Янс Виталий. Последняя Глава

"Жизнь моя! Иль ты приснилась мне? "

С. Есенин

"Мне кажется, что в скором времени

перестанут выдумывать художествен-

ные произведения. Писатели, если они

будут, будут не сочинять, а рассказы-

вать то интересное и значительное,

что им довелось увидеть в жизни. "

Л. Толстой

П О С Л Е Д Н Я Я Г Л А В А

Повесть

Виталий Янс

Нижний Новгород

2007 г.

Этот год как катком прошелся по мне каким-то нехорошим, смутным временем. Начать с того, что я потерял веру в собственное бессмертие, когда оказался в больнице, в реанимации и впервые испытал на самом себе, что такое смертная тоска и мука. А вышел оттуда, из этой больницы через месяц под ручку с ласковым убийцей, как называют в народе гепатит С или Б, уж не знаю. Убийцу приставили ко мне в больничной палате, а, может быть, и в операционной, по какой причине был обескуражен и стушевался мой хирург и лечащий врач Потапов Максим Батькович.

А потом пошли людские, человеческие потери. Как-то раз я спросил у своего друга и приятеля Славы Тимофеева или попросту Тимоши, какие у него ощущения от старости.

"Да вот, -сказал Тимоша, - в байдарку сажусь очень долго. С охами и вздохами, кряхтеньем. Ноги не гнутся. Руками их заводить приходится. "

"Да я тебя не о признаках старости спрашиваю, -говорю ему. Меня интересуют твои ощущения, что ты чувствуешь в свои 67 лет. Мне кажется, что время движется гораздо быстрее, чем раньше и еще: приобретения все ничтожнее и ничтожней, а потери все чувствительнее и горчей. "

Именно так и было, когда я начал терять людей. Сначала потерял Малька, причем по собственной вине. Последний раз он навещал меня в больнице, недели через две после операции и хотя потом еще звонил, больше никогда я его не видел. Человек он мягкий и компанейский, но, если уж что решит - как бритвой отрежет. А вышло так: я занервничал, а он обиделся.

Приобрел я Славу Молькова в прошлом году как-то очень легко и просто, как товарища и спутника для поездок на природу, на горьковское море. Встретил случайно в чапке, при остановке на дачу, где я обычно оформлялся на 100 грамм - там мы с ним благодаря его дружелюбному характеру и познакомились.

Оказался рыбаком, причем профессионалом, чего лучше пожелать для меня, когда я еду на Дивное озеро, какое в 30 метрах от моря? Действительно ездили мы с ним на это озеро вдвоем всего один раз, но рыбы привезли, благодаря его умению и хватке киллограмм восемь наверное. При мне как встал на место, так стоит и таскает забросил: карась, забросил - карась, иногда стандартик, а иногда и с руку величиной.

Ну вот, а в январе месяце, когда возвращались с рыбалки, куда я возил его вместе с товарищами по работе, он остался со мною, чтобы поставить машину в гараж. Метров 5о до гаража надо было ехать по снегу, а его было много и температура, как обычно в наши времена была нулевая - скользкая. Я хотел было с разгону и газанул, а мой Форд как лег на утоптанную тропинку на брюхо и дальше ни в какую. На дворе ночь, рядом никого, я - за рулем, Малек то сзади, то спереди пыхтит, а что толку? Копать надо и очень серьезно копать, что мы и делали часа полтора тоже лежа на брюхе, как и машина, потому чтобы она двинулась с места надо было полностью освободить передний мост от снега и наледи и Малек уже давно давал мне советы, а я сначала терпел, а нервы-то никудышнее, ну и разозлился наконец. "Не кричите на меня! ", - заявил он и был прав, за исключением того, что его обида была делом принципа и навсегда, мой же крик вырвался от издерганных нервов во время бессильного пыхтенья и ползанья на четвереньках в нескольких метрах от гаража. После того как он исчез, я и сейчас в данную минуту испытываю горькое недоумение именно из-за этого обстоятельста.

Еще одну человеческую душу я потерял где-то в начале лета. Мы с Валентино познакомились очень давно, еще в студенческие годы через Вадика Табакова, моего товарища по детству, с которым жили в одном дворе. А возобновили знакомство всего лишь пять лет назад, когда кругом стали помирать от возраста и болезней наши друзья, когда, как сказал Валентино, один за другим стали рваться корни соединяющие нас с древом жизни - ух, как цветисто загнул! Валентино и на пенсии перебивался мелкой экспертизой по патентным делам, какие попадали в суд, а также почасовой оплатой в каких-то там институтах. Об этом он говорить не любил, а я не любил спрашивать, хотя, не скрою, мне было бы любопытно узнать, куда делись его жена-красавица и сын-наркоман. Очень трудно охарактеризовать человека несколькими словами, но я все-таки сделаю это, утверждая, что Валентино - женоненавистник и пиз.обол. Первая часть этой характеристики принадлежит его друзьям, вторую я вывел из своих наблюдений, подтверждающих мысль, что Валентино - неудавшийся и несостоявшийся филолог, языковед или лингвист. Стоит, скажем, Валентино голый после парной в раздевалке и орет на всю баню: "Мужики! Как будет по-старославянски кальсоны? "

"Подштанники", - орет в ответ кто-то из знатоков.

"Правильно, " - говорит Валентине, - а еще как? "

Дальше надо, чтобы мужики чесали себе репу, дожидаясь пока Валентино сблаговолит открыть кладезь премудрости познания. Так обычно и происходит: "Я выскочил впопыхах, а его уже и след простыл", - удовлетворенно сообщает Валентино голой публике. Так как по-старославянски кальсоны? "

"Попыхи", - отвечают самые догадливые.

"Точно! ", -говорит Валентино. "А как по-персидски: Король умер! "

И так далее, иногда до бесконечности. Не знаю почему, но в эти моменты я чувствовал себя как-то неуютно. Не то что мне было стыдно за него, хотя, и не без этого, но неловко, главным образом, оттого, что Валентино таким странным способом высказывал незнакомым людям свою досаду и вечное огорчение оттого, что после школы его понесло в политехнический институт, а не на филологический факультет, скажем, университета и он уже давно был бы на месте и даже знаменитостью. Он уже знал, что я морщусь от его языковых находок, тем более что он никогда ничего сам не находил и еще потому что он повторял одно и то же по десять раз, а когда я делал ему замечания, он без стеснения говорил, что повторение - мать учения. Короче говоря, он стал меня утомлять и вот тогда-то я и познакомил его с Тимошей, с которым они сошлись моментально и, казалось, на всю оставшуюся жизнь. Первое время Тимоша из кожи лез вон, чтобы потрафить Валентино, как своему новому и самому лучшему другу, чему я только радовался. Дошло до того, что Тимоша выбрасывал с пятого этажа Валентиновой квартиры дорогущую скумбрию, которую я купил на закуску к водке, перед началом нашего обычного шахматного матча втроем. Валентино велел мне порезать скумбрию мелкими кусочками, а я, как обычно делаю и люблю, порезал крупными, а Тимоша со словами, что его нового и лучшего друга надо слушаться беспрекословно, взял да и швырнул скумбрию в открытую форточку. Потом-то он, конечно, спохватился и мы даже искали в снегу под окнами многоквартирного дома, да куда уж там - собаки сожрали в одну минуту. Но общаться с Валентино через Тимофеева стало одним удовольствием, он даже в баню стал с нами ходить.

После бани мы шли домой к Валентино, где он жил вдвоем с собакой, а потом с кошкой, оформляли бутылку роомовской, говорили за жизнь и играли в шахматы навылет на мелкие деньги, чтобы собрать на новую баню, бутылку и закуску. Это было прекрасное стариковское время - ничего иного не скажешь и закончилось оно как-то глупо и нелепо. Говорить об этом тошно, но мы с Валентино обозвали Тимошу говном - я за глаза, а Валентино так и брякнул в телефонную трубку: "Здорово, говно". Я то потом чуть ли не на коленях прощенья просил, но Валентино извиняться не пожелал, сославшись на то, что его я, дескать, спровоцировал. Собственно, я это подтверждаю - всегда во всем виноват только я. Но Тимоша обиделся и наши совместные бани, шахматы и посиделки на этом закончились.

Общаться с Валентино напрямую, без Тимофеева, стало вообще невозможно и я дал ему понять, чтобы он сделал все от него зависящее, чтобы помириться с Тимошей. Он сделал, но еще хуже - пригласил его по телефону то ли на день рождения то ли на поминки, уж не помню. Совсем как царь Петр I - вчера собутыльника по морде и за волосья, а сегодня приглашение в ассамблею да на пир да еще по правую руку.

Так я потерял второго человека в этом проклятом году. А закончился он великим рёвом за две недели до нового года. Где-то в конце октября принесла моя дочь к нам домой месячного махотного котика альбиноса. После смерти нашей кошки Рыжки, которая прожила с нами 14 лет, мы с женой очень подумывали как бы завести какую-нибудь тварьку.

Котика назвали Пуся и уже на другой день мы души в нем не чаяли. Маленький пушистый белый комочек, убиравшийся на ладони, с розовым носиком, чуть обвислыми ушками и тупой как у персов бащонкой, оказался очень ласковым созданием, обожавшим тереться мордочкой обо что ни попало, пялил большущие уже начинавшие желтеть глаза, охотно кусался и царапался крохотными коготками. У нас с Ниной Васильевной наконец-то появилась общая тема для разговоров. Мы все ждали зимы, которая, увы, пришла только после Нового Года, чтобы вынести Пусю во двор и зашвырнуть его в только что выпавший сугроб и роли заранее распределили: жена швыряет котика как можно дальше в снег, а я наготове и делаю снимки на тему: кто белее - котик или снег. Прошел месяц, котик подрос, а снегу все не было-чего там говорить, зимы как не бывало, Волга затянулась льдом только за три дня до первого января - слыхано ли было такое когда-нибудь?

Тут и случилось то, от чего я даже сейчас, когда говорю все это, готов снова в слезы. Котик заболел. . . и тяжело. Что уж там с ним случилось, до сих пор не знаем. Да что мы? Ветеринар в лечебнице, куда мы его снесли - и тот ничего не мог сказать. И анализ-то крови у него взяли, и кардиограмму сняли и чуть ли не энцелло-фаллограмму, фу черт! сделали. Деньги ветеринар брал охотно, но так и не нашел, чем же заболел наш котик. Все лечение обошлось капельницей, подобие которой в виде уколов глюкозой делала дочь Мария, в свое время закончившая курсы медсестер. Через два дня глядеть на него без содрогания не могли: кожа да кости, ребра наружу, вместо белой атласной шерстки грязная свалившаяся шкурка. Каждый раз, когда котик исходил криком, пытаясь извергнуть из желудка ложку зеленой пены, мы с женой прятались кто куда и выходили только, когда он затихал, чтобы убрать за ним а его отнести на кровать или мягкое кресло, откуда он с трудом, но спускался, когда начинались приступы рвоты. Нам стало понятно, что котик умирает. На третий день сижу я на кухне, жена ушла нянчиться с внуком, и вижу: котик идет ко мне и задние ножки у него подгибаются и сваливаются. Дополз до меня и хочет влезть на колени, а сил у него уже нет. Прощаться, думаю, пришел. Кладу его на колени, котик распластался, а головенкой, что есть мочи, так и трется то об мои руки то об джинсы. Смотрел, смотрел я на него, да и заревел в голос. А котик удивленно поднял голову и посмотрел мне в глаза, как бы делая мне выговор: "Ты чего, хозяин? Обалдел что ли? Разве можно плакать из-за какого-то паршивого кота? "

"Правильно, Пуся, - говорю ему. Но я не только тебя оплакиваю, но весь этот .баный год, все свои потери, из которых ты еще не самая тяжелая, а самая-самая горькая". Долго я ревел, благо никого дома не было и никто не видел моих слез.

Да. А котик-то взял, да и выздоровел и сейчас - это большая белая махина весом под два килограмма, абсолютно здоровая, и драться с ним уже опасно, нечаянно лапой махнет и рука в крови, белогвардеец поганый. Но характером остался, как и был, ласковый и добродушный, только когда Мария приходит - спина дугой, хвост баобабом и шипит: "Не подходи! Зарежу! " Помнит, подлец, как его иголкой кололи.

Немало было у нас радости а все же горя было больше.

Как я потерял третьего человека - об этом и хочу тебе рассказать. Ты не удивляйся и не обижайся, что я буду говорить о тебе в третьем лице - так мне просто легче будет рассказывать.

Где-то в конце августа она пришла ко мне в последний раз. Я усадил ее на диван лицом к окну и солнечному свету, а сам уселся в пластмассовое кресло напротив. Выглядела она превосходно, как настоящая леди, если бы не наш милый славянский облик. Никаких украшений и драгоценностей - на ней был чуть потускневший бронзовый загар с пляжей Шар-Ман-Шейха или Майорки, дорогой белоснежный костюм, густые русые волосы с гладкой прической и дорогие туфли. Серые глаза, как обычно, излучали ласковое участие и доброжелательность, а ровные белые зубы хотя и светились фарфором, но никак не давали владелице больше пятидесяти лет. Между тем, она была моложе меня всего лет на восемь, может, девять. Не думаю, что она хотела произвести на меня впечатление, но все-таки произвела, хотя, когда я увидел ее впервые из окна канавинской квартиры, она выглядела, несомненно, в более черновом варианте.

Помню, я спросил у нее: не бывает ли в ее жизни так, что в один день все за чтобы ты ни взялся валится из рук и чем больше хватаешься тем больше валится, а в другой - чтобы ты ни делал, как бы ни выкручивался - удача атакует тебя спереди и сзади. Я даже показал ей маленький календарик, в котором уже давно начал отмечать косыми крестиками неудачные дни и редко удачные плюсиками. Она сказала, что так у нее, пожалуй, не бывает, но она верит в лунные календари, в прилив и отлив и все, что с ними связано. Затем как-то без перехода рассказала мне то, что я никак не ожидал услышать.

Понемногу я начал понимать, что она рассказывает о том, как она попала в замкнутый круг и искала оттуда выход и насторожился, потому что такие же настроения подавленности и угнетенности, даже отчаяния, какие она испытывала в этом адском кругу, были знакомы и мне совсем недавно. Когда же до меня дошло, что она по сути дела рассказывает целую главу из своей жизни, я внутренне возбудился и дальше с трудом мог усидеть на месте. Сначала я перебивал ее рассказ вопросами, но когда понял, что тем самым мешаю ее рассказу, заткнул пасть и в дальнейшем только мысленно бил себя по рукам, когда на языке начинал вертеться и соскакивать очередной назойливый и дурацкий вопрос. Где-то через час я попросил ее прерваться и выпить кофе, которое купил заранее в ожидании ее прихода неделю назад. Она так и не тронула ни кофе ни печенье, а я так и не задал ей вопрос, который сверлил мне голову: "Откуда она узнала? Как она дагадалась? Кто ей сказал". Через полчаса после ее ухода пришел Тимоша с большом бутылкой пива и закуской к нему. Все еще находясь в страшном и странном возбуждении я пересказал ему историю, которую только что услышал от нее почти слово в слово.

Вот в этом месте своего рассказа я весьма растерялся, потому что надо говорить о том, что было много лет назад, но во-первых ты сама это знаешь, а во-вторых, может быть, ничего и не было. "Прошло! - Вот глупый звук, пустой! ", - сказал великий поэт. "Зачем прошло? Что собственно случилось? Прошло и не было равны между собой. "

И все-таки мне кажется, что мы были молодыми и каждый из нас и смотрел на события вокруг и рассказывал о них по-своему. В-общем, мы встретились с ней и познакомились на зимней или летней сессии филологического факультета в Нижегородском Университете. Мне тогда взбрело в голову стать журналистом, потому что учителя из меня все равно бы никогда не получилось, а она действительно работала и писала в какой-то маленькой городецкой газетенке. Вместе сидели на лекциях, на занятиях, сдавали экзамены, разговаривали за жизнь, конечно, а потом через месяц или две недели разъезжались по своим весям - она в Городец, в свою "Городецкую правду" или чего там еще, а я ехал в Хохлому засовывать в головы деревенским ребятишкам английские или немецкие слова. У нее тогда была длинная русая коса, пристрастие к белым блузкам и серым платьям, отличная фигура, ладные ножки - короче, она мне нравилаеь. Не знаю, но что-то или кто-то мешали мне познакомиться с ней поближе - пригласить в кино, в кафе, прогуляться по Верхневолжской набережной, наконец. Она никогда не спрашивала меня женат ли я или нет, но я чувствовал, что она откуда-то знает, также как сам догадывался, что у нее никого нет. С тех пор и даже до сих пошло, что она почему-то не называла меня по имени никогда! Здесь и далее везде я отмечаю это как разительное обстоятельство, хотя тогда я как старший потребовал, чтобы мы общались на ты. Впрочем, общались в университете мы мало, а на личные темы совсем не помню. Тем не менее любопытство мое, не могу найти иного слова, по отношению к ней все возрастало и однажды в воскресенье я взял да и рванул на мотороллере из Хохломы в Городец. Подумаешь? Всего шестьдесят километров. Я ее разыскал, мы покатались по маленьким пыльным улочкам, посидели на высоком волжском берегу, поболтали, конечно. И снова я не решился чего-то сказать или предложить или сделать, наконец. Не было ни единой зацепки ни в том, как она встретила меня, ничуть не удивившись моему неожиданному, как я думал, приезду, ни в ее манере чисто русской улыбки, когда кончики губ чуть-чуть растягиваются, скорее намекая на эмоции, чем их испытывая, ни в ее мягкой неторопливой славянской речи и привычке глядеть собеседнику прямо в глаза. Так я и уехал несолоно хлебавши и больше уже не делал резких движений, потому что понял, что они останутся без ответа. Она уйдет, а ты и не заметишь, как и когда это произошло.

С тех пор мы виделись регулярно - один раз в десять-двенадцать лет. После нижегородского университета, который мы с ней закончили где-то в 71 году прошлого, вадо сказать, века, я неожиданно увидел ее в 80 году и нигде-нибудь, а в публичной библиотеке им. Ленина в Москве, куда меня занесло на ФПК, т. е. Факультет повышения квалификации из Ижевского университета. Как сказал наш декан студентам после выпускных экзаменов: "Поздравляю Вас, мои дорогие, с окончанием. . . так сказать, университета! "Не знаю, помнишь ли ты, но рассказывала, в основном, она, когда мы уселись где-то в фойе, на балконе. Я только слушал, хотя и мне, ой! было что рассказать.

Оказалось, что в Москве она заканчивает аспирантуру юридического факультета, не помню, какого вуза. На этот раз и это был единственный она говорила о своей личной жизни и не все там в этой жизни было у ней в порядке. Она полюбила и собиралась выйти замуж за парня, который откладывал регистрацию и свадьбу, потому что по их обычаям невесту надо было обязательно показать родителям и родственникам где-то далеко там в Узбекистане или, уже не знаю, Турции, в-общем, там, где жен много, хотя и у нас не меньше. Ее парень учился тоже где-то в аспирантуре, но возраст у него был еще призывной, а год, повторяю, шел 80-ый, когда подчиненным и товарищам товарища Прежнего зачем-то понадобилось свиным рылом сунуться в Афганистан, а ее жених и годами и национальностью весьма для этого подходил. Она очень переживала за него, когда рассказывала, что только вчера из этой страны пришло в Москву четырнадцать цинковых гробов, а сколько будет еще? И любовь и ее будущая жизнь повисли на тонкой ниточке: заберут или нет? Вопрос, как она сказала, решался.

На этом мы и расстались, чтобы встретиься на этот раз в 94 году, когда рухнула советская власть и Горький уже назывался Нижним Новгородом, а вот Свердловка, где мы встретились, еще не переименовалась в Большую Покровскую улицу. Мы даже прошлись с нею до Дома Связи, пока она рассказывала, что работает преподавателем то ли на юридическом Факультете то ли еще где, ведет программу Час Адвоката на городском телевидении и выступает в качестве свободного юриста по судам. Без всякого вопроса я понял, что ее личная жизнь не заладилась, но на улице об этом много не наговоришь. Куда делся ее турок, я так и не узнал. Мы обменялись адресами: она своей рукой вписала мне в записную книжку и номер дома, квартиры и название улицы где-то на Автозаводе, а я сказал, что найти меня можно всегда в первом корпусе Педагогического института, в подвале, комнате N15, где у меня небольшая мастерская по ремонту радио - телевизионной аппаратуры для всех желающих, в том числе и для нее. Прошедшие годы никак не отразились на ее внешности, коса исчезла, но все та же славянская улыбка уголками рта, все то же ласковое участие во взоре, все те же напевные интонации в голосе. Не исчезла и моя симпатия к ней, а любопытство, пожалуй, даже возросло. Как странно, что эти слова соседствуют вместе - любопытство и симпатия, но воспользоваться ее адресом я так и не посмел, потому что статусы и весовые категории у нас уже были разные - я был гораздо доступнее, находясь на всех ее путях и пересечениях в городе, но снизойти ко мне в подвал она не пожелала, а это уж что-нибудь да значит, правда? А телефона, между прочим, тогда у нее не было. Терпеть не могу телефоны.

