Из Харьковского университета меня выгнали в конце четвёртого курса. Учился я там на специальности "Русский язык как иностранный" в надежде поехать после учёбы в командировку за границу чтобы преподавать русский язык и, разумеется, не вернуться. Иной возможности свалить из СССР я для себя не видел. Разве что мореходное училище, но по зрению меня туда не брали.
Много студентов из Азии и Африки учится в СССР. Это выходцы из братских социалистических стран. Чтобы преподавать им русский язык, надо самому быть морально устойчивым, идеологически подкованным и выступать не только учителем русского языка, но и пропагандистом идей марксизма-ленинизма. Основные предметы, которые нам преподают, это - научный коммунизм, безбрежный реализм, материализм, атеизм, колхозное право, интернационализм, пролетарская мораль, коммунистическая теория классовой борьбы, основы советской этики, соцсоревнование, рабоче-крестьянская диктатура, прогресс и уничтожение товарного производства, история КПСС.
Обучение по этой специальности существует всего несколько лет, перед нами ещё не было ни одного выпуска, но один студент-негодяй уже умудрился остаться в Гренобле во Франции, когда их группу послали туда на летнюю практику. Это чрезвычайное происшествие, выходящее из ряда вон, заставляет руководство факультета быть начеку, дабы не допустить в будущем подобных инцидентов. О подозрительных высказываниях сокурсников всем нам рекомендуют докладывать в деканат или сразу напрямую в первый отдел. Первые отделы советских университетов - это филиалы Комитета Госбезопасности.
В группе на курсе у нас все стучат на всех. Каждый хочет выслужиться, чтобы в зарубежную командировку по окончанию курса послали его, а не его товарища. А товарищ, скатертью дорога, пусть едет хоть в Пермские лагеря. Поэтому я осторожен, я сверхосторожен, я суперосторожен, подобно нашему дорогому Леониду Ильичу, изрекшему свою знаменитую фразу, быстро ставшую крылатой: "Некоторые западные средства массовой информации утверждают, что я стар. Это не так, товарищи, я - суперстар!".
В группе у нас есть два бунтаря, два вольнодумца, два Игоря - Завадский и Моисеенко, оба сионисты, поклонники западной музыки и буржуазной культуры. И вот эти ребята решают вдруг издавать литературный журнал, естественно никакой не самиздат, а что-то типа обычной студенческой газеты или же стенгазеты с самодеятельным творчеством коллег-однокурсников, которую они якобы хотят согласовать с деканатом и с парткомом факультета.
Для начала они просят каждого из однокурсников что-нибудь сочинить - рассказ, стих, очерк. Вот я и даю им по простоте своей душевной для публикации один свой коротенький стих, а кроме меня отважиться на такой поступок никто другой не догадался.
Мой стих, который был вне политики и вообще как бы ни о чём, оказался в итоге единственным литературным произведением, собранным для целой газеты, когда наших горе-издателей в один прекрасный день взяли с поличным оперативники КГБ. Происходило всё очень быстро, просто даже стремительно. Весь факультет срочно созывают на комсомольское собрание в большой актовый зал.
Первым вопросом на повестке собрания стоит вопрос об исключении Завадского и Моисеенко из рядов ВЛКСМ, то есть Всесоюзного Ленинского Коммунистического Союза Молодежи за поведение, несовместимое с членством в этой организации. Сами же виновники торжества на собрании присутствовать не могут по уважительной причине, находясь под стражей в следственном изоляторе КГБ по Харьковской области. Вторым вопросом повестки дня стою я.
Меня вежливо просят подняться и зачитать вслух мой злополучный стих под странным названием "Свояси", с которым уже заранее ознакомился весь комсомольский и партийный актив, однако большинство присутствующих ещё не читали.
А всё уходит во свояси,
Я удаляюсь во мояси,
Ты убирайся во твояси,
Как он уже ушёл в егоси,
И как она ушла в еёси,
И как ушло оно в оноси.
