Каждую ночь, ложась в свою постель, он умирал. Проваливался в кромешную тьму почти безо всяких видений и снов, укрываясь одеялом с головой, как крышкой гроба отгораживал себя от реального мира на малую вечность. Единственной реальностью становились эти смерти, которые он с трудом помнил и умирал снова как в первый раз. Ночь заботливо хоронила его, застывая на время его смерти неким магическим сфинксом, вдруг обращалась затем утренним светом, опять подкидывая ему задачку на целый день, в течение которого он добирался до ночи. Пробуждаясь с утра под треск будильника, продирая глаза, веки, слившиеся сиамскими близнецами, он был пуст; автоматические движения и известный маршрут позволяли ему оказываться на работе, заводе по производству изделий из каучука, где он служил счетоводом. Дела на заводе шли хуже некуда, подчиняясь общей неразберихе и запущенности, облюбовавшей и свившей себе гнездо на просторах российской действительности середины 90-х. День тянулся тугой жевательной резинкой, и думать об этом было невыносимо скучно. Заполняясь по ходу дневной занятости различными бумагами, квитанциями, платежными документами, он с нескрываемой тоской размышлял о том, что это и есть его жизнь, неприятный сон, который повторяется изо дня в день, и нет никакой возможности избавиться от него. Только ночь, маленькая смерть забирает его отсюда в настоящую реальность, призрачную, не запоминаемую, и от этого уже лучшую. Он не любил вставать с утра, он хотел бы не просыпаться(1). Валентин Иванович Бор не мечтал, но иногда ловил себя на мыслях о том, что утром хорошо было бы оказаться вместо пригорода Москвы где-нибудь в Бостоне, в его ночи, затормаживая время, днем после обеда - может быть в уютной постели в домике на Камчатке, а вечером понежиться в Токио или Аделаиде.
Кроме самого Валентина Ивановича в отделе постоянно находились две его сослуживицы, сон для которых был немыслим, непостигаем, и если бы не их жизнерадостная активность, возможно Валентин Иванович научился бы спать, работая. Женщины казались ему слишком беспокойными, но сопротивляться их порой лишнему, совершенно ненужному щебету означало бы и самому уподобиться им, теряя умиротворенность и дрему. Как коллеги, они общались между собой по делу, ничего не выказывая из личного, внерабочего, лишь на общих праздниках, когда он оставался вместе с коллективом, женщины пошучивали с ним, флиртуя. "Валентин Иванович, кажется, вы уже отдохнули на работе? Так что вы делаете сегодня ночью?", - улыбались, смеясь, молодые дамы, не забывая все же обращаться к нему почтительно (Валентину Ивановичу полгода назад стукнуло сорок девять, и весь его неторопливый, нежизнерадостный облик выражал еще более приличный возраст; самим женщинам было едва за тридцать пять). "Отдохнешь с вами, пожалуй - отвечал Валентин Иванович. - Моя ночь для вас не интересна. Я сплю" "Что же, вы всегда спите?" - будто удивляясь, хлопали глазами дамы. "Ну почему, работаю ведь с вами" - Валентин Иванович поднимал бокал крепкого хереса, предлагая заменить пустой разговор на дело. "Ну да, - шептали подруги одна другой. - Это мы с ним работаем. Не обращались бы к нему, так совсем не замечал бы, что в комнате кто-то есть".
Валентин Иванович Бор охотно оставался на праздники с вином и музыкой, посиделки, похожие на кухонные растения, политые после долгой паузы, когда хозяева приезжают из отпуска, он сидел за столом с внутренней улыбкой, коротая таким образом вечер, занимая себя разглядыванием и редкими легкими беседами, которые случались после нескольких бокалов алкоголя и велись без напряжения, и пару раз, уступив настойчивым просьбам его сослуживиц, даже вальсировал, непривычно подбирая ноги и усмехаясь про себя: "Вот ведь старый мешок". Чуть пьяные ночи, следовавшие за вечеринками, необыкновенным очарованием представлялись ему во всей своей сладкой липкой откровенности, когда он чувствовал, что плывет, укачиваемый, куда-то, и умирал затем, счастливый, в ласковых руках Гипноса. Вне праздников Валентин Иванович не позволял себе увлекаться вином, он довольно отчетливо представлял, до чего могут довести даже слабоалкогольные напитки, трезво учитывая свой интерес к ним, но выходные и праздничные дни он в удовольствие использовал для своих слабостей, сна и вина, выходил на площадь Победы в супермаркет, немного улыбаясь и предвкушая близкое блаженство, как будто чувствовал козыри и нити судьбы в своих руках.
Понедельник, как день, был исключительным по своему ленивому движению, длился в неуверенной раскрутке рабочей недели, подгоняемый телефонными звонками, перерывом на обед и медленно хлопающей входной дверью. В таком поствыходном туманном состоянии ощущал себя Валентин Иванович, приходя в свой кабинет неторопливой походкой, садился в кресло и смотрел в точку, выбранную на противоположной стене. Даже говор его сотрудниц казался ему не пронзительным, как обычно. Включив компьютер, Валентин Иванович переносил свой взгляд на старенький монитор, и какое-то время смотрел на него.
--
Ну что, надо бы счета проверить, - говорила одна из женщин.
--
Так что же вы, меня ждете? - отвечал Валентин Иванович.
--
Мы без вас никуда, - по инерции сообщала вторая, после чего начиналось вялое перекладывание бумаг, постукивание клавиш и растянутое "алло" по телефону. К концу дня работа немного разгонялась, со стороны женщин он начинал воспринимать напеваемые мелодии, замирая над клавиатурой, угадывал их немудреные мотивы и посматривал на часы.
