Ясная Эльвира Игоревна Воин : другие произведения.

Враги народа

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Здравствуйте, дорогие читатели. Давно не появлялась на сайте. Теперь хочу представить Вашему вниманию пока еще начало новой книги ЈВраги народа", повествующей о беспределе ленинско-сталинского террора, о том, сколько вынесла наша искалеченная матушка Россия, русский народ, забитый за эти годы, но не сломленный. Это пока начало, работа еще в разгаре, но боюсь, как бы не растерять, поэтому загружаю по частям. Благодарю за внимание.
  ПРОЛОГ
  
  НОЯБРЬ 1916 г. РОССИЯ
  
  Гремит, разрываясь миллионами снарядов и сломанных судеб, Первая Мировая война. Начатая с таким энтузиазмом и верой в скорую победу, уверенностью в своей правоте и верности действий, она вскоре заставила людей понять истинное положение дел. Все эти два года Россия пробиралась через тернии серьезных испытаний на прочность, через многочисленные подлости и засады, собственные промахи и колоссальные ошибки. Но вот теперь, наконец-то, помощь извне пришла. Тяжелейшим трудом, мудростью, хитростью генералам все-таки удалось добиться хороших поставок оружия, боеприпасов и другого необходимого во время военных действий обмундирования от своих союзников. Теперь российская армия получила мощный перевес перед немцами. Генеральская верхушка уже проработала новую, наступательную тактику, которая позволила бы в короткие сроки резко отбросить врага на внушительное расстояние, а то и вовсе положить его на обе лопатки. Единственное, что нужно было для этого, чтобы в стране все было спокойно до весны. Весной должен состояться решительный бой, а пока приходилось только ждать. Это было известно многим.
  
  В это время, когда русские затаили дыхание, дабы не спугнуть удачу, немцы через свою шпионскую сеть прознали о крупных поставках оружия в армию России. Вильгельм II, по сути, и начавший всю эту заваруху, совсем не желал отдавать бразды правления театром военных действий в руки Николая II, и, несмотря на то, что они были родственниками, ненависть к "этим русским" загоралась в его душе все больше, полыхая негасимым пламенем. Будучи безукоризненным стратегом, обладая циничным и изворотливым умом, Вильгельм заранее подготовился к этой критической минуте. Он выстраивал шахматную партию достаточно долго, и теперь не собирался отказываться от своего триумфа. Этот человек собрал вокруг себя тех, в ком был уверен на все 100%: фанатично настроенные, лишенные всяких моральных и нравственных ограничений, живущие не по совести и чести, а по подлости и лжи, такие люди были очень выгодны Вильгельму, ведь поманив деньгами, славой и властью, их можно было использовать, как марионеток, верша свои дела.
  
  Так, на особом счету у Вильгельма была группа так называемых русских большевиков, во главе которой состоял Ленин. Это только спустя годы вся правда выйдет на чистую воду, но до этого, ее удавалось ловко прятать, а обладающих информацией и желающих ее раскрыть, быстро убирать.
  В январе 1921 года Эдуард Бернштейн, лидер правого сектора немецкой партии социал-демократов, публикует статью, в Форвертс, в которой сообщает, что из достоверных источников ему стало известно: российские большевики получили от правительства кайзера Вильгельма II крупную сумму денег, свыше 50 миллионов золотых марок.
  Разумеется, эту статью поспешили опровергнуть коммунисты, они всячески угрожали автору, запугивали его, на что Бернштейн спокойно ответил в следующем выпуске журнала, что уверен в своих словах, и если это клевета, большевики могут подать на него в германский суд или в суд Социалистического интернационала. Почему-то ленинское окружение умолкло сразу же, и это дело было замято.
  
  О финансировании кайзером большевиков говорят и архивные документы. Так 6 июля 1915 года статс-секретарь фон Ягов направляет телеграмму в Министерство финансов: "для революционной пропаганды в России требуется 5 миллионов марок" (док. Љ4). 30 сентября этого же года Ромберг подает отчет рейхсканцлеру, в котором указывает на программную беседу Ленина и Кескюла о будущем обеих стран после революции в России. Ленин обещает, что будет подписан губительный для России Брестский мир, а также будет совершено много других серьезнейших уступок, удобных Германии. 21 декабря 1915 года в аппарат рейхсканцлера приходит телеграмма: "для полной организации революции в России требуется около 20 миллионов рублей" (док. Љ7).
  
  О том, что большевики собираются заключить Брестский договор с Германией, становится известно широкому кругу лиц. Поднимается шум, который Ленинское окружение всеми способами старается унять, уверяя, что договор не будет подписан. Говорил Ленин это настолько убедительно, что ему поверили. В 1917 году, вопреки обещаниям и уверениями, Брестский мир был все-таки подписан , в итоге Россия отдавала немцам Прибалтику, Украину, Финляндию, восстанавливала торговый договор, который бал разорван в 1904 году, вводила крайне невыгодные для России таможенные тарифы, уступала Турции Карс, Ардаган, Батум. Россия должна была выплачивать огромную контрибуцию. Но даже после этих уступок Германия продолжала оттяпывать у России куски послаще. Кроме Германии, на Россию накинулись Франция, Англия, Италия, США и другие западные державы, надеясь успеть урвать свое. Россия встала на колени, но об этом уже никто не смел говорить вслух, Ленин создал систему военного коммунизма, где всякое усомнение в непогрешимости лидера каралось жестоко, очень жестоко. Полились реки крови, потоки репрессированных, стали применяться изощренные пытки и методы запугивания. Началась полная анархия, хаос. Страна трещала по швам. И, если бы Ленина не ликвидировала рука Проведения, не известно вообще, чем бы все это закончилось. Хотя и то, что творилось последующие десятилетия обещанными свободами и счастьем народным не назовешь точно. Но, хотя бы некоторые территории удалось вернуть.
  
  Еще в начале 1917 года, лидеры Временного правительства получили информацию о том, что Ленин - немецкий шпион. Его задача - повернуть оружие России против нее же, и позволить немцам разгуляться в полную силу, не переживая о возможном поражении, ведь, если бы тогда, в апреле 1917 года наступательная акция со стороны России все-таки совершилась, Германии грозил бы серьезный кризис, как военный, так и экономический. Временное же правительство совсем не собиралось раздаривать Россию, а напротив, намеревалось закончить войну с удобными для себя условиями. Германии, разумеется, это было не на руку, поэтому Вильгельм делает все, чтобы на место Временного правительства поставить своего человека. "Этот безумный фанатик нам еще будет полезен...", так говорил Вильгельм про Ильича и был прав.
  
  Шаткое затишье в России раскололось с приездом вождя пролетариата.
  Тут же всюду появляются слишком активные люди, провоцирующие народ на радикальные действия. В одном городе мужичок неистово выкрикивает громкие лозунги, распаляя толпу. В итоге разгневанная толпа гремит: "Где вожак, веди нас". Волна народная, сметая все на своем пути, несется к "Крестам", освобождать политических заключенных. На Выборгской при активном участии другого оратора, толпа разгромила полицейский участок, на Знаменской площади появилась громкоголосая женщина, которая долго держала речь, призывая людей вооружаться и убивать. Думаете, это кто-то из народных героев? Нет. Все те же лица, которые так часто мелькали в немецком посольстве и так обильно кормились с руки немецкого правителя: к "Крестам" народ вел М.И. Калинин, на Выборгской выступал И.Д. Чугурин, ученик ленинской школы в Лонджюмо, а та активная женщина - не кто иной, как А.И. Круглова, почти что правая рука Ленина.
  
  Более всего провокаторы старались на фронте, где солдаты уже давно устали от бомбежек, от войны. В итоге, народ озлобился до крайней степени, все чаще стали происходить чудовищные преступления, люди напоминали стаю зверей, забывших о том, что когда-то они звались "люди". Видя эти эксцессы, даже циничные большевики вопрошали: что делать, это уже не революция, это беда! Но Ленин спокойно отвечал: "Нечеловеческие условия жизни низвели положение российского труженика до положения скотины. Именно поэтому его протест не может не принять буйных форм и неизбежно выливается в тупое отчаяние, либо в яростные взрывы дикой мести". "Мы никогда не забываем политической неразвитости и темности крестьян... но если бунты начались, революционеры не могут пройти мимо этих протестных выступлений. Свой долг они видят в том, чтобы не отворачиваться брезгливо от эксцессов, а организовывать эту массу....". "Давайте направим свою ненависть на правительство, а для этого организуемся, сговоримся с рабочими других городов, устроимте посерьезнее демонстрацию..." (Полн. Собр. Соч. Т. 1, стр. 241, 301, 309-310, 397, 403, 409, 528 и др.).
  
  Когда даже видавшие виды вояки в ужасе взирали на кровавые бойни, Ленин и его окружение потирали ручки, более того еще сильнее распаляли народ, хотя вполне уже можно было провести революцию более тихими путями, но им это было не нужно. В это время Людендорф пишет: "Посылая Ленина в Россию, наше правительство принимало на себя особую ответственность. С военной точки зрения это предприятие было оправданно, Россию нужно было повалить". Повалили.
  
  В Украине откуда ни возьмись появились сепаратисты, которые устраивали бунты, чтобы расколоть страну на десятки отдельных республик. Россия разваливалась на глазах.
  
  Ко всему этому была долгая подготовка. С 1905-6 годов СМИ проводили хитрую работу по разложению духовно-нравственных устоев страны. Массировано внедрялись в сознание народное искаженные образцы поведения, как норма. В газетах больше не публиковалось что-то доброе, позитивное, напротив, убийства, насилия, пьяные разборки расписывались, как романы, и многие люди клюнули на эту удочку, подобрав брошенную им приманку. За делами по убийствам следили, как за действием увлекательного сериала. Тот тут, то там открывались притоны, подставными человечками устраивались массовые дебоши. Все это вперемежку с потоком агитационных листовок, сделали свое черное дело.
  
  А царское правительство наблюдало за этим, как кролик за приближающимся удавом. Можно было предпринять решительные меры, можно было спасти Россию, можно было облегчить жизнь народа, чтобы не было повода для эксцессов. Но власть как-то отделилась от всего, стараясь не замечать реальности.
  В это время Ленин закручивал гайку все плотнее. Теперь он взялся уничтожить веру, как таковую. Почему? Два ответа: во-первых, когда человек живет искренней верой, не фанатичной, это другое, но настоящей, то он имеет мощнейший духовный стержень, который заставляет его осмысленно относиться ко всему, что видит, задумываться, анализировать.
  
  Вторая причина ярой ненависти Ленина к религии заключалась в его личных духовных изъянах. О том, какие страсти его раздирали, говорит уже то, что в 1921 году по приказу вождя был открыт Дом Лаборатория, в которой, опираясь на метод З. Фрейда, развращали детей. "Ученики" от 3-5 лет подвергались всевозможных пагубным опытам, таким образом, Ленин мечтал создать общество без предрассудков и границ, свободное не в самом лучшем смысле этого слова. Те, кто, понимая порочность метода, отказывался участвовать в этом, становился мишенью удара ЧК. Дом Лаборатория функционировал до 1924 года, под предводительством Веры Шмидт, после смерти вождя был немедленно закрыт.
  
  Карусель завертелась в бешеном темпе, и остановить ее уже было невозможно. Вильгельм торжествовал. Но он недооценил своих марионеток. Получив власть в России, они мечтали теперь о власти во всем мире. В 1918 году революция грянула и в Германии, но там власть поделили другие. Ленин расстроился.
  
  Измученная, истерзанная Россия! Сколько же выпало на твою долю страданий, испытаний на прочность. Еще больше ждало впереди....
  Да, многое в царской России было неверным, фальшивым, ложным. Многое выводило людей из себя. У руля, как и всегда находились те, кто плевал на Россию, плевал на народ. При таком подходе переворот был неизбежен. Но беда как раз состояла в том, что этой энергией воспользовались те, кому было еще больше плевать на народ, те, кто, прежде обещая всевозможные блага, в итоге сгнобили миллионы честнейших людей в тюрьмах, расстреливая, как собак. Народ мечтал о свободе, а получили сплошной лагерь, где порушено все Святое; ждал покоя, а нашел бесконечный страх и животную затравленность; верил, что, наконец, пребудет справедливость, а увидел полный беспредел.
  
  Обещания не выполнены, надежды убиты. Страна всего за год стала одной из самых отстающих, а ведь прежде звалась Державой....
  И все это бедствие началось с фразы, которую рука "вождя пролетариата" ловко вывела в своем дневнике: Der Sturm naht.
  
  
  Враги народа
  
  Ч. 1
  
  1919 год. Россия.
  
  Маленькая, отдаленная от центра деревенька начинала свой новый, трудовой день. Солнце еще только медленно поднималось над землей, окрашивая багрянцем зеленеющие поля, луга, леса. Вдали таинственно серебрилась полноводная речка, и в кронах берез гулял вольный апрельский ветерок. Красота. Кто бы мог подумать, что в это время, когда природа беспокойно просыпалась после долгого, зимнего сна, когда птицы выводили трели о надежде, радости и любви, в огромной стране, происходили чудовищные вещи, Россия, прежде такая непобедимая, была поставлена на колени силой чудовищной, беспощадной, страшной. Она пока еще не успела во всей своей мощи добраться до этого тихого места, благодаря дальности расстояния, и местные жители еще не вдохнули угара революционных преобразований, а просто ждали, что будет дальше, жили, работали на износ, мечтая, что в скором будущем, мир и покой воцарятся на их земле. Но так было только пока, то есть совсем недолго.
  
  На солнечной полянке, возле старой, покосившей избы играли три мальчугана. Им было по пять-шесть лет, и сейчас они наслаждались этой почти беззаботной порой, сотканной из счастья. Полностью погрузившись в свою игру, ребята не заметили, как в деревню пришли чужие, о чем оповестили разрывающиеся от лая дворовые собаки. Первым очнулся старший, Васька, коренастый, подвижный паренек.
  
  - Смотрите, смотрите, какие-то люди идут, по виду городские, да много как их! Странные только они, мне кажется, совсем недобрые.
  - Так, они в твою избу идут! - воскликнул его друг, Серега, светловолосый паренек с задорным личиком. - Гляди, как озираются по сторонам, действительно странные типы.
  - Пойдем, посмотрим? - отозвался третий, самый младший из всех, его звали Петькой.
  
  Заинтересованные неожиданным вторжением незваных гостей, друзья побежали в сторону избы, подслушать, подсмотреть. Но уже за несколько метров до мальчишек донеслись громкие крики, ругань, казалось, рушат мебель.
  
  - Выметайтесь отсюдова, сказано вам, контры, вы поганые, не понимаете с первого раза, - ревел полупьяный мужской бас.
  - Да куда ж мы пойдем, ироды окаянные! - голосила хозяйка старушка, Клавдия Петровна, бабушка Васьки, - понятно, что вам нужно здание, но нам-то куда? Неужто на улицу теперь? Это ли обещала ваша революция?
  
  Ответа не последовало. Кучка озверелых пришельцев молча вышвырнула старушку, не дав ей даже собрать вещи.
  - Дайте хоть иконы заберу, да одежду внуку, - уже просительным голосом взмолила женщина.
  - Иконы? Ха! Не положено советскому человеку в богов верить!
  
  В уголке стояли маленькие иконки, которые передавались из поколения в поколение в течение многих лет, которые так берегла хозяйка, которые в тяжелый час только и давали утешение и помощь. Теперь же незваные гости в бешенстве кинулись в тот угол, и, не успела несчастная женщина опомниться, как размели все с яростью и ненавистью, растоптав, разломав.
  
  В эту минуту в избу кинулся маленький Васька. Никогда в жизни он не видел свою любимую бабушку такой слабой, раздавленной и измученной. Впервые за свою короткую жизнь Васька бросился на обидчиков с кулаками, ненавидя чужаков всей душой. Но его страстный порыв был пресечен в одночасье. Обоих, бабушку и внука вышвырнули, как щенков за порог, и собравшаяся уже возле дома толпа, напуганная, недоумевающая, подобрала изгнанных, пытаясь как-то утешить.
  
  - Что там за бандитизм! - взревел Митька плотник, сжав покрепче захваченную по пути внушительного вида дубину.
  
  Но когда он с другом собрались уже навести порядок, на улицу вышел один из городских, видимо, среди всех он был за главного. В отличие от своих соратников, громил, этот, неказистый с виду мужичок с хитрым, хищным взглядом, надел на себя маску вежливости и учтивости, заговорил он в лучших традициях ораторского мастерства:
  
  - Граждане крестьяне! Все мы знаем, что в стране произошла революция. Сколько столетий вас эксплуатировали буржуи, богатеи, вы пахали на них, а они только по балам разъезжали, вы голодали, а они издевались над вами! Теперь этому кошмару настал конец, теперь вы - свободные люди! Товарищ Ленин так объясняет суть новой власти: фабрики рабочим, а земля крестьянам. Поймите, теперь вы хозяева на своей земле, теперь вам никто не указ, работайте, радуйтесь, вот ваше счастье!
  
  По толпе прошла глухая волна одобрения. Будто бы большинство уже и забыло, свидетелями чего только что были, и только Митька смело задал логичный вопрос.
  
  - То, что вы говорите, это, конечно, хорошо. Но вот что сейчас было? Получается, вы выгоняете людей из собственного же дома и хуже того, унижаете и швыряете, как котят? Что ж у вас слова и дела не сходятся? Чем же вы тогда лучше помещиков?
  
  Оратор сверкнул в его сторону проклинающим взглядом, тот же взгляд плотник поймал и от всей группировки, но разговор глашатай продолжил в том же подчеркнуто вежливом тоне.
  
  - Поймите, товарищи, нам нужно здание для устройства в нем сельсовета. Не на улице же нам председательствовать? Свободных зданий нет, но есть кулаки, которые жируют, которые живут лучше вас всех, вот пусть они и делятся, помогают революции, если хотят после сливки снимать с нее. Из кулаков в деревне только несколько семей, этот дом - один из них, его мы и выбрали.
  
  - Да какие ж мы кулаки? - удивилась Клавдия Петровна. - Мы же чуть ли не нищие, всё, что у нас есть, это полудохлая, тощая коза и пять куриц. Все! В доме шаром покати, пусто, деревянные лавки и стол. А пашем, за десятерых. Всю жизнь на государство ваше работали, все руки стерли в поле. На войне муж и трое сыновей полегли, невестка погибла, один сын только и остался, контуженным с войны вернулся, и тот теперь до ночи в поле, да внучок малолетний. - Старушка не сдержалась и расплакалась от такой несправедливости.
  
  - Вот именно. Коза, курицы. А у других и этого нет. Не так ли? - Победоносно указал оратор.
  
  - Точно, они хорошо живут! Я вон давеча просил денюжкой подсобить, а бабка не дала. Кулаки, они и есть кулаки! - прошамкал какой-то пьянчужка.
  
  - Да, как тебе не стыдно, Степан! У тебя ничего нет, потому что ты пропил все, и работать ты не привык. Сколько раз я тебе помогала, так ты и не помнишь ничего доброго!
  
  В тот момент, когда толпа гудела на все лады, со стороны речки со всех ног в их сторону бежал старенький человек в черной рясе, местный батюшка, отец Иоанн. Кто-то из мальчишек рассказал ему, что происходит в доме Авдеевых, и он тут же бросил свою любимую рыбалку, поспешив к месту конфликта, батюшка надеялся, что сможет помочь чем-то.
  
  - Люди, Православные! - Еле переводя дух, прогремел он. - Да что же это такое творится? - Обращаясь к городским. - Откуда в вас столько злобы, ненависти? Пришли в дом чужой, хозяйничаете в нем, хоть бы старушку устыдились!
  
  - Эй, поп, - бросил оратор перемигнувшись со своими, которые плотным кольцом окружили своего предводителя, - ты бы лучше шел отсюдова по добру по здорову. Знаешь кто у нас следующий по счету? Ты. Ты у нас кулачок, которого потрясти хорошенько нужно. Храм твой потрясти, золотишко может и найдем. Вы, поповский род, вообще враги народа.... Вон, в соседнем городе митрополита припугнули, так он как бежал, аж пятки сверкали, ой как бежал, аж червонцы из кармонов повыскакивали... Ха-ха-ха....
  
  Батюшка аж задохнулся от возмущения. Такого сволочизма он еще никогда не встречал, хотя за свои восемьдесят три года повидал всякого.
  
  - Во-первых, да будет тебе известно, молодой человек, что не стоит мерить всех по одному-двум. Если кто-то из нашего чина и позорит имя Церкви деяниями своими, жаждой наживы или трусостью, то это на их совести, им перед Всевышним втройне отвечать. Во-вторых, с каких пор Церковь стала врагом народа, вы ведь не отдельных лиц во враги записали, а всю веру, я правильно понял? Во все времена Богу врагом был только дьявол. Так от кого вы тогда пришли, от него ль? Посмотрите на себя, в вас же уже не осталось ничего человеческого! Глаза залили и пошли душегубствовать, думаете, вычеркнули Бога из своей жизни и потом вам ничего не будет? Ошибаетесь. Будет и еще как. Одумайтесь, опомнитесь! Вот, вы решили и меня сейчас запужать. Думаете, напужали? Ничего подобного. Я столько повидал на своем веку, что меня ничто земное не напужает. Тем более такие негодяи, как вы! А вот Клавдию не троньте! Она - человек кристальной души, честнейший, настоящий, вам не чета. Пришли властвовать, пожалуйста, но только по закону человеческому, а не по закону зверей. Извинитесь перед женщиной и идите с миром.
  
  - Да ты что поп, обезумел нечай?
  
  Несколько городских направились к батюшке, желая проучить за дерзость, но тот даже глазом не моргнул, зато вовремя спохватился Митька, своим грозным видом показав, что пусть только попробуют тронуть батюшку, несколько мужиков также были на стороне правды. Глашатай, оценив ситуацию, махнул своим, чтобы отошли.... на время....
  
  - После разберемся, - процедил сквозь зубы он и, повысив голос, добавил. - Крестьяне, запомните, советская власть она уже пришла, хотите вы того или нет, и пришла она для того, чтобы вам помочь, защитить от эксплуататоров, от обманщиков разного рода, чтобы вам же и жилось хорошо....
  
  Говорил он еще долго, красноречиво, как-то по-книжному, как крестьянский люд и не слышал никогда. Теперь среди людей пошло разделение. Кто жил по совести, чести, оставался при первоначальном мнении: они понимали, что за сладкими речами новоприбывших таится яд, и, что с их приходом житья не будет. Другие, из тех, кто любил выпить и оттого не имел в доме ничего, были, наоборот, за городских. Третьи находились в сомнении, не могли определиться, вроде бы и говорят хорошо, но и уже успели проявить себя не с самой лучшей стороны. Но этого только и ждали городские, они поняли, что останутся здесь надолго, отпора, как во многих других селениях они не встретили.
  
  2.
  
