В немецко-фашистских концентрационных лагерях было уничтожено свыше одиннадцати миллионов человек. Крупнейший из концлагерей, Освенцим, в котором погибло более четырёх миллионов человек, был освобождён Советской Армией 27 января 1945 года. из Большого Энциклопедического Словаря.
Матфея,2,1: Когда же Иисус родился в Вифлееме Иудейском во дни царя Ирода, пришли в Иерусалим волхвы с востока...
У капитана было простое русское имя - Иван.
Весь этот ясный и морозный январский день их полк штурмовал хорошо укреплённые оборонительные линии немцев, но плотный, яростный огонь основательно окопавшихся фашистов останавливал наших бойцов, отбрасывал назад, в окопы. Дивизионная артиллерия периодически "работала" по огневым точкам врага, но не могла разрушить железобетонные доты, и все атаки советских солдат захлёбывались свинцом и кровью, поле впереди было усеяно их телами, над ними стелился низко чёрный дым горящих танков. Сам капитан был ранен пулей в левое плечо.
Наступали ранние зимние сумерки.
- Да,- с горечью говорил капитан перевязывавшему его санитару, глядя вперёд и морщась от боли.-"Всё возвращается на круги своя..." Начинал я войну командиром взвода, и теперь от батальона мне остался в лучшем случае один взвод,- он взглянул на темнеющее на востоке небо.- Без авиации нам не обойтись.
Иван не был кадровым военным. К лету 41-го за его плечами было два курса института, и на фронт он ушёл рядовым бойцом, но в первый же месяц войны, когда Красная Армия несла колоссальные потери и офицеров в боевых частях катастрофически не хватало, его, самого образованного в их взводе, назначили командиром. За прошедшие три с половиной года войны он стал опытным боевым офицером, закалённым в непрерывных боях, и единственное, к чему он так и не смог привыкнуть, это к гибели подчинённых, младших офицеров и солдат, смерть каждого он воспринимал как потерю близкого, родного человека.
Он часто вспоминал своего покойного деда, человека глубоко религиозного, не раз повторявшего со значением, что волхвы пришли к новорожденному Иисусу с востока, поскольку вечерняя звезда над Вифлеемом, возвестившая о рождении Спасителя, не была видна на ещё освещённом солнцем западе. Его родители, не будучи верующими, воспитали сына убеждённым атеистом, он даже стал коммунистом в ноябре 41-го под Москвой, но со временем богоборческий пыл в нём заметно угас. Опасности войны способствовали этому, а кроме того он, будучи человеком наблюдательным, давно заметил странную закономерность: бойцы, даже украдкой крестившиеся перед атакой, как правило оставались в живых, но стоило кому-либо в ожесточении боя вслух помянуть "бога мать"- как он тут же падал, сражённый смертоносным свинцом,- и это никак нельзя было принять за простую, банальную случайность. В сторону от кривой атеистической дорожки уводили Ивана и размышления о жизни, воспоминания о добром набожном деде, раскулаченном в тридцать втором году и умершем в сибирской ссылке.
Темнело быстро. От потери крови, сочащейся сквозь бинты и падающей необычайно крупными каплями в грязный снег, ощущались слабость и лёгкое головокружение.
Вскоре в безоблачном звёздном небе послышался многоголосый гул лёгких самолётов, из наших окопов взлетели в сторону немцев сигнальные и осветительные ракеты, указывая бомбардировщикам цель. Маленькие По-2 подкрались осторожно, словно шершни, и стали метко и больно жалить врага. Тёмный зимний вечер озарился багровыми всполохами взрывов и пожаров.
- Ай да девчонки, ай да молодцы!- засмеялся стоявший в окопе рядом с комбатом пожилой усатый пулемётчик.- Кладут точнёхонько в корзинку.
Да, из всех примеров самоотверженности и героизма наиярчайший - подвиг советских лётчиц, пилотов и штурманов ночных бомбардировщиков. Они, летавшие на устаревших, тихоходных, совершенно беззащитных фанерно-полотняных "кукурузниках", отваживались воевать против оснащённого лучшими в мире самолётами и вооружённого до зубов безжалостного и беспринципного врага! Далеко не каждый мужчина способен на такое, а ведь они действительно были совсем ещё девчонки, вчерашние школьницы, терпевшие те же трудности и лишения военного времени, что и весь советский народ. И вот поразительный факт: почти до самого конца войны экипажи По-2 вылетали на боевые задания без парашютов!
