Мощный, и раскатистый, словно многоколенчатый удар грома, взрыв разбудил, растревожил глухой ненастной летней ночью мирно спавший небольшой пригородный посёлок. Испуганно выглядывая на улицу, сонные люди видели огненный столб, выросший на месте дома, в котором жил Николай Ежов с калекой сыном. В соседнем доме выбило упругой воздушной волной оконные стёкла, пламя озарило кровавыми сполохами ночную тьму, придавленную к земле низкими тяжёлыми тучами, багровые блики, подобно брызгам жидкой крови, плескались, красили бледные лица людей и их белое бельё в размытый сукровичный цвет.
Огненный вихрь бушевал, вытянувшись свечой,- казалось, кто-то вдруг приоткрыл люк в преисподнюю, и в него, как в папеновский клапан, выхлёстывает под давлением тысячелетних мук грешников пламя адских костров.
Примчалась, надрывно воя, пожарная машина, но нечего было уже тушить и некого спасать,- на месте ежовского дома остались лишь догорающие головешки с обгоревшей полуразрушенной русской печью.
Ежов, будучи человеком замкнутым и нелюдимым, не общался ни с кем из односельчан, и они очень мало знали о нём, ибо был он не здешним,- поселился здесь лет пятнадцать назад, женившись на местной девушке. Она умерла вскоре после рождения сына, за осиротевшим внуком первое время ухаживала её мать, но позже исчезла надобность в её помощи, и она крайне редко навещала зятев дом.
Суеверные старушки побаивались этого мрачного человека с колюќчим злым взглядом и рассказывали о нём всякие небылицы. Большинство же односельчан не осуждали, а даже наоборот, сочувствовали необщительному соседу, понимая, что таким его сделали случившиеся с ним несчастья - рождение сына-калеки, смерть жены...
Меня, сын Ежова, не мог ни ходить, ни стоять, а передвигался ползком на коленях, опираясь руками о пол, все конечности его были безобразно скручены, вывернуты и могли выполнять лишь самые простые движения; он не разговаривал, а только мычал или иногда произносил отдельные простые слоги. Целыми днями он сидел на печи или на стуле у окна, глядя на улицу. Летом, в хорошую погоду, с помощью отца выезжал на улицу в инвалидной коляске, но крутить колёса руками не мог и ездил задом, отталкиваясь от земли ногами.
Сознание своей ущербности мучило Женю больше всего. Каково ему было видеть своих ровесников, здоровых и беззаботных; девочки, проходя мимо, старались не смотреть на него, а завидев случайно, поспешно отворачивались с испугом и отвращением. Женя не мог понять, за что и почему он так жестоко наказан.
Телевизор был единственным его развлечением. С детской непосредственностью сопереживал он героям фильмов, хоть на время отвлекаясь от ужасной действительности, радовался и страдал, проживая каждый раз чужую жизнь.
Женя умел смеяться, но чаще грустил. Иногда он обижался на отца,- в таких случаях всегда взбирался по деревянной лестничке на печь и застывал там в одной и той же позе: скрещивал как мог ноги, ложился на них грудью, а лицо прятал в согнутых в локтях руках,- и в таком "сложенном" положении мог лежать часами неподвижно, не реагируя на слова отца.
Соседи жалели Женю и, встречая его на улице, ласково с ним здоровались, часто угощали чем-нибудь вкусным - конфетами, фруктами, иногда даже мороженым,- но все эти подачки лишь ещё больше уязвляли его, ибо он не был маленьким ребёнком, ему было уже четырнадцать лет. Когда Жене выпадала возможность побыть на улице допоздна, он, лишь только начинало вечереть, спешил на своей коляске в переулок, ведущий на соседнюю улицу, в то место, где растут три высокие берёзы. Там он сидел, вглядываясь до боли в глазах в темнеющую даль, ждал, когда будет возвращаться из города Игорь, живущий неподалёку парень, работающий шофёром в автопарке. Бывали вечера, когда Женя ждал напрасно, его друг не появлялся, и он, вконец расстроенный, угрюмо возвращался домой. Но чаще всё происходило иначе: из-за угла показывалась идущая неторопливо коренастая фигура (её Женя безошибочно узнал бы из тысяч), в этот момент у него от волнения и радости перехватывало дыхание, и сердце начинало торопливо стучать, он весь сжимался в сладостном ожидании, опьянённый предчувствием единственного в его убогой жизни наслаждения. Так оно и есть - Игорь издали замечает его и, приветливо улыбаясь, подмигивает заговорщически. Женя, не помня себя от радости, торопится отъехать с дороги к берёзам и укрыться за их толстыми стволами от любопытных глаз, зная, что в это время Игорь достаёт из кармана сигарету, прикуривает и несёт её, прикрыв ладонью, в опущенной руке. Подойдя к Жене, он дружески с ним здоровается, одной рукой похлопывает по плечу и ловким движением второй всовывает дымящуюся сигарету меж пальцев опирающейся на подлокотник Жениной руки. Проделав эту операцию, добрый парень шагает дальше своей дорогой, а Женя, ещё раз оглядевшись по сторонам, наклоняется, припадает лицом к руке, ловит непослушными губами желанную сигарету и с жадностью втягивает в себя горький дым... Сразу же начинается лёгкое головокружение, всё тело наливается приятной, сладкой тяжестью, и Женя, никогда не знавший алкоголя, чувствует себя пьяным. Ему теперь наплевать на шустрых сверстников, добреньких тётушек и брезгливых девочек,- они сами по себе, он сам по себе,- и ему нет никакого дела до них, пускай прыгают и резвятся на здоровье, а он будет сидеть спокойненько под берёзами и курить...
