Jeddy N. : другие произведения.

Цитадель твоего сердца

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Злодеяния Борджиа и гибель рода Манфреди - тема не новая, интересно было лишь взглянуть на нее по-другому. Надеюсь, мне это удалось, не слишком отходя от реальной исторической канвы... Оценки и комментарии приветствуются

  "Я не знаю, для чего пишу эти строки. Может быть, после того, как все закончится, я заберу эти записки с собой или, что вероятнее всего, их найдет один из тех молчаливых церберов, что охраняют нас по поручению тирана... Что толку гадать? Все лучше хоть такое занятие, чем мерить шагами комнату, терзаясь тоской и мрачными предчувствиями неизбежного.
  Мое имя - Джованни Эванжелиста Манфреди, или просто Оттавиано, как меня с детства называли дома. Когда-то это имя было известным... не столь уж давно, по меркам обычных людей, живущих в мире за стенами мрачной крепости, ставшей мне теперь домом. Здесь время течет иначе, превращая минуты в часы, а часы - в недели. Сейчас я чувствую себя почти стариком, и если бы не малыш Асторе, я, наверное, не смог бы противиться искушению и наложил на себя руки. Но когда я смотрю на него, мое сердце сжимается от нежности и печали, и я понимаю, что ответственен за его судьбу до самой смерти. Знатный пленник все равно остается пленником, не правда ли? Я убивал и сам шел на смерть ради него, ради чистой и благородной души, доверившейся мне безоглядно. Мы продержались так долго, как только было возможно, но ведь нет на свете крепости, которую невозможно взять... Но я забегаю вперед, а ведь мне хотелось рассказать всю историю от начала до конца, времени-то у меня, как у почетного пленника, теперь предостаточно. Пока Асторе спит, а я не знаю покоя, потому что начинаю терять надежду когда-нибудь вновь обрести свободу и увидеть родину. Спи, Асторе, мой маленький ангел, мой брат и государь, пока еще можешь спать, пока еще веришь в честность и доброту человека, прельстившего тебя своими речами! Мой наивный братишка, так и не научившийся отличать ложь от милосердия, а лицемерие от настоящей любви...
  
  Наверное, начать стоило бы с того, как умер мой отец. Мне в ту пору было шесть лет. Я знал, что моя мать после моего появления на свет ушла в монастырь, и отец, правитель Фаэнцы, женился во второй раз на знатной женщине из Болоньи. Мои старшие братья, Франческо и Сципионе, постоянно дразнили меня, так что первые мои детские воспоминания связаны с обидами и чувством отверженности.
  Асторе родился на три года позже меня; маленький запеленатый живой комочек в колыбели вызывал у меня невольное любопытство и восхищение. Мать любила его без памяти... в отличие от нашего отца, которого считала мужланом и солдафоном и не упускала случая выразить свое презрение к нему. Отец терпел ее вздорный характер, пока ее стараниями он не был отправлен в лучший мир. Заговор увенчался успехом, и тело моего несчастного родителя, исколотое кинжалами, было сброшено с городской стены. Женщина, которую я привык называть матерью, забрала с собой малыша Асторе и укрылась в крепости. В городе поднялся бунт. Я хорошо помню всю эту суматоху на улицах, за которой наблюдал из окна своей комнаты, помню свой страх и старших братьев со шпагами в руках, готовых отомстить убийцам отца. Они убежали на площадь, чтобы присоединиться к штурмовавшим крепость простым горожанам, а я остался, сгорая от ужаса, тревоги и одиночества.
  Все закончилось, когда из Валь-ди-Ламоне подоспели ополченцы и сдали город под власть Флоренции. Моя мачеха вернулась во дворец, и Асторе сделался правителем Фаэнцы. Теперь трехлетнего малыша называли "ваше сиятельство", и в городском совете он имел собственное место. Я завидовал ему и долго не мог понять, почему власть не унаследовал старший брат, Франческо, однако положение матери старших братьев, как мне объяснили, не могло обеспечить кому-либо из нас троих власть над Фаэнцой.
  Франческо вскоре уехал в Венецию, и с тех пор мы лишь изредка получали от него письма, из которых знали, что он устроился на военную службу и добился хорошей должности. Сципионе отправился в Болонью к деду, а я остался в Фаэнце, поскольку был еще мал, под опекой слуг и нянек, вместе с маленьким Асторе. Мы почти все время проводили вместе. Этот серьезный не по годам белокурый малыш постоянно требовал, чтобы ему читали вслух. Поначалу с этим неплохо справлялись его мать и ее новый друг синьор Альти, но потом им это прискучило, и почетную обязанность чтеца возложили на меня. Я рано научился читать и писать, и страшно гордился своим умением, но тогда, клянусь, возненавидел грамоту всеми печенками: Асторе заставлял меня по нескольку раз перечитывать сказки о рыцарях, да так что через несколько дней мне даже не требовалось заглядывать в книжку, чтобы повторить все без ошибки. Уже тогда он заявлял, что станет великим полководцем, а я только посмеивался над ним. Порой, раздраженный его детским хвастовством, я устраивал "его сиятельству" невинные шутки вроде привязывания его к кровати, пока он спал, или запускания жука ему за шиворот. Едва сдерживая слезы, Асторе обычно вынимал меч и грозился расправиться со мной; его деревянный меч не вызывал у меня ничего, кроме смеха, но мне нравилось, что ему не приходило в голову бежать жаловаться на мои злые проделки старшим. Наш дед, Джованни Бентивольо, не любил нытья, а Асторе обожал его и изо всех сил старался угодить старику, когда тот приезжал в Фаэнцу. Дед был суров и ни за что не простил бы внука, если бы тот вел себя как девчонка и постоянно жаловался.
  У меня не было другой компании, кроме Асторе, он таскался за мной повсюду, как тень. Я учил его лазить по деревьям, но его мать, застав нас однажды за этим занятием, пришла в ужас. Я был наказан, и синьор Альти подробно объяснил мне, что со мной сделают, если Асторе разобьет себе голову. Асторе ревел, требуя, чтобы меня простили, а потом укусил Альти за палец и велел слугам высечь его. Помню, меня это здорово насмешило, хотя весь тот день мне пришлось просидеть взаперти и остаться без ужина. Когда мать решила отвезти Асторе в Болонью, он не хотел расставаться со мной и, что было для него большой редкостью, дал волю слезам в моем присутствии: вначале он заявил, что я должен ехать с ними, чтобы защищать их от разбойников; потом, поняв, что этот довод не убедителен, пригрозил посадить мать в подземелье, если она не возьмет в Болонью и меня, а затем начал всхлипывать и в итоге разревелся, как обычный младенец. Мне стало жаль его, а донна Франческа пообещала, что они вернутся очень скоро.
  Обещание обещанием, а в Фаэнцу они вернулись только через год. Я уже успел позабыть своего беспокойного братишку, но мне явно не хватало шума многочисленного семейства. Фактически, я жил один: слуги были почтительны, но их общество меня не радовало. Я читал, играл в мяч с кастелланом, а больше просто бездельничал и откровенно скучал, так что возвращение Асторе доставило мне больше радости, чем я сам ожидал. Мне казалось, что возиться с малолетним ребенком, каковым я считал его - занятие не для меня, и я обреченно ждал, что меня снова заставят читать вслух глупые сказки или попросят возглавить армию глиняных солдатиков. Что ж, признаться, я был удивлен. Асторе приехал без матери, в сопровождении только пожилого сенешаля, и при одном взгляде на него я понял, из какого теста получаются хорошие правители. Его лицо было лицом ребенка, но голубые глаза смотрели серьезно, а шпага в ножнах у пояса была хоть и небольшой, но вполне настоящей. В течение прошедшего года он начал обучаться латыни и греческому языку, фехтованию и верховой езде, поскольку дед его считал, что эти дисциплины делают из мальчика мужчину, а из мужчины - правителя. Я был неприятно задет тем, что сам начал обучаться всему этому гораздо позже. Что ж, решил я, "сиятельству" в наше время положено быть просвещенным человеком.
  Мы неплохо проводили время, играя или объезжая окрестности. По утрам мы вместе занимались чтением и письмом, потом играли в мяч или в шахматы, гуляли по городу, фехтовали или боролись под руководством наставников, а после обеда Асторе отправлялся в синьорию слушать дела. Мне же в его отсутствие тоже нашлось занятие: в библиотеке обнаружились книги о походах Александра Великого, так что я имел возможность развлечь себя чтением. Обычно я сгребал в мешок глиняных солдатиков и располагался прямо на полу в библиотеке, по ходу описания расставляя на деревянном полу войска и разыгрывая картину сражения. Постепенно моя армия пополнялась новыми солдатами, деревянными камнеметами и укреплениями, и скоро они уже не помещались в одном маленьком мешке. По вечерам я вырезал из дерева или лепил из глины фигурки, пока Асторе рассказывал мне о том, что происходило за день в городе. Честно говоря, меня мало интересовали подробности краж и тяжб между ремесленниками или купцами, но руки мои были заняты работой, так что я молча слушал, а Асторе, польщенный моим вниманием, разливался соловьем.
  Мы неплохо ладили, и хотя разница в возрасте у нас была небольшая, я снисходительно считал его малышом. Впрочем, малышом он остается для меня и посейчас... Асторе был действительно необычным ребенком. У меня было чувство, что синьория и совет изо всех сил вытаскивают его из детства, а дед Джованни и донна Франческа, которую я после смерти отца перестал называть матерью, по мере возможности способствуют этому. К девяти годам мальчишка знал и умел больше своих сверстников, и лишь удивительная наивность, порой прорывающаяся в его поведении и речах, говорила о его юном возрасте.
  - Оттавиано, представляешь, Микеле научил меня свистеть! - заявил он однажды, и целую неделю после этого демонстрировал свое новое умение, причем чаще всего просто натужно шипя и краснея от усердия. Скоро у него стало действительно получаться, и тут-то громкий свист раздавался с утра до вечера, изводя не только придворных и слуг, но даже меня, уж на что я был снисходителен к его выходкам.
  Все, за что он брался, он делал обстоятельно и любил доводить до конца, и я быстро убедился, что он чертовски упрям. Его ум, казалось, не терпел праздности; однажды я застал его за написанием стихов на латыни. Когда я попытался отобрать у него бумагу, он ловко увернулся и спрятал листок за пазуху, видимо, не желая, чтобы его творчество стало предметом моих насмешек. Вскочив из-за стола, Асторе кинулся наутек, но я, изловчившись, толкнул его в спину, и он упал, лязгнув зубами. Я тут же прыгнул на него и навалился сверху, силясь добраться до ворота камзола.
  - Черт, Оттавиано! Пусти!
  Я засмеялся и заломил ему руку за спину. Он задрыгал ногами, и я нажал сильнее.
  - Кто это тут у нас поэт? - протянул я издевательски. - Дай-ка посмотреть, что там за стишки...
  - Иди к черту! - Он завозился подо мной, пыхтя и ругаясь, но я сунул руку ему за пазуху и нащупал смятый листок. - Оттавиано! Не трогай! Проклятье, я тебя уничтожу...
  Откатившись в сторону, я быстро развернул листок и начал декламировать, давясь от смеха:
  "Вершины гор окрашены рассветом,
  Я солнца жду, надеждою томим..."