И холёным, лощёным и сытым воякам люфтваффе хватало бесстыдства хвастать своими многочисленными "победами" над юными девушками, чьи беззащитные самолётики они расстреливали играючи, как мишени на полигоне... Зато с каким горячим энтузиазмом драпали восвояси хвалёные "асы" Геринга, едва заслышав в небе позывные Кожедуба, Покрышкина, Евстигнеева или Камозина!
. . . . . . . . .
Его звали Иосифом, и был он плотником, причём не простым ремесленником, а истинным художником, мастером своего дела, способным творить настоящие чудеса, оживляя мёртвую древесину и превращая сухие досочки и бруски в истинные произведения искусства. Мастерство Иосифа по достоинству оценил даже сам комендант лагеря, выделивший небольшое помещеньице под мастерскую и разрешивший ему жить и работать там, отдельно от остальных узников. И он работал не покладая рук, выполнял заказы лагерных охранников - офицеров и солдат,- мастерил всевозможные поделки, которые те отсылали домой, в Германию. У них считались лучшими подарками родным созданные Иосифом шкатулки с затейливыми узорами, потайными ящичками и секретными замками, а потому и относились к нему эсэсовцы и даже их свирепые подручные бандеровцы лояльнее, чем к другим заключённым, он практически свободно ходил по лагерю, беспрепятственно посещал комендатуру, где у него также было немало плотницкой работы, и даже получал настоящую солдатскую еду, заходя в столовую с чёрного хода, хотя сам съедал только кашу или суп, куски же хлеба прятал в специально пришитых к арестантской куртке потайных карманах.
Вечером, когда худые и злые, как цепные собаки, надзирательницы пригоняли женщин для уборки мастерских, Иосиф обязательно находил повод, чтобы пройти мимо них, украдкой бросая припрятанный хлеб прямо на мокрые тряпки, которыми измождённые узницы драили грязные полы. Немки не догадывались об этой его хитрости, они даже не замечали его, брезгуя тратить своё "драгоценное" внимание на такое "ничтожное" существо. Зато несчастные узницы всегда ждали его появления, постоянно были наготове - и ни один брошенный им кусок хлеба даже не коснулся пола, подхваченный на лету опухшей красной женской рукой и мгновенно спрятанный в складках одежды. Так, пройдясь туда-назад по коридору, Иосиф ухитрялся незаметно для эсэсовок раздать весь запасённый за день хлеб, а потом в бараке женщины делились им с подругами, поддерживали слабых и больных.
Но однажды произошёл совершенно непредвиденный случай, едва не стоивший ему жизни. Какая-то молодая женщина, не знавшая, видимо, о миссии Иосифа, не только не моймала брошенный ей кусок, но и остановилась, замерла, изумлённо глядя на лежащий на мокрой тряпке хлеб... Иосифа спасло лишь то, что её подруги, заметившие это, отреагировали мгновенно: одна, работавшая по другую руку от ближайшей надзирательницы, умышленно перевернула ведро, привлекая к себе её внимание, разлила по полу воду и получила за это хлёсткий удар гибкой тростью по лицу, а другая, бывшая неподалёку, не мешкая забрала злополучный кусок и спрятала у себя в одежде.
Всё это произошло в течение нескольких секунд, но у Иосифа сердце оборвалось, эти мгновения показались ему вечностью, и он долго после этого не мог прийти в себя. С тех пор он стал действовать осмотрительнее и бросал хлеб другим женщинам, только не ей, понимая, что подруги с ней всё равно поделятся, но так будет безопаснее и лучше для всех... Этот случай заставил Иосифа невольно присмотреться к его виновнице. То была невысокая худощавая женщина, с лицом, лишённым броской красоты, но обладающим некоей потаённой, скрытой привлекательностью, открывающейся лишь пристальному, внимательному взгляду.
Проходя в очередной раз по коридору, Иосиф спросил шёпотом у одной из узниц:
- Как её зовут?
