Мулсантир - городишко захудалый. Особенно с точки зрения опытного вояки. Низкие стены из песчаника впору преодолеть с помощью обычного шеста, лихим наскоком, не тратясь на осадные башни и штурмовые лестницы. Ворота хлипкие, при желании я вынес бы их в одиночку, без тарана и катапульт. Про земляной вал с кольями или ров с водой говорить не приходится: чего нет, того нет. Там, где Крепость-на-Перекрестке могла продержаться в осаде год, Мулсантир не выстоял бы и часа. Легкая добыча для организованного захватчика.
Внутри царит нищета, невзирая на близость Великого Золотого Пути, чей кипучий торговый поток соединяет королевства Фаэруна на западе и владения Кара-Тура к востоку. Рашеми - купцы неважнецкие, зато чуть ли не поголовно пьют без меры. Живут в бревенчатых избах, где вместо стекол в окнах натянута пленка бычьих пузырей, а кровельную черепицу заменяют солома и дерн. Улочки узкие, кривые, в лужах помоев и нечистот. Теснота, грязь, наплевательство... Случись серьезный пожар - выгорит половина города. А если моровое поветрие, то зараза распространится мгновенно и успеет выкосить изрядную часть населения.
Здешние нравы и обычаи - тоже не сахар. Народ тертый, грубый, невежливый, сквернословит и собачится на каждом шагу. Мужья своих жен и в грош не ставят, а крупно задолжав, предоставляют их во временное пользование заимодавцам (о том мне сообщила Сафия; она повествовала с большим возмущением и, возможно, преувеличивала). И это с учетом того, что правящая верхушка представлена исключительно женщинами! Да уж, Рашемен и впрямь юдоль нелепиц и несуразностей.
Сокровища лежат прямо в земле, у поверхности. Рашеми их сами туда и закапывают, стремясь умилостивить телторов. И редко кто осмелится заграбастать жертвенное золотишко: местные духи гневливы, а поскольку загробная жизнь у них скучная, то пакостят они долго и с превеликой охотой. Ты пристукнул жену поленом, уличив ее в супружеской измене? Это пустяк, законом не возбраняется. Однако попробуй, поройся в ямке с монетами, и корячиться тебе на дыбе под улюлюканье толпы...
Уж так-то. А к чему, спрашивается, я об этом рассказываю? К тому, чтобы стало предельно ясно, в каком паршивом местечке мы очутились, попутно влипнув в столь же паршивую историю.
... Похозяйничав в закромах театра - светлого, не теневого - я отыскал нечто вроде замшевого чехла с прорезями для рук и головы, надел его на себя. Негоже разгуливать по городу в непокрытой броне, тем паче, если она старинная, красивая и цены немалой. От вида чужой роскоши обыватель, как известно, стервенеет... Также обзавелся вместительным походным мешком с наплечными лямками: нынешнее приключение, очевидно, затянется, отсюда вывод - придется обрастать поклажей.
Сафия, все еще понурая после встречи с бывшим воздыхателем, достала из подмышки плоскую коробочку (впервые увидев у нее сей предмет, я предположил - нательная ловушка для блох, и мысленно посочувствовал волшебнице). Вытрясла из нее два съедобных коричневых кубика, один употребила сама, другой предложила мне. Эти кубики по-ученому назывались "концентратами" и были замечательным изобретением: разжуй, проглоти и надолго забудь о том, что проголодался. Сафия кормила меня прилежно, опекала, заботилась... спасибо ей. Я ответил благодарным наклоном головы.
При выходе из "Вуали" Мулсантир поприветствовал нас явлением трех женских фигур: ни дать, ни взять, дамочки выросли прямиком из-под земли. Вальяжные, изысканно одетые, у каждой верхняя часть лица скрыта маской - вычурной, из ценной породы дерева и тонко выделанной кожи, с бахромой, перьями и жемчугами. Мне пришла на ум "Лунная Маска", знаменитый бордель Невервинтера: тамошние чаровницы тоже любили поразвлечь гостей подобными игрушками, вкупе с хлыстами, кандалами и прищепками для чувствительных частей тела.
Сафия явственно забеспокоилась, а я - нет. На тот момент мне было невдомек, что в Рашемене при виде незнакомок в маскараде надлежит кланяться в пояс, верноподданнически трепетать и пресмыкаться.