  И тут Асторе, заверещав, бросился на меня. Я не ожидал такого натиска, и мы покатились по полу в нешуточной борьбе. Я был больше и сильнее его, поэтому воспринимал все это как игру и помнил, что могу по неосторожности повредить ему. Схватив Асторе за руки, я подумал, что теперь у него не много шансов против меня, но тут он пребольно пнул меня коленом в пах. С воплем выпустив его руки, я скорчился на полу, а мерзкий мальчишка, вскочив, дал стрекача, сжимая в кулаке заветную бумажку со стихами.
  Весь день он не разговаривал со мной, а мне было попросту не до него. Вечером я поклялся себе, что отыграюсь при первой же возможности, да так, чтобы поганец запомнил, и пусть себе поищет кого-нибудь еще для битья. Улегшись в постель, я тщетно пытался заснуть, и тут Асторе заглянул в дверь со свечой в руке.
  - Оттавиано?
  Я отвернулся, решив, что нипочем не стану разговаривать с ним.
  - Я вел себя как дурак, правда. - Он подошел ближе и сел на край кровати, потом положил руку на мое бедро. - Тебе ведь было больно?
  - Уходи, пока я не рассердился, - процедил я, не поворачиваясь. Он вздохнул и убрал руку.
  - Прости. Оно того не стоило. - Он помолчал. - Знаешь, я думаю, если бы Вергилий и Гомер так же никому не показывали свои стихи, они бы так и умерли безвестными. Мало того, их бы все ненавидели, вздумай они бить каждого, кому были бы интересны их стихи.
  - Ты действительно дурак, Асторе. Иди спать.
  Он еще немного повздыхал, потом очень тихо начал бубнить себе под нос, и я не сразу догадался, что это и есть те самые злополучные стихи, ради которых мне пришлось столько вытерпеть сегодня. Честно скажу, мне было уже не до латыни, но из жалости к нему я не стал смеяться над описанием красот местной природы в довольно убогих рифмах. Вскоре я уснул, убаюканный его речитативом, так что уж не знаю, обиделся он или нет.
  На следующий день в синьории давали обед, на который я был приглашен, и там должны были присутствовать знатные девушки Фаэнцы. Не то чтобы я уже увлекался девушками, но считал своим долгом оценить их привлекательность, ведь в свои двенадцать лет я был почти взрослым, как мне казалось, и из хорошего рода. Я смело считал себя высокородным, несмотря на свое сомнительное происхождение, ведь я, как ни крути, был все же сыном герцога Галеотто Манфреди, бывшего правителя Фаэнцы, и братом правителя нынешнего. Возможно, одной из местных красоток посчастливится завести со мной более близкое знакомство, думал я. Впрочем, на деле барышни оказались нескладными жеманными девчонками, глядевшими на меня томными глазами и всячески старавшимися оказаться возле меня, оттесняя подружек. Мне не понравилась ни одна из них, но Асторе вечером принялся требовать от меня поделиться впечатлениями.
  - Анжела очень даже неплоха, - сказал он с видом знатока. - Она совсем как настоящая дама, у нее уже большая грудь и приятный голос.
  Я вспомнил улыбчивую стройную брюнетку, прикосновения которой к моему плечу заставляли меня робеть, и нахмурился.
  - Большая грудь еще не является бесспорным достоинством сама по себе. А кроме того, она уже старая, ей, должно быть, не меньше шестнадцати лет.
  - Подумаешь, какое дело. - Он помолчал, потом нерешительно привел еще один довод. - Зато, говорят, Анжела очень щедрая.
  - С чего ты это взял?
  - Микеле сказал, что она дает всем подряд. - Он был совершенно серьезен, и на его лице явственно читалось нечто вроде благоговения.
  Я расхохотался, запрокинув голову, а Асторе смотрел на меня с непонимающим видом.
  - Ничего смешного в этом нет, - обиделся он.
  - Не воспринимай всерьез все слова Микеле, - посоветовал я, потрепав его по голове. - Он часто имеет в виду не совсем то, о чем говорит.
  - Объясни.
  - К черту тебя, Асторе. Я не нанимался переводчиком.
  - Тогда я спрошу его сам.
  Я окинул взглядом озадаченное лицо мальчишки, его хрупкую фигурку в синем бархатном костюме, и представил себе, как здоровяк Микеле, обучавший нас фехтованию, объясняет ему во всех подробностях, что он имел в виду, говоря о "щедрости" Анжелы. Неясное беспокойство шевельнулось в моей душе, и я сказал, что непременно растолкую ему все, но тема не настолько интересна, чтобы тратить время на ее обсуждение.
  - Щедрость бывает разной, Асторе, - сказал я. - По-настоящему щедрый человек ничего для себя не ждет за свою доброту. Когда ты даешь нищему монету, ты думаешь о том, чем он может тебя вознаградить?
  - Да я знаю, что он ничем меня не вознаградит, разве что скажет "благослови вас Бог, господин".
  - То, о чем говорил Микеле, не имеет ничего общего с щедростью. Ты уже знаешь, что мужчина может получить от женщины?
  Асторе заерзал на стуле.
  - Ну, я слышал об этом кое-что. - Он, похоже, смутился и покраснел до корней волос. - Епископ говорит, что это мерзость и грех.
  - Отлично, в таком случае, мне не потребуется долго объяснять. Анжела, судя по всему, питает слабость к мерзости и греху, так что не может отказать мужчинам в доступе к своему телу. Беда в том, что мужчин вокруг слишком много, и получается, что о ее поведении знает уже весь город, даже маленькие мальчики вроде тебя, которых она не успела осчастливить.
  Глаза Асторе округлились, он охнул и навалился грудью на стол, уставившись на меня, похоже, даже не заметив, что я назвал его маленьким мальчиком, чего он обычно мне не прощал.
  - Выходит, ей придется гореть в аду?
  - По всему выходит так, - подтвердил я, стараясь не засмеяться. - Впрочем, это только ее дело. Если ее отец достаточно богат, он сможет купить ей отпущение грехов, и ад ей не грозит.
  Асторе задумался. Я стал рассказывать ему о других событиях дня, он слушал не перебивая, разве что поинтересовался, сколько денег синьор Браччано собирается попросить для укрепления городских стен, и заметил, что не хотел бы превращать Фаэнцу в неприступную крепость, не говоря о том, что это чересчур дорого. Я поспорил с ним, сказав, что если придется воевать, то крепостные стены сослужат хорошую службу, и он, чуть подумав, согласился. Потом он сказал, что устал и замерз, и отправился принимать ванну, оставив меня в одиночестве. Через некоторое время явился слуга, сказавший, что Асторе зовет меня. Я был немного раздосадован, потому что собирался уже идти спать, но на просьбу брата не откликнуться было нельзя, и я пошел к нему в спальню.
  Он лежал на широкой постели под пологом из темно-бордового бархата, всегда напоминавшего мне цветом кровь, закутавшись в покрывало до самого подбородка, и смотрел на меня своими по-детски огромными голубыми глазами.
  - Знаешь, я не могу заснуть, - пожаловался он, когда я уселся возле него. - Ты не мог бы почитать мне что-нибудь?
  - Вот еще, - фыркнул я. - Ты уже не маленький, а я тебе не нянька.
  - Пожалуйста, Оттавиано. Где-то тут у меня была книжка про Парсифаля...
  - Я думал, сказки тебя уже не интересуют. - Порывшись в стопке книг на столе, я вытащил потрепанный томик в переплете из вытертой кожи, который хорошо помнил еще с раннего детства. Признаться, сказки были интересные и увлекали меня самого, так что я втайне порадовался выбору Асторе. Маги и рыцари, красивые дамы и коварные злодеи, и неизменно счастливый конец - все так, как и должно быть. Наверное, не случайно мы так любили эти истории, раз уж наш отец носил имя Галеотто, ведь именно так звали рыцаря, нашедшего Святой Грааль... Я принялся за чтение, и Асторе со счастливой улыбкой закрыл глаза.
  Я улегся подле него на кровати, и вскоре книга выпала из моих рук. Не то чтобы история Парсифаля была неинтересной, но я действительно утомился. Кажется, я даже забыл задуть свечи... Хорошо, что у меня есть Асторе, блаженно подумал я, обняв его и проваливаясь в дремоту. Рядом с ним было так тепло и уютно, что сон сморил меня почти моментально.
  Утром, проснувшись возле еще спящего Асторе, я долго тер глаза и недоуменно думал, что это на меня накатило, что я как маленький улегся спать у него под бочком. Не скрою, его присутствие успокаивало, а спать вдвоем было гораздо теплее, чем в одиночестве... И все же я мысленно выругал себя.
  Асторе, казалось, не придал моему малодушию особого значения. С тех пор он и сам пару раз прибегал ко мне в кровать, когда не мог уснуть, и я никогда его не прогонял, понимая, что малышу может быть страшно или просто холодно. Я читал ему или рассказывал разные истории, пока он не засыпал.
  В то лето его мать вернулась из Болоньи. Это была уже не та женщина, которую я помнил, но и ее сын не был прежним маленьким ребенком. Асторе встретил донну Франческу с подобающей герцогскому достоинству важностью, и держался почтительно, но отстраненно. Похоже, он не смог простить ей того, что она так быстро забыла отца и оставила сына. Донна Франческа сказала, что привезла печальные новости, и я навострил уши. Прикладывая к глазам батистовый платочек, она сообщила, что мой брат Сципионе был убит в Болонье во время уличной драки в конце прошлой осени. Ее голос был печален, но я-то знал, что она не испытывала по поводу гибели Сципионе ни малейшей скорби: мы трое были для нее детьми любимой моим отцом женщины, так что в душе ее, должно быть, царило теперь мрачное удовлетворение, когда она видела мои судорожно сжавшиеся кулаки. Я заплакал, вспоминая своего старшего брата, который имел обыкновение издеваться надо мной, но которого я любил, несмотря ни на что. Донна Франческа сочувственно помолчала, а затем повернулась к Асторе и ласково ему улыбнулась и сказала, что ей удалось добиться заключения его брака с дочерью герцогини Катерины Риарио Сфорца. Услышав такую новость, Асторе лишился дара речи, а потом сказал, что не желает жениться, потому что не чувствует себя готовым повторить судьбу своего отца. Я, несмотря на всю свою печаль, восхитился его выходкой, отметив, как побледнело от ярости и обиды лицо моей мачехи. Со скучающим видом Асторе заявил, что хотел бы прежде понять, какие выгоды сулит ему самому этот брак. Донна Франческа воодушевленно и немного фальшиво начала говорить о половине владений в Романье, которые получит Асторе как приданое, но мальчишка зевал во весь рот и перебрасывал из руки в руку мячик, проявляя к ее словам не больше интереса, чем к пению скворца за окном. В итоге, проведя в Фаэнце чуть больше недели, донна Франческа отбыла в Болонью к старому герцогу Джованни, подавленная тем, что ее сын перестал быть прежним послушным мальчиком. Надо заметить, она убралась как раз вовремя: горожане, так и не простившие ей смерть моего отца, начали роптать, встревоженные ее приездом, и неизвестно, чем мог бы окончиться для нее более долгий визит.
  Вечером после ее отъезда Асторе пришел ко мне в спальню.