--
Все. Шесть, - отмечал он вертикальную стойку стрелок на часах и кивал головой. - Пора домой собираться.
Такие дни он растрачивал, разменивая часы на минуты, и впустую выливая в пропасть жизни часть существования здесь, на земле, как застоялую воду, и за горизонтом сознания угадывая немного сожаления по этому поводу.
2
Казалось бы, ничто не сможет изменить раз и навсегда установившийся ход его жизни, и Валентин Иванович так и доползет до своей кончины в состоянии апатии ко всему, наслаждаясь своими ночами и равнодушно обходя дневную суету, но неисповедимыми путями движется человек по воле неба, и порой случайности совершенно изменяют представление о нашем бытие. То, что случилось с этим тихим, незаметным человеком, может лишний раз указать на непознаваемую сторону вселенной и снова заставить удивиться тому, в каком странном и зыбком мире нам приходится жить.
Предстоящие скоро майские праздники приветливо хлопали Валентина Ивановича по спине, сгоняя рабочую круговерть, и открывали внезапно перед еще напряженным взором свободу, свежим ветром с быстрыми облаками отгоняющую прочь мысли о бухгалтерских отчетностях и необходимости являться в свой пыльный кабинет в девять утра. Валентин Иванович Бор неясно представлял количество безмятежного времени, которое отпущено ему сейчас, но каждый раз чувствовал, что ждал этого времени полжизни. Томился проводить дни, скучал в работе и хотел ночей.
И когда эти долгие выходные наступили, он просыпался поздно, к двенадцати часам пополудни, в состоянии, растерянном по углам, готовил себе обед, затем, вымыв глаза, выбирался на площадь Победы и даже в центр города, прогуливаясь до него в забытье и наблюдая праздничную мишуру из людей и флажков - все сливалось в единый огромный механизм, как представлялось Валентину Ивановичу, затем не спеша возвращался и к вечеру чувствовал себя великолепно, поглаживая прохладный шелк пижамы. Пару раз звонила дочь, которую он видел редко с тех пор, как лет десять назад развелся со своей первой и единственной женой, поздравляла с праздниками и приглашала в гости, на что он только пожимал плечами, сказываясь уставшим. Понятие о диссомнии было неведомо Валентину Ивановичу - он не догадывался о таком положении дел(2) - но был одержим ею и не задумывался о высвобождении из ее плена. Он упивался бездельем и сном, одалживая у вечности немного времени, и старался втиснуть в этот отрезок как можно больше. Перспектива оказаться в долговой яме нисколько не тревожила Валентина Ивановича, поскольку за удовольствие он готов был платить своей жизнью, которая казалась ему лишней, и нужна была лишь затем, чтобы служить сосудом для его сна. Чье время при этом он использовал для себя, также мало его интересовало, ибо не чувствовал он никакой обязанности ни перед кем, кроме света. В жизни, считал он, только и можно идти что к любви, страданию или смерти. Любовь его давно покинула, оставив небольшие рубчики на полотне души и мыслей, которые напоминали о себе в сырую погоду и забирали и без того слабую энергию; для страдания он был человеком не достаточно творческим, и муки, причиняемые музой, не возбуждали в нем никаких эмоциональных излишеств, таким образом, оставалась смерть, которую он и принимал, и искал узнать ее поближе через сон, проваливаясь и кутаясь в него без остатка.
Родное, трепетное отношение к сну, как физиологическому состоянию, Валентин Иванович Бор начал ощущать лет восемь назад, когда, как ему казалось, окончательно понял суетность обычной жизни, и растущие проблемы с давлением лишь подтверждали его уверенность. За все годы он ничего не приобрел из того, что стоило бы ценить, да и потерял не так уж много. Чувственное восприятие сна пришло к нему более трех лет назад, когда невидимыми и неслышными ночными чарами соблазнился он к другой стороне жизни, не развивающей, эзотерической, а имеющей начало от сибаритства и покоя, теперь уже едва осознаваемой, но желанной и единственно необходимой. Павлиньими перьями раскрашивалась его жизнь во сне, порой пугая неизвестностью и независимостью. Валентину Ивановичу независимость была ни к чему, он не знал, что делать с такими вещами, а потому старался от них избавиться. Радость, недостающая днем, компенсировалась упокоением в момент засыпания и редкими сложными парадоксальными образами быстрого сна(3), не до конца описанного Жувэ, Ротенбергом или Рехтшаффеном. Затем он снова возвращался к себе обычному, заговаривал с собой, старым седеющим человеком, страдающим отдышкой, и, вздохнув, предлагал пойти заняться работой, формулярами, квитанциями и счетами.
Однажды, в один из выходных дней Валентин Иванович проснулся в необычном состоянии умиротворения, приятный утренний голод не давал о себе знать, и все мысли собирались вокруг слова "выспался". Он поднялся и сел в кровати, потирая глаза, когда вдруг заметил в зеркале отражение спящего человека. В спящем человеке он узнал себя, чему сначала удивился, а потом испугался. Сон ли это есть или смерть? - Валентин Иванович закрыл глаза, не зная, что делать. Возникшая легкая паника сковала его на несколько мгновений. После первого оцепенения он потихоньку встал, стараясь не смотреть в сторону, где видел отражение, взял плед и, подойдя к зеркалу, укрыл серебряное око, вбирающее составные части теперь уже разных миров. На кровати, когда он обернулся, никого не было. Это видение заставило поволноваться какое-то время, но он привел себя в порядок, ощутил себя вполне здоровым человеком, а потому решил не относиться к происшедшему слишком серьезно.