Ряженые не торопились вступать с нами в беседу. Покачивали бедрами, выгибали бока, чванливо задирали подбородки. Словом, старались произвести впечатление. В конце концов, мне это надоело, и я спросил без обиняков: чем мы обязаны столь навязчивому вниманию и в честь какого праздника устроен карнавал?
- Полегче на поворотах, чужак, - угрожающе прозвучало в ответ. - Ты говоришь с виклараном!
Ах, вот оно что... Они - хатран, "просвещенные сестры". У рашеми нет единоличного правителя, власть сосредоточена в руках ведуний, образующих на местах виклараны. Три хатран - уже викларан, такая вот немудрящая рифма.
- Проблемы? - осведомился я.
Оказалось, что проблема имеется, и крайне удручающая. Покуда мы с Сафией рыскали в потусторонних тенях, высматривая Лиенну, языческий божок Окку оклемался после трепки и воспылал жаждой мести. Собранное им воинство телторов нагрянуло к стенам Мулстантира и обложило город. Условие, которое выдвинул ведуньям Бог-Медведь, было незамысловатым, как мычание: либо ему отдают святотатца, то бишь меня, либо одним населенным пунктом в Рашемене станет меньше.
Естественно, хатран испытывали недовольство и выражали его по-разному. Самая юная из них, скороспелка Катя, нервно прыскала в кулак и постоянно вворачивала: "Зашел дурачок в избушку на курьих ножках, там ему и..." Окончание присказки терялось для моего разумения. Дурная привычка рашеми - в разговоре с иноземцами перемежать общепринятый торговый язык с собственным варварским наречием.
Казимика, чернявая и ретивая бабенка средних лет, настоятельно советовала мне сотворить над собой какое-нибудь членовредительство: с разбегу удариться о твердую поверхность, сесть на раскаленную докрасна подкову, окунуться в бочку с негашеной известью... В уголках ее рта пузырилась слюна, губы бешено кривились. Юродивая, что ли? Вполне возможно. Все-таки ведунья, а они все чуток с приветом, на почве чрезмерной просвещенности...
Шева Белое Перо, старшая в троице, держалась достойнее. Изредка шикала на Катю с Казимикой, но вяло, больше для порядка. Ее приговор был таким: Окку получит мою голову при любом раскладе, однако и у меня есть шанс побарахтаться. Сумею отыскать в Мулсантире союзников - мое счастье, всяко будет легче хлестаться с Богом-Медведем и его стаей. Ну, если сумею, конечно: много ли найдется желающих выступить против священного чудища?
- Срок ограничен, - высокомерно напомнила Шева. - Возникнут вопросы - ищи нас у Триединства...
- В любое время? - уточнил я. У лорда Нашера добиваться аудиенции приходилось неделями.
- Не борзей, - посуровела глава викларана и, сопровождаемая своими духовными сестрами, удалилась в направлении зеленого холма, вокруг которого теснился загаженный, припорошенный страхом город.
Сафия прерывисто вздохнула.
- Софья, - сказал я. - Вообще-то, Бог-Медведь требует мою жизнь, не твою...
- И думать забудь, - отрезала она. Взгляд волшебницы, не вильни он в сторону, можно было бы назвать непреклонным.
... Городская тюрьма, вопреки большинству прочих зданий в Мулсантире, была построена из камня. И, в отличие от того же большинства, не выглядела запущенной. Вход стерегли два о-го-го каких удальца: здоровенные, словно буйволы, у каждого борода лопатой, морда булыжником, звериная шкура на бугристых плечах и целый оружейный арсенал у пояса. Громилы из Дома Ледяного Тролля торчат здесь повсюду, а стражников на них нет - они сами и есть стража. Буйные берсерки, оберегающие покой на улицах... хм, что тут скажешь? Это Рашемен.
- Мужик, - задушевно произнес я, кивая одному из караульных. Я уже знал: обращаясь к северянину подобным образом, можно легко добиться успеха там, где в любом другом случае пришлось бы раскошелиться или вовсе получить кукиш под нос.
Мужик вместо ответа достал из мешка жареный окорок, отгрыз от него устрашающих размеров кусок и заурчал, зачавкал. На бороде повисли капли жира. Маленькие кабаньи глазки смотрели сквозь меня.
Зато напарник мясоеда неожиданно воспрянул и растопырил передо мной пятерню.
- Минск!.. - выдавил он с надрывом. - Вот этой самой рукой!.. Слыхал о Минске, э?