  День клонился к закату. Клавдия Петровна с Васькой разместились у отца Иоанна. Батюшка долго не мог успокоиться, все рвался в драку, чего за ним вообще никогда не наблюдалось, ему было больно не за себя, а за Бога, за Церковь, за Клавдию, за людей, которые покорно опустив головы, смолчали, испугавшись массовости прибывших и грядущих проблем.
  
  - Вот из-за того, что мы так разрознены, всегда боимся всего, нас и давят и будут давить. Чувствую, что эти молодцы нам еще покажут, а мы молчим, а мы терпим. Всегда возмущаюсь этому качеству народному! И особенно тому, что и саму веру давно уже смешали с этим послушанием. Скажи, Клавдия, ну почему так, откуда это вообще взяли, зачем, для чего? Я сам священник и не могу понять, что творится, что творилось. Христос учит нас ведь не покорности рабской, нет, а мудрости, чистоте, взаимопомощи! Ох, как тяжко мне, сколько неправды, несправедливости со всех сторон!
  
  Клавдия удрученно кивала в знак согласия, то и дело смахивая набегающие слезинки, и беспокойно смотрела в окно, понимая, что в деревню пришла беда. Завидев вдали сына с друзьями, возвращающимися с полевых работ, Клавдия Петровна заплакала еще больше, понимая, что сейчас будет. Она выбежала ему навстречу, стараясь взять себя в руки.
  
  - Мама, что с тобой? - удивился сын Клавдии Петровны, Александр. - Кто обидел?
  - Да, сынок, там такое. Там революция....
  - Ах, да я знаю, слышал. Ну, так что же здесь страшного, наоборот, радоваться нужно, что теперь равенство будет, во всяком случае, так в народе говорят. Ну, что же ты плачешь? Мы же не банкиры, какие-нибудь, это им плохо теперь.
  - Сыночек, они нас кулаками объявили. Из дома выкинули. Иконы растоптали, сказали, что советский человек не должен в Бога верить....
  
  Александр нахмурился.
  
  - А вот это уже серьезно. Пошли, - обращаясь к друзьям, Андрею и Михею, тоже мрачно задумавшимся, - Ребята придется навести порядок. Я им дам, кулаки... в Бога не верить... Нехристи!
  
  Сердце Клавдии Петровны больно защемило в предчувствии непоправимого, чего она не могла остановить.
  
  Мужики во главе с Александром пинком ноги отворили дверь. За столом сидели городские и распивали самогон, обильно закусывая. Видимо, уже подсуетились местные из тех, кто готов услужить любой власти, руководствуясь правилом: кто в силе, тот и хороший....
  Городские, уже в достаточном подпитии, подняли на вошедших налитый кровью взгляд. По этому взгляду было ясно, что мирной беседы не будет.
  
  Первым разговор начал законный хозяин дома.
  
  - Вы по какому праву ворвались сюда? Нельзя было по-человечески что ли, или храбрые только баб погонять, да старушек с детьми? А ну, попробуйте на мужиков пойти. Струсили? Иконы кто разбил?
  
  Александр негодовал. В душе что-то яростно металось, гнев, отчаяние, боль за порушенную Россию, за то, что опять обманули народ, за то, что теперь творится полная анархия, и ее усмирять можно только силой.
  За столом сидело девять человек во главе с предводителем. Тот медленно привстал и произнес, делая ударение на каждом слове.
  
  - Запомни собака, с Никанором никто не смеет так говорить.
  
  Александр не успел среагировать, слишком быстро все произошло: этот, назвавший себя Никанором, схватил лежавший на столе нож и кинулся на него, ранив точным, твердым ударом опытной рукой палача. Друзья сразу же смекнули в чем дело, и бросились на преступника, но тут подоспели подпитые "товарищи".
  
  - Что ж вы делаете звери! - как гром прогремел чей-то до боли знакомый голос.
  
  "Только не он!" - подумал Александр уже теряя сознание, - "отец Иоанн, зачем он пришел!.."
  
  Батюшка не смог усидеть на месте. Он забыл о своих преклонных годах, о ревматизме, который мучил уже лет так тридцать, обо всем на свете, просто он понимал, что происходит самая большая несправедливость, и он не сможет называть себя больше служителем Божьим, если отсидится в тихом местечке даже не попытавшись помочь своим духовным детям. Да. Далеко не все церковнослужители на его месте поступили бы также, но это уже не Божьи люди, а лицемеры, прикрывающиеся именем Бога, а отец Иоанн никогда не был лицемером.
  
  - Господи Иисусе, помоги, поддержи меня немощного!
  
  Быстро перекрестившись, батюшка бросился в самую гущу драки и успел отвести контрольный удар ножа, который летел в сторону упавшего Александра. Никанор не ожидал такого, и второй удар был уже направлен в батюшку, но и этот удар отец Иоанн резво отбросил каким-то неизвестным ни в каких из существующих боевых методик способом.
  
  - Вот это да! - сам себе удивился Иоанн и кинулся дальше.
  
  Андрей с Михеем не щадили себя. Раненные они дрались, как тигры, но и противники были не промах. Спасало повстанцев то, что городские были уже слишком пьяны, чтобы следить за координацией своих движений, самым трезвым из них был Никанор, но его вывел из рабочего состояния отец Иоанн, а остальные вскоре сами выдохлись, всплеск энергии подошел к концу.
  
  Поняв, что полной победы, ради которой приходили все равно не добиться, деревенские решили уходить, Александру было совсем худо, и тут уж не до разборок. Пока новая власть очухивалась, друзья вытащили раненного из дома.
  
  Уже смеркалось. В небе мистически сияла полная луна. Она была необыкновенно большой и почему-то, какой-то огненно красной, кровавой. Никогда прежде местные жители не наблюдали такого природного явления, такой неестественной, воинственного вида, луны. С востока подул холодный ветер, и тревожно заухала сова, вспугнутая недавним переполохом.
  
  3.
  
  С трудом Андрей, Михей и отец Иоанн дотянули раненного до дома батюшки. Клавдия Петровна, как увидела раненного сына, опять схватилась за сердце, так что откачивать пришлось еще и ее. Маленький Васька забился в угол, он уже начинал понимать, что мир гораздо сложнее и суровее, чем ему казалось еще вчера, этот мальчуган повзрослел всего за день, и нещадно корил себя за то, что не мог в такой тяжелый час помочь отцу и бабушке.
  
  Сделав перевязку Александру и напоив его отваром лекарственных трав, которые у Иоанна всегда имелись в наличие, наши герои сели держать совет. Они уже поняли, что поутру им не стоит ждать ничего хорошего, поэтому необходимо сейчас выработать серьезную тактику дальнейших действий. Решили собрать всех, кто на стороне правды. Тут уж пригодился и Васька, он был послан, как курьер с важной информацией, и уже через пять минут, быстроногий мальчуган привел в дом Митьку, который даже и не знал, что Александр ранен, и еще троих мужичков, которых возмутило поведение пришлых. Все горели негодованием, но не знали, что можно сделать против орды возомнившей себя царем Вселенной, нечисти, которая притом имеет хорошую крышу в городе, да и вообще во всей стране. Внезапно лицо Митьки осенилось, ему вспомнился недавний разговор на рынке в соседней деревне, когда он ездил продавать картошку.
  
  - Мужики. Я тут от народа слышал, что в соседней губернии собираются такие же недовольные беспределом новой власти, как и мы, похоже, там создается серьезная сила, способная смести таких вот молодцов, которые могут бросаться только на безоружных и только стаей. А что, если туда кинуться? Другого выхода я тогда просто не вижу. Здесь всех перебьют поодиночке, и пикнуть не успеем. Но тут палка в двух концах: женщины не поедут, старики и подавно, а их оставлять на растерзание - грех. У меня отец парализованный, мать больная. Не оставишь. С другой стороны, тут теперь тоже беда, а Александру, Андрею, Михею после драки и вообще житья не будет. Выходит одно: вам троим в деревне теперь оставаться нельзя, вам дорога, а нам здесь придется как-то воевать, за своих бороться....
  
  На несколько минут в доме воцарилась тишина. Иоанн горько схватился за голову, он хорошо представлял, невольным свидетелем каких событий становится, и осознавал, что в данном случае его друзья правы, не стоило рассчитывать, что городские оставят их в покое. Судя по всему, Никанор обид не прощает.
  
  - Да. Надо решаться. Другого выхода, действительно уже и нет. - Тихо ответил ослабевший Александр.
  
  - Но как же ты дойдешь, сыночек? - возопила обезумевшая от горя Клавдия Петровна.
  
  - Если я останусь здесь, мама, поверь мне, эти звери уж точно не дадут мне подняться на ноги, они сделают из меня пирожок с мясом и сожрут. Я это понял по сегодняшнему "разговору". Знаешь, такого я совсем не ожидал. А я, глупый, еще недавно так радовался, когда царя свергли, все-таки столько крови у нас выпили эти богатеи. Но пришло зло еще более страшное. Что же это такое!
  
  Александр забылся и резко рванулся в сторону, отчего в глазах потемнело, и он осел по стенке. Хорошо, что друзья поддержали его.
  
  - Клавдия Петровна. - Встрепенулся Митька. - Не волнуйся, у меня лошадка есть, старенькая, правда, но все же, и телега. Вот пусть ребята ее и забирают в безвозмездное пользование.
  
  - Спасибо, брат. - В один голос ответили трое мужчин.
  
  - Пора собираться.- Подвел итог Митька. - Нужно выехать до рассвета. Я вам в помощники племяшку своего дам, он паренек шустрый, дорогу эту знает хорошо, мы не раз с ним в тот край ездили, так что он вас проводит. А там уж, как сам решит, может с вами, а может сюда. - Повернувшись к отцу Иоанну. - Батюшка, вам бы тоже отсюда лучше бежать, не дадут они вам житья. Надеюсь, что не на всей Земле зло поселилось, может где-нибудь пока осядете, а потом, глядишь и вернуться можно будет....
  
  - Митя. - Тяжело вздохнул батюшка. - Как же я паству свою оставлю, когда такое творится? Я не могу бежать. Не по Божески это как-то. Если уж суждено претерпеть, то куда я денусь? С Богом, ребятки. Идите.
  
  - С Богом.
  
  Александр обнял мать, прижал к груди Ваську, и, держась за бок, стараясь не показывать своих мучений и набегающей дурноты, вышел с друзьями в темноту. Дверь за ними закрылась. Где-то вдали заржала кобыла, и послышался скрип несмазанной телеги. Потом стих и этот звук, и вновь на деревню опустилось тягостное безмолвие.
  
  4.
  
  Утро наступило, как и обычно, встречая людей петушиным криком и собачьим лаем. Теплый, апрельский ветерок доносил с полей легкий аромат пробуждающихся травок и цветочков. Небо синее-синее, было причудливо изрисовано мистическими узорами, которые составляли редкие облака. Диво дивное. Глядя на эту красоту, невольно думаешь: как же хочется жить! Но только тихо, спокойно, чтобы никто не мешал жить.
  
  Как ни странно, городские вели себя пока вполне тихо. Только один в восьмом часу утра сел на лошадь и помчался в сторону города.
  
  "В противоположную сторону от ребят....", облегченно подумали наши заговорщики, увидев в окно скачущего всадника. По плану, трое бежавших должны были отъехать уже далеко, во всяком случае, Никанор пока их не достанет.
  
  Увидев, что всё тихо, люди разбрелись по своим делам. Митька плотник пошел в свой сарай, он еще не сдал заказ, большой обеденный стол, который обещал сделать одному хорошему человеку из соседнего села. Отец Иоанн ушел в храм, вечером должна была состояться праздничная служба. Клавдия Петровна занялась домашними делами, она решила помочь батюшке навести порядок в доме, а Васька побежал к своим друзьям, Сережке Громову и Петьке Сидоренкину.
  
  Солнце поднималось в зенит.
  
  В двенадцатом часу дня Клавдию Петровну внезапно отвлек от домашних дел нехороший шум за окном. Сердце вновь почувствовало недоброе. Выглянув в окно, она осела: видимо молодчик, унесшийся с такой скоростью утром, привел подкрепление, и теперь по деревне вышагивало несколько десятков сапог, пинающих Землю русскую с какой-то непонятной ненавистью, которую много лет спустя проявят разве только фашисты. Пригнали и автомобиль, который мрачной громадиной стоял у дома Авдеевых. Из дома с самодовольной усмешкой вышел Никанор. После вчерашней пьянки он выглядел плохо: уродующие лицо мешки легли под глазами, на щеке красовался крупный синяк, в суматохе поставленный отцом Иоанном, соломенного цвета жидкие волосы не расчесанной копной сбились на затылке. Никанор прошел вдоль домов, выкрикивая фамилии тех, кто ему был нужен.
  
  - Авдеев. Фомин. Снеговы. Весёлкин.
  
  Услышав свою фамилию, Весёлкин, Митька, по привычке вышел во двор, он не привык прятаться. Потихоньку собралась вся деревня, которая еще не успела, в большинстве своем, уйти в поле. Вышел из храма и батюшка, его фамилию Фомин, Никанор прокричал с особой интонацией.
  
  - Где Снеговы и Авдеев? - Нетерпеливо-раздражительно задал вопрос Никанор.
  
  Ответа не последовало.
  
  - Повторяю, где эта контра собачья прячется?! - Повторил свой вопрос он.
  
  Опять тишина. Когда атмосфера накалилась до предела, раздался робкий голос Авдотьи, матери Петьки.
  
  - Они уехали....
  
  Услышав это "они уехали", ее супруг, Виктор Семенович, серьезного вида мужичок, недоуменно и одновременно, гневно сверкнул на жену. Он то знал, куда уехали ребята, но не собирался выдавать односельчан, а жена.... Как же так? Прожил с ней столько лет, и не разглядел, кем она была на самом деле. Вот когда проявляется истинная сущность.... стукача.
  
  - Куда? - Взорвался Никанор.
  - Не знаю, - уже пожалев о сказанном, пролепетала Авдотья. - Я ночью видела, как Митька лошадь запрягал.
  
  - Ну, баба дура. - В сердцах бросил Виктор Семенович. Никогда он словом плохим ее не называл, любил, уважал, а теперь не понимал, как мог так ошибиться. И что на нее вообще нашло? Выдала еще и Митьку....
  
  - Так.... Заговор контрреволюционный раскрывается. - Пропел Никанор и по привычке оскалился. Такая же гримаса появилась и на лицах его соратников.
  
  - С этими гнидами разберемся. Далеко они не уйдут. - Повысив голос. - А вот вы арестованы, - заключил он, обращаясь к Митьке и Клавдии Петровне. - И ты, поп тоже.
  
  - А батюшку то за что? - Воскликнули женщины в толпе.
  
  - Мы знаем за что. Эй, чего встали, как вкопанные. Для вас персональное приглашение требуется? Хорошо, будет. А ну, ребята, пригласите-ка этих голубчиков к нам на чаек. Ха-ха-ха!
  
  Услышав команду, стая сторожевых псов в человеческом обличье, швырнула сначала Клавдию Петровну, потом Митьку, а затем и батюшку Иоанна, причем его постарались швырнуть так, чтобы он упал, а после еще и пнули. Так что встать он смог не сразу. Ваську, побежавшего за бабушкой, эти же чекисты откинули, как пушинку и десяток рук в толпе бережно утащили его из этой свалки, дабы еще и мальчонке не досталось. На несколько минут наступила тишина. Эту тишину разрывал только отчаянный Васькин плач. Большая толпа, состоящая из пятидесяти человек, стояла, опустив головы. Животный страх уже закрался в глазах. В головах многих вращалась одна и та же шальная мысль "А что, если.... взять лопату, грабли, вилы и показать этим негодяям..." но это была только мысль. Люди боялись. Страх. Источник всех бед. Разрозненность. Беда общества.
  
  Чекисты посадили троих арестованных в машину с решетчатыми окнами, закрыли двери и вернулись к своему предводителю. По их возбужденным, перекошенным звериной ухмылкой лицам было понятно, игра еще не закончена, она в самом разгаре.
  
  - Ну, что товарищи. Революция нуждается в средствах. У нас их нет. Не у крестьян же бедных брать? Вон, товарищи, перед вами шкатулка со средствами стоит. Берите. Революция зовет.
  
  И два десятка натравленных на политучениях, горящих ненавистью ко всему святому и чистому, чекистов понеслись к скромно стоящему деревянному храму, сияющему позолоченными куполами на ярком ослепительном полуденном солнце. Небо стало затягиваться тучами, быстро, стремительно и неожиданно.
  Чекисты не удосужились даже нормально открыть дверь, они выбили ее бешеным ударом ноги. Старенькая, хрупкая, она упала наземь с оглушительным грохотом. Кто-то из толпы дернулся, долг христианина обязывал кинуться на защиту Божьего дома, но предвидев это, Никанор, коршуном следящий за реакцией затравленной толпы тихо, по-змеиному шипяще произнес.
  
  - Не пырхайтесь. Хотите, расскажу вам одну сказку прибаутку? Интересная. В одной деревне, такая же церковка стояла. Богатенькая, золотишка там много была и всякой утвари. А революции денюжки нужны. Ну, так вот, герои революции решили позаимствовать золотишко у церковки этой. А народец пожалел золотишка, взбунтовался. Нет больше этой деревеньки. Вороны доклевывают то, что осталось от нее.
  
  И вновь Никанор разразился диким, демоническим хохотом, поигрывая револьвером. Бросив это, он направился к храму, "помогать" своим.
  Люди застыли, как истуканы. А арестованные, видящие все сквозь зарешеченное окно, плакали навзрыд, не в силах выдержать такого зрелища. Только что такие сильные, когда дело касалось только их, они ослабели, видя немощь свою, когда оскорбляли святыни.
  
  Не прошло и пяти минут, как кто-то из чекистов сбросил с высоты храма крест. Он обрушился, подняв огромное облако пыли, прочно врезавшись в землю, оставив глубокий след. Вскоре вандалы вынесли иконы, подобрав наиболее почитаемые, старинные.
  
  - Холодно у вас что-то. Согреться бы. - Продолжал издеваться председатель. - Костер палить будем, а с ним все ваши былые предрассудки. Хватит верить в богов. Где они? А? Вот, смотрите, как эти дощечки гореть будут. И что? Думаете, меня сейчас прям на месте гром разразит? Не разразит. Вот он я, живехонький стою. Ха!
  
  Страшным пламенем взвился костер. Костер из икон. Никогда такого не было на Руси. Во времена татаро-монгольских набегов святыни удавалось сохранить, в период тяжелых турецких войн, храмы оставались, а тут свои, русские пришли.... звери. И этому вандализму дал широкую дорогу новый царь, красный царь, который первым подпалил самые почитаемые иконы на Руси в Петербурге в 1918 году, приплясывая у этого костра, дав тем самым пример своим слугам творить то же самое.
  
  Только что синее небо, стало мрачным, серым. Солнце спряталось за грозовую тучу. Где-то вдали сверкнула молния. В этот момент раздался крик.
  
  - Клавдия! Клавдия померла!
  
  Эта сильная женщина выдержала все: побои, унижения, страхи, переживания. Но такого ее сердце не вынесло. Еще одной чистой душой на грешной Земле стало меньше. Еще одна душа отправилась в Рай.
  
  5.
  
  Прошло три часа, как отъехал автомобиль с арестантами. Костер погас и теперь дымился, являя собой олицетворенную боль народную. Храм, разрушенный, разбитый, казалось, с укором взирал с высоты своей на людей, слабых в своих пороках, некрепких в трусости и желании спасти собственную жизнь, пусть даже и ценой жизней других.
  
  Люди поспешили закрыться в своих домах. В душах многих гремели бури, так было в семье Громовых: отец Сереги, светловолосого мальчишки, которого мы уже с вами видели, метался из угла в угол. Его жена убитым взором следила за этой эмоциональной вспышкой мужа и полностью понимала его. Как им хотелось сейчас сделать хоть что-то, выйти в противовес этому злу. Но их было всего двое, а тех - десятки вооруженных громил. Виктор Семенович, отец Петьки, тоже очень переживал. Еще хуже ему было от осознания того, что он живет бок о бок с предательницей, которая, наверное, в случае чего, так же просто сможет выдать и его самого. "Хоть бы Петьке не передался этот характер порочный", - то и дело думал он, посматривая на щупленького, какого-то несуразного, лопоухенького мальчишку, в котором так остро угадывались черты матери: тот же острый взгляд светло серых глаз, та же нервозность. Прежде Виктор не предавал всему этому значения, а теперь на сердце стало совсем тошно. Жена ушла к соседке. "И хорошо, что ушла", - проносилось в его голове.
  
  Авдотья медленно шла на другую сторону деревни к Дашке, своей закадычной подружке. Ей было не по себе после случившегося. Она сама не ожидала от себя такой подлости, глупости. Как будто кто-то за язык потянул. Зачем сказала? Любопытство, злорадство и страсть к сплетням год от года уводило эту женщину вдаль от верной дороги в неизвестные дебри. И сегодня проявился результат этого скорбного пути.
  Задумавшись, Авдотья не сразу услышала, что ее окликнули. Только, когда кто-то окликнул ее чуть громче, она вышла из своего ступора.
  
  - Куда идешь, девица-красавица? - Пропел чей-то знакомый голос.
  
  Авдотья обернулась. Никанор стоял совсем неподалеку, загадочно улыбаясь.
  
  - Может, провожу, а то небезопасно таким красивым в одиночку ходить, - подавая руку, вкрадчиво добавил он, - ты не смотри, что я такой суровый. Просто у меня работа такая. А ты не бойся. Не обижу. Пройдемся, а то заскучал я совсем.....
  
  И Авдотья, наша запутавшаяся в своих мыслях, страхах и страстях, Авдотья, пошла. Забыв про мужа, про сына, про то, кем был тот человек, который сейчас смотрел на нее волчьим голодным взглядом. Эта женщина сделала еще один стремительный прыжок в пропасть, выбраться из которой потом будет практически невозможно.
  
  
  6.
  
  Друзья, Александр, Михей, Андрей и племяшка Митьки, пятнадцатилетний Илюшка, уже подъезжали к Тамбовской губернии, молчаливые, задумчивые. Еще такой молодой Андрей, которому недавно исполнилось только девятнадцать, сейчас выглядел, как старик. Первые ранние морщинки проложили за эту ночь глубокую борозду на переносице. Михей, заводила и весельчак, стал серьезным, как никогда. В свои двадцать три он был готов уже покинуть этот бренный мир. Александр, самый старший из всех, дожив до тридцати познал и боль утраты, и кошмар войны, и отчаяние беспредела, который все более опутывал столь любимую им Родину. Все трое думали сейчас о своей деревне, о родных, близких, друзьях, Андрей вспоминал озорной взгляд Василиски, соседской девчонки, которая то манила, а то осаждала парня холодным безразличием, играя на его чувствах. Теперь, похоже, все это позади. Ах, кто бы мог знать тогда! И не ведал Андрей, что эта самая гордячка Василиска сейчас лила горькие слезы по нем, не надеясь увидеть его хотя бы еще раз.
  