Тем не менее, с этого момента Валентин Иванович Бор старался внимательнее присматриваться ко всему, что происходит вокруг, боясь найти себя сумасшедшим, либо пытаясь угадать что-то новое в своей жизни, ибо в прежней не было ничего интересного, и даже во сне старался не упустить ни единую мелочь. Смотреть на себя, - в этом он не видел много смысла и зеркала в квартире накрыл тряпьем и полотенцами.
Между тем, свободные майские дни таяли, подобно растопившемуся под солнцем снегу, и стекали через канализационные решетки в небытие, и маленькие смерти, маленькие его слабости, только-только начали заполнять дневную бессмысленность своими абстрактными рисованными фигурами. После того видения ничего неестественного не происходило, если не считать плохого самочувствия и тяжелого сна в ночь с 8-го мая на 9-е, когда целый день в квартире пахло краской из-за того, что соседи решили поделать ремонт. Запах краски усиливался воспоминаниями из далекого детства, едва уловимыми образами, когда он с родителями был на строительстве их маленького загородного домика, и когда близость окружающего леса отдавала сыростью, архаичными страхами и тайнами, оставшимися от прошедшей войны. Цепочки старой памяти восстанавливались неприятным запахом и даже во сне, казалось, он чувствует краску. Голова раскалывалась так, что проще было лишиться ее, чем бороться с болью.
"Что же, кажется, наступила опять работа?", - когда Валентин Иванович оторвался от подушки, покрутил головой, он все еще не слышал будильник. Посмотрел в окно, понимая, что придется выйти на улицу и пойти на завод, машинально встал, натянул на себя брюки и рубашку, позавтракал и отправился на работу. "Не хватало еще проблем с будильником", - думал он, когда оказался возле проходной. Оглянувшись, он удивился той неторопливости, с которой шли редкие люди, словно всем без исключения была омерзительна мысль о работе после таких милых беззаботных деньков.
Сидя в своем кресле и наблюдая за медленными движениями его коллег (как будто женщины находились в вязкой среде, которая тормозит любой ход, и даже голоса их были едва слышны), он заметил такое же странное поведение и в себе - его руки, тело не хотели подчиняться приказам мозга действовать быстрее, двигающиеся картинки менялись в глазах, оставляя только воспоминания. Раздавшийся телефонный звонок нисколько не удивил его неожиданным утренним свистом ("Почему этот свист?" - сразу потух появившийся было вопрос), и, подняв трубку, он услышал, вернее, понял голос директора, требующий зайти к нему. Валентин Иванович кивнул, положил трубку, предчувствуя хороший разговор, и оказался тотчас в кабинете директора, который посматривал на него, двигаясь вокруг, развернулся и вышел, полный странных ощущений. "Знаете, уважаемый мистер Бор, - директор, финн по национальности, обращался к сотрудникам с легким акцентом английского доверительного разговора, забавно воспринимаемого русским ухом, - нам понадобится человек для аналитической работы в финансовый отдел. Вы смогли бы? Впрочем, сначала вы должны справиться на этом тесте" - финн передал Валентину Ивановичу глянцевый журнал с изображением Д.И.Менделеева на обложке. Валентин Иванович раскрыл журнал, поудобнее расположился в кресле и начал листать в поисках тестового задания.
К обеду он успел переговорить с несколькими людьми по текущим делам; все эти люди сменяли друг друга в строгой очередности, отрепетированной заранее на уровне событийных совпадений, будто подчиняясь невидимому деловому конвейеру. Валентин Иванович при этом успевал лишь поднять голову, как перед ним оказывался следующий человек, улыбался ему "добрым утром", брал или отдавал бумаги, и, перекинувшись парой-тройкой фраз, исчезал по ходу дальнейшего движения и, наконец, забывался.
Добравшись вечером до дома, совершив плавный механистический путь в еще сохраняющемся рабочем конвейерном порядке, Валентин Иванович огляделся по стенам своей квартиры в поисках забытого чего-то, зашел в туалет, ванную комнату и кухню, высунулся на балкон, внимательно рассматривая кусты и деревья, не найдя ничего, вернулся назад и открыл журнал. Тест был на предпоследней странице, содержал до двадцати горизонтальных и вертикальных заданий, среди которых относящихся к сфере бухгалтерии и финансов, не было ни одного.
После ужина он вернулся к журналу, устроился поуютнее в своей кровати и начал внимательно читать вопросы. Довольно скоро он уснул или подумал, что уснул, потому что перестал воспринимать и видеть вопросы теста, а сонные веретена начали сплетать вокруг него нестандартные спирали(4), старательно увлекая Валентина Ивановича в бездну.
Когда Валентин Иванович проснулся, он совершенно не помнил, сколько времени он проспал. Он вспомнил обрывки своего сна, в котором слышал звон будильника, после чего собрался и пошел на работу, вспомнил странное ощущение вязкости, так явно отличавшееся от обычной дневной суеты, даже если принять во внимание тот факт, что после праздников и отдыха люди и все вокруг могут иметь вид довольно медленный, ни к чему не охотный и сонный. Время на работе он вспоминал с трудом. Также ему пришла мысль о том, что, возможно, это был сон в руку и, может быть, стоит ожидать каких-либо приятных сюрпризов в отношении служебной деятельности. Обрывки сновидений пересекались с мыслями, мысли копошились в надежде вырваться в настоящую реальность, чтобы составить в Валентине Ивановиче ту натуральную целостность, какая позволяла ему считаться нормальным человеком. Он собрался с силами, встал с кровати, украдкой посмотрев на зеркало - оно было все еще закрыто - и пошел в кухню выпить стаканчик воды. Продолжая приводить мысли в порядок, Валентин Иванович автоматически поставил на электроплиту чайник, достал из холодильника бутерброды со слегка заветренным сыром и поплелся в ванную умыться. Холодная вода немного взбодрила, и Валентин Иванович прошел в комнату, чтобы убрать постель. Оказавшись рядом с кроватью, он внезапно вспомнил, что перед сном держал в руках журнал, который дал ему директор; тест в этом журнале мог позволить ему подняться на новый профессиональный уровень и хоть как-то изменить рутину будней, дней на работе и вечеров после. Он порылся вокруг, но никакого журнала не обнаружил. То, что это могло оказаться тоже сном, несколько расстроило его, но с другой стороны он испытал чувство облегчения: отсутствие возможных моральных, психических и любых других усилий успокаивало и оставляло его в уже знакомой уютной атмосфере накатанной жизненной колеи.