Меня обдало волной удушливого перегара. Берсерк был пьяным в хлам.
- Минск? - осторожно переспросил я. - Это такой город?
Почему-то мне показалось, что речь идет именно о городе. Я, правда, никогда о нем не слышал, но мало ли...
- Ты, сивый, по этому поводу пошутить решил? - строго сказал верзила.
Его ручища, маневрирующая у моего лица, внушала почтение - крепкая, хваткая, в роговых наростах мозолей, о которые впору точить ножи.
- И в мыслях не имел, - заверил я.
- Правильно, - подобрел он. - Минск - лучший боец нашего Дома! Он легенда Рашемена, усек? И с ним верный Бу... Я тебе так скажу: Бу - не просто хомячок, он настоящий медведь! Помню, Минск его гладит по шерстке и приговаривает: "Бу-Бу-Бу! Бу-Бу-Бу!" А я Минска хлоп по плечу, по-товарищески... вот этой самой рукой... два раза...
Берсерк растрогался, смахнул скупую мужскую слезу, после чего привалился к дверному косяку и сонно захрапел. Рассеянный мясоед продолжал жрать на посту. Мы с Сафией проникли в тюрьму беспрепятственно.
Должность старшего надсмотрщика занимала скрюченная, ветхая карга. Узорчатая маска оной свидетельствовала о высокой ступени в иерархии рашеми, но старуха, такое впечатление, носила ее лишь для того, чтобы не дать своему начальственному лику треснуть и рассыпаться в труху от обилия морщин.
Я растолковал: так, мол, и так, распоряжением викларана объявлен набор добровольцев, искупившим вину кровью обещано помилование... Мне казалось: сейчас бабка заупрямится, начнет чинить препоны, как испокон веков заведено во всяком казенном присутствии. Но нет, возражений не последовало, напротив:
- Дык, дерьма не жалко! - и мы получили полную свободу действий.
Узники за решеткой сопели, пыхтели и воняли. Я попробовал наладить с ними общение:
- Мужики...
- Пошел в ... !
Последнее слово я не усвоил. Опять туземное наречие, э-хе-хе... Однако общий смысл фразы, очевидно, неодобрителен и не располагает к беседе. Ладно, повторим попытку у следующей клетки.
- Мужики...
- Пошел в ... !
- Зачем же сразу от ворот поворот? Выслушать-то можно? Обсудить, взвесить?
- Да? Хорошо, излагай...
Я изложил.
- Все сказал?
- Все.
- Вот и молодец. А теперь - пошел в ... !
Шанс, дарованный мне ведуньями, улетучивался струйкой дыма. Последняя дверь по коридору. Если и за ней нас поджидает неудача, то уйдем несолоно хлебавши...
У меня зарябило под ресницами. Стены, пол, даже потолок камеры были сплошь разукрашены загадочными символами. Чем только ни пользовался неведомый художник: тут и краской намалевано, и углем начерчено, и выведено мелом, и нацарапано гвоздем. Каракули, оставляемыми смертниками накануне казни, эта живопись не напоминала ничуть. Магические сигилы... на кой они нужны в таком количестве? Здесь что, держат в заточении сбежавшего из Бездны демона-балора?
Демоны отсутствовали. На полу, скрестив ноги и свесив руки вдоль коленей, сидел заключенный, при первом взгляде на которого я мысленно ругнулся: ну и зверье же вы, мулсантирские тюремщики! На бедолаге живого места нет от кровоподтеков! Однако при более пристальном рассмотрении выяснилось, что жестокостью надзирателей я возмущался напрасно. Цвет кожи у парня фиолетовый, но вполне здоровый и натуральный. Таким уж он уродился (бывает!), таким его и упекли в узилище (тоже бывает и у некоторых даже проходит).
Мое внимание привлекли его развернутые наружу кисти. Вернее, татуировки на них. Глаза... светящиеся изнутри, пестрые, убаюкивающие. Они завораживали и насылали дремоту. Спать... Я покачнулся. Нарисованные зрачки расширились, обретая жизнь и глубину. Сладкий зевок, свинцовая тяжесть век... неважно. Ничто не имеет значения. Прошлое мне пригрезилось, настоящее лишено смысла. Спать...
Пощечина была хлесткой, отрезвляющей. Зашипев от боли, Сафия подула на кончики отбитых пальцев.
- Ведьмак, - изрекла она с непонятным выражением - то ли растерянности, то ли досады.