В конце века мы встретились на одну секунду в подземном переходе под Московским вокзалом. Краем глаза я заметил девочку-подростка , шедшую рядом с ней и успел сообразить, что это, вероятно, ее дочь. Поздоровался и мы разминулись, потому что она остановилась бы, конечно, но я шел с женою, которая обязательно бы спросила, с какой это бабой я поздоровался.

Можешь ли ты добавить еще что-нибудь к тому, что было между нами, чего-нибудь такое, что я пропустил, забыл или не пожелал вспомнить? Правильно. Что-то там собиралось, то ли туча, то ли дождь то ли снег, но так ничего и не было, прошло.

"Прошло! Вот глупый звук, пустой!

Зачем прошло? Что собственно случилось?

Прошло и не было - равны между собой. "

Весь вечер после того как она ушла я чувствовал радостное возбуждение, а когда мы со Славой Тимофеевым уговорили целую бомбу пива Русич мне стало совсем хорошо, так что в календарике я отметил этот день кре. . . плюсиком, то есть. И почти тут же произошел еще один маленький эпизод, от которого попахивало, как мне тогда показалось, мистикой. В десятом часу, мы с Тимошей вышли из дома и подошли к остановке, чтобы сесть на трамвай, чтобы ехать домой - ему в Лапшиху, а мне на Ильинскую. И вдруг на глаза мне попадается афиша, что профессор Норбеков снова разводит свои психологические курсы по реабилитации и духовному возрождению здесь в Нижнем, на ул. Студенческая. Я был поражен и афишей и совпадением, потому что глава жизни, о которой она мне рассказала пять часов тому назад, повествовала о том, какую роль в ее судьбе сыграл академик Норбеков более полугода назад, как он освободил и вывел ее из замкнутого круга. Сам я никогда этого имени не слышал и вдруг, нате вам! навалилось.

На другой же день я не смог сдержаться и впервые позвонил ей по сотовому телефону, номер которого вместе с номером квартиры и ее старым автозаводским адресом я записал в свой мобильник после того, как она пришла ко мне сюда на ул. Канавинскую на 20 минут, чтобы договориться о встрече.

"Ольга -сказал я тогда, - мистика какая-то. Твой академик снова объявился в нашем городе. Я наткнулся на его афишу после твоего ухода. Норбеков, ул. Студенческая - чудеса да и только! " В трубке послышалось что-то вроде смешка.

"Никакой мистики" - сказала она и как обычно никакого обращения ко мне по имени. "Если бы ты внимательно прочитал афишу, ты бы сам это понял. Никакого академика Норбекова, да, есть ул. Студеченская, это верно, и есть оздоровительные курсы академика Норбекова. Что там еще? Есть коррекция зрения, выбрасывание всяких очков, избавление от депрессии, улучшение жизненного состояния и регуляции и т. д. А ведет эти курсы ученик академика Дима Ушаков - я его видела несколько раз: сидит на лекциях молоденький мальчик и краснеет. Такой застенчивый, такой скромный - но это, нет, не академик Норбеков. "

"Так что же это, - спрашиваю я ее, - это шарлатан, выходит".

"Да, - говорит она. "Хотя он чего-то и может, зрение исправлять что ли, но я к нему не ходила и ходить не собираюсь. "

Вот тебе и на! - думаю и действительно вижу, что в городе у нас "Курсы академика Норбекова", но никак не он собственной персоной и делюсь разговором с Тимошей, который вместе со мной видел эту афишу.

"Послушай, - говорю, - как бы ты отнесся к тому, если бы ты был академиком Норбековым и услышал бы, что в каком-то городе выступает от и под его именем человек, которого знающие люди считают пройдохой и шарлатаном. Я, например, подал бы на него в суд за оскорбление чести и достоинства или сказал бы так: Простите, но Дмитрий Ушаков мой самый лучший ученик и кроме того, я получаю 70% того, что он зарабатывает на этих курсах. "

Ольге я, разумеется, ничего не сказал и вопрос тяжким каменем навсегда ушел на дно моего сознания. В конце концов, Норбеков - проходимец он или нет - это ее приобретение, а не мое. Не судите - и не судимы будете. Я просто обратил внимание на черту в ее характере, которая до сих пор оставлась закрытой - на ее слабую сопротивляемость внушению. По ее словам академик в отношении ее применял гипнотическое воздействие, когда она говорила, что вот он: то сидит и разговаривает с нею и вдруг его как бы нет нигде. Лучше и точнее не скажешь. Один раз мы с Тимофеевым и его женой Таней были на массовом сеансе у какого-то заезжего гастролера-гипнотизера.

Гипнотизер орал: "Вытяните вперед руки! Сожмите пальцы в кулаки! Вы чувствуете, как ваши руки и пальцы начинают наливаться теплом! Вы чувствуете, как начинают тяжелеть ваши кулаки, как они становятся все горячее и теплее, как вам трудно их разжать? "

Мы, втроем, вытянули вперед руки, а мне так хотелось внушиться и загипнотизироваться, что я изо всей мочи пытался подчиниться гипнотизеру.

"На счет пять вы попытаетесь разжать руки, но у вас ничего не получится. Раз! - пальцы сжались еще крепче - два! - у вас не кулаки, а пудовые гири, которые легко нести - три! - пальцы рук исчезли и больше не существуют - четыре! - выше руки! . . . пять! !

Когда пальцы у меня легко разжались, я искренне посмеялся над самим собой, над своими попытками впасть в транс. Человек пятьдесят, однако, сидевших в зале, пошли к сцене с вытянутыми руками и там началось обычное представление, кто чего делает в таком состоянии. Мне уже было неинтересно, но мысль о том, как возник фашизм в Германии и как это выглядело у нас во времена грузинского царя, оказалась наградой за этот вечер. Тимофеев говорил, что кулаки разжал с трудом, на его жену гипноз тоже не подействовал.

Между прочим, я и не думаю хвалиться своей стойкостью и безразличием к гипнозу. Бывали времена, когда цыганки, используя те же методы и средства, что и знаменитый гастролер, вытаскивали у меня деньги и уж поверьте, что 100 рублей тогда были большие деньги.

Невероятно, что академик Норбеков был узбеком, как и ее бывший муж. Однако, помимо личности академика Норбекова у меня имелись к ней и другие вопросы, которые плясали у меня на языке во время ее рассказа и которые я нещадно давил, чтобы не прерывать его красивого и плавного течения. Я тогда думал, что если она также читает лекции или ведет программы на телевидении, то ее, пожалуй, считают талантливым преподавателем и ведущей. Эти вопросы распирали меня изнутри, пока я ждал всю следующую неделю, когда она придет снова. Как-то само-собой разумелось, что она вскорости появится, тем более, что перед уходом я дал ей папку со своими записками. Часть из них содержала документы о судебных исках и тяжбах недавнего времени. Одна старуха притянула меня к суду за нарушение квартирной территории и выиграла бы его , если бы и меня и старуху и всех остальных коммунальных жильцов на ул. Б. Покровская не выселили бы в разные благоустроенные части города. Два иска я пытался провести против сумасшедшего дома и ГИБДД, но не преуспел и оба они так и остались в проектах и я зачитывал их своей жене и ее подруге, умиравшим от хохота и не верившим, что я на самом деле отправлял эти бумаги в суд. Тимофеев, к которому эти иски сейчас попали, что-то подозрительно долго молчит. Наконец, еще одна часть представляет собой начало неоконченного романа, какой я совершенно неожиданно обнаружил у себя в архивах, в рукописном варианте. За неделю до ольгиного прихода я перепечатал его на машинке, чуть подправил и, выбросив рукописный вариант в корзину, вложил в папку вместе с исками, которые также были моими "перлами". Еще в свой первый приход она заявила, что у меня отныне есть свой собственный адвокат и я, подсунув ей эту папку, показывал какого замечательного клиента она приобрела. В ответ на ее бескорыстие и щедрость, поскольку услуги адвокатов нынче дороги, мне ничего не оставалось делать, как объявить себя ее собственным домашним мастером.

Действительно, дела по ремонту бытовой аппаратуры и фотоаппаратов шли у меня день ото дня все хуже и хуже. Сумма накоплений уже три года замерла и лишь слегка колебалась на одной и той же отметке . Так что расплатиться с ней, буде таковая необходимость, я мог только бартером или услугой за услугу, тем более что со всякого рода техникой у нее были большие проблемы. Она не могла просто занести нужный телефонный номер в память своего мобильника, не могла отправить СМСку и даже не знала, на какую кнопку нажать, чтобы прочитать сообщение, поступившее к ней. В первый свой приход она поведала о своих приключениях со своей новенькой машиной, которую она купила и стала водить всего полгода назад. Последний раз она, припарковав свою "Тойоту", попала в коробочку и вылезла из нее , только переломав свои и чужие бамперы после чего, замирая от страха, скрылась с места происшествия. Слава богу, это сошло ей с рук. Ездила она по ее словам крайне осторожно, что она по своей неопытности, малому разумению считала достаточной компенсацией за свой возраст, бедную водительскую практику и слабые навыки. Она и сейчас так поставила машину, что без посторонеей помощи не сумеет выехать со стоянки и просит у меня помощи. За руль я садиться не стал, не зная автоматической коробки передач в ее машине и помог ей выбраться с места парковки жестами.

Были у меня и другие вопросы по поводу методов академика Норбекова, которые я предвкушал обсудить с ней. По ее рассказу выходило, что профессор Норбеков предлагал называть дерьмом любого человека, который выставлял самому себе по совокупности своих собственных слабостей, пороков и недостатков твердую двойку. "Возлюби ближнего, как самого себя", - вещал академик на курсах библейские заповеди, доказывая сомнительный тезис, что, если человек не любит самого себя, как он может любить кого-то еще? Мне же всегда казалось, что способность взглянуть на себя как бы со стороны и достаточно сурово оценить свои потенциалы и возможности никак не противоречит человеколюбию и уж точно обережет человека от самодовольства и глупости. Лучший способ угодить дураку - это призвать его возлюбить самого себя более чем свою глупость, что с успехом и делал профессор Норбеков на своих курсах. Никогда никому не завидуя, я сомневался в своей человеческой ценности в тех областях и зонах жизни, которые связывают одного человека с другим, а в других, не колеблясь, выставлял себе высокую опенку, считая обязательными и определяющими только первые. Впрочем, и во втором случае я был готов к переоценке и, как это ни горько сознавать, понимал, что оказался в канаве там, где только что сидел на белом коне. Слышал я дорогие моему сердцу мудрые слова одного карточного шулера: "В жизни надо уметь что-то делать и если ты делаешь свое дело намного, повторяю! намного лучше других - о деньгах не беспокойся. Их принесут тебе на блюдечке с золотой каемочкой. " И вот сейчас, когда я сижу без клиентов и без работы уже третью неделю и от нечего делать колочу по клавишам пишущей машинке хуже рядовой машинистки, мне плохо от того, что я считал себя хорошим мастером, ибо закон шулера имеет и обратное действие: нет денег - значит, ничего ты не умеешь, ничего не можешь. И поделом: не ставь себе красивых отметок, оставь их людям, которым благоволит судьба, таким, например, как мой Тимоша. Всю жизнь он положил ради семьи, ради воспитания в первую очередь своей жены, своих детей и внуков, даже журнал "Семья и школа" выписывал в свое время, как истинный профессионал и сейчас на склоне семидесяти пожинает плоды своего мастерства, работая в банке завхозом у собственного сына, управляющего.

Ольга, среди трехсот человек на курсах академика Норбекова оказалась, как она рассказывала, единственной скромницей из десятка своих "однокурсников", выставивших себе четверку да еще с плюсом. Все остальные за исключением этой десятки, попахивали говном, как заявил академик прямым текстом. Другой его коллега, не успевший хватануть себе ученое звание покруче из-за того, что все время заряжал положительным электричеством и психическими флюидами всякую ерундовину, которая попадает в желудок человеку в виде воды, пива, кофе, чаю и других напитков, так вот Алан Чумак правильно заметил, что к экстрасенсам, магам, шаманам и колдунам чаще всего попадают люди с заниженной самооценкой, угнетенные обстоятельствами, придавленные мыслями о неудаче и несчастье. "А что такое счастье? " - задала как бы самой себе вопрос Ольга во время рассказа о том, как переменилась ее судьба после академика Норбекова и это был не единственный раз, когда мне ужасно хотелось закричать ей в лицо: "А ты у меня спроси: Я знаю! знаю! знаю! "

" Что есть истина? В чем смысл жизни? " - люди задаются вопросами, ставят себе двойки и идут ко всем этим гробовым, кашпировским, лонгам, норбековым и джунам, чтобы воскреситься к новой жизни. И надо сказать что вся эта шелупень действительно умеет работать с таким великолепным, податливым, мягким материалом, как эти клиенты. Избавить их от дурацких вопросов, которые бестолково и случайно залетели им в головы, а заодно снять с них зеленую тину безисходности, мусор мелких несчастий и неудач, тягучие водоросли зависти к преуспеянию и богатству - на это они действительно мастера. Среди этой массы, притягивающейся по закону сходства, к своим вожакам, личности, также как самоубийцы и верующие люди встречаются крайне редко, и совсем не бывает в этом наборе людей, своим мозгами и жизнью нашедших или ищущих ответы на эти унылые и не такие уж глупые вопросы.

Вся эта мешанина каруселью носилась у меня в голове днем и ночью пока я ждал ее всю следующую неделю и уже начинал беспокоиться. Несколько раз мои руки тянулись к мобильнику, где были записаны все ее множественные координаты, я знал даже, что она частично работает где-то рядом, на пятом этаже высотного двадцатиэтажного здания на Московском вокзале и там занимается богатыми делами о банкротствах, но каждый раз по зрелому размышлению откладывал намерение позвонить и спросить, когда она придет. Я знал, что занятий и дел у нее было настолько много, чтобы считать ее если не деловым, под это определение она все-таки не подходила, не тянула на него так сказать, то уж совершенно точно занятым человеком, а мне на язык даже лезло слово "затурканная", хотя быть заваленным деньгами, наверное, приятно. Я все время думал и опять вопрос к ней: собирается ли она после роскошной машины и дачи, купить наконец себе квартиру и жить в Нижнем Новгороде, а не на Автозаводе, не на Урале, не в Сормове и ни в каких-то там выселках, которые никак не годятся даже в спальные районы, а живет недалеко от ядовитого и поганого городка да еще с именем чекиста и сволочи Дзержинского. Она была, конечно, занята, но очень любила выпить чашку кофе в супермаркетее "Республика" - детище московской мафии, куда я тоже бегаю каждую неделю за водкой и обязательно чертыхаюсь, потому что в маленьких магазинчиках теперь разрешают продавать только пиво, а это уёбище из стекла и стали в двух шагах от меня, и деваться мне некуда.

Конечно, ты, подруга, уж такяя занятая, такая деловая, но ведь нажать на кнопку звонка, сунуть в дверь мои записки и сказать, можно и соврать, что скоро забегу, а сейчас некогда, дела! - это же одна секунда, но мне - почет и уважение, сейчас пукну от радости. Нет, никак не пукалось и даже не икалось, когда я раздумывал над тем, что всякие мелочи указывают на то, что она, как кошка, гуляет сама по себе, приходит и уходит, когда захочет, и пасти ее без ошейника и просить ее и, может быть, задавать вопросы бесполезно. Когда она пришла ко мне в первый раз, не позвонив мне заранее, как я ее о том просил, я стал догадываться, что она попросту выбросила все мои телефоны и, скорее всего, не пожалела бы о том, что меня случайно не оказалось дома. Мысли были грустные и пакостные и в тот ее приход я настолько обнаглел, что ради встречи стал напрашиваться к ней, к черту на куличики, правда, у меня была машина и она ее видела, но в ответ получил резон: "Дети будут мешать! " и больше уж я не просился. Во второй раз я придумал, что мы поедем в парк Швейцарию с детишками на ее или моей машине и, может быть, наговоримся, пока ее внуки сколько бы их не было, лазят в клетки ко всяким зверушкам, катаются на лодках, автомобильчиках и чертовых горках, едят мороженое, но и здесь она как-то легко уклонилась от этой идеи, заметив, что дети ей уже несколько поднадоели. Правду ли она говорила, или нет, сказать не могу, но я заметил то, чего не хотел замечать раньше. Как и давно, тридцать лет тому назад она не только ни разу не назвала меня по имени, но не пожелала ни о чем спросить или поинтересоваться, как будто все обо мне знала и довольствовалась тем, что сам скажу, а может быть, моя жизнь не интересовала ее вообще и никогда.

Поневоле задумаешься, тем более что она не пришла и в эту неделю и мысли мои все более окрашивались в голубые тона и становились все тягостнее и паскудней.

Однажды она так же, как и сейчас, пропала. В конце августа на даче у меня появился Тимофеев. Жена у меня уехала в деревню на могилу матери отмечать годину и вот где-то в семь часов утра я разбудил его и сказал: "Слушай, Тимоша, и наговориться, и сходить за грибами, и выспаться ты всегда успеешь, но я должен расаказать тебе историю, которая не дает мне покою. "

"Надоели мне твои истории", - заворчал Тимоша, а я ухмыльнулся, потому что знал почему "надоели". Мой друг давно страдал очень странной и редкой формой лицемерия - он не умел слушать истории и вообще общаться с людьми, не давая им советов. Сколько раз Татьяна, его жена, заклинала его просто выслушать ее, дать ей возможность высказаться и тем самым избавиться от многочисленных, нередко сложных проблем на работе, в быту, но без советов задним числом не обходилось ни разу, что я давно уже выучил на самом себе, но привыкнуть все равно не мог. Бывает, что человеку кажется будто он горит от желания помочь ближнему своему, так сказать изнывает от сострадания и потому очень охотно примеряет на себя различные ситуации, куда вляпались его близкие и благодаря своему выдающемуся уму, находчивости и опыту легко наговаривает выход из создавшегося положения, способы поправить дело, изменить сложившийся порядок вещей и даже ход судьбы, забывая начисто о том, что давать советы - это самое легкое дело. Я всегда чувствовал, что Тимоша всегда будто мне платок с уксусом в рожу сует, когда мне приходилось что-либо ему рассказывать и волей-неволей рассказ либо прерывался либо совсем обрывался. Большую трудность в общении Тимоши с людьми, в том числе и близкими трудно представить.

В июле он приехал ко мне на дачу и мы сразу же поехали за водой в Березовую пойму. Вблизи дачного массива имелся всего лишь один колодец с йодистой водой, а в поселке воду брали из артезианской скважины и вокруг нее всегда стояли в очереди машины. На обратном пути, когда мы ехали по кочкам и ухабам на первой скорости и я почти не прижимал педаль газа, чтобы ехать помедленней и поберечь подвески своего Форда, Тимоша заметил плетущегося впереди горбатого старичка в белой полотняной кепочке, с рюкзаком и лыжными палочками в обеих руках, с помощью которых он подвигался вперед совсем как это делает лыжник. Мы еще не успели миновать его, как старичок опустил наземь свой рюкзачок и неторопливо уселся на солнечный пригорок среди высокого сосняка.

Тимоша спросил меня, почему бы мне не посадить старичка в машину и не помочь инвалиду. Я ответил, что старичок после этого пригорка свернет на тропку в лесу и пойдет к своей даче, а нам - прямо.

Слава богу, он мне поверил, а врать нехорошо. Я, может быть, даже ошибся, когда сказал, что он страдал от этой редкой формы лицемерия - нет, он примерял эти для меня отвратительные рожи гуманистов, сострадальцев и просто душелюбов, да, он напяливал на себя все эти лица и мог делать это в полном одиночестве, перед зеркалом! Насчет того, получал ли он при этом кайф я не знаю и спрашивать бесполезно - как истый пьяница он всегда зарекался и отбояривался.

Разгрузив канистры и бидоны с водой по одну сторону ирригационной канавы, мы поехали через полчаса кругом к моей даче, но по той же самой дороге и, конечно, повстречали старичка, который бодро ковылял нам навстречу. И конечно, душа у моего товарища была такая широкая, что он просто не смог не ткнуть меня рылом в грязь. Пришлось стерпеть и смолчать до поры до времени, потому что любое оправдание есть всего лишь разновидность лжи, а от нее устаешь.

Старичок приходил на соседний с нами участок, находившийся через улицу и никогда не оставался ночевать - на автобусную остановку и с нее он всегда шел мимо нашей дачи. Почему с ним никто никогда не разговаривал из соседей, мы с женой не понимали, через его изгородь не заглядывали и никаких попыток познакомиться не предпринимали. У меня родилась твердая фантазия, что он занимается на своих шести сотках разведением рода опиума, который должен вытянуть из него его горб и что он даже добился успеха и вывел такое растение, но от него начинают расти горбы у других людей, поэтому я старался обходить его стороной, и завидев палочки, прятался.

Но моего друга нельзя было сшибить с панталыку в его поистине неугасимой любви к ближнему и потребности помогать убогим и горбатым. Он сказал, что я - дурак, потому что если бы тогда же, в машине, в ответ на его просьбу подвезти немощного старца, я сказал бы, что он живет рядом и ходит этой дорогой каждый день, он бы заткнулся и отказался от своего предложения. Вот и пойми после этого этих бля..ких человеколюбов и лицемеров? Я его с трудом понял, но не уверен, правильно ли. Получалось так, что нам надо было бы остановить машину, когда старичок грелся на солнышке на этом пригорке, а Тимофеев бы вышел и сказал: "Дедушка, дорогой! Ты нас извини, скотов, и прости за то что мы не можем взять тебя в машину, там воды полно и места нету, а я сам не могу посадить тебя на свое место, потому что должен помочь товарищу ее разгрузить, но в следующий раз, ей-богу, поедешь вместе с нами. " На 100 километров кругом не нашлось бы никого, кто бы сумел скорчить такую позу рожи и не только в зеркало, и не только для друга, но и для всех желающих.

