Собственно, это была "Вуаль". Мы вышли там же, где вошли - в мастерской Лиенны. Изменился лишь угол обзора: портал, только что висевший в углу перед нами, оказался за спиной. К горлу подступил комок: комната крутнулась в глазах каруселью, вызывая тошноту и головокружение, как от морской качки.
Тот же театр, но... другой. Тусклый. Померкший. Выцветший.
Исчезли все яркие краски. Осталось только черное, белое и оттенки серого. Я даже зажмурился на миг, решив, будто у меня помутилось зрение. Уши заложило глухой, ватной тишиной; звуки застревали и терялись в ней. Заголоси кто-нибудь за стеной благим матом, а ты и не услышишь...
Слегка ошарашенная, Сафия трудно сглотнула и понесла околесицу про какой-то Теневой План, в протоматерии которого, по аналогии с кривым зеркалом, отражаются отдельные сегменты Первичного Вещественного Предела. Я предостерегающе вскинул пятерню, и волшебница осеклась на полуслове. Сейчас не до отвлеченных книжных бредней. Нужно думать о насущном: например, здешний воздух, хоть и затхлый, все-таки пригоден для дыхания...
Низенькая боковая дверца между книжными полками. Раньше ее тут не было... вернее, не раньше, а с обратной стороны портала. Я толкнул ажурную дверную створку, она не поддалась. Попробовал высадить каблуком - черта с два! Ворюга и взломщик Каджи, не пропускающий ни одного запертого замка или задвинутого засова, устремился на подмогу. Долго копошился, звеня отмычками (откуда он их достает, из складок на брюхе?), однако в итоге с досадой чирикнул и отпорхнул. Неудача. В мире сомнительных тайн многие двери не открыть без ключа, сколько ни ковыряйся в замочной скважине, сколько ни долби тараном.
Мой указательный перст, наставленный на Сафию: "Ты!" Сжатый кулак: "Полная готовность!" Большой палец за плечо: "Держись за мной!" Рубящий взмах ладонью вперед: "Двинулись!" Волшебница состроила недоуменную гримасу. Ах да, у них же в академиях армейский язык жестов не преподают, в разведку хаживать не учат...
Кладовая. Осиротевшая паутина по углам, толстый слой пыли на сваленных как попало ящиках. Посередине - стол. Он был оборудован колодками, на манер пыточной скамьи. Его поверхность усеивали засохшие разлапистые пятна.
Бурые...
С чего я взял? Здесь нет такого цвета. Но догадка напрашивалась сама собой, напрашивалась все упорней и яростней. От нее пересохло во рту, выступила испарина, споткнулось сердце.
Пятна должны быть бурыми. Ведь это запекшаяся кровь, и она... она...
Моя?!
Запястья и лодыжки окольцевала боль. Тело вспомнило нажим державших его тисков, вздрогнуло от прикосновения режущей кромки ножа, ужаснулось выворачивающим ребра крючьям. Аукнулась память, загнанная шоком в самый дальний закоулок сознания...
... Я, распятый, на столе. Я не в состоянии шелохнуться. Да мне уже и не до трепыханий. Поскорее бы околеть. Или, по меньшей мере, кануть в милосердное забытье...
В моей груди зияет отверстие, из которого при вздохе выплескивается темная струя. Каждый вздох - это мой придушенный крик. Умереть!.. Лишиться чувств!.. Однако из кварцевого флакона на рану льется прозрачная, шипучая жидкость; она прожигает меня насквозь, кислотой проедает внутренности. Мне не обеспамятеть, мне отказали даже в такой малости...
Две женщины. Они похожи, словно родные сестры, хотя это и трудно разобрать - их лица перекошены и густо забрызганы кровью. Мантия, красная... здесь нет такого цвета. Но кровавые разводы на одежде одной из мучительниц почти неразличимы. Другая облачена в белоснежную тунику и донельзя отвратительна в своей запятнанной белизне.
Серебро...
Умереть!..
Они кромсают меня серебром. Им известно, что железом меня едва ли проймешь...
Дайте мне умереть!..
"За любовь..."
