Размеренной, неторопливой походкой хозяина я входил в здание Сената, когда, окружив меня со всех сторон, протягивая какой-то свиток, заговорщики нанесли мне первые удары кинжалами. Я приостановился, наблюдая искаженные гримасами низких страстей лица. Толпясь и путаясь в тогах, они наскакивали на меня словно гуси или стая дворняжек, и их холеные руки, более привычные к столбикам монет, неуклюже сжимали несвойственные им орудия смерти; многие из них уже успели пораниться, когда, набравшись храбрости, приближались, чтобы нанести укол, и в страхе отскакивали. Каждому хотелось сделать тот последний толчок, от которого рушатся с пьедесталов несокрушимые кумиры, прикоснуться к тому божественному святотатству, вскрикивая от сладострастного, почти сексуального удовольствия. Удар за ударом, и ни одного смертельного - дилетанты, не имеющие достаточно хладнокровия, даже чтобы перерезать горло курицы.
И они хотят править миром?!
Я нахожу средь них человека, чьи пальцы лихорадочно стиснули края одеяния, а взгляд устремлен на каплю крови - рубиновый перстень у основания указательного пальца.
- Кровь Цезаря, - бормочет он, кусая губы.
Я протягиваю в его сторону ладонь. На ней спокойно мог разместиться танк, уничтоживший бы сенаторов единственным залпом, или кремневый пистолет, глухо прозвучавший в облаке дыма, но все это, как и многое другое, не соответствует моему сиюминутному эстетическому вкусу. К тому же я отдыхаю.
И обращаю к человеку фразу, пронзившую его как стрела.
- А ты, Брут?
И он прячет лицо и делает попытку поднять упавший кинжал, но, одеревеневшие пальцы никак не могут обхватить гладкую матовую рукоять, оставляя на ней мокрые, запотевшие следы. Всхлипнув, он разворачивается и бежит прочь.
- Ну, уж нет!
Я обхватываю его шею энергетической петлей и тащу к тому самому надлежащему месту, где ему суждено быть; созданному для него еще, когда пращуры этрусков разбивали черепа друг другу камнями, выдранными из обветшалых стен Шамбалы. Кстати, нужно будет заняться ее возрождением, но уже под другим именем. Например, Китеж. И чтобы не забыть я делаю пометку на явившихся из воздуха скрижалях.
Вереща и упираясь, Марк Юний Брут начинает жить в обратном порядке. Отматываемая вспять кинолента. Та же участь постигает и остальных. Я не позволю человеческой трусости испортить мне триумф.
Теперь все готово.
И Брут первым вонзает в меня кинжал! Когда я размеренной, неторопливой походкой прошествовал от колесницы и входил в здание Сената. Удары сыплются на меня один за другим.
Брызжет кровь.
Звучат фанфары.
Апофеоз.
Ах, какой актер погибает! Но это позже, а сейчас - я произношу другую свою легендарную фразу. Весь мир с упоением взирает за мной.