Яременко-Толстой Владимир : другие произведения.

Адский Огонь или Откровение Гантенбайна

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Любовный треугольник Фриш-Бахман-Бёлль.

Владимир Яременко-Толстой

  
  
  
  

АДСКИЙ ОГОНЬ

или

ОТКРОВЕНИЕ ГАНТЕНБАЙНА

  
  

(пьеса)

  
  
  
   ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
  
   Карин Колер - корреспондент австрийского радио и телевиденья (ORF) в Москве
   Уточкин - московский интеллектуал, близкий друг Карин Колер
   Ингеборг Бахман - австрийская писательница-феминистка
   Макс Фриш (Гантенбайн) - швейцарский писатель
   Генрих Бёлль - немецкий писатель
   Официант, девушка, пожарники,
   санитары, врачи, статисты
  
  
  
  
  

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

СЦЕНА 1

  
   Посередине сцены стоит кровать. На стене висит карта Австрии. Рядом с кроватью на столике бутылка пива. В кровати Уточкин и Карин Колер занимаются любовью. Карин восседает верхом на Уточкине, интенсивно двигаясь взад и вперёд. Какое-то время слышны только стоны и вздохи.
  
   Карин Колер: Знаешь, ты - такой кошмар!
   Уточкин: Я - кошмар?
   Карин Колер: Да - кошмар!
   Уточкин: Нет - это ты кошмар!
   Карин Колер: Нет - ты!
   Уточкин: Это почему же я - кошмар?
   Карин Колер: (поднимаясь) Я больше так не могу! За целый день на работе набегалась, крутилась как белка в колесе, - мы сегодня три репортажа сделали - о выборах, о крушении авиалайнера ТУ-154 компании "ТРАНС-АЭРО" и интервью с губернатором Нижегородской области. Я устала!
   Уточкин: Давай я тогда тебе в рот кончу.
   Карин Колер: Нет! Я это не сделаю!
   Уточкин: Для тебя это что - принципиально?
   Карин Колер: Да, я этого никогда никакому мужчине не делала и тебе, Уточкин, тоже делать не буду!
   Уточкин: (усаживаясь) Объясни, почему?
   Карин Колер: Не хочу, и всё!
   Уточкин: Просто ты ни разу не пробовала, а это вкусно. Попробуй! (берёт её за руку)
   Карин Колер: Не буду! (вырываясь) Отстань!
   Уточкин: Ну, попробуй!
   Карин Колер: Отстань!
   Уточкин: Может, понравится?
   Карин Колер: Не понравится!
   Уточкин: А ты попробуй! Для начала просто лизни. Ну?
   Карин Колер: Ладно (быстро наклоняется и также быстро разгибается), доволен?
   Уточкин: Первый шаг сделан. Теперь нужно сделать второй. Как говорит немецкая пословица - "эbung macht den Meister" - тренировка делает мастера.
   Карин Колер: Я же сказала, что не буду!
   Уточкин: Тогда сделай рукой. Ты же знаешь, что с эрекцией мне не заснуть.
   Карин Колер: Хорошо (нагибается).
   Уточкин: Прекрасно. А теперь в рот. Вот так, так. Хорошо. У тебя получается. Так, так. замечательно. Не останавливайся, я сейчас кончу. Будь внимательна и сразу глотай.
   Карин Колер: (отдёргивая голову) Нет!
   Уточкин: (притягивая её к себе) Давай! Давай! Оооо...
  
   Карин закашливается и отворачивается в сторону. Уточкин хлопает её по спине.
  
   Уточкин: Что, подавилась?
   Карин Колер: Противно! Вкус такой неприятный - солёный!
   Уточкин: А ты запей пивом (протягивает руку к столу и берёт бутылку)
   Карин Колер: (делая жадный глоток) Теперь нормально.
   Уточкин: Вот видишь, а ты боялась!
   Карин Колер: Знаешь, у тебя один только секс в голове! Нельзя же так! Лучше бы поговорил о чём-нибудь умном!
   Уточкин: Как-то ничего на ум не приходит.
   Карин Колер: А ты напрягись!
   Уточкин: (демонстративно кряхтя) Подожди... Сейчас я напрягусь! (громко искусственно тужится, издавая смешные звуки) Сейчас, сейчас...
   Карин Колер: Ну? Давай!
   Уточкин: Оп! Есть! Кажется, придумал! Давай поговорим об Ингеборг Бахман!
   Карин Колер: (обрадовано) Давай! Ты читал её книги?
   Уточкин: Читал. Одну - роман "Малина".
   Карин Колер: Ну и как?
   Уточкин: Никак.
   Карин Колер: Не понравился?
   Уточкин: Нет.
   Карин Колер: Почему?
   Уточкин: Безграмотнейшее произведение.
   Карин Колер: Вот как! Чем же?
   Уточкин: Всем! В нём нет ни сюжета, ни стиля. Не пойму, почему Ингеборг Бахман так знаменита? Ведь кроме "Малины" она не написала ни одной другой книги!
   Карин Колер: Да, это правда, она опубликовала только один роман, но она писала ещё стихи, рассказы и радио-пьесы. А ещё она дружила со многими известными немецкоязычными писателями, такими как Макс Фриш и Генрих Бёлль.
   Уточкин: Стоп! Теперь я, кажется, начинаю просекать, в чём тут дело. Она с ними спала?
   Карин Колер: Фу, какой же ты грубый!
   Уточкин: Отвечай! Она с ними спала?
   Карин Колер: (раздражённо) Да, она жила с Максом Фришем. А с Генрихом Бёллем они просто встречались.
   Уточкин: (радостно) Я угадал! Теперь мне всё ясно. Можешь не продолжать.
   Карин Колер: Дурак! Тебе этого не понять! Какой ты примитивный!
   Уточкин: Я не примитивный. Я - наивный. Я-то по своей наивности думал, что я чего-то недопонимаю в литературе. Ломал себе голову. Дурацкий роман её два раза перечитывал, пытаясь в нём какие-то скрытые закодированные смыслы найти, а ними там, как оказывается, и не пахло! На самом деле всё проще! Потрахалась с известными писателями и сама стала известной писательницей!
   Карин Колер: Снова ты всё сводишь к сексу! Может быть, поговорим ещё о деньгах? Тебя же волнуют только эти две вещи - деньги и секс!
   Уточкин: Ладно, давай поговорим о деньгах!
   Карин Колер: Нет, давай уж говорить об Ингеборг Бахман!
   Уточкин: Хорошо. Только без денег здесь всё равно не обойтись!
   Карин Колер: При чём здесь деньги?
   Уточкин: Как - причём? Вот ты мне вчера показывала новые австрийские евро-монеты. На монете в один евро изображён Моцарт, а на монете в два евро - писательница Ингеборг Бахман.
   Карин Колер: Ах, это?
   Уточкин: Ага... А теперь скажи, неужели для вас, австрийцев, Бахман в два раза ценнее Моцарта?
   Карин Колер: Отчасти, наверное, да.
   Уточкин: Всё ясно!
   Карин Колер: Ничего тебе не ясно. У Ингеборг Бахман была необычная судьба. Ты ведь знаешь, что она сгорела живьём во время пожара?
   Уточкин: Знаю, в Риме. Она много курила и заснула, забыв потушить сигарету.
   Карин Колер: Такова официальная версия её смерти. Но мне известно кое-что ещё. Я могу рассказать тебе эту историю, если ты твёрдо пообещаешь мне не вставлять свои глупые реплики. После этого ты, надеюсь, поймёшь, что скрытых смыслов и глубины у неё в романе более чем достаточно. Только, чур, не перебивать! Обещаешь?
   Уточкин: (заинтриговано) Да, обещаю.
   Карин Колер: Я писала свою диссертацию о Максе Фрише...
   Уточкин: Интересно...
   Карин Колер: Молчи! Ты же обещал не перебивать. Значит так, я писала свою диссертацию о Максе Фрише. Мой профессор сказал мне, что в Швейцарии живёт племянница писателя, и что мне было бы неплохо с ней встретиться. Я разыскала её адрес в Лозанне и телефон, позвонила, и мы договорились, что я приеду. От университета я получила травел-грант и отправилась в Швейцарию.
   Племянница Фриша оказалась приятной голубоглазой старушкой. Она поселила меня у себя в доме, и мы с ней много беседовали о литературе долгими осенними вечерами. Однажды, уже перед самым моим возвращением в Вену, она спросила меня: "Карин, а вы знаете всё о Максе и Ингеборг?" "Я читала о том, что они жили вместе после того, как он развёлся со своей первой женой Констанцией фон Майенбург, но они так и не поженились" - ответила я и тут же задала встречный вопрос - "а вы не знаете, почему?" "Знаю" - загадочно ответила она, - "но это длинная история, моя дорогая" "Прошу, вас, расскажите мне хоть что-нибудь, что не описано в сухих официальных биографиях. Ведь по вашему лицу я вижу, что вам что-то известно" "О, да" - заулыбалась старушка, - "это была большая любовь"...
   Она замолчала, будто бы колебалась, не зная, как поступить, затем встала, вышла из комнаты и быстро вернулась, держа в руке небольшую тетрадь. "Вот" - сказала она, - "вы можете прочитать это сегодня ночью, а завтра утром верните мне, и уезжайте. Макс в своём завещании запретил публиковать этот текст. Я его понимаю. Всё это чересчур лично. Ну, идите же к себе, читайте!"
   Придя в свою комнату, я торопливо открыла тетрадь. Это было что-то вроде дневника, ведшегося с перерывами в течение пятнадцати лет. Дневник назывался - "Откровение Гантенбайна"...
  