  - Приехали. - Устало провозгласил Илюшка. Он тут был много раз, и знал дом, где обитали повстанцы, ведь они были хорошими знакомыми Митьки, мятежный дух которого никогда не давал ему жить, как все. Но вот прибиться к этой группировке он, к своей большой печали, в силу сложившихся обстоятельств не мог. Дом ничем не выделялся на фоне старины большого села, единственное, он был еще более ветхим, чем все остальные. Люди, тайно собирающиеся здесь, еще не успели проявить себя и, благо об их замыслах, не стало известно красным. Илюшка постучал кодовым сигналом, три быстрых и четыре размеренных удара. Дверь не сразу, но открылась. Хозяин внимательно посмотрел на Илюшку, узнал, проницательным взглядом оглядел троих мужчин и кивком головы пригласил внутрь.
  
  - Тоже красные достали? - Сурово и одновременно, по родному понимающе, спросил невысокий, но хорошо сложенный мужчина лет тридцати, впуская гостей в дом. В комнате стоял большой дубовый стол и три лавки. На одной из них сидело четверо мужчин, остальные, видимо, были приготовлены для тех, кто еще не пришел. - Располагайтесь, мы тут как раз совет держим.
  
  - Да. У нас там такое твориться стало, ужасть. - Ответил Александр, скромно садясь на край свободной скамьи.
  
  - То ли еще будет. - Резко ответил хозяин дома. - А первоначально-то сколько обещали.... Ленин с трибуны провозглашал демократическое, справедливое государство, которое примет всех политических заключенных и репрессированных по религиозной принадлежности людей со всего мира, обещал свободу совести и вероисповеданий, обещал, что будет абсолютное счастье. Поэтому люди за ним и пошли. А потом началось.... Гайка закручивалась быстро, даже очень быстро. Учредительское собрание разогнали, все газеты, которые имели другую точку зрения, закрыли, всех, кто шел, хоть как-то вразрез с мыслью партии, уничтожали. Теперь и на нас открыта охота, как на неугодных. Вот так. А, кстати, разверстку в вашем селении уже проходили?
  
  - Пока еще нет, не успели. А что это?
  
  - О. Это такая штука.... Не знаю, слышали ли вы, был такой царь в далеком прошлом на Руси, Иваном Грозным величали. Ну, так вот, этот Грозный устроил опричнину, это организация такая, которая под видом благонадежности и жажды правды перебила добрую половину страны, издеваясь, насилуя, грабя, не щадя ни детей, ни стариков. Теперь то же самое творится. А разверстка - это когда приходят чужые в деревню и отбирают все, что мама твоя наработала в огороде, что сам накосил в поле, забирают куриц, любой скот, зерно, картошку, молоко, хлеб, в общем, все, что найдут.
  
  - А дальше куда? - Поинтересовался Илюшка.
  
  - Всё. А ты что думал? Большая часть разворовывается этими же чужаками, потом еще другими, которые выше их, потом еще идет в казну, а то, что останется, распределяется между этими же крестьянами, у которых добро и отняли. Как правило, семья получает ровно столько провианта, сколько может съесть мышонок. А раздели на пятерых-семерых? Человеку с таким пайком не прожить. Если так пойдет дальше, голод, а значит и восстания неминуемы. Ну, то, что храмы рушат, я думаю, вы уже в курсе.
  
  - У нас в деревне церковь старенькая стоит. Неужто и ее разрушат? - В ужасе спросил Андрей.
  
  - И не сомневайся. Скорее всего, уже обчистили и прошлись с секирой. Страшно это все. Вот поэтому мы и собираем надежных людей, готовых восстать. Поймите, братцы, борьба будет нешуточная. Да у нас есть связи с другими батальонами повстанцев, такие по всей России появились, но враг силен, поэтому нужно приложить максимум мужества, отваги, не думать за себя, а думать за матерей своих, жен, детей, за Россию, которую превратили в половую тряпку, вытирая об нее свои грязные сапоги враги. Вот, год назад житель одного и сел, добрый, наивный человек, жалобу Ленину написал, думал, что достучится до вождя, расскажет ему, что на местах творят, верил, что беспредел этот вождь прекратит. Хотите, зачитаю письмишко это?
  
  - Конечно, - дружно ответили все.
  - Слушайте. Тут целая поэма. "Обращаясь к Вам, товарищ Ленин, как к защитнику высшей справедливости, я от себя и от имени своих братьев прошу Вас оградить отца и брата от нападок и оскорблений, которые они не заслуживают, и обратить внимание на то, что в ячейке коммунистов засели и командуют трудовым крестьянином люди с настоящим и прошлым темным, бывшие убийцы, хулиганы, пьяницы, картежники и лодыри, которым неизвестно, что такое честный труд, как в виде Алексея Барсова, который ещё при Николае II отбывал тюремное заключение - 3 года за убийство в Орехово-Зуево, где им и было совершено убийство. И эти лица, прикрываясь великим именем коммуны, держат в страхе все трудовое крестьянство. О последующем, что будет сделано, убедительно прошу Вас по вышеуказанному адресу дать знать мне, Вашему меньшему брату, который просит Вас с полной уверенностью, что Вы не откажете протянуть свою сильную руку помощи во имя той справедливости, которая становится как воздух необходимый больше, чем когда-либо, в переживаемую эпоху измученному русскому народу, ожидающему в награду себе за вековые страдания счастья и свободы. При сем прилагаю список подписавшихся крестьян. И. Ф. Белов"
  - И как? Был толк?
  - А как же! Еще какой.... Проклятье! - Выругался мужчина и надолго замолчал. Все было понятно без слов. Спустя минуту молчания, он поднял горящий взор. - Мы можем надеяться на вас?
  - Да. - В один голос ответили Александр, Андрей, Михей и Илюшка.
  
  - Тогда рад представиться, Александр Степанович Антонов.
  
  7.
  
  Отгорели последние отблески заката, и солнечный диск, огромный, огненный быстро опускался за линию горизонта. Еще минута и он вовсе исчез, забрав с собой последние остатки этого такого страшного, тяжелого, мучительно дня. По коридору бесконечно длинному и мрачному вели двоих арестантов, Митьку и отца Иоанна. Оба старались не показывать тех треволнений, которые терзали их души, они знали, что перед врагами нельзя предаваться горю, каким бы сильным оно ни было. Все думы отца Иоанна были об ушедшей из мира сего Клавдии Петровне. Митька мысленно метался от событий прошедших часов до картин будущего, которые пугали его еще больше. Как там жена, мать, отец?.. То и дело вопрошал он сам себя. А их всё вели, вели, вели. Казалось, конца коридору не будет никогда. В одном из многочисленных кабинетов открылась дверь, и из нее вышел кто-то. По одному внешнему виду этого человека можно было сделать соответствующие выводы: прожигающий, дикий взгляд почти что черных глаз пронзал, как копьем. В этом взгляде было все: ненависть, жажда власти, денег, крови, но только не человеческая сущность. Цепко посмотрев на арестантов, он хрипло спросил:
  
  - Эти что?
  
  - Буянили. Одни драку устроили, на представителей советской власти руку подняли, потом сбежали, а эти знают и скрывают. Кстати, поп тоже в драке участвовал. - Ответил один из конвоиров.
  
  - Замечательно! Разделяй. Мужика вперед, попа в спец. сектор. Будем показания добывать. Посмотрим, сколько они продержатся....
  
  От этих слов у обоих заключенных упало сердце. Что там впереди, и что это за спец. сектор? Но не успели они собрать мысли, как их уже толкали в спину.
  
  - Ну, пошли, сволочи. Вперед, быстрей, быстрей, кому говорят.
  
  Первым до места назначения дошел Митяй. Его завели в какой-то кабинет, расположенный в самом конце коридора, и швырнули прямо к ногам следователя. Тот долго, с презрением смотрел на взъерошенного мужика, взял махорку, скрутил, расправил, глубоко затянулся и задал первый вопрос:
  
  - Отвечай. Кто, откуда, за что приведен?
  
  - Митька Веселкин... Дмитрий Веселкин, Васильевич. 1895 года рождения, деревня Покровская. Плотник. За что привели - не знаю. Я честный человек, за всю жизнь ни разу не украл ничего, никому зла не причинил. А вот ваши беспредельщики пришли к нам в деревню, такое натворили. Унижают, громят, как враги народа какие-то....
  
  - Заткни пасть! - Подскочил следователь, настолько резко, неожиданно, что Митька аж отшатнулся в сторону. - Враг народа передо мной стоит, которого теперь судить будем по революционному трибуналу. Правильно Владимир Ильич говорит, что надо землю русскую очищать от таких вредных насекомых, и давить их, давить, пока они не заполонили всю страну. Вот таких насекомых, как ты и твой дружок поп давили, давим и будем давить, пока не уничтожим окончательно!
  
  - Ну, тогда вам весь народ давить придется. И только такие беспредельщики, как вы и останутся....
  
  Не успел Митька договорить этой фразы, как уже лежал на полу, сбитый дубиной следователя. Не знал Митька, что у следока под столом всегда лежит резиновая дубина для выбивания информации и запугивания. Такие дубины лежали в каждом кабинете. Но некоторые предпочитали пользоваться более изощренными методами дознания, причем с верхов это поощрялось.
  
  - Ты мне сейчас все напишешь, все выложишь, на блюдечке с золотой каемочкой! - Выкрикивал следователь, беспощадно обрушивая удар за ударом на несчастного Митьку, который теперь в почти бессознательном состоянии истекал кровью, и, если первое время еще пытался защищаться или укрываться от ударов, то теперь просто лежал и подлетал, как от пулеметной очереди от нового удара.
  
  Отца Иоанна темными лабиринтами уводили в подвал. Сырой, пропахший плесенью и смертью, он навевал ужас. Но батюшка не подавал виду, как ему страшно, и только беззвучно молился, прося Бога дать ему и Митьке сил выдержать этот кошмар.
  
  - Заходи, поп, - грубо толкнул в плечо батюшку конвоир. Иоанн оказался в просторном, освещенном несколькими большими лампами, кабинете. Огромный портрет вождя пролетариата красовался за спиной сидящего здесь человека.
  
  - Майор Абакумов. - Представился он.
  
  Иоанн облегченно вздохнул. Ему показалось, что это хороший знак, если следователь начинает разговор в пусть сухом, но более ли менее, вежливом тоне.
  
  - Отец Иоанн, - в свою очередь, представился священник.
  
  - Кому отец, а кому и контра, - отрезал Абакумов, - куда бежали остальные члены бандитской группировки?
  
  "Видимо, я ошибся", - с грустью отметил батюшка и ответил вопросом на вопрос.
  
  - О какой группировке вы говорите? Быть может о тех молодцах, которые, придя в тихое селение, разрушили все и вся, поправ святое? Или о тех мирных людях, которые прожив всю жизнь в деревне, трудились на износ, о тех, кто и мухи за всю жизнь не обидел?
  Быть может, вы не знаете, что у нас произошло? Вас обманули?! Послушайте, пожалуйста, наша деревня жила тихо, спокойно, люди работали, никому не мешали, никого не трогали, но пришли городские, от вашей новой власти, начали издеваться, всё рушить, крушить, женщину до смерти довели. По-вашему кто контра, кто враг? Ну, услышьте же меня, наконец!
  
  - Повторяю в последний раз. Куда бежали члены бандитской группировки, у меня и фамилии есть, Фомин и Снеговы.
  
  - Эти люди не относятся к такой категории. Это - честные люди. А куда они ушли, я понятия не имею. - Твердо отчеканил отец Иоанн.
  
  - Понятно. Подельников своих выдавать не будешь. Что ж. Тебе же хуже. Эй Петров, уведи гостя в кабинет номер 4. Пусть подумает, может, что и вспомнит.
  
  В кабинет пулей влетели два громилы и под руки утащили ослабевшего за этот день старенького батюшку. Абакумов отвернулся к стене, как бы изучая портрет Ленина. Адский огонек светился в его прищуренном взгляде.
  
  Иоанн не сразу понял, чего от него хотят, и уж тем более, куда его ведут. Его запихнули в какую-то непонятную камеру и захлопнули дверь.
  "Наверное, что-то типа карцера", - подумал священник, облокотившись о стену. Как странно, стена была не бетонная, а из чего, даже не скажешь....
  
  Внезапно батюшка почувствовал, что со страшной силой сдавливает голову, руки, ноги, все тело, выворачивая, скручивая, так, что выдержать этой муки было нельзя.
  
  "Господи, что это такое?!", - пытался понять батюшка. Он подумал, что ему стало плохо от нервного перенапряжения. Но ему никогда не было так плохо! Не знал он, что в это время, следователь Абакумов все выше поднимал рычаг, отвечающий за подъем давления в карцере, с наслаждением следя за реакцией заключенного. В своем кругу кабинет Љ 4 называли горячим карцером, это была комната пыток, такие годы спустя будут применять фашисты. Первыми их стали использовать чекисты молодой СССР.
  Отец Иоанн с ужасом отметил, что из пор кожи стала выступать кровь. Внутри выдавливало все, особенно глаза. Он не мог сказать точно, как долго продолжалось это истязание, пожилой человек, не приспособленный к таким нагрузкам, потерял сознание.
  
  Абакумов все это время следящий в глазок за священником, ехидно бросил своему помощнику.
  
  - Вот слабак. А мы еще не успели "вонючку" включить.
  
  Вонючкой назывался выброс в камеру через специальные трубы угарных газов, от которых человек загибался долго и мучительно. Температура воздуха при этом достигала запредельных показателей.
  
  8.
  
  То, что происходило в российских тюрьмах, не было самодеятельностью местных властей. ЧК действовало согласно строгой инструкции сверху, причем далеко не все были согласны с этими указаниями, но этих несогласных убирали быстро.
  
  Осенью 1918 года Ф. Э. Дзержинский провозгласил: "Законы 3 и 5 сентября наконец-то наделили нас законными правами на то, против чего возражали до сих пор некоторые товарищи по партии, на то, чтобы кончать немедленно, не испрашивая ничьего разрешения, с контрреволюционной сволочью...". Уже 17 сентября этого же года этот же Джержинский подчеркнул: "ЧК необходимо ускорить и закончить, то есть ликвидировать, нерешённые дела"
  Согласно постановлению СНК РСФСР от 2 сентября 1918 г.: "обеспечение тыла путём террора является прямой необходимостью", "республика освобождается от классовых врагов путём изолирования их в концентрационных лагерях", "подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам".
  На деле расстрелу подвергался каждый неугодный, сильный, смелый, причем он вовсе не обязан был относиться к белогвардейцам или мятежникам. Чем, например, мешал власти обычный мужик крестьянин, не сведущий в вопросах политики, бабушка молочница, мечтающая только о покое, чем помешал новой власти старенький батюшка, тихо проводящий службу в маленькой церкви?! С каждым днем новая власть ожесточалась все больше. Теперь она не просто убивала, а убивала публично, издеваясь, измываясь и всячески унижая, чтобы "другим не повадно было". Так священнослужителя, старца Золотовского перед тем, как повесить, не только избили, но и переодели в женское платье, заставив пройти так по улицам под конвоем. Протоирея Иоанна Кочурова 8 ноября 1917 года били в течение продолжительного времени, а после убили путем волочения по шпалам железнодорожных путей. В 1918 году в г. Херсоне священнослужителей распяли на кресте, как Иисуса Христа, причем все это проводилось с издевками, хохотом, унижениями. В декабре 1918 года епископа Соликамского Феофана (Ильменского) казнили публично, путём периодического окунания в прорубь и замораживания, время от времени его подвешивали за волосы, сохнуть. В этом же году, в Самаре публично казнили епископа Михайловского Исидора (Колокова), он был посажен на кол. Епископа Пермского Андроника (Никольского) закопали в землю заживо в присутствии большого числа народа, который стоял, опустив голову, боясь малейшим движением вызвать следующий удар на себя. Епископа Серапульского Амфросия казнили путем привязывания к хвосту лошади. Архиепископ Нижегородский Иоаким (Левицкий) был публично повешен головой вниз на соборе, в котором служил. В Воронеже в 1919 году было одновременно убито 160 священников во главе с архиепископом Тихоном (Никаноровым), которого повесили на Царских вратах в церкви Митрофановского монастыря. В начале января 1919 года, в числе иных, был зверски умерщвлён епископ Ревельский Платон (Кульбуш).
  Перечисленное - еще не самые кощунственные способы умерщвления, которые были в практике у чекистов. Наиболее сильных в вере и крепких духом батюшек уничтожали методами Малюты Скуратова, палача времен Ивана Грозного. Так, жертвам сначала выкалывали глаза, потом отсекали все части лица, после измывались и над телом. Это страшно, но это правда, горькая правда.
  В сентябре 1917 года в своей статье "Грозящая катастрофа и как с ней бороться" Ленин утверждал, что революция находится в опасности, поэтому для наведения порядка допускаются любые методы. Приведем цитаты из этой статьи: "...без смертной казни по отношению к эксплуататорам (то есть помещикам и капиталистам) едва ли обойдётся какое ни есть революционное правительство".
  "Ни одно революционное правительство без смертной казни не обойдётся и что весь вопрос только в том, против какого класса направляется данным правительством оружие смертной казни".
  
  Также Ленин укорял сотрудников ЧК за излишнюю мягкость в проведении чисток по стране:
  
  "Диктатура есть железная власть, революционно-смелая и быстрая, беспощадная в подавлении как эксплуататоров, так и хулиганов; А наша власть - непомерно мягкая, сплошь и рядом больше похожая на кисель, чем на железо... Никакой пощады этим врагам народа, врагам социализма, врагам трудящихся. Война не на жизнь, а на смерть богатым и их прихлебателям, война жуликам, тунеядцам и хулиганам... Богатые и жулики, это - две стороны одной медали, это - два главные разряда паразитов, вскормленных капитализмом, это - главные враги социализма, этих врагов надо взять под особый надзор всего населения, с ними надо расправляться, при малейшем нарушении ими правил и законов социалистического общества, беспощадно. Всякая слабость, всякие колебания, всякое сентиментальничанье в этом отношении было бы величайшим преступлением перед социализмом".
  
  "Необходимо произвести беспощадный массовый террор против кулаков, попов и белогвардейцев; сомнительных запереть в концентрационный лагерь вне города".
  
  "Декретируйте и проводите в жизнь полное обезоружение населения, расстреливайте на месте беспощадно за всякую сокрытую винтовку".
  
  "Я рассуждаю трезво и категорически: что лучше - посадить в тюрьму несколько десятков или сотен подстрекателей, виновных или невиновных, сознательных или несознательных, или потерять тысячи красноармейцев и рабочих? - Первое лучше.
  Начиная с 1918 года начинается полная анархия. Теперь власть проводит разверстку, которая, разумеется, встречает массовые недовольства населения. В ответ на недовольства, власть в быстром темпе строит концлагеря повсеместно, причем на строительство концлагерей гонит этих же крестьян, которых после планировала в них содержать. В концлагеря заключаются те, кто был с чем-то не согласен, а также семьи недовольных, жены и в особенности, дети. Если глава семейства не отдавал все имеющееся зерно, "в заложники" забиралась семья, и там на его глазах над семьей издевались, пока глава семейства не находил способы уплаты налога. Опыт "взятия заложников" активно приветствовал Ленин и его окружение. Так Ф.Э. Джержинский высказывался по поводу этой практики:
  "данная мера самая действенная - взятие заложников среди буржуазии, исходя из списков, составленных вами для взыскания наложенной на буржуазию контрибуции ... арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях" .
  В то же время, ЦК РКП(б) и ВЧК разрабатывают совместную инструкцию следующего содержания:
  "Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать... Взять заложников... устроить в районах мелкие концентрационные лагери... Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки...".
  СМИ становятся главным орудием воздействия на массы. Так, например газета "Известия Царицынской Губчека" оповещает о расстрелах заложников, взятых в ходе разверстки. При этом, журналисты представляют этот материал, как необходимость революционного времени, как данность, как обыденность. А 3-й номер газеты, от 6 октября 1918 года и вовсе выходит под знаменем статьи "Почему вы миндальничаете?", автором которой являлся Председатель нолинской ЧК. Приведем отрывок из данной статьи:
  "Скажите - почему вы не подвергли ...Локкарта самым утончённым пыткам, чтобы получить сведёнiя, адреса, которых такой гусь должен иметь очень много? Скажите, почему вы вместо того, чтобы подвергнуть его таким пыткам, от одного описанiя которых холод ужаса охватил бы контр-революцiонёров, скажите, почему вместо этого позволили ему покинуть ЧК? Довольно миндальничать!... Пойман опасный прохвост... Извлечь из него всё, что можно, и отправить на тот свет".
  Изредка в прессу попадают и статьи, авторы которых пытаются докричаться до народа, до власти, рассказав о тех ужасах, которые происходят на самом деле. Стоит ли говорить, что уже на следующий день после публикации статьи, эти авторы пропадали без вести, скорее всего, сгинув в глубинах революционных боен...
  Так, газета "Известия" Љ 18 от 26 января 1919 года публикует разгромную статью "Неужели средневековый застенок?". Статья была написана случайно пострадавшим членом РКП(б), которого по ошибке запихнули в пыточную, находившуюся в ведомстве комиссии Сущево-Мариинскаго района в городе Москве. Этот человек был уверен, что теперь, когда он уже на свободе, будучи преданным партии коммунистом, больше никогда не окажется в застенках этого дикого концлагеря. Но он горько ошибался. Больше этого человека никто не видел. Его крик правды не был нужен власти.
  В газете "Правда" Љ 12 от 22 февраля 1919 года, в газете "Социалистический Вестник" от 21 сентября 1922 года и нескольких других провинциальных газет авторы, видимо, не знавшие о судьбе вышеупомянутого человека, также публикуют материалы о зверствах сотрудников ЧК. Это были единственные и последние материалы по данному вопросу. Теперь власть более внимательно следила за деятельностью журналистов и не допускала компрометирующих публикаций. С авторами-героями разобрались так, как привыкли разбираться в ЧК. Вот одна из таких заметок:
  "В августе 1919 года в Киеве обнаружены так называемые "человеческие бойни" губернской и уездных ЧК:
  Весь ... пол большого гаража был залит уже ... стоявшей на несколько дюймов кровью, смешанной в ужасающую массу с мозгом, черепными костями, клочьями волос и другими человеческими остатками .... стены были забрызганы кровью, на них рядом с тысячами дыр от пуль налипли частицы мозга и куски головной кожи... жёлоб в четверть метра ширины и глубины и приблизительно в 10 метров длины... был на всём протяжении до верху наполнен кровью... Рядом с этим местом ужасов в саду того же дома лежали наспех поверхностно зарытые 127 трупов последней бойни... у всех трупов размозжены черепа, у многих даже совсем расплющены головы... У некоторых были выколоты глаза... головы, лица, шеи и туловища были покрыты колотыми ранами... У нескольких не было языков... Тут были старики, мужчины, женщины и дети. Одна женщина была связана верёвкой со своей дочкой, девочкой лет восьми. У обеих были огнестрельные раны.
  В губернской Чека мы нашли кресло в роде зубоврачебнаго, на котором остались ещё ремни, которыми к нему привязывалась жертва. Весь цементный пол комнаты был залит кровью, и к окровавленному креслу прилипли остатки человеческой кожи и головной кожи с волосами... В уездной Чека было то же самое, такой же покрытый кровью с костями и мозгом пол и пр... В этом помещении особенно бросалась в глаза колода, на которую клалась голова жертвы и разбивалась ломом".
  