Это были наши с ним давнишние споры, иногда шуткой, а иногда до белого каленья с криками и гиками.

"Надоели мне твои истории", - заворчал Тимоша и я приготовился терпеть его советы. Мне все-таки надо было выговориться; почему-то было очень тяжело и пакостно.

"Ты только послушай, а после того как я тебе все расскажу, ты подумай и ответь, какой у меня такой огромный недостаток появился на старости лет, который я сам почему-то не замечаю, а люди шарахаются от меня в стороны, как от чумы. Вот Малек, например, исчез, Валентино сгинуло, а сейчае расскажу и еще один случай. Может быть, это нетерпимость или еще что-то в этом роде?

"Ну, рассказывай", - сдался Тимофеев, а мы с ним лежим наверху в мезонине и рассказывать лежа - одно удовольствие.

Ладно, рассказываю. Сижу я у себя за рабочим столом на Канавинской и ковыряю по обыкновению какую-то рухлядь: фотокамеру или что там еще. Взглянул в окно и вижу. На том месте, где я обычно оставляю свой форд, останавливается иномарка и я уже немного привык, что на этом месте встают, вылезают из машины и несут ко мне работу мои клиенты, а какую, надо смотреть.

Так вот. Из машины выходит тоненькая девушка в брючном костюме, мельком я улавливаю в ней что-то восточное, идет к задней дверце и выводит из нее маленького мальчика, очевидно, сынишку. Но в руках у нее ничего нет и я было теряю свой интерес, но вот открывается задняя дверь с моей стороны и из машины подымается бабушка. Все вместе они переговариваются, стоя на пустынной проезжей части и собираются куда-то пойти, в руках у девушки появляются брелоки, срабатывает сигнализация, а я уже мысленно заставляю бабушку развернуться хотя бы на секунду анфас. Когда она делает это, я все еще сомневаюсь, что вижу через столько лет свою знакомую. Ей около шестидесяти, она чуть-чуть располнела, на ней надето что-то очень простое, чуть ли не домашнее и с ней в подтверждение моей догадки - ее дочь, а мальчик, конечно, - ее внук и мне бы открыть форточку и крикнуть со второго этажа: "Скажите, вы не Ольга Веденеева? ", но я почему-то медлю, а они тем временем проходят мимо моих окон и далее я уже не вижу. И пытаюсь снова взяться за работу, но у меня ничего не выходит, а еще через десять минут я все бросаю, одеваю туфли и выхожу на улицу к забегаловке, чтобы попить пивка и подумать за жизнь. Иду я очень медленно, собственно, гуляю, в надежде встретить их по дороге, ведь с ними маленький мальчик, надолго не уйдут и вот-вот вернутся. Но никто мне не встретился и я возвращаюсь домой. Я больше ни о чем не могу думать, сажусь за стол и пишу записку на маленькой синенькой бумажке для заметок: "Если вы - Ольга Веденеева, прошу Вас зайти в квартиру N7 дома, рядом с которым Вы стоите или позвонить по тел: 46-66-95. Виталий Емельянов." Снова надеваю туфли, иду на улицу и, чувствуя себя несколько неловко, как автомобильный вор, запихиваю листочек в резиновое уплотнение в дверце, откуда она вылезла, вместо того чтобы прижать ее дворником к лобовому стеклу. Опять возвращаюсь домой и даже не пытаюсь чем-либо заняться. Близится время обеда, слава богу, я сижу на кухне, ем суп, пью чай и то и дело выглядываю через занавеску, благо окна с кухни выходят в ту же сторону - на машину. Глянул раз, второй, а на третий - машины нет. Вот тебе и на! Прозевал, значит. И никто уже не придет и звонка в дверь не будет. Но, может быть, я ошибся и записку мою прочитали и выбросили тут же на месте. И я опять одеваю туфли и ищу свой синий листочек на маленьком газончике, в кустиках и на асфальте, где стояла машина. День у меня не заладился и тут хоть удавись, ничего не поделаешь. Неужели я все-таки ошибся? На зрение, благодаря солнцу, не жалуюсь, на память тоже. Странно.

Ближе к концу рабочего дня звонит телефон:

"Это вы оставили в машине записку? "

"А вас не Ольга зовут? "

"Да, я - Ольга Веденеева. А Виталий Емельянов - это кто? "

"Ну, когда-то мы вместе с вами учились на филфаке, в университете, так что я, так сказать, ваш сокурсник. "

"А я уже сама догадывалась, что это вы и очень рада вас слышать. "

"Оля, - перехожу я сразу на ты. Так чего же ты не зашла ко мне на одну секунду? "

"Так у меня в машине ребенок спит и дом, где мы стоим, такой длиннющий - до него еще дойти надо"

"Не понимаю, какой еще дом? "

"Ну, дом, около которого мы стоим, с квартирой N7. "

"А где вы стоите? "

"Как где? Здесь, на автозаводе. "

"Ничего себе", - думаю я и с трудом соображаю, как же все это получилось. Выходит, ты села на переднее сиденье, ребенка положили сзади и поехали на автозавод, а записка трепалась на ветру, как флажок, и каким-то чудом осталась на месте все тридцать или сколько там километров, пока вы ехали. Я писал ее часа три назад, когда вы стояли прямо у меня под окнами. "

"Тимофеев? Ты меня слушаешь? "

"Слушаю, слушаю, - проворчал Тимоша и пошевелил пальцами огромной и бледной ноги.

"Больше она не звонила, потому-то тебе и рассказываю и настроение у меня препакостное, потому-что мной пренебрегли, а это очень неприятно. Уж лучше бы она просто выбросила эту дурацкую записку - поломала бы немного голову, да и забыла. И еще, знаешь Тимоша, был момент, когда меня как бритвой по-живому резануло. Это, когда она сказала, что у нее в машине ребенок спит. Меня как-то нехорошо внутри передернуло: получается так, что она как будто передо мной оправдывалась, словно что-то должна мне или передо мной. Терпеть этого не могу. А теперь твоя очередь. Я тебе рассказал историю, а ты должен мне сказать, какой-это огромный недостаток у меня появился в самое последнее время, какой люди чувствуют в нескольких моих строчках на бумаге и даже по телефону и бегут от меня, сломя голову, и почему я сам-то не замечаю этого недостатка. "

"Ты знаешь, - сказал Тимоша, у меня нет никакой версии ни по поводу твоего недостатка ни по твоей истории. "

За это я готов был его расцеловать, потому что обычно он давал советы и делал глубокомысленные выводы, а мне надо было высказаться и хоть немного облегчить душу. На другой день, в воскресенье, Тимоша уехал, а еще через день на пути с дачи к автобусной остановке через тихий солнечный лес я расквитался со всеми своими неприятностями и понял все свои недостатки, потому что мозги мои сильно закрутились вокруг того, что я рассказал ему.

Сначала я понял, что недостаок свой я не замечаю потому же самому как люди не замечают и не слышат оглушительного боя родительских часов, к которым привыкли с детства. Иногда и хочешь услышать, как они тикают, и вслушиваешься, что есть мочи, а они. . . стоят.

А затем я неожиданно понял, почему она пропала и больше уже не появится в моей жизни. Я мысленно вернулся к тому моменту в моем рассказе, когда возле моих окон остановилась машина и они вышли из нее. Вот в руках дочери появились брелоки с ключами, вот тихонько пискнула сигнализация, вот они отряхнули мальчику брючки, обменялись несколькими словами и. . . Стой! стой! Стой! Что тебе стоило открыть форточку и крикнуть: "Простите, вы не Ольга Веденеева? " Но ты не открыл и не крикнул, потому что в ту секунду, как они прошли мимо, у тебя в голове мелькнула маленькая, но примечательная мыслишка: "А стоит ли ворошить прошлое? "Ты, конечно, задним числом выбросил эту мыслишку за ненадобностью и потом чуть ли не в голос кричал: "0й, стоит! 0х, как стоит! ", но, если уж быть честным, ей тоже могла придти в голову такая же мысль и ей-то она не показалась ничтожной. Вот и все, Емельянов! Задача решена. На тебя никто не плевал. Ты усомнился на один единственный миг, а ей что же - нельзя на всю оставшуюся жизнь?

Нашелся и недостаток, тем более что он был действительно и что он не обнаружился недавно, а существовал с самого начала моей сознательной жизни. Он настолько противный, что мне и поминать его не хочется и если, я о нем скажу, то, пожалуй, лишь в самом конце, если, вообще, скажу.

"Ольга, ты меня извини, за то что я говорю тебе то, что ты уже знаешь, а еще больше догадываешься. И все-таки - эта история, не про тебя, а про нее, а если быть точным - про меня. "

Потому что только, наверное, у меня так бывает - котик помирает, а, нате вам! и не думал помирать или, скажем, пропал человек, то есть женщина, даже баба, и что бы вы думали?

Через два дня, как я рассказал эту историю Тимоше, пожалуйста! Она мне звонит.

У меня с души словно тяжелый камень свалился. Давно я не испытывал такие минуты чистой радости, слушая мягкие напевные интонации ее голоса, улыбаясь ее незатейливым выдумкам и фантазиям, которые напомнили ей самого меня, а мне ту пору, когда мы учились на заочном отделении филфака. В знак того, что она и не думала пренебрегать мною и готова вместе со мною "ворошить" прошлое, она пустилась было рассказывать по телефону тот самый случай, который, видимо, поразил ее. Мы сдавали экзамен по русской литературе у профессора Грехнёва. Я шел отвечать первым, она готовилась за мной. По ее словам она с замиранием: сердца слушала, как я, ничтоже сумняшася, выкладывал профессору мысль о том, что социалистический реализм - это не более чем фикция, брехня.

"А я тогда была такой законопослушной", - вспоминала она с тревогой ожидая, что профессор не только закатит мне двойку в зачетку, но еще, пожалуй, психанет и разорется. Здесь я уже хохотал в голос и просил ее остановиться и прекратить смешить меня хотя бы до нашей первой встречи, когда бы я сказал ей, что не такой уж я храбрец, если выкладываю на экзамене жуткую по тем временам крамолу, просто, я очень уважал профессора Грехнёва - замечательного нижегородского пушкиниста и человека. Более того, и профессор Грехнёв, отлично знал, кто я такой по моим курсовым работам с его громкими похвальными рецензиями. Так что я просто был обречен выйти из аудитории после этого экзамена с пятеркой в кармане.

На таком фоне ожидания, тщательно смешанного с облегчением и радостью и прошла через неделю после этого разговора наша первая встреча за долгие годы. Она таки пришла в мою мастерскую на Канавинской и сумела еще поразить меня своим антуражем ослепительной белизны. Именно тогда, я неожиданно понял две вещи, которые принял от нее, но так и не сумел вернуть назад в силу устойчивой несуразности нашей жизни никогда не видел я более несчастной бабы, чем она, и второе: мне надо, кровь из носу, мне обязательно надо кое-что ей сказать!

Так или иначе, пошла третья неделя с тех пор, как она приходила ко мне во второй раз и я уже не находил себе места. Я и сейчас, когда тебе все это говорю, думаю о ней, но нет - совсем не так, совсем не так!

И, конечно же, я сразу же отбрасывал мысль о том, что с нею что-то случилось. Она не погибла в автокатастрофе, не лежит в больнице и даже не уехала в Канаду на всемирный юридический форум. Я допускал, что она могла уехать в Москву, к дочери, которая, оказывается, пошла вслед за мамой в юристы, но не более того. Я понимал нищету своих фантазий перед бескнечным разнообразием жизни, но среди этих фантазий не мог придумать никакого несчастья, которое воспрепятствовало бы ее такому долгожданному приходу. Нет, такое просто не бывает, причем не с ней! Со мной не бывает.

"Что уж ты так убиваешься? "- сказал мне Тимоша, когда пошла четвертая неделя и ожидание стало невыносимым, главное потому что я мог прекратить его в любую минуту, достаточно было набрать ее номер. "Неужели ты так запал на нее? А может быть у нее - есть человек, а может быть, она вообще замужем, откуда ты знаешь? "

Действительно, Тимофеев своим вопросом заставил мои думы развернуться в несколько другую сторону. А может быть, я просто влюбился на старости лет? Объект, во всяком случае, был весьма подходящий, а сама ситуация, в которой мы встретились, далеко незаурядной. По крайней мере стоило полазить с фонариком по потаенным закоулкам свой души и отыскать присыпанное пылью времени увядшее и засохшее на корню чувство.

Искать долго не пришлось, потому, что формулу "Познай самого себя" я уже вызубрил к старости применительно к чувственной сфере и знал, что свою способность любить оцениваю на твердую тройку с минусом, а еще больше знал, что полюбить кого-то может мой член сначала, а потом уже что там? голова? сердце?

Наверное, я на самом деле полюбил ее, но поскольку и раньше и сейчас не верил во всякую такую платоническую хреновину, то полюбил ее без секса, а что это за любовь, если не настоящая симпатия? Да, любовь без секса и называется симпатия и дело не только в том, что я, так сказать, тяготел к импотенции - я и в юности в этом отношении вряд ли был выше первого разряда - и не в том, что с симпатии, дескать, все чаще всего начинается, в том числе и секс. Нет я уже слишком стар, чтобы знать откуда у меня это начинается и начиналось. Сначала поднимается Он с большой буквы, а потом и все остальное, приветствуя женщину и не говорите мне больше про любовь!

Итак, я испытывал к ней симпатию. . . и еще меня разбирало дикое любопытство, опять, черт бы побрал, от слова любовь!

Как-то в избу у тещи, где с визгом и кувырканьем стульев метался по углам мой юный и жизнерадостный спаниэлька, вернувшийся со мной из прогулки по лесу, случайно зашла тощая, донельзя голодная и ободранная кощонка. И шипеть, и гнуть спину, и махать когтями, забившись в угол у нее уже сил не было и она стояла на полу, просто понурив голову, пока кобелек бешеным аллюром носился вокруг нее и на его морде было написано самое настоящее страдание, что это за скотина такая попалась ему на пути, что это за произведение такое, которого даже бояться не стоит, и сколько не принюхивайся, сколько не подбрасывай его прямо под зад, оно только ежится и виновато приседает, подбирая хвост. Другого случая, когда собака прямо-таки умирала от любопытства, я не помню.

При всей моей вере, что когда-нибудь в новой жизни я стану собакой, мой трезорка сильно напоминал мне самого себя.

А пиком, апогеем и зенитом моей, возьмем в кавычки, любознательности был вопрос к ней: почему турок? Не понимаю! Почему турка, узбек, негра, папуас замбези, горбун или попросту урод? И никакой я не шовинист или там ксенофоб, а если уж и расист, так совсем чуть-чуть. Помню, как-то по молодости ехал я по Москве в трамвае маршрута "А". Время было вечернее, я допоздна работал в библиотеке Иностранной Литературы и сел на трамвай к метро "Лермонтовская". Народу внутри было очень мало, может, человек десять на весь вагон, который быстро несся мимо ограждений сквера по притихшей и притомившейся за день Москве. В салоне трамвая было необычайно просторно и очень светло. Я сидел, привалившись к окну и чуть ли не дремал. На одной из остановок в вагон зашел негр, каких в Москве тысячи, но я почему-то встрепенулся и завертел головой в поисках таблички где-нибудь на стенках салона "ФОР УАЙТС ОУНЛИ" - "ТОЛЬКО . ДЛЯ БЕЛЫХ". Дёрнул же черт спросонья! Никогда ни в каких америках не был, негров не только не вешал, но и не разговаривал ни с одним, никогда, а со своей рожей туда же, в апартеид, в расисты то есть. Вон из вагона, черномазые!

И с антисемитизмом даже никакого родства сроду не водил. Все мои школьные друзья и еще соседи по коммуналке были евреями. А Тимоша? Мой единственный друг на старости лет, человек, которого я по своей паскудности и несносности не потерял каким-то чудом, тьфу, тьфу! через левое плечо - разве он не австрийский еврей? Да я бы ему руку протянул: на! руби! только не теряйся. Мы с ним собачились и лаялись с десятого класса совсем не по-еврейски и докатились почти до самого кладбища, но вместе, хором, заодно. Нет, я уважаю все нации и люблю все народы, но как она со своими глубокими русскими корнями, со своими дремучими "растекошася по древу и полям" славянскими инстинктами могла оказаться рядом с турком и даже родить от него девчонку? Бес попутал? Ответ на эти вопросы был, скорее всего, очень простой. Что-нибудь вроде того, что "любовь слепа - полюбишь и козла" или "а за кого еще можно было выйти замуж, когда почти уже заканчиваются твои девические годы? "Во всяком случае, она бы сумела объяснить, и не просто объяснить, а именно рассказать, потому что форма ее рассказов, ее историй была куда выше их смысла и содержания, уходя вглубь этой страны, в чащу моего любимого русского леса.

Но истекала уже четвертая неделя и мои вопросы хмурыми дождевыми облаками повисли в воздухе. Мои руки беспрестанно тянулись к телефону - это стало уже настоящей пыткой - я брал трубку, смотрел на нее, как дурак и в изнеможении швырял обратно или просто бил себя по рукам: не могу! ну, не могу я! Что еще я услышу от нее, кроме откровенной лжи или, хуже того оправданий? Она бы приводила резоны и выкладывала бы причины, ничуть не стесняясь, что ее никто не спрашивает, куда это она запропастилась и, что она таким образом сует меня в обувь влюбленного ревнивца или домашнего рогатого козла, который питается такими вопросами и ответами, как сеном, чтобы насытить свою что? ревность или любовь? Видимо, эта манера появилась у нее очень давно, а я ее не замечал за ненадобностью и благообразной оболочкой ее истинных желаний и намерений, ее мыслей, наконец, если они были. Появилось, может быть, впервые легкое сомнение, понимаем ли мы друг друга. Но к взаимопониманию, тем более, между мужчиной и женщиной я всегда относился скептически - люди никогда не понимают друг друга с помощью языка: как дельфины и другая мелкая рыбешка они делают это касанием и трением - поцелуями. Я не нуждался во взаимопонимании с ее стороны и в поцелуях тоже, мне нужна была ее помощь, чтобы понять самого себя.

На другой же день после ее второго прихода, когда она рассказывала главу из своей жизни, я послал ей эсэмэску, которую сейчас воспроизвожу прямо со своего мобильника: "Оля! Я уже скучаю по тебе. Когда? Твой мастер. " К этому времени я еще не догадывался, что она выбросила в мусор все мои телефоны и думал, что она не знает, на какую кнопку нажать, чтобы прочитать мое сообщение. Поэтому я не выдержал и позвонил ей, спросив, прочитала ли она его. Она ответила, что сидит в пробке на Пролетарской и, когда выедет из нее, прислонит машину к бордюру и обязательно мне перезвонит. Она никогда не позвонила, хотя уже умела считывать номера входящих звонков. Снова оправдание и снова ложь, да что это за наваждение такое, а руки опять тянутся к телефону: в конце концов, если я ей не нужен, то она мне нужна и чем дальше тем больше: нет, не буду звонить, не хочу, не могу - об этом нельзя просить по телефону, это не телефонный разговор, а у меня была возможность два раза сказать и я оба раза их упустил. А упустил ли? Еще в первый раз я настолько обнаглел, что просился приехать к ней домой на автозавод, тем более, что адрес она мне уже дала - это была все та же улица Веденяпина, которую она своей рукой когда-то вписывала в мою записную книжку и я снова подумал, почему это тогда лет 15 или сколько там назад я и не подумал искать ее и почему тогда она была не нужна мне, а сейчас мне паскудно и плохо без нее? Ответ не сразу пришел мне в голову, а напрашивался сам собой: я бы, конечно, и тогда, уцепился бы за нее, да мне вздумалось перед цепляньем поиграть в гляделки - кто первый смигнет, тот и проиграл. Ей-то было гораздо легче это сделать и первой придти ко мне, тем более что моя мастерская на площади Минина была едва ли не препятствием на всех ее неисповедимых путях по городу. Но она - не пришла, потому что никогда не думала играть ни в какие гляделки, а моя записная книжка так и затерялась, не открывшись на нужной странице. На улицу Веденяпина в гости мне было отказано придти.

"Дети будут мешать", - сказала она и, наверное, правду. Дети - они такие, надоедливые. Недаром, когда я предложил ей свой проект поехать в Швейцарию вместе с детьми, она легко и непринужденно ушла в кусты, заявив, что дети ей слегка надоели. Нет, своих шансов я не упускал, но у меня все никак не получалось. Чего же я хотел? И точно ли я знал, чего хочу?

Абсолютно. Я хотел позвонить ей, но мне было нельзя, не разрешено. Зачем же она дала мне все свои телефонные номера? Я хотел придти к ней, но мне было дано понять, что адресом нельзя воспользоваться по крайней мере до 10 сентября, когда дети - откуда они взялись? - уедут с дочерью в Москву. С 10 сентября прошел уже почти месяц, а ее адрес и телефоны все еще жгли мне руки словно кислотой.

