Странным он был, этот разговор. Расплывчатым, бессвязным. Каким-то... ускользающим. Из пустого в порожнее.
Я расспрашивал - не о том, что меня в действительности волновало. Следопыт отвечал - невпопад, после долгого, тягостного молчания.
Угли в костре истлевали, обращаясь хлопьями золы. Бесполезно ворошить. Ярче не разгорятся...
Разочарованный вздох за гранью слуха. От нас отодвинулась неотвратимость взаимного убийства. На шажок. Но отодвинулась.
Что мне нужно от свихнувшегося следопыта? А ему от меня?
Однако его взгляд снова стал рассудочным и незамутненным, до пронзительности памятливым...
...Жил-поживал где-то за речкой охотник-зверобой. Седой, как лунь, матерый, заскорузлый. С семейным очагом у него не заладилось: как был смолоду бобылем, так им и остался на склоне лет. Вот и взял в обучение деревенского мальчишку-сироту -- взъерошенного, вечно пегого от синяков, с глазами затравленного волчонка. Ученик оказался способным, охотничьи премудрости схватывал на лету, а вместе с ними и смачные оплеухи: наставник был скор на расправу, полагая, что через тумаки и затрещины его наука быстрее дойдет до ума.
Пощечина за пощечиной. Мальчишка рос...
Однажды старый охотник подарил ему нож для свежевания. Памятку, как он сам сказал. И незлобиво, по укоренившейся привычке подкрепил подарок звонким подзатыльником. В ответ неблагодарный выкормыш полоснул его памяткой прямо по... в общем, полоснул чувствительно, окончательно лишив надежды когда-нибудь произвести на свет наследника. Наставник катался по полу хибарки и выл, призывая на голову ученика гнев Чернокровного Парда Малара, повелителя диких зверей. А юный следопыт торопливо стягивал ремни походной сумки, чтобы уйти полесьем в сторону враждебного Лускана. Нож он забрал с собой.
Это был хороший нож. С потемневшим от времени лезвием, с рукояткой из березового капа и оленьего рога...
Ну и что?
Почему я должен раскиснуть и прослезиться от исповеди человека, который...
...Кто-то сжигает свои корабли, кто-то - мосты за собой. Онже попытался сжечь собственное прошлое. Вместе с родной деревней.
Стрелы с двузубыми, обмотанными паклей наконечниками. Он пускал их одну за другой, они падали на крытые соломой кровли и тут же расцветали жгучими лепестками. Размытый упругими волнами жара, таял предрассветный туман. Стремительно обугливались, проседали бревенчатые стены. Подобно живым факелам метались люди; их крики терялись в жадном огненном реве.
Дым и гарь. Его односельчане!..
Он ведь предупреждал их о том, чтобы они покинули свои лачуги и убирались подальше. Предупреждал!..
Никто из этих тупицего не послушал. Все они сгорели, как овцы в загоне. У него не было выбора...
Нет, не так. Выбор есть всегда. Емупросто-напросто не хватило терпения...
Кем он был прежде? Да никем. Онвоевална стороне Лускана. Участвовал в нападении на богатый рудными залежами Мирабар. Бился со свирепыми варварами Утгарда, которых надлежало привести к покорности. Ходил на Невервинтер, ненавидимый Лусканом за преимущество в торговом соперничестве.
Его служба поощрялась не чинами и наградами, но выдвижением в передние шеренги, к смерти вплотную: пограбил сам, так поскорее сдохни и дай пограбить другим. Очередная изматывающая сеча. Зарево пожарищ, тянущихся вереницей к горизонту.Милосердие? Ха! Попробуй-ка, расскажи о нем коренному лусканцу, впитавшему безжалостность с молоком потаскухи-матери!..
Он не был лусканцем. И потому молчал. Крепился, затаптывая в себе негодование. Что угодно, лишь бы не превратиться в груду падали под глумливый гогот соратников...
Однако он не мог спокойно взирать на то, как лусканские солдаты вырезают на коже пленников прихотливые узоры. Как они нанизывают младенцев на копья в ряд. Как предаются своей излюбленной забаве, связывая ноги беременной женщине на сносях и с нетерпением дожидаясь, чем это кончится.