  А вот другая заметка:
  
  "Пытаемого привязывали к стене или столбу; потом к нему крепко привязывали одним концом железную трубу в несколько дюймов ширины....Через другое отверстие в неё сажалась крыса, отверстие тут же закрывалось проволочной сеткой и к нему подносился огонь. Приведённое жаром в отчаяние животное начинало въедаться в тело несчастного, чтобы найти выход. Такая пытка длилась часами, порой до следующего дня, пока жертва умирала".
  
  В то время, когда несчастные, ни в чем не повинные люди кричали от боли и сходили с ума, другие, несведущие, не знающие или запуганные, ходили с транспарантами, провозглашая "Слава Ленину, Слава
  Коммунистической Партии, Слава Революции"! Стоит только добавить: слава палачам и позор России.
  
  Эта глава оказалась очень тяжелой, но она была нужна в данной книге. Люди должны знать всю правду прошлого своей страны, чтобы сделать верные выводы.
  
  9.
  
  Авдотья с затаенным страхом смотрела исподлобья на быстро одевающегося Никанора. Она боялась его, и все же, что-то необъяснимое влекло к этому человеку-зверю. Женщина понимала, что любой промах с ее стороны будет стоить ей жизни, да не только ей..... Но карусель завертелась так быстро, что соскочить на твердую почву было уже нельзя. В последнее время их встречи стали довольно частыми, и, конечно же, данный факт не укрылся от чуткого взора Виктора Семеновича, мужа Автодьи. Он перестал общаться с женой, считая ее предательницей. Все, что его связывало с этой женщиной - их общий сын, Петька. Виктор старался проводить как можно больше времени на работах, чтобы изматывающим трудом гнать от себя мятежные мысли, но, даже уставая до смерти, он не мог усмирить в душе испепеляющего огня, который разгорался все больше.
  
  - Никанорушка, - игриво пропела Авдотья, ты можешь мне пообещать кое-что?
  - Чего тебе? - Как всегда грубо недовольно переспросил он.
  - Пообещай, что не тронешь ни Виктора, ни Петеньку....
  
  Никанор медленно развернулся, посмотрев на Авдотью таким взглядом, от которого она невольно вжалась в старенький диван.
  
  - Думаешь, убрать его хочу? - Вновь отвернувшись с ехидной усмешкой, отметил председатель, - Ну, правильно думаешь. Мешает он мне. Ходит тут такой смурной, смотрит косо. Да и вообще, я за ним много грешков приметил. За мужа не проси. А вот Петьку не боись не трону, наоборот, подниму его. Будет мне заменой.
  
  Такая перспектива относительно сына не очень радовала мать, будущее супруга, с которым она прожила шесть лет, тем более. Но несчастная не решалась настаивать и не смела прервать эту преступную связь, которая затягивала веревку на ее шее. Она потерялась в своей жизни окончательно, бесповоротно.
  Погрузившись в свои тягостные размышления, женщина не сразу поняла, что вдруг произошло ...с Никанором. Он резко переменился в лице, пошел пятнами и, согнувшись пополам, упал на колени.
  
  - Что? Что с тобой? - Испугавшись, заметалась Авдотья, но в ответ услышала только леденящий душу хрип. Никанор сначала впал в какой-то ступор, глаза его неестественно расширились, налились кровью. Несколько минут мужчина не шевелился, застыв, как каменное изваяние, его сильно лихорадило. Но спустя некоторое время он пришел в себя, и последующая затем вспышка яростного безумия, полная отчаяния, ужаса, боли напугала Авдотью еще больше, чем ступор. Около часа длилось это состояние коллапса, а после прошло, как и не было.
  Измученный пережитым, председатель сидел, распростершись на полу, не в силах подняться.
  
  - Авдотья, - слабо простонал он, - скажи, что это было? Что?! Как больно! Почему же так больно?!
  
  За окном поднялся ураганный ветер. Он грозно выл, круша все на своем пути. Деревья в безумной пляске клонились в стороны, касаясь кроной земли. Ввысь поднялся круговорот из пыли. Смерч сделал круг по деревне и остановился возле порушенного храма. Яростно влетев внутрь, он остановился. Оглушительными раскатами, долгими, мощными, прогремел в небе гром, ослепительно сверкнула молния.
  
  Наступала пора возмездия, которая ожидала каждого за совершенное зло... в свой срок....
  
  10.
  
  А что же с маленьким Васькой, внуком умершей Клавдии Петровны, сыном Александра, таким беззащитным, таким несчастным? Тогда, после всех страшных событий, его приютило семейство Громовых, ведь Васька был лучшим другом Сереги, их старшего сына. Но семейство находилось за чертой бедности, поэтому нужно было думать, куда пристроить его до лучших времен, до возвращения отца, если он когда-нибудь вообще вернется.
  
  В деревне было известно, что у Александра в городе жила двоюродная сестра, и жила, походу не плохо. Одинокая, получившая неплохой пост, она могла вполне позволить себе взять на воспитание ребенка. Решили написать ей записку, а там уж как сама решит, как совесть позволит....
  
  Так, корявым почерком, с кучей ошибок, письмо было написано и отправлено с районного почтамта. Ждать пришлось долго. То ли письмо задержали, то ли сама адресат не посчитала нужным откликнуться сразу. Но все же она приехала. Высокая, уверенная в себе молодая женщина лет тридцати пяти, твердым, солдатским шагом прошла по деревне, пока не нашла нужный ей дом. Она только дважды появлялась в деревне, но тогда, еще совсем юной, ей не понравилось здесь, теперь же, гостья с брезгливостью взирала на нищету деревенскую.
  
  - Вы писали про мальчика? - Без банальных "здрасьте" сразу с порога задала вопрос женщина.
  
  - Здравствуйте, - кротко ответила мама Сереги, Елена Львовна - да, мы. Так случилось, что бабушка Васеньки умерла, отец пропал без вести, он остался один. Мы бы и сами рады его воспитать, но у нас нет возможности, сейчас такие дела пошли, даже кормить нечем.... А как вас звать величать?
  
  - Марина Константиновна, - бросила гостью и без спроса вошла в дом.
  
  В комнате у окна сидели мальчишки: Сережка, Петька, Васька и другие малыши, братья и сестренки Сереги. Васька сидел удрученный, не отрывая взора от вида за окном. Он надеялся, что вот-вот появится отец и заберет его. Но отца не было.
  
  Марина не стала тратить время на лишние разговоры и вопросы, она подошла к Васе, взяла его за руку и повела к выходу, не обращая внимание на его отчаянные сопротивления.
  
  Сережка запричитал:
  
  - Мама, мамочка, помоги, пусть он останется, пожалуйста. Он не будет мешать нам, и я буду слушаться, помогать. Только, пожалуйста, пусть он останется....
  
  - Сынок, - вытирая набегающие слезы, вздохнула Елена Львовна, мы не можем взять на себя такую ношу. Пойми, не можем....
  
  Остальные ребята забились в угол, дверь захлопнулась и наступила тишина.
  
  11.
  
  После долгой, утомительной дороги, Марина и Васька прибыли на место. За все это время женщина не проронила ни слова, было видно, что она очень недовольна, ведь Васька стал для нее обузой и не в материальном плане, просто она тщетно пыталась устроить свою личную жизнь, причем делала это достаточно бурно, а ребенок в доме - помеха. Но и отказать она не могла, все-таки не все человеческие качества были убиты в ее душе, да и высокий пост в образовательной системе обязывал.
  Наконец, преодолев себя, Марина сказала:
  
  - Ну, что ж, Вася. Жизнь сложна, запомни это. Слёз не надо, ими горю своему не поможешь, да и я мокроты всякой не люблю. Деваться нам с тобой не куда, будешь пока жить тут. Отец объявится, заберет. А пока.... Ну, в общем, располагайся. Вот твоя комната. Держи там всегда порядок. Мне не мешай, не канючь. Ну, вроде бы и всё. Я пойду на работу, мне пора. На кухне есть кое какая еда, найдешь, не маленький уже. До вечера.
  
  Марина ушла. Вася долго слушал гнетущую тишину. На душе было ужасно пусто и тоскливо. Как много свалилось на него за эти несколько дней. Почему? Почему??! Как же раньше было хорошо, и как же сейчас плохо.
  
  Спустя час мальчик прошелся по небольшой квартирке, отнятой у какой-то писательницы в ходе революции. Чисто, светло, аккуратно. Всюду расставлены цветы, всевозможные побрякушки. Но не это главное в жизни. Не материальная сторона жизни, но духовная, а ее тут, скорее всего не было, нет, и не будет.
  
  12.
  
  Уже неделю Митька и отец Иоанн томились в застенках тюремного здания. Сил вынести такое тяжелое испытание уже не оставалось. Отец Иоанн в это время молился так неистово, как никогда в жизни, и только молитва поддерживала в нем огонек жизни и надежды. Удивительно, но в час, когда батюшка молился за них обоих, и Митьке становилось легче. Боль от побоев отступала, и приходил долгожданный, дающий облегчение и забытье сон. Снилась деревня, снились мать с отцом. Мать грустная, озадаченная. Она подошла к Митьке и ласково, как когда-то в детстве произнесла.
  
  - Митенька, сыночек. Прости. Не дождались мы тебя. Но ты не горюй. Нам здесь хорошо. Тут Бог, тут Его Царство, где живет любовь, где нет зла. В ближайшее время ты выйдешь из этой темницы, но знай: в жизни тебе еще придется испытать немало тягот. И... скоро мы будем вместе.... Крепись. Потерпи. Мы любим тебя. Помни о нас, не забывай того, чему мы тебя учили в детстве.
  
  Женщина медленно перекрестила сына и растворилась.
  
  Митька проснулся, подскочив, как ошпаренный. Видение было настолько ярким, что долго не выходило из головы. В душу закралась горькая мысль и успокаивало только одно, что мать сказала, им Там хорошо. Конечно. Они были хорошими людьми, Божьими людьми, которые не в показном проявляли веру свою, но в делах и искренней любви к Христу. Они заслужили покоя Там, раз не получили его здесь.
  
  Сквозь маленькое решетчатое окно в камеру пробивался тонкий луч рассвета. Еще одно утро.
  
  - О, Господи, сжалься надо мной, - простонал Митька, понимая, что новый день принесет новые побои, - не могу больше.
  
  В другой камере также полусидел, полулежал измученный отец Иоанн. Он чудом выжил после той экзекуции. Видимо садисты хотели поиздеваться над священником, но решили не добивать, так как планировали выудить из него нужную им информацию и отчитаться перед начальством. А уж тогда, когда он будет более не нужен и расквитаться с батюшкой....
  
  Отец Иоанн беззвучно молился, глядя на быстро поднимающееся солнце, точнее на его маленький кусочек, который можно было разглядеть сквозь крохотное тюремное окошко.
  
  Дверь со скрипом отворилась.
  
  - Выходи, поп. Переводят тебя. - Предварительно грубо выругавшись, произнес конвоир.
  
  - Боже, куда еще?.. - С ужасом выдохнул батюшка.
  
  Многочисленными коридорами, лестничными пролетами, петляли двое, жертва и охранник жертвы. Первый, сгорбленный от своей непосильной ноши, но не сломленный духовно, второй - бравый, сытый внешне, но раздавленный внутренне. Каждый шел и думал о своем, и как разнились эти мысли!
  
  Наконец, пришли. Конвоир достал из кармана мощную связку ключей и отпер дверь. В лицо пахнуло смрадным воздухом антисанитарных условий.
  
  - Вот здесь отныне, твой дом. - С ехидством отметил конвоир и с грохотом захлопнул за батюшкой дверь. Быстро удалялись его шаги, звоном отдававшиеся в пустом коридоре.
  
  Батюшка попытался всмотреться в сумрак своей новой камеры. Когда его слабое зрение попривыкло к темноте, он разглядел, что у стены сидели такие же, как и Иоанн, изможденные люди. У них не было ни сил, ни желания спрашивать новоприбывшего о чем-либо, они только подвинулись немного, чтобы заключенный мог присесть на полу. Места для всех арестантов не хватало, нар не было.
  
  - Здравствуйте люди добрые, - из последних сил проговорил батюшка.
  
  Ответа не последовало. Одни просто не смогли ответить по причине страшных побоев, другие, уже прошедшие желоб полит.пропаганды, с нескрываемой неприязнью глянули на священника. Долгие месяцы им внушалось, что Церковь, не отдельные ее личности, а вся - враг народа, с которым нужно бороться, и, только поборов его, как и других врагов народа, можно прийти к абсолютному материальному счастью. Многие верили в то, что слышали и перенимали этот образ мышления, передавая его другим, как какой-то смертельно опасный вирус.
  
  Отец Иоанн не стал обижаться. Он спокойно сел на предоставленное ему место и закрыл глаза. Нужно было собраться с силами, чтобы встретить этот день.
  
  13.
  
  В полвосьмого дверь камеры открылась.
  
  - Фомин. На выход. - Прозвучало в тишине.
  
  - Попа на допрос ведут, - кто с сожалением, а кто и с дикой радостью, прозвучало среди арестантов, - вернется ль?
  
  Батюшка перекрестился и вышел.
  Он ожидал всего. Он готовился к самому страшному, даже к смерти. Поэтому для него было полной неожиданностью то, что его встретили не матерной бранью, а более ли менее, по-человечески. Но Иоанн не радовался, он вспомнил, что Абакумов тоже не сразу проявил себя.
  
  - Мне передали ваше дело, - первым начал разговор седовласый высокий мужчина, - товарища Абакумова перевели на повышение, а меня сюда. Ну, так что у вас произошло?
  
  - Простите, не знаю вашего имени отчества...
  
  - Семен Никифорович.
  
  - Семен Никифорович, - батюшка запнулся, он не знал, как начать, - новая власть творит полный беспредел. Она убивает, грабит, измывается. Разве такое можно?
  
  - Не можно, - с грустью подтвердил следователь, и, понизив голос до шепота, добавил, - знаю, что многие из наших творят, это ужасно. И многое бы отдал, чтобы навести порядок, но я один, и таких, как я - единицы, а этих.... Я сам воевал за революцию, а получилось еще хуже, чем при царе. Думал, что хуже уже не будет.... А теперь мне хода назад нет. Если уйду с должности, меня самого расстреляют, и расстрел еще самое лучшее. Семью тоже не пожалеют. Поэтому приходится в этой мясорубке находиться, самому тошно. Я ознакомился с вашим делом, понял всё, но нужно играть в эту игру. Вы, конечно же, не будете называть место пребывания Авдеева и Снеговых?
  
  - Нет, конечно, хоть бы мне и умереть.
  
  - Пока я веду это дело, не умрете. Но опасайтесь, если меня сместят, а это здесь происходит сплошь и рядом. Понимаете, тут каждый друг за другом следит, как шархан. Если проявишь мягкость, докладывают начальству, а там уж рисуют статью пособничества бандитским элементам. И прощай, свобода, да и жизнь, в общем-то. На людях я буду груб, но это не от сердца.
  
  - Спасибо вам, Семен Никифорович! Вы - единственный человек, которого я встретил за последнее время. А не могли бы вы сказать, что там с Дмитрием Веселкиным, нас вместе приводили?
  
  - Успокойтесь. Его дело также в моем ведении. Допрос окончен. Можете возвращаться в камеру. Конвоир, - уже громко и сухо произнес следователь, - уводите.
  
  Батюшка в сердце молился: "Слава Тебе, Господи. Услышал Ты мои молитвы".
  
  14.
  
  По безлюдной дороге по направлению к лесу, шли люди, мрачные, серьезные, с какой-то тяжелой думой на сердце. Их было много, не одна сотня, не одна тысяча, все вооружены, как на войну, готовы к войне.
  
  - Перекур, - командным тоном бросил предводитель, и сам присел на стареньком пне, в стороне от остальных. Прошлое пудовым грузом навалилось на этого, еще молодого человека, картины детства, юности и недавних дней мелькали, как в калейдоскопе.
  
  Александр Антонов. Сегодня он был враг народа Љ1, человек, на которого уже подписан смертный приговор, на которого охотятся все ищейки ЧК. Как же так произошло? Закрутила жизнь, завертела, теперь уже останавливать поздно.
  
  Родился Александр в небогатой, но сплоченной семье, 26 июня 1889 года в Москве, несколькими годами позднее, семейство переехало в небольшой уездный городок, Кирсанов Тамбовской губернии. Крестили мальчика в старинной церкви Преподобного Сергия Радонежского.
  
  Отец Александра когда-то был фельдфебелем, но к моменту рождения сына Сашки, уже находился в отставке и очень переживал по тому поводу, что единственным полноценным кормильцем в семье была жена, Наталья Ивановна. Она хорошо шила, этим ремеслом женщина неплохо зарабатывала, одевая весь городок. Добрая слава о Наталье Ивановне, как о талантливом портном разошлась по всей округе, так что перебоев с работой практически не было. Хотя, конечно, были и непростые времена, когда приходилось считать в буквальном смысле каждую копейку. Супруг Натальи Ивановны, Степан Гаврилович, особенно горевал, что жена дни и ночи проводила за работой, от которой постепенно стала слепнуть, поэтому сам не гнушался никакой честной работы, желая внести свою лепту в семейный бюджет. Так росли дети, верные помощники по хозяйству, надежда и опора родителям. Но, если со старшими особых хлопот не было, они делали то, что им говорилось, были послушны и понятливы, то с Сашкой, родители измучились в конец. Хулиганистый, задиристый, гиперактивный ребенок сводил с ума и отца, и мать. В трехклассном училище учился плоховато, хотя мог учиться на отлично. Постоянно дрался, правда, по делу: то защитить кого-то слабого нужно было, то свою честь отстоять. Но как бы то ни было, Сашка постоянно приходил весь оборванный в ссадинах и синяках, к чему Наталья Ивановна уже привыкла и старалась относиться спокойно. Уж такой ребенок, что поделаешь?..
  
  После училища Сашка нанялся к местному помещику Милохину, который торговал хлебом. У помещика работалось плохо. И тяготы тут заключались даже не в самой работе, а в отношении помещика к своим слугам. Он мог и унизить прилюдно, и даже избить. Разумеется, такого, взрывной Сашка терпеть долго не мог. Дождавшись момента, когда родители более ли менее вошли в нормальную колею, когда подрос младший брат Димка, Сашка задумывается о своей дальнейшей судьбе. И не видел он ничего другого, как пойти против разжиревшего строя, когда одни шикуют, а другие, согнув спины в раболепном поклоне, пашут на них. Это несправедливо, это ужасно. Такие мысли свели Сашу с партией эсеров, которая тогда функционировала подпольно, и, кроме громких лозунгов еще не имела точной, планомерной программы действий. Здесь Саша, который получил партийную кличку, Шурка, почувствовал себя своим. Среди таких же энергичных молодых людей, он не боялся высказывать свои мысли вслух относительно царской России, тогда как в семье такие разговоры всегда заканчивались грозными криками отца и просьбами матушки "прекратить такие крамольные речи".
  
  Из сестер-братьев, только младший брат Димка понимал Сашу и полностью разделял его взгляды, хотя ему самому на тот момент было немногим больше шестнадцати, Саше - девятнадцать.
  Но, к сожалению, как то часто бывает, лидеры общественных течений, увидев воодушевленность и фанатизм своих подопечных, стараются использовать их энергию в своих личных, подчас подлых целях. Так было и с Сашей. Его отправляли на дела, заранее провальные, подстрекали к ограблениям гос. учреждений, ведь для дел революции нужны были деньги. И молодой Саша шел на это, но чистил только крупные государственные кассы, никогда не притрагиваясь к деньгам простых людей. "Деточкин был вор, но честный вор....", все мы помним этот замечательный фильм "Берегись автомобиля", повествующий о человеке, решившим навести порядок в своей стране, опутанной щупальцами коррупционеров. Практически та же ситуация была и с молодым Антоновым. Он практически ничего не оставлял себе, раздавая деньги, как своему начальству, так и тем, кто действительно нуждался в них, сам же всегда ходил в одних и тех же бумажных брюках и простой рубахе.
  
  Однажды Антонов пошел брать железнодорожную кассу станции Инжавино. Как и обычно, скомандовав "Руки вверх", он зашел в кабинет начальника, Василия Борисовича Петрова. Но тот повел себя довольно странно. Не обращая внимания на заряженный револьвер, Василий Борисович вдруг ... расплакался, как ребенок. Истерика длилась довольно долго, после которой несчастный упал в глубокий обморок. Опешивший Антонов не знал, как поступить. Долг человека подсказывал ему, что нужно помочь, долг экспроприатора-революционера шептал "бери деньги и удирай". Деньги он все же быстро сложил в сумку, а после начал приводить в чувство Василия Борисовича. Вскоре тот открыл глаза. Жалобно посмотрев, начальник станции проговорил быстрым речитативом.
  
  - Горе мне горе! Беда мне беда! Несчастный я несчастный! Посадють меня, посадють!
  
  - Да чего тебя посадят-то? - Удивился Антонов. - Я же деньги взял, не ты. Уж извини, но у меня другого выхода не было.
  
  - Ага! Ты взял, а подумают на меня! Это уже второй ограбление за месяц, до меня начальник был, так его посадили.
  Добр человек, - внезапно оживился начальник, - а не могли бы вы написать мне расписочку, что вы деньги украли? А то посадють, а у меня детки, жена, мама....
  
  - Расписку.... Прости, брат, я бы рад, да спешу.
  
  Но Василий Борисович опять заплакал, и Антонову, никогда не попадавшему в такие ситуации, пришлось написать расписку.
  
  - Давайте бумагу и чернила. Напишу вам расписку.
  
  Василий Борисович быстро успокоился и, метнувшись стрелой к ящику с бумагой, подал ее с ловкостью циркового артиста.
  
  - Вот, пожалуйста, напишите, что взяли четыре тысячи, триста шестьдесят два рубля, восемьдесят пять копеек.
  
  Антонов написал и расписался, правда, пытаясь исказить свою роспись, ведь понимал, если он попадется жандармам, ему припомнят эту кражу, прибавив серьезный срок каторги, а то и вовсе, расстреляют. Не знал тогда наш экспроприатор, что на самом деле взял не 4362 руб. 85 коп, а 4340 руб. 25 коп. Предприимчивый начальник решил прикарманить 22 руб. 60 коп, в счет моральных издержек. Что сказать? Находчивый человек.
  
  Распрощавшись чуть ли не друзьями, эти два человека расстались. Начальник, довольный полученной суммой (которая, если мерить на наши деньги, представляла собой неплохой капитальчик), а Антонов вновь бросился в круговорот своей такой запутанной жизни.
  
