоторые отступления в гардеробе. Так, всем известный Гаев из министерства культуры будучи сам по себе заурядиной из заурядин, взял и отстроил за городом баню с умопомрачительным интерьером, в которой все начиная от подачи пара, до вызова такси управлялось компьютером, а потом выписал из-за Амура своего дальнего родственника который стал творить в этой бане настоящие чудеса массажного дела. Благодаря такому подходу, Гаев разом скоканул в зам министры и теперь заслуженно носит под пиджаком шейный платок.
Другой, не менее известный, Лилатов был уникален тем, что по приезду в город любой, пусть даже самой негативно настроенной ревизии, не постижимым образом, всего через несколько часов, становился одним из ревизоров. Конечно, без вопросов не обходилось, даже как правило не обходилось. Проверяющие звонили в Москву, оттуда почти сразу перезванивали, требовали прекратить, перечисляли возможные последствия, искренне интересовались как такое возможно и кто такой Лилатов. Так длилось до ближайшей пятницы, а сразу после выходных Лилатов как ни в чем не бывало являлся в стан ревизоров. После этого в Москву больше не звонили, потому как наступало понимание, раз за выходные решение не принято, значит оно принято. Лилатов приступал к работе, и тут оказывалось, что он сущая бомба. В утро того же понедельника он подходил напрямую к руководитель ревизии и с места в лоб выкладывал сенсационного масштаба компромат, который тут же, из пахучего портфеля в подмышке, подкреплял документально. Документы оказывались подлинными, история имела место быть и ревизоры, зафиксировав нарушение по всем правилам, уезжали в восвояси. Так без помощи Лилатова, комиссия присланная из Москвы проверять правильность хранения бытовых отходов, равно как и другие комиссии присланные откуда угодно, никогда бы не додумалась выехать за город и увидеть огромный особняк отстроенный бывшим городским главой, и задать себе вопрос: "А на какие собственно шиши?".
Как результат - отсутствие галстука и золотая цепь в разрезе воротника сорочки.
Были и другие, уникальность которых была несколько прозаичней, в ее основе как правило лежало некое родство или иные тесные отношения.
На этом фоне уникальность Смежина была действительно уникальной. Смежин представил с каким наслаждением он будет слушать шушуканья за собственной спиной. "Это он?!... Да он самый!... Тот которому написали положительный!... Как у него это получилось?!... Ума не приложу!... Получить положительный отзыв от посетителя... в этом-то управлении... он что пытал его что ли?!". Пожалуй единственным кто мог бы с ним соперничать по части уникальности, был некий чиновник большого полета и самой Москвы. Говорили что он умеет разговаривать совсем не открывая рта, и при этом здорово подделывать голоса. "Да! - подумал Смежин - Вот это уникальность так уникальность! С такой уникальностью любой пост это тьфу! Естественно человек уже в Москве!... Эх Москва! ... Кого там только нету!".
После того случая Смежин проникся к Укоротову еще большей симпатией. Хотя казалось бы, куда уж большей. Ведь с приходом на свой пост Укоротова, в управлении не только прекратилась текучесть кадров, но и сам собой решился, ну прямо ни как не решаемый до этого вопрос "выделенки".
Ведь сейчас в это трудно поверить, но должность выдающего справок до появления в ней Укоротова, считалась проклятой. Любой, кто соглашался на нее, будь он хоть семь пядей во лбу, рано или поздно начинал вести себя, как бы это выразиться, не совсем...
Начиналось с того, что отработав пару месяцев без каких бы то ни было замечаний, человек вдруг начинал всех раздражать. Он раздражал бухгалтеров тем, что являлся в бухгалтерию незваным и по долгу, молча стоял подле кого-нибудь из них, сопровождая завороженным взглядом каждое его движение. Он раздражал весь 38-ой кабинет, потому что стоило там вскипеть чайнику, как он был уже тут как тут и без проса ел печенье. Он раздражал уборщицу, потому что постоянно топтал свежевымытый пол. Наконец он раздражал самого Смежина, потому что нет-нет заглядывал и клянчил прибавить жалование. В атмосфере коллектива появилась нотка гадости, и уже не пропадала, а регулярно обновлялась исподтишка.
Как раз на этом этапе и вставал вопрос выделенки. Каждый месяц в управление прибывало письмо, за соответствующей подписью, в котором категорично рекомендовалось выделить одного из сотрудников для... Универсальность целей, для осуществления которых нужен был сотрудник распространялась от земляных работ, до чтения лекций. Работники еще с советских времен привыкли, что управление выделяет их иногда во вне будто слизь и приобрели к повинности этакий философский иммунитет в виде очереди. Очередь на выделенку соблюдалась свято и была единственным аргументом, который перевешивал даже такую глыбу как билютень. Но однажды в кабинет Смежина входил человек и ставил эту святость под сомнение. Обычно это была главный бухгалтер Кожина, и обычно она говорила так.