  - Можно? - спросил он, залезая ко мне под одеяло.
  - Валяй. - Я подвинулся, давая ему место, и он прижался ко мне.
  - Оттавиано, я ненавижу свою мать, - прошептал он, глядя на меня расширенными глазами, в которых были растерянность, недоумение и отчаяние.
  - Я тебя понимаю. Если ты заметил, вся Фаэнца испытывает похожие чувства.
  - Да нет же. Что ты ее ненавидишь - это ясно, потому что она тебе не мать, а то, что про нее говорят... Ведь я же знаю, почему Франческо и Сципионе покинули Фаэнцу, и догадываюсь, почему случилось так, что Сципионе погиб. Я не помню отца, но помню синьора Альти... Скажи, Оттавиано, разве наш отец был похож на Альти?
  - Нисколько. Я до сих пор скучаю по нему.
  - Какой он был?
  - Ну... Он был, пожалуй, плохим правителем, но замечательным отцом и просто хорошим человеком, - улыбнулся я. - Достаточно сказать, что он не расставался со шпагой даже в постели, а высшей степенью благородства считал доблесть полководца на поле боя. Он был солдатом, а не герцогом. Франческо говорил, что у него никогда не было денег, потому что он слабо разбирался в городских делах и не умел считать казну. Но это не так уж и важно, я думаю. Его любили простые люди... Когда он погиб, сотни горожан бежали к крепости, чтобы расправиться с его убийцами.
  - Я хочу быть похожим на него, - вздохнул Асторе. - Если бы я был постарше, то сделал бы так, чтобы эта женщина, которая называет меня своей матерью, никогда не возвращалась в Фаэнцу!
  Я кивнул, невольно соглашаясь. Донна Франческа могла бы разозлить даже святого.
  - А теперь вот она задумала меня женить, - возмутился Асторе. - Ну сам подумай, что я буду делать с женой?
  - Да уж, ты еще маловат, чтобы знать, что с ней делать, - сочувственно сказал я.
  - Заткнись. Сам-то ты будто такой уж взрослый!
  - Меня никто пока не собирается женить, - поддел я. - Но я думаю, что сейчас тебе вряд ли придется познакомиться с супругой, так что можешь успокоиться.
  - Надолго ли?
  - Лет на семь-восемь, если твоя матушка до тех пор не передумает.
  - И на том спасибо. - Он замолчал, глядя в потолок, потом закрыл глаза и отвернулся. - Спокойной ночи, Оттавиано.
  Время шло, донна Франческа не возвращалась, и мало-помалу жена Асторе превратилась для нас в предмет шуток, а потом и вовсе в сказочный персонаж, наподобие тех, что кукловод прячет в свой ящик после представления. Я подтрунивал над братом, говоря, что в следующий свой визит его матушка непременно привезет его невесту с собой, и тогда ему придется доказывать, что он настоящий мужчина. Он поначалу сердился, а затем смеялся вместе со мной, и, наконец, вся эта история с женитьбой почти совсем забылась.
  Я был рад, что Асторе подрастает, превращаясь понемногу из любознательного малыша в не по годам развитого и крепкого мальчишку, и порой я забывал, что он младше меня. Разумеется, мы ссорились, и иногда дело доходило до драки, но я не мог долго сердиться на него и часто сам просил прощения, а после он великодушно прощал меня и тут же забывал обо всем. Кулаки у него были послабее моих, но недостаток силы он с лихвой восполнял проворством и прямо-таки кошачьей гибкостью.
  Асторе не слишком любил заниматься математикой и правом, зато языки давались ему на удивление легко. Кроме того, он неплохо для своего возраста обращался со шпагой и кинжалами, и Микеле хвалил его успехи. Мне больше нравилась борьба, владение приемами которой я считал необходимой для настоящего мужчины, тактика и искусство ведения боя.
  Как-то раз мы занимались фехтованием на открытой террасе. Июльская жара быстро измотала нас обоих, но Асторе держался стойко, не переставая наступать. Меня злила его неутомимая настойчивость и одобрительные возгласы Микеле, я же сам и без того совершенно выдохся; в конце концов, я вытер вспотевший лоб и, отсалютовав, бросил шпагу.
  - Проклятье, Асторе, я взмок, как боевой конь. Сегодня чересчур жарко.
  - А по-моему, кто-то очень не хочет признавать свое поражение, - фыркнул он, улыбаясь. Он тяжело дышал, золотистые локоны слиплись от пота. Тонкая мальчишеская рука, сжимавшая эфес, чуть заметно дрожала.
  - Если ты сможешь отдышаться, твое гадкое сиятельство, я тебе покажу, кто из нас проиграл, - пообещал я, вложив в голос как можно больше строгости и презрения. - Я просто не хотел тебя покалечить.
  - Попей водички, Оттавиано, - ухмыльнулся он. - Ты уже не боец.
  Стянув через голову намокшую рубашку, он бросил ее вместе со шпагой Микеле.
  - Вы можете идти, синьор Лоретти, на сегодня урок окончен.
  Наставник удалился, и я уселся прямо на нагретые солнцем каменные плиты, прислонившись спиной к парапету, а Асторе, подойдя к стоявшей в тени колонны бадье с водой, зачерпнул полный кувшин и сделал несколько больших глотков.
  - Холодная, - с наслаждением объявил он. - Хочешь попить, Оттавиано?
  - Принесешь? - сощурился я, прикидывая, станет ли правитель Фаэнцы таскать воду своему незаконнорожденному брату, или гордость не позволит ему пасть так низко.
  Асторе подошел и молча протянул мне тяжелый мокрый кувшин. Я стал жадно пить, поперхнулся, закашлялся и тут же выругался.
  - Мой дорогой старенький Оттавиано, - издевательски пропел Асторе, положив руку мне на плечо. - Ты неуклюж настолько, что даже напиться самостоятельно не можешь? Должно быть, это довольно досадно. Придется мне самому тобой заняться.
  Придерживая кувшин, он осторожно поил меня, как ребенка, и я сдерживал смех, чувствуя себя действительно беспомощным, но странное дело, мне не хотелось отталкивать его.
  - Так лучше? - спросил он заботливо, заглядывая мне в глаза. Я посмотрел на его серьезное лицо, склонившееся ко мне, и ничего не ответил. Он чуть помедлил, затем положил ладони на мои плечи, погладил их и тут же сердито проговорил:
  - Немедленно сними эту рубашку, ты же весь мокрый! Не хватало еще, чтобы ты заболел! - С этими словами он сам стащил с меня рубашку и провел рукой по моей груди. Я смутился, сам не понимая почему, и в самом деле почувствовал озноб. - Так и есть, весь сырой... Пойдем в комнаты, нам обоим не помешает вымыться и переодеться.
  Он подобрал мою шпагу и зашагал вперед, не оборачиваясь, как до него только что ушел Микеле, унося его собственные рубашку и шпагу. Сравнение почему-то раздосадовало меня. Какое-то время я смотрел ему вслед, невольно заметив, как он вытянулся за последнее время. У него была легкая походка, выработанная тренировками небрежная грация движений и уже вполне угадывающаяся гордая осанка правителя. Мне на мгновение стало интересно, как выгляжу я сам. Глупые мысли - что я, в конце концов, девчонка, чтобы беспокоиться о своей внешности? - были тут же изгнаны из головы, и я поспешил следом за уходящим Асторе.
  Вымывшись, переодевшись и приведя себя в порядок, мы вновь стали похожи на знатных юношей, а не на взмыленных шалопаев, какими ушли с террасы. После обеда Асторе отправился в синьорию и пригласил меня с собой, но я отказался: мне не слишком хотелось сидеть в пыльной жаркой зале, слушая разбирательства дел или пустую болтовню советников. Мне было почти шестнадцать лет, и я начинал чувствовать себя взрослым, чего не мог бы сказать о членах городского совета; для них по-прежнему государь был только один - тринадцатилетний Асторе, хрупкий и неразумный пока еще мальчуган, за которого они принимали все решения. Меня же в расчет никто не принимал, хотя я считал себя ровней своему брату. Асторе часто говорил, что хотя его мнение советники всегда выслушивают внимательно, по завершении дискуссии ему не раз приходится его менять, причем он каждый раз убежден, что делает правильный выбор. Другими словами, старики из совета давали ему почувствовать власть, но всегда сами решали за него, убеждая легковерного мальчика, что его авторитетное мнение рождается в его собственной голове в ходе обсуждения. Он уже сознавал это и, не оспаривая мудрость советников, сокрушался, что они до сих пор считают его ребенком. "Если бы они больше мне доверяли!" - говорил он. В совете Асторе держался уверенно, и его все любили, несмотря на юный возраст, за простоту и великодушие.
  В тот вечер, вернувшись, он утащил меня в свою комнату и стал рассказывать о новостях.
  - Только послушай, какие вести привез из Рима синьор Браччано. - Его глаза блестели в полумраке лихорадочным возбуждением. - В городе только и говорят, что об убийстве герцога Джованни Борджиа.
  - Не может быть! - вырвалось у меня. - Он же второй человек в Италии, знаменосец Святой Церкви, и... все знают, что он сын папы!
  - Ну так что же, по-твоему, он не может умереть? - скривился Асторе. - Мало ли найдется врагов у такого человека? Рассказывают, что его труп был выброшен в реку вместе с нечистотами, а папа чуть рассудка не лишился, когда его отыскали и принесли во дворец.
  - Какой ужас. - Меня передернуло от отвращения. - Благородный человек недостоин такой смерти. Что теперь будет с армией Церкви?
  - Надеюсь, она не подчинится французам, которые рвутся к нам через горы. - Он вздохнул и задумался. - Знаешь, мы должны укрепить город. Неспокойные нынче времена, и я не хочу, чтобы в Фаэнце хозяйничали враги.
  Он встал, подошел ко мне сзади и обнял за плечи.
  - Мне страшно, Оттавиано. - Его голос упал до шепота. - Не будь тебя, мне было бы еще страшнее. Пообещай, что будешь сидеть со мной в совете. Ближе тебя у меня нет никого, и ты достоин занять свое место по правую руку от меня. Сейчас оно часто пустует. Почему?
  Я накрыл ладонями его руки.
  - Успокойся, Асторе. Я никогда не оставлю тебя. Как ты мог подумать, что я пренебрегаю тобой?
  - Черт побери. - Он вздохнул, отошел от меня и проговорил, глядя в сторону. - Я малодушный трус, и никогда не прощу себе, что так раскис в твоем присутствии.
  - Асторе...
  - Ладно, забудь.
  Я встал и подошел к нему вплотную. Его синие чистые глаза глянули на меня снизу вверх - в них были печаль, надежда и суровая, недетская решимость. Он порывисто обнял меня, и я прижался щекой к его золотистым волосам - тонким и мягким, хранящим запахи трав и горячего июльского солнца.
  - Я люблю тебя, Оттавиано.
  - Я тоже тебя люблю, братишка.
  Он судорожно вздохнул, не отпуская меня, словно боясь потерять. Не знаю, что на меня тогда нашло: склонившись, я поцеловал его в щеку, стараясь успокоить. Он отстранился и посмотрел на меня с легким недоумением.
  - Вот еще глупости, - пробормотал он, краснея, и отошел.