В это же время он услышал свисток чайника, очнулся на кровати, сел, потирая обеими руками сонное лицо, потом взглянул на будильник и неожиданно для себя понял, что слышит не свист чайника, а звон будильника. Как реагировать на это, он не знал. Все эти странности казались ему уже перебором.
Он встал, посмотрел на часы. В квартире пахло свежестью весеннего утра, запах соседской краски окончательно исчез, и Валентин Иванович, потянувшись, сделал глубокий вдох, и отправился в кухню завтракать. Через двадцать минут он уже вышел из своего дома и направился на работу, довольный солнечными зайчиками от металлических уголков его портфеля и улыбающейся зеленью дикой вишни.
--
Доброе утро, - приветствовал Валентина Ивановича сосед, из квартиры которого недавно раздавался тот самый запах краски. Сосед и вся его семья были обыкновенными людьми, жили своей маленькой рабочей жизнью и в Валентине Ивановиче видели замкнутого одинокого человека, что вызывало в них некоторое сочувствие, граничащее с осторожностью.
--
Доброе, - отвечал Валентин Иванович. - ну как, закончили ремонт?
--
Как это вы знаете? - спросил, было, сосед, но тут же добавил: - Наверное, помните, как пахло, когда мы красили?
--
Да-да, вот буквально недавно перестало пахнуть. Ну, всего вам, - и пошел дальше.
Сосед пробормотал что-то на прощание, посмотрел недолго Валентину Ивановичу вслед и продолжил свой путь. Для Валентина Ивановича было приятно и радостно поговорить с человеком, - это отгораживало от утренних странностей и к тому же возвращало в ритм обычной без специй жизни, которая за последние 2-3 дня совершенно отступила от него. Ему было невдомек, что ритм жизни не спешил так просто стать для Валентина Ивановича обычным делом. В это же время его сосед шел по направлению к дому и тихонько удивлялся тому обстоятельству, что запах краски продержался в квартире Валентина Ивановича так долго, ведь занимались они семьей ремонтом квартиры уже как месяц назад(5).
В свой кабинет Валентин Иванович вошел бодро, походкой, на которую только был способен, поприветствовал дам и принялся рассматривать рабочие бумаги. Среди прочих оказался конверт, открыв который Валентин Иванович Бор увидел записку от господина Линдена, директора завода, где ему коротко сообщалось о том, что, возможно, если Валентину Ивановичу окажется интересным такое предложение, будет вакантным место в финансовом отделе, могущее стать подходящим для его персоны. К этому сообщению предлагалось, в случае согласия, заполнить анкету, прилагавшуюся к данному письму, и передать затем до такого-то мая руководителю финансового отдела. Легкий шок и трепет охватил Валентина Ивановича по прочтении этого письма. Он вспомнил обрывки случившегося с ним вчера происшествия, повторяющегося сейчас с неумолимостью ежегодного ОРЗ. События развивались словно по сценарию, описанному Эдгаром По, если принять во внимание загадочность обстоятельств, или, например, Майринком, если учесть внутреннее состояние и дальнейшее развитие этой истории. Валентин Иванович развернул анкету и начал изучать ее содержимое. Параллельно этому в уме рисовались картины своей деловой занятости, чем он никогда не старался себя слишком обременить, но стремительная карьера - как мечта, оставляющая приятные сгустки вдохновения в душе, замаячила перед чуть затуманенным взором, облачила его в дорогой костюм от Lagerfeld и поместила в кабинеты самых влиятельных лиц страны...
Минут через десять он очнулся с журналом бухгалтерской отчетности за прошлый квартал текущего года. Он принялся искать анкету, которую, вероятно, отложил, пока мечтал, но сразу на глаза она не попалась. Его отвлек от поисков телефонный звонок. Это был служащий завода из отдела маркетинговых исследований. Работа затаскивала Валентина Ивановича в свои привычные сети, он послушно погрузился в нее, оставив поиски анкеты на потом.
--
Нина, вы не могли бы мне кофе налить? - так в течение дня Валентин Иванович сквозь пелену работы и мечтаний обращался к одной из своих коллег, чем немало удивлял обеих женщин подобной просьбой. При этом он спешно добавлял: - Что-то не могу оторваться, а пить хочется.
3
По пути домой Валентин Иванович не мог не думать о случившемся, и, казалось, все вокруг напоминает ему о предстоящих переменах. Вдруг он угадывал лица, знакомые ему по рекламе и телевизионным передачам, либо на глаза попадались объявления, ставшие вдруг доступными и привлекательными, например, приглашения путешествовать, посетить райские острова и участвовать в морских круизах, от возможности которых кружило голову, и навсегда замирало сердце(6).
В течение нескольких последующих дней Валентин Иванович чувствовал прелесть солнечного света, был пару раз на встрече с господином Линденом, что случалось до этого нечасто, и разговоры с ним превращались в беседы, неожиданным образом заканчивающиеся в форме совещаний с глазу на глаз..:
ЛИНДЕН: Ну, как дела, Валентин Иванович?
БОР: Спасибо, мистер Линден, кажется, ничего плохого.