- Бухгалтер Ц....й нужна мне для годового отчета, прошу освободить ее от выделенки.
По опыту, а у Смежина его было с избытком, следовало понимать, что просьбу Кожиной ни в коем случае нельзя удовлетворять. Ибо взявши один раз бразды правления выделенкой, сложить их с себя будет уже невозможно. После этого придется каждый раз выбирать из общего числа сотрудников самого незанятого, самого здорового, самого бездетного, безвнучатого, безплемянного и безогородного. Поэтому Смежин всегда говорил примерно следующее.
- Ну если вам так нужна Ц...й, отправьте вместо нее В...й, а потом они поменяются!
Но Кожина не даром была главбухом, она знала как подцепить Смежина за ребро.
- В...о между прочим готовит документы для министерства, и если она не успеет то...
Здесь Кожина многозначительно замолкала. Смежину ничего не оставалось как задать вопрос который начальник управления имеет право задавать своему главному бухгалтеру только в очень крайнем случае.
- Что вы предлагаете?
- Отправьте вместо Ц...й, Х...й - тут же предлагала Кожина.
- А кто это, Х...й?
Прекрасно зная ответ на свой вопрос, все же задавал его Смежин.
- Х...й выдает справки - с готовностью уточняла Кожина.
И вот тут то и наступал момент истины. Смежин понимал, что оставить министерство без документов нельзя. Но еще он понимал, что из его кабинета, Кожина направиться прямиком в кабинет выдачи справок и "обрадует" Х...й. И тогда Х...й, с которым никто не разговаривает уже месяц, обиженный косыми взглядами и злыми улыбками, накопивший под языком спрессовавшиеся под собственным весом в каменный уголь злые слова, явиться сюда и устроит такое....!
- Не могу! - говорил Смежин после размышления.
- Почему? - удивлялась Кожина.
- Потому, что Х...й уволен. Кстати, вы ведь пойдете мимо! Скажите Х...й пусть зайдет!
Остатки дня Смежин тратил на то, что объяснял Х...й всю бесперспективность дальнейшего сотрудничества. И так случалось всегда. Всегда до появления Укоротова. Это не мыслимо! Но за год работы на своем теперешнем месте Игнат Савельевич не только ни не дал ни кому повода для раздражения, но и наоборот, заслужил такое почитание коллег, что каким-то образом сумел исключить себя из очереди на выделенку, тем самым стал третьим человеком в управлении, кроме Смежина и Кожиной, кто в этой очереди не стоял! И ни одного вопроса!... Ни от кого!...
Всего этого, потенциальный участник очередной благотворительной государственной акции, разумеется знать не мог. Однако, к тому времени как Укоротов окончательно утверждал в центре стола бумажный лист, он и без этого достаточно "проникался". И наконец, Игнат Савельевич приступал.
Ознаменовывалось это событие следующим образом. Укоротов, непонятно как, но без сомнения каким-то образом, вдруг перевоплощался и взглянув прямо в зрачки "проникшегося" уведомлял.
- Я обязан задать вам вопросы.
Если к тому моменту в голове будущего лауреата гранда по нужде и витали обрывки сомнений, насчет извинений, костюма и запонок, то они сразу куда-нибудь пропадали, боясь скрипа собственного стула, он замирал.
- Вы хотите получить пособие?
- Да - удивляясь собственной самоуверенности, отвечал проникшийся.
- Как будущий получатель пособия вы обязаны знать, что оформление и получение пособия, которое заведомо оформлено и получается, карается уголовным кодексом Российской федерации, по соответствующей статье, как мошенничество.
Укоротов говорил, как будто нарезал колбасу в обратном порядке, брал кружки слов, прислонял один к другому и воссоединял движением ножа снизу вверх. В результате получалась весомая палка фразы. Объемная и даже имеющая запах.
Учуяв, что в данном случае пахнет тюремной парашей, злоумышленник, если это был он, всегда покидал кабинет. Еще ни разу не было случая, чтобы Укоротова обманули. Но если посетитель оставался, то Игнат Савельевич обрушивал на него следующую палку.
- В связи с этим, не хотите ли вы сделать прямо сейчас заявление, о том, что данное пособие вы уже когда-либо оформляли и являетесь его получателем.
После такого, некоторые, будучи даже на сто процентов уверенные в законности своих притязаний, не выдерживали и уходили проч.
Но если проникшийся шептал: "Нет" и оставался. Укоротов брал в руки ручку и выводил на бумаге некий символ, значение которого не объяснял.