  Я стоял, опустив руки, не в силах хоть что-то сказать. Острая нежность, сожаление и стыд боролись в моей душе. Он не оттолкнул меня, и в том, что я сделал, кажется, не было ничего предосудительного, но оба мы, неизвестно почему, придали этому какое-то особое значение.
  Асторе подошел к окну и, отвернувшись от меня, смотрел на дальние горы, а я смотрел на него - одинокая мальчишеская фигурка в лучах заходящего солнца, отливающие бронзой локоны, мягкая и одновременно строгая линия щеки, решительно сложенные на груди руки. Молчание повисло между нами, но я готов был молчать еще целую вечность, невольно залюбовавшись своим братом. В этом было что-то неправильное, я смутно догадывался об этом - и не мог отвести взгляд. Маленький одинокий рыцарь, прячущий за внешней невозмутимостью ранимость и страх ребенка. Я вдруг впервые осознал, как он красив и беззащитен, и это перевернуло мою душу. В смятении, словно ища опоры, я окликнул его почти неслышным шепотом.
  - Асторе...
  Он быстро повернулся ко мне, и наваждение рассеялось. Он снова был обычным мальчишкой, моим младшим братом и моим единственным другом.
  - Пойдем ужинать, - сказал он, улыбаясь. - А потом ты расскажешь мне про поход Александра в Индию.
  Кажется, я испытал облегчение. Поздно вечером, уже засыпая, я вспомнил его встревоженный взгляд, его крепкое объятие, тепло его хрупкого тела, и твердо решил, что не оставлю его одного, что бы ни случилось.
  Спустя пару недель Асторе распорядился устроить бал в городской ратуше в честь дня моего рождения. Я всячески сопротивлялся, считая, что подобное празднество не подобает бастарду, но братец мой был, как известно, упрямее осла. Сделав вид, будто согласен со мной, он в тот же день объявил в совете, что намерен развлечься, и велел готовиться к балу. Распорядителем был назначен Джакопо Моранти, веселый лысый толстяк, ведавший городскими налогами и казной, который тут же с воодушевлением стал предлагать идеи для программы праздника.
  - У вашей светлости есть какие-нибудь пожелания? - спросил он. - Вы не часто балуете горожан развлечениями, было бы неплохо, если бы они повеселились в честь такого события, как...
  Он сделал паузу, ожидая подсказки, и Асторе, прежде чем ответить, посмотрел на меня; в его взгляде читалось слишком знакомое мне лукавое выражение. Я незаметно погрозил ему кулаком, и он с невинным видом приподнял брови. Синьор Моранти, казалось, не заметил этой пантомимы и спокойно ждал.
  - Ну, мы не празднуем ничего особенного, - пожал плечами Асторе. - Жара спала, молитвы епископа о дожде были наконец-то услышаны, так что урожай, похоже, ожидается славный. Чем не повод для праздника? Я думаю, в самый раз было бы устроить на площади представление артистов и музыкантов, потом танцы, игры и угощение для горожан.
  - И, разумеется, ужин в ратуше для вашего сиятельства, синьора Оттавиано и членов совета, - подхватил старик Браччано, потирая руки.
  - Пожалуй, - с неохотой кивнул Асторе. - А чтобы не было слишком скучно, также и для ваших жен и детей. Очень надеюсь, что дамы найдут праздник интересным. Что ж, синьор Моранти, препоручаю вам заботу о том, чтобы никто не был разочарован.
  Праздник, вопреки моему ожиданию, действительно получился неплохим и запомнился горожанам надолго. Я отчитал Асторе за расточительность, но он возразил, что считает своим долгом вознаградить тех, кому обязан своим положением и достатком. К тому же, заявил он, пирушки и бесконечные празднества для Фаэнцы непривычны, а городская казна уже давно не пустует. Собираясь на праздник, он позволил слугам надеть на себя темно-вишневый костюм, в прорези рукавов которого была видна белоснежная рубашка, белую герцогскую мантию и золотую цепь с гербовым медальоном. Пристроив на голове белую атласную шапочку, он критически оглядел себя в зеркало и повернулся ко мне.
  - Что скажешь?
  Я чуть насмешливо поклонился, но не мог скрыть своего восхищения.
  - Тебе идет вишневый цвет.
  - И все?
  - Думаю, каждый сразу скажет, кто из нас правитель города.
  - Оттавиано, прекрати. Надень ты белую мантию, и нас запросто перепутают.
  - Ты чертовски красив. - Я сказал чистую правду, и он рассмеялся.
  - Ты тоже, - сказал он, подойдя ко мне и поправив сбившееся кружево манжеты на моей левой руке. - Думаю, сегодня ты будешь иметь успех.
  Я критически оглядел себя в зеркало. Мой костюм был почти такого же покроя, как у Асторе, но из зеленого бархата, зеленый берет украшали изумруды, у пояса висела шпага в ножнах, а с плеч мягкими складками ниспадал черный короткий плащ. Я знал, что зеленый цвет идет мне, повторяя оттенок моих глаз. Не знаю, какое впечатление я производил на горожан, но сам себе я понравился. Асторе смотрел на меня сияющими глазами.
  - Ты создан для блистательных дворов, Оттавиано. Не понимаю, что ты делаешь в маленькой Фаэнце, твое место в Риме или в Милане.
  - У тебя плохо получается лицемерие, братишка.
  Он засмеялся, прицепил к поясу ножны со шпагой, и мы отправились в город.
  На центральной площади стоял такой шум, что базарный день показался бы в сравнении с ним тишиной. Казалось, тут собралось все население Фаэнцы, включая стариков и грудных младенцев. Мы ехали к ратуше верхом в сопровождении охранников и слуг, и люди приветствовали нас радостными криками, уступая дорогу. Девушки смотрели с восторгом и робостью, а женщины постарше и побойчее не скрывали своих чувств, благословляя нас и желая процветания.
  - Боже, какие они оба красавчики! - воскликнула одна пожилая дама, всплеснув руками. - Храни вас Бог, ваши сиятельства!
  Асторе улыбнулся и помахал ей, а я вытащил большую горсть монет и бросил обступившим нас людям.
  Повсюду на площади стояли жаровни, на которых городские трактирщики и повара из замка жарили мясо, и ароматный дым плыл над головами людей, смешиваясь с запахами вина и лошадей. На колокольне зазвонили к обедне. У дверей ратуши нас встретили советники и знатные горожане, приглашенные на праздник в синьорию, и мы поднялись на балкон, чтобы понаблюдать за представлением, которое должны были разыгрывать под окнами ратуши артисты, приглашенные из Урбино. Заметив нас, все бывшие на площади приветствовали нас восторженными криками, и я с гордостью понял, что любовь простого народа к Асторе и ко мне не была наигранной: люди действительно были рады видеть нас. Что было тому причиной - наш юный возраст, печальная судьба, легкий нрав моего брата или умелое правление городского совета - мне до сих пор неизвестно, да разве это так уж и важно? Стоя на балконе ратуши перед своим городом, мы упивались всеобщим восхищением и ликованием, пока Асторе не поднял руки, давая сигнал к началу представления.
  Спектакль был не слишком интересный, я даже не помню точно, о чем там шла речь. Немного оживили его лишь танцовщицы, исполнявшие свои роли с изяществом и заученной легкостью. На мой взгляд, в игре остальных актеров было много пафоса и мало настоящего чувства, так что мне было интереснее поглядывать по сторонам, чем на представление. Асторе смотрел внимательно и временами даже смеялся, так что я счел благоразумным не отвлекать его от представляемого действа, и стал вполголоса обмениваться своими мыслями о спектакле с молодой девушкой, сидевшей по правую руку от меня. Она негромко смеялась, и я, воодушевленный собственным остроумием, понемногу осмелел. К концу представления мы уже едва сдерживали смех, и я держал ее за руку, против чего она совершенно не возражала.
  За представлением последовали состязания в стрельбе из лука, борьбе и беге. Асторе объявил, что лично будет награждать победителей, и желающие получить из рук герцога плащ, кошель золотых дукатов или бычка отыскались быстро. Заметив, что я вовсю флиртую со своей новой подружкой, которую, как я успел узнать, звали Фелицией, мой брат с плохо скрываемым неудовольствием велел мне вести себя прилично и не давать повода к пересудам. Я присмирел, но ненадолго. Пока стрелки из лука демонстрировали свое мастерство, я еще сдерживался, однако присутствие Фелиции лишало меня привычного самообладания.
  - Ах, если бы только вы не были братом государя Асторе, - склонившись к моему уху, проговорила девушка. - Ваше сиятельство, если я мешаю вам наслаждаться праздником, только скажите - и я тотчас оставлю вас.
  - Как вы могли подумать, Фелиция, - ответил я, поглаживая ее пальцы. - Это вы мой праздник, я счастлив, что познакомился с вами. Асторе не выносит, когда я отвлекаюсь, ведь тень моего поведения падает и на него, но ведь мы с вами не делаем ничего предосудительного, не правда ли?
  - Мой отец и не позволил бы. - Она засмеялась, и по спине у меня пробежали сладостные мурашки. Она была так чудесна: белокожая, стройная, с темными волосами, убранными в высокую прическу, со свежими щечками и блестящими глазами. Синее с золотой отделкой платье смело открывало моему жадному взгляду высокую грудь, и я поневоле терял над собой контроль.
  - Я не какой-нибудь ремесленник, - улыбнулся я, наклонившись к ней ближе, и, касаясь губами ее щеки, продолжал. - Вам, должно быть, известно, что я располагаю влиянием и средствами, достаточными для того, чтобы успокоить вашего отца.
  - Он не так уж суров, ваше сиятельство. - Она придвинулась ко мне ближе, так что я ощущал живое тепло ее юного тела. Внезапное желание, вспыхнувшее во мне, привело меня в настоящее смятение. Смущенно отодвинувшись, я вполголоса сказал, что у нас еще будет время пообщаться, а пока можно по достоинству оценить меткость победителя соревнований стрелков. Почти в то же мгновение Асторе толкнул меня в бок, напоминая о необходимости сосредоточиться, и я со вздохом сожаления отвернулся от Фелиции. Впрочем, до ужина мы успели с ней еще всласть наговориться, пока мой братишка вручал призы и благодарил жителей Фаэнцы за их любовь и чудесные развлечения.
  Ужин в ратуше был, разумеется, побогаче, чем угощение на площади. Пять перемен блюд, включая жареного оленя, фаршированного куропатками, диких уток, суп с грибами, рыбу и пирог, подавались под тихую музыку, исполняемую тремя лютнистами из Урбино. У меня разыгрался зверский аппетит, и я ел за двоих, тем более что Асторе, увлеченный спором с Браччано и его сыном по поводу фортификации, кажется, не ел вообще. Ну и черт с ним, решил я. Напыщенный маленький фат, упивающийся всеобщим восхищением. Глядишь, ему понравится, и он будет устраивать праздники каждую неделю... Вообще-то было бы неплохо, потому что каждый такой праздник сулил мне возможность пообщаться с Фелицией или с другими девушками, многие из которых теперь казались мне совсем недурными.