Он любил и уважал своего отца, ибо мог сравнивать его с другими. Ежов-старший никогда не курил и не пил спиртного, был всегда молчалив и серьёзен, редко улыбался, но и никогда не сердился без повода. В молодости он учился в институте и был отличником, но позже, овдовев, вынужден был оставить учёбу, чтобы ухаживать за сыном, целыми днями работал в специально оборудованном сарайчике в углу огорода, изготовляя оконные блоки и двери, и считался лучшим мастером в округе. Женя многое знал о жизни - из телепрограмм - и считал, что настоящий мужчина должен быть таким, как его отец.
Мать свою Меня не помнил, слишком рано она умерла, но осталось где-то в глубине - даже не воспоминание,- а какое-то мимолётное ощущение, лёгкое и прозрачное, вдруг всплывавшее при слове "мама" - трепетное прикосновение чего-то мягкого, тёплого и - он никак не мог понять, почему,- влажного.
В тот роковой, последний для Ежовых день, отец приехал из города поздно. Он был пьян, и в холщовой сумке его, когда он ставил её на пол подле стола, жирно звякнули винные бутылки. Женя сидел на печи молча и, боясь пошевелиться, со страхом наблюдал за отцом. Он понимал, что сегодня произойдёт нечто ужасное и непоправимое. А может, это что-то уже случилось, а Женя пока ещё не знает об этом. Он смотрел на осунувшееся и как-то вдруг постаревшее лицо отца, и ему было до боли жаль того безмятежного, светлого времени, той прошлой размеренной жизни, с конфетами, с мороженым, с преступными сигаретами Игоря,- которая, как он чувствовал, ушла навсегда.
Женя ждал, что скажет отец, но тот молчал, не обращая внимания на сына, пил красное, похожее на кровь вино из высокого гранёного стакана, курил отвратительные вонючие сигареты, доставая их одну за другой из мятой жёлтой пачки. Мутными, как само вино, невидящими глазами он рассматривал невесёлый рисунок обоев и думал о чём-то, изредка зло ухмыляясь своим мыслям.
Вечерело. Темнело быстро. Весь день было пасмурно, накрапывал дождь, к вечеру перестал, но небо не прояснилось, и теперь неподвижная тень от нависающих низко чёрных туч насыщала воздух свинцовой мутью. Всё вокруг стало тревожно-серым; потемнели словно вмиг отсыревшие стены; блестевшие стеклом фотографии в рамках потухли; отец почернел лицом и всё более хмурился; вино в стакане загустело и стало ещё больше походить на кровь. Сигаретный дым, змейкой поднимавшийся к потолку, наполнял комнату удушливым туманом, отец с усилием встал и распахнул дверь на веранду,- дышать стало легче, и слышно было, как на улице со звонким бульканьем падают с крыши в бочку запоздалые капли. Серое, как и всё вокруг, время тянулось мучительно вяло, висящие в углу часы-ходики с шишковидной гирькой на длинной чёрной цепочке, казалось, замедлили ход, жёлтый круглый маятник натужно качался влево-вправо, с трудом взбалтывая загустевший воздух.
Вдруг дом и деревья на той стороне улицы озарились неестественно-ярким, праздничным светом, они сияли ослепительным золотом, - это солнце, выглянув из-под туч, послало последний, прощальный луч света засыпающей земле. Одно окно золотого дома поймало этот луч и - будто подмигнуло - передало отражённое солнечное приветствие окну-соседке через дорогу. Комната вмиг наполнилась слегка тускловатым, но радостным светом; мрак и сырость попрятались по углам и там притаились на время; часы затикали веселее; луч пробил стоящий на столе стакан с вином - и стало ясно видно, что никакая это не кровь, а всего лишь мутная, грязная вода.
