Аннотация: Любовь как проклятие, память как наказание... Еще одна история из 13 века - в воспоминаниях ее главного участника.
Время - беспощадный судья. Оно выносит свой приговор с ужасающей неизбежностью, заставляя в старости постигать истины, о которых не имеешь понятия, когда ты молод и полон надежд, но постигая их, понимаешь, что уже слишком поздно. Отчаяние и глухая боль в том дальнем уголке сердца, где еще живы старые воспоминания - вот и все, что остается от любви и веры, от счастья и слез, от страстей и верности. Когда-то я думал, что впереди - вечность, слава, дальние странствия и подвиги. Теперь мои глаза видят хуже, а руки стали слишком слабы, чтобы держать меч, и жизнь моя близится к концу. Мои внуки подрастают, я узнаю в них себя, каким был когда-то давным-давно, но я не хотел бы, чтобы они повторили мою судьбу.
Каждый вечер я непременно молюсь перед сном и прошу у Бога милости для человека, который мертв уже почти двадцать лет. Может быть, это стало привычкой, потому что часто я произношу молитву бездумно, как бессмысленную магическую формулу. Но иногда, когда я оказываюсь в полной темноте в одиночестве, воспоминания поднимаются из глубин души, и я снова вижу его - человека, за которого я молюсь. Его лицо встает из мрака - то волевое и энергичное, то задумчивое и усталое, то гневное и отчаянное. Порой это неподвижное мертвое лицо лежащего в гробу старика... и когда я его вижу, горечь утраты сжимает сердце ледяными тисками. Я умер бы за него или убил его самого - если бы еще можно было все вернуть! Но возврата нет, он давно мертв, а моя смерть никому не нужна, я стар и немощен, и тот наивный юноша, которым я когда-то был, живет лишь в моей памяти. Бесцельно потраченные годы, сожженные надежды, загубленная душа... Впрочем, жизнь моя сложилась не так уж плохо, но я не могу забыть. Я закрываю глаза - и память снова ведет меня в тот первый вечер, когда только началась вся эта запутанная история...
...В тот вечер я лег в постель и задул свечу, но заснуть не мог. Мне вспоминался взгляд, брошенный на меня кардиналом Ченчо Савелли за ужином. Он говорил с легатом Каффа о таинстве причастия, но смотрел на меня, и в его глазах были любопытство и легкая насмешка. Я слышал каждое слово разговора: легат глухим и надменным голосом монотонно бормотал насчет ереси вальденсов, а монсеньор кардинал рассеянно кивал, буравя меня взглядом. Я знал, что не должен реагировать ни на что из происходящего, кроме того, что угрожает жизни кардинала, и сейчас мой господин был в полной безопасности, однако его пристальный взгляд странным образом беспокоил меня.
После ужина гости разошлись по своим покоям, я дождался, пока кардинал отправился в свою опочивальню. Теперь им должны были заняться слуги, их дело - помочь ему умыться, переодеться и отойти ко сну, а мое дело, пожалуй, на сегодня было окончено. Охранять духовную особу - работа не из легких, но я пока справлялся, к тому же мой господин был еще не стар и далеко не беспомощен, как большинство церковников, добившихся высокого сана. Ему больше подошла бы одежда светского властителя, чем мантия кардинала. Уверен, он и меч держать умел, только никому этого не показывал; да и зачем? Поговаривали, что он знается с сатаной, и мне думалось, что это сущая правда: у него было полно ученых книг на латыни, и далеко не все они написаны апостолами и отцами церкви. Еще у него были разные диковинные вещи: черепа, толстые свечи из черного воска, странные запаянные сосуды из венецианского стекла и кристаллы, похожие на глыбы зеленого льда.
Я слишком мало знал о кардинале Савелли, только то, что говорили о нем слуги и другие охранники. Мне повезло, что в двадцать лет я оказался в его личной гвардии, благодаря протекции моей тетки - любовницы управляющего. Судьба юного сироты тронула сердце не только добряка управляющего, но даже кардинала. Хорошо помню тот день, когда меня впервые представили монсеньору кардиналу. Оказавшись в его роскошном палаццо, я оробел, а встретившись с самим монсеньором Савелли, прямо-таки лишился дара речи. Я ожидал увидеть дряхлого старикашку в рясе, но статный человек, смотревший на меня внимательными черными глазами, оказался вполне крепким мужчиной лет сорока пяти с гладко выбритым лицом, правильные черты которого хранили мудрость и спокойствие. Смущение мое достигло предела, когда кардинал приказал мне подойти, потом спросил, умею ли я обращаться с оружием, и на мой утвердительный кивок попросил выбрать из стойки двуручный меч и показать пару движений. Я выполнил его просьбу, и он удовлетворенно кивнул: "Ты мне подходишь. Я беру тебя на службу, буду кормить и одевать, а также платить неплохое жалованье". Так я стал личным охранником монсеньора, одним из многочисленной кардинальской свиты.
Кардинал Савелли не был жестоким человеком, как большинство знатных властителей, но у него имелись свои тайны, в которые я не был посвящен. Мне всегда хотелось знать, чем священники отличаются от обычных людей, кроме молитв и одежды. Мое воображение будоражила возможность их общения с Богом, полученная в обмен на обет безбрачия. Я не верил в безбрачие и втайне надеялся застать монсеньора с любовницей, тем более что при его внешности и манерах он, несомненно, должен был иметь успех у женщин.
Я стал шпионить за кардиналом, даже когда я не был ему нужен, и однажды он поймал меня подслушивающим у дверей своей спальни. Ровным голосом он сказал, что вторая попытка проникнуть в его личную жизнь будет стоить мне либо места, либо жизни - в зависимости от того, насколько серьезной он сочтет мою вину. С тех пор мой интерес к его тайнам значительно поугас, но в моих глазах уважение к нему возросло: он говорил со мной так, что я понял - угрозы не были пустыми. Он внушал страх и почтение, и я видел, как прочие люди боятся его. А я научился держать язык за зубами и не проявлять лишнего любопытства - и вскоре завоевал его доверие.
По его просьбе я вот уже неделю спал в небольшой комнате, смежной с его спальней, всегда держа под рукой оружие. Поначалу я думал, что в этом есть необходимость именно сейчас в связи с приездом множества высокородных гостей, среди которых наверняка нашлись бы недоброжелатели, осмелившиеся покуситься на жизнь второго после Папы церковного сановника Рима. Но постепенно мне стало ясно, что мое присутствие рядом с монсеньором Савелли просто успокаивало его. Что ж, решил я, не так уж плохо, что он доверяет мне до такой степени...
Я лежал с закрытыми глазами, когда услышал тихий скрип открываемой двери в спальню кардинала. Приподнявшись на локте, я стал всматриваться в полумрак. В сером прямоугольнике дверного проема возникла черная фигура мужчины.
- Джованни, - негромко позвал кардинал, ступив в мою комнату. - Ты не спишь?
- Нет, монсеньор, - отозвался я.
Он подошел ближе и сел на край моей кровати. Я непонимающе смотрел на него, гадая, что ему понадобилось от меня в этот поздний час. На нем была лишь длинная ночная рубашка из тонкого льна, белевшая во мраке.
- Джованни, дитя мое...
Он замолчал ненадолго. Я невольно улыбнулся, понимая, что в темноте он не сможет увидеть моей улыбки: я уже не дитя, и меня давно никто так не называл. Тем более странно было услышать это от моего господина, обычно обращавшегося ко мне коротко и сурово.
- Что вам угодно, монсеньор?
Он наклонился ближе ко мне, вглядываясь в мое лицо, и слегка толкнул, заставив упасть на постель. Меня охватила дрожь. Я попытался снова привстать, но он с силой схватил меня за запястья и удержал на месте, одновременно навалившись мне на грудь. Внезапно испугавшись, я хотел оттолкнуть его, но его руки оказались сильнее, чем я предполагал. Прижав меня к постели, кардинал неотрывно смотрел на меня. Его глаза блестели во тьме. Я напрягся. Не говоря ни слова, он вдруг лег на меня сверху, тесно прижимаясь к моему паху своим, и ощутив твердую выпуклость между его ног, я стал догадываться, чего именно он хотел от меня. В смущении и страхе я забился в его руках, но он все еще крепко сжимал мои запястья, не давая вырваться. Его лицо, скрытое тенями, было совсем рядом.