И еще. День ото дня ему все невыносимее становились лающие окрики приказов...
Хватит! Опротивело. Гнаться за признанием, решил он, нужно у тех, кто в Лускане стоит превыше шелудивой солдатни. У наймитов из Круга Клинков.
Есть цель, а значит, неминуемо быть успеху. Вот только...
Истребить в себе человека, превратиться в законченную мразь. Получается, таков он, его хваленый успех?
Ему следовалоподумать об этом раньше. До того, как церемония посвящения в Круг Клинков расставила все по своим местам. Он должен был спалить любое из поселений во владениях Невервинтера, по собственному усмотрению. А ему были очень не по душе подобные... обязательства.
Прошлое оказалось прочной штукой, куда как прочнее крестьянских домов. Оно не поддавалось огню, к которому он приблизился, раскрыв себя...
Опять стрелы. На сей раз они ринулись к нему, принося на остриях жал беспросветное отчаяние. Лусканские наблюдатели раскусили его обман, его жалкую попытку хоть что-то исправить. Бей или беги! И он не побежал. Надоело, отбегался... Прихватить этих выродков с собой, да числом побольше! С ними будет, о чем потолковать в аду. Они не позволятему захандрить...
Ярость, песком заскрипевшая на стиснутых зубах. Злое щелканье тетивы по щитку на запястье. А потом...
Он не запомнил. Просто в какой-то миг осознал, что остался один и теперь умирает. Змеились, спадали невидимые цепи, сковывавшие его доселе. Свобода... Что она сулит, в конце-то концов? Покой одиночества. Либо смерть. Он обрел и то, и другое. Не о чем сожалеть...
Но тут появился кое-кто посторонний. Выходил его, спас от гибели, приговаривая с кривой, поганой ухмылкой: отныне ты мой должник, правильно? Он кивнул в знак согласия. От множества ран онтронулся умом, не иначе.
Лязг и скрежет в затуманенной болью голове. Звенья невидимых цепей замкнулись вновь. Его спаситель. И Лускан. И проклятое прошлое...
Дурнота. Особенно сильная, скручивающая внутренности в узел, с привкусом прогорклого масла на языке и едкой испариной на лбу. Захваченные Земли опять напомнили о себе.
Срок, отпущенный мне Мерделейном, на исходе. Запасы корня Мид - тоже. Пора принимать решение.
Лишь бы следопыт не...
Бишоп так и прикипел ко мне зраком. Его ноздри раздулись, затрепетали.
Он чуял мою слабость. Видел все мои болевые точки. Он не преминет на них надавить, обездвиживая...
...Из-за этогоидиота мог развалиться их отряд.
Стареющий, влюбленный паладин с сединой в волосах и бесом в ребре. Слишком уж часто теплели его глаза...
Храм Тира. Прибежище веры, обитель благочестия. Здесь на искусанных от злости губах неблестит кровянистая соль, только горькая влага изредка повисает на ресницах.Плакать - пожалуйста, возмущаться - не смей!.. Вбронзовых чашахкупался пламень, призванныйумиротворятьи настраивать на душеспасительный лад.Под сводами плылсладковатый аромат ладана.
Запах церковныхвоскурений. Запах одурманивания и несбыточных надежд...
...Человек появляется из утробы матери незрячим и бессмысленным. Однако уже с момента своего первого крика он подспудно знает, что есть где-то вблизи существо, которое укроет, накормит и обогреет -задарма, из одного лишь чувства родительской любви.Достаточно жалостливогохныканья дитяти. При чем тут небожители?
Но человек взрослеет, а слепая вера в бескорыстную любовь извнеостается. И воздвигаются храмы.Они богатеют на этой вере. Разрастаются на ней плесневыми грибами. Подчиняюттолпы великовозрастных детей, привыкших клянчить и хныкать...
Бишоп не признавал покровительства Богов. Не пел гимнов никому из их сонма.Ну ее к монаху за пазуху, эту страшную жреческую сказку о Стене Безверующих, в которой навеки застревают души еретиков и святотатцев! Не замуровали бы в стену при жизни, и добро...