И в это время послышался неуверенный, дробный, похожий на дрожь, стук в дверь.
- Да! Заходи,- крикнул сразу оживившийся отец.
Дважды - туда "ре", обратно "ми" - скрипнула входная дверь, и по дощатому полу веранды зацокала пара осторожных женских каблуков.
Женя, слегка ослеплённый неожиданным солнечным приливом, не сразу рассмотрел как следует вошедшую,- она, войдя в комнату, остановилась у открытой двери, взглянула на улыбающегося Ежова, обвела взглядом его убогое жилище, увидела Женю и кивнула ему.
Это была не очень молодая, но невероятно красивая женщина, высокая и стройная, с копной аккуратно уложенных чёрных волос. В руках она держала маленькую чёрную сумочку.
- Проходи, садись,- развязно предложил Ежов и поставил на стол ещё один стакан.
Женщина осталась на месте, спокойно глядя, как он наливает вино. Ежов поднял свой стакан и сразу же поставил его назад, с. деланным удивлением глядя на гостью.
- Что, брезгуешь?- спросил он с ехидцей.
- Я не пью,- невозмутимо ответила она.
- Ах да, конечно! Мадам не пьют-с,- кривлялся Ежов.- Они, видите ли, не употребляют наше пойло, они брезгуют с нами... Как же, как же. Куда уж нам!- и проговорил зло, с ненавистью глядя женщине в глаза:- Андрюшенька твой, небось, коньячками угощал... покойничек.
- Зачем ты звал меня?- в голосе женщины сквозило нетерпение.
- Ну, я ж тебе сразу и сказал - зачем.Неужели ты не поняла? Я хочу рассказать кое-что интересное... для тебя. А ты меня перебиваешь то и дело, не даёшь спокойно слово сказать,- и Ежов стал медленно, большими глотками пить вино.
Гостья в полуобороте мельком взглянула на Женю. Большие глаза её были неопределённого цвета - что-то среднее между зелёным и тёмно-коричневым, с неуловимыми, постоянно меняющимися оттенками; длинные густые ресницы походили на крылья чёрной бабочки и двигались, моргая, волнообразно, подобно взмаху веера; когда она смотрела на Ежова-отца, веки её слегка прикрывались, взгляд становился пристальным и настороженным, и глаза словно стекленели, превращаясь в два холодных блестящих кристалла, но стоило ей взглянуть на йеню, как бабочки трепетно взмахивали бархатными крыльями, кристаллы таяли, ледяные грани оплывали, теряя холодный блеск, и в глазах её начинали играть тёплые, радужные краски.
- Итак, начнём с начала,- Ежов поставил пустой стакан на стол. - Начнём с того, что я тебя давно уже изучил досконально, до последнего изгиба твоего небольшого, но изощрённого ума. Ты сама себя так не знаешь, как я. Это - факт, и факт неоспоримый! Я изучал тебя на протяжении всей жизни, начиная с самого раннего детства...
Вспомни, как ты рассказывала мне сказки. Мелочь, скажешь? А вот и зря! Я хоть на год, а всё-таки старше тебя... и умнее. И я уже тогда заметил, что все твои байки получались однотипными. Даже когда ты пересказывала чужую, не сочинённую тобой побасёнку, она получалась совершенно непохожей на оригинал, ты вносила в неё свои коррективы.
И всегда у тебя получался один и тот же сюжет, лишь с некоторыми вариациями - для разнообразия. Была там красавица принцесса; влюблённый в неё Ванька-дурак, обречённый умереть от неразделённой страсти; злой колдун-кощей; ну и, конечно, прекрасный благородный принц, появлявшийся неизвестно откуда, спасавший принцессу и увозивший её на лихом коне в свою сказочную светлую страну...
Ты и жизнь свою строила по сочинённому тобой сценарию, сама не замечала, что жила неестественно, словно играя роль в бесконечном спектакле. Все жесты твои, все слова были рассчитаны на зрителя, и даже оставаясь одна, ты продолжала играть - по привычке. Сейчас будешь отрицать всё это - и вполне искренне, ибо ты сама не заметила, когда именно перестала жить естественно, по-человечески и превратилась в пустой бездушный манекен, выполняющий чужую, неизвестно чью - точнее, свою собственную, но неосознанную - волю. Видишь, какую злую шутку сыграла с тобой жизнь. Сама не замечая того, ты всегда поступала не так, как хотела бы на самом деле, а как установила себе когда-то, будучи совсем другой... А может, ты никогда и не была иной, настоящей? Может, ты и родилась - не в рубашке, конечно,- а в театральном костюме, в бутафорском наряде сказочной царевны?