- Нет... - пролепетал я севшим голосом, и он, коротко выдохнув, словно беззвучно засмеявшись, втолкнул свое колено между моих бедер, заставляя меня раздвинуть ноги, и, прижимаясь еще теснее, стал размеренно тереться о мои чресла низом своего живота. Его дыхание сбилось, став быстрым и глубоким. Я ощущал его через одежду, и его ритмичные движения разбудили во мне смесь чувств, первыми из которых были отвращение, жгучий стыд и испуг. Я рванулся в последний раз, но с тем же успехом я мог бы пытаться вырваться из железных кандалов. Тяжесть его сильного тела вскоре заставила меня оставить жалкие попытки к сопротивлению. Бог должен простить мне этот невольный грех, обреченно подумал я, ведь все это происходит помимо моей воли, я просто жертва похоти моего господина и ничего не могу поделать. Я расслабился и почти тут же с удивлением обнаружил, что кроме всего прочего испытываю и еще одно чувство. Стоило мне осознать это, как мое тело отозвалось резким, почти болезненным желанием, член отвердел, упираясь в пах кардинала. Почти бессознательно я застонал, откинув голову, мои стиснутые руки ослабли, - и вот уже я двигался вместе с ним, едва ли сознавая, что делаю. Мы оба молчали, сосредоточенно сопя, чувствуя напряжение друг друга и все ускоряя бешеный ритм движений. Никогда прежде я не испытывал ничего подобного, и в тот момент это казалось почти невозможным... Но мой господин был здесь, его руки стискивали мои запястья, и он доводил меня до неизбежного конца, нимало не заботясь о том, возможно это для меня или нет. Еще немного - и мое тело буквально взорвалось судорогой наслаждения. Кардинал кончил следом за мной, прикусив губы, чтобы сдержать яростный стон, и закрыв глаза. Его пальцы наконец выпустили меня. Тяжело дыша, он поднялся, глядя сверху вниз на мое подрагивающее тело, потом повернулся и пошел в свою спальню, так и не сказав ни единого слова.
Свернувшись калачиком на постели, я смотрел ему вслед, проклиная себя и его. Что на меня нашло? Как могло случиться, что я не только испытал желание, но и удовлетворил его? Этого просто не могло быть, это просто сон... Чего бы я ни отдал, чтобы поскорее изгладить из памяти гадкий кошмар. Странное дело, в тот момент, когда кардинал лежал на мне сверху, это вовсе не казалось кошмаром, разве что поначалу... Я сжал кулаки, поклявшись себе, что нипочем не останусь на службе у этого чудовища. Утром я потребую выплатить мне жалованье, и ноги моей больше не будет в его дворце...
Наутро я обнаружил себя скорчившимся на разбросанных простынях, резко пахнущих моим собственным семенем. Солнце еще не поднялось над горизонтом, лишь край неба окрасился алым и розовым. Прекрасно, значит, все еще спят, даже большинство прислуги, так что мое состояние не станет предметом широкого обсуждения. Поднявшись с постели, я отыскал чистую одежду, с отвращением скомкал и швырнул в угол ворох простыней и белья и тщательно вымылся в тазу, несмотря на то, что вода, принесенная еще накануне, была совершенно холодной.
Я твердо решил, что как только останусь с кардиналом наедине, тут же выскажу ему все, что о нем думаю, и уйду, пусть даже не получу за службу ни гроша. К тому моменту, когда монсеньор Савелли вышел из своей спальни, я уже стоял у дверей, стараясь сохранять невозмутимый вид: говорить с ним в присутствии слуг было невозможно, так что надо было лишь оставаться рядом с ним, выжидая удобного момента.
Момент все не представлялся. Как назло, после завтрака кардинал решил отправиться в папскую библиотеку, даже не взглянув в мою сторону, когда я спросил, не нужно ли мне сопровождать его.
- Со мной поедет Риккардо, - ровным голосом сообщил он одному из сопровождающих его слуг. - Позови его, пускай прихватит с собой мой письменный прибор и не берет слишком много оружия. Сомневаюсь, что в Латеранском дворце мне будет грозить опасность.
Он прошел мимо меня так, словно я был невидимкой.
- Да, вот еще что. - Кардинал обернулся, его взгляд скользнул поверх моей головы. - Я вернусь вечером... а может быть, только завтра днем. Его святейшество собирался обсудить со мной кое-какие дела.
Я подался вперед, но он отвернулся и быстро зашагал прочь, оставив меня задыхаться от бессильной ярости. Довольно скоро я осознал, что стою как дурак посреди столовой, мешая прислуге убирать со стола, и, едва сдерживая злость, направился в свою комнату. Из окна я видел, как кардинал Савелли садится в седло, а силач Риккардо поддерживает ему стремя. Впрочем, он мог бы этого и не делать: монсеньор был превосходным наездником, может быть даже получше самого Риккардо. Надо признаться, я невольно залюбовался его свободной посадкой в седле и гордым разворотом плеч. Внезапное напряжение внизу живота заставило меня резко отвернуться от окна и вновь рассердиться на себя. Я слышал, что порой мужчины используют молодых мальчиков и юношей как женщин, но со мной это не пройдет. Пусть монсеньор Савелли поищет себе другую шлюху! Злость заглушила желание, но не убила его окончательно. Что ж, я докажу, что я нормальный парень и не испытываю к своему хозяину ничего, кроме презрения.
Выйдя из комнаты, я пошел длинным коридором, заглядывая по пути во все двери в надежде встретить одну из служанок, которая нравилась мне больше остальных. Ее звали Франческа, и она была еще совсем ребенком, не старше шестнадцати лет. Ее обязанностью было приносить в комнаты свежие цветы и устилать пол травами и камышом. Прислуга так и прозвала ее - Фиорина, "цветочек". Всегда веселая и оживленная, она казалась маленьким ангелочком, порхающим по мрачным дворцовым покоям, в своем простеньком платьице прекраснее вычурной золоченой резьбы и роскошных вышитых гобеленов. Прислушавшись, я различил юный голосок, поющий немудрящую песенку о птичке и кошке, мечтающей заполучить птичку на обед. Так беззаботно петь могла только Франческа. Я направился на звуки песенки и вскоре действительно обнаружил в одной из комнат Франческу, с большой корзиной полевых цветов в руках.
- Джованни! - радостно воскликнула она, завидев меня в дверях. - Ты сегодня не при монсеньоре кардинале?
- Сегодня у меня выходной, - кивнул я, подходя к ней. - Монсеньор кардинал отправился в гости к его святейшеству папе и, кажется, не нуждается в моих услугах.
- Почему у тебя такой ехидный голос? - нахмурилась она, тряхнув темными кудряшками. - Разве тебе не нравится служба при дворе? Монсеньор заставлял тебя слишком много работать в последнее время, это правда, но он хороший человек и знает, что тебе надо отдохнуть.
Внутренне усмехнувшись, я едва удержался от замечания, как "хороший человек" удовлетворяет свою похоть по ночам и как именно "работать" приходится его охранникам. Взяв у Франчески корзину, я поставил ее на пол и посмотрел в карие влажные глаза девушки.
- У нас полно времени до вечера. Хочешь, я помогу тебе разнести цветы, а потом мы могли бы просто погулять в саду.
- Это было бы замечательно! Помнишь, ты обещал смастерить мне дудочку из тростника?
Я рассмеялся.
- Я помню свое обещание и сдержу его, если ты согласишься заплатить.
- Какой ты жадный! У меня совсем нет денег, так что придется тебе какое-то время подождать.
- Я не хочу денег, мне хватило бы твоего поцелуя.
- Какой ты смешной! - засмеялась Франческа. - Хорошо, если ты так хочешь... Но сперва ты должен будешь отдать мне дудочку!
Я кивнул и попытался обнять ее за талию, но она ловко увернулась, подхватила свою корзину и закружилась по комнате. Пристроив в стоящей на столе вазе букет маргариток, она кокетливо посмотрела на меня через плечо и шаловливо поманила за собой.
- Франческа, погоди! - Я догнал ее, отобрал корзину и пошел позади, как слуга.
Мы быстро обошли все покои, заменив увядшие цветы на свежие, и скоро наша корзина опустела. Франческа, сияя, посмотрела на меня.
- Даже не верится, сегодня моя работа закончилась так скоро! Тебе следовало бы не охранять монсеньора, а разносить по дворцу цветы. - Она засмеялась, но заметив мой хмурый вид, покачала головой. - Оружие портит твой характер, Джованни. Я просто пошутила. Идем в сад, ты обещал погулять со мной.
Прихватив с кухни хлеба, сыра и холодного мяса, мы с Франческой направились в дворцовый сад. Время до вечера пролетело незаметно: Франческа плела венки из цветов, потом я мастерил для нее камышовую флейту, а она сидела рядышком, болтая почти без умолку. Когда я закончил работу и коротко посвистел в дудочку, она радостно захлопала в ладоши, как ребенок.
- Какая прелесть! Всегда мечтала иметь такую. Какой ты ловкий, Джованни!
- Теперь ты сможешь всех свести с ума свистом, - рассмеялся я, протягивая ей флейту. - Боюсь только, что монсеньор кардинал не очень-то любит такую музыку, но он скоро привыкнет.
Франческа звонко рассмеялась и чмокнула меня в щеку.
- А вот и твоя плата!
Я обнял ее и притянул к себе.
- Ну уж нет. Я столько трудился не для того, чтобы получить так мало!
Она, оробев, вопросительно посмотрела мне в глаза.
- Не понимаю. Чего же тебе еще?
- Я сам тебе покажу.
