Аннотация: Обыски по делу No 64, пирожковая "Колобок" на углу улицы Чайковского и проспекта Чернышевского. Завтрак. Мы наблюдаем за нашими топтунами, как они делятся между собой пирожком с сосиской и пирожком с яйцом.
Глава 10
С СОСИСКОЙ И С ЯЙЦАМИ
Дни и снег неспешно идут своей чередой, приближая наступление Нового 1989-го года, а мрачные предсказания Славы Долинина всё никак не сбываются. Мы продолжаем выпускать журнал, по утрам я под надзором моих верных топтунов гуляю с собакой, а потом захожу в "Колобок" за пирожками для Ани.
Но сегодня утреннюю тишину вдруг разрывает звонок телефона. Обычно так рано с утра нам никто не звонит. В трубке слышу взволнованный голос Кати Подольцевой.
- Володя, у меня обыск. У Ванды Добасевич тоже. По делу No 64. У Скобова, у Липовской, у Евдокимова... У всех членов Координационного Совета ДС.
- Катя, а что с Гадасиком?
- И у Гадасика тоже... Какая ситуация у вас?
- У нас пока что тишина, - говорю я. - Вот одеваюсь гулять с собакой, а Аня спит. Хотя, нет, кажется стучат... Подождите, сейчас посмотрю, не вешайте трубку...
В мутный глазок двери я вижу на площадке перед нашей входной дверью, освещённой тусклой электрической лампочкой, как минимум шесть зловещих фигур.
- Комитет Государственной Безопасности! Откройте!Именем Российской Советской Федерации, именем закона, откройте немедленно, обыск! Вот постановление прокурора города Ленинграда, старшего советника юстиции товарища Д.М.Верёвкина! Яременко Владимир Николаевич! Ермолаева Анна Олеговна! Откройте дверь! Обыск!
- Всё, вот теперь пришли и к нам, - дрожащим голосом говорю я Подольцевой, возвращаясь к телефону. - Катя, а что, если мы им тупо не откроем? У нас здесь полным полно тиража, плюс прошлые номера. Если это конфискуют, то мы разорены, ведь мы не сможем всё это продать, купив плёнку и фотобумагу на следующий выпуск!
- Володя, вы можете попробовать им не открыть, я не раз слышала от бывших политзаключённых, что в подобных случаях им нужен ещё отдельный ордер на взлом двери, а это займёт время. Вы пока думайте, куда прятать тираж.
- Если часть из них останется караулить под дверью, то я весьма сомневаюсь, что мне удастся как-то надёжно спрятать тираж в нашей однокомнатной квартире...
- Послушайте, во-первых они не так уж умны, чтобы продумать что-либо дальше, чем на два хода вперёд, во-вторых, получение нового ордера займёт как минимум несколько часов, если не дней, никто под дверью так долго ждать не станет.
- Тогда я пошлю их за ордером!
- Ни в коем случае не надо никого никуда посылать, - шёпотом ужасается моя собеседница. - Вы что, очень хотите, чтобы они вернулись? Не надо давать им подсказку. Сидите тихо, не открывайте, ждите, авось уйдут, и не вернутся. Я надеюсь, что меня сейчас здесь не слышат, пока они заняты описью моей библиотечки самиздата, сидите тихо, повторяю вам ещё раз.
Аня, разбуженная шумом, уже проснулась, встала и смотрит в окно.
- Кажется, они уезжают, обе машины... Всего шесть человек. Да, точно, шесть...
Я выглядываю в глазок.
- По-моему, они все ушли, никого нет. Давай собирай тираж в сумку, попробуем рискнуть, может быть, нам удастся прорваться. Действуем так - ты с собакой спускайся вперед, и, если там засада, кричи погромче, пробуй их задержать, выиграть время.
Пока Аня спускается пешком по лестнице вниз, я с сумкой ДО поднимаюсь наверх, на чердак, где дует свежий свободный ветер сквозняков, я забрасываю сумку за паутину пыльных вентиляционных труб и затем спускаюсь за Аней. Криков нет, значит, засады тоже нет.
Аня с собакой поджидает меня внизу и мы вместе выходим во двор. Там от серой стены подворотни зловеще отделяются наши два потешных чекиста, наших два топтуна Хуйло и Медведимка, о существовании которых мы совсем забыли, вызывая испуганный вскрик Ани. Но они нам не страшны, как не страшны людям их тени. Они здесь, чтобы послушно следовать нашим желаниям, а точнее естественным желаниям нашей собаки посрать.
Сегодня мы завтракаем в "Колобке", берем на двоих один кофе в большом гранёном стакане, который наливают из белого пузатого алюминиевого термобидона, совершенно отвратительный на вкус, но хоть горячий, и один пирожок. Пирожок самый дешёвый, с капустой, за пять копеек.
- Давай, кусай половину, - говорит мне Аня.
Но я скромно откусываю чуть поменьше половины, чтобы ей досталось побольше. Путаясь зубами в жёстких нитях гнилой кислой капусты самого дешёвого советского пирожка, мы с иронией наблюдаем, как за соседним столом завтракают Хуйло с Медведимкой. Я уже давно изучил их пищевой ритуал, но Аня лицезрит эту жесть впервые.
Хуйло всегда берёт для себя самое дорогое в меню, это сосиска в тесте за двадцать копеек. Медведимка тоже тратит на завтрак ровно двадцать копеек, но при этом на два пирожка. Он берёт себе свои любимые - с яйцом по десять копеек. Кофе они никогда не пьют, экономят, и всё уплетают в сухую.
Они тоже, как и мы с Аней, делятся между собой. Медведимка грязными обкусанными ногтями отмеряет от сосиски Хуйла ровно четверть, типа на пять копеек. Когда он кусает, Хуйло смотрит, чтобы он откусил честно, а не на копейку больше. Затем от пирожка Медведимки с яйцом кусает Хуйло. Ему тоже надо откусить ровно на пять копеек, то есть половину, но от яйца в принципе трудно откусить ровную половину из-за его геометрической формы.
Поэтому они каждый раз бросают монетку, чтобы определить с какой стороны нужно будет кусать. Сегодня Хуйлу выпадает жопа яйца и он честно кусает как бы половину, но в нижней части яйца как раз в этот раз непропорционально оказывается весь желток, хотя сложно назвать этот в реальности синий, вкрутую сваренный шарик, сразу же исчезающий в зловонной пасти Хуйла, желтком.
Медведимка в отчаянии смотрит на оставшуюся ему половинку пирожка с полностью выкушенным нечищенными кариесными с жёлтым налётом зубами товарища желтком. Теперь он будет давиться только одним белком и тестом, но у него есть ещё второе, целое яйцо в пирожке, с желтком и с белком, из которого Хуйлу уже ничего не выкусить.
- Интересно, а много ли им за нас платят? - задаётся вслух вполне логичным вопросом Аня. - Сколько же эти ублюдки на нас зарабатывают?
- Откуда мне знать? Думаю, что неплохо, - растеряно говорю я, с омерзением разглядывая насыщающиеся рядом с нами две человеческие сволочи, и мне становится немного обидно за то, что, собственно говоря, только благодаря нам, двум полуголодным диссидентам, художнице и поэту, они могут сейчас здесь так шиковать.