Перед алтарем преклонил колени Касавир. Должно быть, молилсвоего небесного попечителя, однорукого и одноглазого калеку,ниспослать ему смирение. А кончикипальцев паладина меж темласкалишлифованный мрамор, белый и гладкий, как...
У следопытавырвался смешок.
Ага,мрамор. Белый, гладкий, приятный на ощупь. Но, в отличие от женского тела, холодный и неподатливый.
Ночь за окном. Она мучительна для ханжи, обуреваемого греховными вожделениями...
- Уходи, - глухо бросил через плечо Касавир. -В храме тебе делать нечего. Ни сейчас, ни вообще!
- Ты - само беспристрастие, - съязвил Бишоп. Взгляд разведчика заученно делил обстановку на участки, прочесывая каждый из них по очереди, подмечая и оценивая.
Что и говорить,храм в Крепости-на-Перекрестке отгрохали на славу. Куда там до него столичному Чертогу Справедливости...Следопыт поскреб ногтем по деревянному подлокотнику одной из скамей для прихожан. Ого, драгоценный палисандр, прямо как в королевском дворце! Тир в большом почете у жителей Невервинтера, включая самого лорда Нашера. Капитан не поскупился на роскошь, дабы угодитьнароду, духовенству и порфироносцу.
- Я слышал, у тебя были неприятности в Невервинтере, - задумчиво изрек Бишоп. - Такие, что пришлось даже улепетывать к Роднику Старого Филина...
Затылок паладина дернулся, опустился ниже. Было, было...что-то сопряженное с Орденом Тира, с отступничеством святого воина.Не от скуки он задал стрекача, прикрываясь заботой о людях.
Родник Старого Филина - единственный источник пригодной для питья воды у перевала через Горы Мечей, на три дня пешего хода в любую сторону, что до Невервинтера, что до торгового Яртара. Последние десять лет войска Жемчужины Севера и орочьи племена хлестались за него с переменным успехом.
Сперва набегали орки, рубили в лапшу гарнизон и окапывались в ожидании купеческих караванов. Ожидание они скрашивали тем, что опустошали окрестные охотничьи заимки. Засим наваливался карательный рейд, устраивал свинорылым захватчикам кровавую баню и вновь налаживал сообщение с Яртаром. Туда-сюда, будничное воинское ремесло, нечем бахвалиться...
Однако распря с Лусканом подорвала силы Невервинтера. К настоящему времени основу его армии составляли Серые Плащи -- деревенские новобранцы, едва соображающие, с какого конца браться за меч. А кланы орков вдруг стали объединяться, грозя вторжением.
И мало кто знал, что причиной тому послужил Каталмач. Так орки прозвали некоегохрамовника, объявившего им партизанскую войну среди горных круч. Опального паладина, которому захотелосьуспокоить подвигом своювзбунтовавшуюся совесть...
- Неприятности есть как в Невервинтере, так и за его пределами, - возразил Касавир с резкостью. - И со всеми нужно разобраться!..
- А я-то думал, что паладины хранят верность лорду до самой смерти, - из Бишопапотекла желчь. - Тебе пришлась не по вкусу политика Невервинтера? Удивительно! Мне казалось, ты предан своему делу, стране, народу, и готов беспрекословно выполнять приказы господина, несмотря ни на что...
Касавир медленно встал с колен, блистая броней. Поворотился. Возвысил голос:
- Это моя печаль! Не твоя или Невервинтера!..
Егогорделивый ореол, рыцарская выправка, мужественные складки у рта... Обаятелен, святоша! Образец для подражания, предмет восхищения. Он и стаду баранов напомнит о том, что они, бараны, имеют не только жирные курдюки, но и рога, чтобы бодаться за свои пастбища и своих ягнят. Святой воин вдохновит и увлечет за собой любого, в ком есть хоть крупица легковерности.
В Бишопе этой крупицы не было. В капитане - была, однако глубоко, под наносами властолюбия. А вот другие...
Начнется разброд.