Наклонившись, я прижался губами к ее пухлым губкам и попытался поцеловать по-настоящему, но она сердито оттолкнула меня обеими руками.
- Хватит! Ты с ума сошел?! Что это такое, во имя Мадонны?
- Франческа... Прости, я не хотел тебя обидеть. Если ты позволишь, я сделаю так, что и тебе будет приятно, только доверься мне.
- Нет!
- Но я ведь так и не получил свою плату.
- Если ты непременно должен совать свой язык мне в рот, то забирай свою дудочку и уходи. - Она съежилась, обхватив руками колени, и отвернулась от меня.
- Ну ладно, - примирительно сказал я. - Между прочим, всем женщинам очень нравится целоваться.
- Неужели? - недоверчиво хмыкнула Франческа, глядя на меня исподлобья.
- Может быть, попробуем еще раз?
Она передернула плечами, повернулась ко мне и зажмурилась. Я обнял ее как можно нежнее, слегка коснулся губами ее приоткрытых губ и так замер, согревая ее своим теплом. Она понемногу расслабилась, послушно ожидая продолжения, и тогда я осторожно проник языком между ее губ. Через мгновение она прижалась ко мне, отвечая на поцелуй. Я чувствовал через ткань платья ее маленькие груди, и это пробудило во мне настоящую бурю желаний. Почти не сознавая, что делаю, я стал прижимать девушку к себе, одновременно нетерпеливо пытаясь залезть ей под юбку. Мои пальцы уже коснулись ее обнаженной ножки... как вдруг резкая боль привела меня в чувство. Схватившись за щеку, я в недоумении посмотрел на Франческу, которая, вскочив на ноги, возмущенно поправляла платье.
- Ах ты негодяй! - гневно воскликнула она, сверкая глазами. - Я никому не позволяю трогать меня так! Не думай, что мое доверие к тебе безгранично. Убирайся от меня, я не хочу больше тебя видеть!
- Франческа, послушай...
- Прекрати! - Она повернулась и поспешила прочь, а когда я попытался догнать и остановить ее, вырвалась из моих рук и побежала еще быстрее. - Не вздумай идти за мной, иначе пожалеешь!
Я смотрел ей вслед, думая, что бы она могла мне сделать. Пожаловаться на меня кардиналу, чтобы он выгнал меня? Это был бы действительно лучший способ решить мою проблему, подумал я почти весело. Я с легкостью мог бы догнать Франческу и получить от нее абсолютно все, что хотел, и тогда ворота дворца навсегда бы для меня закрылись. Жаль, она успела убежать далеко, да и вряд ли я решился бы пойти на такую подлость по отношению к ней. Она действительно была невинной малышкой... А между тем я все еще испытывал определенные неудобства, и проблема требовала к себе внимания. Оглядевшись и удостоверившись, что поблизости никого нет, я быстро сдернул штаны и несколькими движениями руки достиг желанного облегчения.
Надо же, Франческа оказалась упрямой девчонкой, да и я тоже хорош, если думал, что смогу переспать с ней за камышовую дудочку. Лицо до сих пор горело от ее пощечины, постоянно напоминая мне о собственной глупости. День для меня выдался просто ужасный; вечером, закрывшись в своей комнате, я чинил сбрую и с мрачным упорством точил кинжалы - до тех пор, пока лезвие совершенно не истончилось. Плеснув на лицо теплой воды из кувшина, я раньше обыкновенного лег спать, даже не спустившись в кухню, чтобы поужинать.
Следующий день, можно сказать, по-настоящему начался для меня с приезда монсеньора Савелли. Почти до обеда я без дела слонялся по комнатам, делая вид, что проверяю, все ли в порядке, а на самом деле надеясь случайно столкнуться с Франческой. Один раз мне показалось, что в конце коридора мелькнула знакомая кудрявая головка, но, поспешив следом, я понял, что если Франческа и была там, то я ее уже не догоню. Время тянулось медленно, пока звон подков по мощеному двору не заставил меня выглянуть в окно. Кардинал уже спешился, бросил подбежавшему конюшему поводья и направился к входу во дворец. Риккардо, отряхивая с плаща пыль и путаясь в ножнах меча, едва поспевал за его размашистым шагом.
Я вышел в холл, стараясь держаться с достоинством и в то же время так, чтобы привлечь к себе внимание монсеньора. Кардинал шел прямо, не глядя ни на кого, его лицо казалось напряженным и встревоженным. Казалось, он едва сдерживает потрясение, а может быть, и ярость. Я решил, что благоразумнее будет не тревожить его прямо сейчас, не зная точно, в каком он настроении.
Поговорить с кардиналом не удалось ни в этот день, ни на следующий. Он не обращал на меня совершенно никакого внимания, разве что коротко распоряжался, чтобы я был рядом, подал ему что-нибудь или ушел. Он надолго заперся в своем кабинете, попросив никого не пускать к нему, и до самой ночи писал, а утром велел слугам отнести письма: два в Латеранский дворец, еще одно - на постоялый двор в торговом квартале, а последнее отправил с гонцом в Венецию.
Прошло еще несколько дней, в течение которых монсеньор Савелли вел себя как обычно: выезжал в город по делам, наносил визиты священникам и римским аристократам, читал или смешивал порошки у себя в рабочем кабинете, молился и подавал милостыню. Я все никак не мог завести с ним разговор, а через какое-то время мне стало казаться, что то ночное происшествие действительно было только сном. Теперь, когда прошло столько времени, было уже трудно решиться высказать монсеньору кардиналу свое недовольство его распутством. Дни летели, и ничего подобного больше не происходило. Мало-помалу я стал успокаиваться в отношении кардинала; держался он со мной ровно, даже никогда не смотрел на меня пристально. Спал я спокойно, несмотря на то, что он настаивал, чтобы я ночевал в той самой комнате, смежной с его спальней. Первое время я с тревогой ждал его появления, держа на всякий случай наготове кинжал, чтобы защищать свою честь, но он ни разу не переступил порог моей комнаты, и я успокоился.
К тому же кардинал платил мне неплохое жалованье, которое, собственно, и удерживало меня в его дворце. Постепенно я утвердился в мысли, что мне суждено служить монсеньору Савелли долго и преданно. Меня печалила моя опала у Франчески, и я начал приглядываться к другим служанкам, однако не мог выбрать среди них достойную заменить для меня мою маленькую Фиорину. Для большинства из них я был чересчур молод, и они лишь посмеивались надо мной. Впрочем, надежды когда-нибудь вернуть милость Франчески я не терял, думая, что очень скоро накоплю достаточно денег, чтобы не только ухаживать за ней, но и взять ее в жены.
Как-то я проснулся среди ночи от странного сна. Во сне ко мне явился монсеньор Савелли, он сел на мою постель. Его глаза были темны, как бездна преисподней, и в них не было ничего, кроме мрака. Не говоря ни слова, он протянул ко мне руки, и я стал целовать его - глубоко, взасос, с дикой, первобытной страстью, а потом он ласкал меня - его руки гладили мое тело, спускаясь все ниже... Я излился, корчась в его объятиях, - и проснулся в жарком поту, задыхаясь. В моей душе царило совершенное смятение. Я увидел, что снова испачкал постель, и опять в этом был виноват тот же самый человек. Сон казался настолько реальным, что я был удивлен пробуждением; мне казалось, что все произошло на самом деле. Вскочив с кровати, я быстро прокрался к двери в спальню кардинала и прислушался: все было тихо, до меня не доносилось ни звука. Стараясь не шуметь, я осторожно приоткрыл дверь и с любопытством заглянул внутрь.
Монсеньор спал на огромной кровати под пологом, я видел его лицо в падающем в окно лунном свете - безмятежное и спокойное, оно казалось сейчас гладким, как у юноши. Похоже, он действительно крепко спал, одна рука его лежала на груди, другая покоилась под головой. Я улыбнулся, с облегчением переведя дух. Впрочем, следовало бы убедиться, что он не притворяется спящим. Подойдя ближе, я некоторое время изучал его лицо и вслушивался в мерное глубокое дыхание, пока окончательно не успокоился. Тихонько выйдя из кардинальской спальни, я вернулся в свою комнату и вскоре смог снова уснуть, на этот раз до самого утра.
С этого времени я стал порой ловить себя на том, что стремлюсь привлечь к себе внимание монсеньора: спешил подержать ему стремя во время поездок верхом, старался оказаться первым в карауле, неожиданно для себя самого прогуливался у его кабинета, когда была не моя смена. У кардинала Савелли было два личных телохранителя - Риккардо и я, но я считал себя проворнее и сообразительнее Риккардо, недоумевая, как вообще такого тупицу могли взять на службу к знатному вельможе. Не то чтобы я хотел остаться единственным телохранителем... но твердо намеревался доказать монсеньору, что моя молодость и энергичность - вполне достойная замена недюжинной силе, которой отличался Риккардо.