Женщина в красном. Осколок в ее влажно хлюпающей руке. Он изумительно чист и блестящ. К нему не пристают ни кровь, ни грязь. Даже боль замирает, завороженная сиянием маленького кусочка металла.
"За любовь..."
Женщина в белом. Она ласково прикладывает мне ко лбу ладонь, оставляя горячий потек. Ее взгляд преисполнен вины и сострадания.
"За любовь..."
Я сам. Мои прокушенные губы шевелятся, повторяя слова. Все наконец-то разрешилось. Дело сделано. Мне пора уходить...
... Скрежетание.
Я очнулся от скрежета собственных зубов. Через силу, один за другим, я отгибал окостеневшие пальцы, которыми впивался в край стола.
Значит, за любовь?
Напоминает тост. Его произносят, накрывая простыней изуродованный труп. И салютуют кубком с вином, нацеженным из чужих жил...
До чего же высокое, светлое, всепрощающее чувство! Ради него - на любые жертвы! Однако когда меня принимаются потрошить, точно свиную тушу... Таков уж мой склочный нрав: раздражаюсь, понимаете ли, из-за сущих пустяков.
Клинок из ножен, желваки на скулах. При чем тут гнев, при чем отмщение? Просто никого больше не прикуют к проклятому ложу. Я изрублю его в куски. А затем подпалю это гнездо с четырех сторон...
Видимо, я был страшен, потому что Сафия метнулась ко мне, вцепилась в эфес занесенного меча и заговорила - быстро, сбивчиво, лихорадочно:
- Стой! Не надо! Успокойся, я прошу тебя, успокойся...
Ее лицо вдруг исказилось, обезображенное страданием, глаза закатились. Роняя оружие, я подхватил обмякшую девушку, осторожно опустил на пол. Отшвырнул Каджи, который сунулся со своими пискливыми треволнениями.
Что за...?
Как в берлоге у Окку, даже хуже. И кто-то мне за это ответит. Ох, и спрошу же я с гада!
Сафия...
Никаких снадобий с собой, чтобы привести ее в сознание. Щепочкой в ноздре пощекотать? Вздор, обморок слишком глубокий. Я - врачеватель, мне дозволено пренебречь расхожими приличиями.
На груди волшебницы затрещала раздираемая мною ткань. Пленительные, упругие женские округлости с острыми верхушками сосков... я особо не присматривался. Рассредоточил зрение, и в ложбинке между полушариями замерцали три стразы, три болевых узла. Я надавил на них, коротко и зло. Клин клином вышибают, не обессудь...
Она застонала, закашлялась. Прильнула к моей руке, когда я с бесполым интересом знахаря дотронулся до ее шеи пониже уха. А потом, обнаружив свои выставленные напоказ прелести, ойкнула, отпихнула меня и поспешно запахнулась.
- И все-таки, что с тобой? - спросил я.
- А с тобой? - задиристо откликнулась она.
Несколькими отрывочными фразами я рассказал ей о потрясшем меня видении и задумался: а стоило ли изливать осевшую в душе мерзость? Да, стоило. Я с ней, и потому она имеет право знать...
Сафия, насупившись, слушала молча. Только куталась.
/... из размышлений Сафии.../
...
Он открыт. Он не утаивает от меня ничего. А я...
У меня появился новый поводк тому, чтобы затвориться от него, замкнуться в себе.
Женщина в белом. Лиенна, Белая Дама... я мало что знаю о ней. И готова допустить: в ее воспаленном разумевправду мог поселиться безжалостный изверг.
Но есть еще и женщина в красном. Неужели... Нефрис? Моя мать?
Нет! Я не верю. Не хочу верить. Бесспорно, маме доводилось быватьпредельно жесткой, даже жестокой. Иначе нельзя, мягкотелым в Тэе место у мусорной кучи. Однако тиранитьпленника, подобно гнуснейшему некроманту, практикующему технику ритуального мучительства...
Увы, это вопрос не веры, а совокупности фактов.Мать чересчур хорошо осведомлена о слабостях моего подопечного. Ее утверждение было чеканным, словно на защите магистерскойдиссертации: "Почти неуязвим для любого металла. За исключением серебра". Испытано. Опробовано. Не сомневайся, дочь!..