-Конечно, - покривился следопыт. -Разве такой праведник, как ты, осмелитсялгать самому себе? Но, по-моему, человек должен быть честен не только с собой, но и со своими друзьями. Если он теряет веру в нечто великое, вроде Невервинтера, то может зайти довольно далеко. Ну, например... - он зацокал, осуждающе покачивая головой. - Например, увлечься женщиной. Да так, что откажется от всех клятв и обетов...Оно тебе надо?
Касавир закаменел лицом.
Дурак набитый. Зря он пренебрегал в бою шлемом с толстой меховой подкладкой. Или слишком мало успел пожить на этой грешной земле? В еговозрасте пора бы усвоить: никакая баба не стоит того, чтобы из-за нее подставлять под удар общее дело.Тем паче, что ничего ему не перепадет. Закон стаи неумолим: и мясную кость, и гладкую сучку берет вожак, остальные пробавляются объедками...
- Неужели тебя беспокоят мои чувства к ней?
По крайней мере, паладин не стал мычать и переспрашивать. Он не безнадежен.
...Крестьянская девушка, в одночасье сменившая мотыгу на меч. Валькирия, пробудившаяся ото сна и расправившая крылья. Краса Севера. Пинта заклятой крови...
Двое мужчин могут простить друг другу многое. Но когда между ними оказывается женщина...
Капитан не простит.
- Твои чувства? Нет, я беспокоюсь о неудобствах, которые возникнут у нас с тобой, если ты не прекратишь распускать сопли...
Касавир не понял сказанного, задрал бровь. Заранее было ясно, что он все-таки не поймет. На то и паладин, святая простота.Придется втолковыватьпредельно доходчиво.
- Забудь про девчонку, тебе она не достанется. За нее нужно бороться, а у тебя против капитана кишка тонка. Честь, преданность, всеобщее благо... до чего же красивые слова! Да, за них ты готов сражаться. Однакоэти слова - навязанные тебе, заметь. Сейчас речь о твоем, о личном... Рискнешь?
Храмовника наконец-то проняло. Лазурь его глаз прорезали молнии, с побледневшеголица полыхнуло грозой. Он шел на поводу.Как обычно. Шел туда, куда его направлялисметливые и хитрые.
- Нет? Тогда застегни портки, слюнтяй! Твое дело служить, исполнять и блюсти целомудрие. А кувыркаться с девками будут менее щепетильные...
Бешенство. Святой воин еле сдерживался. Белокурая валькирия щекотала его самолюбие стальным оперением, упрашивала и подстрекала.
- Мнешься, - с неудовольствием заключил следопыт. -Может, тебе помочь? На!..
Метательный нож со звоном отскочил от нагрудной пластины панциря. Это был вызов.
Стрелы его не берут, как же...
Они бы и брали, не будь орки в Горах Мечей столькорявыми стрельцами. Недаром каждый четвертый тост поднимают за их косоглазие...
Бишоп вытащил из ременной петли топор. Приглашением к стычке перебросил его из одной руки в другую. Томно потерся небритой щекой об обух. Улыбнулся самой ехидной из своих улыбок.
Кто-то здесь жаждет любви и нежности? Не вопрос...
Ночь, настырная гостья,сунулась в храм. Захороводила тенями, будоража колдовские огни вдоль стен. Следопыт влился в этотхоровод.
Молот Касавира -оружие древней империи, причудливая иллефарнская чеканка -взбороздил пустоту.
- Ух ты! -хохотнул Бишоп за спиной у святого воина. - В церковном евнухе взыграл мужчина!..
Зарычав, Касавир развернулся и вложил в удар силуразрушительной ненависти. Всю, без остатка. И попал...по алтарю. Расколол его надвое.
Перекошенный рот.
Паладин, осквернивший святыню...
Выпученные глаза.
Паладин без веры...
Проиграет.
Бишоп взметнулся в прыжке, саданув обеими ногами.Резной палисандр брызнул щепками. Касавир пропахал собой ряды сидений не хуже, чем ядро из катапульты - строй пехоты.
Ладонь следопыта.
Огрубелая, жесткая, с бляшками мозолей. Приглушенным шлепком по полусмягчить падение.Смести в горсть отбитую мраморную крошку.