Кардинал между тем был всецело поглощен политикой. Я для него был почти вещью, он обращал на меня не больше внимания, чем на прочих слуг. Из Константинополя, где французские рыцари уже без малого год воевали с греками, шли послания, часть из которых монсеньор отвозил папе, а часть оставлял у себя, перечитывая по нескольку раз. Часто он писал, закрывшись в своем кабинете, или принимал гостей - священников, рыцарей, купцов из Венеции, моряков и монахов, легатов и лавочников, воинов и астрологов. Я видел, как он уставал. Как-то раз он сказал прибывшему из Франции графу де Монфору, что хотел бы уехать хоть ненадолго в Неаполь, но не может позволить себе безделья даже на один день.
Однажды вечером я караулил возле кабинета кардинала, не позволяя никому беспокоить его, хотя слуга уже дважды докладывал, что в приемной ждет курьер с письмом из Венеции. Время тянулось медленно, свечи на столе почти догорели, и я понял, что уже перевалило за полночь. Кардинал все еще не выходил, и это меня беспокоило. Велев слуге устроить венецианца на ночлег, я постучал в дверь кабинета монсеньора Савелли, но ответа не получил. Помедлив несколько мгновений, я толкнул дверь и вошел.
Монсеньор спал, уронив голову на скрещенные на столе руки. Подойдя к нему, я осторожно сложил разбросанные в беспорядке свитки пергамента, закрыл чернильницу и убрал перья, потом пальцами начал одну за другой гасить свечи. Кардинал пошевелился и поднял голову, приоткрыл глаза и посмотрел прямо на меня. Моя рука замерла над огоньком последней свечи.
- Джованни? - проговорил кардинал, словно не узнавая.
- Вы заснули, монсеньор.
- Кто тебе дал право входить в мой кабинет, Джованни?
Я озадаченно смотрел на него и не отвечал.
- Ты знаешь, что я не люблю, когда кто-то входит в мой кабинет, не так ли?
- Да, монсеньор, - выдавил я.
- Но ты не только вошел, но и трогал бумаги на моем столе. - Его голос был спокоен, и я не мог понять, разозлился он или нет. - Подойди сюда.
Я подошел, выжидающе глядя на него. Он пристально смотрел мне в глаза, как будто задумавшись, затем взял со стола тонкий хлыст, которым обычно наказывал расшалившихся охотничьих собак, и стал вертеть его в руках.
- Почему ты решился потревожить меня, Джованни? - мягко спросил он, изучая мое лицо. - Я хотел бы, чтобы ты никогда больше не заходил сюда без приглашения. Ты меня понимаешь?
- Да, монсеньор, - пролепетал я едва слышно.
Он коротко размахнулся и с силой ударил меня хлыстом. Резкая боль обожгла спину, на глазах выступили слезы; я невольно попятился.
- Ты понимаешь меня, Джованни? - ледяным тоном спросил он, снова занося хлыст.
- Монсеньор, я...
Новый удар рассек мне кожу на плече. Неловко повернувшись, я налетел на стол и покачнулся.
- Склони голову и обопрись руками о стол, - проговорил кардинал, по-прежнему не повышая голоса.
Я замялся на мгновение, и хлыст вновь прошелся по моей спине. Почувствовав, как рубашка намокает от крови, я прикусил губы и выполнил приказ кардинала. Он поднялся из-за стола и принялся молча расхаживать по кабинету, а затем остановился у меня за спиной.
- Ты должен научиться проявлять уважение, - сказал он. - Я хочу, чтобы человек, охраняющий меня, соблюдал определенные правила и никогда не проявлял нетерпения. - Он подошел ко мне вплотную, положил руку на мое плечо и прошептал, касаясь губами моего уха. - Ты будешь приходить и уходить, только когда я прикажу, Джованни.
Я замер. Его прикосновение заставило меня содрогнуться, вцепившись руками в край стола.
- Монсеньор...
Он отступил на шаг, хлыст снова просвистел позади меня и обрушился на мою спину, на этот раз удар был сильнее предыдущих, и я тихо вскрикнул, запрокинув голову.
- Я думаю, на сегодня достаточно, - спокойно сказал кардинал Савелли. - Надеюсь, ты усвоил урок, и больше такое не повторится.
Я повернулся к нему, охваченный противоречивыми чувствами, не в силах произнести ни слова. Он окинул меня еще одним странным взглядом, глаза его казались совершенно черными и огромными на бледном лице - как тогда, во сне.
- Ступай, Джованни, - проговорил он почти ласково. - Тебе нужно вымыться, переодеться и немного перекусить. А потом ложись спать, уже поздно. Завтра ты не понадобишься мне, я поеду в Веллетри вместе с Риккардо, так что можешь как следует отдохнуть. Спокойной ночи.
Я неловко поклонился и попятился к двери. Уже в коридоре я в ужасе понял, что мой вставший член готов буквально разорвать ткань штанов; возможно, именно поэтому кардинал так странно меня разглядывал. Спину и плечо жгло огнем, а я вспоминал каждый удар, прикосновение его пальцев к моему плечу и голос, шепчущий в мое ухо: "Ты будешь приходить и уходить, когда я прикажу..." Прикажи мне, подумал я, о да, только прикажи... Тяжело опершись о стену, я запустил руку в штаны, и через мгновение все было кончено. Содрогаясь, я заставил себя выпрямиться и успокоить дыхание и нетвердым шагом побрел в свою комнату.
Осторожно ощупав вспухшие полосы на спине, я смыл выступившую кровь и с сожалением выбросил испорченную рубашку. Мне хотелось поскорее забыть о том, что произошло, но в терзавшей меня боли была своя сладость. Случившееся было для меня унизительно, и одновременно я жаждал повторения этого наказания, но при этом хотел бы иметь возможность отомстить. Упав ничком на постель, я поморщился от боли, закрыл глаза и представил себе, как снова стою у стола, и кардинал снова бьет меня хлыстом для собак, а потом я оборачиваюсь, отталкиваю его, грубо прижимаю к стене всем телом и...
Меня затрясло, стало трудно дышать; я понял, что если немедленно не прекращу думать об этом, то дойду до совершенного изнеможения. Ненавидя себя самого, я попытался успокоиться, но лицо кардинала Савелли никак не шло у меня из головы. Пытаясь разобраться в обуревавших меня чувствах, я понял лишь, что само присутствие рядом с кардиналом лишает меня самообладания, и что больше всего на свете я жажду всегда быть рядом с ним.
Прошло два долгих дня, в течение которых я безуспешно пытался добиться внимания монсеньора, но его обращение ко мне оставалось неизменно ровным: порой он просил меня принести книгу из библиотеки, или побыть в гостиной, держа руки на рукояти меча, пока он беседовал с французскими рыцарями, или присмотреть за тем, как конюший седлает его вороного для прогулки. Мне было все равно, какие задания я должен исполнять, лишь бы иметь возможность находиться подле него хотя бы некоторое время.
Вечером второго дня, ужиная на кухне вместе с прислугой, я заметил вошедшую Франческу. Надо заметить, ее равнодушие и обида охладили мои прежние чувства к ней, но при виде ее приветливой улыбки сердце мое сладко заныло. Она была чудесно хороша: ясные большие глаза блестели, из-под белого чепчика выбились непослушные кудряшки, на румяных круглых щечках играли мягкие ямочки. Она уселась за стол рядом со мной и кокетливо посмотрела на меня, сложив руки перед собой, как послушный ребенок. Я сдержанно приветствовал ее и поспешил вернуться к еде.
- Джованни, ты сердишься на меня? - удивленно спросила она, приподняв брови.
- На тебя невозможно сердиться, - улыбнулся я, осторожно подбирая слова. - Я понял, что вел себя недостойно по отношению к тебе, и прошу простить меня.
- Ты давно прощен. - Она быстро пожала плечами. - Думаю, я сама дала тебе повод. Знаешь, твоя дудочка просто великолепна, я учусь играть на ней, но получается пока не слишком хорошо. Я обязательно тебе поиграю, если ты захочешь.
Я поймал ее руку и притянул к губам.
- Ты маленькая искусительница, Франческа. Стоит мне остаться с тобой наедине, и я начинаю совершать глупости, в которых потом раскаиваюсь. Телохранителю монсеньора кардинала не положено терять голову от женской красоты, иначе его выгонят со службы.
- Вот еще! Ты самый доверенный охранник монсеньора, твоей службой он очень доволен. Риккардо тебе завидует, он считает, что вскоре ты займешь высокий пост при дворе.
- Больше слушай Риккардо, - проворчал я, пытаясь скрыть самодовольство. - Может быть, он прочит меня в командиры личной гвардии монсеньора? С какой такой радости? Титула у меня нет, да и служу я здесь всего ничего.
- Это все пустяки, - знающим тоном заявила Франческа. - Все видят, что монсеньор тебе доверяет.
Сидевшие за столом согласно закивали, а повариха, придвинув Франческе тарелку с копченым мясом, добавила:
- Ясно как день, что у Риккардо только и есть, что стать да сила, а у тебя, паренек, и голова на плечах имеется. Франческа, не прозевай такого завидного жениха!