Я вынул из кобуры мобильник и запросил адресную книгу. Маленький черный пиз.ыш охотно открыл нужную страницу, где были записаны все ее координаты, и на дисплее появилась надпись: "Удалить запись Ольга Веденеева ? "Йес - налево, Ноу - направо. Я закрыл глаза и содроганием нажал на кнопку.

Теперь думать о ней, почему и как? было бесполезно и, даже вредно. Я обрезал тоненькую, соединящую нас ниточку, которую она сама дала мне в руки и пытался выбежать из черного облака охватившего меня отчаяния в надежде, что мне станет легче, но надежд этих, связанных с ней, было много и они решительно не хотели умирать. Легче мне не становилось, а еще через два дня я уже стал кусать локти, потому что сознавал, что у меня были другие более верные и проверенные способы, как выбросить ее в мусорное ведро, как она, вероятно, сделала с моими телефонами: позвонить и сказать ей: да, пошла ты на х.. , .ука поганая!

Ох, как трудно и мучительно погибали мои надежды, пока я измышлял все более новые и изощренные способы отомстить ей. Мои симпатии к ней, кажется, переродились в ненависть. . . без секса, а это еще что за абракадабра? Я как-то сказал Тимофееву, что не понимаю, как можно совершить половой акт с партнером или партнершей, если испытываешь к ним ненависть? Тимофеев по своему обыкновению пустился меня исправлять, утверждая, что не партнер или партнерша - а жертва, что не секс, а насилие и что эрекция, как известно криминалистике, и ненависть вещи вполне совместимые, также, как скажем, гений и злодейство, о чем любил подумать гениальнейший и генитальнейший А. С. П. Вот так через Тимошу, который не так уж редко оказывался ясновидцем - не забудь мне напомнить, чтобы я рассказал и об этом - вошел в мою последнюю главу сделать визит и отметиться великий Александр Сергеевич, как мы научились величать его от Окуджавы, что мне и лестно и приятно.

Мою любовь к поэту из моих теперь уже бывших приятелей разделял Валентино. И оба мы ненавидели его жену, сыгравшую роковую роль в его жизни. Но наши отношения к Александру Сергеевичу очень отличались. Я, например, знал не только наизусть его стихи, такие как "Анчар", Послание Керн и другие, но мог воспроизвести на память всего "Графа Нулина", сказки "О попе и его работнике Балде", "О царе Долдоне и Шамаханской Царице", большую часть "Салтана" и т. д. А что за прелесть "Алеко" - это же самая настоящая Библия!

Там/в городе/ люди в куче

За оградой

не дышат утренней прохладой

ни свежим запахом лесов

Любви/секса/ стыдятся

Мысли гонят

Торгуют волею своей

Главы пред идолами клонят

Да просят денег да цепей/законов/

"Точно? "- говорил Валентино и с моей подачи запихивал в свои старые мозги так необходимые ему для судебной практики по патентным делам строчки, в то время как мы с ним и его черным пудельком гуляли по трамвайному кольцу N2.

"Глухой глухого звал к суду судьи глухого.

Глухой кричал: "Моя им сведена корова! "

"Помилуйте! Сей пустошью владел еще покойный дед! "

Другой глухой орал ему в ответ.

Судья решил: "Чтоб не было разврата,

Жените молодца, хоть девка виновата"

Не знаю, удалось ли Валентино посрамить судейских этим опусом, который он запомнил только с пятого или шестого раза, но Пушкина без бумаги он цитировать не мог. Зато он куда больше, чем я, знал о его жизни, его биографию. Через Валентино я узнал глупейший, на мой взгляд, способ, каким Пушкин пытался оберечься от измен своей красавицы, в бешеном темпе делая ей детей и поддерживая ее пузо в надутом состоянии.

"Наташка, - спрашивал Александр Сергеевич, - почему, когда мы ебёмся, ты всегда закрываешь глаза. ? Тебе противно, что ли? "

"Ах, Пушкин, Пушкин! Какой ты недогадливый", - отвечала ехидная временами Наташка. Неужели ты не знаешь, что на мне лежит черный-пречерный шерстяной козел, а закрою глаза, у него еще и рога вырастают и так слаще, намного слаще. "

"Детей своих, всех этих колек, пашек и наташек, если они у него были, он справедливо считал отходами ее женской сущности, естества, произведениями ее сучностной природы и относился к ним не лучше и не хуже чем сама Наташка - есть кормилица, есть мамка, нянька - чего еще надо? До Валентино я считал, что детей у Пушкина вообще не было, настолько мало я знал и интересовался его личной жизнью, которая не имела никакого отношения к его замечательному искусству, но даже и здесь Валентино открыл для меня нечто новое, показав среди пушкинских писем знаменитые и памятные строки, писанные все той же Наташке: ". . . увидел Москву и ее пустынные улицы, обосцаные дождем. . . "Этот глагол через букву "ц" и образ Москвы, утонувшей в моче божьей - что может быть приятней русскому сердцу и провинциальному духу, пусть и навеянному из Питербурха.

Но меня коробило, когда Валентино называл Пушкина Сашкой, а еще Лермонтова - Мишкой. Такой фамильярностью и уменьшением имени он как бы стремился оградить своего кумира и замахивался на каждого, кто, подобно мне и другой душе питал уважение и любовь к поэту, питал и пытал, в то время как Валентино размахивал руками и кричал, что больше его Сашку никто не любит. Это было нелепо и выходило, как испражнение, брызги от которого летели во все стороны.

Мы оба совершенно одинаково возмущались Гончаровой и оба никак не могли истолковать, что с ней сталось, когда эта стерва после своих шашней с Дантесом, дуэли и гибели Пушкина вышла замуж за какого-то отставного поручика и уехала с ним в деревню, в глухомань, родив ему штук двенадцать отпрысков, и никогда ни в какую щель более не высовывая своей грациозной мордочки. Что это? 3апоздалое раскаяние?

Не лучше ли тогда было и понятней для всех - просто уйти в монастырь? Кто-нибудь обязательно напишет книгу о том, как приятно и клёво быть стервой и там, в глухомани.

Временами я подозревал, что Валентино не столько любит Пушкина, сколько ненавидит Наташку, давая выход своему то ли врожденному то ли благоприобретенному женоненавистничеству. Впрочем, на естественные потребности его нелюбовь к женскому полу не распостранялась и вообще не шла дальше избитого отрицания умственных способностей у этого самого пола. Однако, это отрицание исходило у него от сознательного и решительного отказа, в который он дурным случаем и личной драмой был вовлечен когда-то и пошел на него, чтобы больше никогда не уважать женщину. Страшно подумать, что своим отказом Валентино совершил тогда же, в ту горькую и несчастную для него годину, самоубийство своей способности, возможности полюбить кого-то - женщину или мальчика, скажем, страшно подумать и представить, что человек взял да и обрезал острой бритвой свой собственный член.

Слава богу, я не мог разделять с Валентино такой категоричности и, хвала Солнцу, что моя жизнь и судьба сложились без таких грандиозных потерь и хотя я бы согласился с Библией что все горькое проистекает от женщины, но через нее же приходят к нам редкие минуты счастья, стоящие всей остальной жизни. Ольга Веденеева, вылезшая из иномарки перед моим домом в Канавино на закате моих дней, была женщиной, которой я торопился и был готов отдать все мое уважение, да, и участие, и участие. Недаром еще в свой первый приход она заявила: "Теперь у тебя есть собственный адвокат. "Господи! Да мне сейчас всю голову от разных мыслей разнесет! Это все равно, как если бы она сказала: "Теперь у тебя есть человек, которому ты можешь полностью довериться, положиться на него. Теперь у тебя есть собственный исповедник, которому можно окрыть такое, в чем самому страшно признаться. Теперь у тебя есть собственный судья не только твоих прошлых дел и поступков, но и настоящих и даже будущих. Теперь у тебя есть тот, о ком мечтает каждый. " Насколько было высоким ее реноме как практикующего свободного адвоката подтверждала рассказанная во второй приход история выхода ее из замкнутого круга с помощью прославленного академика Норбекова, когда ее отыскал и вытащил за пределы этого круга никто иной как сам Андрюха Прыщ. Андрей Клементьев, которого знает в лицо, знаком лично или по крайней мере много наслышан любой житель нашего города, лет десять назад протискивался на пост мэра нашего горького города и уже было добился своего, одержав победу на выборах, но тут его повязал и отправил в тюрьму года на четыре сам Борис Немцов - бывший губернатор нашей области, бывший лидёр Союза Правых СИЛ и окончательно бывший кандидат в Президенты, которого одно время метил в свои преемники Борис Ельцин, ныне уже почивший бозе. О самости и личности этой причудливой и дико связанной в моем изложении тройки написаны книги .

Климентьев повел ее в ресторан "У Шаховского"и там, как она рассказывала, потянул из нагрудного кармана одну зеленую в 1000 долларов - ее аванс и первую зарплату юрисконсульта "У Климентьева". Какие люди кругом меня? ! Какие люди! ?

И все-таки не гордость была причиной того, что я не позвонил ей, а весь сжался и содрогался в нелегких конвульсиях ожидания и якобы терпения, а оно - это нетерпение продолжалось и через месяц и через два и, чего там говорить, продолжается даже сейчас, иначе зачем я это рассказываю тебе? Я просто не мог, я стыдился загнать ее в угол, заставить ненароком оправдываться и лгать, что она на удивление моему уважению к ней, симпатии и еще, черт знает, чему делала легко и непринужденно. Для того чтобы наплевать на новые, еще не родившиеся отношения между нами я должен был знать причину, почему она не идет ко мне, хотя должна давно уже. Мало-помалу мои записки и прочая ерундовина, которую я вручил ей в последний раз становились моими заложниками ее честности, ее порядочности, ее человечности, что ли, наконец. Неужели есть причина, почему ее нет? Что же случилось? В чем моя вина? В свой второй приход, где-то в конце августа она сумела невесть каким для меня образом втиснуть между нами оправдание, какого я не требовал и не ожидал, что, дескать, не сумела придти на неделю раньше, как обещала, потому что какая-то юная "сикушка", ее словами, ударила ее машину и тут ремонт и тут плохое настроение, куда без машины пойдешь, поедешь и т. д. Как же она собирается оправдываться сейчас, когда прошло уще полтора месяца? Было ясно что больше я ее никогда не увижу, но тогда ей придется изобретать способы как вернуть мне эти бумажки и остаться недосягаемой. И вот я уже представлял, как она ловит на улице какого-нибудь вокзального сиротку, сует ему полсотенный с наказом отнести пакет по адресу или просто посылает этот пакет обыкновенной почтой без всяких комментариев и каждый раз мои представления разбивались о другие фантазии: что же она все-таки при этом испытывает и как оправдывается уже перед собой?

Если бы она вдруг пришла сейчас, через полтора месяца, я бы сказал ей: "Послушай, Ольга, не надо никаких слов вообще и никаких оправданий, в частности. Мне сейчас нужно, очень нужно сказать тебе две вещи. Я давно собирался это сделать но никак не получалось, а по телефону не смог бы никогда.

Первая маленькая вещь - это практическая, насчет машины, точнее, ее вождения. Ты знаешь, я сам впервые сел за руль в 95 году, в возрасте 55 лет и очень хорошо помню, как это было трудно для меня и страшновато. Потом, может быть, я расскажу тебе и много забавных деталей по этому поводу, а сейчас - главное, чего не узнаешь ни в какой автошколе и что далось мне только моим же, слава солнцу! успешным водительским и жизненным опытом. Во-первых, мне показалось, что ты переоцениваешь свои собственные страхи и опасения и тем самым несколько захваливаешь себя, когда утверждаешь, что ездишь крайне осторожно. Можно либо стоять, либо ездить и это хорошо. А вот ездить как-то, каким-то образом - нельзя, ну например, лихачить, жать на всю катушку и тормозить на всю железку, ехать быстро, наперегонки или наоборот, не спеша, медленно, на первой скорости, крайне осторожно - это опасно и, нередко также крайне. И когда ты по причине твоей крайней осторожности останавливаешься на перекрестке, чтобы пропустить машину, а право преимущественного проезда за тобой, дело не в том, что тебя может не понять водитель этой машины, которую ты пропускаешь, куда хуже, тебя может не понять водитель машины, которая мчится за тобою вслед, и, если он к тому же лихач - жди беды. В инструкциях по изучению правил дорожного движения есть очень мудрый вопрос: С какой скоростью должен двигаться водитель, находясь в потоке движения? И ответ: Со средней скоростью потока. Это и есть указание как надо водить машину. Не быстро, не лихо, не тихо ни крайне осторожно. Никак нельзя водить машину. Лучше стоять. Поэтому начиная с этого дня ты насильно заставишь себя забыть, что такое крайняя осторожность на дороге. Заметь, что я ничего не сказал здесь про внимательность, просто потому что сколько бы я ни умолял тебя быть крайне внимательной в машине, помочь я тебе здесь не сумею - внимание так же как терпение иногда истощаются.

А вот правил или наставлений, которых ты должна придерживаться очень немного и их легко запомнить. Наставление первое: Шофер должен видеть вокруг себя на 360 градусов. Это значит, что если тебя обогнала машина, которую ты не увидела в зеркалах заднего вида, ты должна включить правый поворотник, прижаться к обочине и простоять десять минут, не двигаясь с места, как бы ты не спешила, куда бы ты не опаздывала. Что уж ты там будешь шептать и как еще наказывать себя - не важно. Если тебя ударили, а ты не видела, кто тебя ударил и за что, считай, что это ты ударила: у шофера глаза должны быть не только в ушах, но и на затылке. Считай, что совесть у тебя спокойна, если ты заприметила машину, в которую въехала.

Правило второе: Не мешай! Как-то раз в позднее время я смотрел по телевизору игру умниц "ЧТ0, ГДЕ, КОГДА". Тогда умницы не сумели ответить на очень мудреный в своей простоте вопрос: Чт0 не должен делать согласно китайской мудрости, великий китайский император и чего не должен делать хороший китайский повар при приготовлении мелкой рыбки?

Ответ: Не мешать! Да, да не мешать эту рыбку, этих мелких людишек, не мешать им жить, не мешать им вариться в собственном соку. И нет хуже водилы, который мешает другому совершить свой манёвр, подрезает его или по своей глупости и хамству мешает поставить машину на стоянку. Перебарщивать тоже нельзя, но мешать на дороге - это не грех, это преступление.

А сейчас - вещь вторая. Вот у меня в руках листок. Читаю: "Дневник. "И далее: "Напала такая тоска, что решил завести дневник. 2006 г. 1 июня. "Я показываю тебе эту бумажку, чтобы было ясно, что я ничего не выдумываю и хочу сказать, что со мною стало происходить нечто нехорошее, чему я тогда не находил названия и никак не мог выразить что же со мной такое происходит. Можно только предполагать, что у меня было нечто типа тяжелой депрессии, отвратительного настроения и ступора. Но дело-то в том, что таких припадков я не испытывал ничего подобного вот уже 35 лет - а тогда они могли длиться месяцами. Как я с ними справился и преодолел как мне показалось навсегда - об этом отдельный разговор как-нибудь потом, но я скажу, что один или два таких дня я пережил совсем недавно, в марте месяце, когда лежал в реанимационном боксе после операции.

Но тут, в-общем, все понятно. Была причина и достаточно веская - ничего хорошего там, в этой палате, из которой кто на тот свет кто на этот, нет.

Ну ладно, читаю дальше: "25 августа. Такая тоска! Я, наверное, скоро умру. И скорей бы! Хочется плакать, а слез нет. Это как тошнит, а - нечем. " Еще ниже уже напечатано на машинке: "Смертная тоска - это когда человек находится в диалоге со смертью и никаким жизненным силам уже не удается ни прекратить ни прервать этот диалог. "

"Скажи-ка, Оля, тебе не доводилось переживать нечто подобное? Впрочем, зачем эти риторические вопросы - я еще не договрил до конца. Между первым июня и 25-м августа прошло все лето этого проклятого года. И вот теперь очень важно. Смотри сама. 1 июня у меня появилось нечто свинцовое и тяжелое, как грозовое облако не имеющее названия, но тебя тогда не было. А вот 25 августа ты уже появилась в моей жизни и то темное, непонятное и пугающее, что опутывало меня раньше 1-го июня обрело четкую и ясную словесную оболочку предчувствия - Я скоро умру. Конечно, ты здесь ни при чем - имеется лишь чистое совпадение, подумаешь, первого июня дождя не было, а вот 25 августа, поди ж ты! пошел снег. Все это можно рассматривать не более как фантазии слегка ушибленного человека. Но вот слегка ли? Может быть, крепко, очень крепко прибитого? Может быть, безнадежно .банутого? Я не знаю и от этого незнания мне не лучше. Ну, откуда взялась эта ахинея, что я, дескать, скоро умру. Во-первых таких пророков в отношении самих себя на белом свете единицы, а болтунов, трепачей и бахвалов - море. Во-вторых, у меня ничего не болит, я абсолютно здоров - и это сейчас, через два или сколько там месяцев после предсказания. Вполне возможно, что я проживу и еще и даже не два-три года. Тогда откуда же взялась вся эта чертовщина, тяга к дневникам, которые заканчиваются в два дня, к предсказаниям подобно черным призракам из печной трубы тающим в голубизне ясного неба, к припадкам, где я корчусь на веревке опускаемой в бездонное подземелье? Нет, я хочу это знать и я это узнаю. Вот так у меня и возникла мысль, что ты можешь мне помочь и оформилась она в предложение, которое я намерен тебе выложить. Почему бы нам с тобой не рассказать о том, что с нами случилось в этой жизни, начиная с того времени как нас растащило в разные стороны в 1972 году и вплоть до сегодняшнего дня. Я уже приблизительно прикинул, как это будет выглядеть. Рассказывать мы будем по наиболее крупным кускам, памятным датам, несчастным и знаменательным годам, и может быть, по минутам, которые длятся вечность. Порядок повествования может быть совершенно произвольным, можно начинать с конца, с середины, откуда хочешь. Я уже кое-что знаю о тебе и это кое-что, как захватывающая книга, к которой я готов приникнуть без остатка, с головой и всеми потрохами, я уже знаю, что для меня это будет как впервые нюхнуть кокаинчику на старости лет. С другой стороны твердо обещаю, что все, о чем расскажу я, не покажется скучным, как не показался тебе скучным экзамен у профессора Грхнёва, помнишь такого? Пока я тебе рассказываю я твердо уверен - я узнаю о себе нечто новое и многие мои сегодняшние проблемы отпадут сами собой, как лоскуты старой кожи. И еще одно: я не сомневаюсь - пока будут эти рассказы "Шахерезады", как я их называю, где в этой роли мы будем выступать попеременно - я не умру. С другой стороны, все это, конечно, будет немного смахивать на группы поддержки, как это часто показывают в американских фильмах, когда пяток психов собираются вокруг самого важного и ученого шизофреника, чтобы рассказывать побасенки из своей биографии. Меня эта аналогия сильно смущает, надо сказать, поэтому мы будем , нам просто придется перемежать рассказы с разговорами о насущных проблемах и о том, что нас окружает на сегодняшний день. У тебя дома наверняка есть немало такого, что подлежит ремонту и приведению в порядок - у меня, в свою очередь, наклевываются разные юридические казусы - бартер услуг вполне приемлем, как мне кажется, и с твоей стороны, тем более, что ты сама назвалась груздем. И еще одно - вполне возможно, что ты еще не готова к мемуарам, так сказать, и я догадываюсь, что мне все это нужно больше чем тебе, поэтому может быть, это все-таки не предложение, а просьба о помощи или что-то в этом роде. Вот теперь я все сказал. Я не требую никакого немедленного ответа и мы сейчас же можем поговорить о чем-нибудь другом, бог с ними, с ответами - мне и так все будет ясно. "

Так я представлял себе нашу встречу и, наверное, она что-нибудь мне ответила или спросила еще чего-то - все равно: с души у меня бы свалился еще один шматок, поедающих ее червей.

О, Великое! Как она нужна была мне в качестве немого слушателя или глухого рассказчика! Нет, я ни за что бы не сказал ей в этот раз, и не осмелился бы спросить, почему в свои второй приход я так возбудился, когда вдруг ни с того ни с сего она рассказала мне целую и очень важную главу своей жизни, как она догадалась, что именно об этом я и собираюсь ее просить, откуда она знала, что все предстоящие наши встречи для меня лишь ожидание подходящего момента, чтобы выложить перед нею это свое предложение, да, может быть, и выкладывать ничего не надо, потому что взаимопонимание между нами полное и она все знает, как она смогла предвосхитить то, что мне предстояло, и как плавно и легко, обошла отказ, которого я боялся. И вот сейчас, когда все это было: и умопомрачительное взаимопонимание в одно касание и боль от пережитого и рассказанного и радость, оттого что эта боль ушла, и мое участие к ней и ее прозорливость и тончайшее чувство такта - и вот ее нет и уже никогда не будет - в голове не умещается! Она же не умерла, не погибла?