- Он самый, - насмешливо подтвердил незнакомец, пряча в горстях оба ладонных глаза и распахивая другой, правый, на лице; левый скрывался за прядью пепельно-серых волос. - Ведьмино отродье. Изгой. Отщепенец. Невероятный душка...
Кошачьим движением он поднялся на ноги. Я тряхнул головой, сметая остатки колдовского дурмана, и воззрился на него снизу вверх. Парень оказался долговязым, мосластым и нескладным.
- А-а! - протянул фиолетовый слащаво, с придыханием. - Надсмотрщики явились, чтобы потрясти мою клетку? Или решили подселить ко мне соседа? Нет, нет! Тряске я предпочту соседство. Тем более, когда мне сватают такую прелесть...
Он красовался, избочениваясь то так, то эдак. Должно быть, охмурял Сафию. Ну да, она у меня девочка видная... эй! Что значит - "у меня"? Рассуждаю, как собственник, безо всяких на то оснований. Она видная сама по себе... Да и не в Сафии дело: взор ведьмака прилип ко мне, и в нем искрилось нечто, подозрительно смахивающее на кокетство. Вот же... Я кашлянул, прочищая гортань.
- С кем имею честь? - спросил я учтиво, по правилам придворного этикета. Хотел завести прежнюю проникновенную песню: "Мужик...", - однако передумал. Метод, увы, себя не оправдывает. Мужики ходят в поле за плугом и обеспечивают семью, а не парятся по тюрьмам, заигрывая там с сокамерниками.
- Ганнаев, - представился фиолетовый. - Он же Ганн-из-Грез.
- Рад знакомству с тобой, Говноев...
Черт! Мое треклятое косноязычие!..
- Очаровательно, - развеселился Ганн. - Уязвить меня пытались многие, но твоя изобретательность... Смазанные ядом стрелы попали в цель!
Я ему понравился, хмуро подумалось мне. С одной стороны, это хорошо, но с другой... Другой стороной к нему лучше не поворачиваться.
Сафия придирчиво изучала настенную графику.
- К чему эти обереги? - поинтересовалась она.
- Эти? - Ганн шутовски изобразил прозрение. - А я только сейчас и заметил... Не могу знать. Наверное, накарябал какой-нибудь шалопай.
- Скорее всего, - хмыкнула волшебница. - Особенно если принять во внимание дилетантское качество исполнения. Хотя кто-то пытался их изменить... изменить изнутри... судя по всему, для нейтрализации.
- Не я, - отперся ведьмак. - У меня алиби!
- Разумеется, не ты. Здесь чувствуется рука подлинного мастера.
- А-а! - обожание Ганна распространилось и на Сафию. - Тем лучше для меня, одним обвинением будет меньше...
- За что тебя посадили? - спросил я.
- За тягчайшее из преступлений, - опечалился Ганн. - Я оказался чересчур красивым для того, чтобы невозбранно гулять по Мулсантиру. К тому же, жители Рашемена на редкость дремучи по части хороших шуток.
- Ясно, - буркнул я. - Обаятельный и остроумный, как не законопатить такого в темницу?
- Ай-яй-яй, еще немного, и я растаю от твоих любезностей! Поэтому перейдем к делу. Выкладывайте, гости дорогие, с чем пожаловали?
Я рассказал. Ведьмак зацокал языком:
- Эк тебя угораздило... Поздравляю, умеешь ты искать себе врагов! С Его Косолапым Величеством тебе не справиться.
- Между прочим, в кургане я наломал ему холку!
- Приснилось, - Ганн осклабился, подзуживая ямочками на щеках. - Для тех, кто путает сновидения с явью, терпеливо повторяю: Окку непобедим. А впрочем...
Он выдержал паузу, напустил на себя загадочный и глубокомысленный вид. Ну, паяц!.. Во мне заговорил требовательный боевой офицер, не терпящий гражданского разгильдяйства. Ну, крыса тыловая... тебя бы в мою капитанскую роту... мигом научился бы строем ходить и пуговицы драить!
В Крепости-на-Перекрестке особыми поручениями занимался сержант Джелбун Два Клинка. Тупорылый пьянчуга, головорез, наемник - но ведь незаменим! Одного лишь упоминания о нем было достаточно, чтобы урезонить самого непокорного рекрута: мол, ежели до тебя, солдат, через гауптвахту и наказание розгами не доходит, то останешься наедине с Джелбуном, скоротаешь с ним бурную ночку... Два Клинка славился своими противоестественными наклонностями. Припугнутые им строптивцы икали, тянулись в струнку и приступали к занятиям на плацу с удвоенным усердием.