- А я чем хуже? - громогласно поинтересовался виночерпий Морицио, хмуря густые брови. - Я тоже в своем роде незаменим для хозяина! Я не так силен, как Риккардо, и не так молод, как Джованни, но вполне хорош собой и опытен в делах сердечных. - Он весело подмигнул. - Франческа, приглядись ко мне получше.
Мужчины стали наперебой хвалиться, а женщины при представлении каждого нового кандидата в женихи Франчески разражались дружным смехом. Я смеялся вместе со всеми, пока не закончился ужин и слуги не стали понемногу расходиться спать. Повариха чистила котел, ее помощники мыли посуду и скоблили деревянную столешницу, и я обнаружил, что остался на кухне едва ли не последним. Франческа, выпорхнув из-за стола, потянула меня за собой:
- Проводи меня, Джованни.
Я улыбнулся и позволил ей увести себя. Мы шли по коридору, освещенному редкими факелами, к комнатам прислуги. Франческа жила вместе с другими девушками в восточном флигеле дворца, представлявшем собой низкое длинное здание с камышовой крышей, комнаты в котором были тесноватыми, но чистыми и хорошо освещенными благодаря большим окнам, закрывавшимся на ночь ставнями. Дойдя до одной из дверей, располагавшихся по правую сторону коридора, Франческа с улыбкой повернулась ко мне.
- Я живу здесь. Видишь, шалун Джино нарисовал возле двери цветочек? Я на него не сержусь, мне даже нравится... Не хочешь зайти посмотреть, как я живу? - спросила она быстро. Я растерянно кивнул и сам не понял, как очутился в ее комнате.
Охапки свежей травы на полу наполняли маленькую комнату, похожую на келью, густым острым ароматом, на столе в кувшине стоял букет диких роз, рядом лежали вышитые полотенца и сундучок с рукоделием. Заметил я и подаренную мной дудочку, находившуюся тут же. Франческа проследила мой взгляд и рассмеялась.
- Да, твоя дудочка. Я часто на ней упражняюсь, и старая зануда Кларисса сказала, что когда-нибудь засунет мне эту дудочку в... в общем, неважно. Я не собираюсь пересказывать все, что она говорит. Вот послушай...
Я удержал ее руку, потянувшуюся за флейтой, и покачал головой.
- Уже поздно, я думаю, что Кларисса спит или собирается спать, и если ты все-таки решишься поиграть сейчас, она исполнит свои угрозы. Поиграй мне завтра, хорошо?
- Как хочешь. - Она пожала плечами, и я заметил, что она немного обижена. Подойдя к ней вплотную, я осторожно обнял ее.
- Не сердись, - сказал я как можно мягче. - Завтра мы обязательно поиграем на ней, может быть, я даже поучу тебя. А сейчас я должен идти, может быть, я еще нужен монсеньору кардиналу.
- Не представляю, зачем ты ему можешь понадобиться в такой час. Но раз уж ты ему служишь, так верно, знаешь его привычки лучше меня. Ступай поскорее, чтобы он не рассердился.
- Он никогда не сердится, - сказал я, повернулся и направился к двери. Франческа удержала меня за руку.
- Постой. - Она немного помолчала в нерешительности. - Я... собиралась попросить тебя... Нет, это уже не важно. Иди.
- О чем ты хотела попросить?
Она покачала головой, нахмурилась, потом улыбнулась.
- Да ладно, думаю, тебе не покажется это недостойным.
- Что именно?
- Поцелуй меня. Как тогда, в саду, по-настоящему.
Она серьезно смотрела на меня снизу вверх. Я молча кивнул, взял ее за подбородок и приблизил губы к ее запрокинутому вверх лицу. Она закрыла глаза, приоткрыла губы, и я поцеловал ее. На этот раз она не сопротивлялась, напротив, подавшись мне навстречу, приникла ко мне. Я ощутил тепло ее упругой груди, моя рука обвилась вокруг ее тоненькой талии, и я почувствовал, что мог бы пойти дальше, не встретив с ее стороны особых возражений. Поспешно прервав поцелуй, я отстранился, чувствуя себя неловко и вместе с тем счастливо.
- Ах! - выдохнула Франческа потрясенно. - Я и не думала, что это будет так хорошо. Ну, иди же, Джованни, и не думай обо мне плохо.
Я почти выбежал из ее комнаты. Мне хотелось бы продолжать целоваться с Франческой, но я не был уверен, что сумею сдержаться и не пойти дальше поцелуев. У меня появилась надежда на развитие наших с ней отношений, и, быстро шагая к покоям кардинала, я уже мысленно представлял себе, как понемногу завоюю доверие маленькой Франчески, проявляя терпение и галантность, свойственную настоящему дворянину.
Кабинет монсеньора был уже пуст, и я понял, что кардинал отправился спать раньше обычного. Вот и отлично: я получил возможность тоже уйти на покой. Мне следовало ночевать в комнате, смежной со спальней монсеньора, и я прямиком направился туда. Наскоро ополоснувшись теплой водой из кувшина, я завернулся в холстину и принялся вытираться, а потом натянул ночную рубашку и приготовился нырнуть в постель, когда раздавшийся за моей спиной тихий голос кардинала заставил меня замереть:
- Джованни.
Я медленно обернулся. Монсеньор Савелли стоял в дверях своей спальни в длинной, до пят, ночной рубашке и смотрел на меня непроницаемым взглядом.
- Да, монсеньор?
- Сегодня вечером тебя не было у дверей моего кабинета, - сказал он, не трогаясь с места. - Я отпустил тебя поужинать, это правда, но ты не вернулся, когда большинство слуг уже покинули кухню.
- Я долго ем, монсеньор.
- Вот как? - Он подошел ближе, заложив руки за спину, и остановился прямо напротив меня. - Между тем я спрашивал о тебе, и мне сказали, что на кухне не осталось никого, кроме поваров. Ты же не повар, я полагаю?
Я поджал губы.
- Ты не умеешь врать, Джованни. - Он помолчал. - Я собирался попросить тебя отнести в библиотеку книги, но тебя не оказалось на месте.
- Я...
Его пощечина оказалась молниеносной и сильной. Я отшатнулся, схватившись за лицо, а он посмотрел на меня в упор, и в его взгляде по-прежнему не было злости, лишь упрек и еще что-то неуловимое, чего я не понимал.
- Никогда не лги мне, я не ребенок, чтобы не распознать ложь, да еще такую неумелую. У тебя были собственные дела?
- Монсеньор, я никогда не посмел бы оставить службу ради собственных дел...
Еще один крепкий удар ожег болью мою другую щеку.
- И все же ты оставил ее. - Кардинал придвинулся ко мне вплотную и проговорил, почти касаясь губами моего лица. - Я доверяю тебе, Джованни, несмотря на твою молодость. Я хотел бы, чтобы и ты доверял мне.
Я задрожал всем телом; внезапно мне захотелось разрушить незримую стену, разделявшую меня и кардинала, - прижаться к нему, вдыхая запахи ладана и воска, исходившие от его кожи, положить руки на плечи, коснуться губами его лица... Меня охватило сумасшедшее чувство восторженной покорности, я готов был исполнить любое, пусть самое безумное желание кардинала. Он задумчиво изучал мое лицо, потом произнес:
- Сними рубашку.
Я понял, что пропал. Мое тело выдало бы меня лучше всяких слов. В нерешительности я стоял перед ним, чувствуя, что не посмею выполнить его приказание.
- Джованни, - мягко произнес он. - Поверь, я не стану делать с тобой ничего плохого. Скажи, чего ты боишься?
"Я боюсь, что ты увидишь, что я чувствую рядом с тобой, - в отчаянии подумал я. - Ты увидишь это и выгонишь меня из своего дворца, и я должен буду как-то жить без тебя..."
- Прошу вас, монсеньор, - взмолился я, - позвольте мне не раздеваться. Я готов загладить все, чем провинился перед вами, но я действительно не могу снять рубашку.
- Прекрати. Я же сказал, что у меня нет никаких дурных мыслей.
Мысленно послав все к чертям, я повернулся к нему спиной и быстро сбросил рубашку, оставшись в одних тонких полотняных штанах. Внезапно кардинал взял меня за плечи, я ощутил тепло его сильных рук на своей коже.
- Я был слишком жесток с тобой. - Он немного помолчал, и его пальцы заскользили по моей спине, ощупывая заживающие следы от хлыста. - Прости меня.
- Монсеньор, я заслужил наказание, - тихо проговорил я, стараясь, чтобы мой голос не дрожал. - Вы могли бы избить меня намного сильнее...
- Вот как? - Он отпустил меня и отошел. Я стоял не оглядываясь и не шевелясь, и когда он снова приблизился ко мне сзади, я почувствовал прижавшуюся к моей обнаженной спине сталь. - Хороший нож, Джованни. Ты умеешь выбирать оружие и неплохо с ним обращаешься, за это я и взял тебя на службу. Но у тебя слишком слабый характер.