Вспомни хорошенько хотя бы некоторые свои поступки и согласись, что совершала ты их не для того, чтобы, как все нормальные люди, извлечь выгоду и пользу для себя и близких, а зачастую наоборот, действовала себе во вред, жертвовала многим - и только ради того, чтобы произвести впечатление на зрителей - и на саму себя тоже...
Как актрисе тебе цены нет, а вот режиссёра из тебя не вышло. И наиглавнейшая ошибка твоя - неправильное распределение ролей, самая ответственная задача постановщика, но ты ей уделила непростительно мало внимания. Вот тут-то и крылась главная опасность для тебя, ибо сценарий, соглашусь, был составлен недрянно, а вот сами исполнители вышли из повиновения, марионетки разорвали нити и пошли гулять сами по себе,- Ежов ядовито ухмыльнулся.- Андрюшенька-принц!- и он натужно рассмеялся, наливая себе очередной стакан.
Женщина вновь мельком взглянула на Женю.
Золото заката потускнело, утрачивая благородное сияние, и оказалось всего лишь искусной подделкой - до блеска начищенной латунью. Дом напротив, ещё минуту назад сверкавший червонным золотом, вдруг осунулся, сжимаясь, словно подловленный на обмане хвастун и самозванец; окна потупилась стыдливо; свинцовая тяжесть пригнула к земле деревья; весь латунный пейзаж покрывался зеленоватой патиной, тускнея на глазах, и стал походить более на незатейливый лубочный деревенский мотив. Налитое в стакан вино вновь превратилось в кровь, сразу же свернулось, загустело, сделавшись непроницаемо-вязким. Но углам зашуршали мышиной вознёй сумерки.
Её чёрное траурное платье подчёркивало чистую белизну лица; на бледных щеках играл болезненный румянец; безупречный, идеально красивый облик оттеняла чуть выдающаяся вперёд, как у капризного ребёнка, нижняя губа, смягчающая строгость лица едва уловимым выражением детской уязвимости. И среди густых и длинных волос, аккуратнейшим образом уложенных и заколотых, нашёлся свой бунтарь - одинокий изящный локон, отбившийся от дружной компании себе подобных, свисавший.: упругими завитками у виска.
. . . . . . . . .
- Ну, не понимаю, как ты могла принять за сказочного королевича этого кадыкастого сухофрукта?- продолжил Ежов, отпив вина.- Неужели ты не видела, что он совершенный тупица и неряха, неспособный даже гвоздя в стену заколотить, не то что нечто там придумать своими куриными мозгами? Или ты думала, что внутри засушенного чернослива может быть здоровое зерно? Не бывает у трухлявого пня жизнеспособной сердцевины... Кого мог спасти этот несчастный убогий рахитик?!
Тут уж вернее другой вариант: ты вновь, в который уже раз,жертвовала собой - нет, не ради кого-то!- а ради собственного маниакального, мазохистского удовлетворения. Ах, как романтично это выглядело! Такая красивая, здоровая, умная девушка бросила всё и вся ради безобразного, насквозь больного, никуда не годного сиротки! Вот это самопожертвование! Вот это любовь! Признайся, тебе было до боли сладостно ощущать сочувствие окружающих, ловить недоуменные, ревнивые взгляды мужчин, не понимающих, почему ты рядом с ним, а не с кем-нибудь более достойным. И делала всё наперекор всем им - и самой себе...
Знаешь, что означает имя Андрей?.. "Мужественный"!- Ежов зашёлся дьявольским хохотом.- Жалею лишь о том, что не я был тем шофёром, который раскатал его, как тюбик с кремом для бритья, выдавив все его гнилые внутренности на асфальт. Даже мозги там, говорят, были - это же просто удивительно и поразительно! Я побывал на том месте, ещё не высохшем, и от души поплевался... и не только, но и ещё кое-что сделал. Ведь время-то было позднее, ночное, тёмное, а мне как раз в туалет захотелось. Ну, посуди сама, стоило ли переться куда-то ради такой малости, если тут же, рядом, имелось такое исключительно вонючее местцо?
Единственный тост, который готов я пить всю жизнь без перерыва - за упокой принца Андрюшеньки!- и Ежов поднёс стакан ко рту..
Женщина, последнюю минуту смотревшая на него как на буйно помешанного, резко повернулась и шагнула к выходу.
- Как, ты уходишь?- крикнул ей в спину Ежов, разыгрывая удивление.- И не хочешь ничего узнать?
Она остановилась, а он сказал совершенно безразлично:
- Ну ладно, до свидания. Всего хорошего,- и стал медленно вливать в себя содержимое стакана.