  
  
  

СЦЕНА 2

   Средняя часть сцены начинает медленно разворачиваться, открывая скрытую с другой стороны кровать, на которой лежит австрийская писательница Ингеборг Бахман. На австрийской писательнице Ингеборг Бахман лежит швейцарский писатель Макс Фриш. На стене висит репродукция картины Пабло Пикассо "Герника". Макс Фриш издаёт громкий протяжный крик.
  
   Макс Фриш: А-ааааааааааааааааааааа!
   Ингеборг Бахман: Ты уже всё?
   Макс Фриш: Да.
   Ингеборг Бахман: Ох, как хочется курить! Будто бы сто лет не курила! (достаёт сигарету из пачки, валявшейся на кровати, и закуривает) Как хорошо! Я - снова я. Мне кажется, что в сексе я непостижимым образом теряю себя. Это какое-то истерическое отчаяние. Странно, я ведь не истеричка и не пессимистка. Не пойму, отчего это! (пауза)
   Макс Фриш: Ингеборг!
   Ингеборг Бахман: Что?
   Макс Фриш: Я хочу, чтобы у нас были дети.
   Ингеборг Бахман: Глупости, Макс! Ты пьян...
   Макс Фриш: Нет, я не пьян. Я серьёзно.
   Ингеборг Бахман: Макс, я не хочу детей!
   Макс Фриш: Ингеборг...
   Ингеборг Бахман: Что?
   Макс Фриш: Выходи за меня замуж!
   Ингеборг Бахман: Прекрати этот вздор! Мы же взрослые люди!
   Макс Фриш: Но, послушай! (берёт её за плечо)
   Ингеборг Бахман: Отстань! (стряхивает его руку)
   Макс Фриш: Я тебя люблю!
   Ингеборг Бахман: Ты рассуждаешь категориями буржуазного общества.
   Макс Фриш: Разве любовь относится к каким-либо категориям?
   Ингеборг Бахман: Ты сегодня невыносим!
   Макс Фриш: Прости, мне всего лишь хочется разобраться в наших с тобой отношениях.
   Ингеборг Бахман: Ты чем-нибудь недоволен?
   Макс Фриш: Возможно...
   Ингеборг Бахман: (гасит сигарету и закуривает новую) Я видела, как ты за мною следил... (вздыхает) Макс, это неинтересно. Запомни раз и навсегда - я буду делать, что захочу, встречаться с кем захочу и когда захочу! В независимости от того, следишь ты за мной или нет! Ясно?
   Макс Фриш: (тихо) Да...
   Ингеборг Бахман: Генри тебя тоже заметил. Ты смешон!
   Макс Фриш: Ну и пусть. Нужно уметь быть смешным, чтобы писать серьёзные вещи. Я задумал новый роман. И ты будешь его героиней. Только под другим именем, ты будешь там актрисой и моей женой. Я хочу подарить эту книгу тебе. Она будет о нас.
   Ингеборг Бахман: Актрисой? Ха... А кем тогда будешь ты?
   Макс Фриш: Я буду слепым. Вернее, я буду притворяться слепым, чтобы не замечать твоих измен и в то же самое время иметь возможность удобнее следить за тобой, за каждым твоим шагом. Я буду ходить с повязкой слепого на рукаве, с тростью в руке, натыкаясь на людей и предметы...
   Ингеборг Бахман: Слепой, который подглядывает...
   Макс Фриш: Да, именно подглядывает! Это будет новое слово в литературе. У нас в Швейцарии во французских кантонах извращенцев, подглядывающих в общественных уборных, на сленге называют "войерами" или "вуаристами". Моя книга будет первым вуаристическим произведением. Когда-нибудь через много лет это станет модным. Вуаризм сделается одним из множества "измов" наряду с футуризмом и сюрреализмом...
   Ингеборг Бахман: И тогда тебе дадут Нобелевскую премию посмертно...
   Макс Фриш: Нобелевские премии не дают посмертно.
   Ингеборг Бахман: Знаю... (закуривает следующую сигарету) А ты хотел бы её получить?
   Макс Фриш: Нет, не хотел бы.
   Ингеборг Бахман: Почему?
   Макс Фриш: Потому что я слишком консервативен. Мне её просто-напросто не дадут. Я в этом абсолютно уверен.
   Ингеборг Бахман: А я бы хотела её получить. Очень бы хотела. Это моя заветная мечта. Конечно, я пока ещё не написала ни одного крупного произведения, как ты, но я обязательно напишу, не зря ведь критика называет меня надеждой австрийской литературы.
   Я тоже когда-нибудь напишу роман, героиней которого буду я. Я придумаю себе какого-нибудь любовника-славянина. Русского. Когда я училась в университете в Вене, там стояли русские войска, и у меня было несколько русских. Поэтому мой герой будет русским. Хотя, нет...
   Русским ему никак быть нельзя, русских у нас в Австрии ненавидят, память о войне и оккупации всё ещё свежа. Скорей всего, он будет у меня венгром, словаком или югославом, но имя у него обязательно будет русским. Иван! Я назову его Иван.
   А, может быть, у меня в романе будет два главных героя - два моих любовника?! И, если первого я назову жёстким грубым именем Иван, то второму я дам имя какого-нибудь прекрасного цветка или сладкой лесной ягоды. Посмотрю в словаре все названия цветов и ягод по-русски или по-югославски и выберу самое красивое...
   Макс Фриш: Выходи за меня замуж!
   Ингеборг Бахман: Нет!
   Макс Фриш: Умоляю тебя - выходи!
   Ингеборг Бахман: Нет! Нет и ещё раз нет! Довольно! Давай лучше поговорим о твоём новом романе. Твой главный герой, то есть ты, ты уже выбрал себе подходящее имя?
   Макс Фриш: Да, я назову себя Гантенбайн.
   Ингеборг Бахман: Гантенбайн. Какое удачное имя! А как ты назовёшь свой роман?
   Макс Фриш: Свой роман я назову также.
   Ингеборг Бахман: Макс...
   Макс Фриш: Дорогая, ты выйдешь за меня замуж?
   Ингеборг Бахман: Макс, у меня закончились сигареты. Ты не мог бы спуститься вниз, мне самой лень одеваться...
  