Разве такое бывает? Что же все-таки я сделал такого, ведь, наверняка, в том, что ее нет, есть и моя вина? Где же она? В чем? Вот сейчас взять бы трубку и позвонить и спросить напрямик, только почему напрямик? а до этого что? все наискосок было? И куда звонить, все телефоны и адреса уже оборваны и отрезаны. Дома я уже заглядывал в громадный справочник домашних телефонов по Нижнему Новгороду, но телефона Ольги Николаевны по ул. Веденяпина не нашел. Все! Все! Хватит терзать себя'Пора выкинуть из головы всю эту галиматью! Надо забыть!

Снова, в который раз, пожаловался Тимофееву. Он сказал, что я дурак, (а кто сомневался? ), что надо было не рвать телефоны, а отдать ему адрес Ольги, потому что вся эта дурацкая история уже начала задевать за живое его самого и он, по крайности, не только бы вернул бумаги, которые я ей отдал, но и сказал бы мне, гожусь ли я в литераторы или нет, (а я сомневался? ). Большому дураку, как говаривал Александр Сергеевич, только и нужно маленькое везение, чтобы стать классиком. Лавры писателя меня, между прочим, никогда не прельщали - я уже давно испытал и знал на себе, что такое страх перед чистым листом бумаги: эта гадость куда хуже и противнее того, что чувствует актер перед выходом на сцену, да и вообще ни с чем не сравнима. Нет, меня больше устроило, если бы я мог своей решимостью и волей вернуть хоть толику от того, что уже потеряно и, скоpee всего, навеки.

He знаю, что там дотошные люди болтают насчет клинической смерти и света в конце длинного тоннеля, но когда мне было лет 10-12 я оказался каким-то образом, наверное, вместе с дворовыми пацанами на станции "Водник". Да, тогда именно так и называлась - станция, а не плавательный бассейн и находилась она возле единственного тогда канавинского моста через Оку почти напротив завода "Ротор", которого давным-давно нет и если бы я не работал там учеником токаря сразу после десятого класса можно было бы сказать вообще никогда не существовало.

Станция представляла собой четырехугольник из понтонов, застланных досками, с одной стороны которого находился пристрой для администрации, склада и раздевалки всякого спортивного народа, а с другой стояла двухэтажная, а может быть трехэтажная вышка для прыжков в воду. Мальчишек, мужиков и пловцов было довольно много, пускали туда свободно, а плавать я не умел, хотя с тех пор более любимого занятия у меня как будто и нет. Короче говоря, стоял я под вышкой, глядел на всю эту публику, которая барахталась в воде и изнывал от черной зависти. Мне казалось, что плавать это так просто, что и учиться ничему не надо - махай себе руками, да дрыгай ногами и плыви хоть наперегонки. Действительно, одни из них, надув щеки, подгребали под себя по-собачьи и что есть мочи бултыхали ногами, так что брызги летели во все стороны, другие со всего маху или разбегу ухались в воду с высоких бортиков, так что с задницы моментально сплывали знаменитые серые и черные семейные трусы, которые пловцы торопились натянуть обратно подальше от смеху и конфузу, а затем важными саженками, вертя башкой из стороны в сторону, двигались к противоположному борту, были и такие, которые красиво разводили вокруг себя руками и дрыгнув разок ногами по-лягушечьи, рассекали лбом и носом воду, что мне казалвсь примитивом проще некуда и в те времена называлось брассом, не помню только кроля, а баттерфляй появится значительно позднее, ну и наконец, видел я всякие там фокусы на спине или на боку. Никто меня не подзадоривал, никто не толкал, слова не сказал и не помню, где же были ребята, с которыми я туда пришел. Но только смотрел, смотрел я на плывущих, которым было видимо, так приятно, так хорошо, что взял и снял штанишки, да никому ничего не сказав и рухнул в воду тут же под вышкой, точно так же , как мне казалось, разводя вокруг руками и не забывая дрыгать ногами. Тонул я так же простодушно и тихо, как и плыл, и плавание это было весьма коротким. Я не кричал, не звал на помощь, я терпеливо глотал воду, разводил руками и даже доплыл до бокового бортика, цепляя и соскребая с самых нижних досок зеленую тину в безнадежней попытке хоть за что-то уцепиться. В мозгу очень подробно и отчетливо вспыхнул заключительный титр из довоеных кинофильмов, когда на фоне идеально черного экрана с декоративными завитушками по углам сверкнула очень красиво исполненная витиеватая надпись "КОНЕЦ" и в это время какой-то парень, лежа на животе поверх настила, перегнулся и схватил меня за руку, все еще соскребавшую водоросли. Когда меня подняли наверх у меня было такое чувство, что я вешу две тонны и меня, видимо, еще некоторое время выворачивало от воды, которая уже попала в легкие. С тех пор я научился плавать, полюбил воду и в будущей жизни мечтал бы поплавать и побыть ньюфаундлендом. Эта собачка никогда никого не убьёт, а я в той будущей или прошлой жизни больше всего боюсь оказаться убийцей - честное слово.

Слушай, может я немного повредился в уме? 3ачем я все это рассказываю ? Какой в этом смысл? И главное, не выдумка ли все это? Уж очень похоже, особенно про заключительный кадр с завитушками по углам. Может, это для красоты придумано, может, и было чего-то похожее на надпись, хотя и это отрыгивается выдумкой. Одним словом - я в полной растерянности, потому что плавать, скорее всего, меня научил мой родной брат Гена, старше меня на 9 лет и значит, всей этой конструкции доверять нельзя - ее просто не существовало, а станция "Водник" - это слепок и проекция чьего-то рассказа, чьей-то чужой жизни. Но, если это было не со мной, то кроме этого эпизода остаются какие-то действительно жалкие клочки детства: вот война и две здоровые девки тащат меня в кошолке на базар, вот война и мы с каким-то другим мальчонкой сидим на подоконнике в полуподвале и смотрим, как далеко-далеко где-то на автозаводе скрещиваются лучи прожекторов, поймавших самолет, и глухо бухают зенитки, вот война и из подвала, где мы жили с матерью после того как отца отправили на войну с Японией, выходит военный, наверное, любовник матери и на пороге перезаряжает пистолет,поскольку вечер и на улицах нашего города шалят бандиты, вот возвращается с войны отец, живой и невредимый и у нас в подвале появляется на буфете китайский болванчик, которого позднее крадут маляры, вот я лежу в бреду с крупозным воспалением легких, от которого погибли все мои маленькие братики и сестрички, и вижу как в углах нашей землянки быстро-быстро летают по проводам маленькие самолетики, первый послевоенный год и немец на площади Горького жует булку с маргарином, сидя на приступках почтамта, хоронят большого военоначальника в саду возле нынешней телевышки, оглушительно бьют пушки, салютуя почести погибшему воину и с неба почему-то падают обгорелые чулки с фабрики Клары Цеткин, которыми, наверное, запыживали орудия и, может быть, последняя серая, как и все эти далекие воспоминания, картинка - я на улице Большая Покровская бегу навстречу маме и кричу: "Мама! Я здесь! " и меня сшибает велосипедист. Наверное, все это и есть прошлое, которое называется так просто потому что даже мои старые мозги не могут выбросить весь этот хлам и мусор из памяти.

Сколько бы кругом не говорили и как бы мне не твердили, что без прошлого нет ни настоящего ни будущего, мне все кажется, что все это случилось не со мной, а с кем это было мне все равно, меня это не трогает - я не растрогаюсь и не заплачу, потому что у меня нет прошлого.

Вот и сейчас на исходе второго месяца, мне все больше кажется, что все это мне померещилось, что я все придумал, вот тоска смертная точно была, но надежды на избавление от Нее не появлялось ни на миг, недаром Тимоша сказал: "Не поверю, пока не увижу Её собственными глазами. "

Уж он-то знал, какой я выдумщик и фантазер, как я могу придумать болячки там, где их никогда и не было. "А как же мои записки, Тимоша? Я не могу их вернуть. Если она не повязана этими записками, я не знаю что и думать или их тоже нет и никогда не бывало, или человек, которому я их отдал, оказался не совсем порядочный или что-то точно с ним случилось или я такая мелкая и никчемная тварь, что со мною можно не считаться, почему бы ей просто не скомкать и выбросить тот клочок бумаги, который я сунул в дверцу автомобиля перед моим домом? "

"Ну, она, наверное, решила сначала взглянуть на тебя, а потом уж и выбросить", - сказал Тимоша.

"Меня это мало утешает. А кто ее тащил за язык назваться моим адвокатом? Кто с первой минуты встречи начал врать и оправдываться, что вот, дескать, должна мне тысячу рублей и скоро, совсем скоро вернет ее? Выходит, она бросила мне кость, осчастливила своим присутствием и взаимопониманием, а затем дай бог ноги? "

Все эти вопросы темным и отвратительным клубком пустившие метастазы на дне моего сознания стали чем-то вроде привычного убежища на ночь, когда они прежде чем заснуть каруселью проворачивались у меня в голове. Однако, время шло, боль притупилась, я мог целыми днями спокойно работать, не ожидая звонков по телефону или в дверь, с моей стороны все связи с нею были оборваны, осталось только забыть всю историю, но она, черт бы ее побрал, упорно не желала забываться.

В делах у меня образовался промежуток, который я по обыкновению использовал для того, чтобы привести свое рабочее место да и всю мастерскую в порядок: расставить по местам инструменты, беспорядочной грудой валявшиеся по правую руку, убрать приборы, рассовать по ящикам различные снадобья и зелья, соскоблить со стола брызги оловянного припоя и выкинуть в корзину накопившийся мусор. Прямо перед моими глазами находится металлический козырек, закрывающий глаза от лампы дневного света, а на нем во всю его длину, прикрепленные канцелярскими скрепками, множество визиток с телефонами клиентов, объявлений, которые я время от времени подавал в газету "Из рук в руки", годичных календариков, где я продолжал плюсиками и иксиками уже третий год отмечать свои взлеты и падения, важнейших напоминаний, чего мне надо и не надо сделать, и, наконец, листков из оргнабора, на которых я писал расписки на взятые в ремонт вещи и записывал телефоны клиентов. Пора было навести порядок и здесь, оставить существенное и выбросить текучку.

Просматривая эти листки, я наткнулся на запись, которая ударила меня по голове точно пыльным мешком. Там были сотовый и домашний телефоны, а также адрес Ольги Веденеевой. Я был абсолютно уверен, что после того как перенес эти записи с бумаги на свой мобильный телефон, я их выбросил. С полчаса или около того я сидел, не шевелясь, в каком-то отупении. Значит, все, и прежде всего мои терзания, мои страсти вернулись снова? Выходит, мне это не приснилось, вот она - достаточно поднести руку к телефону, и нет больше никаких вопросов? Мобильник в наши времена это не просто телефон, это самый настоящий клон своего абонента, виртуальное доказательство его существования. Есть у тебя вопросы решай! и никаких проблем!

Не помню и не верю, чтобы я так злился, когда еще через час я как лунатик, поднялся с места, прошел в ванную, разорвал записку в мелкие клочки и спустил в унитаз. Нате вам! Раз! И снова нет никакой истории, никакой Ольги и слава богу, что память существует для реальных людей и нет в ней места для клонированных баб и виртуальных приВедений. Правда, еще через час я понял, что из нее, из этой самой памяти ничем и никогда больше не вытравишь ул. Веденяпина, д. 115, кв. 45 - запись,какую я запомнил навек пока рвал бумажку и это было до того плохо, что я поставил косой крестик в своем календарике. Гиря на веревочке снова качнулась и еще ударила меня по лбу. Снова мы с вами вместе, в той же самой глубокой луже. Но теперь, по крайней мере, я точно знал, что буду иметь ответы на вопросы, от которых так старался избавиться. Веденяпины, Веденеевы - никуда не уйдут и не спрячутся - их достанет тот же Тимофеев рано или поздно и он сам вызвался - я не просил.

Снова я ворочался по ночам, пытаясь уснуть, без конца перебирая в голове слова, ситуации и минуты, когда и как Тимоша выложит это ей, да и есть ли она, застанет ли он ее дома и как мне быть от всего этого как бы в стороне и знать все, что там произошло. А вдруг все можно решить и без Тимоши, без Автозавода у черта на куличиках, зачем привлекать человека? бог с ними, с этими записками, переживем как-нибудь без них, главное знать почему? как можно?

Давно уже шел паскудный и дрянной ноябрь, но зима и не думала о своем приходе, иногда ударяла пасмурная оттепель и в лесах, спутав все времена и сезоны, снова росли грибы, а на деревьях набухали почки, продолжалось похожее на агонию прерывистое дыхание природы и вот однажды в пятницу я проснулся в пять часов утра с ощущением: " Я все понял! Все знаю! "

Она не пришла и никогда не придет! , - потому что у нее есть экстрасенс, или маг или колдун - и этот самый колдун прямым текстом категорически запретил ей общение со мною! Подобно гениальному озарению эта мысль пришла ко мне из глубины ночи и сна, где я трудолюбиво отыскивал формулу своей неудачи также, как делали это великие ученые. Ах, какая это красивая была формула! Конечно, этим чародеем вряд ли был академик Норбеков и платить ему помесячно было наверное, дороговато даже для нее, но этот нижегородский колдун или экстрасенс или как там его? сразу и совершенно правильно смикитил, что я со своим вольнодумством и дикими фантазиями представляю реальную угрозу для его ежемесячных накоплений и как только она раскрыла рот, чтобы выдать мое имя и краткую справку, сразу же усек исходящую от меня ауру и биополе, на котором паслись тянущиеся в ее сторону злобные щупальцы моих истинных намерений. Теперь у меня была версия с большой буквы, теперь мне стало легко и ясно, я встал с кровати и два часа, пока не поднялась жена, прокантовался на кухне в трусах, в майке и легком ознобе от восхищения собственным открытием. Это было, как говорит моя супруга, что-то с чем-то. Меня нисколько не сумутило, а наоборот, порадовало на первых порах, что по этой версии Ольга, которую я как будто знал вот уже скоро сорок лет, выходила дурой необыкновенной, а я на ее фоне и в рамках той же самой версии красовался важным злодеем, типа Фальстафа или на худой конец героем, которого невинно опорочили, прямо сказать, обосрали и вот меня вывели в трусах и майке на чистую воду. Я с удовольствием представлял, как мы с ней встречаемся когда-нибудь и где-нибудь в автомобильной пробке и я небрежно бросаю из окна своего форда: "Но я же не знал, что ты - дура набитая. "

Да, я понимал, что у этой версии были слабые места, но она на сегодняшний день была единственной и целиком захватила мое воображение. Оставалось только проверить ее и, может быть, скорректировать в ту или иную сторону, и мне уже не терпелось сделать это. Но на ком проверить? Для этого годилась только женщина, причем не просто умная женщина, но такая, которая сама могла бы родить догадку и выдвинуть собственную версию, после того как я во всех деталях расскажу все обстоятельства исчезновения, как бы ее обозвать словами милицейского протокола, хотя причем здесь милиция? и вообще, она никуда не исчезала, а если и появлялась, то никто, кроме меня, этого не видел - итак версию чего же надо выдвинуть? версию моей неудачи! Одну из них, банальную уже озвучил Тимоша - у нее был любовник или муж и времени в обрез, чтобы потратить его еще на что-то и кого-то. Меня это объяснение не устраивало не потому, что на ее руках не было обручального кольца и она не производила вида замужней женщины и даже что от нее не исходили запахи мужских гормонов, а, потому что любую причину и объяснение следовало искать не снаружи а во мне. Это была моя потеря, а не ее исчезновение.

Более всего мне хотелось, чтобы меня выслушала Тата, жена моего друга. Она действительно умела слушать людей и научилась этому задолго, лет за 30 до того, как стала общаться с ними, будучи крайне замкнутым и стеснительным человеком. Но однажды она, как и я в свое время, заметила странную вещь: чем больше о себе правды говоришь, тем меньше верят тебе люди, а уж когда вывернешься наизнанку и выложишь о себе всю подноготную, становишься совсем невидимой и о тебе скажут: "0й, да она все врет! " Но именно по этой странной логике Татьяна, да и ее муженек, знавшие обо мне всю подноготную, конечно же, грязь считали, что я не являюсь, а что-то из себя изображаю, не тот, за кого себя выдаю и прочая, прочая, так что все это меня удерживало от того, чтобы пойти к ней. Нет , Татьяне рассказывать нельзя.

На работе я дождался 10 часов и, очертя голову, позвонил Нине Васильевне,моей доброй знакомой.

"Нина Васильевна, добрый день, это ваш мастер говорит. "

"А! Виталий Сергеевич? Рада вас слышать. Здравствуйте. "

"Нина Васильевна, как ваши дела? Давненько я вас не видел. Когда вы с дачи вернулись? "

"Да месяц назад последнюю банку с грибами и с яблоками закатала, хоть и надоело, а надо. "

"Верно, моя Нина Васильевна тоже охала и ахала - столько грибов и яблок, да еще соседи натаскали, девать некуда. "

"Год на год не приходится, а в прошлом году, сами помните, в лесу и в саду делать было нечего. "

"Точно, точно. Нина Васильевна, у меня к вам очень необычное предложение, не знаю, как и начать-то. "

"Да? А что такое? Что-нибудь случилось? Говорите. "

"Да нет. Ничего особенного не случилось, просто я хотел, чтобы вы выслушали от меня одну историю, а потом высказали свое мнение или может быть, рассказали свою историю. "

"Какую историю? Трагическую? "

"Нет, Нина Васильевна, не совсем и даже вряд ли драматическую, но одно обещаю твердо - она будет интересной и занимательной, об этом я позабочусь и рассказывать я буду не без тайного умысла, конечно. "

"Ах, у вас есть еще какие-то умыслы - Виталий Сергеевич, я начинаю побаиваться."

"Нет, нет, вам не следует беспокоиться, мои умыслы, если их таковыми можно назвать, никоим образом вас не задевают. "

"Слава богу, что это так, да и, думаю, не похожи вы, Виталий Сергеевич, на человека, который может замыслить что-нибудь плохое. "

"А вот тут, Нина Васильевна, мне придется вас разочаровать. Я могу быть интриганом, да еще каким, второго такого поискать надо. Но это, сами понимаете - совсем отдельная тема, может быть, на будущее. "

Мы договорились, что у нас есть и чисто практические дела по наладке и настройке телевизоров - она жила в весьма богато обставленной квартире и условились встретиться через неделю часа в два, чтобы успеть наговориться до прихода внучки и дочери, а я уже после того как положил трубку, подумал, что хватил лишку, когда заикнулся про свои способности интригана.

Это была та самая подноготная грязь, которую я стыдился показать или открыть кому бы то ни было, случай, происшествие, история, от которой я внутренне ежимался, если, как сейчас вспоминал ее. Это был, наверное, самый гадкий поступок в моей жизни. Я никому никогда не рассказывал о нем и вот сейчас решился, наболело, я должен тебе рассказать.

Где-то в 73 - 74 - очень многие нити тянутся у меня к этим годам- я жил в Старом Петергофе под Петербургом и там в аспирантской общаге на ул. Степана Халтурина подружился с Николаем Гущиным, который проходил у мёня под кличкой "мой любимый Николя. " В Петербургском университете я занимался зарубежной литературой, а Николя копал там же какие-то суффиксы и префиксы в корнях русского языка.

Однажды летом Николя предложил поехать позагорать на побережье Финского залива. Собственно говоря, Старый Петергоф тоже находится на побережье этого залива или рядом с ним, так что и ехать никуда не надо, но Николя сказал, что он спланировал эту поездку вместе с девочками из института им. Герцена, которых он наклеил в Публичной Библиотеке, а они захотели поехать на Выборгскую сторону. Договорились встретиться на Финском вокзале и Николя указал не только место встречи и время отхода электрички, но подробно описал, как он сказал "на всякий случай", внешность девочек, с которыми мне предстояло познакомиться.

Страдая пунктуальностью, я пришел первый и долго не мог оправиться от сюрприза - девочек оказалось целых пять штук! и одну из них как выяснилось впоследствии, действительно звали Алла Штука! и приехала она на Финский вокзал или в Петербург прямо из, ей богу не вру, Канады! Второй сюрприз был для меня нокдауном, куда хуже первого - Николя попросту не пришел. Если бы я мог провалиться на месте, я бы так и сделал, но деваться мне было некуда и мы поехали вшестером. Надо было громко чертыхаться и проклинать "моего любимого" на все корки, но я просто не догадался до этого, хотя в моей ситуации это был единственный способ, как вместе с паром выпустить все остальные эмоции по поводу неслыханного предательства, а еще называется, друга.

Однако, девочки, как будто, поняли мое состояние и тактично избегали в открытую потешаться надо мной, отложив, быть может, это занятие на потом. Так или иначе, но до конца поездки я, как мне казалось держал нелегкий экзамен и, несмотря на трудности, даже как будто справился. Ко всему прочему и день-то вышел каким-то и не пасмурным и не солнечным, когда, через полтора часа мы вышли на пляж в районе богатых дач.

Дул легкий ветерок, приличной высоты волны набегали на песок и из всей шестерки купался я один в прохладной воде Северного моря, перемешанной с мутным течением Невы. Девочки, среди которых были цыпочки даже "очень-очень" ничего, пытались загорать, мочили ноги, закусывали, читали, а потом мы все вместе играли в волейбол.