Женщина чуть обернулась и взглянула на Женю. И что говорили её глаза! В них не было ничего, к чему он так привык за свою короткую - и такую долгую!- жизнь, она смотрела на него как на союзника, на друга, сейчас она была всего лишь слабой, беззащитной женщиной, ищущей сочувствия и поддержки.
Женя не знал, что именно смогла прочесть она в его глазах, но гостья вновь заняла своё место у двери и с видимым спокойствием смотрела на пьющего Ежова. Её волнение выдавали руки: тонкие изящные пальцы до белизны в некрашеный ногтях мяли мягкую блестящую сумочку.
Наконец, Ежов допил и продолжил свою речь:
- Итак, с принцем у тебя ничего не вышло. Что ж, перейдём к Ивану-дураку. На эту роль ты - опять-таки ошибочно!- выбрала меня, заранее приговорив беднягу к смерти. Ванька же в тот момент служил в рекрутах и даже не подозревал об уготованной ему участи. Должен признать, что способ, которым ты собиралась покончить со мной, был практически безотказен и безупречен, ты всё рассчитала правильно. Ведь всем хорошо известны многочисленные достоверные случаи, когда какой-нибудь солдат, получив "рефьюз" от своей далёкой пассии, сразу же бежал стреляться, вешаться, топиться... Но не тому актёру доверила ты эту ключевую трагическую роль. Я, может быть, и Ванька, но ни в коем случае не дурак.
А какие слова были в том письме! Помнишь? О дружбе, о братско-сестринской любви и о прочих телячье-поросячьих нежностях... Лучшей эпитафии на свою могилу, лучшего некролога я не мог себе представить.
Да, я остался жить, но ты меня похоронила в своём воображаемом мире, и для тебя я исчез бесследно и безвозвратно. Согласись, что хоть в этом-то я прав, ведь ты забыла меня, как забывают покойника. Скажи вот сейчас, как на экзамене, что ты знаешь о моей жизни в продолжении этих пятнадцати лет?- Ежов на мгновение умолк, пытливо глядя женщине в глаза (она даже не шелохнулась).- Ну, вот видишь, я прав, как всегда,- и он вновь взялся за бутылку. Наполнив стакан и закурив, заговорил снова:
-Ванька-дурак "умер", но "родился" злой колдун, кровожадный кощей... Ты такого оборота не ожидала, я знаю. Принцесса наша была слишком самоуверенна, списывая меня на утиль, а стоило уделить больше внимания своему бывшему другу. Прошлые хорошие друзья - самые закоренелые оборотни, неминуемо перерождающиеся в злейших врагов. Впрочем, ко мне это, конечно, не относится, ведь я не испытываю по отношению к тебе совершенно никаких чувств - ни любви, ни ненависти,- я просто играю роль в твоей пьесе.
Так, что там было дальше в нашем с тобой либретто? Не знаешь? Ну, тогда я тебе расскажу.
Вернувшийся с "войны" бывший Ванька, а нынешний колдун, начинает следить за принцессой с целью похитить её. Я выучил распорядок твоей жизни до мельчайших деталей, мне был известен каждый твой шаг. Когда ты шла по улице, катя перед собой детскую коляску (отвратительно белую), тебе стоило лишь оглянуться - и ты увидела бы меня, замышляющего недоброе. В этом было твоё спасение, но принцесса-мама слишком была погружена в любование своим детёнышем и смотрела только вперёд, в будущее, не оглядываясь назад, на оставшиеся в прошлом руины.
А соседка твоя, Таня, оказалась ненадёжным человеком. Впрочем, понять её можно, ведь у тебя какой-никакой, а всё-таки был муженёк, пусть недоношенный бедный рахитик, не вылазивший из больниц, но для женщины главное даже не присутствие, а хотя бы наличие. У Тани и того не было, вот она и стреляла глазками по сторонам в поисках женишка. Ты и этого не заметила? Тебе следовало быть внимательнее к окружающим, а ты вперилась в своего ребёночка, не замечая ничего вокруг. Тане же было наплевать не только на твоего, но даже на своего сынка, у неё на уме были одни мужики.
Это ж было сущее преступление - доверить своё обожаемое чадо такой несерьёзной подружке! А наш злой колдун только этого и ждал, ибо он и не собирался на самом деле похищать принцессу. На кой она ему! Колдуны - люди хитрые, они знают, что делают. И я знал, что самым страшным наказанием для тебя будет пропажа твоего детёныша, первого и единственного, поскольку Андрюшеньки хватило только на одного выродка, - Ежов вновь не торопясь взял стакан, а женщина, чуть наклонясь вперёд, смотрела на него с немым изумлением. Лицо её стало совершенно белым, даже нездоровый румянец исчез, и подбородок чуть заметно дрожал, побелевшие от напряжения пальцы сдавили сумочку, ногти впились в лакированную кожу.