   Макс Фриш молча встаёт, одевается и выходит.
  
  
  

СЦЕНА 3

  
   Декорация панорамы города. Церковь, дома, деревья, мосты...
   Немного в стороне вывеска - "Кафе" и несколько пустующих столиков. Рядом со столиками, отделённый невысокой оградой, лежит кусок зелёного искусственного газона.
   На сцене появляется Макс Фриш. На рукаве у него жёлтая повязка слепого с тремя чёрными окружностями, в руке трость-палка, на глазах большие тёмные очки. Он ступает нетвёрдой походкой, нащупывая себе палкой дорогу, время от времени приподнимая очки и оглядываясь по сторонам. Сразу видно, что это его первые шаги в роли слепого. Пока он тренируется, прохаживаясь по сцене туда-сюда, сбоку появляется девушка на велосипеде. Она одета в лёгкое платье, во время езды ноги её заманчиво обнажаются.
   Девушка делает по сцене несколько кругов, не замечая слепого. Макс Фриш, увлечённый тренировкой, тоже её не замечает. Вернее, он замечает её уже слишком поздно, бросается в сторону, падает. Девушка тоже падает, но тут же вскакивает со словами "О, майн гот!" и бросается поднимать слепого, который корчится от боли, схватившись за ушибленную ногу.
  
   Макс Фриш: О, моя нога! Моя нога... Ааа! Что это было? Неужели я попал под грузовик? О, проклятье! Кто здесь? Где я?
   Девушка: Это я. Меня зовут Анна. Я каталась на велосипеде, задумалась и вас не заметила. Простите, я не нарочно...
   Макс Фриш: Значит, я попал под велосипед! О, моя нога! Скажите, что с моей ногой, я её не чувствую!
   Девушка: Ваша нога на месте. Наверное, это просто ушиб. Но лучше, если я вызову "скорую помощь"... Здесь рядом кафе. Там должен быть телефон.
   Макс Фриш: Нет, не надо. Не уходите. Лучше помогите мне встать. Если я останусь лежать на дороге, на меня наедет кто-то ещё.
  
   Девушка помогает слепому подняться. Он хромает. Она осторожно отводит его на газон и аккуратно усаживает на землю. Фриш негромко постанывает. Девушка задирает ему штанину и осматривает ногу.
  
   Девушка: У вас синяк. Крови нет. Кости, кажется, тоже целы. Хотите, я сделаю вам лёгкий массаж. Вот так. Ложитесь на спину и расслабьтесь... (принимается медленно массировать его ногу)
  
   В это время на сцену выходит Ингеборг Бахман в сопровождении Генриха Бёлля. Бахман одета в брюки и яркую блузку. На Бёлле просторная летняя рубаха.
  
   Ингеборг Бахман: А вот и наше кафе! Как всегда, здесь никого нет. Мы единственные посетители. Какая прекрасная погода! Солнце - хочется петь и смеяться!
   Генрих Бёлль: Смотри, там кто-то лежит!
   Ингеборг Бахман: Какая-то девушка... А с ней, кажется, мужчина. Похоже, они занимаются любовью... Не будем обращать на них внимания.
   Генрих Бёлль: В последнее время мне всюду мерещится Макс. Зачем он за нами следит?
   Ингеборг Бахман: (закуривая) Он пишет новый роман.
   Генрих Бёлль: Ну и что? Я тоже пишу новый роман, но я при этом никого не преследую. У него что-то не в порядке с головой. Ему нужно лечиться. Это - шизофрения.
   Ингеборг Бахман: Нет, он в порядке. Мы вчера объяснились. Он пообещал больше не делать мне предложений. И не ревновать к другим мужчинам.
   Генрих Бёлль: Макс не сможет не ревновать. Он - типичный швейцарец - собственник, буржуа и немного "ку-ку". Ты не боишься, что он тебя когда-нибудь зарежет? В один прекрасный день, такой, как сегодня...
   Ингеборг Бахман: (резко) Нет, не боюсь.
   Генрих Бёлль: Ты уверенна?
   Ингеборг Бахман: Во-первых, я не боюсь мужчин. Во-вторых, моя смерть всегда представлялась мне в виде огня. Когда однажды в детстве я сильно заболела, и чуть было не умерла, я видела перед собою огонь и знала - это моя смерть.
   Генрих Бёлль: Страшно...
   Ингеборг Бахман: Мне тогда не было страшно. Огонь был тёплым и ярким. Потом я написала стихи. Могу прочитать, но всё сейчас, наверно, не вспомню (морщит лоб)... Стихотворение называлось "Истина" (читает):
  
   Не три глаза! Пусть истина незрима -
   Держи ответ, не бойся ничего.
   Она восстанет из огня и дыма
   И камень сдвинет с гроба твоего...
  
   (задумчиво умолкает)
  
   Макс Фриш неожиданно резко садится. Снимает очки, нервно протирает глаза.
  
   Девушка: Что с вами? Вам плохо?
   Макс Фриш: Мне показалось, что я на мгновенье прозрел.
   Девушка: Вы всегда были слепым?
   Макс Фриш: Не всегда. Я ослеп несколько лет назад.
   Девушка: Как это произошло?
   Макс Фриш: Я ослеп от любви.
   Девушка: От любви? Как романтично...
  
   Ингеборг Бахман выходит из минутного оцепенения, встряхнув головой.
  
   Ингеборг Бахман: Хочется выпить. Где же официант?
   Генрих Бёлль: Официант!
  
   Подходит официант.
  
   Генрих Бёлль: (обращаясь к Бахман) Дорогая, ты что будешь пить?
   Ингеборг Бахман: Шнапс. Двойной.
   Генрих Бёлль: Принесите нам два двойных шнапса.
  
   Официант приносит шнапс и удаляется.
  
   Генрих Бёлль: За что будем пить?
   Ингеборг Бахман: За огонь.
   Генрих Бёлль: Хорошо, пьём за огонь!
  
   Пьют. Бахман достаёт очередную сигарету. Закуривает.
  
