- Вы знаете, Пролетарский бульвар раньше назывался Французским, - говорю я, но школьницы из Ленинграда мне, конечно же, не верят, считая, что я над ними стебусь.
- Не надо рассказывать нам эти сказки, - заливается звонким смехом Наташка. - Сегодня вечером я спрошу об этом у бабушки. Я вообще-то в Одессе не первый раз, мы часто бывали здесь летом с родителями и я бы наверняка знала, что Пролетарский бульвар был когда-то Французским, это же одна из главных улиц, там пляжи и санатории! Об этом бы знали буквально все!
- Не надо кадрить Аньку, - говорит мне Ленка, - а то как бы чего не вышло, нам надо ещё доучиться в последнем классе, а вот через годик уже будет как бы и можно...
- Одессу построили французы, - упрямо не унимаюсь я, доказывая свою правоту. - Ну вот, например, идёт Витя Француз, хотя раньше он был Витя Шипилов. Витя, докажи им, что ты француз, и что Французский бульвар назвали в честь тебя, а как поэт ты даже лучше Гомера, и у тебя есть для этого очень простое доказательство!
- А вот Карман, он у нас вообще итальянец! Это мы назвали его Карманом, а на самом-то деле он Александр Петрелли! Петрелли, покажи им свой паспорт, - переводит на Кармана стрелки Витя Француз.
Кудрявый красавчик Карман, похожий на ожившую статую Микеланджело, ловким движением достаёт из своих широких штанин краснокожую советскую паспортину и гордо суёт её девчонкам под нос.
- Не слушайте их, они вам всё врут, - заявляет Дик Бургазли. - Карман не итальянец, он художник. Этот паспорт он нарисовал себе сам. Сейчас он учится рисовать деньги, чтобы платить ними женщинам за любовь. Если будет вам предлагать, то знайте, что они не настоящие, также как и любовь Кармана.
- Вам следует изучить вот эти два тома учебника истории УССР для средней школы, над которыми мы уже поработали с Диком! Вот тут написано, что они утверждены министерством образования в Киеве. Тогда ни у кого из вас не останется сомнений, что Одессу, на самом деле, основал предок неандертальцев homo sovieticus.
О, как прекрасна Одесса своими платанами и своими поэтами, отчаянно пудрящими мозги случайным девчонкам, приезжающим в неё зачем-то издалека! Кто хоть однажды бывал в этой жизни поэтом, а такое случается с некоторыми из нас порой по молодости лет, например в школьные годы, в результате первой безответной любви или же от чересчур быстрого полового созревания, тот, может быть, поймёт тех приезжих девчонок.
Пройдёт много лет и, стоя у стены музея в ожидании расстрела под дулами калашей в оккупированной москалями Одессе, сданной без бою парашистами, самый успешный и дорогой художник незалежной Украины, мультимиллионер, меценат, директор Одесского художественного музея имени Бутербройтбурта - Александр Бутербройтбурт по прозвищу "Бутер", вспомнит тот далёкий день, когда отец одесского концептуализма грозный усач Леонид Войцехов взял его впервые с собой, чтобы вместе с ним посмотреть на мой с Диком перформанс по перекройке истории в тенистом Пале-Рояле за оперным театром.
Одесса была тогда всего лишь маленькой деревней на окраине СССР, где познакомились Владимир и Анна.
Но сначала попробуем разобраться в ленинградских школьницах и понять, что они делают в Одессе и как они здесь оказались. Всего их трое - Анька, Наташка и Ленка и все они разные. Анька приехала в Одессу по курсовке в детско-юношеский оздоровительный санаторий "Аркадия", что на Пролетарском бульваре 40. Наташка и Ленка прибыли дикарями к бабушке Наташки, обитающей в частном секторе на Молдаванке.
Ужинают Наташка и Ленка всегда у бабушки, а Анька в санатории. Но ужинать в санатории у Аньки сегодня нет аппетита, поэтому она остаётся пить с нами в парке вино. Ей интересно обсудить с нами наш новый перформанс, мы коротаем остатки вечера с ней, с Диком и с кошкой Перцев в квартире Перцев на Кавгуна.
Витя Француз, уезжая на ночь на Седьмой Фонтан сторожить свой пляж, зовет нас с собой, но мы слишком заняты делом, чтобы отвлекаться по пустякам. Француз нам явно завидует и поэтому нас критикует.
- Чего ты хотел достичь и чего ты достиг этой твоей "Перекройкой истории"? - раздражённо бухтит он. - Вот, например, во французских драмах абсурда несмотря на весь их абсурд всё же присутствует смысл, тогда как в твоих перформансах его вообще нет.
- Сознание ведь эзотерично, - говорю ему я. - Поэтому смысл данного перформанса гораздо выше любого абсурда и именно этим он создаёт новую художественную метарамку, которая, возможно, уже работает где-то в астрале.