Женщина поняла без лишних слов, о ком он спрашивает, и тихо ответила, не поднимая головы:
- Мария.
Иосиф не был женат, и в этом аду он, конечно, даже не думал о женщинах, но встреча с Марией действительно потрясла его, отныне все его мысли были поглощены этой миловидной тихой женщиной, которая вечно ходит с опущенными глазами, словно стыдясь своего униженного положения. В самом деле, он всё время пытался, проходя мимо, заглянуть ей в глаза, привлекал её внимание громким кашлем, но всё безуспешно - Мария только ещё ниже опускала голову...
Иосиф, как и все узники, ежеминутно мечтал о свободе, мысленно представлял себя бегущим по дремучему лесу прочь отсюда... Он не только мечтал, но и как мог старался подготовиться к побегу, ведь рассчитывать на снисхождение нацистов ему не приходилось,-когда придёт время, его уничтожат вместе с другими заключёнными,-но пока у него было больше возможностей и он старался использовать их, примечая удобные пути к бегству во время грядущей неразберихи, которая неминуемо начнётся, когда советские войска подойдут вплотную к лагерю. Он с замиранием сердца прислушивался к доносящейся с востока канонаде, но грохочущие мощные взрывы были ещё так далеки, а фашисты лихорадочно уничтожали узников, поставив процесс убийства на конвейер. Трубы крематориев чадили непрестанно...
Прошлой весной немцы праздновали день рождения своего бесноватого вождя и устроили вечером над лагерем настоящий фейерверк. Иосиф вышел во двор, и один, знавший его пьяный офицер сунул ему в руку цилиндрическую ракетницу, скомандовав:
- Салютуй в честь фюрера!- но тут его окликнули приятели, и он пошёл к ним, мгновенно забыв о Иосифе, который, конечно, и не думал приветствовать Гитлера салютом, а тихонько вернулся и спрятал драгоценную ракетницу в тайнике в углу мастерской.
С тех пор его шансы на спасение заметно возросли, ведь даже осветительной ракетой вполне можно обезвредить хотя бы одного ганса, и чувствовал он себя гораздо увереннее, обладая таким грозным - хоть и одноразовым - оружием. И теперь, лёжа вечером на жёсткой постели в мастерской, Иосиф грезил о том дне (или ночи), когда в лагерь внезапно ворвутся стремительные русские танки, фашисты замечутся в панике, а он убьёт одного фрица, выстрелив из ракетницы в упор, возьмёт его автомат, схватит Марию за руку и убежит с ней на волю, в дремучий лес. И ночью ему снились светлые, лёгкие сны, где была свобода, был мир и была Мария...
Неделю назад, как раз на Новый год, произошло событие, нагнавшее основательную хандру на фашистов. В ясный морозный полдень в синем небе появился тёмной жужжащей точкой одинокий самолёт.
Он приблизился, спустился с высоты и пролетел так низко над бараками, что Иосиф смог разглядеть не только большие красные звёзды на голубых крыльях, но и добродушное лицо пилота, с любопытством осматривавшего лагерь.
Внезапное появление советского истребителя оказалось такой неожиданностью для всех, что ни одного выстрела не прозвучало, пока он пролетал над лагерем. Когда же он стал разворачиваться вдали для повторного облёта, один немецкий офицер вдруг с руганью сорвался с места, стремглав взбежал на сторожевую вышку, оттолкнул в сторону толстого эсэсовца в длинном тулупе, ухватился за рукояти станкового пулемёта и развернул его навстречу самолёту.
Русский явно чувствовал себя хозяином положения, возникало ощущение, будто он летает как-то слишком уж медленно, не торопясь, даже с некоторой ленцой, словно барин, не ожидающий встретить никакой опасности в своей законной вотчине.