   Генрих Бёлль: (закашлявшись) Мне кажется, ты чересчур много куришь.
   Ингеборг Бахман: Я курю с двенадцати лет.
   Генрих Бёлль: Это ужасно.
   Ингеборг Бахман: Меня уже не переделать. Курение - неотъемлемая часть моей жизни. Мои родители пытались мне запретить, но я всё равно курила.
   Генрих Бёлль: Мне не нравится, когда женщины курят.
   Ингеборг Бахман: Иногда мне кажется, что ты ничем не прогрессивнее Макса.
   Генрих Бёлль: Извини.
   Ингеборг Бахман: Я курю всегда и везде, даже в церкви.
   Генрих Бёлль: Ты ходишь в церковь? Я был уверен, что ты - атеистка!
   Ингеборг Бахман: Да, я - атеистка. Но последний раз, когда я была в церкви, я там курила.
   Генрих Бёлль: И тебе никто ничего не сказал?
   Ингеборг Бахман: Сказал.
   Генрих Бёлль: Кто?
   Ингеборг Бахман: Священник. Мне было восемнадцать лет. Это произошло в Клагенфурте. Я готовилась поступать в университет в Граце и перед отъездом зашла в католический храм. Мне всегда хотелось туда зайти, но я никогда не решалась. Только перед самым отъездом мне удалось найти в себе смелость. Был день, в храме никого не было...
   Генрих Бёлль: Погоди, в предисловии к сборнику твоих стихов я читал, что ты родилась в лютеранской семье...
   Ингеборг Бахман: И по праздникам я ходила с родителями в лютеранскую церковь. Однако меня всегда привлекал католический храм. У нас в Клагенфурте всегда были трения между католиками и лютеранами. Наш пресвитер в своих проповедях не упускал возможности пошельмовать католического настоятеля, рассказывая о нём всяческие пакости.
   Например, грязные сплетни о том, что тот живёт со своей экономкой фрау Кратц, хотя как все католические священники дал обет безбрачия и воздержания. Католического священника звали Йоханнес Штокер, до сих пор помню имя, это был приятный мужчина лет сорока пяти и он мне нравился. Мне всегда хотелось поговорить с ним о Боге, сознаться в том, что я не верую и спросить, как мне быть. Нашему пастырю я об этом боялась даже заикнуться.
   Генрих Бёлль: Ты была в него влюблена?
   Ингеборг Бахман: Ничуть. Просто мне почему-то казалось, что он должен сказать мне что-то значимое, такое, что повлияет на всю мою жизнь. Мне так казалось.
   Генрих Бёлль: Забавно.
   Ингеборг Бахман: Когда я вошла в церковь, там никого не было. Мне стало не по себе, и я закурила. Внезапно откуда-то сбоку появился он. Мне сразу же захотелось убежать, но я не в силах была сдвинуться с места. Я словно окаменела.
   "Ты кто такая?" - строго спросил он.
   "Я - Ингеборг Бахман" - ответила я.
   "Кто разрешил тебе здесь курить?"
   "Никто. Я ни у кого никогда не спрашиваю разрешения и курю когда и где захочу" "Что тебе здесь надо?"
   "Я хотела что-то спросить"
   "Это излишне. Что бы ты меня не спросила, я отвечу тебе только одно..."
  
   Бахман умолкает и делает глоток шнапса.
  
   Генрих Бёлль: Он сказал тебе что-то важное?
   Ингеборг Бахман: (закуривая новую сигарету) "Гореть тебе в адском огне" - презрительно проговорил он. Мне стало смешно. Я рассмеялась ему прямо в лицо и вышла.
   Генрих Бёлль: С тех пор ты никогда больше не была в церкви?
   Ингеборг Бахман: Никогда. Но я часто думаю об этих словах. Может быть, он видел моё будущее?
   Генрих Бёлль: Он считал, что ты попадёшь в ад.
   Ингеборг Бахман: Он прав. Я без сомнения туда попаду, я это вполне заслужила.
   Генрих Бёлль: Глупости! Не стоит об этом думать. Ты ведь ни во что это не веришь!
   Ингеборг Бахман: Верно, не верю.
   Генрих Бёлль: Вот.
   Ингеборг Бахман: Но, вдруг, я когда-нибудь поверю?
   Генрих Бёлль: (насмешливо) А заодно бросишь курить!
   Ингеборг Бахман: Нет, курить я никогда не брошу.
   Генрих Бёлль: Знаешь, я ненавижу курение, но я люблю тебя за твоё упрямство.
   Ингеборг Бахман: Может, пойдём в отель? Я соскучилась по твоему телу.
   Генрих Бёлль: Давай ещё по одной.
   Ингеборг Бахман: Не стоит. Лучше купим бутылку с собой. И напьёмся у тебя в номере. Ты когда уезжаешь?
   Генрих Бёлль: В субботу.
   Ингеборг Бахман: В субботу... Уже в субботу!
   Генрих Бёлль: Хочешь поехать со мной?
   Ингеборг Бахман: Нет, я не люблю Германию. Мне там душно и скучно. Сплошное однообразие и бетон. На второй день у меня начнётся депрессия. Нет, Германия не для меня. Мне нравится Рим. Это мой город. Мы с Максом решили снять там квартиру и туда переехать.
   Генрих Бёлль: Макс решил расстаться со своей любимой Швейцарией? Вот это новость! Интересно, как долго он выдержит в Италии! Невероятно!
   Ингеборг Бахман: Он это делает ради меня.
   Генрих Бёлль: Мне тоже хотелось бы что-нибудь для тебя сделать.
   Ингеборг Бахман: Ты будешь меня навещать?
   Генрих Бёлль: Буду (делает знак официанту и расплачивается)
  
   Взявшись за руки, Бёлль и Бахман медленно покидают сцену.
  
   Девушка: Как ваша нога?
   Макс Фриш: Ничего. У вас волшебные руки.
   Девушка: (смущённо) Спасибо.
   Макс Фриш: А ноги вообще великолепны (начинает поглаживать ей ноги, постепенно забираясь под юбку).
   Девушка: Ой, лучше не надо! Мне неудобно.
   Макс Фриш: Знаете, а я - не слепой.
   Девушка: (ошарашено) Как так - не слепой?
   Макс Фриш: А вот так! (снимает чёрные очки)
   Девушка: Не слепой?
   Макс Фриш: Не слепой! (подмигивает) У вас глаза голубые! Вот!
   Девушка: Значит, вы меня обманули?
   Макс Фриш: Значит - обманул.
   Девушка: Негодяй! (вскакивает и даёт Максу Фришу звонкую оплеуху)
   Макс Фриш: Погоди! (хватает её за ногу, но она вырывается и бросается к велосипеду) Постой же, я всё сейчас объясню!
  
   Девушка вскакивает на велосипед и уезжает. Фриш кидается за ней вдогонку, однако, поняв, что ему её не догнать, с хохотом швыряет ей вслед трость слепого.
  

ВТОРОЕ ДЕЙСТВИЕ

СЦЕНА 1

   Квартира в Риме. Из распахнутых настежь окон видна панорама Вечного Города. Лето. Зной. Ингеборг Бахман сидит абсолютно голая за столом с зажжённой сигаретой в зубах, что-то печатая на пишущей машинке. Мебели мало - тахта, несколько стульев, проигрыватель на колченогом комоде. Сбоку душ. Хлопает дверь, появляется Макс Фриш. В руке у него пластинка. Волосы прилипли ко лбу, его футболка в мокрых разводах пота.
  
   Макс Фриш: Какая одуряющая жара! Невыносимо! Как ты можешь работать, когда невозможно даже дышать?
   Ингеборг Бахман: А мне нравится. Жарко - не холодно. Люблю тепло.
   Макс Фриш: Написала что-то хорошее?
   Ингеборг Бахман: Два стихотворения. Я сегодня в ударе.
   Макс Фриш: Почитаешь?
   Ингеборг Бахман: Потерпи пару минут. Сейчас перепишу начисто.
   Макс Фриш: Я пока стану под душ. Пропотел до нитки. Там на улице настоящее пекло.
   Ингеборг Бахман: (бросив на Фриша короткий взгляд через плечо) Ты купил новую музыку?
   Макс Фриш: Решил сделать тебе подарок.
   Ингеборг Бахман: Кто это?
   Макс Фриш: Восходящая звезда итальянской эстрады. Его открыл Федерико Феллини. Помнишь рок-музыканта из "Сладкой жизни"? Его зовут Адриано Челентано.
   Ингеборг Бахман: Может, поставишь?
  