- Что было дальше, ты прекрасно знаешь сама. Однажды, в один прекрасный день, ты вошла в магазин за покупками. Что именно тебе понадобилось?.. Пелёнки-распашонки?.. Или молочко для твоего малютки?.. Таня осталась на улице с двумя детками в колясочках, к ней подошёл какой-то мужичишко, ну, она и растаяла, и расцвела, забыв обо всём на свете, повернулась к детишкам задом, к мужичку передом - и давай лясы точить! Я такой момент упускать не собирался...
Как должен был поступить лихой колдун, похитивший сынка-царевича? Убить его? Да, в твоей воображаемой жизни наверняка всё так и было, ты в душе давно похоронила бедного сыночка. Но я и тут поступил по-своему, наперекор режиссуре, я просто взял детишечку за ножку, поднял повыше и - нечаянно, клянусь тебе!- уронил на пол. Потом опять поднял... и снова не смог удержать. Какая жалость! Ты и представить себе не можешь, как жаль мне было бедняжку! Его перегнуло всего и выкрутило, но врачи всё же спасли его, не дали умереть, так что он и теперь "живее всех живых"... Вот только немножко инвалид, но это ведь не так важно,- Ежов замолчал, деловито наливая вино в стакан.
Женщина в оцепенении смотрела на него, а Женя переводил взгляд с неё на отца и обратно. Ежов отпил пару глотков и с глухим стуком поставил стакан на стол, расплескав по клеёнке вино.
- Ты что, ничего не поняла?!- спросил он раздражённо.- Вот он, твой обожаемый сыночек!- и указал пальцем на Меню,- Пятнадцать лет спустя...
Женщина медленно повернула голову, словно тщательно отслеживая указанное им направление (Женя весь съёжился под её безумным взглядом), тут же резко обернулась и с недоверием взглянула Ежову в глаза, пытаясь там разглядеть истину. Но его это ничуть не смутило, его мутные глаза смотрели на гостью с откровенным вызовом, а рот искривила злорадная ухмылка.
- Что, не признала дитятку?- спросил он насмешливо.- Неужели не похож? Присмотрись получше (женщина последовала его совету), ну, вылитый Андрюша... такой же дебил. Да не туда ты смотришь! На кадык, на кадык глянь!
Женщина в потрясении ещё раз взглянула на смеющегося натужно Ежова и, вся дрожа и шатаясь, медленно подошла к Жене. Он замер, словно окаменевший, и не дышал, не в силах отвести взгляд от её безумных глаз.
- Я всю жизнь ждал этого момента! Представляешь, как трудно было мне растить вашего с Андрюшенькой сынка, но я всё стерпел, всё выдержал. А теперь настал час расплаты! Ты заставила меня страдать многие годы, а теперь получи заслуженное. Можешь забирать своё сокровище, если, конечно, хочешь. Вообще-то он мне не мешает, я даже привык к нему и мне будет по-своему жаль расстаться с ним. Так что можешь оставить его мне...
С мягким стуком упала на пол сумочка, женщина протянула дрожащие руки к Жене, обняла его и с силой прижала к себе. Руки его онемели, в голове вихрем замелькал калейдоскоп обрывков неясных, незаконченных мыслей, случайных кадров виденных когда-то фильмов, полузабытых урывочных воспоминаний; в груди билось и прыгало сердце, словно пыталось выскочить наружу. Он чувствовал, как громко стучит её сердце, она сдавленно всхлипывала, нежно шептала что-то несвязное, осыпала беглыми поцелуями его горящее лицо, а из глаз её катились горячие слёзы.
Вдруг вскипело, нахлынуло бурным наводнением, заполнило, захлестнуло всего его то давнее неясное ощущение - размытое временем, подёрнутое дымкой воспоминание о матери. Всё повторилось, всё было как тогда, там, в далёком детстве - та же мягкая нежность, та же родная теплота и... та же влага слёз. До боли ярко и отчётливо вернула ему память никогда не виденную им в таком ракурсе, но всегда жившую под спудом в его сознании, согревавшую его, являвшуюся мимолётным, как предрассветный туман, видением во сне; посреди просторной светлой комнаты в широком кресле сидит молодая женщина с распущенной русой косой, сжимает в объятиях крохотный живой свёрток и, склонившись над ним, льёт горькие слёзы на личико сына-калеки.
Внезапно женщина вздрогнула всем телом, застонала, чуть отстранилась от Жени и стала медленно опускаться, цепляясь за него слабеющими руками и глядя неотрывно, с жадностью последнего взгляда, в его глаза. Она не дышала, побелевшие губы дрожали, и сколько боли и страдания было в её глазах!