Он надавил на нож, и мою спину обожгла боль. Очень медленно он повел лезвие вниз и вбок. Я застонал, охваченный жарким, мучительным желанием.
- Кровь, - прошептал кардинал завороженно. - Тебе больно, правда? Должно быть очень больно, когда нож вскрывает старые царапины... Почему ты терпишь это, Джованни?
Задыхаясь, я повернулся к нему, перехватил его руку с ножом и, сжимая его запястье, упал на колени. Он не успел сказать ни слова, когда я задрал подол его длинной ночной рубашки и буквально в одно мгновение сдернул вниз его штаны, лишь тихо вскрикнул, когда мои губы сомкнулись на головке его жестко стоящего члена, - а затем порывисто притянул меня к себе.
Его руки, лежавшие на моих плечах, пахли железом и кровью. Моей кровью. Если бы я задумался о том, что делаю, то, несомненно, пришел бы в ужас, но в тот момент для меня не существовало ничего, кроме ослепляющего вожделения. Никогда прежде я не делал такого с мужчиной и не мог помыслить, что когда-либо подобное будет для меня возможно. Чудовищно, невероятно... и я хотел посмотреть, что случится дальше, как он кончит, что он скажет мне, что сделает потом. Я продолжал ласкать его, воспламеняясь сам от его судорожных вздохов, от быстрых движений его бедер, от силы его пальцев, вцепившихся в мои плечи с отчаянной одержимостью.
- О, Джованни! - вскрикнул он хрипло, замер, его горячее семя хлынуло мне в рот, и я жадно и торопливо стал глотать его, закрыв глаза и обнимая его колени. Кажется, я заплакал; содрогаясь всем телом, он опустился на пол рядом со мной и обнял меня, тяжело дыша.
Я коротко посмотрел на него, встал и пошел к своей кровати, пытаясь успокоиться и унять тянущую боль в паху. Усевшись на постели, я обхватил руками голову, скрывая от кардинала безудержно катящиеся по моим щекам слезы, и тогда он подошел, сел возле меня, и я почувствовал его руку на своем плече.
Молча он лег передо мной на спину и потянул меня на себя. Я не знал, что делать; мое смятение достигло предела, когда он раздвинул ноги и, высоко вскинув таз, направил меня собственной рукой. Впрочем, раздумывать я был уже не в состоянии; приподнявшись на руках, я овладел им, пронзив тесную теплоту его мышц. Он закричал, вонзив ногти мне в спину, мое сладострастное рычание слилось с его криком, и всего через пару сильных толчков мощная судорога наслаждения сотрясла мое тело, взорвав мир белым огнем.
Все было кончено. Кардинал встал, оделся и пошел к дверям своей спальни, не сказав мне ни единого слова. Я рассеянно смотрел ему вслед. Раскаяние, стыд, отвращение к себе бились где-то в самой глубине моего сознания, но их заглушало другое могучее чувство: я знал, что отныне принадлежу этому человеку без остатка. Осознание этого факта принесло мне спокойствие, и я почти тотчас же уснул.
Утром, когда монсеньор Савелли вышел из своих покоев, я стоял на часах, приветствуя его почтительным кивком. Едва взглянув в мою сторону, он направился к лестнице вниз, чтобы спуститься в часовню для молитвы. Я последовал за ним, как положено, на два шага позади слева, глядя на колышущийся подол его мантии и гадая, что он думает о происшедшем между нами вчерашним вечером. Это не было сном, разумеется; моя спина болела по-настоящему, и лезвие моего ножа, который я подобрал с пола, было в крови. У меня не хватило бы смелости спросить его о чем-то подобном, я только ждал его взгляда, намека, чего-то в его голосе, что могло дать мне надежду.
В маленькой дворцовой часовне он прошел к алтарю и опустился на колени на голые каменные плиты, как делал это всегда, даже в самые промозглые зимние дни, когда камни выстывали и холодный ветер швырял в окна дождевую морось. Склонив голову у большого деревянного креста, окованного золотом, кардинал долго не начинал молиться. Мне показалось, что ему трудно сосредоточиться: обыкновенно он читал "Pater noster" и подходящую к его настроению молитву или псалом, но сегодня просто стоял на коленях перед крестом, не произнося ни слова. Наконец его губы беззвучно зашевелились, и я тоже мысленно вознес молитву Господу, чтобы он простил мне грехи, потому что я не в силах был не грешить. Я больше не был жертвой кардинала, я сам хотел быть с ним и знал, что не смогу жить без него, как жил прежде.
Из часовни я проводил его в столовую; кардинал ел без аппетита и, разрешив мне тоже чего-нибудь перекусить, велел седлать его лошадь.
- Я собираюсь навестить папу, - сказал он. - Джованни, ты поедешь со мной.
Поспешно позавтракав холодной телятиной, сыром и куском свежего вишневого пирога, я уже на ходу запил еду водой из большой глиняной кружки, которую затем вручил проходившему мимо мальчику с кухни, и бросился на конюшню выполнять приказание монсеньора.
Когда кардинал спустился во двор, я уже вывел оседланных лошадей и ждал его, с заученной небрежностью положив одну руку на рукоять меча. Стоявшие у дверей трапезной для слуг три девушки-прачки разглядывали меня с восхищением, которое мне льстило, и я отчасти красовался перед ними. Подойдя ко мне, кардинал чуть заметно улыбнулся:
- У тебя лихой вид, Джованни.
Его слова слегка поумерили мою спесь. Я не понимал, похвала это или насмешка, а потому счел за лучшее просто поддержать ему стремя, когда он садился на коня. Когда я невзначай коснулся его ноги, мне на мгновение стало трудно дышать; торопливо отступив, я вскочил в седло и последовал за кардиналом, который уже помчался к воротам. Оказавшись на улице, он натянул поводья, дожидаясь меня, и, едва я с ним поравнялся, проговорил:
- Мне понадобится твоя помощь, Джованни.
Я слегка кивнул, пытаясь скрыть нахлынувшие на меня чувства.
- Сегодня у папы я встречусь с посланниками из Константинополя. Двое церковников и сопровождающий их французский рыцарь прибыли еще вчера, но папа не хотел принимать их без меня. У меня в этой встрече есть и собственный интерес. Мне сообщили, что вновь избранный император Константинополя испытывает определенные трудности из-за того, что часть духовенства подстрекает армию к мятежу, утверждая, что императором следовало выбрать старого венецианского дожа. Сам дож тоже не проявляет мудрости, поощряя такие настроения. Сила сейчас в руках французов, они держат Константинополь и постепенно захватывают окрестные города. Дож не имеет влияния на крестоносные полчища, при всем своем богатстве, ведь золота у них теперь более чем достаточно. Кроме того, он дряхлый слепой старик, никто в точности не знает, сколько ему лет, говорят, что-то около сотни, так что думаю, править ему пришлось бы совсем недолго. С другой стороны, венецианцы никак не унимаются, считая, что их обделили, и потихоньку подтачивают силы французского войска стычками и поджогами. Я приложил немало усилий, чтобы на престоле Константинополя оказался нужный человек, а теперь вижу, что придется еще потрудиться, чтобы все шло как надо. Мне неизвестны подстрекатели, знаю только, что и французское духовенство участвует в заговоре, может быть, из личных интересов, а возможно, по недомыслию.
- Что вы намерены делать с этим, монсеньор?
- Слушать внимательно и наблюдать. Если кто-то из тех, кто прибыл нынче в Рим, замешан в заговоре, я постараюсь понять это и принять меры - с твоей помощью.
- Какая помощь вам потребуется?
- Будь незаметным, держись отстраненно, просто стой у дверей вместе с папскими гвардейцами. Тебе придется учиться терпению и подмечать выражения лиц и жесты. Я подам тебе знак, вот так, - он почти незаметным жестом потер запястье левой руки, - и укажу взглядом на человека, за которым ты должен будешь проследить.
- Всего лишь проследить?
- Не только. Сделай так, чтобы после аудиенции он не смог передать никаких посланий, никому, ни письменных, ни на словах. Дождись, пока он отправится в отведенную ему комнату, и будь рядом, пока он не выйдет оттуда. У него не должно возникнуть никаких подозрений относительно тебя, так что тебе придется быть осторожным. Просто следи за ним.
- А вы, монсеньор?
Он внимательно посмотрел на меня, потом подъехал совсем близко и коснулся моей руки.
- Не беспокойся. Мне ничто не угрожает. Когда придет время, я извещу тебя и скажу, что делать дальше.
Его доверие было для меня дороже любых денег. Отчего-то я полагал, что прежде таким доверием пользовался лишь Риккардо, и меня снедала жгучая ревность. Я готов был не только следить за человеком, которого укажет кардинал, но и убить его по первому слову моего господина.