   Макс Фриш ставит пластинку, раздевается и влезает под душ. Ингеборг Бахман продолжает стучать на машинке. Когда он закручивает кран, она уже заканчивает работу, вынимает лист из машинки и внимательно пробегает глазами, тихо шевеля губами. Макс Фриш подходит к ней голым, вытираясь на ходу полотенцем. Ингеборг Бахман оборачивается и трогает его за член.
  
   Ингеборг Бахман: Жара мне нравится тем, что можно ходить голыми.
   Макс Фриш: Но только дома. По городу голыми не походишь.
   Ингеборг Бахман: Макс, ты меня хочешь?
   Макс Фриш: Давай потом. Я сейчас немного устал.
   Ингеборг Бахман: Знаешь, я заметила, что ты стал мастурбировать в душе. Скажи честно - я тебе надоела? (закуривает очередную сигарету)
   Макс Фриш: С чего ты взяла?
   Ингеборг Бахман: Мы почти перестали заниматься сексом.
   Макс Фриш: Мне кажется, что у меня кризис. Затяжная депрессия. Творческий тупик. Что-то не так, но я не пойму - что.
   Ингеборг Бахман: Почему ты не пишешь роман?
   Макс Фриш: Мне здесь почему-то не пишется. Рим меня угнетает. Эта нечеловеческая духота, бесконечная суета на улицах, постоянные, мучительные запоры от спагетти и пиццы (громко пукает). Извини...
   Ингеборг Бахман: Ничего.
   Макс Фриш: Потом эти жалкие, суетливые, похожие на тараканов люди повсюду - карманники, попрошайки, сутенёры, шлюхи... вонь, грязь, шум...
   Ингеборг Бахман: Угу. Ты просто не можешь жить без своей любимой Швейцарии, без её чистого воздуха и горных озёр, без праздной медлительности и обильных мясных блюд в уютных маленьких ресторанчиках... Я угадала?
   Макс Фриш: Да.
   Ингеборг Бахман: Это было не трудно.
   Макс Фриш: Я здесь только ради тебя. Хочу, чтобы тебе было хорошо.
   Ингеборг Бахман: Знаешь, мне не нужна твоя жертва.
   Макс Фриш: Это жестоко. Твои слова...
   Ингеборг Бахман: Но это действительно так. Я никого не хочу делать несчастным из-за того, что счастлива сама. И я не люблю жертв, поскольку сама не способна на жертву. Поэтому я не хочу заводить детей, поэтому я не хочу иметь мужа. Я не хочу быть кому-либо чем-то обязанной. Я говорила тебе об этом уже тысячу раз, неужели тебе не понятно, Макс? Или ты просто не хочешь это принять из-за своего тупого швейцарского упрямства? Очнись, посмотри правде в глаза! Реальность не такова, какой ты её себе воображаешь!
   Макс Фриш: Я люблю тебя, Инга! Люблю!
   Ингеборг Бахман: И поэтому ты мастурбируешь в душе?
   Макс Фриш: При чём здесь это? Мастурбация в душе - всего лишь дурная привычка, приобретённая ещё в детстве. Это всё происходит у меня автоматически, подсознательно... Возможно, мне не помешало бы сходить к психоаналитику...
   Ингеборг Бахман: Вздор! Ты говоришь, что любишь меня, а вместе с тем, в последнее время ты всё чаще избегаешь интимной близости, а свою сперму, которую мне так нравится глотать, ты расточительно смываешь в канализацию!
   Макс Фриш: Инга, ты не права!
   Ингеборг Бахман: Если бы ты был импотентом, тогда другое дело, но ты просто не хочешь делать это со мной! Может быть, тебе нужно найти кого-то другого? Красивую юную поэтессу? К тому же, более талантливую!
   Макс Фриш: Зачем ты так? Перестань! Ты же знаешь, что самая талантливая поэтесса в мире - это ты!
   Ингеборг Бахман: Тебе действительно нравится моя поэзия?
   Макс Фриш: Да.
   Ингеборг Бахман: Хочешь, я тебе сейчас почитаю?
   Макс Фриш: Хочу. Почитай мне то, что ты там написала, а потом я тебя выебу.
  
   Ингеборг Бахман энергично встаёт со стула, принимает эффектную позу - в одной руке у неё листы бумаги с текстами, в другой - дымящаяся сигарета. С выражением она начинает читать.
   Макс Фриш тихонько присаживается на стул и слушает, благоговейно полуприкрыв глаза, с видом истинного ценителя. Время от времени он задумчиво потирает лоб или почёсывает затылок.
  
   Ингеборг Бахман: Тобою этот край навек покинут.
   Что впереди? Забвенье или страх?
   Твои следы растают и остынут,
   И образ твой развеет ветер в прах.
  
   Ты не один. Бывали и другие,
   Что испытали по земле по всей
   Страдания и горечь ностальгии,
   Заманчивость и беды одиссей.
  
   Волною колыбель твою качало.
   Куда теперь тебя несёт она?
   Вокруг темно. И не видать причала.
   Созвездия скрывает пелена.
  
   И ты поймёшь и осознаешь ясно,
   Что слаще, чем пасхальный перезвон,
   Любой из дней, потерянных напрасно,
   Которыми ты ныне обделён.
  
   Озёра, взбудораженные криком.
   Дороги смяты тяжестью колёс.
   Перед тобой предстало новым ликом
   Всё то, что ты познал и перенёс.
  
   Яснее стали очертанья неба.
   Ты за собой оставить не забудь
   Воды и семь ломтей ржаного хлеба
   Тем, кто решится на такой же путь.
  
   Так искупи ж просроченное время,
   Утерянные годы оправдай!
   Опомнись, наконец! Стряхни былого бремя
   И воротись скорей в родимый край!
  
   Макс Фриш: (выходя из минутного оцепенения) Потрясающе! Как метко! Прямое попадание. Это обращение ко мне?
   Ингеборг Бахман: Вообще-то, я обращалась к себе...
   Макс Фриш: Да? Хм! Тем не менее...
   Ингеборг Бахман: Но ты можешь так думать, если тебе хочется. Какая разница? Лирику каждый пропускает через себя, через свои личные чувства и переживания. На то она и лирика. Поэт - это лишь медиум, получающий откровение свыше.
   Макс Фриш: Пожалуй, ты права. Это действительно так.
   Ингеборг Бахман: О, Макс! Мне нужна публика! Стадионы рукоплещущих слушателей! Первые полосы газет и журналов! Мне нужна слава! (подбегает к распахнутому окну и вскакивает на подоконник)
   Макс Фриш: (испуганно) Только не вздумай прыгнуть!
   Ингеборг Бахман: Посмотри, какие великолепные сумерки! Вечный Город! Скольких великих он пережил! Неужели он переживёт и нас с тобой, Макс?
   Макс Фриш: Слезай с окна, ты же голая! Тебя могут увидеть соседи!
   Ингеборг Бахман: Ну и что? Пусть видят! Я слышала, что в Древней Греции поэты читали свои стихи голыми. Голыми дошли до нас и скульптурные изображения муз и бога искусств Аполлона! Будь на то моя воля, я бы снова ввела это в моду - читать стихи в обнажённом виде! Темнеет! Зажги свет, чтобы меня было лучше видно!
   Макс Фриш: Ты сошла с ума! Немедленно слезай с подоконника!
   Ингеборг Бахман: Нет! Я буду сейчас читать! Там внизу уже собирается толпа. Они думают, что я прыгну... Это моя публика! Пусть слушает моё новое стихотворение!
   Макс Фриш: Но они итальянцы, а твои стихи написаны по-немецки! Они ведь ничего не поймут!
   Ингеборг Бахман: Плевать!
   Макс Фриш: Умоляю тебя, не надо! (пытается стащить её с подоконника)
   Ингеборг Бахман: (вырываясь) Отстань, не мешай! Не то я действительно упаду. Смотри - сколько народу! У меня начинает кружиться голова! Да отстань же... (отталкивает Фриша, делает глубокий вдох и начинает читать):
  
   Искрятся в небе золотые струи.
   Пришла пора огромных летних дней.
   Бряцают весело начищенные сбруи
   Упругих и коричневых коней.
  