Она мягко упала на пол, над ней стоял Ежов с окровавленным кухонным ножом в трясущейся руке... Волосы её рассыпались по полу, и один, тот самый, непослушный локон закрыл собою её мёртвые глаза. Женя дико, надрывно закричал, уткнулся лицом в колени и закрыл руками голову.
. . . . . . . .
Тремя часами позже Ежов сидел на своём прежнем месте за столом. Тело убитой он закопал в укромном месте, кровь с пола смыл, больше не курил, но дверь на веранду оставил открытой, успел отрезветь и, прежде чем начать трудный разговор с сыном, открыл очередную бутылку вина. Он, конечно, не боялся, что Женя сможет поведать кому-нибудь о совершённом отцом преступлении, ему было стыдно перед сыном и, не зная с чего начать, Ежов потихоньку пил, громко, демонстративно откашливался и коротко посмеивался.
Маленькая лампочка под потолком едва светила, с трудом наполняя комнату тусклым, ржавым светом, часы дремали, лениво тикая, маятник томно покачивался, застывал на мгновение в крайнем положении, будто сомневаясь - а стоит ли продолжать? Женя сидел в неизменном "сложенном" положении.
Наконец, Ежов решился заговорить:
- Я знал, что она дура, но не до такой же степени! Надеюсь, ты понимаешь, что всё, что я ей сказал, неправда от начала до конца. Ты - мой сын, и не похищал я ничьего ребёнка. Даже представить не могу, кому понадобился Андрюшин выродок... А она поверила, вот смех-то, а! Видно, годы не проходят даром,- он с минуту помолчал в раздумье.- Вообще-то я знал, что она мне поверит, но реакцию её не рассчитал. Я допускал два варианта. Лучше всего было бы для меня, если 6 она просто убежала отсюда и никогда больше не появлялась в нашем доме, не пыталась встретиться с тобой (со своим сыном - как она бы думала), в этом случае мучения обеспечивались ей на всю оставшуюся жизнь. Могла она также сразу бежать в милицию жаловаться, что я, дескать, украл и искалечил её сына,- мне такой оборот ничем не грозил, ибо это была ложь, а ей доставил бы несколько неприятнейших часов. Но она выбрала третий вариант...
Ежов надолго замолчал. Ему трудно было говорить, речь его всё как-то не клеилась, расползалась по швам. Причиной тому было молчание сына, его безучастность, к которой, впрочем, он давно привык. Но как нужна была ему в этот час хоть чья-нибудь поддержка, -да что там поддержка, не о ней речь,- хоть бы один взгляд сына, одно движение...
Он убил человека, которого люто ненавидел почти полжизни, и теперь злость и ревность стали остывать, чувство обиды, отомщённое, улетучилось, а появилась обычная человеческая жалость к мёртвой женщине, покоящейся под толстым слоем земли в дальнем углу огорода. Запоздалое сочувствие к несчастной жертве проползло тонкой змейкой, чуть приоткрыв со скрипом кованые железные двери ненависти, в его зачерствевшую душу, и вслед за ним явились воспоминания о скромной красивой девушке, которую он когда-то любил...
Чтобы прогнать эти непрошенные мысли, Ежов выпил побольше вина и сказал, обращаясь к сыну - и к самому себе:
- Да не жалей ты её! Она не стоит того. Это она виновата в том, что я сижу здесь такой, конченый человек, она - причина всех твоих страданий. Она предала меня, разбив мою жизнь, она и в самом деле убила меня... раньше ведь я не был таким.
Вернувшись со службы, я пытался делать вид, будто ничуть не уязвлён её изменой и совершенно безразличен к ней, я демонстративно делал и говорил не то, что хотел бы на самом деле. Но старания мои были напрасны - она и впрямь похоронила, забыла меня. Я даже поспешно женился назло ей, а она и сейчас не знала, что я когда-то был женат и у меня есть сын. Твоя мать была прекрасной женщиной, но, пойми меня правильно, я её не любил. Она это чувствовала, и союз наш был взаимно несчастным. Не удивительно, что от неполноценного брака родился и ребёнок-инвалид. Извини, я не хочу тебя обидеть, но ты уже не маленький и хорошо всё понимаешь...
Она предала меня из-за своих глупых фантазий, а страдать по её милости приходится нам. Ты только подумай, что она сделала! Она угробила мою жизнь, фактически по её вине умерла твоя мать, и ты мучаешься всю жизнь благодаря её пристрастию к идиотским выдумкам. Так стоит ли жалеть её после всего этого?!
Если бы она относилась серьёзно и ответственно к жизни, заботилась не только о своих призрачных мечтах, но и о реальных людях, она была бы сейчас моей женой, а твоей матерью, и ты был бы здоровым, нормальным парнем.