Лучше всех принимала подачи, даже самые сильные Тая, как звали одну из девушек. При всей ее неволейбольной комплекции в ее обработке мяча и подачах чувствовалась техника и опыт, которые, как оказалось позднее, пришли из волейбольных студенческих чемпионатов. Я со своим баскетбольным ростом играл в волейбол весьма посредственно - недостаток реакции, прыгучести и спортивной злости давно положили конец моим амбициям во всех играх, за исключением, пожалуй, шахмат, а на Таю было просто приятно смотреть, как она играет. Благодаря мячу мы не замерзли и продержались на пляже до пяти часов вечера. На снимке, который я сделал перед отъездом, построив девушек на самой кромке волны против солнца слева стоит, грациозно вскинув руку, Алла Штука, Канада, затем улыбающаяся и смешливая биологиня Зина из Литвы, далее две прелестные штучки, бывшие мне не по зубам и бесследно исчезнувшие из поля зрения и памяти, и справа замыкала ряд моя Тая из Павлодара, не знаю как сейчас он называется в Казахстане.

Ну, моя Тая - это, пожалуй, круто, потому что именно она положила на меня глаз а я не возражал. Однако, после этой поездки я надолго застрял в этом цветнике, каким было женское общежитие герценовского института и ни разу даже не отлаял Николя, за то что он бросил товарища в этот самый цветник. Мы повадились ходить туда вдвоем с мордвином Колей Дюдяевым и Коля по уговору запал на биологиню Зину, которая в герценовских лабораториях разводила дроздрофилл, бывших, как она говорила, идеальным материалом для раскрытия генетических ходов или кодов. Коля чувствовал себя в этой оранжереее, как в своем огороде где-нибудь под Сызранью и даже вознамерился притащить сюда на помощь в обработке овощей своего приятеля Ваню Чучаева, но здесь уж я как первопроходец возмутился и запретил разводить розочки мордвою. Раз в две или три недели мы с Колей затаривались в ближайшем гастрономе бутылками с барматухой, деликатесами и отправлялись поливать клумбочки, полоть помидорчики и щупать свеженькие огурчики. Вот так и получилось, что я вышел на Валечку Фна-Фна. У нее был весьма курьезный и заметный недостаток - Валечка с трудом выговаривала слова, начинавшиеся со свистящих, зудящих и взрывчатых согласных и на свою беду никогда не занималась с логопедом, ну а в остальном была из разряда "очень даже ничего. " Кроме меня никто не называл ее Валечкой, а Фна-Фна я называл ее только за глаза разумеется и, думаю, вообще про себя. Она меня с любопытством спрашивала - нет она не возражает - но почему Валечка? и каждый раз я со смущенной улыбкой отнекивался. Ну, не мог я, хоть убей, ни привести ни объяснить аналогию, которая каждый раз упрямо лезла в мою глупую голову. Аналогия эта бесцеремонно сводила образ Валечки с криминальным шансоном, слышанным в далеком детстве, настолько далеком, что сейчас от этой блатной песни оставались одни клочки с необыкновенно яркими и цветными деталями:

Я встретил Валечку на чудной вечериночке

Вокруг нее вились блатные пареньки

Глазенки карие и желтые ботиночки

Зажгли в душе моей бенгальские огни

А там гитара, мандолина, балалаечка

Фокстрот ударили и ноги в переплет

Я обнял Валечку чуть-чуть пониже талии

И грудь упругая колышется вперед

А время позднее - домой пора отваливать

Сестричка Валина зовет ее домой

Но не уйти невинной Вале с вечериночки

Шептал я: "Валечка, останемся со мной! "

А дальше в памяти остались только перлы:

бюстгальтер шелковый зубами перегрыз. . . . .

. . . . кровать двуспальная под тяжестью качалася

И тело Валечки я до утра терзал. . . .

Если я временами и подшучивал над Валечкой, то делал это весьма, как мне казалось, деликатно и тонко, чтобы не только не рассердить Валечку, которая, конечно же, почуяла под этими смешками и подтруниванием настоящий мужской интерес, но чтобы не заметили и другие девочки, особенно, Тая. Хотя мы с Колей Дюдяевым один или два раза даже оставались на ночлег с Таей и Зиной, но дальше дружбы с Таей у меня дело не двигалась, хотя она со своей стороны ждала, может быть, и большего. Это был тот самый случай, когда ОН существовал как бы сам по себе никак не мешая мне, то есть моим ногам, рукам и голове выделывать, чего им хочется ни во что не вмешиваясь и никуда не суяси. Но вот Валечка - совсем иное дело - ничего не помню насчет бенгальских огней в душе моей, но ее ОН желал точно. Один раз Валечка вместе с другими девочками даже приехала в гости ко мне и Коле Дюдяеву в Старый Петергоф и один раз мне удалось затащить Валечку на джазовый концерт, причем Валечка сидела в зале где-то отдельно от меня. А дальше и случилось то, что должно было случиться и что мне так не хочется вспоминать.

Как-то раз Зина, закрепленная за Колей Дюдяевым, мимоходом и со своими обычными смешками проговорилась мне, как веселилась Валечка Фна-Фна, когда в кругу девочек, где была и Тая, рассказывала каким козликом скачет вокруг нее Виталий Сергеевич. Все сразу стало на свои места и я разозлился не на шутку, потому что все это было очень похоже на правду, а правду мы не любим. Я очень долго думал, размышлял, изобретал и в конце концов сморозил эту чудовищную глупость, которой понадеялся расплатиться с Валечкой за зря потраченное на нее время, за мои усилия и похотения.

Встретив Валечку где-то через месяц в Публичке и заготовив заранее немногие известные мне позы и репризы провинциального актеришки, я завел с ней разговор, тщательно продуманный во всех деталях. Для начала и это было нетрудно я весьма натурально обрадовался встрече после долгой разлуки, давая понять, что ничего не знаю и не слышал, а Валечке, так я продолжал называть ее, дай бог, только добра. Понемногу выяснилось, что разговор затягивается, я почувствовал, что зацепил Валечку и она сама предложила продолжить его за стенами библиотеки на улице. А дальше пошло явление Чацкого в третьем действии, когда я надев на себя умный вид и соответствующую теме немного грустную личину, поведал Валечке, что искренне ей сопереживаю и сочувствую, так как она оказалась среди людей, недостойных такого чувствительного и благородного сердца как Валечка. Я чуть ли не по бумажке заучивал лесть, чтобы не переборщить и умолял Валечку, упаси боже! , не пытать своих подруг вопросами, неужели они могли так оговориться, что она "последняя стерва у них в общаге и здесь в Ленинграде за два года два аборта" - все это шло от меня прямым текстом а по лицу я уже видел, что попал в яблочко - нет она не плакала, но разговор независимо от меня как-то быстро свернулся и она распрощалась со мной, хоть я и умолял, навсегда.

Конечно, Валечка не сдержалась и не только выдала подругам по полной программе все что она о них думает, но и переехала в другое общежитие, а мне не пришлось пожинать лавры, потому что никакого удовлетворения от своей мести я не получил, наоборот, чувствуя, что это не месть, а самая настоящая пакость, особенно, когда я в последний раз явился в герценовскую общагу и не мог взглянуть Тае, бесконечно доброму человеку в глаза, словно оплевал и предал ее в угоду своей досаде и злости на Валечку, но и это было паскудное оправдание. Возвращаться более к своей блевотине я не захвтел и, оставив там Колю Дюдяева, сам закрыл себе дорогу туда.

И хоть теперь через много лет я додумался до того, что между нами, то есть между мужиками и бабами, бывает абсолютно все: и убийство и роды, и предательство и верность, и подлость и любовь и все это нельзя назвать ни плохо ни хорошо, а просто жизнью, в отличие от людей с одинаковыми гениталиями, к которым только и применимы эти слова, эта брань и эта хвала, добро и зло: Каин? А где твой брат, Авель? - не могу я простить себе Таю.

И еще мне приходит в голову, что я плохо понимаю женщин и это мучит меня, хотя в будущей жизни я бы не отказался родиться, если уж придется бабой - ладно, так и быть, сукой, - но нет,нет - лишь бы не убийцей.

Может быть поэтому, мне и приспичило рассказать всю эту историю как я потерял Ольгу, Нине Васильевне и спросить ее, что она думает по поводу моего открытия.

Нина Васильевна впервые возникла в качестве моего клиента. Она принесла в ремонт то ли фотоаппарат то ли еще какую-то игрушку и мы разговорились. Вида она была весьма респектабельного, одета в богатую доху или манто и, наверное, моложе Ольги года на два. Выяснилось, что она живет в верхней части города недалеко от меня на ул. Алексеевской. Потом мне пришлось быть у нее на квартире, где она жила с дочерью и внучкой, роскошная обстановка, паркет, четыре комнаты, дорогая аппаратура и ни одного мужика. Оказалось, что ее бывший муж - директор фабрики "Красный Швейник" - крупнейшего предприятия в городе, а дальше обычная история - молоденькая секретарша и так далее, муж оставляет все богачество и уходит из дома после долгих совместно прожитых лет с Ниной Васильевной. Черные волосы, крепкая фигура, прямая спина, тонкие черты лица, уже тронутого временем и родом она была из Красных Баков.

Ох, уж эти мне краснобаковские! На протяжении всей жизни в моей жилой зоне, в пределах досягаемости встречались мне выходцы из Красных Баков и каждый раз возникало ощущение, что я вижу редкостные экземпляры женского пола, хотя ничего выдающегося и примечательного на первый взгляд в них не имелось. Но некая общая не совсем счастливая судьба, тяготеющая к одиночеству, манера разговаривать, обилие поверхностных и ненужных знаний, признаки апломба на месте деловитости, энергии и ума, страх, как бы не подумали, что ты из села или поселка, а на склоне лет боязнь потерять, что имеешь, некая эмансипированность, незаметная в других женщинах и, наконец, даже один и тот же макияж делали их уникальными представителями особой породы.

Нина Васильевна не жалела черной краски и туши на обводку глаз и ресниц, так что в этой обводке и раскраске, также как у клоуна на арене, исчезали сами глаза - их цвет и настроение. Моя жена, Нина Васильевна, также несколько болезненно реагировавшая на мои очень редкие намеки на ее деревенское происхождение, как-то сказала, что точно так же красилась ее подруга по педагогическому институту - Женя Колосова и на следующий день после этого разговора взяла да разыскала свою подругу через 30 лет после того как она потерялись.

В те времена и я был знаком с Женей Колосовой, на которую обратил внимание благодаря краснобаковской фактуре и, как теперь это модно называть, менталитету. Моя Нина Васильевна сказала, что встреча с Женей Колосовой прошла у нее удачно, и несколько смущенно призналась мне, что, пожалуй, не будет настаивать на новой. Ее несколько сбила с толку забытая, а теперь уже старая деловитость, быстрота и напор давешной подруги и ее попытки вместе с искренним радушием продать ей кое-какие вещички из ее старого барахла .

Надо же! Моя краснобаковская Нина Васильевна тоже, как мне показалось, настойчиво и радушно приглашала меня к участию в неведомых финансовых фондах, а точнее призывала меня залечь маленьким кирпичиком в основании известной пирамиды навроде как у Мавроди. Сначала я отговаривался тем, что собираюсь проверить информацию об этих фондах через управляющего банком - сына моего Тимофеева, тянул время, надеясь, что Нина Васильевна забудет про свою инициативу, но, видимо, фонды давали совершенно роскошные обещания за привлечение любого нового клиента и поэтому Нина Васильевна взяла на себя труд напоминать мне до тех пор пока я, будучи окончательно припертым к стенке, не отказался. Если бы она спросила моего мнения или совета, я бы, конечно, ответил, что никогда не видел и не слышал ни одного человека, который разбогател бы, отдавая свои сбережения подобным фондам и пирамидам, а вот наоборот, увы, встречал и слышал многих. Однако, разубеждать человека, который не просто готовится выкинуть деньги на ветер, но уже сделал это, пожалуй, самый примитивный способ стать его врагом и недоброжелателем.

За исключением этого крошечного пунктика; который при желании можно было истолковать как попытку бескорыстной помощи ближнему, наши отношения с Ниной Васильевной не оставляли желать лучшего. Раза два или три она приходила ко мне в мастерскую и столько же я был у нее дома, настраивая телевизоры и ремонтируя светильники. За чаем или в промежутках мы вели обычные ни к чему не обязывающие разговоры людей, загруженных повседневной суетой.

Однако, когда подошла суббота, я почувствовал себя несколько неуютно, решившись опробовать на Нине Васильевне свою версию, почему исчезла и потерялась Ольга, потому что где-то в глубине души понимал, что тем самым делаю попытку с помощью одной бабы вышибить из нутра другую бабу. Но делать было нечего. Нина Васильевна уже ждала меня и переиначивать что-либо было поздно. Закончив работу в два часа, я купил четверку коньяка и отправился на встречу.

Меня ждал теплый прием с богатым кулинарным подтекстом из-за которого терялась или, временами, обрывалась нить моего рассказа, но получалось у меня более или менее связно, как будто я уже на ком-то тренировался. Я поставил единственное условие - рассказ должен быть интересным для моей слушательницы, поэтому я так часто спрашивал ее стоит ли мне продолжать, что Нина Васильевна, боюсь, заподозрила меня в каком то шантаже. Первая реакция с ее стороны последовала примерно через чао, когда после коньяка мы перешли на отличное домашнее винцо, а за ним последовало кофе, торты и домашняя выпечка. Нина Васильевна, признаться, сбила меня с толку и огорошила, спросив, почему в моем рассказе нигде не фигурирует моя жена. После того как я потратил немало из отведенного мне времени на объяснение того, что сердечная привязанность или как это там называется не имеет отношения к предмету моего рассказа и что любовная связь с Ольгой не входила в мои намерения, у меня появились первые сомнения, правильно ли меня понимают. В конце концов сомнения эти одержали верх и перешли в полное разочарование, которое мне пришлось скрыть, когда Нина Васильевна на исходе всей истории подвела резюме: "Виталий Сергесвич! Вот вы волнуетесь, переживаете, а она в это самое время кувыркается с кем-нибудь в постели! "

Нет, Нина Васильевна понимала меня совершенно адекватно, Если тебе, старому чертополоху, разрешили придти в гости к женщине, то будь добр - принеси не только коньяк, но и цветы, если ты, чувычка дряхлая, идешь общаться с женщиной, оставь у порога вместе с обувью весь тот мусор и пыль, которую вытряхнула в твою черепную коробку другая женщина, если ты, маразматик синюшный, собирался, как ты сам сказал, вышибить одной бабой другую, то и делай это без всяких дурацких вопросов, есть ли у той бабы колдун, маг и экстрасенс, который, якобы, запретил ей сношаться с тобою.

Мне ничего не оставалось делать, как посмеяться над самим собою. И вместе со смехом вдруг пришло облегчение - я снова высказался и снова добился своего. Боль утрат и потерь значительно притупилась, почти исчезла и снова всплывала лишь тогда, когда я случайно натыкался на оздоровительные курсы академика Норбекова, где слепой становился зрячим, а душевный калека непредсказуемым везунчиком. В конце концов я был жив, ощущение близкого конца куда-то исчезло вместе с приступами тоски и депрессии и начатый мною первого июня дневник так и остался на одном листке.

Но не ушло и никуда не делось горькое недоумение, вопрос "Почему? ", который я так неудачно пытался решить с Ниной Васильевной. Мы с ней остались добрыми знакомыми и она изредка спрашивала меня продолжается ли моя история. А я не мог избавиться от чувства, что она не закончилась. В голове прочно засел ее адрес и я не знал способа как вытравить его из памяти, а потом передал его Тимофееву, который сам вызвался разыскать ее, поговорить за жизнь и забрать у нее мои записки. Мне было важно, чтобы он задал ей вопрос "Почему" и не услышал лжи. Видеть ее я не хотел уже принципиально.

История продолжалась, потому что однажды в начале декабря мы с Тимошей поехали на автозавод. Нет, мы ехали не к Ольге Веденеевой, а к нашей общей знакомой, которая стригла на дому. Тимофеев познакомился и разговорился с ней в парикмахерской, потом привел ко мне с каким-то ремонтом, за который она расплатилась стрижкой - мне тоже понравилось, как она это делает, потом она уволилась и искала работу в другом месте и мы стали ее постояннными клиентами. Стригся я в отличие от моего друга очень редко, поэтому, когда мы выходили, я сказал Тимофееву, что второй такой случай представится не скоро и повез его на своем форде разыскивать Ольгу. Плутали мы достаточно долго, пока не подъехали к ее дому. Тимофеев, с удивлением признавшись, что он тоже почему-то помнит наизусть ее адрес, пошел к дому, а я остался в машине, приготовившись к долгому, может быть, ожиданию. Было воскрепенье, часов 12, с большой вероятностью он ее увидит.

Я стал мысленно представлять, как произойдет их встреча и снова на меня нахлынули все сомнения, сожаления, угрызения совести, страхи и прочие терзания, державшие меня в своем плену последние полгода. Почему я все-таки не пошел сам, а послал Тимошу? Что меня удерживало? Гордость? Мне нечем было гордиться. К тому же спрос - не грех. Я был даже готов извиниться перед ней за то, что вручил ей эти записки, тем самым как бы взяв в заложники обычную человеческую порядочность, которая, конечно же, присуща ей, как и другому нормальному человеку. Боязнь, что я услышу ложь? 0на умела говорить ее настолько убедительно, что эту ложь можно было ощутить позднее и тогда не оущутить, а вспомнить, как счастье, потому что счастье нельзя ощутить, испытать, отведать - его можно только вспомнить. Не она ли устами академика задавала мне риторические вопросы: "А что такое счастье? " и ждала, но не дождалась от него ответа, который я знал, ибо счастье - это редкое бытие в пространстве без времени. Постоянно это бытие доступно только даунам - дсу-дса-дсэ, а редко, к сожалению, всем без разбору - и страдальцам, и пьяницам, и наркоманам, и убийцам, людям ничтожным и возвышенным, было бы чем расплачиваться за него . Оно не похоже на радость, которую испытывает победитель, или мещанин, выигравший миллион, но в нем есть немало от радости, оно не чуждается удовольствия, потому что в нем море кайфа, и оно совсем не тянет, а нередко совсем обходится без веселья. В него нельзя погрузиться и окунуться, как в реку, по своей воле и желанию, как это делает индийский или русский йог, усевшись в позу лотоса и погружающийся в транс в тщетной надежде, что на него вместе с нирваной снизойдет еще и счастье, как это было в его воспоминаниях один-единственный раз. И тем не менее алкоголик, кусочком белого рафинада перебивающий жуткую зелень "Тройного одеколона" и наркоман, вкалывающий себе иглу на уровне передозировки, сделают это тысячи раз, чтобы, если уж не дождаться, то быть готовым к счастью. А сколько развелось, особенно в наши времена, толстяков, заплывших жиром самодовольства, или глупцов, таких как я, которые якобы знают, что такое счастье. Почти каждая вторая знаменитость, талант, рекордсмен и аферист в интервью по телевидению на широкую публику скромно признается: "3наете, я всю жизнь чувствовал себя счастливым человеком. "На самом деле из тех, кто искренне верил своим собственным словам, а не тому, что они были задуманы по чужому сценарию, большинство немедленно отправлялось топиться или вешаться, чтобы их подтвердить.

Ибо счастье - это сладкая ложь, кто же скажет тебе, что там было в действительности? Больше всего о нем знают люди, о которых сказано: "Счастливые часов не наблюдают", но сколько же часов надо ничего не наблюдать, чтобы придумать эту поговорку или присловье?

Я сам неоднократно бывал счастлив и в любви и в работе и в бытовых ситуациях и всегда осознавал это только впоследствии. Пару раз за жизнь я крупно напивался, не настолько впрочем, чтобы забыть все те мелкие и простительные глупости, которые говорил и делал в этом состоянии и еще я не мог забыть, почему и когда вдруг совершенно исчезало Время и само понятие о нем, а на его месте возникал такой оглушительный кайф, который не могла вышибить даже дикая головная боль на следующее утро и похмелье, когда я расплачивался за что-то не имеющее отношение ко времени.

Разве можно забыть тепло соснового леса и майской поляны, густо поросшей сочной зеленой травой, словно пухом лежащей между землей и нашими телами, а над нами высоко светят и подтанцовывают мириады звезд, и моя рука на лобке моей возлюбленной и больше ничего, и наш полет, наше парение в пространстве, лишенного времени, и ни капли вина. Вот первый и последний признак счастья: исчезновение чувства времени. Надо ли говорить о том, что она лечилась от цистита, а моя аденома, слава богу, не перешла в злокачественную опухоль пока? Да, мои дорогие, расплата это не признак, это всего лишь верный спутник счастья. Примерьте-ка все это на себе и, может быть, вы скажете лучше меня.

Как-то в бане я увидел на груди бывшего ЗК роскошную татуировку: "Нету в жизни счастья". Это совершенно верно. То есть, счастье конечно есть, но не в жизни, а в тех сферах сознания, которые соприкасаются с жизнью - во сне, воспоминаниях, в недолгой эйфории от победы и выигрыша и даже в том тоннеле, в конце которого яркий свет.