  Поздним вечером, когда на площади зажгли факелы, а большая зала ратуши наполнилась светом сотен свечей, начались танцы, и конечно, я ни на шаг не отходил от Фелиции. Порой моя рука ложилась на ее талию, и я трепетал, охваченный неясными и пугающими чувствами. Она кокетливо смотрела на меня, а я, совершенно потеряв голову, попросту не отрывал от нее глаз. Лишь однажды я заметил, что Асторе тоже танцует с одной из девушек, но на лице его не отражалось никаких эмоций, кроме скуки.
  Наконец, проскользнув между танцующими парами, мы с Фелицией покинули залу и вышли в коридор. Здесь было прохладнее; то и дело мимо проходили люди, которым не было до нас никакого дела, в основном, слуги и приглашенные на праздник в ратушу горожане. Возле лестницы, куда почти не достигал свет факелов, обнималась какая-то парочка.
  - Только посмотрите на них, Оттавиано, - тихо засмеялась Фелиция, беря меня под руку. - Разве можно так вести себя?
  - Здесь - нет, - согласился я, - но я знаю одно местечко, где можно.
  Я потянул ее за собой, мы пробежали мимо влюбленных и поднялись на верхний этаж, где было в этот час почти безлюдно. Факелов здесь тоже оказалось поменьше, и расхаживающий взад-вперед по коридору охранник то появлялся, то вновь исчезал в густой тени. Мы спрятались в нише окна, откуда открывался вид на озаренную алыми огнями площадь.
  - Оттавиано, что вы задумали? - Она вопросительно смотрела на меня, стоя так близко, что едва не касалась меня грудью.
  - Мне хотелось бы остаться с вами наедине, - сказал я, почти не владея собой.
  - Я не уверена, что...
  Я не дал ей договорить. Схватив ее в объятия, я впился губами в ее полуоткрытые губы. У нее вырвался сдавленный писк, который почему-то рассмешил и одновременно раззадорил меня еще больше. Темные желания, бурлившие в моей крови, рождались не из головы, а из древнего, мощного инстинкта, мешавшего мне думать. Я не был уверен, что поступаю как нужно, но не мог сдерживаться. Я рванул с ее плеч синий бархат, обнажая небольшие, но уже вполне налитые соблазнительные груди, и припал к ним губами, жадно вбирая в рот твердеющие соски. Фелиция застонала, подчиняясь моему яростному напору, и попыталась вырваться, но с таким же успехом она могла бы разорвать кандалы. Прижав ее к стене, я тяжело навалился на нее, торопливо задирая подол ее платья.
  - Оттавиано, боже...
  - Я нравлюсь тебе? - задыхаясь, спросил я, просто для того, чтобы что-то сказать. Я немного чувствовал себя виноватым и считал, что раз уж так случилось, девушке хотя бы не должно быть неприятно то, что я делаю.
  - Ты самый красивый юноша в Фаэнце, - ответила она, обнимая меня за шею. - Поцелуй меня.
  Я снова присосался к ее груди, одной рукой расшнуровывая на себе штаны, а другой придерживая ее за талию. Мой орган, такой большой и твердый, вырвался на волю, реагируя на малейшее прикосновение. Я удивленно вскрикнул, скользнув пальцами по ее ноге выше, туда, где влажный жар ее плоти уже ждал меня, и придвинулся ближе, устраиваясь удобнее в тесной нише. Фелиция подняла ногу и обвила ею мою талию, и тогда я пронзил ее. Она закричала - сдавленно и мучительно, и я прикрыл ей рот рукой. Мои глаза заливал пот; девушка буквально повисла на мне, порывисто дергая бедрами, и огонь ее тела воспламенял меня яростной страстью. Закрыв глаза, я сделал несколько сильных толчков в ее лоно. Почти лишаясь рассудка от сладостного чувства, становящегося все сильнее, я ощутил, как во мне поднимается давящая волна, готовая вот-вот захлестнуть меня с головой. Еще мгновение - и все было кончено. Я истекал, беспомощно раскрыв рот в отчаянном беззвучном крике. Фелиция все еще вскрикивала, ее залитое слезами лицо озаряли красноватые отблески факелов с площади, но я внезапно потерял интерес к ней. Сознание возвращалось, наслаждение меркло, уступая место смущению и стыду. Я отпрянул от девушки, с недоумением уставившись на свой уменьшающийся влажный орган, и неловко вытер его краем плаща.
  - Прости меня, - выдавил я, поправляя одежду. Блестящие глаза Фелиции казались огромными и перепуганными на бледном лице, она продолжала плакать.
  - Если тебе нужно золото... - начал я и осекся.
  - Нет. - Она покачала головой. - Я запомню тебя, Оттавиано. Может быть, мы еще повторим это, и тогда будет лучше... Со мной это было в первый раз, и я не думала... впрочем, это не важно.
  Мне стало совсем нехорошо. Вся эта торопливая возня в темном коридоре, влажная и липкая, наши тела, бьющиеся в неистовых судорогах ради нескольких мгновений удовольствия плоти, - все это казалось теперь гадким и отвратительным.
  - Я провожу тебя, - сказал я, отводя глаза.
  Она поправила платье и убрала в прическу выбившиеся пряди.
  - У тебя бешеный темперамент, - смахивая слезинки, пошутила она. - Ты просто жеребец.
  - Прости, - снова глупо повторил я.
  - Ничего. Ты мне понравился, иначе я никогда не позволила бы тебе сделать это. - Она взяла мою руку и поцеловала кончики пальцев. - Спасибо, ваша светлость.
  Я молча взял ее под руку и повел вниз по лестнице, в озаренную светом свечей залу, где играла музыка и в танце неторопливо двигались мужчины и женщины.
  Первым делом я поискал глазами Асторе. Он сидел во главе стола - задумчивый, утомленный и, как я заметил, немного печальный. Когда к нему обращались, он отвечал и улыбался, но мысли его при этом были далеко. О чем я только думал, когда бросил его одного на этом балу? Разумеется, он не был один - вокруг роем вились знатные девушки и молодые люди, наперебой стараясь привлечь его внимание, чтобы удостоиться беседы с герцогом Манфреди, - но стена одиночества, ограждавшая его, была выше стен Вавилона. Его рассеянный взгляд скользил по зале, отыскивая кого-то среди танцующих, и когда он остановился на мне, я понял, кого именно он искал. Асторе подался вперед, жестом подзывая меня к себе, и я, оставив Фелицию, поспешил к нему.
  - Я не видел тебя, - сказал он, когда я подошел и уселся рядом с ним. Его глаза внимательно изучали мое лицо. Наконец, он вздохнул и коротко улыбнулся. - Мы еще поговорим дома, хорошо?
  Я незаметно нашел под столом его руку и пожал ее.
  Остаток вечера пролетел незаметно. Люди, окружавшие нас, были большей частью уже пьяны, и лишь Асторе, не выпуская из рук полный бокал, так и не выпил ни капли. Сам я осушил целых три, не замечая вкуса напитка, и в итоге неожиданно для себя захмелел. Когда мы спускались по лестнице, Асторе поддерживал меня под локоть, изо всех сил стараясь, чтобы я сохранял герцогское достоинство, а я, к своему огорчению, даже не смог самостоятельно взобраться в седло.
  Уже в замке Асторе позвал слуг и с оттенком презрения в голосе велел им раздеть меня и вымыть, а сам, переодевшись, принял ванну и отправился спать, больше не проявляя ко мне никакого интереса.
  Следующий день мы провели, как обычно, если не считать того, что поутру у меня сильно болела голова. Асторе делал вид, что не замечает моего плачевного состояния, и не заговаривал о вчерашнем вечере, ожидая, что я начну рассказывать сам. Я отмалчивался, пока мог, но ему, кажется, не терпелось отчитать меня за мое недостойное поведение.
  - Ты ешь, как свинья, Оттавиано, - заметил он за обедом. - И не говори, что делаешь это только дома.
  - Спасибо на добром слове, ваше сиятельство, - ядовито отозвался я. - Что делать, у меня хороший аппетит.
  - Да и ведешь ты себя, надо признаться, не лучше. Вчера только и разговоров было, что о твоем приключении с Фелицией.
  Я почувствовал, что краснею. Мне казалось, что мы не привлекали к себе особого внимания, и наше исчезновение из общей залы прошло незамеченным.
  - Ах, посмотрите, как мы смутились! - хмыкнул Асторе. - Должно быть, тебе неизвестно, что персона герцога, а равно и его семья постоянно в центре всеобщего внимания? Я же просил тебя быть рядом со мной, но видимо, ты позабыл о своем долге.
  - Может быть, ты мне просто завидуешь?
  - А есть чему? - поинтересовался он, развлекаясь. - Ты весь вечер таскался за Фелицией, как овца на привязи, потом вас видели в коридоре, а затем вы снова явились в залу, и ты нализался так быстро, что я не успел тебя остановить. Может, расскажешь, что случилось?
  Напустив на себя надменный вид, я посетовал на неуместное любопытство некоторых детишек, вообразивших себя всемогущими правителями, и сказал, что успел за прошедший вечер узнать достаточно много нового, чего детишкам из-за их нежного возраста знать не полагается. Асторе пришел в ярость.
  - Я всего лишь хотел, чтобы герцоги Фаэнцы не давали повода для пересудов, - побледнев, сказал он. - Если тебя это не устраивает, можешь вести жизнь, которая тебе нравится, но я не допущу, чтобы тень твоего грязного поведения падала на меня!
  Вскочив из-за стола, он поспешно вышел из комнаты, оставив меня в одиночестве раздумывать, насколько сильно он был уязвлен. Я знал, что его обида на меня глубже, чем бывало прежде, и сознавал свою вину перед ним.
  Я подумал о Фелиции, о быстрых неумелых объятиях в темном коридоре ратуши. Стоило ли это краткое сладостное затмение таких переживаний и душевных мук? Пожалуй, нет, решил я. Ведь я почти не знал Фелицию, а Асторе, как ни крути, был моим братом и государем. Если бы я вернулся к ней, то был бы хуже, чем предателем...
  До вечера мы с Асторе не разговаривали, подчеркнуто избегая друг друга. Сидя в своей комнате, я увидел, как он прошествовал мимо моей раскрытой двери со свечой в руке и книгой под мышкой. Обычно он заглядывал ко мне пожелать доброй ночи, но сегодня я зря надеялся: он даже не повернул головы в мою сторону. Ну и хорошо, усмехнулся я. Ему все равно быстро надоест эта игра в молчанку.
  Я улегся спать рано, но не мог заснуть, злясь на себя, на Фелицию, на Асторе, на всех городских болтунов и завистников. Не будь я Манфреди, им всем было бы наплевать, чем и с кем я занимаюсь на празднике! А родись я, скажем, пекарем, то давно уже беспрепятственно перепробовал бы сотню таких красоток, как Фелиция...
  Сон мой, пришедший с таким трудом, был беспощадно нарушен среди ночи. Мне показалось, что стены замка рушатся, даром что он был настоящей крепостью, способной противостоять пушкам. Грохот стоял такой, что спросонья у меня едва не заложило уши, а за раскрытым окном серебрилась стена ливня, ежесекундно подсвечиваемая всполохами молний.
  Проклиная все на свете, я встал и закрыл окно, по пути наступив в холодную лужу на полу. Ковер намок и хлюпал под ногами, как болотный мох. Я снова нырнул в кровать, натянул одеяло до подбородка и скорчился, пытаясь согреться.