Тогда мы унесёмся в мыси,
Вы улетите с нами в выси,
Они проследуют в ониси...
А может вам умчаться в васи?
Чтоб вместе нам взирать из наси
На них, грядущих во ихаси?!
Эффект от моего скромного выступления подобен эффекту разорвавшейся бомбы. Все в шоке молчат, словно контуженные. Первым слово берёт председатель нашей факультетской комсомольской организации Андрей:
- Мне, как филологу-русисту, прежде всего кажется, что это преднамеренное и злонамеренное издевательство над русским языком, хорошо продуманный эпатаж...
- Для меня это личное оскорбление, - стучит себя в плоскую грудь моя одногруппница Света, - это грубое требование убраться "во твояси", это для меня лично так, словно меня бы послали матом... а это "еёси" так и вообще как мат...
- А я вижу здесь две чётко выраженные политические коннотации, направленные на свержение нашего советского конституционно-общественного строя. Эти - "грядущие" во "ихаси", явно грядут не туда, куда надо, по крайней мере, не к светлому коммунистическому будущему... - констатирует студент Константин с четвёртого курса РКИ.
- Что меня больше всего коробит, это так называемое "ониси", в которое уходит это оно, типа какое-то существо третьего пола... Фу, как противно! - гадливо возмущается второкурсник Геннадий.
- Это уголовщина, хулиганство с особым цинизмом, - выкрикивает из зала чей-то знакомый голос. - Не место хулиганам на филфаке! Исключать таких надо!
- Форменное безобразие, идеологическая диверсия. Ну, если бы ещё, скажем, это был бы хотя бы эзопов язык, когда в принципе всем понятно кто есть кто - лев, осёл или свинья... А здесь какой-то невнятный новояз, под которым может скрываться всё, что угодно... - вставляет веское слово проректор по идеологической работе, доцент кафедры яфетического языкознания, представитель учения марризма Ушат Казбекович Помоев.
- Товарищи, давайте не забывать, что совсем рядом с нами всего в каких-нибудь шестидесяти километрах от нас, от города Харькова, лежит наша большая сестра Россия и мы не можем так просто и так безучастно смотреть, как на наших глазах совершается вивисекция Великой русской поэзии! Неужели же не достаточно нам стихов Пушкина, Лермонтова, Некрасова? Нужен ли нам поэт Яременко? И я вам отвечу, товарищи, что поэт Яременко нам не нужен! И студент Яременко нам не нужен! Я предлагаю отчислить студента Яременко с филологического факультета ХГУ, - резко и бескомпромиссно ставит всё на свои места учёный секретарь Леночка.
Из комсомола, тем не менее, меня решают пока что не исключать, чтобы оставить мне возможность идеологически исправиться, даже если это произойдёт в другом коллективе или вузе, на работе, на службе в армии.
Забрав документы, я возвращаюсь в Полтаву, в свой родительский дом, где меня сразу берут на работу в строяк, Полтавский инженерно-строительный институт, сокращённо ПИСИ на какашку - факультет "Водопровод и канализация", преподавать русский язык вьетнамским студентам, а также на вечернее отделение в местное педулище - Полтавское городское государственное педагогическое училище имени Тараса Бульбы, бывший Пединститут, для завершения моего высшего образования.
Летом 1983 года, памятуя о том, что кроме Пушкина, Лермонтова и Некрасова есть ещё такой русский поэт как Бродский, живущий в изгнании в США, творчество которого у нас в школах и университетах не изучают, я, следуя его гениальному совету, еду к морю в Одессу:
Когда так много позади
Всего, в особенности горя, -
Поддержки от других не жди,
Сядь в поезд, высадись у моря...
А на самом дне подсознания у меня уже шевелится стих о лежащей где-то России, нашей большой сестре, хотя мне и так ясно, что поэт Яременко ей как бы не совсем ко двору.