Что-то темное жило в углу, под батареей. Оно преследовало меня, когда я шла спать и норовило схватить за пятку. В кровать я запрыгивала смаху, и сразу укрывалась одеялом по уши. Когда я просыпалась утром, его не было. "Ушло", - констатировала я и радовалась краскам нового дня. Чаще всего, акварельным. Но бывали и другие занятия, игры в конструктор, например или занятия арифметикой. В особо неудачные дни приходилось писать прописи, и тогда день можно было считать неудавшимся.
По вечерам я опять вспоминала про что-то темное, а оно уже посматривало на меня из-под батареи и приглядывалось, как бы на этот раз не упустить детскую пятку. Но не тут-то было: пятка тоже была хитрая и ловкая: она опять запрыгивала в безопасную кровать. И так продолжалось долго. Темное было, на мой взгляд, жутко терпеливым: я бы на его месте ушла бы ловить другую девочку, менее догадливую. Или мальчика, они вообще ничего не боятся, их и ловить легче.
Я никому про него не говорила и не спала плохо из-за осознания его присутствия. Я вообще воспринимала его как данность, как бабушкин мраморный ночник в виде совы, изнутри которой светила лампочка, и поэтому белая мраморная сова казалась таинственной и мудрой. Я четко знала, что это - полярная сова, она ведь была белая и по меркам мраморной скульптуры пушистая.
Из тех, кто хотел слопать меня и не подавиться, могу назвать еще газовую плиту на кухне коммунальной квартиры. В выключенном состоянии ее газовые ручки хмурились на меня, и еще она была на четырех ногах, что в случае форс-мажора могло поспособствовать тому, чтобы догнать меня, открыть духовку и сожрать. Со взрослыми можно было не бояться, они-то знали, как укротить злобную плиту более того - она при них успешно притворялась просто плитой, но когда я оставалась на кухне одна, приходилось прятаться за дверью и ждать, затаив дыхание, пока кто-нибудь не придет. Убегать, считала я, было бесполезно: у нее же четыре быстрых ноги - догонит, и тогда точно не жди пощады.
Единственным, что могло напугать кровожадную утварь, были хриплые советские часы. Квадратные, они стояли на шкафу в нашей комнате и отбивали время. Корпус - из лакированного дерева, белый прямоугольный циферблат и голос советского диктора с первого канала. Как будто кашляет перед прямым эфиром. Радио в комнате соседки тети Дуси с рядом золотых зубов было тихим и не таким смелым, но всегда вторило нашим часам. И еще - оно никогда не молчало. С тех пор я всегда задерживаю взгляд на радиорозетках, они - символ тихого немолчания, приемник же - неусыпный свидетель всего происходящего, и пусть плита, тем более газовая, не думает, что ее пожирание ребенка останется незамеченным и безнаказанным.
Мир вещей приобретал человеческие черты, истории и жил по правилам, ведомым только вещам конца советской эпохи.
Просыпаясь утром, можно было долго всматриваться в трещинки на высоком трехметровом потолке и видеть в них профили незнакомых дядек с большими носами, иногда в кепках, животных, цветы.
Окна наших комнат выходили во внутренний двор-колодец, там было вечно темно и сыро, очень близко были окна противоположной стороны дома, а чужая жизнь со штанами на решетке этих самых окон не представлялась настолько привлекательной, как истории того, откуда взялся большеносый дядька на потолке. Дядька сам не мог рассказать историю своей жизни, своих опасных путешествий, и за него я прекрасно справлялась с этим заданием. Вообще-то, это могли быть и приукрашенные истории, но я же не могла за дядьку отделять ложь от истины!
А какао в кофейнике, этот напиток богов, приносимый бабушкой и наливаемый в чашку - специально мою чашку, красную наполовину чашку, мной и разбитую, и мною же оплаканную! Попробовав это самое какао через пятнадцать лет и отплевавшись, невольно задумаешься, почему еда была вкуснее, темное под батарей - реальнее, а плита в давно покинутой нашей семьей коммуналке - такой злой.