ЛИНДЕН: Хорошо, хорошо. Так, о том моем предложении... помните? Было бы интересно узнать не только ваше согласие, но и точку зрения. Как Вы находите нашу работу, и что бы Вам хотелось для лучшего качества? Вот что интересно.
БОР: Да, да... Спасибо. Меня в общем устраивает то, как идут дела. В наше сложное время у нас получается быть на плаву, а это уже не мало.
ЛИНДЕН: Мы могли бы предложить Вам поработать еще и для своего блага. Конечно, Вам придется потрудиться над собой, становиться лучше, но в Вас есть черточки, которые можно использовать для этого.
БОР: Я понимаю... Это интересно. Очень интересные перспективы. И мое будущее здесь кажется довольно привлекательным.
ЛИНДЕН: Да, пожалуй. Ваше усердие пригодится и нам и Вам. Стоит лишь немного постараться. А уж там Вы могли бы запросто управлять своими делами, получая от этого хороший ...мм... кусок. Посмотрите, как здорово чувствуют себя служащие в компании "Микотэк", выполняя государственную программу по вторсырью. Вот сейчас имеется возможность заняться...
...дальше начинался монолог о предстоящем развитии завода, поддерживаемый утвердительными репликами Валентина Ивановича и указующими предложениями директора в сторону Бора, как то: "Вам нужно позаниматься в этом", "Тут придется посмотреть себя на предмет того-то", при этом получалось все складно и вызывало желание взяться за дело тут же, либо с новой недели. Компания "Микотэк", приведенная в пример Валентину Ивановичу имела добротное здание из стекла и металла внутри Садового кольца Москвы и была одним из самых серьезных партнеров по бизнесу для их завода.
Физиологически Валентин Иванович Бор чувствовал себя великолепно, ощущая на вкус сахар жизни и соль возбуждения, отчего преисполнялся уверенностью, что в свете происходящих событий ему уготовано место в солнечном патио райских кущ, был взволнован и робок, оставляя себя плыть по течению, которое его вполне устраивало, и отдавался ветру судьбы. Такое его состояние продолжалось около недели, и, в общем, он был удовлетворен, если не считать отдельных не совсем понятных случайностей, начавшихся недавно и бывших по сей день, которые вынудили его сходить в клинику для обследования и получить от врачей подробную инструкцию по поведению и деятельности в обществе. Болезни его не беспокоили, отдышка и давление, казалось, простились с ним, наверное, став для него натуральными, естественными, но нелепые видения или ощущение сна и бодрствования в любое время суток сопровождали его с неизменной верностью. Единственное, что точно мог сказать в таких случаях Валентин Иванович, это то, что Бога и ап. Петра он пока не видел(7). Даже если бы ему и удалось их увидеть, то такое религиозное переживание могло быть ни чем иным, кроме как обычным психозом по искренним уверениям докладов Комитета по психологии и религии. Однако, состояние свое Валентин Иванович рассматривал, как нормальное, радовался всем переменам и не ожидал ничего негативного.
Время отбивало свой ритм, отмеривая Валентину Ивановичу все больше и больше счастливого провождения на этой земле, и он с изумлением обнаруживал способность испытывать и прозрение и ужас, но больше - удивление от того, что сон превращался в реальность, а реальность становилась лишь сценой и действием, которое он наблюдал, внезапно находя себя одним из главных действующих лиц. Обычным делом становились такие вещи:
Проезжающий на большой скорости автобус едва не сбивал его, как вдруг с ним оказывался какой-нибудь старик, держа его за рукав и выговаривая при этом полную ерунду, должную иметь смысл для него, но смысл этот скрывался за другими символами, либо исчезал с очередным любопытным явлением...
Так было, но по прошествии этих нескольких дней вокруг Валентина Ивановича стали происходить события, которые уже не приносили безмятежной радости и новых ощущений. Ему казалось, что в клинике ошиблись с диагнозом и наговорили совсем не то, что нужно для нормального существования, поскольку он начинал чувствовать беспокойство, дыхание его начало сбиваться, это заставляло останавливаться и озираться по сторонам, не обращает ли кто-нибудь на него слишком много внимания. Солнце и рассыпанные перед взором райские образы сменились пасмурными картинами разваливающихся хрущевок с гниющими подъездами и слепыми окнами, в которые впиваются своими обрубками высаженные рядом деревья, а предполагаемые теплые и уютные земные местечки находятся слишком далеко, недостижимо далеко.
Валентин Иванович как обычно шел на работу. Сосед, встретившись на улице, как обычно приветствовал его. Валентин Иванович вспомнил, что забыл дома зонт, он мог бы пригодиться в этот серый день, и решил вернуться домой, благо отойти успел не очень далеко. В квартире он принялся искать зонтик, который положил вчера неизвестно куда, но вдруг заметил открытое зеркало, отчего сердце его застучало более отчетливо, а дыхание стало холодным, словно кубик льда. Сам он не снимал с зеркал накинутого на них тряпья и смотрел теперь на открытое стекло по меньшей мере недоверчиво, и жилка на седеющем виске боязливо поминала смелость. В отражении зеркала больше не видно было спящего человека, похожего на Валентина Ивановича, но зато вдруг показалось, что его сосед аккуратно поправляет на столе сувенирные статуэтки, подсвечник и прочие малополезные предметы, совершенно не чувствуя никакого замешательства.