  Дальше события проносились с бешеной скоростью. Яростные идеи, надежды, предательство людей, которым доверял, бесконечные погони, погони, погони, которые в итоге завершились поимкой Антонова. Смертную казнь, установленную сначала, заменили пожизненной каторгой только благодаря тому, что следствие установило: Антонов не причинял физического вреда людям, исключение составляют только случаи, когда кто-либо сам старался поймать его.
  
  Так начались долгие месяцы каторги. Но Антонов, столько раз сбегавший от полиции, и сейчас не собирался опускать руки, он слишком любил жизнь. Сначала Александр пытался уговорить, даже подкупить охрану, но это было бесполезным. Тогда арестант начал строить планы побега. Он перепиливал оконные решетки, делал подкопы. В итоге, вся тюремная охрана в отчаянии запросила начальство, увезти Антонова куда-нибудь в другое тюремное учреждение, так как он вымотал им все нервы, не хотел сидеть спокойно. Александра переводили из одной тюрьмы в другую, и с каждой он пытался бежать. Конец этой карусели положила февральская революция, которая открыла двери всем политзаключенным.
  
  И вот Александр на свободе. Как он радовался тогда! Сердце ликовало. Наконец-то свержен царский строй! Наконец сбылись мечты! И тут бывший революционер как-то успокоился, остепенился. Ему казалось, что теперь ему не зачем больше метаться по жизни, ведь грядет эра справедливости и гармонии, то, чего он так ждал....
  
  Александр женится, строит дом, поступает на работу в милицию и заслуживает безукоризненную репутацию энергичного, надежного, ответственного милиционера, а после, и начальника уездной милиции. Главной задачей для себя и своего отдела он поставил защиту простых граждан, которые находились в большой опасности в это неспокойное время, когда столь многие, почувствовав вкус свободы действий, кинулись в неприкрытый грабеж. Антонов ловил этих молодцов и заставлял возвращать награбленное, а также извиняться перед ограбленными. Вся округа знала: если что, то за реальной помощью можно обратиться к Александру Степановичу, он поможет. Думалось, что теперь можно просто жить, радоваться новому дню и тихо работать. Так он и хотел.
  
  Но шли дни, недели, месяцы. А эры справедливости не наступало. Наоборот. Полный развал, хаос, анархия. В верхушке лидеры сжирали друг друга, как пауки птицееды, стараясь выжить вчерашних союзников. Было разогнано Учредительское собрание , которое еще оставляло слабую надежду на плюрализм мнений. На эсеровскую группу объявлена охота. Объявлены врагами все, кто шел вразрез с точкой зрения новой власти, а точнее, одного человека, Ленина, который быстро, незаметно подмял под себя все структуры. Даже его ближайшие соратники, зная Ильича достаточно хорошо (!), боялись высказывать свое мнение. Так было, например, в отношении подписания губительного для России Берлинского договора. Многие партийные работники были против этого, в том числе и Дзержинский, ближайший соратник Ленина. Но он не решился высказывать свою линию вслух, а просто воздержался от голосования. Разумеется, если бы поступил иначе, уже вечером его вызвали бы "на чаек" в ЧК. Ленин любил, чтобы с ним были согласны все, единолично и терпеть не мог обратного.
  
  Все чаще Антонов становился невольным свидетелем эксцессов, проводимых представителями власти, что просто сводило его с ума. Друзья замечали, что начальник уездной милиции становится все более задумчивым, молчаливым, постоянно уходит в свои мысли, с которыми не делится, даже с самыми преданными ему людьми. А власть бушевала, уже не скрывая своих кровожадных намерений. После того, как группа чекистов напала на несколько домов, поиздевавшись над всеми домочадцами, в особенности, над женщинами и несовершеннолетними девчонками, Антонов принял окончательное решение. Сомнений больше не оставалось: он горько ошибся в революции, и теперь приходилось действовать вновь, и действовать активно, исправляя былые ошибки.
  
  Александр постепенно готовит план военных действий, собирает оружие, изымая его у бандитских группировок, которых после революции развелось, как крыс, и прячет его в безлюдных местах, вдоль болот, в лесах, в степях. Через несколько месяцев оружия было достаточно, чтобы снарядить хороший полк. Но этого было мало. Антонов готовился серьезно, понимая, что, выступив с противодействием, назад дорога уже будет отрезана. Но и мириться с таким беспределом он не мог.
  
  К лету 1919 года, Антонов собирает необходимое количество оружия и готовит армию. Люди, истерзанные красным террором, охотно идут в ряды. Антонов проводит активную подготовку и полит. пропаганду для поддержания боевого духа. Он увозит из Тамбовской губернии свою жену, прячет ее, а сам уходит в леса.
  
  В это время чекисты уже пронюхали, что с начальником уездной милиции что-то не так. Они вообще боялись тех, за кем могут пойти люди, а тут еще и слухи пошли всякие.... ЧК решило устроить засаду на Антонова. Вскоре ему приходит повестка, как начальнику уездной милиции, вызывающая на совет, но Александр Степанович уже понял, зачем его хотят видеть высокопоставленные лица, и игнорирует повестку. На своем рабочем месте он больше не появляется. Вслед за Антоновым, на положение партизан уходят почти все ребята милиционеры, которые находились в его ведении всё это время, которые сражались с ним бок о бок против разбушевавшегося бандитизма. С этого момента начинается новый этап нелегальной жизни Александра Антонова, самый ответственный, самый тяжелый.
  
  Прокрутив в памяти свое прошлое, и, настроившись на суровое настоящее, лидер антибольшевистского восстания сделал последнюю затяжку своей самокрутки, растер ее сапогом и встал.
  
  - Ребята. Отдых окончен. Впереди трудный бой, но мы едины, а значит, непобедимы!
  
  Тихо прошелестел в зеленых кронах ветер. Незаметно в мир шагало знойное, испепеляющее лето.
  
  15.
  
  В большом, просторном, светлом кабинете, в высоком, обитом мягким бархатом, кресле, восседал маленький, непривлекательный, лысеющий человек, вождь мирового пролетариата. То и дело, бросая по сторонам нервный взгляд, он небрежно просматривал свои старые бумаги, документы, дневники. Одним из них он особо увлекся, ведь эта тетрадь возвращала его в недавнюю пору, когда мысли хаотично метались, приводя в состояние дикой эйфории, в пору, когда революция только готовилась к реализации, и это ожидание заряжало невероятной энергией. В таком ожидании будущий вождь революции более всего любил выписывать на досуге цитаты из трудов великих людей и делать свои замечания по поводу того или иного высказывания. Так, ему казалось, что его мнение значимо, и оно может повлиять на мысль самого автора, но это, конечно, было не так.
  Ильич делил лист бумаги на две части, в правой находились цитаты автора произведения, в левой - его собственные суждения. Так, читая труды материалиста Фейербаха, Ленин подписывал: "Гениальная основная идея!", "Замечательно!", "Очень хорошо".....
  
  А вот замечания относительно философской статьи идеалиста Гегеля "Наука логики", статьи, в которой автор опровергает атеистические воззрения Эпикура и других людей, что, разумеется, совсем не понравилось Ленину. Вот что он помечал сбивчивым, торопящимся почерком на полях своей тетради в ответ на слова Гегеля: "Замечательно верно и глубоко", "Очень верно и важно", "Очень хорошо и образно", "Умно и остроумно... БОГА ЖАЛКО?!! СВОЛОЧЬ ИДЕАЛИСТИЧЕСКАЯ!!
  
  Есть и другие записи, например, о работах профессора Лифмана: "Точка зрения - апологета буржуа, тупого, довольного, самодовольного... Автор - махровый дурак, как с торбой возящийся с дефинициями - преглупыми...".
  
  Есть и вовсе неприличные пометки, относящиеся к книге Г. Шульце-Геверница: "Тон ликующего германского империализма, ТОРЖЕСТВУЮЩЕЙ СВИНЬИ!!!" "ВЕЛИЧАЙШИЙ МЕРЗАВЕЦ, ПОШЛЯК, КАНТИАНЕЦ, ЗА РЕЛИГИЮ, ШОВИНИСТ!!!"
  