   Смерть в этот час немыслима, нелепа.
   Хоть в забытьи лежит старик больной:
   Сын со служанкой яростно и слепо
   Зачнут ребёнка рядом за стеной.
  
   Свет ярких сумерек. И словно стало в мире
   Уютнее и чуточку теплей.
   И окна в доме растворяют шире,
   И поползёт сквозь них дурман с полей.
  
   Слышнее смех и говор за забором.
   Всё резче запахи. Притих вечерний сад.
   Крадётся ветер осторожным вором.
   Он звёзды передвинет наугад.
  
   Устало косы упадут на плечи.
   Луна осветит жёлтое жнивьё.
   Руками сильными обхватит землю вечер
   И до утра не выпустит её.
  
  
   Ингеборг Бахман кланяется.
  
   Макс, они мне аплодируют!
  
   Раздаются настойчивые звонки в дверь и громкий стук.
  
   Что это?
  
   Макс Фриш: Соседи вызвали полицию. О, чёрт, завтра об этом напишут в газетах! Проклятье! Что же делать? (хватается за голову)
  
   Крики из-за двери: "Именем закона! Откройте, или мы будем ломать дверь!"
  
  
  
  

СЦЕНА 2

   Та же квартира в мягких сумерках утреннего рассвета. В открывшуюся дверь со смехом вваливаются Ингеборг Бахман и Макс Фриш. У Макса Фриша в руках ворох свежих газет.
  
   Ингеборг Бахман: Как хочется курить! (устремляется к столу, на котором лежит пачка сигарет, и жадно закуривает) Целая ночь в полиции, в железной клетке с проститутками и алкоголичками, и при этом без единой сигареты! Это было невыносимо, настоящая пытка! Почему они не разрешают курить?
   Макс Фриш: Мне потребовались недюжинные усилия, чтобы добиться твоего освобождения. Хорошо, что мы в Италии! Здесь даже полицейские благоговейно относятся к литературе. Я пустил в ход все свои познания в итальянском, настырно твердя им "Ингеборг Бахман - ля поэта аустрияка фамоза", пока это, наконец, не сработало...
   Ингеборг Бахман: Где газеты? Давай скорее сюда! (вырывает газеты у Макса)
   Макс Фриш: Как я рад, что всё уже позади!
   Ингеборг Бахман: (лихорадочно перелистывая одну из газет) Ничего нет... (разочарованно) Странно... (листает дальше) И здесь тоже... И здесь...
   А, вот небольшая заметка в городской хронике: "По сообщению римской полиции вчера вечером известная австрийская поэтесса Ингеборг Бахман была доставлена в полицейский участок. Основанием для этого послужил звонок соседей, утверждавших, что она мешает им спать, громко печатая по ночам на пишущей машинке при раскрытых настежь окнах. В ответ Ингеборг Бахман заявила, что ей слишком жарко в Риме, поэтому она использует для творчества исключительно ночные часы" (возмущённо) Что за вздор! Я ничего не пойму! Макс, что это? Почему здесь нет ни слова о том, что действительно произошло? О том, как я читала? О моём триумфе?
   Макс Фриш: (самодовольно) Дорогая, это исключительно моя заслуга! Я уговорил инспектора не давать эту информацию в прессу. Твоя честь спасена!
   Ингеборг Бахман: Что? Моя честь? Ах ты, подонок! Узколобый швейцарский бюргер! Гнусный отвратительный приспособленец! Перестраховщик! Дурак! (принимается лупть Фриша ворохом газет по голове; тот отчаянно заслоняется руками, пытается убежать; клочья бумаги разлетаются во все стороны).
   Макс Фриш: Пойми, я ведь хотел как лучше! Я старался для твоего же блага!
   Ингеборг Бахман: Как лучше? Для моего блага? "Благими намерениями устлана дорога в ад" - так, кажется, говорят? Подумать только, он, оказывается, старался ради меня! Да ты, гад, обокрал меня! Ты безжалостно вырвал самую яркую страницу моей биографии! Ты мне противен! Видеть тебя не могу!
   Макс Фриш: (в ужасе) Боже мой, что я наделал! Прости меня! Прости! (падает на колени перед Ингеборг Бахман, хватает её за ноги)
   Ингеборг Бахман: Встань! Унижающийся мужчина - это омерзительно!
   Макс Фриш: Скажи, чем я могу искупить свою вину?
   Ингеборг Бахман: Ничем.
   Макс Фриш: Может быть, нам надо расстаться?
   Ингеборг Бахман: Может быть.
   Макс Фриш: Знаешь, вчера ты упрекнула меня в том, что я разлюбил тебя, что я стал избегать интимной близости и мастурбировать в душе. Сегодня ночью в участке я обдумывал твои упрёки и, кажется, понял - в чём дело.
   Ингеборг Бахман: (с издёвкой) Наверное, во мне?
   Макс Фриш: Нет, не совсем. Я люблю тебя по-прежнему, как и любил. Просто я ненавижу курение. Мне противно целоваться с курящей женщиной. Я задыхаюсь, меня тошнит, просто выворачивает, особенно в духоте летнего Рима...
   Ингеборг Бахман: Макс, я всегда курила. Но раньше тебя от этого никогда не тошнило. Так почему же теперь тошнит?
   Макс Фриш: Не знаю.
   Ингеборг Бахман: Я думаю, тебе нужна другая женщина. Обычная, порядочная, некурящая, верная. Которая не будет тебе изменять, а будет за тобой ухаживать, варить тебе суп, рожать детей, сидеть вечерами дома...
   Макс Фриш: Пожалуй, я вернусь в Цюрих.
   Ингеборг Бахман: Что ж, возвращайся. Я тебя не держу.
   Макс Фриш: Прости меня, Инга! (плачет, истерически целуя ей ноги)
  
   Ингеборг Бахман молчит, уставившись неподвижным взором на панораму Вечного Города.
  
  
  

ТРЕТЬЕ ДЕЙСТВИЕ

СЦЕНА 1

  
   Тот же дом, только снаружи. Лавка. Дерево. Фонарь. По сцене разбросаны сухие осенние листья. Ингеборг Бахман задумчиво прохаживается взад и вперёд с книгой в руке. Мимо неё проходит человек в чёрных очках, с тростью и повязкой слепого на рукаве. Ингеборг Бахман вздрагивает.
  
   Ингеборг Бахман: (оборачиваясь) Макс!
  
   Слепой ускоряет шаг и удаляется.
  