Пока я сидел в машине и ждал моего друга с отчетом о проделанной работе, время точно никуда не хотело исчезать и тянулось медленно, так что мне пришлось включить автомагнитолу. По ушам сразу ударил остервенелый и саднящий слух рок Юрия Лозы: "То-о-олько Ба-а-аба ЛЮ-у-ба! То-о-олько Ба-а-ба Лю-у-ба! Только Баба Люба понимает меня! "

А у меня соседка Люба Болочкова, 68 лет. Я зову ее просто Любка и надоела она мне хуже драной кошки. Любка живет за тонкой перегородкой из гипсокартона, которая отделяет мою мастерскую от ее квартиры. Каждый раз, когда она открывает своим ключом дверь в мастерскую , Любка раз в неделю делает у меня уборку за 150 рублей в месяц - я громко шепчу: "Пошла на ..й! Пошла на ..й! , стараясь чтобы слова не достигли ее слуха, а иногда она даже слышит, но делает вид, что ничего не слышала, а когда она все-таки входит, расплываюсь в широком оскале я говорю: "0й, бля..! Как я рад! Как я рад! Как давно тебя не было!

И Любка так же широко расплывается и хихикает. Так уже целых семь лет происходит почти каждодневный ритуал наших взаимных приветствий. Голова у ней совершенно белая с редкими завитушками, на лбу чёлка, маленькое личико все в мелких морщинах а за губами в оскале открываются ровные ряды розовых десен с изъеденным остовом желтых осколков зубов, на ногах черные дырявые рейтузы почти до грудей прикрывающие заметное выпуклое пузичко и очень осторожная походка человека, которого в любую минуту может качнуть в неизвестном направлении. Любка давно больна истерией, состоит на учете в психодиспансере и не лечится. Нет смысла - говорит она. Скоро помирать. Поэтому Любка иногда теряет равновесие и ее легко заносит в разные стороны, но любимая сторона - моя. На первых порах я с трудом выносил ее визиты, прятался по углам и в туалете, и все набирался духу, чтобы всерьез отправить ее куда подальше со своими разговорами и жалобами, но Любка оказалась настойчива и я в конце концов уступил, деваться некуда. Любка в одну минуту может и расхохотаться и разреветься, но и то и другое недолго, можно и потерпеть.

В этот раз она вошла с мрачным видом. "Сергеич, - сказала она и, качнувшись, едва не упала на меня, - скажи-ка мне, от меня говном не пахнет? "

Поджав губы и принюхавшись, я с важным видом надеваю на глаза лупу для рассматривания рентгеновских снимков и делаю окончательное заключение: "Любка, знаешь, если бы ты сейчас наложила полные рейтузы, я бы и тогда ничего не почувствовал, потому что у меня совсем нет нюху. "

Это была правда , в сравнении, конечно. В свое время будучи в Москве вместе со мною моя жена могла найти вход в метро по запаху за 100 метров от него, а поэт Климов в мою студенческую пору мог на нюх разыскать сухую корку ржаного хлеба, завалявшуюся в ящике стола в пустой избе, когда хотелось жрать, а до обеда было ещё далековато. Всех этих даров я был совершенно лишен, обладая внушительным как у Льва Толстого аппаратом для определения ароматов.

Любка еще раз обнюхала самое себя. Если ей казалось, что от нее пахнет, интересно, какую бы оценку она выставила бы себе по пятибалльной системе академика Норбекова. Я почти уверен, что 4 с плюсом, но надо перепровериться. Неделю назад ей поставили диагноз, который с Любкиной подачи я воспризвожу как мездранома, в операции отказали - "можешь не проснуться из наркоза"- и Любка изготовилась умирать, а поскольку перед смертью все "сёрут и мочатся, на то, тебе и обмывание, а меня-то кто омоет? ", Любка боялась признаков смерти, больше чем самой смерти и мазала свою старую задницу каким-то жутким кремом по рецепту и диагнозу.

Меня словно бы осенило и в следующий же раз, как она открыла дверь в мою квартиру, я не стал нашептывать "Пошла ты туда и сюда", а с порога заорал: "Любка! Уходи! От тебя смертью пахнет! "Как, - сказала Любка, -Как это? А я жива! "

"Ну, от тебя говном пахнет, -" сказал я не очень уверенно.

"Вот беда-то", - сказала Любка "Надо, видать, идти подмываться. "

"А сейчас? " - спросила она через полтора часа.

"Что ты? Что ты! " - замахал я руками. "Сейчас еще больше".

"Странно, - сказала Любка, - а я позвонила Гальке и она сказала, что он(это я! ) крем через прореху чует и двое штанов надела, неужто мне вместо крема и впрямь говна насовали? "

Я вновь потерпел поражение. Интересно получается: от одной старухи брыкаешься, брыкаешься и отбиться не можешь, а другая приходит с таким несчастным видом будто перед этим всю себя изнасиловала.

Именно такой вид был у Ольги, когда она появилась у меня в первый раз.

Тимофеев вышел из ее дома минут через сорок, когда я уже совсем собрался звонить ему по мобильнику.

"Дома ее нет , -сказал он. Я разговаривал с соседкой. Она живет одна. "

Меня все это не порадовало. Более того, может быть ее вообще нет в Нижнем Новгороде? Какой же я все-таки идиот! Сейчас бы Тимофеев набрал ее мобильный номер и все сразу бы встало на свои места. А следующего раза, когда мы с ним снова приедем сюда, пожалуй, и совсем не будет. История-то продолжается, но как-то совсем глупо и бестолково. А то что она живет одна я как-то и сам догадывался, без соседки.

"Ну, теперь хоть ты понял, что я не собираюсь кувыркаться с ней в постели, как выразилась бы краснобаковская, теперь-то ты веришь, что я не запал на нее и вообще не западло? " - спросил я его. Да она мне нравится, она мне симпатична, но мне просто обидно, что мною пренебрегли, что на меня пролетом насрали. И в который раз - вот досада! вот заноза! Ну какого черта она не выбросила эту мою дурацкую записку из машины? "

"Да я верю, - хмуро сказал Тимоша. А что толку? "

"Что толку, что толку? Надо найти ее, задать пару вопросов, забрать у ней мои рукописи, тоже какой дурак! а дальше делай с ней, что хочешь, только меня не впутывай. Ты хоть узнал у соседки номер ее домашнего телефона? "

"Она не знает. И телефон мне не нужен. Я хочу застать ее дома. "

"Ты - настоящий друг. Пользуйся моей добротой и разрешением. Надеюсь она тебе тоже понравится. "

Между тем, уже близился Новый Год. Уже оправился после тяжелой болезни белый котик Пуся. Уже был похоронен мною весь этот год, как полагается, с ревом, слезами и проклятьями. Впереди никаких надежд. Раньше, лет в 30, даже в 40 просыпаешься утром с мыслью: "Ну, и что хорошенького ждет нас сегодня? "И какой-нибудь пустяк всегда отыщется. А сейчас, сели с женой за стол, послушали, отворотясь, поздравления с Новым Годом от нынешнего Иудушки на месте президента, выпили по рюмке водки, поглядели в окна как богатые люди пускают ракеты и головой в подушку, в маленькую смерть, а утром надо вставать - а зачем? а куда? Эх-ма! Курить хорошо: привычка курить - скверно, пить вино хорошо: привычка пить вино - плохо, жить хорошо: привычка жить - плохо! Пытаешься вспомнить, чего же делал вчера и не можешь, Какая-то чехарда, свистопляска мгновений, суета сует и время летит со страшной скоростью, но исчезать совсем не собирается - расплачиваться нечем!

Жуткую картину видел по телеку. В Америке есть городок, целиком состоящий из приютов для старых супружеских пар , одиноких стариков и инвалидов, которые уже сами о себе не могут позаботиться. В этом городке даже запрещено автомобильное движение. И вот показывают: с утра медсестра или няня как сцепит руки старичку и старушке, которые могут быть даже не мужем и женой, так они и ходят, взявшись за руки, до самого вечера или до тех пор, пока велорикша не найдет их по радиомаячку и не отвезет на обед, процедуру или в туалет.

Они не разговаривают друг с другом, они даже не смотрят по сторонам, они просто передвигают ноги, как зомби, на их лицах застыло одно и то же сосредоточенное выражение и они - да, они счастливы, если бы когда нибудь могли вспомнить в чем же и где же их счастье.

О, Великое! Только не это! Только бы не дожить! В сорок один я работал в лаборатории физико-технического института, куда меня пристроил после того как я расстался с университетом, мой хороший знакомый и блестящий шахматный игрок Дмитрий Николаевич Иконников, профессор и доктор химических наук. В небольшой по размерам комнате стояла установка, занимавшая почти все помещение, для изучения каких-то там лавинных процессов в атомном ядре. С утра, когда, я приходил на работу, я включал мощные рубильники и начинал вакуумную откачку рабочей камеры. Блестящие шаровидные огромные насосы, подвешенные под самым дном, в которых было залито около трех киллограммов ртути, доводили откачку до такого совершенства, что вакуум в обычных электрических лампочках можно сравнить с плотным туманом, в то время как молекулы воздуха в рабочей камере метались в ней как случайно залетевшие комары и мошки. Впервые я занимался там профессионально тем, что до этого было всего лишь моим хобби на дому - ремонтом и конструированием электронной техники. Мне все там нравилось с первого прихода - и мое непожизненное одиночество в лаборатории, куда мое непосредственное начальство приходило только для отработки новых идей, получения и регистрации результатов и пылило в мою сторону только похвалы и комплименты, и сама возможность делать то, к чему меня неудержимо потянуло в возрасте 32-х лет, еще в аспирантуре Ленинградского Университета. И люди вместе с окружавшим их микроклиматом без всяких зловонных испарений, сплетен, дрязг, зависти и подлости, столь обычных для любого гадюшника, каким был ижевский университет, откуда я ушел. Все на новом месте было точно так, как обещал мне мой доктор-химик Иконников из этого самого университета.

И надо же! Именно Дмитрий Николаевич оказался там же в этой самой лаборатории первым, кто внес страшный бедлам, разлад и смуту в мою душу. На исходе второго года моей работы в этом институте, он зашел в мою комнату, где я ковырялся с паяльником и пел песни.

"Виталий Сергеевич, - спросил он. Вы долго собираетесь здесь работать? "

Я встревожился. Доктор был умница, но юмором попусту не сорил.

"А вы взгляните на эти шарики, - показал он на ртутные насосы. Ведь эта гадость, будь она хоть за семи замками, не успокоится до тех пор пока не войдет в живое тело, не разрушит его и не вытечет из мертвых костей в землю, чтобы слиться там со своим хранилищем. А затем она будет ждать следующего кандидата в покойники, который пойдет на ее добычуТолько кто будет добыча человек или ртуть? "

После маленькой, но очень внушительной лекции о природе и свойствах ртути, Иване Грозном с его скверным и паскудным нравом,полученным от тазов со ртутью,стоявших у него в саду, разбитых медицинских градусниках и ликвидации целых учреждений, где была разлита эта отрава, я мог делать только более или менее нейтральные рожи при плохой игре. Я уже понимал профессора.

Дмитрий Николаевич был сердечником, знал абсолютно все, что можно, о своем заболевании и считался ассом в местных медицинских кругах, по части ухода в глубокие профессиональные голодовки, которые имели какое-то отношение к лечению сердца. И если доктор умел заботиться о своем здоровьи, то не мог уже оставаться равнодушным к здоровью людей, его окружавших. И я оказался одним из них.

Все последующие дни настроение у меня было препакостное. Я обречен - все было ясно. Никакого завещания писать не надо - у меня даже сберкнижки нет. И мамане писать не буду - как она сама говорит: все что у вас, мои милочки, плохо, сообщайте мне после моей смерти. Идти в больницу? Это при нашем-то уровне медицинского обслуживания и науки? Бестолково. Врачей у нас никто не любит. Так что никто не скажет, сколько там мне осталось. Одно понятно - мало!

В таком состоянии я и повстречал на автобусной остановке свою знакомую Леру Удальцову из ижевского художественного музея, где она работала художником-реставратором, а я по вечерам читал лекции о Чюрлёнисе. Лера, 28 лет от роду, была замужем, девушкой приятной во всех отношениях, а в некоторых даже обещающей. Не знаю, что уж там меня подвигло, но я рассказал ей все о своем приговоре, что жить мне осталось месяца два, что с ней я прощаюсь навсегда, и в глазах у меня стояли слезы, и я чувствовал соответственно моменту, как мне было жалко самого себя и Лера Удальцова слушала меня молча и внимательно, а потом с недоумением спросила: "Виталий Сергеевич? Да неужто вам так жить хочется? "

Я глянул Лере в глаза, за которыми помимо чистого любопытства прятались еще какие-то хитрые промыслы, и мне стало плохо. Здесь же, на автобусной остановке,где остоялся этот разговор, я опустился на корточки и закрыл лицо руками, чтобы как-то обуздать дикие порывы хохота, душившего меня и все равно не мог ничего с собой поделать. Люди, поджидавшие автобуо, уже вовсю оглядывались на нас, и Лера потащила меня в сторону, сама испугавшись моей реакции, которая выглядела чистейшей истерикой. Когда же мой первоначальный припадок перешел во вполне благопристойные и уже редкие взрывы веселья и смеха, все еще сотрясавшего на меня, я снова мог смотреть Лере в лицо, где смешались легкий испуг и столь же настороженная улыбка. Лера была в моей жизни второй женщиной, рассмешившей меня, и помимо прочего так умело выбившей из меня одним-единственным вопросом всякую дурь насчёт ртути и близкой кончины. И сделала она это нечаянно, случайно, как делается и созидается все вечное, предсказанное и необходимое, так как должно быть. А может быть, это была не Лера, а Ольга и фамилия у нее была не Удальцова, а Веденеева - разве я помню? И разве она как и любая другая женщина в моей жизни, не сделала того же самого? Разве она не отдалила от меня страх смерти? Или страх смерти от меня?

"Я смерти не боюсь, - сказал Эмиль Калинкович. Но что там? "И он, этот неизвестный нам Эмиль Калинкович прав, хотя многие и я в том числе считают, что страх смерти и страх неизвестности - это одно и то же. Как йог, буддист и смуглый индус боится тысячи рождений, так и я боюсь смерти на том же самом общем основании, что в своем тысячном или пятитысячном рождении окажусь извергом, садистом или убийцей. И сказано было ему: Душа человеческая не приемлет смерти, но он не слышал.

Он не слышал, что говорила ему Ольга Веденеева о ноу-сфере. Каким-то образом она заговорила об этом еще в свой первый приход, нет во второй раз, перед тем как рассказала, как попала в группу академика Норбекова и я тогда еще про себя усмехнулся, где это она поднаторела и поднатаскалась этих самых ноу-сфер и не дойдет ли от ноу-сферы до Шамбалы, как последнему приюту глупости и камню преткновения, А тогда в ответ на мой вопрос она сказала, что ноу-сфера - это место "обитания душ умерших людей", некая прослойка наподобие стратосферы, откуда мы черпаем информацию о пятом и шестом измерении, о наших былых родственниках и загробном мире, и тогда же я понял, что слышу странные и модернизированные под авангард перепевы теории Платона, знакомой и любимой мною еще с института иностранных языков.

Представления Платона отличались крайней простотой и ясностью. После смерти человека его душа освобождается от бренного тела, и подобно пушинке или маленькому семечку от одуванчика на дельтопланчике, как сказал Платон из маленьких тычинок взмывает вверх, в облака и выше, и долго парит, пока не сцепится своими тычинккми с тысячей других душ, образуя вместе замкнутую вечную сферу. Но проходит время пушинка и семечко тяжелеют и наконец, отделяются от других тычинок и медленно , очень медленно опускаются на землю пока не входит в первое подвернувшееся тело. Все вопросы к Платону, а не ко мне.

Я бы очень охотно модернизировал и популизировал бы Платона в свою очередь, если бы он ответил на вопрос, а в каком же возрасте душа входит в живое тело и в каком она выходит из него, ведь по Платону известно, что у новорожденного младенца нет души, как и у того же старичка, который сцепившись за руку со старушкой, бродит по американскому городу мертвых, и если душа есть, скажем, у тигра, или слона, то какая она у комара или блохи? Мой покойный брат Гена уже незадолго до смерти говорил, что за долгую жизнь так и не научился верить в бога, а в душу "А вот в душу, - говорил он, - я верю. ""Гена, - говорил я ему, - мать твою, а может и мою так и этак, выходит, если у тебя и у меня и даже у нашей мамы есть душа, то может быть, ее нет у изверга, садиста и убийцы и, следовательно, мне не надо бояться, что я когда-нибудь рожусь упырем с душой кровососа и мерзавца? "

"Да не в этом дело, - возражал мне Гена, - по Платону получается, что душа одна и она вечная, просто переходит из одного тела в другое, маненько отдохнув в ноу-сфаре, а если твоя душа не загубила ни одной другой, то этого и не будет никогда, сколько бы раз ты не родился. "

Слава Тимофеев даже полез в Интернет и сообщил мне потом, что эта штуковина называется не ноу-сфера, от английского "know-sphere", а ноо-сфера и обозначает эта тряхомудия общее пространство для теологии и геологии и еще какой-то ерундовины. Сколько вопросов? ! Сколько света для поисков смысла бытия! Сколько простору для мысли и фантазии! Сколько возможностей для спекулятивного мышления! В который раз я с горечью и раздражением ощущал, что меня как будто обокрали, отняли у меня целую жизнь, а если не жизнь, то главу из нее, скорее всего, последнюю. Где-то в конце января уже нового года я снова проснулся в пять утра, как от удара током, но на этот раз это было не открытие, что Ольга возжается с психом, который, якобы, видит сквозь стены, нет, это была коротенькая, но страшная в своей простоте цитата, которую мне как будто подсунули в деловую папку на сегодняшний день: "Не хочу больше жить! "Нина Васильевна, моя жена, очень редко говаривала мне, что я похож на человека, готового свести концы в одну точку. Я не знал тогда, что ей ответить, не знаю и сейчас, я не знаю самого себя. А хотелось бы. Самая пора.

Интуиция подсказывала мне, что если что-то волнующее и захватывающее из этой серии и произойдет, то это будет лишь после того как я снова увижу Ольгу. Правда, когда она появится, это будет уже совсем другой человек или я буду другой, неважно, меня это не волновало. Куда хуже другое. Мне и рассказывать-то тебе почти нечего. История моей потери как-то слишком натужно и неуклюже, иногда даже задом карабкалась через рубежи времен и неплохо было бы ее подтолкнуть под эту самую задницу. Что и случилось через неделю. На работе после донорского вливания в 150 рублей я впервые взялся почистить свой сотовый от накопившегося в нем мусора имен, номеров и дат и в разделе - Сообщения: Исходящие с удивлением прочитал запись. "Оля! Я уже скучаю по тебе. Когда. Твой мастер" За последним словом бежала черная пума. Я открыл дату. 25 августа. Все правильно. Надо быть исключительно наивным человеком и чайником среди мобильников, чтобы надеяться и верить в то, что одним нажатием кнопки я уничтожил все данные моей пассии. Недаром среди профессиональных бандитов нет ни одного, который не соблюдал бы заповеди: Не бери мобильник на дело. Замочил человека, замочи и сотовый! и сыщики давно не хватаются за отпечатки пальцев так, как хватаются за сотовый, найденный на месте преступления, безразично к тому, чей он: жертва нередко больше знает своего убийцу, чем он ее.

В голове v меня прочно засел ее адрес, в руках был номер мобильника. Я послал Тимоше эсэмэску с ее номером и припиской: Вот тебе ее номер. Делай, что хочешь. Тимоша ответил, что не собирается пока звонить ей, а хочет взять языка живьем. Я положил трубку и в который раз глубоко задумался. Не хватит ли рвать записки, уничтожать номера телефонов и бегать от судьбы? Тем более, что на этот раз она была очень нужна мне по делу. В ближайшее время я собирался подать иск против ЖЭУ или ЖЭРПа, как они теперь называются. На кухне у меня обвалилась штукатурка с потолка после того как прошел сильнейший ливень и вода через дыру в крыше попала на чердак, а оттуда ко мне. Воды было столько, что она пошла еще ниже и затопила мою соседку с первого этажа. Ремонтировать за свой счет в ЖЭУ явно не хотели, потому что упорно не отвечали на письма, заявления и звонки, а ремонт был нешуточный и тянул на десятки тысяч. Деваться мне было некуда и я написал исковое заявление. Но. . . и тут все начинается - я уже не могу без мата, злоба душит, а если и могу, то не могу не ёрничать со всеми этими сволочами, включая и судей, и присутственные места и всю поганую систему, которая нисколько не изменилась со времен ЦК КПСС и грузинского царя. Сознание собственного бессилия добиться чего-либо, пусть справедливости или соблюдения элементарных прав без ордена героя СС, без партийного билета, без длинной руки в органах, а в наше время еще без денег развило у меня сильнейшую аллергию к затхлому запаху чиновных контор и в их числе государственных учереждений. Плохой приметой оказалось и то, что свой первый суд я проиграл.

Было это после того как я переехал из Ижевска сюда, в Нижний Новгород, к матушке. Она давно уже писала: "Витика! Ведь я скоро умру. Приезжай скорее, сыныка. Квартира-то пропадет. . . "А тут, в Ижевске, все так сложилось, хоть реви, и, дай бог, ноги. Ну, я и рванул от Нины Васильевны и от детей. С работы, из физико-технического института мне дали самые лучшие рекомендации, причем сразу в два места - в Нижегородский Университет и Пединститут. Побывав в обоих, я выбрал последний и с первого захода попал в лабораторию электронной микроскопии. В этой лаборатории кормились и набирали вес ученики и аспиранты Курова, тогдашнего ректора Пединститута. Игорь Евгеньевич, как его звали, доктор физико-математических наук, даже предлагал мне место на кафедре зарубежной литературы, узнав о моем прошлом, но я отказался.