С нетерпением я ждал начала аудиенции. Не то чтобы папский дворец не впечатлил меня роскошью, но я был так возбужден, что едва замечал окружавшие меня чудесные мозаики, бархатные портьеры, гобелены и золоченую резьбу по дереву. С легким удивлением я отметил большое количество прислуги и многочисленных посетителей дворца, почти все из которых были духовного звания. Помня о своем долге, я держался поблизости от монсеньора Савелли, стараясь не упускать из виду людей, приближавшихся или обращавшихся к нему. Кардинал был любезен со всеми, даже со слугой, которого попросил проводить его к папе. Когда мы вошли в просторную приемную, обставленную тяжелой дубовой мебелью, оказалось, что сам святейший отец был уже там, он сидел за длинным столом, изучая какие-то бумаги. Четверо папских охранников стояли вдоль стены; я отметил ловкость и быстроту реакции, надежно скрытые за кажущейся расслабленностью их поз, и короткие взгляды, профессионально отмечающие намерения вошедших и наличие у них оружия. Почтительно поклонившись папе, я занял свободное место у стены; некоторое время они оценивающе оглядывали меня, затем, казалось, потеряли ко мне интерес.
Я никогда раньше не видел папу Иннокентия; между тем все, что я слышал о нем, создавало мнение о нем как о человеке недюжинного ума и эрудиции, очень просвещенном и властном, но при этом скрытном и нерешительном. Мой господин говорил, что папа порой не может верно оценить ситуацию из-за непонимания мотивов человеческих поступков, и что он гораздо ближе к Богу, чем к людям.
Папе было слегка за сорок, он выглядел даже моложе моего господина; во взгляде его проницательных серых глаз из-под высокого лба, однако, было нечто фанатическое, что настораживало и немного пугало, острый нос походил на клюв дрозда. Его тонкие холеные руки, унизанные перстнями, рассеянно мяли лист пергамента. Когда кардинал Савелли появился на пороге, аскетическое лицо Иннокентия разгладилось, сурово сжатые губы смягчила улыбка.
- А, Ченчо! - оживленно воскликнул он, указывая на кресло рядом с собой. - Я приказал пока не впускать посланников, потому что хотел бы кое-что обсудить с вами. Разумеется, чуть позже я соберу коллегию, но я знаю, что могу положиться на ваше мнение в том, что касается не только политики, но и подлинных причин происходящего... Накануне кардинал-дьякон святой Варвары сообщил мне, что вестники привезли договор о разделе Империи, который я должен утвердить своей властью. Мне не слишком нравится мысль о том, что придется благословить все беззакония, которые творились в христианских землях.
- Беззакония? - переспросил кардинал Савелли, усевшись за стол. - Позволю себе заметить, что некоторая жестокость была оправдана. С самого начала у войска не было выбора, разве не так? Венецианцы стали хозяевами положения, и мы совершили ошибку, доверившись им. Все, что случилось дальше, было неизбежно.
- Неизбежно, - задумчиво повторил папа, скользя взглядом по строчкам письма, которое держал в руках. - Я не верю в судьбу, дорогой Ченчо. По вашему совету я не вмешивался и одобрял все, что творили пилигримы. Я смирился с тем, что они разорили дотла оплот христианства на Востоке, что они предали огню и поруганию древние святыни, что они убивают мирных жителей... Впрочем, вы правы: я не могу влиять на события, происходящие в Константинополе, потому что меня извещают о них спустя много времени. Оставим пустые сожаления в стороне и перейдем к делу. Вновь избранный император Константинопольский пишет, что духовенство и рыцари вполне единодушны, что авторитет императорской власти непререкаем, бесчинства в городе прекратились, и что в ближайшее время он намерен двинуться с отрядами на север. Есть, однако, и другие письма... Например, маркиз Монферратский имеет свой взгляд на происходящее, и его пересказ событий показался мне довольно язвительным. К тому же, он высказывает недовольство тем, что патриархом избран некий венецианский дьякон, имя которого в Риме почти неизвестно. В Константинополе все не так спокойно, как расписывает император Бодуэн...
Папа говорил о вещах, мало меня интересовавших, поскольку я никогда не знал ни императора Бодуэна, ни маркиза Монферратского, ни прочих называемых им людей, да и Константинополь казался мне почти краем обитаемого мира. Все это была политика, в которой я не был силен. Кардинал Савелли, напротив, живо интересовался рассказом и время от времени вставлял свои замечания, порой прямо подсказывая папе точку зрения, которой должна была придерживаться Церковь в отношении происходящего на Востоке. Делал он это так ненавязчиво и мягко, что его святейшество с готовностью принимал его советы, как будто они приходили в голову ему самому. Я восхищенно наблюдал за монсеньором, втайне считая, что его место - на престоле Святого Петра, а не в скромном дворце на окраине Рима. Наконец, краткое совещание было окончено, и папа приказал вызвать ожидавших в коридоре послов.
Помня наставления монсеньора Савелли, я внимательно разглядывал вновь прибывших. Двое из них казались рыцарями, третий - пожилой мужчина в одежде священнослужителя - без сомнения, был епископом. У всех троих на плащах белели кресты, и, согласно этикету, все трое были без оружия. Церемонно поклонившись, они получили благословение папы и по его приглашению уселись на другом конце стола.
Странно, подумал я, монсеньор упоминал двух церковников и только одного рыцаря... Вскоре я понял, что ошибся насчет одного из них: несмотря на кольчужную рубаху под потертой кожаной курткой и перевязь у пояса с пустыми ножнами от эспадрона, этот человек говорил слишком гладко и уверенно для простого рыцаря, а на пальце его правой руки я заметил золотой перстень с крестом. Сомнения мои развеялись окончательно, когда папа обратился к нему:
- Что ж, дорогой епископ, я готов выслушать вас. До меня доходили слухи, что в Константинополе неспокойно, хотя раздел Империи уже окончен. Расскажите, что происходило там, когда вы отправились в путь.
Епископ принялся рассказывать; вскоре я уже потерял нить повествования, запутавшись в именах, титулах и названиях мест, о которых не имел ни малейшего представления, и от нечего делать начал изучать лица папских гостей. Второй священнослужитель сидел молча, время от времени кивая в поддержку слов рассказчика. Подол его мантии, сшитой из тонкого, но добротного сукна, не был запылен, в отличие от сапог его спутников, из чего я заключил, что он ехал в карете. Папа заговорил не с ним, значит, его сан не столь высок, но он, несомненно, богат. Венецианец? Возможно.
Рыцарю было по виду около пятидесяти лет; его суровое смуглое лицо было прочерчено белым шрамом, волосы были почти седыми, лишь в некоторых местах угадывался их былой черный цвет - так земля порой проглядывает из-под выпавшего за ночь снега. Он не вмешивался в разговор, но с интересом смотрел на папу: было ясно, что его больше занимает святейший отец, нежели повествование о событиях в Константинополе. Когда я присмотрелся к нему, мне стало не по себе: его лицо, с тяжелой квадратной челюстью и широкими скулами, было лицом убийцы, мозолистые руки, лежащие на коленях, привыкли к рукояти меча. В его позе и выражении лица читалось презрение.
Говоривший епископ показался мне заслуживающим доверия: у него было открытое, гладко выбритое лицо, спокойные серые глаза и мягкий голос прирожденного рассказчика. Я не вслушивался в его слова, но тон, которым они произносились, был убедительным.
- Ну, любезный Нивелон, - подытожил папа, когда рассказ закончился, - я вижу, что земли разделены, и разделены вполне справедливо. Венеция получила долю в военной добыче и право на торговые привилегии, а кроме того, и высший духовный сан в Империи, не так ли, Николо?
- Его высокопреосвященство Томазо Морозини известен своей набожностью и будет поддерживать веру на Востоке, - впервые заговорил священник в мантии. - Разумеется, по благословению вашего святейшества.
Папа нахмурился, но промолчал.
- Томазо Морозини - простой субдиакон, выскочка из Венеции, - негромко проговорил монсеньор Савелли, в упор глядя на Николо. - Как мог такой человек оказаться патриархом новой Империи? Если на то пошло, даже вы, епископ Барди, были более достойны занять это место, чем он. Итак, в чем же секрет?
На лице епископа Николо Барди мелькнуло и тут же исчезло выражение ненависти. Я мог бы поклясться, что отчетливо видел его, хоть оно и было действительно мимолетным.
- Я полагаю, у отца Морозини имеются сильные покровители, - небрежно сказал он. - Кое-кто говорит о его негласном участии в выборах императора... Ему заплатили за помощь, только и всего.
- Церкви нужен влиятельный патриарх, - заметил Иннокентий. - Назначение случайного человека ослабляет нашу позицию в Константинополе. Как вы допустили, чтобы это произошло, Нивелон? Я считал вас верным союзником.
Епископ-воин раздраженно пожал плечами.
- Моего влияния было явно недостаточно. Теперь же по договору церковь лишается права вмешиваться в дела империи и давать императору указания. В вашей власти только предавать анафеме мятежников, на которых укажет император и его бароны.
- Вот как? - Иннокентий побледнел, охваченный яростью. Его руки, лежавшие на столе, сжались в кулаки. - Мирская власть превыше духовной?! Они первыми будут преданы анафеме как безбожники и грабители церквей, а там - мы еще посмотрим, долго ли они смогут противиться воле Рима!