И - в красном. Женщина в красном.Наивно уповать на спорную теорию случайностей и совпадений.
Если она действительно истязала его, то...
Он угрюм. Но иногда он улыбается.
Прежде я не видела, чтобы кто-нибудь так улыбался...
...
Что-то очень уж часто на моем пути стали попадаться Красные Волшебники. И наяву, и в миражах из прошлого. Вон, еще один нарисовался, ошивается в зрительском зале... Ежели так пойдет дальше, то все они сольются для меня в безликую расписную лысину, и я начну крошить их направо и налево, не вникая, кто враг, а кто друг.
У Сафии вырвалось удивленное восклицание:
- Кай!
- Герда? - оглянулся поименованный Каем молодчик. Сутулый плюгавец, но отчаянно старается держать осанку и казаться величественным, отметил я. Физиономия узкая, плоская и вроде бы гладкая, однако мерещится - будто оспой, изрыта следами невоздержанных пороков... Позади него по стойке "смирно" застыли две полуголые бабы c нетопырьими крыльями. Эринии, дьяволицы-воительницы из Баатора, опасные противники. В помещении плыл запах горелого мяса и паленого волоса.
- А, нет, не Герда, - поправился плюгавец. - Ошибочка вышла... Сафия! Сто лет тебя не видел, сто лет тебя не тискал!
Он окинул мою спутницу оценивающим взором и брюзгливо оттопырил нижнюю губу:
- Фу! Ну и плебейский же наряд ты напялила! Классический тэйский стиль идет тебе куда больше. Впрочем, в первозданной наготе ты еще соблазнительней...
Отчасти он был прав, наглец. Перед Мулсантиром Сафия, сама застенчивость, удалилась в заросли кустарника, дабы переодеться в невзрачную полотняную хламиду с капюшоном. Маскировка под рашеменскую крестьянку, по моему мнению, получилась неубедительной: не встречается в природе сельчан со столь породистыми, одухотворенными чертами лица и холеными кистями рук. Ну, худо-бедно, в рамках необходимости... Уроженцев Тэя (как они сами себя называют, тэйвианов) в здешних краях не жалуют, ибо эти самые уроженцы постоянно пытаются привести дикий и гордый Рашемен к покорности. Пока тщетно: рашеми - люди свободолюбивые, горбатиться на чужого дядю не намерены. Они и на себя-то работают весьма неохотно.
А насчет первозданной наготы Сафии, судя по ее шикарным достоинствам за пазухой...
Тьфу ты! Что за скользкая, пошленькая мыслишка?
- Кай Хмун, - из девушки потекла желчь. - Величайший бездарь Академии, подхалим, угодник... До сих пор бегаешь на поводке за своим хозяином?
- Бегаю, - безмятежно признал приверженец классического тэйского стиля. - И чрезвычайно доволен. Представляешь, на днях получил повышение, благо вакантных мест...
- Где Лиенна? - оборвала его Сафия. - Ты убил ее, скотина?
- Я? - изумился Кай. - Убил? Детка, не принимай меня за маньяка! Я ее и за бретельку на лифе взять не успел. Как завидела меня, так сразу флягу с алхимическим огнем - хвать, на голову себе - бултых, и давай кружить, что твоя жар-птица... Никогда не наблюдал такого зажигательного зрелища!
Я проследил за его непроизвольным движением и наткнулся взглядом на черный, обугленный костяк. Земным трудам владелицы "Вуали" пришел конец. Ниточка, ведущая нас к цели, обрезана самодовольной гнидой.
Смерть...
Ты была благородна, Лиенна! Отребье, надумав свести счеты с жизнью, бросается в реку с камнем на шее или лезет в петлю. Низость, презренная низость... Зато удар кинжалом в сердце, чаша с ядом, прыжок из окна башни... или, на примере твоего поступка, самосожжение... это достойно уважения. Так уходят дворяне по духу, не по происхождению. Уходят туда, где до них не дотянется запачканная в дерьме лапа бесчестья. Умереть суждено всем, но далеко не каждому от старости. Вопрос лишь в том, какой усмешкой ты наградишь смерть напоследок...