Тугая пружина мышц, змеиная ловкость - вверх и в сторону от света!..
Закинув топор на плечо, он крадучись сокращал расстояние. Наводил морок убийцы, размазывался в тенях, перетекал с места на место. К чему торопиться и портить себе удовольствие?Пустьболван оклемается. Пусть утрет красную юшку под носом. Пустьв растерянностипоблуждает взором...
Это не насмерть.
Это всего лишь взбучка. Лучшее средствоот тупоумия.
Святой воин выкарабкался из-под обломков, очумело мотая головой и размахивая молотом наобум. Его голубовато-золотистая аура поблекла, подернулась серой моросью.
Так оно и бывает. Самый верный, расчувствовавшись,становится самым ненадежным.
Фигура следопытапроступила рядом пятном сумрака:
- Где же твой Бог?
По сравнению с паладином он казался щуплым подростком...
Касавир шарахнулся от горсти мраморной крошки в лицо. Следующие три припарки он получил нижним торцом топорища.
- Как сейчас помню, - веселосказалБишоп. -Штурмовали мы однажды монастырь в верховьях реки Мирар. Тамошний настоятель какой-то молитвенной книжонкой перед нами тряс, стращал карами небесными. Ну, а нам-то что с того? Нам хоть бы хны... Мы ему это святое писание и скормили, страницу за страницей. Подавился священник. Не прожевал божьи заветы...
Касавир застонал и милостиво позволил собственному сознанию угаснуть.
Ничего, не околеет. При храме отменные целители. Правда, бесплатных пилюль не держат, и даже обычнуюженскую истерику, котораялечится парой пощечин, врачуют за золото: мол, одержимость нечистым духом, раскошеливайсяна обряд экзорцизма! Но паладинуони сделают скидку. Все-таки свой, бедолага, да и за веру пострадал, за любовь...
- Довольно! Здесь не яма для поединков!
У низенькой дверцы, ведущей в ризницу, стоял Келгар Айронфист.Его окладистая борода больше не курчавилась, не пестрела крапинками табака и хлебного мякиша. Теперь он прилежно расчесывал ее гребнем, заплетал в аккуратные косички, умащивал благовониями. Сложив с себя доспехи, облачившись в монашескую робу и приняв духовный сан, он стал очень опрятным и чинным.
Дварф-монах. Экая несуразица! Хотя после того, как в Крепости-на-Перекрестке обосновался Дикин, торговец-кобольд, дивитьсяуже нечему...
Прежний Келгар, охочий до драк, выпивки и зрелищ, засвистал бы и заулюлюкал, требуя продолжения потасовки. Келгару нынешнему насилие претило. Он познал кротость.
Ради чего?
Ради тщеславия. Дварф покинул сородичей, чтобы овладеть храмовыми секретами безоружного боя и заделаться великим и необоримым мастером кулака. Он переметнулся к Тиру, отказавшись от Клангеддина, Отца Битвы, исконного божества своего племени...
- И ты туда же,- следопыт пошел на него. - Меняешь Богов, как перчатки?
Келгар сутулился. Будучи вдвое тяжелее Бишопа, он едва доставал ему до груди.
- Право выбора, - тихо ответил дварф.
И отвернулся.
Ему больше нечего было сказать поверженномуна лопатки противнику...
Паладиночнулся от нажатия пальцами за ухом. Пальцы - тверже гвоздей. Келгар помог ему подняться и доковылять до обезображенного трещиной алтаря. Посмотрел на святого воина с укором, который наказывалстроже всякой епитимьи.
Бишоп лежал на полу, не в силах пошевелиться. Его глаза закатились под лоб, на онемевшем языке умирали богохульства. Ощущение было таким, будто из тела вдруг выдернули все кости разом. Касание паралича, тайная ухватка воинствующих монахов Ордена.
Молчать и терпеть. Знакомый, ненавистный расклад.
Любой ценой. Даже ценой позора...
Мое недомогание усугубилось.
Следопыт плескал грязью на чужие могилы. Этого у него не отнять.
А ведь он...
По сути, он заманил меня сюда. И сейчас тянет время.