Мой господин сидел все это время с непроницаемым лицом, наблюдая за вспышкой гнева папы с холодным интересом. Когда Иннокентий немного успокоился, разговор вернулся к бумагам, которые привезли с собой посланцы. Чтение договора о разделе империи и его обсуждение заняли гораздо больше времени, чем я предполагал. Распорядившись подавать обед, папа начал живо расспрашивать обоих священников о положении церкви в Империи, а рыцарю задавал вопросы об императоре и о позиции греков в отношении союза с другими народами против латинян.
Я откровенно скучал, чувствуя, что все эти материи очень интересуют папу, и он готов обсуждать их хоть до ночи. В какой-то момент я обратил внимание, что мой господин пристально смотрит на меня. Он потер запястье жестом, о котором предупредил меня, и выразительно взглянул на Николо Барди. Едва заметно кивнув, я переключился на наблюдение за епископом Барди. Нельзя сказать, что епископ показался мне опасным человеком, возможно, потому, что я никогда не считал церковников стоящими противниками для рыцарей. Гораздо с большим подозрением я относился к французу - немногословному, суровому, всем своим видом выражающему надменность. Однако не француз тревожил монсеньора Савелли, а хилый епископ.
Наконец, уже ближе к вечеру, папа Иннокентий отпустил посланцев, назначив назавтра заседание коллегии для обсуждения и утверждения договора. Папские секретари бросились оповещать кардиналов, а гости, выйдя из комнаты, направились в отведенные для них покои. Я пристроился немного позади, чтобы иметь возможность наблюдать за ними; Николо Барди, сопровождаемый папским слугой, добрался до своей комнаты, а немного погодя оттуда вышел парнишка лет шестнадцати, торопливо засовывая под колет лист пергамента.
Нужно было срочно на что-то решиться: посланник не особенно торопился, но и задерживаться у дверей он явно не собирался. Из ниши, в которой я спрятался, коридор просматривался полностью, и он, на мое счастье, был пуст, если не считать парня с епископской запиской. Оставалось лишь дождаться, пока посланник пройдет мимо меня, оглушить его сзади ударом по шее, обыскать, забрать письмо (а может быть, несколько писем) и втащить мальчишку в эту самую нишу. Вряд ли за портьерой кто-то сможет разглядеть его, пока он не придет в себя. Я притаился в своем укрытии, чтобы привести свой план в исполнение. Парень не спеша пошел по направлению ко мне, с любопытством озираясь по сторонам: похоже, роскошь папского дворца произвела на него должное впечатление. Он выглядывал в окна, ощупывал бархат портьер и таращил глаза на кованые львиные лапы на стенах, в которые были воткнуты факелы.
Я подобрался, готовясь прыгнуть вперед, и в этот момент он отдернул полог, закрывавший мою нишу. Оторопев, я подался назад, он, заметив меня, тоже отступил, округлив глаза от неожиданности.
- Что это ты тут делаешь? - растерянно пробормотал он. - Я чуть не упал со страху.
- Папа не любит, когда охрана расхаживает по дворцу в открытую, - нашелся я. - Вот и приходится быть незаметным.
- Ух ты! Выходит, ты папский охранник?
Я кивнул, решив немного приврать. Паренек осмотрел меня с головы до ног, задержав взгляд на мече и кинжалах, затем улыбнулся. У него была приятная открытая улыбка человека, не способного лгать. Широко расставленные синие глаза смотрели со смуглого лица дерзко и весело. Мягкие золотистые кудри придавали ему какую-то одухотворенную красоту, мало вязавшуюся с его простоватыми манерами.
- Я почему-то думал, что папу охраняют монахи.
- Я похож на монаха? - поинтересовался я.
- Если честно, нисколько. - Он быстро скользнул в нишу, задернув за собой портьеру, и вдруг схватил меня за руку. - Послушай, если ты не монах...
Я пожал плечами и усмехнулся.
- Скажи-ка, папа хорошо платит своим охранникам?
- Неплохо, на мой взгляд. Какое тебе до этого дело?
- А вот мой хозяин, епископ Барди, скупердяй, каких поискать, и совсем не платит слугам вроде меня, так что когда им нужны деньги, они оказываются в сложном положении. Смекаешь, о чем я?
Вот оно что, подумал я, кажется, малец вымогает у меня деньги. Что ж, разумеется, у меня было с собой немного мелочи и даже одна серебряная монета, но отдавать их ему в мои планы не входило.
- Разумеется, я не рассчитываю получить это даром, - сказал он, подходя ко мне ближе и внезапно прижимаясь ко мне. Его руки легли на мои бедра. - Если хочешь, я могу тебе отсосать.
- Что?! - Я запнулся, ошарашенный не столько самим предложением, сколько формой, в которой оно было сделано.
- Тише, не дергайся. Даже если ты занимаешься этим только с девушками, я сделаю так, что тебе будет очень хорошо, и ты не пожалеешь. - Задрав подол моей рубашки, он уже возился с завязками штанов, время от времени проводя пальцами по моей ширинке.
Черт возьми. Опираясь на стену, я как в полусне наблюдал, как мальчишка, опустившись на колени, ловко вытаскивает мой член и водит по нему пальцами от основания до головки, пробуждая его к жизни.
- Меня научили этому, пока мы плыли на корабле в Византию, - шептал он, глядя на меня снизу вверх и продолжая свои быстрые ласки. - Очень трудно обходиться без женщин целый месяц, знаешь ли. Я тогда знал совсем мало, мне было только четырнадцать, когда мои приятели показали мне, чем мальчики могут заняться на досуге.
- И тебе понравилось? - спросил я, чувствуя, как во мне пробуждается желание.
- Еще как. - Он наклонился и коснулся горячим языком моей восставшей плоти. - Мне этого не хватает теперь... Ну же, ты почти готов. Видишь, тебе тоже нравится, правда?
Я вынужден был признать его правоту. Мой мужской орган говорил об этом лучше любых слов. Парень знал свое дело. Он ласкал меня так изощренно, что уже через минуту я сжал его плечи, наблюдая, как его губы ритмично двигаются, и чувствуя влажный жар его горла, принимающего меня в себя. Его пальцы играли с моими яичками. Мне действительно было хорошо, как он и обещал. Никогда прежде у меня не было подобных ощущений. Едва сдерживая стоны наслаждения, я двигался вместе с ним, стараясь не слишком глубоко проникать в него, чтобы он не задохнулся. Он сунул руку себе в штаны и вытащил собственный член, прямой, длинный и тонкий, с поблескивающей алой головкой. Не отрываясь от меня, он стал ласкать себя самого, и это почему-то невероятно подхлестнуло мое желание. Через несколько мгновений я понял, что конец близок, и тут же излился, заставив мальчишку судорожно глотать, почти захлебываясь. Он выпил меня до капли, неотрывно глядя на мое склонившееся лицо, а потом всего несколькими лихорадочными движениями руки выбросил из своего органа бледные струи семени. Корчась у моих ног в сладостных судорогах, он уцепился за ножны моего меча, словно утопающий за брошенную ему веревку.
- Вот и все, - прошептал он, тяжело дыша, и закрыл глаза.
Я осторожно протянул руку и вытащил у него из-за пазухи лист пергамента. Это было так просто, что даже не верилось. Он ничего не почувствовал и не сделал попытки мне помешать. Его тело все еще вздрагивало, дыхание было быстрым и глубоким.
- Вот твои деньги, - сказал я, положив перед ним на пол серебро и слегка удивившись собственной щедрости. - Ты их заслуживаешь.
Он поднял взгляд на меня, накрыл ладонью монету и счастливо улыбнулся. Приведя в порядок одежду и спрятав письмо на груди, я вышел в коридор. Все сложилось удачнее, чем я рассчитывал. Следовало поторопиться, монсеньор, вероятно, уже ждал меня.
Едва завернув за угол восточной галереи, я увидел его, прохаживающегося вдоль коридора со сложенными за спиной руками. Мы едва обменялись взглядами, и он все понял. Когда я с ним поравнялся, он тихо прошептал:
- Не здесь, - и направился впереди меня к лестнице, ведущей в залу.
В коридоре было еще несколько человек, спешивших по своим делам: секретари и слуги, а также троица монахов-цистерцианцев, горячо споривших о чем-то у окна. Спустившись в залу, монсеньор Савелли вышел в нижний коридор, затем поднялся по лестнице в западное крыло дворца, где находилась комната, отведенная для него в папском дворце. Там он уселся в кресло у стола и положил перед собой чистый лист тонкого пергамента. Я почтительно остановился за его спиной.
- Итак... Он писал кому-нибудь? - спросил кардинал, не поворачивая головы.
- Да, монсеньор. Письмо у меня.
- Хорошо. - Я протянул ему письмо, он быстро пробежал его глазами и усмехнулся. - Лучше, чем я ожидал. Следующий ход за мной. Что с посыльным? Ты убил его?