   Ингеборг Бахман: Нет, показалось. Это не он. А так похож! Мой милый Макс! Как давно это было! Лет десять назад? Больше? Ах, как он меня ревновал! Как выслеживал нас с Генри! Генри, ха! Генри даже терял эрекцию оттого, что ему казалось, будто Макс смотрит в замочную скважину его номера, когда мы занимались любовью.
   А, может быть, Макс действительно смотрел. Он любил подглядывать. Но не вмешиваться. Макс никогда не вмешивался. Он прятал свои чувства в себе, он подавлял их, чтобы потом трансформировать в виде рассказов и романов. Пожалуй, я не читала ничего лучше его "Гантенбайна". В этой книге весь Макс, такой, каким я его знала. Бедняга, как он меня любил! (оборачивается ещё раз)
   Нет, это был обычный римский слепой. Макс больше за мной не следит. Я давно уже не даю поводов для слежки. Мне сорок семь лет. У меня нет любовников. В Вене осталась Элизабет, с которой мы прожили вместе почти три года. О, эти метания между Веной и Римом, между Элизабет и одиночеством! Как я устала от них!
   Мне хочется обратиться к Богу... Отвергнутому, забытому Богу... Удивительно, если бы мне сказали об этом ещё несколько лет назад, я бы лишь посмеялась, но сейчас мысли мои всё чаще обращаются к церкви. Мне хочется покаяния и прощения, мне всё чаще вспоминается клагенфуртский священник Йоханнес Штокер и его слова - "гореть тебе в адском огне". Я никогда не чувствовала себя ни в чём виноватой, а вот теперь чувствую. Во всём...
  
   Садится на лавку. Вздыхает.
  
   Может быть, испросить аудиенции у Папы? И всё ему рассказать? А, может, мне стать монахиней? (улыбается, закуривает сигарету) Литературные критики и профессора-германисты мне этого не простят. Ну и пусть! Когда я буду у Папы Римского, я спрошу его, можно ли стать монахиней, не бросая курить. Если можно, тогда я стану монахиней...
  
   Докурив сигарету, Ингеборг Бахман идёт к дому и скрывается за дверью подъезда, забыв на скамейке книгу. Порыв ветра раскачивает фонарь. На улице становится совсем темно, в доме зажигаются окна. Тишина, слышны лишь завывания ветра и шорох опавших листьев.
   На сцене снова появляется слепой. Осторожно ступая, он снимает чёрные очки и озирается. Это - Макс Фриш. Он подходит к скамейке, берёт в руки оставленную Ингеборг Бахман книгу.
  
   Макс Фриш: "Новый Завет"! Неужели это настолько серьёзно? Неужели она, в самом деле, собирается отказаться от имиджа, наработанного годами? Изменить своему творчеству, самой себе? До какой же степени отчаяния нужно было дойти!
   Бедная девочка! Любимая моя! Я должен тебе помочь, исправить мою давнишнюю оплошность. Ты была права, тогда я лишил тебя самого значимого куска твоей биографии. Теперь, когда о тебе пишут, в предисловиях, биографиях, научных статьях почти всегда упоминают ту короткую заметку в римских газетах о том, как ты печатала по ночам на машинке, не давая соседям спать. Журналисты и литературоведы тщательно муссируют этот факт, всячески обсасывая его со всех сторон, при этом досуже рассуждая о творческом вдохновении...
   О, если бы они только знали, как это было на самом деле! Когда я вспоминаю об этом, мне хочется себя укусить! Вот так, так! (кусает себя за руку)
   С тех пор, как мы с тобою расстались, я неотрывно следил за тобою издалека, за каждой твоей поэтической строкой, за каждым рассказом. Я жадно читал твой роман, в надежде, что он будет гениальным. Однако он таковым не был. Он разочаровал меня, но, тем не менее, я собрал подписи двенадцати немецкоязычных писателей, чтобы номинировать тебя на Нобелевскую премию.
   К сожалению, роман "Малина" оказался слишком слаб, и здесь не помогло даже вмешательство виднейших литературных авторитетов. В последние годы я с ужасом стал замечать, что ты исписалась. Перечитывая Ницше, я наткнулся на фразу Заратустры о том, что некоторые умирают слишком рано, другие - слишком поздно. "Я же учу вас - умирай вовремя" - говорит Заратустра.
   Быть может, тебе стоило бы умереть вовремя, дабы избежать творческого падения и возможных ошибок? Да. Но поэты должны умирать красиво! Я хотел бы тебе в этом помочь. Сделать твою биографию по-настоящему яркой и трагической. Однажды в Цюрихе я подслушал ваш разговор с Бёллем. Ты рассказывала тогда о встрече с неким священником, предрекшим тебе адский огонь. Значит, ты будешь гореть!
   Вот ключ от квартиры. Я хранил его все эти годы. Остаётся только дождаться, когда ты уснёшь... (смотрит на окна) Ты уже погасила свет. Надеюсь, ты спишь так же крепко как раньше, когда мы жили вместе. Тогда ты ничего не слышала, когда засыпала.
  
   Макс Фриш делает несколько нервных кругов вокруг скамейки пружинистым шагом.
  
   Всё! Хватит! За дело, вперёд! (направляется к двери подъезда)
  
  
  

СЦЕНА 2

  
   Комната в римской квартире. Верхний свет выключен, горит только настольная лампа. Ингеборг Бахман лежит на кровати под одеялом. Судя по её громкому храпу - она крепко спит. Рядом с кроватью пепельница, в которой ещё дымится недокуренная сигарета. Макс Фриш опасливо приоткрывает дверь и, крадучись, стараясь бесшумно ступать на носки, осторожно приближается к спящему телу.
  
   Макс Фриш: Спит! Всё тот же храп! Когда-то от этого храпа я не мог уснуть, я затыкал уши ватой и специальными медицинскими тампонами, купленными в аптеке, я заставил тебя сходить к врачу, но врач сказал, что это от чрезмерного курения сигарет, что надо бросать курить, а бросать курить ты ни за что на это не соглашалась.
   Потом я привык, я засыпал под твой храп, как младенец засыпает под колыбельную матери, и потом, когда мы, в конце концов, расстались, несколько месяцев мучался бессонницей без него. Как наркоман, я попал от него в зависимость. Тогда я стал принимать перед сном коньяк - две-три рюмки, и постепенно вылечился.
  
   Подходит к самой кровати, заглядывает Ингеборг Бахман в лицо.
  
   Как ты постарела! (вздыхает) Да, все мы стареем, годы безжалостно берут своё. Эта седина в волосах, осунувшееся лицо, мешки под глазами, нездоровая желтизна кожи, эти морщины на лбу... Господи, а ведь мы были молоды! Ещё совсем недавно, будто вчера. И я хотел сделать тебе детей, но ты не хотела. Ты хотела быть свободной и независимой, любимой и знаменитой.
   Как ты ошибалась! А я был не в силах тебя переубедить, поскольку сам был не уверен в собственной правоте. Всю свою жизнь я всегда и во всём сомневался, однако сейчас мною словно движет какая-то странная неудержимая сила. Или, может быть, это рука провидения? При этом в душе моей нет ни следа колебаний, а на сердце радостно и светло.
   Странно, но мне не узнать себя. Я - это не я. Я - прозревший слепец, я - не швейцарский писатель Макс Фриш, а его литературный герой Гантенбайн. Кажется, он непостижимым образом материализовался в реальности и проник в моё тело, он овладел им, а заодно и моим духом.
   Тем не менее, при этом он слушается меня. Я, Макс Фриш, его направляю и отдаю ему приказы (обращаясь к самому себе). Ну, Гантенбайн, ты знаешь, что тебе делать! Давай, действуй!
  
   Фриш-Гантенбайн достаёт из пепельницы дымящуюся сигарету.
  
   Она ещё не погасла, горит. Я положу её к тебе на подушку. Поначалу ты ничего не заметишь - запах табака - твой любимый запах. Ты будешь вдыхать его аромат, смешанный с запахом воспламенившейся постели.
   Поначалу ты ничего не заметишь, а когда заметишь, будет уже поздно (кладёт сигарету на подушку).
   Всё, я ухожу. Я буду стоять на улице, и читать стихи. Твои стихи...
   Прощай! (наклоняется и осторожно целует спящую Ингеборг Бахман в лоб)
  
   Пятясь, медленно удаляется.