  Внезапно дверь открылась, по полу простучали быстрые шаги босых ног.
  - Подвинься, Оттавиано.
  Мне не хотелось спорить, да и замерз я порядком, так что просто отодвинулся в сторону, и Асторе плюхнулся рядом со мной, по-хозяйски потянув на себя край одеяла.
  - Черт побери, Асторе!
  Он толкнул меня холодной ногой, и я взвыл.
  - Проклятье, почему это я должен пускать тебя в свою кровать? Тебе мало собственной?
  - Эта гроза сводит меня с ума, - пожаловался он, стуча зубами. - Я подумал, что вместе нам будет теплее и не так беспокойно... Кстати, это не дает тебе права считать, что я тебя простил.
  Он отвернулся от меня, придвинувшись вплотную и прижимаясь спиной к моему боку. От него исходило приятное тепло, и я невольно улыбнулся:
  - А я вроде и не просил прощения.
  Он промолчал, и тогда я решился.
  - Хотя, надо признаться, я просто не успел. Прости меня, братишка, я действительно вел себя как свинопас.
  Асторе хмыкнул.
  - Рад, что ты признаешь это. Впрочем, если уж ты все равно начал волочиться за девушками, так тому и быть, только будь поразборчивее. Дедушка Джованни, помнится, хотел подыскать тебе невесту из знатной семьи, ну вроде Орсини или Сфорца, а Фелиция - всего лишь горожанка, дочка одного из нобилей, она тебе не ровня. - Он повернулся ко мне лицом и спросил. - Интересно, как далеко тебе удалось зайти с ней?
  - Ну... - протянул я, наслаждаясь его страдальческим видом. - Не хвастаясь, скажу, что вчера получил от нее все сполна.
  Асторе ахнул, вытаращив глаза.
  - Ты хочешь сказать, что... ну...
  Я засмеялся.
  - Я хочу сказать, что получил гораздо более полное представление о назначении некоторых частей тел мужчин и женщин.
  - Ух ты. - Он задумался и на какое-то время притих, вздрагивая каждый раз от вспышек молний, потом приподнялся на локте и серьезно посмотрел на меня. - Я больше не хочу говорить об этом, Оттавиано. Не знаю почему, но мне это неприятно.
  - Хорошо.
  Он снова отвернулся от меня и буркнул через плечо:
  - Обними меня, мне холодно.
  Поколебавшись, я придвинулся к нему ближе и перебросил руку через его бок. Он схватил мои пальцы, прижимая их к своей груди.
  - Да, так теплее.
  Я вдохнул легкий чистый запах его волос - лаванда, шалфей, дым, - и прижался к нему, ограждая от грозы и дождя, от тьмы и страшных звуков ночи.
  - Спи, братишка.
  Его сердце ровно билось под моей ладонью, и я знал, что ближе его для меня никогда никого не было и не будет.
  
  Как и просил Асторе, мы больше не говорили с ним о девушках. Он был уверен, что рано или поздно в ворота Фаэнцы въедет карета с гербами Риарио и Сфорца, везущая к нему его нареченную невесту, о которой он знал только со слов матери. Не позволяя себе увлекаться местными красотками, Асторе постепенно становился предметом их тайных вздохов; уже не совсем мальчик, а гибкий, изящный юноша, всегда безупречно одетый, с царственными манерами и горделивой осанкой, он неизменно привлекал к себе восхищенные взгляды. Я стал его тенью, не покидая его, как он и требовал, и стараясь держаться как подобает герцогу. История с Фелицией не получила продолжения: какое-то время она пыталась привлечь мое внимание и завладеть мной безраздельно, но я устоял. Вскоре я с облегчением узнал, что она стала проводить много времени с младшим сыном старого синьора Браччано, и дело, по-видимому, шло к свадьбе.
  У нас с Асторе было не слишком много свободного времени. Из Рима и Неаполя шли тревожные вести, и вскоре мы узнали, что второй сын папы, кардинал Валенсийский Чезаре Борджиа сложил с себя сан, чтобы принять титул герцога и жениться на французской принцессе. Его святейшество тут же сделал его капитаном и знаменосцем Святой Церкви и отдал ему под командование римские войска. То, что рассказывали о Чезаре, просто не умещалось в моей голове. Говорили о десятках убийств, разнузданных оргиях, гнусных зверствах, перед которыми меркли злодеяния Нерона. Когда мне сказали, что он был замешан в убийстве родного брата и кровосмесительной связи с сестрой, я не хотел верить и с отвращением отверг возможность существования такого чудовища.
  Асторе посмеялся над этими рассказами и прямо заявил, что всего этого просто не может быть, потому что с герцогским достоинством подобные выходки несовместимы.
  - Все это придумали завистники и лжецы, их следовало бы повесить за клевету, если бы она не была так смехотворна, - сказал он.
  Смех смехом, а когда через полгода стало известно, что Святейший отец своей апостольской властью лишил имений и званий знатнейших правителей Италии "за неуплату пошлин в церковную казну", мы встревожились. Список изгоев, павших жертвой самодурства папы, и их владений - Форли, Урбино, Имола, Пезаро, Фаэнца, - быстро облетел всю Романью. Получив папскую грамоту, Асторе был потрясен.
  Мы сидели в большой зале городской ратуши, а римский посланник - широкоплечий детина в желто-красном наряде со шпагой у пояса - невозмутимо читал письмо с личной печатью папы Борджиа, и тишина смыкалась вокруг него с каждым его словом.
  - Я не отрекусь, - спокойно сказал Асторе, когда он закончил чтение. - Передайте его святейшеству, что герцоги Манфреди намерены продолжать править Фаэнцой, как и прежде.
  Его лицо было бледным и решительным, и когда посол вопросительно посмотрел на него, он не отвел глаз.
  - Надеюсь, вы все запомнили правильно. - Пальцы Асторе стиснули подлокотники кресла с такой силой, что я услышал, как хрустнули суставы. - А теперь я не желаю больше видеть вас.
  Посол вышел, и совет взорвался возмущенным гулом. Говорили все сразу, перебивая друг друга, призывая укрепить городские стены и закупить оружие и продовольствие в Болонье. Асторе молчал. Его рука нашла мою руку и сжала ее с тревогой и надеждой, и я ответил успокаивающим пожатием.
  - Что нам до проклятий выжившего из ума старикашки, - авторитетно сказал я, чувствуя, как в отчаянном предчувствии беды сжимается сердце. - Фаэнцу укрепил еще наш прадед, эти стены выдержат любой штурм. В конце концов, что он может сделать против всех городов Романьи?
  - Я не знаю, Оттавиано. Но мне неспокойно. Будем надеяться, что ты прав.
  Он встал и решительно успокоил советников, сказав, что непременно напишет письмо деду в Болонью, а тот наверняка пришлет помощь, если уж папа все-таки задумает что-то предпринять против Фаэнцы. Пока волноваться не о чем, и не следует поднимать шум из-за какого-то письма. Рим далеко, и на деле вряд ли дело пойдет дальше отлучения от Церкви.
  - Подумаем об этом ближе к делу, - заключил он. - Вы согласны со мной, синьоры? Полагаюсь на ваш опыт и мудрость. Мне ли, четырнадцатилетнему мальчику, успокаивать вас?
  - Вы правы, ваше сиятельство, - ответил за всех Браччано. - Мы повели себя как трусливые шакалы, и лишь пример вас и вашего брата заставил нас устыдиться.
  Асторе чуть заметно улыбнулся: эти суровые старики признали его превосходство над собой.
  Вечером он пришел в мою спальню и улегся рядом со мной, и это заставило меня осознать, насколько он напуган и встревожен.
  - Оттавиано...
  - Не бойся, братишка.
  - Ты видел человека, который привез послание. Это не монах, не епископ и не дипломат. Это солдат и убийца. Когда я смотрел на него, мне хотелось спрятаться.
  - Ты держался достойно, как истинный государь. Я был восхищен.
  Он покачал головой, неотрывно глядя на дрожащее пламя свечи на столике у кровати.
  - Что ты думаешь обо всем этом, Оттавиано? Что будет дальше?
  - Ничего страшного. - Я обнял его. - Ты женишься, наплодишь детишек, а потом твои внуки будут править Фаэнцой еще долгие-долгие годы.
  - Нет, правда? - Он испытующе посмотрел мне в глаза, и под его строгим недетским взглядом мне совершенно расхотелось нести успокоительную чушь.
  - Правда... - Я вздохнул. - Кто знает, Асторе.
  Он провел пальцами по моей щеке - очень трепетно и нежно, как никогда раньше, и это простое прикосновение разбудило во мне новые могучие чувства. Его теплые пальцы задержались у моего подбородка чуть дольше, чем я мог бы ожидать.
  - Оттавиано.
  Смущенный и испуганный, я продолжал прижимать его к себе, одновременно отчаянно пытаясь скрыть от него то, что ощущал в его объятиях.
  Он наклонился ко мне, и его мягкие губы осторожно нашли мои.
  - Нет, - прошептал я севшим голосом. - Нет, Асторе...
  Он отстранился, глядя на меня своими большими сияющими глазами с недоумением и страхом.
  - Прости...
  Я разжал объятия, и он отодвинулся, учащенно дыша.
  - Не знаю, что на меня нашло. Я не должен был... Ты не сердишься?
  - Не делай так больше.
  Он помолчал, потом спросил почти со страданием:
  - Ты ведь любишь меня?
  - Конечно, как ты можешь сомневаться?
  - Тогда почему...
  - Просто есть вещи, которые делать нельзя. - Я быстро задул свечу и повернулся к нему спиной, стараясь не прикасаться к своему воспрянувшему члену.
  Асторе разочарованно вздохнул у меня за спиной.
  - Знаешь, а в какой-то момент мне показалось, что ты хотел, чтобы я делал это.
  - Тебе действительно показалось. Спокойной ночи, Асторе.
  Он чуть помедлил, потом нерешительно обнял меня сзади, и я понял, что не смогу этого вынести.
  - Постой, мне нужно выйти, - торопливо сказал я, вскакивая и направляясь к двери.
  - Куда ты?
  - Я что, даже по нужде сходить не могу, не доложившись? - буркнул я почти грубо, и на его лице промелькнули сожаление и легкая обида. - Я сейчас вернусь, - примирительно сказал я и вышел из спальни.
  Уже не в силах сдерживаться, я прислонился к стене в коридоре и быстро достиг облегчения. Проклятье, я и не думал, что один почти невинный поцелуй может довести меня до такого состояния! Мне следовало быть осторожным, потому что я действительно любил своего брата.
  Вернувшись в кровать, я позволил Асторе обнять меня, и он сделал это с готовностью и явным удовольствием. Все-таки он так по-детски привык к теплу моего тела рядом с собой...