Далее Укоротов начинал действовать. Он набирал номера и звонил. Он почти ничего не говорил в трубку, просто называл свою фамилию, а следом фамилию страждущего и долго слушал доклад в ходе которого лицо его мрачнело. Потом он набирал следующий номер и следующий, после каждого звонка на листе бумаги расцветал очередной иероглиф, а лицо приобретало очередную порцию уныния.
Всего за десять минут Укоротов доводил себя этими звонками до такого радрая, что по сравнению с ним Жан Гобен выглядел беззаботным, слегка отечным юношей.
- У нас небольшие проблемы - говорил он устало - Нужна справка, что вы...
Не являетесь подданным другого государства, не проживаете в другом городе, уплатили за воду, газ, вывоз ТБО, членские взносы общества...
- Как не состояли?! А что же они мне голову то морочат а...? Точно не состояли? Это хорошо! Тогда просто справочку от них что вы не...
Где-то после третьего визита в разум соискателя закрадывалось сомнение. Оно глодало его перед сном, заставляя проецировать на внутренней стороне закрытых век ужасные картины продолжительного умерщвления кого-нибудь из властьимущих. С каждым разом персона для оперативного вмешательства избиралась все значительней. Апофеозом становилась картина, когда на пыточных столах одновременно корчились и стенали, медлительные кассиры супермаркетов, кондуктора общественного транспорта, большая группа по предоставлению бесплатных услуг медицины, все без исключения депутаты госдумы, известные члены совета федерации, несколько политических обозревателей, парочка ведущих теленовостей и группа людей объединенных наличием страз, макияжа и эротичности в издаваемых стонах.
В центре, на залитом лучами прожекторов помосте, нечто наподобие боксерского ринга, на пыточных столах особой добротности, корчились и извивались динамичней всех президент и премьер министр. Единственный кто не разделял это печальное общество, был Укоротов.
И на то были причины. Первая, с каждым новым визитом Укоротов умудрялся мрачнеть пуще прежнего. Вторая, он все чаще и все дольше материл тех, к кому отправлял за справками. И наконец третья, если в чью-то голову и закрадывалось подозрение насчет того что Укоротов ведет нечестную игру, то как тогда извините быть с листом бумаги? Да, да! Тем самым с иероглифами, ведь он каждый раз появлялся на столе Игната Савельевича. И по тому, как на нем были нарисованы стебли и лепестки, пышные венчики метел, перила лестниц, фразы типа: "Заказ!", "Отбой!", "Лида", можно было отследить всю историю с самого начала!
Обычно все заканчивалось так. Усталый, в полном смысле этого слова, от произвола бюрократии человек, шел в очередной раз от Укоротова домой, или из дома к Укоротову, и вдруг его взгляд натыкался на то, на что обычно натыкаются взгляды людей, которым хочется увидеть зимой подснежник, столкнуться на улице лицом к лицу с молодой Софи Лорен и оказать ей первую помощь после этого столкновения, рассмотреть в небе облако, которое бы напоминало ему лицо начальника и лошадиное одновременно, ну или просто набить кому-нибудь морду, в общем он обращал внимание на вывеску супермаркета "Коричневое-Синее". И тут...!
Укоротов увидев коньяк, поднимал на посетителя глаза полные философской скорби. Однако услышав, что-то вроде: - Берите, берите! И хрен с ней со справкой! - скоро сдавался. И вот тут он делал то, чего от него никто не ожидал.
Игнат Савельевич хватал бланк справки, и в едином порыве изгнав с лица мрак, заполнял его, затем шлепал печать и протягивал ошарашенному визитеру.
Он не признавал отказа. Он пытался вернуть посетителю коньяк. Он смотрел так, как смотрит в конце хорошего фильма главный герой, устало, неоправданно долго и с намеком на продолжение.
А что до нашего горемыки соискателя, так он, естественно не забрав назад коньяка, выбегал в коридор и озарял его удушливое уныние светлым знаменем своей улыбки. Завидев его, всегда имеющаяся в таких случаях дотошная бабушка, чуть позже, как бы ненароком заглядывала в кабинет Укоротова, в надежде уличить там за распитием.
Кем был до этого соискатель и кем стал, пусть всякий решает для себя сам. Однако нельзя отрицать того, что некоторое время после этого, он будет свято верить в то, что люди способны на доброе дело. А не это ли есть счастье?
И пусть по вечерам ему все еще видятся пыточные столы, но люди на них уже не испытывают прежних мук, а если и корчатся и стонут, то скорее по инерции, а кто хочет и вовсе может встать и пойти, хоть даже покурить. И сам соискатель в своем сне уже не так одинок. Бок о бок с ним наблюдает за происходящим Укоротов.
И гложет автора сомнение, а не бросит ли этот соискатель при встрече презрительное обвинение, что прочтя сей труд он лишился счастья, которого уже никогда, и ни при каких обстоятельства, ему не приобрести в таком качестве и количестве по цене одной бутылки коньяка?