Она получила своё, и не моя вина в том, что мои расчёты не оправдались и она вдруг выбрала третий, неожиданный вариант. Она и на пороге смерти не изменила своей привычке. Ты заметил, сколько артистизма было в её словах, в её движениях? Не думай, что она поступала честно и говорила искренне, она просто притворялась, в который уже раз,- Ежов усмехнулся.- И даже будучи уже мёртвой, она всё ещё продолжала играть свою трагикомическую роль, её безжизненное тело постоянно принимало чисто театральные, эффектные позы а-ля умирающий лебедь,- он надолго умолк, собираясь с мыслями, чтобы сказать самое главное:- Но и у этого, непредвиденного варианта возможен был вполне приемлемый финал, я мог просто вышвырнуть её вон - такой исход меня вполне устраивал. Но я поступил иначе, потому что... испугался. Мне вдруг стало страшно, что она, разбившая, искалечившая всю мою жизнь, отнимет и последнее, что у меня осталось - сына. Я не мог позволить ей сделать это,- закончил Ежов, даже не подозревая, что безнадёжно опоздал и лежащий на печи калека - уже не его сын.
Ежов сказал всё, что хотел, выключил свет и с лёгким сердцем пошёл спать.
. . . . . . . .
Женя долго лежал не шевелясь, прислушиваясь к сопению спящего отца, потом осторожно спустился с печки и медленно зашаркал в тревожной, пугающей темноте коленями по дощатому полу, то и дело испуганно оглядываясь, боясь разбудить сморённого пьяным сном Ежова.
Он знал, что делать...
На веранде, продутой призрачными сквозняками, его обдало могильной сыростью, он, подавляя в себе животный страх, подполз к газовой плите и выпрямился перед ней на коленях. С самого раннего детства этот холодный белый ящик внушал ему ужас, Ежов-старший строго-настрого запрещал ему даже приближаться к опасному аппарату. Теперь он стоял лицом к лицу со своим детским кошмаром. Пол качался и скрипел иод ним, чёрные стены грозно надвигались, наваливались, стёкла окон упруго выгнулись - с улицы давила, напирала ужасающая тьма, и в каждой щели чудились светящиеся хищные глаза кровожадных чудовищ.
Женя пригнул голову, весь съёжился, трепеща от страха, непослушными руками нащупал на плите спичечную коробку, задел локтем дверцу духовки - она распахнулась со скрипом, разинула свою чёрную пасть,- он в ужасе отшатнулся, уронил спички на пол.
Понемногу успокоившись, собравшись с силами, прислушался... Отец по-прежнему мирно сопел во сне, и Женя, вытерев рукавом слёзы, решительно наклонился, поднял спички, сунул их в карман рубахи, второпях повернул все пять чёрных вентилей - сразу же зашипели холодными змеями струи газа,- он почувствовал их удушливую вонь и пополз торопливо назад. Следовало спешить, змеи настигали, вставали, изгибаясь, за спиной, он чувствовал похолодевшим затылком их леденящий мёртвый взгляд...
Взобравшись на печь, забился в угол, сел на колени, вынул из кармана звонкий деревянный коробок, открыл его трясущимися руками, спички рассыпались по смятому покрывалу. Одной рукой он сжал пустую коробку, выставив наружу чёрную шершавую полоску, второй схватил горсть спичек и приготовился. Нужно было подождать, пока тяжёлые холодные змеи заполнят весь дом и доберутся до него, - тогда он одним движением покончит с ними, с отцом, с собой и с ужасом, поселившимся в их доме этой ночью...
Всё его тело лихорадочно тряслось, спину свела судорога, из глаз катились слёзы, Женя наклонился ниже, чтобы не намочить спички, и раз за разом повторял, стараясь выговаривать чище и отчётливее одно лишь простое слово - "мама"...
. . . . . . . .
С тех пор прошло много лет, но на ежовском участке всё осталось по-прежнему: заросший буйным бурьяном огород со сгнившим, развалившимся сараем в углу и чёрное, мёртвое пятно пожарища,- не нашлось человека, который решился бы войти сюда хозяином. Более того, прохожие боятся смотреть на эту страшную картину и стараются не заглядывать за покосившийся обветшалый забор, и нога шаловливого ребёнка не ступала туда.
Старушки, живущие по соседству, рассказывают, что часто по ночам можно видеть там стройную высокую женщину в траурном платье, с распущенными чёрными волосами, появляющуюся неизвестно откуда,- она ходит по чёрному пепелищу с маленькой сумочкой в руках, опустив печально голову, иногда наклоняется, берёт что-то с земли, поднимает на ладони к лицу и пристально вглядывается в чёрный прах.