  
  Полетели дни, наполненные тревожным ожиданием и неизвестностью. Асторе, как и обещал совету, написал в Болонью письмо, вкратце изложив деду суть происходящего, и уже через два дня Джованни Бентиволио прибыл в Фаэнцу. Разумеется, члены синьории никогда не позволили бы ему вмешиваться в городские дела, если бы не были так напуганы угрозой Святейшего папы. Дед осмотрел укрепления, поговорил с горожанами и заключил, что Фаэнца вполне может выдержать пару месяцев осады. Впрочем, добавил он, вряд ли у апостольской армии будет время и желание осаждать маленький город, потому что Манфреди лично не успели перебежать папе дорожку, чего не скажешь о Риарио или старом Лодовико Сфорца. Напоследок он велел нам с Асторе вести себя спокойно и не паниковать понапрасну, а в случае чего обещал помочь. Признаться, после его отъезда я заметно повеселел, да и Асторе успокоился. Единственными мерами, которые, по словам деда, следовало бы предпринять - запасти зерна и вина, а также убедить горожан в необходимости создания регулярного ополчения, что и было исполнено.
  Мои с Асторе отношения остались неизменными. Почти. Я стал осознавать, что он повзрослел, и внезапно его желание быть рядом со мной предстало в совершенно ином свете. Не скажу, чтобы я избегал его, скорее мне хотелось оградить его от того, что могло бы произойти. Мне вдруг открылась его юная хрупкая красота, которой я не замечал прежде, и каждый раз, оставаясь с ним наедине, я начинал с ужасом думать, что не смогу противостоять тем смутным чувствам, что рождались в моей душе. Послушный моему запрету, Асторе больше не пытался целовать меня в губы, но моя кровать не перестала быть для него притягательным местом. Я решил, что как только закончится вся суматоха с папскими угрозами, постараюсь отвезти его в Форли, чтобы познакомить с невестой. К несчастью, моему намерению не суждено было осуществиться.
  С наступлением зимы мы стали чаще бывать в городе, а рождество, как обычно, отпраздновали на городской площади, забавляясь вместе с простыми жителями. Мы дурачились, как дети, прыгали через костры, таскали с жаровен мясо и каштаны, гонялись за девушками и танцевали чуть не до утра. Асторе, раскрасневшийся, с выбившимися из-под шапки золотыми локонами, исполнил несколько песенок собственного сочинения, чем вызвал всеобщее восхищение, хотя, на мой взгляд, песни были довольно глупые. Девушки вились вокруг него, как пчелы вокруг меда, но он только простодушно улыбался, а когда они пытались откровенно заигрывать с ним, застенчиво отводил глаза. Сам я тоже не был обделен вниманием дам, однако хорошо усвоил наставления Асторе и понимал, что он был прав, говоря, что простолюдинки мне не ровня. В конце концов, я снова напился, но на этот раз Асторе тоже от меня не отстал. Уже под утро, совсем ослабевшие и разморенные, мы поехали в замок, едва держась в седлах.
  Асторе слабым голосом распорядился не тревожить нас до вечера, и заявил, что готов спать хоть до завтра. Я был с ним согласен; тяжело опираясь на мое плечо, он попросил меня помочь ему добраться до его спальни. С тупым смехом я заявил, что мне самому не помешала бы помощь. Асторе тоже стал смеяться, оступился и повис на мне, а я, подхватив его, как мог дотащил до спальни и опустил на кровать.
  - Черт, Оттавиано, - пробормотал он, обнимая меня за шею, - я сроду так не напивался.
  - Тогда с почином, - заявил я и, не удержав равновесие, рухнул прямо на него.
  Он засмеялся. Я не спешил вставать: во-первых, потому, что был слишком пьян, чтобы держаться на ногах, а во-вторых, потому, что Асторе продолжал обнимать меня, и мне это нравилось.
  - Ты тяжелый, - пожаловался он, завозившись подо мной. - Слезь с меня, а то я, чего доброго, задохнусь.
  Я лег рядом с ним, и тогда он повернулся и сам навалился на мою грудь.
  - Асторе, прекрати.
  - Я устал и замерз, к тому же почти ничего не соображаю, а ты не хочешь проявить хоть каплю сострадания.
  - Спи. - Я попытался столкнуть его с себя, но он вцепился в мои плечи и стал смеяться.
  - Проклятье, тебе действительно совсем плохо. - Обняв, я все же уложил его рядом с собой.
  Он присмирел, посмотрел на меня сонными глазами и улыбнулся.
  - Поцелуй меня, Оттавиано, - попросил он шепотом.
  Почему бы и нет, подумал я, склонился к нему и чмокнул в прохладную щеку. Он схватил меня за ворот рубашки, притянув к себе, и тогда я позволил себе больше, поцеловав его еще и еще раз. Мое пьяное тело почти ничего не ощущало, так что я подумал, что могу поцеловать его даже по-другому и не испытаю при этом никаких эмоций. Решив проверить, так ли это, я скользнул губами по его щеке и несмело проник языком к нему в рот. Что ж, это оказалось, пожалуй, неплохо, в особенности когда он откликнулся и сделал то же самое... но большего мне действительно не хотелось.
  - Спи, - повторил я, оторвавшись от него.
  - Не уходи, - чуть слышно выдохнул он, обжигая влажным дыханием мою щеку.
  - Да куда ж я уйду в таком-то состоянии, - пробормотал я и закрыл глаза.
  Придвинувшись ко мне, Асторе обнял меня и вскоре ровно засопел, а я лежал, рассеянно глядя на занимающийся за окном зимний рассвет, и мысли медленно кружились в моей голове, мешаясь в запутанном хороводе.
  Мы проснулись под вечер, поужинали и, почитав немного в библиотеке, снова отправились спать, на этот раз - каждый к себе. Мы мало что помнили о празднике и о том, чем он закончился, но мне не хотелось бы оказаться опять в одной постели с Асторе - на этот раз, уже трезвый, я мог не сдержаться и натворить глупостей.
  
  Весной армия папы под руководством Чезаре Борджиа выступила из Рима и двинулась на север. Весть об этом пришла именно тогда, когда в Фаэнце уже и думать забыли о прошлогоднем послании. Мы с Асторе часто посмеивались, когда речь заходила о папе, считая его старым злобным мизантропом, решившим попугать итальянских государей. Его угрозы казались нам пустыми и не стоящими особых переживаний. Но на этот раз шуткам пришел конец. Впервые мы поняли это, когда до Фаэнцы дошли слухи о разорении небольшого замка в окрестностях Урбино, чей хозяин и его маленький сын поплатились жизнью за неуплату ежегодного дохода в апостольскую казну. Говорили, что двор замка был буквально залит кровью, и сообщали множество других подробностей, от которых волосы вставали дыбом. Асторе не захотел верить, заявив, что только французы могут быть способны на такие зверства, да и вообще вся эта история в устах молвы обросла жуткими небылицами.
  Тем не менее он стал чаще подниматься на башню замка и с тревогой смотреть вдаль, на восток, куда, по доходившим до нас сообщениям, устремилась армия Борджиа. Я ничего не мог поделать, потому что не меньше его опасался за судьбу Фаэнцы и к тому же знал больше моего брата: Браччано сказал мне, что в войске было не меньше десяти тысяч человек, в том числе и французские отряды, и человек, который вел его, не признавал поражений. Асторе не знал ничего этого. Советники старались оберегать его от лишних подробностей, а на меня с некоторых пор стали смотреть как на правую руку правителя. Наверное, меня воспринимали не только как брата, но и как личного телохранителя Асторе. Мы были почти неразлучны, но, разумеется, герцогом и государем оставался он.
  Я любил его. Любил со всей преданностью и страстью навеки отданного ему сердца и готов был сделать все, чтобы уберечь его от нависшей над ним опасности. Мне не нужно было особенной близости, которой он неосознанно хотел от меня. Я так боялся, что поддамся искушению и однажды сделаю то, что разлучит нас, возможно, навеки. Иногда, глядя на его прекрасное, как у ангела, лицо, на золотые кудри, на гибкую стройную фигуру, я чувствовал, как мое сердце сжимается от нежности. Когда-нибудь все это будет принадлежать не мне, и я лишь надеялся, что та или тот, кому он отдаст свою красоту и невинность, окажется достоин этого божественного дара. Легкий оттенок двусмысленности в наших отношениях не бросался в глаза окружающим, но по вечерам, когда Асторе не мог заснуть, встревоженный или напуганный событиями дня, он приходил в мою кровать, и я дарил ему странные осторожные ласки, не слишком обычные между братьями. Я никогда не заходил далеко, хотя ему, по всей видимости, порой хотелось большего: объятия, быстрый поцелуй в щеку, прикосновение к волосам... Понимая, как это мучительно для нас обоих, я все же не решался уступить своим желаниям, и он засыпал в моих объятиях, а я потихоньку целовал его макушку или обнажившееся из-под ворота рубашки плечо, а потом сам доводил себя до конца, стискивая зубы, чтобы удержаться от последнего вскрика.
  Когда войска герцога Чезаре Борджиа захватили Имолу и Форли, мы оказались совершенно не готовы к такому повороту событий. Герцогиня Катерина, мать невесты Асторе, при сдаче Форли отступила в крепость, но Чезаре приказал бомбардировать стены из орудий, и через несколько дней осады ему удалось пробить брешь и взять крепость штурмом. Герцогиня, известная своим неукротимым нравом и решимостью, сопротивлялась как тигрица, однако была взята в плен и отведена к папскому сыну. Поговаривали, что сломив ее душу, он натешился и ее телом, хотя я не слишком доверял подобным сообщениям - герцогиня была старше Чезаре едва ли не вдвое, так что годилась ему в матери, но может быть, я плохо знал Чезаре Борджиа.
  Катерина Риарио Сфорца была отправлена в Рим почетной пленницей, и сопровождавший ее Чезаре, носивший после женитьбы на француженке также титул герцога Валентино, въехал в Вечный Город триумфатором, приветствуемый восторженными криками толпы.
  - Надеюсь, теперь он о нас не вспомнит, - сказал тогда Асторе. - Ты же знаешь, как люто папа ненавидел Риарио. Он заполучил в свои руки герцогиню, а заодно и ее земли, и должен успокоиться.
  Мне хотелось верить, что он прав, но спустя немного времени армия Святого престола уже маршировала к Пезаро. Мы начали понимать, что папа ненасытен в своей алчности, а Чезаре - в своей жестокости, когда вести с юга и с побережья стали доходить до Фаэнцы. Большинству из рассказов просто невозможно было поверить, однако все они не могли быть сплошной выдумкой.
  В начале сентября Джованни Бентиволио прислал письмо, адресованное Асторе и членам городского Совета Фаэнцы. Он вкратце сообщал то, что нам и без того было известно: Фаэнца была приграничным городом владений Бентиволио, и поэтому судьба ее во многом определяла и судьбу Болоньи. Далее он сетовал, что ценой немалых усилий заручился покровительством французского короля, однако обстоятельства явно складываются таким образом, что воля Рима может сломить заступничество Франции. "Кто я такой, чтобы король Людовик предпочел поссориться из-за меня с папой?" - резонно спрашивал дед. В любом случае, Фаэнцу не следовало отдавать в руки Борджиа. В заключение он обещал нам поддержку в самом скором времени, а пока выразил надежду, что успеет что-либо предпринять и сам, прежде чем стервятники начнут слетаться к его землям.