Валентину Ивановичу пришел на память эпизод из детства, когда, взяв отцовскую рабочую папку, он забрался в шкаф, как в автомобиль, и в этот момент отец вошел в комнату в поисках своей папки, он был разгневан, что не мог ее найти, и маленькому Вале стало очень страшно от того, что он стал причиной отцовской злости и приходилось сидеть тихо, чтобы себя не выдать, - как это было страшно, как в это мгновение припоминались истории школьных товарищей про черные дома и черных старух, и мурашки предательски сбегали куда-то вниз, оставляя его одного. Страх усиливался темнотой шкафа, и воображение вытягивало разум в щели, выхлестывая из головы ручейки мыслей. Сейчас Валентин Иванович осторожно вышел из квартиры, стараясь списать виденное на свое болезненное состояние.
Темная жизненная полоса медленно перечеркивала Валентина Ивановича, не оставляя ни единой надежды на попытки ощущать белый свет, легкость, которая была только что, и его нервозность сказывалась на других, с каждым днем усиливаясь воображаемыми сценами проклятий и пыток. На работе с ним начали пререкаться почти все, на что он отмалчивался или отмахивался словами о занятости и желании побыть в одиночестве. Господин Линден, как-то вызвав его и нескольких бухгалтеров, маркетологов к себе в кабинет, с серьезностью и грустью финских снежных лесов выговаривал за сложный период, случивший вдруг в связи с обнаружившимися проблемами в финансовой отчетности перед налоговыми инстанциями, и, казалось, не замечая Валентина Ивановича, упоминал о нем в таком примерно тоне:
- Бор занимался в последние дни совершенно непонятными мне делами. После разговора с ним о предполагаемом развитии, он словно растворился, исчез. Что с ним происходит, может мне кто-нибудь сказать?
Никто не спешил говорить о нем, все стояли, высоко подняв лица и разминая свои ладони. Сам же Валентин Иванович был несколько сбит с толку таким поворотом событий. Он не решился сказать о себе сам, поскольку совершенно не представлял, что происходит, и почему не обращаются с подобными вопросами напрямую к нему. Вот-вот он делал отчеты, всюду распихивая цифры, чтобы собрать из них единое целое, только что он был еще свободен и дышал, окруженный лесами, смятыми сейчас железным скрежетом и лязганьем, и в окружении сослуживцев, пихающих и протыкающих его косыми взглядами, соседей, стягивающих с него покрывала, он толкался в любимых песнях, ставших панихидами, вымирающий, он цеплялся тонкими пальцами за хоровое пение, как рыба цепляется за воздух, и плыл в ненавистном потоке толкающегося метро неизвестно куда...
- Порой возникает впечатление, что у русских людей, как у бродячих собак, неизвестно, что на уме. Может, облают, может, не заметят или начнут вилять хвостом. Но, тем не менее, нужно любить их, - добавил господин Линден.
Валентин Иванович был озадачен: его будто не было, он был не заметен и разбит(8). Одновременно с этими переживаниями душа его раздиралась от мук, приносимых видениями адских пожарищ. Компания "Микотэк", служившая образчиком благополучия в коммерческих структурах, по словам директора, рухнула, источенная открывшейся коррупцией, нещадно погребая в своих обломках мечтания о лучшей жизни множества людей и чиновников других компаний. Ему виделись развал и разруха во всем, включая собственный организм.
Валентин Иванович ушел с работы раньше обычного, сказав своим девушкам о плохом самочувствии, и Харон, вечный возничий, пусть мертвых, подхватил истощенную душу Валентина Ивановича и повез на своей лодке через проспекты и шоссе, метафизический Стикс, дабы облегчить ему путь домой(9).
Добравшись до своей квартиры, Валентин Иванович уже не обращал никакого внимания на открытые зеркала, он просто слег в свою постель и закрыл глаза, ибо ничего не мог делать, кроме того, чтобы лежать, не думая ни о чем.
4
Все прежние ночи, приносившие ему свободу, растворились сейчас во снах и днях, оставив по себе тухнущий душок разлагавшейся памяти, уже старости, сохраняющейся лишь в потомках, превратились в нечто живое, вопреки желаниям Валентина Ивановича видеть и чувствовать свои маленькие еженощные смерти, и каждый раз пытали его новыми изощренными картинами. "Я схожу с ума, - думал Валентин Иванович. - Но как странно знать это. Я осознаю все, кроме своих ночей. Врачи не говорят мне о каких бы то ни было инсультах(10) или психических отклонениях. Только как будто мне специально указывается на ужасы то ли бытия, то ли небытия" Последнее существование Валентина Ивановича обращалось в путь от лишенного взрослости просветления и аномальной вспышки вдруг болезненного сознания до блаженного предчувствия и наблюдения возможных упокоений, детскими лапками слепленных из света, до ужасающе непонятных картин сверхреальности, нечеловеческой правды окружающего мира, перешагивающей, если присмотреться, через магические числа 3, почти неделя и далее, все, скрутившееся в иконописное одиночество, хлестающее с разбором и точностью, суровостью и мягкостью христианских сказаний, когда видения образов, лиц, заблуждений и памяти не лишает ума, а лишь пытается втиснуться в него, как в маленький Алеф, а на самом деле имеет свое, отличное обозначение и ведет, не отпуская, волочит к одной известной цели. Валентин Иванович больше не спал. Ему виделись крики, обращенные к нему, ноги, пытающиеся растоптать, и огонь, пожирающий его легкие. Он начал снова задыхаться по ночам, хотя ночи перестали быть для него временем суток, а остались лишь определением некоторого участка истории.
Он ходил на работу с покорностью судьбы, не переставая ужасаться своим союзникам и отрицая насколько это было возможным игры разума, выдавая себя только за тень. Так продолжалось уже почти месяц(11). Смерть переселилась из ночи в него, жила в нем, возмещая свой долг и лакомясь доступным ей земным временем. Он перестал обращать пристальное внимание на видения в открытых зеркалах в своей квартире, не удивлялся, если замечал каких-либо людей или нечто другое, будь то квартира или рабочий кабинет, и проходил сквозь жизнь, подобно магическому фениксу, воскресая иногда своим сознанием в самые неожиданные моменты.