СЦЕНА 3

   Скамейка и улица перед домом. Никем не замеченный, Макс Фриш лёгкой тенью выскальзывает из подъезда. Останавливается. Смотрит на окна, из которых вскоре начинает валить густой дым, а затем вырываются языки пламени. Ночь окрашивается красным дрожащим светом. Дом горит.
  
   Макс Фриш: Свершилось! Словно император Нерон, я поджёг Рим! Но город не сгорит! Я уже слышу вой приближающихся пожарных машин (после этих слов издалека на какое-то время раздаются сирены пожарников и скорой помощи, тут же стихая). Да, город не сгорит. Сгорит только она. И эта гибель в огне принесёт ей бессмертие.
   Ингеборг, моя Ингеборг! Теперь тебе не придётся умирать где-нибудь в забытьи больной, уродливой, одинокой старухой! "Некоторые умирают слишком рано, другие слишком поздно" - говорил герой Ницше, огнепоклонник Заратустра, - "я же учу вас - умирай вовремя".
   Я исправил ошибку своей молодости - вырвав однажды наиболее яркую страницу из твоей биографии, я вклеил в неё другую - ещё более яркую, последнюю, завершающую страницу, озарённую пламенем подлинного огня! Я сделал это во имя тебя и во имя твоего творчества, которое теперь навсегда прочно войдёт в анналы мировой литературы!
   Гори, гори, моя Ингеборг, а я почитаю стихи, которые ты когда-то написала в гениальном предвидении сегодняшней ночи. В этих стихах истина. Поэтому ты и назвала их "Истина" (сделав глубокий вдох, читает с чувством и выражением):
  
   Не три глаза! Пусть истина незрима -
   Держи ответ, не бойся ничего.
   Она восстанет из огня и дыма
   И камень сдвинет с гроба твоего.
  
   Так постепенно прорастает семя,
   В палящий зной сухой асфальт пробив.
   Она придёт и оправдает время,
   Собой свои утраты искупив.
  
   Ей нипочём пустая позолота,
   Венки из лести, мишура хвальбы.
   Она пройдёт сквозь крепкие ворота,
   Переиначив ход твоей судьбы.
  
   И словно рана изведёт, изгложет,
   Иссушит, изольёт тебя до дна.
   И все твои сомненья уничтожит,
   Одним своим значением сильна.
  
   Неверный свет реклам. Холодный город.
   На площадях широких - ни души.
   В дыму и гари задохнулся голубь.
   Остановись, подумай! Не спеши!
  
   Не сосчитать багровых кровоточин,
   Они давно горят в твоей груди.
   Пусть этот мир обманчив и порочен,
   Постигни правду, истину найди!
  
   Закончив читать, Макс Фриш закрывает лицо руками и садится на лавку. Он плачет. По его щекам текут слёзы. Снова издалека доносится пронзительный вой сирен, становящийся всё ближе и ближе. Вскоре появляются пожарники, разматывающие какие-то шланги, а с ними санитары в белых халатах с носилками в руках. Санитары врываются в дом и что-то выносят на носилках. Когда огонь потушен и на улице никого не остаётся, Макс Фриш приподнимается со своего места.
  
   Макс Фриш: Ну, вот и всё. Скоро утро. Не буду возвращаться в гостиницу. Нет сил. Посплю здесь, на лавке (укладывается, подложив под голову книгу, и засыпает)
  
   Свет гаснет. Когда он зажигается снова, Макс Фриш вскакивает и протирает глаза.
  
   Макс Фриш: Что это - сон или не сон? Странное наваждение. Бред. Приснится же такое! Где я? Обгоревший дом. Осколки стёкол. Мокрые, раскиданные по тротуару книги, по всей видимости, выброшенные из окон (нагибается). На немецком языке... Макс Фриш... "Mein Name sei Gantenbein" А-а-а...
  
   В панике убегает.
   Спустя несколько минут он появляется вновь, с газетой в руке. Читает вслух:
  
   "Пожар в квартире австрийской писательницы..." "Ингеборг Бахман, автор романа "Малина" и нескольких поэтических сборников..." "трагедия произошла ночью..." "несчастный случай..." "курила в постели..." "доставлена в больницу с тяжёлыми ожогами..." "врачи делают всё возможное, что бы спасти жизнь..." (отбрасывает газету)
   Она жива! Она не сгорела! Скорей - в больницу!
  
   Опять убегает.
  
  
  

СЦЕНА 4

  
   В больнице. Перешёптываясь между собой, стоит группка врачей в халатах. Вбегает растрёпанный, вспотевший Макс Фриш. Останавливается в нерешительности. Оглядывается.
  
   Макс Фриш: Где она?
  
   Один из врачей оборачивается.
  
   Врач: Кто? (пауза) Кто вы и кто вас сюда пустил?
   Макс Фриш: Я хочу видеть Ингеборг Бахман! Скажите, она здесь?
   Врач: Она в операционной. Ей делают перевязку. Но вам нельзя её видеть.
   Макс Фриш: Я её друг. Я только что прилетел из Швейцарии. Первым же рейсом, как только узнал о произошедшем. Скажите, она будет жить?
   Врач: Мы делаем всё, что от нас зависит, но у неё 70 % ожогов. Ситуация критическая. Мне сложно что-либо вам обещать. Полчаса назад она пришла в сознание, однако говорить не может - сильно обгорела голова. По всей вероятности - она курила в постели, уснула и от сигареты воспламенилась подушка. Мне очень жаль, господин...
   Макс Фриш: Фриш.
   Врач: Мне очень жаль, господин Фриш, но вам нельзя её видеть.
   Макс Фриш: Доктор, умоляю вас! Хотя бы на одну минуту!
  
   Врач поворачивается к другим врачам и что-то с ними обсуждает.
  
   Врач: Ладно, но только недолго. Ждите здесь, сейчас её привезут.
  
   Продолжая переговариваться, врачи уходят.
  
   Но сцену выезжает каталка, толкаемая санитаром. На каталке - забинтованная с ног до головы фигура, напоминающая мумию.
  
   Макс Фриш: Это она?
  
   Ничего не ответив, санитар молча удаляется. Макс Фриш приближается к мумии, пытаясь заглянуть ей в глаза.
  
   Макс Фриш: Как страшно! Нет глаз! И нет лица, кругом одни бинты! Я здесь, я - Макс! Дай знак, что ты меня слышишь.
  
   В ответ мумия издаёт протяжный звук, похожий на вой таёжного волка.
  
   Макс Фриш: Да, это я. Пришёл с тобой проститься...
   Прости меня! Прошу!
  
   Мумия снова протяжно воет.
  
   Макс Фриш: Я вижу, что ты не можешь говорить, но я знаю, что ты сейчас хочешь! Я пришёл, чтобы исполнить твоё последнее желание (достаёт пачку сигарет, распечатывает, вынимает одну сигарету и вставляет мумии в рот, затем щёлкает зажигалкой).
  
   Мумия жадно затягивается и выпускает дым. Макс Фриш берётся за ручки каталки и медленно увозит её за кулисы. Мумия, словно паровоз, выпускает густые клубы табачного дыма. Занавес падает. На сцену выходит врач. Достаёт из кармана бумажку, надевает очки, читает.
  
   Врач: Через три дня Ингеборг Бахман не стало... (продолжает негромко что-то бубнить себе под нос по-латыни - то ли медицинское заключение, то ли католическую молитву, при этом на сцену начинает наползать дым, поглощая собой доктора)
  
   Свет медленно гаснет.
  
  
  

конец

  
  
   Австрия была оккупирована до 1956 года.
   Ингеборг Бахман - известная австрийская поэтесса.
  
  
  
  
   4
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"