Однако в случае с Ганном уловка не сработала бы. Пожалуй, ведьмак сам потащил бы сержанта за собой, озираясь в поисках укромного закутка...
Он насмехается не надо мной, осенило меня. Он насмехается над всем миром. А миру и огрызнуться нечем, кроме этого убогого застенка. Можно набросить на шею ведьмаку удавку и душить в четыре руки, а он продолжит балагурить, даже не охрипнув. Можно загнать раскаленные иглы ему под ногти, а он хохотнет и пожалуется на щекотку. Ухмылка, высеченная из кремня. Человеческая наглость, подкрепленная нечеловеческими способностями. Ничто другое так не выводит окружающих из себя.
- Мне известен тот, в чьих силах помочь, - сообщил Ганн.
- И кто он?
- Я. Конечно, сперва тебе придется побыть со мной нежным... - ведьмак похотливо причмокнул и подался ко мне.
Я отпрянул:
- Эй!
- Ладно, ладно, - он примирительно выставил перед собой ладони (я поторопился отвести взгляд от орнамента на них). - Забавляюсь по причине ветрености духа. Было бы просто бесчестным вставать между тобой и чопорными выпуклостями твоей подруги!
- Что ты сказал? - набычилась Сафия.
- Ничего, - вздохнул Ганн. - Я молчал. Я всегда молчу, где уж мне, гунявому, рот разевать... А вот вы оба-двое заболтались. Пора действовать!
- Нужно пригласить старуху-тюремщицу, пусть вызволит тебя из... - широким жестом я окинул чересполосицу охранных знаков.
- Святая правда, - поддакнул ведьмак, шагнул мимо меня и, как ни в чем не бывало, вышел в коридор. - Нужно пригласить старую Тирзах, пусть вернет мне мое барахло. Иначе я оставлю ее без прощального поцелуя!..
Каджи ущипнул его исподтишка. Не потрудившись оглянуться, Ганн предъявил гомункулу раскрытую длань. Каджи спланировал на пол, закутался в крылья и тонко, с переливами засвиристел. Уснул.
Сафия вспылила, мне пришлось ее удержать. С ведьмаком шутки плохи, он сам над кем угодно пошутит. То-то при его появлении сброд за решетками помрачнел и замялся...
- Друзья! - провозгласил Ганн во всеуслышание, взывая к притихшим босякам и оборванцам. - Хоть вы и паразиты, но я буду очень за вами скучать. Прощайте! И помните - свобода нам только снится!
Видимо, он успел осточертеть всем донельзя. Тюрьма взорвалась многоголосым ревом:
- Пошел в ... !
Так я нашел себе нового соратника.
/...из размышлений Ганна.../
...
Он повел себя опрометчиво. Мне удалось зацепиться за краешек его грез. Недаром я клеймен Оком Спящего.
Сны...
В них сокрыто то, чего мы втайне боимся. И то, чего подспудно желаем. Душа, в сущности, и есть сон - сплав наших страхов и вожделений. Остальное - шлак, побочные примеси.
Тогда почему...
Он ошеломил меня. Там, где надлежитклубиться страху, у него пустота, а вместо радуги желаний...смерзшийся ком, залубеневшая кровь, разбитые вдребезги зеркала.Невозможно. Передо мной же не мертвец, поднятый из гроба! Не бездушный голем!
Либо медяк мне цена как сноходцу, либо... что?
Решено, я примкну к нему. Ведь я самолюбив и любознателен.
Уф, когда-нибудь моя настырность непоправимо меня сгубит...
...
Покуда Ганн, расточая колкости, улаживал дела со своими пожитками, мы с Сафией выбрались из-под тюремных сводов на вольный простор. В объятиях волшебницы мирно почивал Каджи. Вечерело.
- Софья, - тронул я девушку за рукав. - Арестанты все время отсылали меня и Говноева в... м-м-м... непонятное место. Где оно расположено?
Сафия посмотрела так, будто у меня вдруг выросли ослиные уши.
- Не беспокойся, - ответила она раздельно и внятно, мало не по слогам. - Ни у тебя, ни у Ганна этого места нет.
- А у тебя есть?
- Влепить бы тебе по роже еще раз, да руки заняты, - она отвернулась и пошла прочь.