- Не о том беспокоишься, - голос Кая сделался вкрадчивым, до омерзения медоточивым. - В Академии переворот, смекаешь? Власть переменилась. Нефрис низложена. Говорят, при развенчании под ней звонко журчало...
- Моя мать... - Сафия задохнулась. - Если с ней... что-нибудь... я вытяну из твоей жалкой шкуры тысячу воплей!
- Ба, все тот же твой огненный темперамент! - Кай глумливо захохотал. Подмигнул мне совершенно по-свойски, как знакомцу, с которым намедни пил пиво и братался в ближайшей корчме:
- Вспоминаю наш выпускной бал, ага... Вышли мы с ней на балкон, полюбоваться на вечерние склоны Тэймаунта, у меня рука вниз и соскользнула. Ох, что там у нее было, скажу я тебе! Ты когда-нибудь кормил с ладони голодную лошадь?
Я смотрел исподлобья. Он поперхнулся, съежился, неразборчиво забормотал. Я прибег к умению читать по губам: "Седина... Худоба... Нос с горбинкой... Приметы совпадают..."
- Ты! - фигура Кая подернулась маревом суеверного ужаса. - Араман предупреждал о тебе! Отвали от меня, я ни при чем!..
Еще и некий Араман? Сколько же вас, пугливых идиотов, вокруг меня окопалось?
Сейчас расскажешь...
- Послушай-ка, приятель! - молвил я. - Первое: ты очень крут. В твоем присутствии я почувствовал себя насекомым. Ты непременно возьмешь бразды правления, подомнешь под себя Академию и всех поставишь в позу прачки. Второе: мне требовалось побеседовать с Лиенной, а ты сгубил ее и тем самым совершил непростительную оплошность. Поэтому отвечать на интересующие меня вопросы придется тебе. Приложишь усердие к тому, чтобы я поверил твоим словам - отпущу, и ступай, куда заблагорассудится, хоть к козе в трещину, хоть к белке в дупло... Ты качественно понял?
Когда я - по наитию свыше, не иначе - держу такую вот выспреннюю речь, меня окружает всеобщее ошеломленное внимание. Даже у лорда Нашера, мужчины сурового и неуступчивого, варежка и то раскрывалась... Кай раскололся бы. До него все раскалывались, и он не стал бы исключением. Кишка тонка.
Но тут Каджи, словно поддавшись чудодейственному влиянию театральных подмостков, выкинул номер. Он потеребил Сафию за ремешок котомки, показал на Кая и заявил фальцетом:
- Не о чем было разговаривать, - пояснил тот и наябедничал:
- Он хотел сжечь Каджи!
- Сжечь?! - ахнула Сафия. - За что?
- Каджи прятался в шкафу и видел, как он запирается в комнате, расстегивает штаны, часто-часто повторяет имя госпожи и делает вот так, - гомункул стиснул кулачок и задергал им вверх-вниз.
Наступило молчание. Кай Хмун впал в ступор. Эринии в его тылу захихикали. Конечно, они были существами призванными и оттого подневольными, однако никто не мог запретить им изгаляться над своим поработителем.
- Извращенец, - произнесла Сафия ледяным тоном.
Понеслось, подумал я с неудовольствием. Кто кого больнее лягнет промеж ног. Ну, размечтался, ну, поблудил сам с собой... лишь бы на здоровье, лишь бы не во вред. Исповедался бы и пошел трясти сусалами дальше. Так нет, теперь обидится и полезет в драку!
- Лысый лысого гоняет, - Сафия, тоже хороша, продолжала подливать масла в огонь.
Кай ожидаемо взбеленился. Я спрыгнул со сцены в зал:
- Софья! Гаси своего хахаля, остальных беру на себя!
- Он мне не хахаль! - настиг меня негодующий возглас волшебницы.
Маги, воистину великовозрастные дети...