  Ну не мог Ильич сдерживать свои эмоции, когда кто-либо даже вскользь говорил за религию, за Бога. Это была одна из немногих тем, которая доводила его до сумасшествия, до исступления. Так, совсем недавно, заставил изрядно понервничать вождя Максим Горьким, который то и дело писал ему в надежде докричаться, объяснить что-то или просто, рассказать о своих мыслях. Упомянув в одном из писем об исканиях истин, он получил молниеносный ответ: "...всякий боженька есть труположство... всякая религиозная идея, всякая идея о всяком боженьке, всякое кокетничанье с боженькой есть невыразимейшая мерзость... самая опасная мерзость, самая гнусная "зараза".
  Ваш В.И.
  Сейчас Владимир Ильич с удовольствием просматривал этот дневник, вспоминая, вспоминая, вспоминая. В последнее время ему больше удовольствия приносило погружаться в меланхолические грезы прошлого, нежели реально оценивать современную ситуацию. Там были рвения, бешеный адреналин, энергия, а здесь - драка за власть, лицемерие, бесконечные подставы. День ото дня вождь понимал, что его окружение только ждет часа, когда сможет смести его, смести мощной волной цунами, и эта дума страшила, лишая возможности мыслить и строить планы на будущее. "Что посеешь - то и пожнешь", гласит народная мудрость, но и народную мудрость Ильич не переваривал....
  Звенящую тишину кабинета нарушил тихий, осторожный стук в дверь.
  - Войдите, - провозгласил хозяин кабинета.
  В дверь затравленно-угоднически просунулся помощник.
  - Владимир Ильич, к вам пришли. Говорят вы ждали....
  - Кто?
  - Профессор Казаков.
  - Пусть войдет, - возбужденно объявил Ленин.
  Через секунду в кабинет вошел немолодой уже человек. Поправив очки, и переложив из правой руки в левую папку с принесенной документацией, гость вступил в апартаменты правительственного кабинета.
  - Доброго здоровьица, товарищ Ленин, - вкрадчиво тихо запричитал Игнатий Казаков, - я принес то, о чем мы с вами разговаривали недавно.
  - Отлично, отлично. Я как раз ждал вас, - прокартавил Ильич, - что вы мне принесли? Получилось ли разобраться с интересующим нас вопросом?
  - Да, Владимир Ильич. Токсилогическая лаборатория будет функционировать. Спец. оружие, можно сказать, уже у нас в руках .
  - Прекрасно! А когда же начнутся первые испытания?
  - В ближайшее время. Опыты будут проводиться на полит. заключенных. Через несколько недель, я принесу вам отчет о проведенных экспериментах.
  - Вы, Казаков, молодец! Заслуживаете ордена. Вы его получите. Но меня интересует не только эта лаборатория.... Молодое государство нуждается в мощной базе, способной защитить его от любых посягательств извне и от тлетворных влияний изнутри... и вообще, настала пора развиваться нашей науке, и на этом пути не зачем опутывать себя цепями пустых моральных убеждений или принципами гуманизма. Это всё - пережитки прошлого, попахивает буржуазными идейками, полными лицемерия и лжи! Мы же не будем идти этим путем. Мы должны обойти все западные капиталистические государства в сфере всевозможных достижений, причем основной упор сейчас нужно делать на такие, особые, спец.лаборатории. Они еще сыграют нам хорошую службу. Надеюсь, наш с вами разговор останется по-прежнему в тайне?
  - Конечно, конечно....
  - Ну, вот и ладненько. Идите, работайте. После доложите, что там стало с этими подопытными мышами....
  - Слушаюсь и повинуюсь....
  16.
  На фоне солнечного, теплого весеннего дня несуразным пятном чернеет старое, повидавшее немало на своем веку тюремное здание, обнесенное несколькими рядами колючей проволоки. Взвод солдат день и ночь сторожит его и тех, кто томится под сводами, тех, кто в большинстве своем не имеет никакой вины.
  К зданию проехала машина.
  - Кто-то из верхов, - с восхищением произнес один из молодых солдатиков, стоявших на посту. Он еще не осознавал в полной мере, что здесь происходит, пребывая в сладком забвении незнания.
  Машина бесшумно минула передний двор и завернула к запасному входу. Из автомобиля вышло несколько человек во главе с Казаковым, и все вместе в полном безмолвии вошли в здание тюрьмы. Прибывшие не пошли по основному коридору, не стали они подниматься и наверх. Всё тайное и секретное в советских тюрьмах находилось только в подвальных помещениях, скрытых за семью замками, спрятанных в лабиринтах лестничных пролетов, замурованных в звуконепроницаемых камерах, дабы в случае чего, с палачей были взятки гладки.
  Казаков с окружением спустился по длинной винтовой лестнице вниз. Повернул налево. Еще один пролет. Опять поворот, только уже направо. Дальше шли узким, плохо освещенным коридором, принимая подобострастные поклоны охраны.
  - Вот и пришли, - без каких-либо эмоций уточнил профессор. Он вытащил из кармана связку ключей и отпер крайнюю дверь. За ней скрывалась небольшая прихожая, за которой следовало еще три двери. Профессор открыл среднюю.
  В комнате без окон, более похожей на могильный склеп, нежели на помещение, пусть даже и тюремное, сидел измотанный, измученный, изломанный страшной судьбой, болью и страхом человек. Изрядно отросшие седые пряди разлетелись в разные стороны, давно не знавшая ножниц и бритвы, борода, создавала страшное впечатление. Мужчина не шелохнулся при виде вошедших, он только бросил на них одичавший, полный ненависти взгляд.
  - Ну что, Профессор Лаврентьев... Вы приняли разумное решение? Будете ли содействовать делам революции, подсобите ли своими знаниями, носитель которых, без сомнений, достоин лучшей жизни, нежели имеет сейчас?..
  - Нет, - неожиданно громко закричал заключенный, - никогда я не был садистом, никогда я не был палачом! Вы хотите над людьми живыми опыты проводить, я такого никогда делать не буду! Слышите меня? И пусть мне сдохнуть здесь придется, но душу свою я не продам вам, дьяволам проклятым! Я в Бога верую, в Христа верую, а не в вашу гнилую власть!
  - Ой-хо-хо, - театрально протянул Казаков, - наш суперученый осмелел, я гляжу. А зря. Зачем вы, товарищ, всё упираетесь. Знаете же, чем это закончится. Последний раз спрашиваю, вы с нами или против нас?
  - Я с правдой, а значит против вас, - выпалил профессор Лаврентьев и вжался в угол, в котором сидел, понимая, что грянет за этими словами.
  - Вы сделали свой выбор, - глухим голосом заключил Казаков, - товарищ Милютин, принесите мне препарат. Проверим заодно его действие.
  Не прошло и минуты, как несчастный профессор Лаврентьев, получив дозу смертоносного яда, корчился в нестерпимых муках на полу. За этой агонией с удовольствием наблюдали палачи. Ни одна мышца не дрогнула на их лице, они привыкли к таким зрелищам....
  Внезапно взгляд профессора Лаврентьева просветлился, он внимательно посмотрел мимо своих мучителей, в стену. Казалось, мужчина отчетливо видел там кого-то. Из последних сил профессор прошептал, уже обращаясь к Казакову и его окружению.
  - За мной Ангелы пришли. Вон они стоят и с невероятным осуждением на вас взирают, меч в их руках, меч по вашу душу. Знаете, что они мне сказали сейчас? Что каждого из вас в ближайшем будущем ждет очень и очень страшное, причем не только на Земле.... За мной они стоят, и я теперь ничего не боюсь. А за вами, вы не видите, но я то сейчас всё вижу, за вами четыре демона притаилось. Как они хохочут! Веселятся. Ведь скоро вы перейдете в их власть! Всё. Слава Богу это закончилось....
  Помощник Казакова было хотел по привычке проучить арестанта за оскорбительные речи, но не успел. Профессор уже покинул этот мир.
  - Что он сейчас нам говорил? - Задумчиво вопросил Казаков.
  - Бред предсмертный, - браво ответил помощник.
  - Как знать.... Вполне возможно, что и мы окажемся на его месте.... Ладно. Пошли отсюда. Отдай приказ охране, пусть уберут отработанный материал.
  17.
  В это время в другой тюрьме. Отец Иоанн и Митька получили передышку. Конечно, им было очень тяжело, ведь те условия, в которых им приходилось теперь существовать никак иначе, как скотскими не назовешь. Полная антисанитария, безнадега и холод, пробирающий до костей. Находясь здесь, в серых, заплесневелых стенах, сложно представить, что за порогом этого страшного заведения цветет красавица весна, сладко поют перелетные птицы и с полей и лугов доносится легкий, пьянящий аромат трав. Как же хотелось им сейчас вдохнуть этого воздуха! Как хотелось насладиться свободой, покоем и миром! Но это, похоже, в ближайшее время не предвиделось. И можно ли было вообще рассчитывать на это здесь, на опутанной злом и ложью Земле?
  Митьке с сокамерниками повезло несколько больше, чем отцу Иоанну. Да, конечно, здесь попадались не только раздавленные политические и чем-то не угодившие новой власти, но и блатные, а они уж старались показать всем, кто здесь хозяин. Но это у уголовников, всегда держащихся своим волчьим кланом, получалось только с интеллигентами, никогда не знавшими, что такое драка, но не с Митькой, с детства передравшимся со всей округой, любимой забавой которого была "стенка на стенку". Митька в первую же минуту, как услышал знакомое "твое место возле параши....", сунул туда самого главаря блатных. Остальные урки застыли в каком-то ступоре, они не привыкли, чтобы с ними обращались так, грубо, смело. Главарь затаил злобу на Митьку, но, увидев, что свои заколебались, и от них поддержки ждать нечего, решил выждать удобного случая, чтобы отомстить. Митька понял, что с этим типом нужно держать ухо востро. Но, в принципе, злоключения на этом пока и закончились. А вот у батюшки всё было гораздо сложнее.
  Озлобленные тяготами тюремного быта зэки, в большинстве своем, старались выместить свою ярость на тихом стареньком священнике, почему-то считая его одного виновным во всех своих бедах. Они то и дело цепляли батюшку, стараясь вызвать логичную ответную реакцию, чтобы после просто убить его. Но батюшка мудро лавировал на этих виражах будней, не проявляя, ни трусливой слабости, ни пылкой глупости, которая стоила бы жизни. Он уже давно не боялся смерти, но и умирать так бессмысленно не хотелось тоже. И пока можно было парировать, он парировал, но, разумеется, в случае оскорблений в адрес Высших Сил, отец Иоанн уже бы не стал задумываться о плачевных последствиях относительно себя, а его характер воина за Правду мы уже увидели по тем событиям, которые и привели нашего героя на нары.
  В ту ночь ему долго не спалось. Что-то нахлынули горькие воспоминания прошедших дней, былых лет, и как-то тягостно стало на душе, неспокойно. Так, ворочаясь с бока на бок, отец Иоанн стал тихонечко читать молитву, прося Всевышнего вывести его на дорогу верную, на мысли правильные, потому как совсем в смятении душа его, не знает как дальше, что делать, где выход и есть ли он вообще. После молитвы пришел долгожданный покой, а с ним и сон. Но не в обычное сновиденье погрузился батюшка, в этом видении был дан ответ на те вопросы, которые с такой страстью и искренностью задавал батюшка.
  Ему показали эту же тюрьму и вообще всю страну, какой он видел день за днем, показали людей, знакомых и не очень. Все они бежали, суетились, всё чаще спотыкаясь и оттого, озлобляясь, люди не замечали, что по всей Земле протянулся черный туман, который окутывал сначала один участок, потом второй, а после, переплетясь, охватил всё пространство вместе с людьми. Когда черная тень расстлалась повсеместно, она вытянулась, приподнялась и обрела силуэт.... страшный силуэт. Это был и не человек, и не зверь. Сверкающим, полным ненависти и жажды крови взглядом, он взирал на людей, выискивая, с кого начать свою .... чудовищную игру. Вот, он поднял руку и послал в одну группу бегущих мощный поток энергии. Этот поток спиралью пронесся в воздухе и застыл над ними. В ту же секунду лица людей переменились: из простых замученных своими проблемами представителей рода человеческого они превратились в не эволюционировавших приматов. Мужчины и женщины, старики и дети начинали проклинать друг друга, обвинять во всех бедах и грехах, закончилось всё кровопролитной дракой и смертью ее участников.
  Силуэт, всё это время с удовольствием наблюдавший столь нелицеприятную картину, вновь поднял руку и притянул, как магнитом, души погибших. Те, несчастные, перепуганные, но не способные сопротивляться поняли в последнее мгновенье, что произошло, но изменить свою участь они уже были не в силах. Слишком поздно опомнились.
  Такие потоки "энергии" Силуэт посылал и другим людям. Одни под его воздействием загорались жаждой грабежа и наживы, другие животными инстинктами, третьи подлостью и лицемерной ложью. И все они ушли в том же направлении, что и первые. В итоге, после такой чистки, остались лишь немногие, самые стойкие, самые сильные, в которых еще горел уголек Божьей искры. Когда черная тень в очередной раз подняла руку, чтобы погубить и этих, отец Иоанн, обезумивший от такого видения, услышал голос Свыше:
  - Иоанн, тех людей нельзя было спасти, потому что они сами выбрали путь свой, Там, за чертой этого мира за каждого из них шла тяжелая битва. Много ангелов полегло на поле брани из-за них, но люди не помогали своим защитникам, они помогали палачам своим неуемным стремлением к гибели. Этих же людей, которые остались, ты должен привести ко Мне, их еще можно спасти, они не должны погибнуть!
  - Но как, Господи? - Недоуменно спросил Иоанн.
  - Твоё оружие - Правда. Твоё оружие - Любовь. Твоё оружие - Вера. Помни об этом. Ты много можешь сделать с этим оружием, а мы поможем тебе.
  В этот момент батюшка увидел другую картину. Он оказался далеко от Земли, на невероятной высоте. Здесь шел горячий бой служителей Света и слуг тьмы, за каждого человека, за его земную жизнь и посмертную, за его счастье и любовь. Свет отвоевывал для людей надежды, радости, покой, зло же старалось повергнуть все эти блага и самого человека во мрак отчаяния и ожесточения. И в этой битве активное участие принимал сам человек, за которого шла битва, хотя он и не подозревал об этом. Когда он хоть немного тянулся к чему-то чистому, доброму, перевес победы был на стороне Света, когда бросался в омут грязных страстей - на стороне тьмы, и тогда Ангелам приходилось очень тяжело.
  Вдруг Иоанна вновь опустили на Землю, почерневшую, испепеленную, безжизненную. В то же мгновение с неба пролился яркий, ослепительный солнечный луч, и батюшка услышал последнее повеление.
  - Иди сам и веди людей по этой дороге. Вооружись верой и всё получится.
  Иоанн больше не стал задавать лишних вопросов, он взял одного озадаченного своими нелегкими думами человека за руку, тот - второго, второй - третьего, и так, цепочкой, они пошли по дороге из солнечного света, который тут же превратился в длинную, крутую лестницу, в конце которой сиял завораживающей красоты город, град Божий, где нет вражды, нет болезни, нет смерти, в этом краю живет Любовь. У ворот ведущих в Рай, стоял Сам Иисус. Высокий, красивый, в белоснежных одеждах, Он протянул руки к идущим людям, как любящий отец, зовущий своих детей домой.
  Иоанн оглянулся. Луч, по которому они только шли уже исчез. А Земля, озарившись ярким огненным пламенем, запылала, затрещала, сворачиваясь в рулоны. Сгорала вся нечисть, сгорел и тот, кто называл себя князем мира сего.....
  18.
  Отец Иоанн очнулся, когда все еще спали. Как-то необъяснимо, странно было на душе, он не ощутил того терзающего холода, который мучил арестантов каждую минуту, каждую секунду, на сердце впервые за долгое время было легко и тепло, спокойно. Иоанн почувствовал, что уже светало. Почувствовал, а не увидел, потому что окна в советских тюрьмах нарочно замазывались, закрашивались, забивались так, чтобы солнечный свет не проникал в камеру. Это было еще одна изощренная пытка, не так быстро замечаемая, но всегда действующая по назначению: люди либо сходили с ума, либо погружались в беспробудное состояние меланхолии и полной апатии, а когда человек повержен этим недугом, он уже безопасен....
  Не успела заря еще подняться над планетой, как охрана уже поднимала арестантов. Всегда поднимали в 4-5 часов утра, когда сон, особенно для раздавленной сапогом чекиста души, так важен, так драгоценен. Часто специально, чтобы лишить сна в полной мере, заключенных выводили на допросы среди ночи, зная, что отсутствие этого спасительного часового забвения делало человека податливей и послушней, на нем можно было отрабатывать свое "остроумие" и "мастерство дознания". А так как на роль палачей обычно брали людей закомплексованных, психически неуравновешенных, а потому озлобленных до крайней степени, то они и вымещали свой "гнев" на слабых, беззащитных, не способных ответить тем же, а сильных изматывали, сламывали так, чтобы они стали таковыми. И среди этих джунглей единственным человеком был Семен Никифорович Круглов, следователь, ведший дело батюшки и Митьки. Сейчас отца Иоанна опять вызывали на допрос. Но туда он уже шел с успокоенным сердцем.
  - Иван Виниаминович, - грустно пригласил следователь Круглов батюшку подойти к его столу, - придется огорчить вас. Мне пришло письмо с верхов.... Кажется, кто-то из своих настучал, что я провожу следствия слишком мягко, не по инструкции. К этому приплели еще много чего, будто бы я потакаю бандитизму, сотрудничаю с контрреволюцией, а это - вышка. Если мне не удастся отмазаться от такого обвинения - конец, а зная, ужасную подозрительность и самого Владимира Ильича и его окружения, которым проще упрятать за решетку тысячи, миллионы, лишь бы обезопасить себя, я не питаю ложных иллюзий.
  Крепитесь, держитесь. Молитесь, вы же верите в Бога, пусть Он даст вам сил выдержать грядущее. Прощайте.
  Оба обнялись, как старые друзья, молча. Слова здесь были бы лишними. После, следователь Круглов позвал конвоира, чтобы батюшку увели.
  Уже подходя к своей камере отец Иоанн почувствовал неладное. Когда он вошел туда, убедился, что интуиция не подвела. Сокамерники были на редкость возбуждены, взъерошены, казалось, до прихода охранника, здесь была серьезная драка. В раскрасневшихся, перекошенных злобой лицах, батюшка отметил одно незнакомое. Во время отсутствия священника, в камеру закинули еще одного новенького, который пришелся совсем не по вкусу арестантам, сидящим по уголовной статье. Своенравный, с гонором, новоприбывший интеллигент в одночасье настроил всю камеру против себя. Блатные только ждали часа, чтобы довершить начатое. Они, как звери, почувствовавшие запах крови, не могли унять своих эмоции, слишком долго их держали в клетке, слишком давно в их души въелся инстинкт стаи. Лишь немногие, из политических и осужденных по другим, бытовым статьям, оставались в стороне, но они никогда бы не кинулись на выручку. Никогда.
  Громом прогремел бас охранника.
  - Эй, вы, псы подзаборные, получайте свой паек.
  Пошла грубая раздача баланды из мерзлой картошки. Картошка эта уже давно начала гнить и идти червями, но начальство тюрьмы решило, что не стоит раскидываться государственным добром, и поручило использовать ее по назначению. После такого супчика многих скручивало так, что оставалось только кататься по полу. Кстати, параша в камере была не положена, арестантов выводили на оправку только утром, в остальное время приходилось терпеть.... Еще одна изощренная пытка, насмешка, унижение.
  Когда дверь оглушительно захлопнулась, и отзвенели уходящие в другом конце коридора шаги охранника, уголовники вновь обратили свое внимание на новенького.
  - Ты чего тут нос задираешь, интеллигентишка драный? А ну иди сюда, мы тебя научим, как с паханами разговаривать нужно. Иди-иди не бойся.
  Не дождавшись ответа, уголовники всем скопом бросились на мужчину, и не успел тот опомниться, как оказался на полу, избиваемый десятком ног и кулаков. Все остальные забились по углам, как мыши. Места в камере было и так очень мало, так что не участвовавшие в драке старались казаться невидимками, чтобы случайно не замели и их. Только один человек по обыкновению кинулся в гущу драки. Конечно, это был отец Иоанн. Шепча про себя "Господи, помоги", он бросился на подмогу.
  - Звери! Вы что творите?! - отшвыривая мужиков от избиваемого, кричал Иоанн. Он среагировал быстро, но даже нескольких мощных ударов, которые были совершены в секунду, хватило, чтобы убить человека. Но и видя, что тот уже не двигается, уголовники продолжали месить его ногами и руками. Батюшка, совсем непохожий на себя в этот момент, с неведомой силой отбрасывал одного за другим, раскидывая здоровенных мужиков в стороны, пробираясь к главному по кличке Кривой. Этот, покалеченный жизнью человек, казалось, упивался собственным превосходством над... мертвым. Добравшись, наконец, до него, Иоанн перехватил контрольный удар локтем, который должен был подвести итоги его "победы". Задержав его, Иоанн швырнул Кривого в противоположный угол камеры. Тот не привык, чтобы ему мешали, и ринулся на Иоанна, но тот как-то ловко отпрянул, и Кривой со всего размаха впечатался в стену. Этот лобовой удар на некоторое время вывел Кривого из рабочего состояния.
  - Поп, как ты это сделал? - Недоумевали уголовники, которые не стали мстить священнику, как Кривой и просто пораженно взирали не еще вчера такого тихого, сгорбленного, а сейчас мощного, как гора и какого-то просветленного священника.
  Но Иоанн не стал отвечать. Он бросился на колени к растерзанному за эти мгновения новенькому. Мужчина уже не дышал.
  - Люди ли вы или звери?! - Прокричал Иоанн. - Чем же вы лучше этих, которые терзают нас в своих кабинетах и с гордостью носят звание "чекисты"? Давно ль вас самих выносили таких же после их допросов?
  Некоторые вспомнили свой последний допрос, выбитые зубы и передернулись. Память собственной шкуры всегда напоминает лучше любых, даже самых красноречивых слов.
  - Да потому мы так и существуем в клетках, что не можем жить по Божески, забыли Бога. Ну чем, ну скажите, чем вам помешал такой же, как и вы униженный и забитый допросами и клеветой?! Чем?! Решили свою озлобленность на нем выместить? Помогло вам это? Нет!!! Вам еще хуже теперь, и будет совсем плохо, потому что демонами поражены, к смерти идете, смерти и заслуживаете!
  - Мы то, может, и смерти заслуживаем, а вот где твой бог, за которого ты так ратуешь? - Ехидно бросил один из уголовников. - Почему допускает столько зла, почему бы ему не воскресить этого молодчика, если он так всесилен, как вы, попы, утверждаете?...
  - Если Ему будет угодно, воскресит. - Глухо ответил батюшка. - А насчет зла на Земле.... не в Евангелие ли сказано, что сатана поработил Землю и старается истребить всё сущее, в особенности всё доброе? Он поработил и вас, неразумцев, отняв всё, чем живет человек: надежды, радости, мечты, любовь, отняв душу вашу! Бог дал человеку свободную волю, Ему не нужны были безвольные слуги, Ему нужны были дети, но вы предали Бога, перейдя в услужение дьяволу, который отнял вашу волю. Что же вы теперь вопрошаете: почему Всевышний допускает это?! Не люди ли сами выбрали свой путь, не они ли должны отвечать за свои поступки? Но не долго злу хозяйничать на Земле осталось. Настанет Царство Бога, да и сейчас Всевышний волен разрушить зло, потому как правит Вселенной Он!
  Иоанн, завершив твердым ударением на последнем слове полемику, вернулся к убитому и начал читать молитвы, читать яростно, страстно, полностью растворившись в них. Он отстранился от всех и всего в этот момент, не заметил и того, как пришедший было в себя Кривой, хотел обрушить на священника победоносный удар, но его откинули "отдохнуть" его же дружки, им понравилась храбрость, боевая удаль старца, который был еще так непонятен им, но теперь интересен, поэтому не захотели его смерти. Да и слова, в негодовании брошенные им зацепились за что-то еще живое, что дотлевало в душе. Они впервые за свою жизнь задумались. Им действительно не стало легче от расправы над слабым, стало паршиво, хоть волком вой. А Иоанн всё молился. Внезапно он громовым голосом выкрикнул.
  - Именем Господа Иисуса Христа встань!
  Иоанн произнес это трижды. На третьем произнесении убитый тяжело вздохнул и открыл глаза.
  Все присутствующие замерли в глубоком шоке.
  19.
  В большом зале заседаний шло очередное собрание при закрытых дверях. Вопросом дня была продразверстка , как основной способ получения дополнительных доходов, столь нужных для поверженного государства, казна которого полностью опустела всего лишь за два года.
  Во главе стола сидел Ленин. Он следил за каждым пронзительным взором ястреба, улавливая малейшее движение глаз, движение мысли, небрежно брошенный жест. Зная это, присутствующие старались изо всех сил вести себя непринужденно, ровно, не показывая истинных настроений, дабы потом не было проблем....
  - Товарищи! - Открыл заседание вождь пролетариата. - Мы собрались по, безусловно, важнейшему вопросу. Как мы все знаем, кровопийца царь, этот деспот и безумец, оставил нам пустую казну . Мы вынуждены обращаться за помощью к нашим несчастнейшим крестьянам, которые и так доходят, но что делать? Революция требует жертв. Я хочу услышать ваше мнение по этому вопросу, хочу услышать и возможные предложения. Начинайте.
  Ленин пытливо взглянул на присутствующих. На несколько секунд воцарилось молчание. Никто не решался взять слово первым.
  - Ну, ну, что же вы молчите, товарищи, вот вы, Петр Иванович, хотели что-то нам сказать, я правильно понял?
  Со своего места поднялся грузный мужчина средних лет. Побагровев и тяжело задышав, он, комкая лежащий перед ним лист с докладом, начал свою речь.
  - Товарищи. Дело продразверстки принимает неожиданные обороты. Этот год был не урожайным. Возможно, следующий будет еще хуже. Крестьяне, зная это, не хотят отдавать хлеб. Они либо выступают с открытым бунтом, либо утаивают его, перепродавая на рынке.
  Ленин стукнул кулаком по столу, не сдержавшись.
  - То есть как это продают?! Жулье! Продолжайте, товарищ.
  - Да, Владимир Ильич, да, товарищи, крестьяне спекулируют на хлебе, они перепродают его по тройной, десятерной цене, обогащаясь за счет государства, а мы не знаем, как свести концы с концами! В сельсоветы бесконечным потоком сыплются жалобы. Люди утверждают, что якобы продотряды действуют бандитскими методами, и будто бы еще хуже ведут себя вооруженные отряды комитетов бедноты, а также отряд особого назначения ЧОН, которые мы направили для выполнения этой важной, нужной молодому государству задачи. Они клевещут на красноармейцев. Назревает бунт.
  - Бунт?! - Проревел Владимир Ильич. - Николай Иванович, что вы скажете по этому поводу? Прав ли товарищ? Действительно всё так проблемно?
  Не ожидав, что вторым докладывать придется ему, Бухарин встрепенулся.
  - Да, Владимир Ильич. В ряде областей, Тамбовской, Тульской, Пензенской и других, в особенности на Урале и Сибири творится полный беспредел. И, похоже, недовольства, еще только назревают. Пока можно остановить эту волну, но пройдет немного времени, и она превратится в цунами.
  - Никакого цунами не будет. - Успокоившись и протянув вперед руки, заявил Ленин. - Мы же не допустим такого?.. Врагов нужно вылавливать и уничтожать.... дабы они потом не уничтожили нас.
  Ленин замолчал на некоторое время. В воздухе повисла гнетущая тишина. Было слышно, как на окне дребезжит пойманная в паучьи сети несчастная муха. Неожиданно вождь продолжил, уже повысив тон, повышая его по мере провозглашения следующего.
  Товарищи! Восстание пяти волостей кулачья должно повести к беспощадному подавлению. Этого требует интерес всей революции, ибо теперь взят последний решительный бой с кулачьем. Следует применить следующее:
  1. Повесить, непременно повесить, дабы народ видел, не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц.
  2. Опубликовать их имена.
  3. Отнять у них весь хлеб.
  4. Назначить заложников - согласно вчерашней телеграмме.
  Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал: душат и задушат кровопийц кулаков. Немедленно телеграфируйте этот приказ и разошлите по этим волостям! И... найдите людей потверже.
  Опять повисла тишина. Большинство одобряюще приняло приказ, они уже давно привыкли к подобному волеизъявлению, и не считали, что здесь произносится что-то кощунственное: эти люди действительно верили, что они правы, а остальные - враги, которых нужно уничтожать, как тараканов. Лишь одно лицо робко подняло руку.
  - Товарищ, что вы хотели добавить? - Раздраженно спросил Ильич, он не любил, чтобы его решения оспаривались.
  - Я прошу прощения, - тихо залепетал тот, - но далеко не все крестьяне понимают, что совершают преступление. Как в народе повелось, каждый крестьянин думает: я произвел этот хлеб, и я имею на него полное право. Зачем мне отдавать мой хлеб государству? И так думают почти все. Но, конечно, это - преступление и это нужно объяснить....
  - Вы, может быть, объясните этим безграмотным тварям, что так нельзя? - Опять сорвался Ленин. - Это ваше слюнтяйство бесполезно. Абсолютно бесполезно! Есть еще вопросы? Товарищ Сталин? Товарищ Дзержинский?
  Те подобострастно отрицательно закивали, давая понять, что полностью согласны со всем и одобряют данное решение. Ленин резко захлопнул папку, которая лежала у него на столе и удалился.
  20.
  Продразверстка и национализация земли шли полным ходом. Крестьяне недоумевали: еще совсем недавно, им провозглашали заманчивый лозунг "земля крестьянам, фабрики рабочим", и вот теперь, когда революция прошла успешно, и крестьяне начали обрабатывать свою, как им казалось, землю, обрабатывать честно, им говорят, что они - кулаки, враги народа, достойные расстрела! Вся земля, даже та, которая находилась в собственности крестьян при царе (какой бы он плохой ни был, а все же...) теперь стала собственностью государства. Хлеб и вообще всё, что производили люди - тоже собственностью государства, похоже, что и сами люди были собственностью государства, а собственность не имеет право на свое мнение и протест....
  И ладно бы эти продотряды приходили и объясняли по-человечески, тогда еще можно было что-то понять, смириться, как привыкли за века русские люди, но ведь эти молодцы, возомнившие себя правосудием, карателями, не просили, не объясняли, а отнимали, унижали, грабили, не прикрыто, цинично. Как правило, изъятие хлеба и других продуктов, сопровождалось насилием и даже убийствами. Конечно, здравомыслящие люди восставали. Чаша терпения была переполнена. Кроме того, из-за неумелой, жестокой политики, в стране начинался голод. Голод. Как страшно это слово. Как боится его русский человек, так хорошо знающий, что оно значит....
  На фоне политики продразверстки и национализации земли продолжалось дикое избиение Христианства и вообще любой религии. Храмы, монастыри либо взрывались, либо превращались в концлагеря. Стоит отметить, что первые концлагеря в таком понимании, в каком мы их представляем сегодня, были созданы в СССР, а не в фашистской Германии. В 20-м году как раз немцы будут проходить проф. подготовку у нас в таких концлагерях по "культурному" обмену, объявленному Лениным, тогда он будет активно искать поддержки Германии. Но об этом мы расскажем чуть позже.
  Да, в Первую Мировую войну, немцы тоже создавали концлагеря, но это были пока просто тюрьмы. В них еще не проводились страшные опыты над людьми, это придет позже, и начало такому движению даст СССР.
  Продолжаются пытки и убийства священнослужителей, простых верующих. Порой некоторые деревни объединялись, чтобы отстоять своих батюшек и храмы, и, если отряд красноармейцев не справлялся с этой силой народной, то на следующий день туда прибывало несколько военных отрядов с танками, пулеметами, и деревни выжигались полностью, вместе с детьми и стариками, вместе с инвалидами. Подчистую . Так Ленин проводил свою "чистку" от инакомыслящих, от свободомыслящих и вообще, от мыслящих.
  В противовес красному террору (понятие, которое ввел сам Ленин в 1918 году, как необходимость революционного времени) набирали силу восстания. Они охватили всю страну, начиная с Украины, Сибири, Урала, заканчивая Тамбовской, Пензенской, Тульской и другими областями. Бастовали матросы Кронштадта, наблюдались серьезные волнения в Ленинграде. В городах массовые протесты подавлялись быстро и жестоко. Проще спрятаться недовольным было в глубинке, богатой густыми, непроходимыми лесами, среди которых нужно было вырасти и прожить полжизни, чтобы ориентироваться, чужаки терялись сразу же. Вот почему, Тамбовское восстание не было пресечено так быстро, как остальные, здесь были спасительные леса, надежное укрытие "зеленых", как сами себя называли партизаны.
  Антонов от подготовки и редких вылазок приступил к активным действиям. Всё чаще осуществлялись хорошо спланированные набеги на сельсоветы, на большевистские организации, в особенности там, где новой властью практиковались зверства. Коммунисты заволновались. Теперь каждый из них находился в зоне потенциальной опасности. "Зеленые" набирали силу. Но вместо того, чтобы задуматься о причине произошедшего и как-то смягчить свою политику, большевики еще более ожесточились. Ожесточились и "зеленые", поняв, что с врагом можно разговаривать только с позиции силы. Разрываясь между двух огней, бедные крестьяне, в значительной своей части, переходили на сторону Антоновцев. Восстание шло под лозунгом: "Долой коммунистов! Долой советы!".
  21.
  Деревня Покровка уже не стонала, она выла от боли, горя, отчаяния. То, что происходило здесь, можно было сравнить только лишь с опустошительными набегами Мамая. Как же так произошло, что люди, живущие в одной стране, которые всегда звались братьями и сестрами, теперь избивали друг друга. Как меняет человека даже самая малая власть! Тот, в чьей душе есть хоть кроха гнили, поражается этим недугом полностью, а в ком не кроха....
  Никанор в последнее время чувствовал себя очень плохо, страшная болезнь, которую никак не могли понять врачи, подтачивала его силы день ото дня, превращая в растение, поэтому он попросил из города помощника. Помощник прибыл, точнее, помощница. По одному ее лицу люди поняли: всё, что было прежде - это еще цветочки, ягодки впереди. Длинная, бесформенная, совсем не похожая на женщину, эта или, скорее это, сверкало пылающим ненавистью ко всему миру взором, ненормальных, выпученных, с многочисленными красными прожилками, глаз. Она не говорила, она не кричала, нет, это слишком мягкое слово, эта женщина оглушала. Любой приказ, любая фраза из ее уст звучала как пушечная канонада, причем, как правило, это была отборная матерная брань. Дора, так звали ее большевики, "дура", так за глаза прозвали ее люди. Более всего Дора ненавидела молодых, симпатичных девчат, они становились сразу же врагами народа, без всякой вины. Самой красивой в деревне была Василиска.
  Добрая, милая, правда, несколько горделивая, Василиска, как и обычно поутру драила дощатые полы. Она была единственной подмогой своей бабушке, которой в этом году исполнилось уже восемьдесят. Родители Василиски погибли еще в Первую Мировую, отец - сгинул в немецком плену, когда русские революционеры объявили, что отказываются брать на себя какие-либо обязательства за своих сограждан. Этот чистейшей души человек искренне верил, что свои не бросят, что свои спасут.... Там и пропал он в мясорубке подлости человеческой.
  Мать Василисы трудилась сестрой Милосердия. Она спасла жизни тысячам солдат, но сама, когда узнала о судьбе, постигшей ее мужа, слегла от переживаний. Через месяц ее не стало. Такая была любовь сильная, что друг без друга смысла жить уже не было. Василиска осталась с одной только бабушкой.
  Сейчас, пока бабушка прикорнула на часик, девушка старалась успеть переделать все свои дела, чтобы после сходить в лес за березовым соком, за травами, побродить в тиши лесной, подумать о своем, о девичьем. Но только она собралась выливать воду, как услышала зычный бас Доры.
  - Эй, открывай давай! Продразверстку выполняем!
  Василиска быстро прокрутила в памяти, отдавали ли они с бабушкой, что полагается и успокоилась, вспомнив, что отдавали: продотряды в прошлый раз забрали всё, что могли, и, если бы запасливая и умная бабушка не припрятала немного картошки, то ей бы с внучкой уже пришлось помереть с голода. Но власть такие мелочи, разумеется, не волновали.
  Дора вместе со своими шарханами, красноармейцами фурией ворвалась в дом. Она никогда не спрашивала, можно ли войти: ее, как представителя власти, должны были ждать всегда, в любой час дня и ночи.
  - Вы в прошлый раз мало сдали! - С порога прогремела она.
  - Вы забрали всё. У нас больше нет ничего. - Пролепетала напуганная Василиса. Сердце бешено застучало от вида ворвавшейся компании, прежде таких можно было встретить только на большой дороге, и они звались просто "бандиты".
  Из комнаты на крик вышла заспанная бабушка.
  - Внученька, кто там пришел?
  - Бабушка, иди, поспи еще, я сама разберусь. Это опять к нам продотряд пришел, говорит, мало им продуктов отдали.
  - Сынки, - обращаясь к здоровенным краснощеким детинам, - нет у нас ничего, ступайте с миром.
  На Дору бабушка побоялась даже взглянуть, как на Горгону, смотреть на которую нельзя, иначе окаменеешь. Но Горгона обратила на свою персону внимание сама.
  - Ну что ж.... Раз взять больше нечего.... Тогда и натура подойдет. Правда, мальчики?
  Эти свиноподобные скоты грубо заржали, предвкушая новую "игру". Дора с грохотом захлопнула дверь и перезарядила карабин.
  22.
  По размытым весенними дождями улицам Покровки, уже которую неделю бессмысленно бродила сумасшедшая девушка. Некогда белокурые, а теперь черные от копоти и придорожной грязи, пряди скомкались в узел, расплести уже который, наверное, было и нельзя. В одном и том же разодранном, грязном платье, в котором выползла тогда после всех пережитых ужасов, после смерти любимой бабушки, которая не выдержала картин жестокости людской, девушка уходила всё дальше от родной деревни, но, сбиваясь с дороги, вновь и вновь возвращалась в нее, бродя по одному и тому же кругу. Василиса. Прежде первая красавица на деревне, а ныне живое олицетворение горя, она искала теперь только одного, смерти. Деревенские со страданием смотрели на несчастную, пытались подкормить, успокоить, но это было бесполезно: завидев подходящего к ней человека, она начинала громко кричать и рыдать, колотясь в страшных конвульсиях отчаяния. Как же так произошло?! Беда.
  23.
  Антоновцы тем временем действовали уже продуманно, чётко и слаженно. Настоящая армия, где каждому отведена определенная роль, где царит жесткая дисциплина и дружеский дух. Были здесь и свои осведомители, которые собирали необходимую повстанцам информацию со всех уголков необъятной России. Одного из таких удалых пареньков Александр Авдеев попросил пробраться в Покровку, дабы узнать о последних событиях. Теперь он вернулся, озадаченный, серьезный.
  - Ну, что там, Григорий, расскажи? - Накинулись на юношу и Александр и братья Снеговы, Михей и Андрей. У каждого болела душа по родной земле, по родным и любимым людям.
  Григорий, долговязый синеглазый паренек лет семнадцати, замешкался, не зная, с чего начать.
  - Ну, не томи, говори. Неужто так всё плохо? Говори. Лучше знать правду, чем успокаивать себя сладкой ложью.
  - Братцы. Крепитесь. Плохи там дела. Совсем плохи. У тебя, Александр, мама померла, видать довели ее. Сына сестра в город увезла. У тебя, Михей, родители тоже померли. С голода, похоже.... А ты, Андрей, спрашивал за невесту.....
  - Убили? - С ужасом прошептал Андрей, чувствуя, как обрывается сердце и уходит сознание от сильнейшего нервного напряжения.
  - Хуже.... Сумасшедшая она теперь....
  Андрей понял всё. Он сжал кулаки, побледнел и поклялся:
  - Найду и убью этих сволочей. Нет им пощады!
  В этот же день Андрей попросил у первого помощника Антонова, Петра Михайловича Токмакова, небольшой отряд. Андрей уже был не последним человеком в армии, он не раз участвовал в сражениях с красногвардейцами, показав преданность делу и храбрость, так что просьба Андрея была удовлетворена тотчас же, как он поведал о своем горе Токмакову.
  - Конечно, брат, бери людей. Такое оставлять нельзя. Да и в соседней губернии пора действовать. Быть может, найдешь еще людей надежных, так даю "добро". Удачи!
  С такими словами Андрей, вместе с братом Михеем и Александром Авдеевым, собрав дружину, вышли по направлению к Покровке.
  24.
  Ночь. Темная, безлунная ночь проходила, как и обычно в беспутных разгулах новых местных царьков. У пылающего костра дико плясала Дора, выкрикивая самые отборные ругательства в адрес всего и всех, в кого упирался ее всегда выпученный глупый взгляд. В стельку пьяные, обрюзгшие от недобрых страстей, мужики гоготали, наблюдая это буйство эмоций.
  Никанор, было хотевший поддержать всеобщее "веселье", был вынужден выйти из строя. Обессиленный, он сел у окна, налил себе полный граненный стакан мутного самогона и выпил не закусывая, потянувшись за вторым, так он по привычке пытался залить свой всё более нарастающий страх. Страх смерти. Боль уже не отступала почти ни на минуту, заставляя его медленно сходить с ума в ожидании грядущего. Городской врач, к которому Никанор ездил на прошлой неделе, сказал, что, скорее всего это какая-то непонятная форма цирроза печени от пьянства, но возможно тут есть и еще что-то, в общем, надеяться не на что, это приговор. Несколько дней после этого председатель ходил, как громом пораженный. Он всё никак не мог понять: за что?..
  Никанор ежедневно проходил мимо обезумевшей Василиски, даже не замечая ее, он попирал ногами могилы Клавдии Петровны и других людей, сгинувших по его вине за эти месяцы. Он сплевывал в сторону разграбленного, раскуроченного храма и вопрошал: за что мне это? Этот человек с окаменевшим сердцем и вправду не понимал, он не видел в своих поступках изъяна. И, вместо того, чтобы хоть что-то понять, осознать, председатель написал донос на Виктора, мужа Авдотьи, и вскоре его забрали, увезя на Соловки, то есть на верную гибель. После этого ему стало еще хуже.
  Часы пробили полночь. Гулянка была в самом разгаре, поэтому, когда дверь резко распахнулась, никто и глазом не моргнул, мало ли кого еще принесло, подумали они. В дом первым ступил законный хозяин, Александр Авдеев. Как когда-то, первый раз выступая против бесчинства непрошенных гостей, он с болью отметил, что его любимый дом, в котором прошлое всё его детство уже превращено в рассадник заразы и порока. Его дом!..
  Следом, одновременно шагнули братья Снеговы. Лицо Андрея было мертвенно бледно. Закусив губы, он жаждал мести. Позади стоял не один десяток крепких парней, вооруженных до зубов.
  - Что веселитесь? - Заглушив гогот пьяных и гармошку, на которой наяривал Степан алкаш, взявший на себя роль культмассового сектора, прогремел Авдеев.
  Кто-то, упившись до потери пульса, медленно скатился под стол. Кто-то бросил в вошедших стаканы, расплескав по пути полета самогон. И только Никанор, как всегда самый трезвый, застыл на месте. Его шакалье чутье подсказывало, что в этот раз пришла проблема. Он медленно развернулся и облачился в маску учтивости.
  - Присаживайтесь, ребятки. Выпивайте, закусывайте. Мы же теперь товарищи?..
  - Червь человеку не товарищ, сказал Александр и выпустил в Никанора весь карабин.
  То же сделали и остальные. Через минуту всё было кончено. Стихла музыка. Стих гогот. И только хрипящий Никанор бился в предсмертной агонии. Ад уже ждал его душу....
  25.
  Андрей первым выбежал из дома. Прохладный апрельский ветер освежил его, выгнав из души накипающую ненависть и злость на весь мир. Одна только боль не поддавалась, она плотно пустила корни в сердце молодого мужчины. Он хотел найти Василису, найти, спасти, обогреть, защитить, пусть и так поздно. И в то же время, он боялся этой встречи.
  Вдали, по направлению к озеру мелькнула тоненькая тень. Что-то подсказало Андрею, что это могла быть она. Только зачем на озеро? Неужто топиться?
  Андрей поспешил, чтобы успеть. Ускользающую тень и Андрея разделяло несколько сот метров, полоса колючего терновника и небольшой овраг. Все эти препятствия мужчина минул за минуту.
  Он подоспел, как раз вовремя. Над гладью озерной выступали только худенькие плечики.
  - Василиса! - Что есть сил крикнул Андрей и бросился в воду, но она уже нырнула, не услышав его призыва.
  Андрей нырнул вслед, но девушки уже на том месте не оказалось. Сильное течение уносило хрупкую надежду спасти утопленницу. Парень стал искать, яростно, остервенело, сам находясь в полубезумном состоянии от горя и страха, он вновь и вновь погружался в воду, но никак не мог найти несчастную.
  - О, Господи, прошу, молю, помоги мне, помоги мне, ПОМОГИ МНЕ! - Прорычал, прокричал Андрей, бросившись в глубину опять. Он решил, что если не найдет Василису, то и сам уйдет вслед за ней, без этой девушки жизнь ему была не нужна. Но произошло чудо: совершенно неожиданно он нашел ее, когда уже и не чаял. Рванув Василиску из глубины озера вверх, с невероятной силой, на последнем дыхании, чувствуя, как уже мутится рассудок, он мощными рывками погреб к берегу, причитая:
  - Василисочка, держись! Только не умирай, прошу тебя. Только не умирай!
  Ну, вот и берег. Сердце Андрея хаотично металось, выскакивая из груди, никогда в жизни он так не боялся, он вообще никогда не знал, что такое страх, проходя под пулями врага, идя на верную смерть, но теперь, в тиши этой злой ночи он понимал, что не выдержит, если уйдет она. Вытащив девушку на берег, парень предпринимал все попытки приведения в чувство, но все они были тщетными. Казалось, что земля уходит из под ног, всё вокруг стало багряно красным, с желтыми крупными пятнами. Нарастающий шум в ушах говорил о том, что наступила пограничная черта боли и ужаса, пограничная черта, за которой уже конец.
  - Милая, любимая, родная прости, прости меня, что не уберег! Ты только очнись, пожалуйста, и я никогда, слышишь никогда тебя не оставлю ни на минуту, ни на секунду, будем вместе всегда, как бы ни было трудно, что бы ни случилось! Пожалуйста, отзовись. Боже, что же мне делать?! Василисочка ведь я так люблю тебя!
  Андрей то шептал, то вновь кричал, уже не разбирая ни своих слов, ни окружающей действительности, он упал на колени и заплакал, как ребенок, осыпая поцелуями свою возлюбленную.
  - Андрей... - слабо, еле слышно произнесла Василиса, - ты вернулся! Как же мне было плохо, Андрей.... Бабушка умерла....
  Парня, как будто ударило молнией, он уже не надеялся услышать этот такой родной, любимый голос, за который готов был жизнь свою отдать.
  - Забудь, милая, всё, весь этот ужас позади. Теперь всё будет хорошо, мы уедем отсюда....
  Оба молча смотрели друг на друга и плакали: Василиса от пережитого стресса, Андрей - от горя и счастья одновременно. Всевышний вернул жизнь, любовь, дарованная Свыше, возвратила разум бедной девушке. А иначе просто не могло быть.
  26.
  В камере, в которой томился отец Иоанн уже несколько недель было тихо и спокойно. Арестанты, ставшие невольными свидетелями воскрешения человека, о многом задумались, во всяком случае, старались задуматься. Они теперь другими глазами смотрели на этого, такого странного человека в черной рясе. Прежде они никогда не видели таких из его чина, потому и не было в них веры. Да и откуда ж ей было взяться, когда церковнослужители сами марали всё и вся, перевернув слова Христа в своих подлых целях, полностью игнорируя духовность, упиваясь материальными благами. По их вине и происходило то страшное бедствие, которое длилось восемьдесят лет, да и после оставило несмываемый налет на душах русских людей. Если бы не было таких серьезных ошибок, допущенных церковнослужителями за все века, то простые люди смели бы ураганом шакалов марксистов, призывающих грабить церкви, сквернить и рушить их. Если бы простые люди понимали разницу между Христом и фарисеями! Они бы никогда не поддались атеистическому угару, если бы они знали, как тяжело Ему самому видеть то, во что превратили Его Церковь. Если бы! Но люди, в большинстве своем, не задумывались над такими глубокими вопросами, да и стадный инстинкт сработал "я как все... чтобы не посмотрели косо....". Вот от этого и все беды на Руси!
  - Отец, - в который раз за последние дни в один голос, вкрадчиво начали арестанты, - а расскажи нам о своем.... Так ты чудно говоришь, как-то не по-нашенски даже, что и на душе вроде легче становится, а то раньше совсем тошно было. Действительно, думали, что пырнем кого и отпустит, ан нет, еще хуже. А кто бы сказал это!
  Впервые и уголовники, и бытовики, и политические стали собираться по одну сторону баррикад. Ненависть уходила, уступала место чему-то новому, прежде неведомому. Люди пока еще не принимали всей душой то, что говорил им Иоанн, но они начинали вслушиваться. А всё потому, что Иоанн никогда не говорил в той льстивой, лицемерной и напыщенной манере, которой другие церковнослужители отпугнули от себя людей, он же говорил, как отец родной, просто и скромно, рассказывая простые истории из своей жизни, жизни своих родных и знакомых. И, слушая, эти незамысловатые, но содержащие в себе глубокую суть рассказы, арестанты начинали оттаивать сердцем. Не знали они, что и за железной дверью, порой украдкой эти разговоры подслушивал охранник, но, если сначала он собирался доложить о "пропаганде" начальству, то теперь отмел эту мысль, силясь вникнуть в смысл произносимого батюшкой и с сокрушением мотая головой, вспоминая то, что ему вдалбливали все эти годы на политучениях.
  - Ну, так слушайте, хочу поведать вам одну простую историю. Жил был на свете очень хороший Человек. Никогда он не проходил мимо людской боли, никогда никому не причинял зла, он отдавал последний кусок хлеба голодавшему, последнюю рубаху замерзавшему. Так шли годы. Однажды этому Человеку пришлось на время покинуть свой дом, так как неотложные дела вынуждали его уехать далеко. Он любил свой небольшой, но уютный домик и переживал, как бы злодеи не растащили его по кирпичикам. К сожалению, получилось так, как он и думал: спустя небольшое время после его отъезда, в избу проникли воры, которые стали там пьянствовать и дебоширить, они то и дело швыряли из окон под ноги случайных прохожих стулья и кресла, пустые бутылки, круша все и вся. Люди стали возмущаться: "Какой же плохой хозяин у этого дома! Вы только посмотрите на это! А мы то думали, что хороший человек.."
  - Да, причем тут хозяин! Воры же виноваты, а хозяин, несчастный, далеко, а то бы дал им пинка! - Не выдержав от возмущения, сорвался один из арестантов.
  - Правильно говоришь. Воры виноваты, только вот люди почему-то этого не понимают.... А теперь смотрите: Хозяин дома - это Бог, дом Его поруганный - Церковь, воры - те лжеслужители, которые своим поведением позорят Дом Божий и те вандалы, которые теперь втаптывают его в грязь. Дорогие мои! Никогда не судите по дому по ворам, проникшим в него, никогда не судите о Боге по лжецам и лицемерам, прикрывающимся Его именем!
  На долгое время в камере наступила задумчивая тишина.
  27.
  Бело-красно-зеленая война в самом разгаре. Собрав силы, многочисленные части белых пытаются свергнуть коммунистический строй. В эту бойню, но со своей позиции, руководствуясь собственными идеями и целями, вступают повстанцы, которых с каждым месяцем становится все больше: люди, видя полный беспредел, царящий вокруг, понимали, что, если сидеть сложа руки, будет еще страшней, а так лучше погибнуть в бою, нежели сгинуть от издевательств чекистов.
  В этот момент, когда страну раздирали шальные страсти, ее, разрозненную, согнутую, все чаще стали атаковать и иностранные интервенты, которые решили, что, либо сейчас, либо никогда. Европа и Америка изо всех сил старались не упустить свой шанс: выступая под видом защитников сверженного строя, интервенты, на самом деле просто добивали некогда великую Державу, которая вызывала у них столько страхов и сомнений. Теперь страхов не было, теперь бояться было не кого.... Белые доверились чужакам, им некуда было деваться, они понимали, что в собственной стране им теперь смерть, а загнанный на флажки волк кидается уже хоть куда, лишь бы спастись от опаляющего огня. Но этот союз быстро распался после того, как французы и англичане напрямую заявили белым, что дальнейшая помощь будет предоставлена только в том случае, если Россия выполнит ряд условий. Под условиями подразумевался полный крах России и торжество Запада. Как бы ни было худо белым, они все же были патриотами в своей душе и, разумеется, отказались от такого предложения. На что европейцы передали генералов прямо в руки красным. Высшая степень подлости человеческой: не получив желаемого, европейцы решили бросить людей в адский котел, хотя могли просто молча уйти по-английски....
  В кремле день за днем проводятся долгие заседания. Главной темой является борьба с белыми и зелеными, которые становятся все большей угрозой не устоявшемуся, не окрепшему строю. Советы ожесточены до предела, они и прежде не церемонились с народом, но теперь и вовсе бросились во все тяжкие, решив применять исключительно метод повсеместного террора, дабы, видя чудовищные картины расправы над повстанцами, другим не угодно было....
  Но под этот удар тяжелой артиллерии варварских методов попадали и простые, тихие, мирные люди, которые по каким-то причинам стали неугодными властям. По новому указу, врагом народа становился тот, кто не выдавал красногвардейцам своего отца или мать, если он или она занимались "антисоветской агитацией", что, в принципе было довольно широким понятием, или, даже, если эти люди просто, хотя бы раз подали кружку воды умирающему беляку, либо партизану. За хранение винтовки, даже простой, охотничьей - расстрел. За общение с врагами народа - расстрел. За чисто человеческое сострадание и помощь врагам народа - расстрел. Как правило, расстрелом чекисты не удовлетворялись, прежде они массово, прилюдно истязали этих несчастных, и тогда тратить пули было уже не нужно, люди умирали от болевого шока.
  Разрывалась на части страна, разрывались семейные узы. И к большому горю, далеко не все понимали, что к чему. Проводилась настолько мощная прочистка мозгов, сильнейшая пропаганда, что люди, не отличавшиеся сильным духом, принимали услышанное за чистую монету, и вот уже, придя домой, косились на своих родственников и, тем более, на друзей. Все больше появляется Павликов Морозовых, которые теперь стали героями нового времени.... Бабушка тихо перекрестилась в углу, прошептав "Отче наш", внучка-комсомолка уже шла в органы, докладывая об "инциденте", ведь она - сознательный гражданин, а сознательный гражданин дела партии ставит выше собственной семьи. Муж случайно обронил ругательство в адрес накаленной атмосферы в стране, супруга, давно уставшая от него, обиженная за годы совместной жизни, подхватила эти слова и понесла в ЧК. На следующий день муж уже гнил в подвалах бесчисленных советских тюрем. Ребенок в школе по наивности своей рассказал, что скоро Рождество и они всей семьей обязательно будут праздновать этот великий праздник. Учительница - сознательный гражданин, уже пишет рапорт на родителей ребенка, подчеркивая, что те ведут контрпропаганду в своем доме, учат ребенка антисоветским воззрениям, а значит они - враги народа. Вскоре родители оказываются в тюрьме, а ребенок - в холодном приюте, где никто никому не нужен, где смертность 68%. Всё это звучит, как бред, но этот бред был в реальности. До сих пор в сознании русского человека до конца не искоренен этот корень зла и страха, который был посажен в эти годы....