Когда до самолёта оставалось метров двести, внезапно, резко и остервенело заработал крупнокалиберный пулемёт, в бешенстве изрыгая из длинного дула тяжёлый свинец и засыпая деревянный пол вышки звонкими дымящимися гильзами. Голубокрылый Як с лёгкостью ушёл в крутой вираж, уклоняясь от пуль, перевернулся "бочкой" и стремительной стрелой вонзился в чистое небо, недоступный для обстрела. Пулемёт заглох, фашисты заметались на вышке, выглядывая из-под мешающей им крыши. Самолёт же на излёте перевернулся через хвост и в отвесном пике ринулся с высоты на них, словно ястреб на мышей, на его крыльях и в тупом клюве винта вспыхнули яркие огненные точки, раскалённый, свирепый шквал с оглушительным треском обрушился на вышку, в мелкие щепки круша толстые доски, разрывая в клочья растерявшихся фашистов. Казалось, сам русский истребитель распирает от негодования, ярости и злости, оттого что кто-то посмел противиться ему, хозяину... И он не успокоился, пока не искромсал в пух и прах всю вышку вместе с фашистами, отвернул у самой земли и неспешно удалился, деловито покачивая крыльями.
Иосиф смотрел вослед удаляющемуся самолёту и завидовал даже не самому лётчику, который всего через каких-нибудь полчаса приземлит свою лёгкую и такую грозную машину на свободной, чистой земле, избавленной от смрадной коричневой чумы,- нет, он завидовал этому самолёту, даже его колесу, спрятанному в уютном гнезде краснозвёздного крыла. Да, он искренне и всерьёз завидовал неодушевлённому предмету, который уже через тридцать минут коснётся свободной земли... Ах, с каким удовольствием лишился бы своей нынешней невыносимой жизни Иосиф и превратился в бездушное колесо этого улетающего прочь русского истребителя... только если бы вторым колесом стала Мария...
Этот случай внушил Иосифу веру в скорое освобождение, теперь уже с иным чувством вслушивался он в приближающуюся с каждым днём канонаду и старался чаще видеть Марию, моющую пол в мастерских...
Но в этот раз её не оказалось, и он, пройдя по коридору и избавившись от хлеба, на обратном пути замедлил шаг у одной из узниц и спросил тихо:
- Где Мария?
Женщина чуть помедлила и ответила со вздохом:
- Она родила.
Иосиф не сразу смог уяснить смысл её слов. Вернувшись к себе, он долго ходил совершенно бездумно взад-вперёд по мастерской, не в силах понять и принять услышанное. Когда же ему открылась наконец вся катастрофичность и непоправимость случившегося, он упал спиной на свою постель и долго лежал неподвижно с открытыми невидящими глазами.
Он понимал, что это конец. Конец его мечтаний, конец его жизни...
Ему было всё равно, кто отец ребёнка, он даже не думал об этом, ибо мужская ревность, естественная в иных условиях, здесь была совершенно неуместна. Иосиф понимал, что Мария сумела скрыть от надзирателей свою беременность, но ведь ребёнка не скроешь и не спрячешь, и завтра эти нелюди найдут его и убьют вместе с матерью... А гибель Марии - это и его смерть,- он уже не представлял своей жизни без этой миловидной тихой женщины.
Вдруг он вскочил и заметался по мастерской, мучительно ища какого-нибудь выхода, спасения... У них ещё есть время до утра. Но что он может сделать за эту ночь? Ничего.
Иосиф остановился, прислушиваясь к отдалённым взрывам.
- Это бомбардировщики,- догадался он и тут же обречённо уронил голову.- Слишком далеко...
Он бросился в угол, достал из тайника ракетницу и тут же отшвырнул в сторону, осознав всю её бесполезность, сел на пустой деревянный ящик, терзаемый сознанием собственного бессилия.
Завтра утром она умрёт, а это значит, что и ему жить ни к чему, и ракетница не пригодилась. Он сидел неподвижно, безвольно опустив руки, а время шло...
Внезапно далёкие гулкие разрывы смолкли, и наступила тишина. Тишина мёртвая, мучительная, но и... может быть, спасительная.
- Нужно подать им сигнал,- прошептал Иосиф,- и тогда они, возможно, смогут спасти Марию,- о собственном спасении он уже не думал.
Он резко встал, поднял закатившееся под верстак своё оружие и решительно направился прочь из мастерской.