Эринии встретили меня когтями, клыками, локтевыми шипами и бритвенной остроты стрелками на концах хвостов. Я вприсядку рассек одной из них колено, распрямился пружиной, одновременно выхватывая из сапога стилет и по рукоятку засаживая его в глазницу другой. Вернулся к первой, плоскостью меча парировал неуклюжий выпад, с разворота впечатал стопу в кадык. Вернулся ко второй, выдернул стилет из раны, тут же пырнул им в подреберье. Уклонился от горсти кровавых брызг, едких и жгучих, как щелочь...
Бой.
И кто бы знал...
Кай и Сафия, два рассорившихся любовника, самозабвенно выясняли отношения. Воздвигаемые ими заслоны сыпались слюдяными блестками, принимая на себя пламя, стужу и залпы чистой энергии. Движения чародеев были выверены до немыслимой точности: коряво согнутый мизинец, малейшая запинка - и заклинание сорвано, тебя нахлобучило отдачей, драгоценный миг потерян. Победит тот, кто загодя просчитает чужой финт и ударит с упреждением. Сафия, яростная и сосредоточенная, располагала преимуществом: над Каем вился Каджи и плевал ему на маковку.
Кто бы знал, какое это неописуемое наслаждение - войти в боевой раж! Ничего общего с озверением, исступлением, неистовством. Поэтам, смакующим воинские доблести, не помешало бы самим хоть раз врубиться в сомкнутый вражеский строй. Это сродни упоению танца и азартной игре. Тебя несет. Ты за гранью сомнений. Самые изощренные женские ласки по сравнению с этим - пшик...
Бульканье распоротой сталью утробы. Я взял дьяволицу за подбородок, потянул к себе ее страх. Каково подыхать, нечисть? Подыхать лишь затем, чтобы перевоплотиться, угодить в рабство к ехидному ублюдку и быть убитой вновь? Но я дам тебе...
Хрястнули шейные позвонки. Дьяволицы не стало.
...передышку.
Кай Хмун, в туловище сквозная дыра с обожженными краями, распростерся на полу. Стоя над ним, Сафия всхлипнула. Запоздалое сожаление, дань истлевшим чувствам?
Повинуясь внезапному порыву, я бросил отяжелевший меч, обнял девушку, снял губами слезу с ее щеки:
- Теперь ты отправишься домой?
- Я... - у нее перехватило горло, однако она совладала с собой. - Я обещала ей, и слово свое сдержу. Я остаюсь...
Утрата.
Мне знакомо...
... Там - завалы базальтовых глыб, останки рухнувшего Убежища. Здесь - дно ущелья и прожаренный солнцем песок. Я рыхлил его вынутыми из ножен клинками, рыл с упорством одержимого. И все зря. Шандра... она там. Не здесь. Мне нечего опустить в могилу, которую копаю. Свою тоску не похоронишь, отныне ей странствовать со мной бок о бок.
Шандра Джерро. Ее вскрытые на запястьях вены. Ее кровь, окропившая чернокнижные Круги Призыва. Ее гибель и наше спасение...
Я прикипел к ней. Без томных взоров и лебединых песен. Мы всего-навсего говорили и молчали, шли и останавливались, горели и тушили. Но однажды на рассвете ветер разметал белокурые локоны красы Севера и заставил расступиться мои озабоченно сдвинутые брови. Чего же еще? Много ли надо?
А она заразительно смеялась, кивала мне по-дружески и понимала, какая участь ее ждет...
Мне хотелось одного - тишины. Пронзительной, оглушающей тишины. И одиночества. Однако за спиной возвышался Касавир. Он всегда рядом, окованное броней изваяние чести и справедливости. Статный, подтянутый, надежный. Святой воин-храмовник. Паладин, посвященный Увечному Богу Тиру. Его приближение осязаемо на расстоянии, оно как крепкое отцовское рукопожатие и мрамор алтаря, снимающий усталость.
Я спросил у него: почему?
Потому что должен, ответил он. Не для того она пожертвовала собой, чтобы ты сломился. Ты обязан бороться. Ради нее. Ради памяти о ней...
Четыре удара сердца. Родиться, прожить жизнь, умереть и воскреснуть. Вполне достаточно.