Долгим такое состояние Валентина Ивановича оставаться не могло, сам же он смиренно и с тревогой ждал, чем обернется весь этот кошмар, и знал, что развязка уже близка. Описание последнего месяца слепилось для Валентина Ивановича в один сумбурный ком, составленный из сухих листьев, голосов и пламени, и трудно было представить, что за тонкой стенкой его квартиры идет обычная жизнь людей, на улицах продолжается их вечное суетливое движение, где-то правительства также ведут войны и мыслят политические интриги, всего этого не было, а была лишь огромная тайна, лабиринт, в котором запутался он сам и за минуту до пробуждения чувствовал только пустоту и чуть не отсутствие дыхания, когда все могло закончиться в один миг. И в этот миг в один из дней, в эту самую минуту сквозь тьму, забродившую на нейролептиках, когда дыхания почти не стало, он почувствовал тусклый свет, и предметы в доме, и рабочий стол со статуэтками и разной малополезной ерундой, и ясность то ли во сне, то ли наяву, и Валентин Иванович встал, неожиданно ощущая обычную слабость, способность и желание заварить чай и понял, что пережил свою темную полосу, стер ее, пересекающую его как ленточка в траурной рамке, но боялся в это поверить. Он принял это за сошествие Духа Святого, смешанного с препаратами и сном, когда Тот снизошел на Валентина Ивановича около дня Троицы, как сходил когда-то на апостолов, и закрасил его сознание, освобождая от видений и привязанностей(12).
Он проснулся, он почувствовал себя снова человеком, но в какой из материй мира, этого он не мог сказать наверняка, и некоторое время, от часов до нескольких дней, пытался отыскать себя среди людей, присматриваясь к их взглядам и желая найти в них свое отражение...
Солнце щедро отдавало тепло, время продолжало свой бег, а вечность скапливала бегущие минутки, незаметно распыляя их в ничто, все вокруг обращалось к жизни, тянулось к ней, даже смерть и сон, и под это дело Валентин Иванович пытался ходить на работу, чувствовал в себе жизнь и метафорическую смерть одновременно, ему казалось, что он снова видит сны, а окружающий мир стал для него маленьким и узким, заключенным в его сознании, как в колбе.
Нельзя сказать, что случившееся не отобразилось на Валентине Ивановиче, для него все поменялось теперь, и каждую ночь он задумывал как время суток, но не чувствовал этого наверняка, а ощущал лишь, что упустил нечто важное, и оставил для себя в голове только бессмысленность и незнание того, что будет с ним в следующее мгновение, в следующий ад или рай.
--------------------------------------------
(1) Общий фон российской действительности не мог не способствовать развитию в человеке состояний, сродни желанию уйти от окружающей реальности. Взращенный на развалившемся государстве бизнес по-русски увеличивал в арифметической, будем снисходительны, прогрессии подверженность стрессовым ситуациям практически все слои постсоветского общества.
И желание "не просыпаться" имеет здесь едва ли не буквальный смысл, - как способ иметь лучшую жизнь.
(2) Под "таким" положением дел здесь нужно понимать отсутствие негативных следствий для организма (предполагать в такой ситуации наличие таковых, - например, галлюцинаций - вполне допустимо, но придавать сколько-нибудь серьезного значения не стоит; нас окружает объективная реальность, чудеса и метафизика которой являются испытанием почище мнимой действительности). Вероятная псевдогиперсомния никаким образом не тяготила, напротив - предоставляла возможность забыться. Происходящие в жизни события по прошествии нескольких часов оказываются в прошлом, помнить о них Валентин Иванович не считал нужным, так как все они были неинтересными, либо неприятными. Забытье служило средством разрушения последовательности различных воспоминаний и оставляло только перспективы будущего. Те моменты, что мы озвучиваем как "ты помнишь", иногда бывали и у Валентина Ивановича, но они представляли собой разрозненные фрагменты цепочек событий, которые ничего, кроме непонятного и странного не содержали.
(3) Как известно, сновидения приходят к нам во время так называемой фазы быстрого сна или фазы с быстрым движением глаз. И то, что мы наблюдаем во сне, многими определяется как переработка виденной давеча или когда-либо информации. Случающиеся порой причудливые картины, образованные различными отрезками вспоминаемой информации из разных времен нашей жизни, и дали название парадоксальным снам. Но парадокс состоит еще и в том, что при отсутствии ярких образов в жизни, мозгу приходится "изобретать" информацию для переработки, составлять такие комбинации из "ничего", что медикам такие сны могут показаться отклонением в физическом или психическом состоянии человека.
С другой стороны полное отсутствие парадоксального сна, как и разрушение структуры сна в целом, и вовсе означает или, по крайней мере, может привести к смерти.
У Валентина Ивановича сновидения присутствовали, но гораздо чаще он не мог бы с уверенностью сказать, что спал вообще. Воспоминание о физиологическом сне, как и другие воспоминания, у него затиралось в момент просыпания.