Но мысли ускользают от нас, концепция следующего перформанса не лезет на ум. Поэтому я просто рассказываю Ане всякую ерунду, которая только приходит мне в голову - о французской драме абсурда, о дадаистах, о знаменитом немецком концептуалисте Йозефе Бойсе и о его русском исследователе искусствоведе Борисе Гройсе, живущем в эмиграции в Париже. Разумеется, обо всем этом она слышит впервые, и ей всё интересно.
- Аня, - говорю я. - Уже поздно, наверное, всем нам надо уже поспать, давай я провожу тебя на "Аркадию", это не так далеко, как кажется, мы дотопаем минут за тридцать.
- А я уже опоздала, ворота там закрывают в десять вечера, уже одиннадцать. Теперь мне обязательно нужно попасть туда к семи часам утра на зарядку и завтрак. По утрам нас всегда проверяют и будет скандал, если меня не окажется на месте.
- Тогда давайте купаться, сегодня я ещё не был на море, - предлагает нам Дик.
Против идеи Дика никто не возражает, в теплую летнюю ночь купаться хочется всем. Ближайшее к нам море для заплыва, это промышленная зона одесского порта и Дик прекрасно знает правильную дорогу, ему её однажды показали Перцы, они ходят купаться в порту когда им влом ехать на общественный пляж.
- Главное, не нарваться на охрану, - говорит Дик. - Но они обычно просто так по территории не ходят, сидят в своей будке на воротах, телевизор смотрят, в карты играют, курят дурь. Мы через проходную не пойдём, не пустят, я знаю дырки в заборе.
Он отжимает ржавую сетку металлической решётки от прогнившего от постоянной близости к морской влаге деревянного столба, пропуская нас с Аней вперёд. Мы медленно пробираемся к тускло освещённому пирсу, путаясь в темноте ногами в обрывках канатов и металлоломе, в любой момент рискуя упасть.
- Осторожно, в воде могут быть железобетонные сваи и ржавая арматура, - предупреждает нас Дик. - Чтобы купаться, лучше всего отплывать подальше. Но самое опасное - это погранцы. Они время от времени прочёсывают море лучами прожектора и тогда нужно сразу нырять, желательно как можно глубже, тогда они не заметят. В прошлый раз они нас засекли и стали стрелять в воздух...
- Стрелять? Зачем? - удивляется Аня.
- Как это зачем? Так это ж государственная граница, - говорит Дик. - Здесь на рейде стоят иностранные суда - турецкие, греческие, итальянские, испанские, румынские и вообще самые разные. А что, если кто-то из вас захочет бежать, например, на Запад? А если у вас наркотики? А контрабанда? Лично я, как стреляный воробей, лучше буду плескаться у пирса, так безопасней, а вы как хотите, можете плыть хоть в Америку...
Я раздеваюсь до гола и краем глаза замечаю, что Анна делает то же самое. Мы выплываем с ней в открытое море и видим перед нами совсем близко манящие огни иностранных кораблей на рейде.
Я переворачиваюсь на спину, широко и вольготно раскидывая руки, солёная вода прекрасно держит меня на плаву, тёмное летнее южное небо усыпано яркими звёздами.
- А хочешь, мы уплывём с тобой в Америку, нам Дик разрешил, ты поплывёшь со мной?
- Давай поплывём... А что, прямо сейчас?
- Ну конечно же, прямо сейчас. Знаешь, я слышал по радио "Свобода", что один советский диссидент доплыл до Турции, прыгнул в Крыму с прогулочного катера и за три дня доплыл, а сейчас он на Западе живёт. И мы будем жить на Западе, будем свободны.
- А чем мы будем там заниматься?
- Как чем, современным искусством, разумеется, я же тебе сегодня о нём рассказал! Или станем преподавать современное искусство студентам, что ещё лучше. Это несложно, ведь кому, как не нам, знать, что это такое? А выставляться мы будем в Италии на Венецианской Биеннале современного искусства, там обязательно найдётся место и нашим гениальным произведениям
Я вижу, что тело Анны тоже лежит на воде, совсем рядом со мной на расстоянии вытянутой руки. Я протягиваю свою руку и трогаю её за торчащие из воды голые сиськи. Тактильный контакт с голой сиськой вдохновляет меня еще больше на мои безумные измышлизмы и мне самому уже кажется, что я не вру, что я и она находимся в только что созданной мной мистической метарамке, из которой у нас больше нет выхода.
- Ты хочешь?
- Конечно же, хочу... Да, мы будем преподавать... да, будем выставляться... да, в Венеции на Биеннале...
Широкий луч прожектора начинает медленно ползти по воде, отделяясь от кормы военного катера, стучащего в отдалении мотором. Луч становится ярче и приближается к нам всё ближе. Сейчас они нас увидят...
- Ныряй с головой! Скорей, - кричу я Ане, и сам тоже ныряю.