Если с работой оказалось все более-менее нормально - меня устроили туда даже без прописки - то вот с этой самой пропиской дело вышло не просто плохо, а глухо. Достаточно сказать, что я не мог прописаться у родной матери в течение трех лет. Вот когда у меня появились первые признаки античиновной истерии и антипартийной ненависти. Диссидентом я , положим, стал давно - у нас с отцом, который закончил церковноприходскую школу, разногласий по этому поводу никогда не было - коммунистов либо стрелять либо вешать, но вот свою закалку на отрицание этой гребаной социалистической системы, я проходил в многочисленных советских кабинетах, о которые обивал ноги, пытаясь прошибить лбом стену. Вместе со мной страдала и мать, которой с избытком хватало собственных недугов и болячек, накопившихся под старость. Особенно мучили ее ноги, пораженные тромбофлейбитом, принимавшем все более угрожающие размеры. Глаза у нее были полны слез, когда она жаловалась мне: "Витика! Ведь он меня на третий этаж гонял, а у меня ноги никуды не ходят, не то что на этажи", - и она сквозь чулки растирала вздувшиеся синие вены, чтобы хоть на минуту отогнать ломоту. Он - это был Предерика или председатель райисполкома товарищ Серенький и нету ему больше ни имени ни фамилии. Именно товарищ Серенький не побоялся сказать историческую фразу: "А меня отдельная советская семья не интересует. "

На третий год у нас в квартире появился новый участковый, знакомившийся с контингентом и меня вдруг осенило. Я поделился своими мыслями с молодым милиционером: "Почему бы вам не оштрафовать меня за проживание без прописки, а я с этой квитанцией да с жалобой в суд. Смотрите мол, три года, только и делаю, что прописываюсь, а меня за это еще и штрафуют ! "

Мент почесал затылок и сказал: "Вперед! "Квитанцию и заявление я отнес в суд и судья принял иск, не моргнув глазом. На единственном и недолгом судебном заседании тот же судья сидевший в обрамлении двух заседателей, безуспешно пытающихся подавить зевоту, сначала выслушал меня, а потом они все втроем усиленно закивали, когда мое место заняла какая-то тетка из райисполкома. Помню только вердикт: "В жалобе отказать".

Само собой, что штраф с меня так никто никогда и не взял, хотя раньше это делалось легко, через представление в кассу на работе. Вот так и закончилась моя первая судебная тяжба.

Зато я наконец понял, почему мне отказывали и теперь знаю, что такое абстрактный гуманизм. В советской конституции записано: "Каждый человек имеет право на жилище. "В партийной практике формула чуть чуть изменилась и приняла вид: "Каждая советская семья имеет право на квартиру", а поскольку коммунизм по Хрущеву был уже не за горами, она приняла окончательную форму: "Каждая советская семья будет иметь отдельную квартиру. "А дальше было то, что я никак не мог сообразить. Что я представлял вместе с Ниной Васильевной? - Советскую семью. - У вас есть квартира в Ижевске? - Ну, есть. - А ты еще одну хочешь здесь, в Нижним Новгороде заграбастать? А где же коммунистическая партия и советское правительство наберется квартир, если каждая советская семья будет иметь по две, три-четыре квартиры. Мы - Центральный комитет и Великая Коммунистическая партия - заботимся о счастье и благополучии всех советских людей, а на каждого отдельного советского человека нам наплевать. " - Но у меня так сложились обстоятельства, что я не могу жить в Ижевске. - Ну, и кто тебе мешает жить здесь, в Горьком(так назывался тогда наш город)? Живи, сколько хочешь, зачем тебе прописка? А если хочешь прописку - разведись, пусть фиктивно, - будет и прописка. На четвертый год я так и сделал и нынче мы с Ниной Васильевной - владельцы двух квартир путем глупейшего обхода великой партии и замечательной власти.

С тех пор когда я переступаю государственный порог или вхожу в присутственное место у меня невольно сжимаются зубы, в глазах немного плывет от бешенства и обратная отрицательная связь с конторскими возникает немедленно, как только они видят мою физиономию. Все мои дальнейшие немногочисленные попытки обращения в суд также закончились ничем. Я собрал их воедино и сунул в ту самую папку, которую отдал Ольге вместе с началом неоконченного романа. Была надежда, что Ольга, взглянув профессиональным глазом на мои юридические опусы, поймет, что такого человека как я близко нельзя подпускать к зданию советского суда - он только все испортит. Недаром я воспринял как подарок судьбы ее слова: "Теперь у тебя есть собственный адвокат. "

Да, адвокат у меня был и из мусора всплыл брошенный туда и несколько раз порванный номер телефона. По дороге домой через Канавинский мост, по которому я иногда ходил пешком, я вытащил мобильник и ахнул: Номер Ольги и мое послание к ней исчезли. Как же так? В этот раз я его не выбрасывал - хорошо, что успел Тимоше отправить. Я забеспокоился и тут же позвонил Тимоше с просьбой перепроверить меня - позвонить ей и, когда, она ответит, включить отбой.

Я еще не дошел до дома, когда, он позвонил, и сказал, что договорился с ней о встрече на понедельник у меня в мастерской. "Ну ты даёшь'" - сказал я с упреком. Действительно, еще совсем недавно я видеть ее не хотел. Важно было забрать у нее бумаги и спросить ее, если она пожелает ответить, что же означает ее отсутствие и молчание, а дальше как у них с Тимофеевым получится - с тем, что она пропала, я внутренне уже смирился. А сейчас все возвращалось назад какими-то замысловатыми, как полет бумеранга, витками. Дня два я думал и решил оставить все как есть. Пусть будет по Тимофееву. В конце концов я не изменил себе и не сказал ей еще ни слова. История моя тихо и мирно догорала и скоро от нее останется только зола серых буден и черные угольки несбывшихся надежд в душе, подпрыгивающей и готовой взмыть в ноо-сферу.

Теперь, когда я столько времени ждал ее, близкая встреча оказалась неожиданностью и чуть ли нежеланной, но я справлюсь и с этим, тем более что у нас с нею остались дела. Как она сказала Славе, она сама совсем уж собралась пойти ко мне, потому что у нее сломался фотоаппарат, очень дорогой и купленный в Германии. Ну что ж? Зато теперь я не буду бросать под копыта этих чиновных и судейских свиней жемчуга здравого смысла, а сидеть в суде по собственному иску с видом Печорина и Михаила Лермонтова, Михаила Юрьевича, простите, то есть с видом и чуть заметной усмешкой ехидны. Наплевать, если и проиграю, так это она проиграет, а не я. А я могу даже утешить ее на этот случай.

Нет, даже теперь я не мог сдержать огорчений, сожалений и соболезнований, что не придется мне никогда переговорить с ней на такую знакомую для нее, а для меня живую и волнующую тему. По радио "Эхо Москвы" я услышал рекламный слоуган, поразивший меня тем, что был точной формулой юриспруденции, правосудия и судопроизводства и звучал так: "В соответствии с законом и руководствуясь здравым смыслом. "

Мне кажется, что эта формула и здесь, я как будто уже разговаривал с тобой, должна быть обязательной частью любого судебного приговора, потому что если вся эта братия судей, прокуроров, товарищей прокурора, адвокатов и секретарей изучила и прекрасно знала вдоль и поперек уголонные и гражданские кодексы и даже держала их под рукой на случай, то многочисленные присяжные, свидетели, обвиняемые, подсудимые и прочая публика скорее всего не знала этих законов, но их участие в судебном процессе было возможно лишь потому, что они знали более или менее, что такое здравый смысл. Более того, если законы пишут и вменяют людям опять-таки люди под диктовку здравого смысла, то этот самый здравый смысл точно дает людям, или не дает, бог. Вот тебе и причина, почему закон очень нередко противоречит здравому смыслу и наоборот. Будь мне лет тридцать, я бы взялся под твоим руководством писать диссертацию: "Закон и здравый смысл" со времен Христа до наших дней, где начал бы с того, как Понтий Пилат под влиянием здравого смысла, ниспосланного на него сыном-богом, оказался в самом центре юридического казуса, превратившись из судьи и прокурора в адвоката и защитника, потерпев от закона и законников сокрушительное поражение. И там же в самом начале моей книги я не только назвал бы их противоположностями - Белое и Черное, Свет и Тьма, но и отсек бы здравый смысл от того, что называют умом, потому что последний очень часто гримируется под здравый смысл, так что некоторые олухи даже называют его хитростью. И мне бы хотелось показать череду судебных ошибок в новейшей истории, когда маятник раскачивается от одной крайней точки к другой и судьи принимают решения в одни времена на основе закона, в другие - на основе здравого смысла и так будет продолжаться до конца света, пока не будет признано за образец древнейшее "соломоново" судебное решение, потому что Мудрый Соломон принял его на острой и опасной грани безумия, когда скорее почувствовал, чем догадался, что столкновение закона и здравого смысла в споре двух баб достигло апогея и что не раз в той же новейшей истории судьи принимали то же верное решение, находясь в такой же острой и неприятной ситуации конфликта между законом и здравым смыслом. И я бы обязательно упомянул и советское время, когда формула единства и борьбы закона и здравого смысла, вообще была, отвергнута как служанка буржуазии. Эх, Ольга Николаевна, куда же вас черт унес?

В понедельник Слава Тимофеев пришел первым и оказавшись в центре событий нечаянно, видимо, переживал. Я был спокоен. Наконец, когда прошло минут сорок после назначенного времени и мой Слава сказал: "0на не придет", раздался звонок. Я пошел открывать. На этот раз она была в черном костюме и ботинках с красным шерстяном шарфом на голове. Она отдала мне фотоаппарат, папку и уселась в синем пластмассовом кресле напротив Тимофеева, который немедленно и азартно взялся ее обнюхивать. Я все время поражался этой особенности мимикрии, адаптации и лицемерию моего приятеля. С ворами он поговорит о прекрасном средстве, которое нужно принять, чтобы руки не тряслись, когда лезешь в чужой карман, с моряками он поспорит, какой парус надо ставить в штормовую погоду, с гинеколагом он обязательно обсудит формы и волосатость лобка, за которыми скрывается характер женщины, с военными - он лейтенант запаса и рад вспомнить устав, а с юристами - какие еще там солидные люди в нашем сословии, в нашей с вами профессии? Чувствовалось, что ему интересно с ней, и он готов болтать с ней бесконечно, кабы не я и не чувство меры. Я помалкивал, разглядывая ее игрушку и примеряясь, как ее исправить, что оказалось в дальнейшем несложно. Когда наступила моя очередь я спросил: "Ты в самом деле говорила правду? Помнишь? Ты сказала: "Теперь у тебя есть свой собственный адвокат - 0н мне очень нужен. " Я повел ее на кухню, где показал дыру в потолке, а затем вручил черновик заготовленного мною иска. Она было заикнулась сказать что-то про содержимое моей папки, которую я сразу же отдал Тимофееву, но я прервал ее, потому что у нас было мало времени - "ты у нас такая занятая" и ее мнение меня не интересовало - я дал ей бумаги с другой целью. Тимоша в этом месте даже стал возмущаться мною, как я правильно понял, чтобы подыграть своей новой знакомой. Посмотрев документы, она взяла трубку радиотелефона и на наших с Тимофеевым глазах путем прямых переговоров с моими предполагаемыми будущими ответчиками уверенно разрушила весь иск, так как ответчик, по ее словам, оказался ненадлежащим и мне предстояло найти и выявить нового ответчика, с которым она была готова сразиться в ту же минуту, как он объявится. Все это выглядело, особенно, разговоры по телефону весьма профессионально и мы с Тимошей онемели от восхищения, а она легко отмела наши комплименты, заявив, что юрист - не тот, кто знает, как вести дела, а кто выигрывает. Затем она попросила Тимофеева проводить ее до машины и вывести из очередной коробочки, в которую она въехала как всегда. Перед уходом я все-таки не вытерпел и торопливо спросил ее, нет ли у нее какого мага и чародея, который запретил бы ей общаться со мною, на что она не ответила, а невесело рассмеялась. Он вернулся минут через пятнадцать и сообщил, что закинул было удочку к ней, чтобы пойти в кафе или ресторан, но она сказала, что давно пропускает свои плавательные бассейны и сколько это можно? Я так и знал. Плавать два раза в неделю можно сколько угодно, а вот сходить с Тимофеевым в кафе можно только раз за всю жизнь. Похоже, что теперь она дурила двоих.

Дня через два я позвонил ей и сказал, что ее фотокамера - мыльница с хорошим зумом - готова и она может ее забрать. "Приходи, когда сможешь, - заявил я ей. "Нет, нет так не пойдет", - чуть ли не с обидой ответила она. "Я скажу точно. Сегодня я не могу, не получится. " Да, не надо ты? " - снова заикнулся я. "Когда придешь, тогда и придешь. "

"В четверг у меня суды весь день", - продолжала она, явно не слушая меня. " В пятницу комиссия по заключению договоров. Потом лекции. В субботу на весь день нас везут в Арзамас на прием экзаменов в Филиале. В понедельник. . . Вот в понедельник можно. Так я уже сказала господину Тимофееву, что буду приходить по понедельникам? Можно? "

У меня никак не получалось разозлиться на нее.

Она не пришла в этот понедельник, ни в тот, ни в следующий. . .

Она не пришла никогда

Мы с Тимошей ехали в трамвае. "Ты знаешь, - сказал я , - на свои деньги она может купить десяток таких фотоаппаратов, как тот, который она принесла мне в ремонт. К тому же это техника вчерашнего дня. Я уже лет шесть ремонтирую цифровые камеры. Это то, что ей надо. Никаких проявок, никаких пленок, карточку можно сделать в любом месте, где есть компьютер. А она только и ездит из одного офиса в другой. Нет, фотоаппарат - это пустяк. За ним она не придет. "

"Как-то непорядочно с ее стороны", - поморщился Тимоша.

"А мне кажется, что причина все-таки во мне. И конечно, маг или псих здесь ни при чем. Хотелось угодить самому себе, вот и хватил лишку, признаюсь. Y меня очень странное ощущение, чувство, впечатление, не знаю как сказать. Каждый раз, как она приходила ко мне, ее словно пытками сюда загоняли, вернее, она сама себя насиловала, перелезала через себя, чтобы придти ко мне, как будто, как говорит моя соседка Любка, от меня говном пахнет и ей невтерпеж. "

"Это что еще за бредни? " - снова буркнул Тимоша.

"Никакие не бредни. Говно и смерть - неразлучные спутники, верные друзья. Смертью от меня пахнет. "

"Тогда не смертью, а нищетой", - сказал Тимоша.

"Воинствующей", - добавил я.

Ничего не мог с собой поделать. День и ночь у меня будто комар над ухом зудел: Расскажи ей эту историю и тебе станет легче. Теперь, когда я ее закончил я уже и сомневаюсь - и в том, что мне станет легче и в том, моя ли это история. Страшно подумать, что эта история переходит к тебе и ты будешь ее единственной обладательницей. Она и так не очень веселая, а каков будет ее конец, а, Ольга? Что ты скажешь? 0 чем ты задумалась? 3десь, на этом солнечном пригорке среди сосен, где недавно отдыхал горбатый старичок с лыжными палочками в руках я вознесу молитву, которую едва ли не забыл, ибо читал ее, может быть, один раз за жизнь и, может быть, она. защитит тебя и меня от будущего, от неизвестности.

О, Великое могучее несотворимое солнце!

Пробил час содроганий душевных и смута одолевает ум, изнемогающий в борьбе.

Распростерлись черные крылья невзгоды, как предреканье грозы и ныне страх царь во мраке.

Защемила сердце тоска неизбывного и давит удавка скрытого во времени.

Но свет твой приносит желанный покой

Радуюсь, солнце, кайфую

И кровь замедляет в жилах свой бег

Радуюсь, солнце, кайфую

Как быстроногие кони в степи

Ясные помыслы мчатся

Их не догонит земная юдоль

Резво стучат копыта

Твои лучи стекают по моей голове, как прозрачные струи родника, утоляющие боль и убивающие останки страха в моем сердце.

На твоей стезе ничтожным прахом обретается лавина суеты и житейские невзгоды, отягчающие меня.

Плавится земля и вязнет колесо судьбы, догоняющее меня.

Я все спокойней, все ближе к тебе

Радуюсь, солнце, кайфую

Тени сомнений дотла сожжены

Радуюсь, солнце, кайфую

Мысли тревожные тают, как дым

Уходят они, исчезают

Я успокоился, я недвижим

Цепь злоключений разорвана

Хвалу тебе, солнце, ликуя, воздам в преддверие сна уходящий

Вот уже спали оковы с меня, осталось одно ликованье.

О, Великое могучее несотворимое солнце!

Облаком не затворись от глаза моего и не воздай унынием молящемуся тебе.

В конце сентября я сошел с троллейбуса на остановке "Улица Сурикова". В конце этой улицы начиналось Анкудиновское шоссе, а рядом с ним дача Вовки Курячьева, куда я и направлялся. День был на редкость погожий и ласковый. Прогуляться было одно удовольствие, да и недалеко - минут пятнадцать и я на месте. Вовке Курячьеву, также как и мне, шел седьмой десяток и он принципиально, в отместку называл меня Виталькой, как и подобало по рангу и возрасту. Вместе с Тимошей мы составляли троицу школьных приятелей, кое-как пронесших нашу дружбу до седин, доказательством чего была наша встреча с ночевой, баней и прочими причиндалами, которые я нес в своей кошолке. Вовка, поджарый, очень крепкий, совершенно белый висками, наголо лысый, высокий и заметный издаля старикан представлял собою все-таки личность, в то время как мы с Тимошей тянули, может быть, на обывателей и только этим я могу объяснить свое тяготение и притяжение к нему, пусть мой Слава скажет по-другому. О нем надо писать книгу и я тут же закругляюсь - в самом деле: либо книгу - либо ничего.

Я все время смотрел то вперед то назад, но Тимофеев, как всегда, опаздывал. В начале Анкудиновского шоссе с левой стороны начинался Щёлоковский хутор, справа поднимались корпуса онкологического центра и дальше дорога поднималась вверх, на холм, с которого спускались овраги к Вовкиной даче. Тротуар вдоль шоссе тянулся только с одной стороны, где начиналась онкология. Перед воротами клиники по другую сторону стояло несколько машин и наблюдалось большое оживление. Асфальт, видимо, меняли на плитку и это означало, что дела у медиков из онкоцентра шли хорошо: Несколько дорожных рабочих в оранжевых комбинезонах и даже шлемах разгружали упаковки с грузовика, трамбовали и ровняли песок и уже стрекотала трамбовальная машинка, которой подгоняли под одну плоскость и друг к другу разноцветные веселые пластинки из камня. Я шагнул с тротуара на дорогу, чтобы обойти работы в воротах, и остановился, когда навстречу мне распахнулась дверца ближайшей машины. Я уже обратил на неё внимание, так как это был редкий для наших краев весь сверкающий серый "Спейс-вэгон" с глубоко тонированными стеклами и величиной с хорошую "Газель". Из нее вышла тоненькая девушка в цветастом брючном костюмчике и машина, оказалось, вдобавок, праворульной, потому что она сошла с пассажирского сиденья, а за рулем справа сидел молодой человек. Девушка дёрнула ручку задней дверцы и она легко пошла назад, совсем так как у пассажирских газелей. В тот же момент чуть слышно зажужжал мотор и на асфальт из-под днища машины плавно выдвинулись и опустились два косяка с углублениями, образуя что-то подобное трапу. Внутри грузового отсека стояла инвалидная коляска и в нем сидела женщина.

Только когда девушка и молодой человек скатили коляску на землю, я вспомнил и понял, где же я видел эту восточную графику, дугообразные длиннющие брови и такие же тонкие губы, готовые немыслимо изогнуться в такт музыке или как сейчас перед великим плачем. Дальше я не отрываясь, смотрел только на женщину. В опрятном сером костюме и белой блузке, какие она носила в молодости и почему-то босиком - это была моя Ольга. Лицо ее сильно исхудало, руки сцеплены на коленях, а глаза закрыты. Я моментально попятился назад и стал поодаль, где меня нельзя было узнать. Но она не спала, девушка наклонилась к самому ее лицу и Ольга что-то сказала ей, не размыкая век. Затем молодой человек помог поставить коляску на тротуар, один из рабочих убрал носилки, мешавшие проходу через калитку и дочь покатила свою мать внутрь. Я смотрел на них, пока коляска не скрылась за углом первого ракового корпуса.

апрель-июнь 2007 года

Оставить комментарий © Copyright Янс Виталий (vitaly1940@inbox.ru) Размещен: 26/10/2011, изменен: 26/10/2011. 266k. Статистика. Повесть: Проза Иллюстрации/приложения: 1 шт.		Ваша оценка:
Аннотация: Психологический триллер с многоходовым сюжетом.На протяжении 60 страниц человек сидит и ждет неизвестно чего.Ничего не происходит...

Янс Виталий : другие произведения.

Последняя Глава