(4) Здесь нужно привести некоторое отвлечение. Стадия сонных веретен, являющаяся одной из начальных фаз сна, обычно представляется красивым симметричным рисунком на ЭЭГ и характеризуется умеренным засыпанием, мостиком к глубокому сну. Находясь в этой фазе, можно сказать о себе, что оказываешься на границе сна и бодрствования. То, что у Валентина Ивановича Бора сонные веретена определены, как нестандартные, служит только подтверждением необычности описания, данного выше, когда события и действия представлены в довольно сумбурном изложении. Сказать, что означает понятие "нестандартные", сейчас несколько трудно, поскольку это не только художественное изображение, но и пересказ формы веретенообразной активности, которую с одной стороны можно назвать "односторонней", с другой же - просто имеющей искривленную поверхность на графическом изображении. Если принять первое, то пока ошибочно будет думать, что Валентин Иванович вдруг подвергся расстройству сознания, инсульту, ибо такой диагноз из-за односторонности веретен здесь не совсем справедлив, а потому примем пока термин "нестандартные". Так мы лишь обозначим патогенез сознательной деятельности. Если в дальнейшем будет обнаружено избыточное количество возбуждающих нейротрансмиттеров в работе мозга, можно будет говорить и об инсультном состоянии. Хотя лучше оставить эту область для специалистов.
(5) Согласиться с тем обстоятельством, что Валентину Ивановичу стало сниться абсолютно все и описывается здесь всего лишь сон, пожалуй, тоже было бы для нас перебором. Валентин Иванович совершал действия, порой полностью осознавая их цель.
(6) Памятуя о том, что происходило с героем всего день-два назад, может показаться странным резкий поворот в удивительную до любопытства сторону жизни. Напомню, что жизнь Валентина Ивановича была зависима от количества сна. Наблюдаемые эффекты могут трактоваться и как галлюцинации, что как раз не удивительно, если положить одержимость Валентина Ивановича нарколепсией, для которой галлюцинирующие личности являются правилом. Впрочем, несправедливо было бы сейчас уличить нашего героя в серьезной болезни, поскольку видения должны были иметь неприятные формы, по крайней мере, резко-неожиданные, сродни таким, какие наблюдаются при делирии. Однако светлые образы, сопровождающие Валентина Ивановича могут сказать лишь о необычном психофизическом состоянии героя, разобраться в котором ему и самому не приходит в голову, что пока еще дает надежду на отсутствие патологических изменений в организме.
(7) Сейчас наступает довольно интересный момент в истории Валентина Ивановича, который, вероятно, будет по-новому объяснять происходящие события... Как обозначалось выше, В.И. Бор перестал чувствовать отдышку. С другой стороны, если предположить, что он продолжал дышать не иначе, как при отдышке, то при умеренной доле фантазии можно прикрутить для этого случая возможность холотропного дыхания, что в какой-то степени может доказывать необычные психосоматические состояния и изменения сознания. Также ранее принималась точка отсчета в наблюдении поведения с позиций нарколепсии, что впрочем, никаким образом не противоречит новым взглядам. Духовные переживания Валентина Ивановича и различные видения подходят под описание и нарколептика и холонавта. Но в любом случае не стоит забывать, что все это лишь очередные предположения.
(8) Такое странное на первый взгляд обстоятельство может сбить с толку кого угодно. То, что Валентин Иванович Бор стал незаметен чуть не в буквальном смысле, может означать либо его гипертрофированное воображение, способность мысленно проникать в другие сферы, что коррелирует с введенной ранее холотропной догадкой, либо действительно его физически не существовало в этот момент.
(9) Соотношение нарколептических и холотропных галлюцинаций, постоянно перемежающегося сна и образных картин рая и ада до предела может запутать ситуацию. Если проследить временную протяженность случающихся с В.И.Бором событий, то можно обнаружить любопытную деталь: на майских праздниках, аккурат после Пасхи, он начал замечать и путать сон и бодрствование; так продолжалось некоторое время, после чего была невыносимая головная боль из-за краски; затем в течение примерно недели он испытывал блаженство, и видения, сопровождавшие его, были обещанием райской жизни; сейчас же Валентин Иванович ощущает жестокий дискомфорт и то, что он видит, не приносит ему радости, скорее наоборот - страх и разочарование. Далее, Валентин Иванович, будучи мучим ужасающими образами,...
(10) Таким образом, бывшее предположение об инсультах остается не более, чем предположением.
(11) ...находится в таком состоянии уже почти месяц. Простой анализ и знакомство с христианскими верованиями дает еще один возможный исход свершающегося с Валентином Ивановичем эксидента. Описанная последовательность практически с миллиметровой точностью укладывается в путешествие души после смерти. Три дня после с. душа не отлетает, находится рядом, растерянная, ей трудно понять, что произошло, она словно во сне; последующие шесть дней ей показывают возможные бонусы в виде вечной жизни, рая и сопутствующих благ, и она воспевает хвалу ангелам, после чего остаток, равный тридцати одному дню - сорок дней после с. - она должна обязательно побывать в аду. Она смотрит на адские испытания все это время, проходя дорожками Христа, проходя Его пост и появления на земле после распятия, после чего удаляется пред очи Его [Бога] выслушать вердикт. Если здесь принять смерть Валентина Ивановича, то объяснение сформировывается, однако в это же время окончательного заключения сделать все еще невозможно.
(12) Апноэ во сне возвращается нас к предполагаемым диссомниям, что впрочем может только усилить подозрение в физическом умирании Валентина Ивановича, поскольку проблемы с дыханием нередко являются причиной смерти. Здесь же дается довольно красноречивое и распространенное описание умирания, включая привидевшийся свет, легкость в ощущениях и тому подобное. Однако, не стоит забывать о таком возможном совпадении:... последнее описывается примерно в троицын день, а насколько это может быть известным, сошествие Духа Святого и радость, получаемая от этого события, не предполагается для мертвых, скорее - для живущих на земле, а не на небе. Душа же Валентина Ивановича по прошествии сорока дней должна была оказаться уже в одном из мест пост-жизненного пребывания, что из описания совсем не следует.
Ясным остается только один вывод: неисповедимы пути для человеков, ни божественные, ни могущие случиться с нашим сознанием и внутренним миром. Посему только следующая вечность может открыть нам то, что случается с каждым.