  СМИ становятся главным оружием новой власти. На страницах коммунистических изданий проводится ярый призыв к борьбе с каждым, кто против советов. Так, газета Правда регулярно, публикует заметки такого содержания:
  "...настал час, когда мы должны уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учёт и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены. Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!" Под словом "буржуазия" уже давно понимается не только дворянство, но и беднейшая интеллигенция, разумеется, всё священство, и те рабочие, крестьяне, которые хотели жить по правде, а не по указке с верхов.
  На пьедестал славы и почета возводятся прежде непризнанные поэты и художники, которые безмерно, до позорного угождают новой власти, причем возвышаются отнюдь не самые лучше, тогда как действительно великие таланты, мыслящие личности, брошены в тюрьмы. Посажен Короленко, посажены сотни тысяч писателей, музыкантов, ученых, профессора, учителя. 80% интеллигенции, цвет нации уничтожен. Остаются лишь те, которые готовы прогибаться под строй и делать всё, беспрекословно, подобострастно, что укажет ленинская директива. Иногда, оставшиеся пока на свободе интеллигенты, еще пользующиеся высоким положением, пытаются заступиться за своих товарищей по сфере деятельности. Так, Максим Горький не раз писал Ленину за Короленко, но в ответ лишь получал следующие гневные строки: "это - жалкий мещанин, плененный буржуазными предрассудками" , "Какое бедствие, подумаешь! Какая несправедливость..." , "Не тратьте себя на хныканье сгнивших интеллигентов...". В этом же письме Ленин отчитывает Горького: ""Интеллектуальные силы" народа смешивать с "силами" буржуазных интеллигентов неправильно. За образец возьму Короленко... На деле это не мозг, а г...". Ваш Ленин (15 сентября 1919 г.) .
  За простое стихотворение, написанное Таней Ходкевич, где фигурируют такие строчки: "молиться можешь ты свободно, но так..., чтоб слышал Бог один" она получила десять лет. И не она одна. Скольких похоронили в этих мрачных тюремных застенках.... Но Россия - страна большая, народа много, что ж и не поуменьшить ее на треть так....
  Продовольственная проблема становится всё более острой. Начинается голод, страшный, смертоносный. Подлизы власти и этот факт стараются повернуть в своих интересах: они везде, где только можно малюют красочные плакаты, где с десятком щупалец нарисовано чудовище с царской короной. Это царь, по вине которого люди голодают. Только никого не волновало, что его уже давно не было в живых, его и его семью цинично расстреляли в подвале, а тех, кого не убила пуля, добивали штыками. Но все равно, нужно было перекинуть вину на кого-то, пусть даже и на мертвого, с больной головы на здоровую.... Хотя, конечно, и царь был тоже далеко не идеал.... Но все ж, не такая сволочь, как эти....
  В 1919-1920 годы Ленин озадачен всеми этими вопросами и не только. Он регулярно вызывает к себе профессоров, Казакова и других, которые занимаются тайными лабораториями. Дела идут успешно, вождь пролетариата доволен. Он грезит о мировой революции, для чего уже засылает своих людей по всему свету.
  Также Ленин решает не отказываться от тесного сотрудничества с постреволюционной Германией. Страна, связанная неудобным Версальским договором, который после проигранной Первой Мировой войны запрещал немцам строить военные заводы, изготавливать оружие и проводить учения, искала альтернативные пути, и их она нашла в СССР. Ленин был рад пригласить пунктуальных немцев на бескрайние российские просторы. Здесь вскоре начинают расти, как грибы после дождя, всевозможные лаборатории, военные заводы. Здесь учатся, как немцы, так и наши. Германии - прямая выгода без страха навлечь на себя неудовольствие Европы, для СССР - тоже выгода, ведь заводы строятся за счет Германии, и они могут быть выгодны СССР впоследствии, ведь Ленин не отметает наполеоновские мысли о глобальных захватнических войнах, дабы всюду раскинула свои сети КПСС, об этом довольно часто говорится и в его статьях, и в заседаниях съездов.
  Немцы проходят стажировку не только на полигонах и военных училищах, но и в советских концлагерях, которых в годы гражданской войны стало очень много. Опыты над людьми, "эффективные" способы дознания и многое другое.... прежде даже бесстрастные немцы не знали об этом, теперь же они усваивали опыт, который вскоре будет "усовершенствован" и применен в фашистских концлагерях. Получается, что молодое СССР взрастило в себе эту заразу, что зовется фашизм, ведь, если бы тогда, в 1920 году Ленин не подписал так лихо контракт, по которому немцы проходят военную подготовку на территории СССР, Германия никогда бы не смогла бы так задрать голову, она бы еще долго не поднимала ее, отягощенную обязательствами Версальского договора.
  Быстро идут дни, недели, месяцы. Секундная стрелка часов жизни, повернутая подлецами против правды и человечности, всё туже затягивает петлю на шее русского народа. Гремит война. Гражданская, братоубийственная.
  28.
  Несмотря на то, что недавно было выпущено жесточайшее постановление, касающееся Антоновского движения, впрочем, как и всех аналогичных движений, грозящее немедленной расправой за любые выступления против власти, Александр Антонов не успокаивается. Его армия набрала мощи и уверенно продвигается шаг за шагом, сметая ураганом красные препятствия со своего пути. Армия день за днем принимает новобранцев, которые дерутся яростно, остервенело, мстя за нанесенные обиды, за многочисленные унижения. Но, к сожалению, уследить за большим скоплением людей не просто: в толпе, как правило, встречаются, как герои, так и подонки, разные люди живут на Земле. Так и здесь, в партизанские отряды подчас шли не только обиженные и любители справедливости, но и те, кто просто хотел получить оружие и творить свои дела, иногда и красные забрасывали в отряды своих "наседок", дабы разваливать моральный дух солдат. Конечно же, любые эксцессы, произведенные под флагом антоновщины, лидеры восстания выявляли сразу и пресекали самостоятельно, беспощадно. Они самолично выпускали весь карабин в предателей, в тех, кто позорил имя повстанческой армии. Только благодаря суровой дисциплине, преступления происходило редко.
  Восстания охватывало деревню за деревней, село за селом, перекидываясь на города. На это коммунисты отвечали выжиганием восставших деревень, сел и городов. Битва шла зверская, не на жизнь, на смерть. Во всем были сильны люди Антонова, одна лишь была у них слабость, Ахиллесова пята - это их близкие. Красные придумали такой маневр: чтобы выманить партизан из лесов, они строили в населенных пунктах концлагеря и заключали в них жен, матерей и детей вояк. Издеваясь над заключенными, предавая это огласке, они знали, что любящие отцы и мужья не долго выдержат этой духовной пытки. Ведь можно выдержать собственную боль, молчать, когда истязают тебя, но как сидеть в засаде, когда слышишь душераздирающий крик беременной жены, избиваемой сапогами чекиста или хрип умирающего ребенка, облитого ледяной водой и выставленного на двадцатиградусный мороз? И такое было, и хуже было.
  Вот, что говорит по этому поводу Дзержинский: "самая действенная мера - взятие заложников среди буржуазии ... арест и заключение всех заложников и подозрительных в концентрационных лагерях... Пусть рабочий класс раздавит массовым террором гидру контрреволюции! Пусть враги рабочего класса знают, что каждый задержанный с оружием в руках будет расстрелян на месте, что каждый, кто осмелится на малейшую пропаганду против советской власти, будет немедленно арестован и заключён в концентрационный лагерь.
  Ленин согласился с этим полностью, он более всего ратовал за взятие заложников.
  Но вскоре и эти меры советы считают мягкими и думают, как бы еще подкрутить гайку. Так, народный комиссар внутренних дел Г. И. Петровский говорит следующее: "поскольку расстрелы происходят недостаточно массово и, несмотря на массовые расстрелы десятками тысяч наших товарищей, всё ещё не введён массовый террор против эсеров, белогвардейцев и буржуазии". Вскоре после этого публикуется я в Еженедельнике ВЧК указание:
  "Расхлябанности и миндальничанью должен быть немедленно положен конец. Все известные правые эсеры должны быть немедленно арестованы. Из буржуазии и офицерства должно быть взято значительное количество заложников. При малейших попытках сопротивления должен применяться массовый расстрел. Местные губисполкомы должны проявить в этом направлении особую инициативу. Отделы милиции и чрезвычайные комиссии должны принять все меры к выяснению и аресту всех подозреваемых с безусловным расстрелом всех замешанных в контрреволюционной и белогвардейской работе. О всяких нерешительных в этом направлении действиях тех или иных органов местных советов Завуправы исполкомов обязаны немедленно донести народному комиссариату Внутренних Дел. ...Тыл наших армий должен быть, наконец, окончательно очищен от всякой белогвардейщины и всех подлых заговорщиков против власти рабочего класса и беднейшего крестьянства. Ни малейших колебаний, ни малейшей нерешительности в применении массового террора!"
  В рядах Антонова проходят акции сдачи. Это наносит серьезную брешь в том фундаменте, который Александр Степанович выстраивал так долго, на свой страх и риск. Но все же, многие остаются, и это дает надежду, что, быть может, дело будет увенчано успехом. Назад пути уже не было.
  Лидер зеленых проявляет максимум сноровки и мастерства конспиратора, он неуловим, неуязвим, как и прежде, когда находился в революционном подполье, все это приводит в неистовое бешенство красных. За голову Антонова объявлено крупное вознаграждение.
  Однажды, на исходе 1919 года некий сознательный гражданин доложил советам, что видел Антонова с братом, Дмитрием, и другом, Токмаковым, в деревне Иноковка. Стоит сказать, что приметы Антонова и его ближайших соратников были повсеместно распространены, но он были настолько примерны, что зачастую под стражу брали совершенно других людей. Бедные, бедные люди, они не знали, за что с них выбивают показания, они так ничего и не сказали бесновавшимся чекистам. Но в этот раз ЧК чуяло, это он. В деревню тут же был направлен отряд захвата.
  29.
  В небольшом деревянном доме, за чашкой дымящегося кипятка сидели трое соратников. Они, молча, обдумывали свое положение и дальнейшую тактику действий. Друзья частенько выбирались в разные населенные пункты, которые уже давно стали местом негласной дислокации. Эта изба - была одной из конспиративных квартир, предоставленных воюющими в партизанском отряде людьми. Скоро должны были подойти остальные и всем вместе нужно принять важное решение. Ситуация усугублялась постановлением о взятиях в заложники, это ослабляло моральный дух армии. Необходимо выработать мудрую, продуманную тактику. Только вот, как?
  Внезапно Антонов поежился.
  - Сердцу неспокойно что-то стало, а оно меня никогда еще не подводило. Враг близко, чувствую.
  - Какой враг, Шур, - махнул рукой Петр Токмаков, - мы же не успели следов здесь оставить, да и не видел нас никто....
  - Да, а дед хромой, который так покосился на нас, ты забыл? - С сомнением протянул Дмитрий.
  - Ребята, будьте готовы ко всему, это я вам так говорю, чтобы вы были наготове. Ангел Хранитель у меня видимо сильный, не дает пропасть, предостерегает. Но, продолжим. У кого есть какие разумные идеи по дальнейшим действиям нашей армии?
  Разговор прервал тихий шорох за окном.
  - Это не наши.... - с горечью бросил Александр и метнулся к двери.
  Действительно, дом окружала целая рота красноармейцев и местных коммунистов. Они были уверены в своей правоте и ненавидели повстанцев всей душой..... хотя как сказать душой.... само существование души они отвергали. Значит, верней сказать, ненавидели их всем разумом.
  - Антоновы, Токмаков, выходите, вы окружены. Ваша песенка спета! - Победоносно продекларировал один из коммунистов, по имени Григорий.
  Ответа не последовало.
  - Выходите, собаки вы не стрелянные! - Еще громче прокричали окружающие и начали подступать к дому, чтобы выломать двери. Григорий, как самый яростный защитник коммунизма, начал вышибать дверь ногами, с разбега. В один из очередных разбегов, он в долю секунды заметил, как дверь приоткрылась и в щель просунулся револьвер. Дальше он среагировать не успел, пуля прошила его насквозь.
  - Гады, сволочи, Гришку порешили! - Взревели остальные. Они не стали подходить к убитому, побоявшись, что следующими, принявшими подобную участь, станут они сами, поэтому стали совещаться.
  Несмотря на то, что окружавших было несколько десятков человек, они боялись троих, хоть и не признавались себе в этом, называя свой страх "сознательностью" и "разумным подходом".
  - Аркадий Иванович, - проверещал плюгавого вида мужичок, пытаясь заискивать перед начальником, - а что, если поджечь избу-то? Нам их не одолеть, а так, огонь сделает свое дело. Пора эту нечисть убирать с Земли матушки, а то обнаглели совсем....
  - Отличная мысль, Витька, - пнул его в плечо начальник, - и как я сам до нее не додумался. Эй, ребята, а ну пройдитесь по деревне, пусть дадут горючего и огня. Будем палить сволочей.
  Не прошло и пяти минут, как несколько услужливых парней уже несли коммунистам канистру с керосином. Аркадий подхватил ее, быстренько облил избу по всему периметру и поджег. Огонь синим пламенем взвился над поляной, стрекоча, дымя, окутывая все пространство вокруг густым едким облаком. Трое осажденных уже через пару секунд поняли, в чем дело, и в панике заметались по дому: умирать так глупо, будучи сожженными, им совсем не хотелось. Как же так! Без боя? В расцвете лет?.. А красноармейцы тем временем ликовали. Даже, если "враги народа" и не выйдут, чтобы сдаться, их более не придется ловить по всей стране. Кто-то уже представлял, как ему вешают на грудь орден Ленина, другие надеялись на повышенный паек или другие льготы, они с наслаждением взирали на пламя, которое охватило уже большую часть дома. Начала трещать старенькая крыша, грозя шумно обвалиться. Уже рухнула красивая резная арка, ведущая на крыльцо.
  Потихоньку собирались деревенские, одни с ужасом, понимая, что горят живые люди, а кто-то смотрел на происходящее, как на шоу, ведь никаких крупных событий в деревне не было уже давно, а посплетничать ой как хотелось.....
  Прошло пять минут. Женщины причитали, дети хныкали, в сторонке стояли большевики, победоносно подняв головы, они сейчас были уверенны на сто процентов, что выполнили задание. Наконец-то. Люди, занятые своими мыслями, не сразу заметили, как распахнулись три окна, в которые сразу же мощным потоком ворвался огонь. Из окон в сторону большевиков полетело что-то.... и оглушительно взорвалось. "Бомбы", - только и промелькнуло в головах большевиков, как они посыпались в их направлении бесконечным градом. В толпе началась суматоха, крики, деревенские мигом разбежались, затаившись за соседним плетнем, досмотреть "зрелище" им все же хотелось до конца. А обезумевшие от неожиданности большевики бросились врассыпную, но, куда бы они ни бежали, в них летели убийственные бомбы. Это продолжалось достаточно долго и порой думалось, что не закончится никогда. Столпы дыма, копоти и пыли, поднятые взрывающимися ежесекундно бомбами, превратили воздух в хаотичное, беспорядочное нечто. Грохот оглушал, выворачивая наизнанку. Такого захватчики уж точно не ожидали. В итоге, после долгой битвы красные были отогнаны от дома на приличное расстояние, в ту же секунду дверь с безумным воем вылетела вон, и наружу выскочили трое повстанцев. На них горела одежда, волосы также частично были взяты огнем, руки и лицо были сильно обожжены, кожа уже омертвевшая, коричневая, свисала жуткими лохмотьями, но они, казалось, еще не чувствовали всей силы боли, их мысли и чувства были заняты только одним, желанием вырываться из этого проклятого окружения, адского котла. Швыряя бомбы без счета, мужчины расчищали себе путь, глаза горели безумным огоньком, они были похожи на загнанных в угол зверьков, которые готовы драться до последней капли крови. Вскоре Антоновы и Токмаков скрылись в неизвестном направлении, скорее всего, подавшись вновь в непролазные леса, которые знали, как свои пять пальцев. Шум стих, и, как ни странно, живые большевики (все, за исключением убитого Григория), постепенно поднялись с земли, не веря своим глазам и тому, что они вновь упустили врага Љ1.
  30.
  В тюрьме, где томились отец Иоанн и Митька, атмосфера накалялась с каждым днем все больше. Вроде бы и с соседями по камерам они уже нашли общий язык, за исключением того зэка, которого Митька в первые дни хорошенько проучил, мокнув носом в парашу. Вроде бы и стали привыкать к холоду, голоду, тесноте во всем, да сырости. Ко многому привыкает человек, даже к самым кошмарным условиям, одного только не выносит, унижения, жестокости, насилия. Но именно это вновь вернулось сюда, да еще и в большем объеме. Единственного порядочного следователя увезли на Соловки за слишком мягкое ведение дел, этого человека обвинили в пособничестве терроризму и врагам народа, что было очень страшным обвинением, приравниваемым к смертному приговору. Семен Никифорович понимал, что ждать милости от власти ему не стоит, но все же, он ни разу не пожалел о том, что не продал свою душу из-за страха, а в таком случае, даже смерть не страшна, так он к Господу уйдет, а, если бы сломался и озверел, то лежала бы только одна дорога, в ад.
  Совсем недолгим было затишье в этом мрачном, удручающем заведении. Теперь же леденящие кровь крики раздавались, чуть ли не ежесекундно. Арестантов водили на допросы. Приволакивали обезображенные, еле дышащие, а иногда уже и не дышащие тела. Вот утром вновь вызвали одного из камеры отца Иоанна, бывшего начальника строительной бригады, Петра. Он чем-то не угодил вышестоящим и теперь вот был вынужден медленно сходить с ума от побоев и не проходящего страха. Уходя, Петр долго смотрел невидящим взором в стену, будто бы силясь преодолеть эту преграду и оказаться где-нибудь далеко-далеко от всего этого ужаса, подальше от ненавистной охраны, бесчинствующих следователей, от смрада, который постоянно стоит в камере, от которого постоянно раскалывается голова, от всей этой, такой тяжелой и безрадостной теперь жизни. И только зычный голос охранника вывел Петра из ступора. Его увели.
  Спустя три часа Петр уже лежал в углу, ловящий воздух окровавленным ртом.
  - Батюшка, - с трудом прошептал он.
  Отец Иоанн пулей подлетел к несчастному, он всеми силами хотел помочь ему, поддержать, но в такие минуты, лучше не мешать, не трогать, это мудрый батюшка понимал. Но теперь Петр сам позвал его.
  - Батюшка, они хотели, чтобы я стукачом стал. Но я не стал. Они меня били, сильно, больно. Заставляли подписать какие-то документы, которые полкамеры, в том числе и вас, подвели бы под виселицу. Я не стал подписывать. Но они не успокоятся. Даже, если я умру, им все равно, они будут выбивать показания из других, и из вас тоже. Так что будьте готовы ко всему. Они пытают. Ломают череп, подвешивают ласточкой. Батюшка, я больше не могу....
  Отец Иоанн еле сдерживал подступавшие к горлу слезы. Как он негодовал на этих палачей, как он метался от горя и незнания, что делать в такой ситуации. Помолчав немного, он также тихо ответил:
  - Я буду молиться за вас. Нет, мы, мы все должны молиться сейчас. Ребята, сломите вашу гордость. Вы видите, что происходит. Только общая молитва, искренняя, пламенная, может победить эту беду, когда об одном просят Господа много людей, такая молитва обретает невероятную силу, это я знаю точно.
  - Эх, батюшка, да как она поможет? - С болью протянул Михалыч, один из самых уважаемых заключенных в камере, уважаемых не из-за воровского чина, а из-за сильного характера.
  - Поможет. Другой надежды у нас больше нет. Когда мы можем что-то сделать сами, мы должны, прося защиты у Всевышнего, самостоятельно прилагать все силы, чтобы выполнить свое дело. Когда мы уже бессильны сделать что-либо, все упование только на Него. Либо нам и вовсе погибнуть поодиночке.
  Не сговаривавшись, люди встали, как один, и стали неумело, но все же произносить молитву за Иоанном.
  31.
  Деревня восставала за деревней, город за городом. Уже вся страна была охвачена негасимым пламенем ярости, ненависти. В ответ на эту реакцию гнева народного, власть отвечала еще большей яростью, еще большей ненавистью. После того, как в Покровке отряд зеленых во главе с Александром Авдеевым сокрушил коммунистов, уничтожив и занимающего ответственную должность Никанора, большевики встрепенулись. Они послали несколько отрядов красноармейцев, дабы проучить за смерть своих, ликвидировав всю деревню за десять коммунистов. На руках у красноармейцев была директива:
  "Расстреливать всех контрреволюционеров. Предоставить районам право самостоятельно расстреливать... Взять заложников... устроить в районах мелкие концентрационные лагери... Сегодня же ночью Президиуму ВЧК рассмотреть дела контрреволюции и всех явных контрреволюционеров расстрелять. То же сделать районным ЧК. Принять меры, чтобы трупы не попадали в нежелательные руки...".
  Начиналась война, ожесточенная война внутри одного народа, где подчас братья шли по разную сторону баррикад. Но Покровки это не коснулось, здесь, даже если кто и надумал перекинуться к прибывшим разъяренным красным, их бы даже слушать не стали, деревня была проклятой недавно полученной директивой, постановлением на уничтожение. Это предвидели Авдеев и Снеговы, поэтому в предрассветный час, пока черная весть еще не успела дойти до города, начали собирать народ на вече.
  - Люди, друзья, мы с вами всю жизнь в одной деревне прожили, - волнуясь и запинаясь почти на каждом слове, начал Александр, стараясь собрать силу духа и донести до сонных, недовольных ранним подъемом и суетой односельчан свою мысль, - люди, все вы знаете, чем занимались здесь большевики. Я не говорю, что они все плохи и совсем плохи все их идеи, но те, кого мы видели у нас дома - это были не люди, но звери. Что вам говорить, вы ведь всему были свидетелями, и как мать мою до смерти довели, и храм разрушили, и Василису чуть не угробили, чудом девка жива осталась, и много чего еще успели натворить. Вы вон теперь запуганы, как зверьки в клетке, боитесь головы поднять, хлеб весь забрали. Когда такое было? Верно, никогда. Как бы ни был плох былой строй, этот еще хуже. Так получилось, что мы уничтожили и Никанора, и всех его дружков....
  По толпе пронеслась глухая волна неодобрения, ведь все понимали, что теперь будет.
  - Поймите, иначе было никак. Иначе они совсем озверели, а вы, что же готовы были ботинки им чистить? Посмотрите вокруг, что сделали с нашей деревней, это - же пепелище, руины, и в душах руины! Они же прочистили наши сердца, выбросив из них все, чем мы жили: веру, правду, любовь, силу, умение мыслить самостоятельно. Люди, очнитесь! Уже давно проходят восстания. По всей нашей матушке России. Я предлагаю, пока не поздно, вступить в наши ряды повстанцев. Красные днем приедут, все равно всех убьют. Так лучше погибнуть в бою, чем пасть под ударами, как телки на убой.
  Народ загудел. Кто-то отчаянно жестикулировал, кто-то понуро опустил голову, уже предчувствуя горькую участь, другие пытались прийти к окончательному решению. В итоге, после пятиминутного обсуждения, вперед вышел Арсений Гаврилович Громов, отец маленького Сереги, веселого светловолосого мальчугана, друга Васьки.
  - Мы с вами, Александр. Мы будем биться до конца. Только сначала нужно вывезти детей и стариков из деревни, им тут теперь не место.
  - Да, Арсений Гаврилович, - твердо подтвердил Александр, - у нас есть лошади и телега, берите, они ваши.
  Арсений Гаврилович обернулся к жене, Елене, утиравшей концами платка покрасневшие от слез глаза, вцепившись в Сережку, который тоже был здесь.
  - Лена, надо Сережку к родственникам твоим отправлять, другого выхода нет.
  Елена еще пуще заплакала, но сына отпустила. Молча отец посадил его на телегу, крепко поцеловав в макушку и перекрестил на прощанье, тоже сделала и мать.
  Примеру Громовых последовали и другие жители деревни, кому было куда увезти своих родных, не способных к бою. Уехала и Авдотья, теперь такая чужая в Покровке, с сыном, Петькой, сильно изменившимся за эти месяцы далеко не в лучшую сторону, мальчишка восхищался Никанором и его соратниками, умевшими так легко ставить даже сильных на колени. Петька в глубине души мечтал вырасти и стать таким же.
  32.
  Наступало утро. Хмурое, тягостное, ненастное. Сквозь низкие свинцовые тучи с трудом пробивалось неласковое осеннее солнце. То и дело срывался промозглый, пробирающий до костей, дождь. Телега с детьми и стариками, погоняемая дедом Мишей уехала из деревни. По пути дед Миша должен был развести пассажиров по адресам. Серега бережно держал в руке пожелтевший от времени листик с адресом двоюродной сестры Елены Львовны, которая уже, правда, давно не общалась с ней, но через десятые уста, женщина знала, что сестра эта живет хорошо, получила просторную квартирку, вышла замуж, она не должна отказать принять в дом мальчика, не должна. Елена больше всего переживала сейчас не за себя, а за сына. Никогда она еще не отпускала его так далеко, и теперь сердце больно сжималось от того, что жизнь повернулась так страшно.
  Медленно утекали за часом час. Когда солнце поднялось в зенит и немного разогнало серые тучи, у некоторых покровцев появилась хрупкая надежда, что, быть может, буря минует, или, хотя бы встреча с неизбежным будет отложена на более поздний срок. Но они ошиблись. Даже в деревне были свои осведомители, подкупленные, пропитые, забывшие про совесть. Они ловко скрылись после собрания и уже принесли весть в город, в которой сообщалось и за убийство никаноровцев, и за готовящийся мятеж. В половине четвертого дня карательная группа прибыла. С винтовками, со штыками, хорошо обработанная на политучениях, уверенная в том, что идет истреблять истинных врагов мира, врагов человечества, врагов народа. То, что это и был тот самый народ, они как-то не подумали.
  Незваных, но ожидаемых гостей, покровцы встретили чем могли, вилами, лопатами, граблями и дубинами. Стенка на стенку, без вступительных речей, две волны ринулись друг на друга. Началась кровавая сечь, в которой уже сложно было разобрать, где свой, где чужой. Подчас люди попадали под шальной удар своих же, но такой удар был менее болезнен, чем полученный от врага.
  С крон берез шумно взлетела стая ворон, перепуганная начавшейся бойней, они с громким карканьем пронеслись над дерущимися, сев поодаль, наблюдая за исходом битвы и предвкушая славный ужин.
  По восставшим открыли огонь на поражение. Первым упал Арсений Гаврилович, жена, кинувшаяся к нему на помощь, упала второй, рядом. Следом пали Андрей и Василиса, парень всячески старался укрыть своим телом девушку от поражающих пуль, но это было бесполезно. Одно успокаивало его, когда он понимал, что это конец, только то, что теперь он и Василиса точно никогда не расстанутся и уйдут вместе, рука об руку туда, где нет зла, лжи и насилия, туда, где они будут счастливы в отличие от тех, кто шел сейчас на людей с диким выражением перекошенных лиц и стрелял, стрелял, стрелял. Последним упал Александр, дерущийся, как медведь, даже тогда, когда в него вогнали пять пуль.
  - Всё, кончили их! - Ухмыльнувшись и сплюнув в стону погибших, произнес командир взвода. - Можно идти восвояси и пить чай с вареньем. Приказ выполнен.
  Взвод, как группа роботов, развернулся на девяносто градусов и пошел домой.
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"