Выйдя на улицу, прошёл на середину лагерного двора. Белый столб прожектора ударил в лицо с высоты вышки, скрипнул, поворачиваясь в станке, тяжёлый пулемёт... Иосиф снял колпачок с ракетницы, поднял её вверх и резко дёрнул за плетёную верёвочную петельку-ослепительно яркий огненный шар взвился вверх, осветив чёрное небо,- и тут же тяжёлый огненный шквал повалил его наземь. Свирепый эсэсовец вложил в эту смертоносную очередь всю свою врождённую ненависть и продолжал стрелять в уже растерзанную жертву, обагрившую кровью снег, потом задрал длинный ствол пулемёта вверх, в бессильном остервенении пытаясь уничтожить уже саму ракету, яркой звездой сияющую высоко в небе.
. . . . . . . .
Славные По-2 отбомбились и улетели домой. Развороченные немецкие укрепления озарял огонь пожаров... красный, как кровь.
Кровь не останавливалась, сочилась сквозь бинты, головокружение усиливалось. Иван опустил голову и зажмурил глаза, собираясь с силами, провёл холодной шершавой ладонью по лицу.
Он взглянул вперёд - и вдруг увидел вспыхнувшую невысоко над горизонтом новую звезду... Она была совсем неяркой и безумно далёкой, едва заметной над багровыми всполохами горящих вражеских позиций, но волшебное сияние её затмило для капитана свет всех остальных звёзд, и словно наяву услышал он родной и тёплый голос, повторивший такие знакомые слова: "Волхвы пришли с востока..."
Странное, неведомое чувство овладело им - чувство трепета, восторга и ликования от чудесной встречи с чем-то несказанно светлым, великим и неизведанным, чувство, какое может посетить человека лишь раз в жизни...
Впереди сияла звезда... Она указывала путь, и нельзя было медлить.
Капитан выхватил из кобуры пистолет, взглянул влево и вправо, на приготовившихся к атаке и ждущих команды бойцов, заметил, как пулемётчик перекрестил украдкой грудь.
- Это хорошо,- подумал он, взбираясь на бруствер, и скомандовал, первый устремляясь в бой:- За мной! Вперёд!
Острый и сокрушительный удар в грудь опрокинул капитана навзничь, шквал выстрелов и взрывов, воодушевлённые крики "ура" оглушили его, он повернул голову набок, и умирающие глаза его обратились к далёкой неяркой звезде, а из воротника шинели потекла в белый снег тонкой струйкой алая горячая кровь. Русская кровь, которою так обильно полито пол-Европы... Пол-неблагодарной-Европы.
. . . . . . . .
На следующее утро, как и во всякий другой день, перед чёрными воротами выстроилась для "помывки в бане" длинная очередь обнажённых женщин и детей. Они дрожали от холода и страха, переступая босыми ногами по утоптанному серому снегу. Дети всхлипывали, боясь громко плакать.
Все они, конечно, знали, что из этой "бани" никто не возвращается... Там, за распахнутой пастью ворот - газовые камеры, а в конце ужасного конвейера смерти чадит густым чёрным дымом высокая грязно-коричневая труба крематория.
Надзирательницы окриками и ударами плёток подгоняли обречённых, а чуть поодаль стояли с винтовками наперевес откормленные краснорожие бандеровцы - и ухмылялись, с мерзостной похотью разглядывая медленно продвигающуюся скорбную очередь,в которой выделялась молодая худощавая женщина, обхватившая руками голенького новорожденного младенца, прижимая его к груди и укрывая от холода,- в отличие от остальных узниц, согбенных и приниженных, она не склонялась и не сутулилась, а держалась прямо и с достоинством, гордо подняв голову и глядя вперёд светлыми, ясными глазами...
А откуда-то со стороны встающего над горизонтом бледного январского солнца, словно аккомпанимент его неторопливому восхождению на промёрзлое небо, доносился рокочущий гул мощной канонады. Там шли в смертельный бой советские воины. Воины-освободители. Нет их вины в том, что они опоздали на целых двадцать дней. Они сделали всё, что могли.
. . . . . . . .
Долго, целых два килогода, ждали люди второго пришествия Спасителя, а уберечь Его от новых иродов не смогли.
Теперь будем ждать третьего пришествия.
Что ж, подождём, нам не привыкать.
Когда и где оно случится - неизвестно,- не вызывает сомнений лишь одно: где бы и когда бы ни родился вновь Младенец, волхвы придут к Нему с востока.