  Советники не слишком-то верили в силу влияния герцога Бентиволио, так что лица у них после прочтения письма были довольно кислыми. Кто-то высказал мысль, что город придется сдать, чтобы избежать ненужных жертв, и возможно, герцог Чезаре проявит великодушие к побежденным. Идея была встречена презрительным молчанием, потом ее автора обвинили в трусости и малодушии. Было решено, что Фаэнца будет защищаться. На следующий день в окрестные деревни были отправлены курьеры, призывая жителей перебираться под защиту стен Фаэнцы, но крестьяне не были готовы бросить виноградники, сады и хозяйство, поэтому желающих переселиться в город нашлось не много.
  Асторе надеялся, что у деда все же хватит связей и золота, чтобы выполнить свои обещания. Он не знал, что предпринять, потому что никогда прежде не сталкивался с такой опасностью. Книги о завоеваниях - это совсем не то же самое, что реальная война. Я не мог сказать ему, что герцог Бентиволио прислал на самом деле два письма, одно из которых было адресовано мне лично.
  "Оттавиано, мой мальчик, - писал старик Джованни, - мне известно о том влиянии, которое ты имеешь на своего брата. Наслышан я и о твоем уме и решимости, что снискало тебе доверие членов синьории. На твои плечи возлагаю я ответственность за судьбу Фаэнцы и Асторе, и надеюсь, что эта ноша не окажется для тебя непосильной. Асторе еще ребенок, он может не вынести трудностей осады и ужаса поражения, и я хочу, чтобы ты убедил его поступить благоразумно. Я окажу ему гостеприимство на то время, пока мы будем оборонять Фаэнцу, а потом, возможно, переправлю его в Венецию. Когда все решится, он вернется. Я знаю, что Асторе упрям, и твоя задача - убедить его в необходимости бегства. Даю тебе месяц, после чего мой человек приедет в Фаэнцу, чтобы увезти твоего брата, а взамен дать тебе денег и полномочия на оборону города от моего имени. Если ты сумеешь выполнить мою просьбу, то станешь правителем Фаэнцы - хотя бы на время. Возможно, я неправильно оценил твое честолюбие, но не могу ошибиться в твоей любви к Асторе. Дай ему шанс, и это спасет нас всех".
  Я был в отчаянии. Отправить Асторе в Болонью, а затем в Венецию - какой же долгой будет разлука! Только сейчас, думая о том, как я переживу расставание, я стал понимать, что Асторе нужен мне как воздух - я просто не смогу жить без него. И все же старый герцог Бентиволио был, конечно, прав, говоря, что мальчику не место в осажденном городе. Выбор, вставший передо мной, был не из легких. Несколько дней я не решался заговорить с Асторе о возможности бегства, пока он сам однажды не обратился ко мне.
  - Послушай, Оттавиано, - сказал он, когда мы возвращались с воскресной утренней службы в соборе. - Мне пришло в голову, что мы могли бы принять помощь моего деда, а сами на время уехать из Фаэнцы. Ведь он не откажется приютить нас в Болонье?
  - Болонья тоже не в безопасности, - отозвался я хмуро. - Ты должен уехать на север, в Венецию, ведь у герцога Джованни есть там связи.
  - Я? - Он непонимающе посмотрел на меня. - Почему ты говоришь только обо мне, словно ты намерен остаться в Фаэнце?
  - А кто, по-твоему, будет защищать город в случае нападения?
  - Ну, на это есть ополченцы, да еще дед пришлет помощь. В конце концов, командовать обороной будет комендант.
  Я усмехнулся.
  - Не сомневаюсь в доблести и талантах синьора Кастаньини, однако нужен кто-то, кто представлял бы род Манфреди.
  - В таком случае, я должен остаться.
  Пораженный таким неожиданным выводом, я улыбнулся.
  - Прежде всего, ты должен хорошенько подумать, уехать или остаться. Поговори с советниками, собери горожан. Я считаю, что тебе необходимо покинуть город, а как только все успокоится, я приеду к тебе или напишу письмо, что ты можешь вернуться.
  Он помолчал, отбросил ногой лежащий на дороге маленький камешек и посмотрел на меня.
  - Мы изгои, Оттавиано. Я иногда думаю о том, что будет с нами, если с Фаэнцой будет то же, что с Форли. Куда мы пойдем, если лишимся дома?
  Я почувствовал, как в моей душе поднимается протест.
  - Прекрати это, Асторе. Наш отец полжизни провел наемником, продавая за золото свою шпагу синьорам Италии. Неужели мы не сможем жить так же, как он в свое время?
  Он не ответил, но после полудня я застал его на террасе, яростно нападающего на Микеле со шпагой в руке. Через час, совершенно вымотав наставника, Асторе предложил мне подменить его, и мы тренировались до тех пор, пока из его рук не выпало оружие.
  
  Через несколько дней после этого советники собрали горожан на площади, чтобы решить судьбу юного правителя Фаэнцы. Мы с Асторе вышли на балкон ратуши, и молчавшая до той поры толпа взорвалась приветственными криками. Асторе, одетый в черный бархатный костюм и белоснежную накидку, с белым беретом на голове, был похож на настоящего короля. С высоко поднятой головой он стоял, приветствуя своих подданных, и я любовался им, затаив дыхание.
  Браччано обратился к горожанам с проникновенной речью, призывая защитить Фаэнцу и своего герцога, а потом заговорил Асторе. Его чистый юношеский голос отчетливо разносился над головами притихших людей.
  - Прежде всего, я благодарен вам за поддержку, за то, что вы пришли сюда сегодня, чтобы выслушать меня. Фаэнца лежит на пути армии Церкви, и все вы знаете, как города Романьи сдаются на милость ее предводителя, принимая власть нового хозяина - герцога Валентино. Я не призываю вас сражаться до последнего, но предоставляю вам самим выбор - открыть ворота перед Чезаре Борджиа или оказать сопротивление. Если вы выберете первое, возможно, вам удастся избежать кровопролития, и мое место займет римский наместник, я же буду вынужден удалиться из города.
  - Вы тогда отправитесь в тюрьму, ваше сиятельство! - выкрикнул кто-то, и толпа протестующе зашумела.
  - В таком случае, мне придется уехать из города прежде, чем герцог Чезаре войдет в ворота, - улыбнулся Асторе. - Согласны ли вы позволить мне сделать это?
  - Мы не сдадимся! - раздалось сразу несколько голосов. - Мы будем биться за вас, ваше сиятельство, и за Фаэнцу!
  - Нам не нужен наместник! - выкрикнул Браччано, перекрывая шум толпы. - У нас есть государь, его предки двести лет правили Фаэнцой! Посмотрите на него, - он указал на Асторе, стоявшего впереди с бледным, но решительным лицом. - Он так молод, но уже успел доказать, что заботится о нас всех. Можем ли мы предать его?
  - Нет! - Над площадью прокатился единый выдох, затем послышались выкрики. - Мы будем биться! За Фаэнцу! За герцога Асторе! С нами Бог!
  Я почувствовал, как по моей спине побежали мурашки. Все эти сотни людей клялись в верности моему младшему брату, искренне приветствуя его как своего единственного господина. Всмотревшись в его лицо, я с удивлением заметил, что по его щеке катится слеза: похоже, все происходящее взволновало его до глубины души.
  - С нами Бог, Оттавиано, - одними губами прошептал он, повернувшись ко мне. - Разве я могу покинуть свой город?
  Я скорее угадал, чем услышал его слова. Нежность и отчаяние пронзили меня подобно раскаленному кинжалу. Он должен будет остаться, разделив судьбу Фаэнцы и мою - до самого конца. Асторе, мой маленький государь...
  Он отыскал мою руку и стиснул пальцы яростным пожатием, так что я едва сдержал крик боли, но эта боль была ничтожна в сравнении с тем безмерным страданием, что терзало мое сердце.
  - Все будет хорошо, Асторе, - пробормотал я чужим голосом. - Все будет хорошо...
  
  Когда граф Гвидо Торелла, посланный герцогом Бентиволио, прибыл в Фаэнцу, стояла чудесная теплая осень. К середине октября окрестные леса оделись золотом и багрянцем, а дальние горы на фоне лазурного неба казались особенно белыми; в прохладном воздухе уже ощущалось дыхание близкой зимы, но ясное солнце радовало последним мягким теплом. Окрестные виноградники наполнились жизнью - крестьяне спешили убрать урожай до того, как до него доберутся солдаты Борджиа. В город тянулись подводы с вином, оливковым маслом и овощами.
  Граф Гвидо, худощавый и невысокий, был похож на хорька. Он чем-то напомнил мне самого Джованни Бентиволио - скорее всего, цепким взглядом черных круглых глаз. Гвидо был молод, носил модную бородку и волосы до плеч; его щегольской костюм явно стоил кучу дукатов, а перстни на пальцах сверкали крупными драгоценными камнями. Мы приняли графа в синьории, чтобы сообщить ему решение Асторе и горожан.
  Услышав, что Асторе не собирается уезжать из Фаэнцы, Гвидо был изумлен. Он растерянно переводил взгляд с меня на Асторе, потом поочередно на всех советников, словно выискивая, кто надоумил мальчишку совать голову под пушечные ядра, потом сказал, стараясь сохранять невозмутимость:
  - Господа, герцог Бентиволио уполномочил меня предложить Фаэнце оружие, людей, деньги и продовольствие. Деньги я привез с собой - десять тысяч дукатов, которые будут использованы по вашему усмотрению на подготовку к обороне города. Но вы сами понимаете, что синьору Асторе здесь не место. Когда начнется осада, мальчик должен быть в безопасности...
  - Я уже не мальчик, синьор Торелла, - заметил Асторе, бледнея от гнева. - Хочу, чтобы вы уяснили себе это, равно как и мой дед.
  - В таком случае, вы тем более должны понимать, что ваша жизнь подвергается риску, если вы не уедете, ваше сиятельство.
  - Жители Фаэнцы доверяют мне, - сказал Асторе, - и я не могу обмануть их доверие. Они обещали сражаться за меня, так разве я могу их покинуть? Это мой выбор, я остаюсь.
  - Герцог Асторе прав, ваша светлость, - поддержал его кастеллан. - Люди готовы стоять насмерть, потому что мы любим его. А если его не будет с нами, кто же вдохновит нас на сопротивление? Уж вы простите меня, ваше сиятельство, - обратился он к Асторе, - но вы для города вроде как талисман.
  Остальные советники одобрительно зашумели, и граф Торелла опустил голову.
  - Хорошо. Герцог Джованни будет огорчен, но я уважаю ваше решение.
  - Передайте ему, что Фаэнца выстоит. Мы сегодня же начнем готовиться к обороне. Спасибо за помощь, она будет нам очень кстати. Синьор Моранти, организуйте доставку камней с рудников, а вы, синьор Кастаньини, займитесь подготовкой городских стен. - Асторе поднялся с места, давая понять, что разговор окончен. - Идем, Оттавиано.
  Торелла уехал ни с чем, увозя в Болонью весть о том, что отныне Фаэнца предоставлена воле Бога и своих защитников. Что же до нас, то мы успели подготовить все как следует, прежде чем со стен города увидели приближающиеся отряды герцога Валентино. На стенах были уложены груды камней, в подвалах ратуши и госпиталя запасены вино, масло, зерно и мука в количествах, достаточных для самой долгой осады. Городское ополчение не походило больше на сборище булочников, сапожников и торговцев; стараниями кастеллана и синьора Микеле Лоретти эти люди были обучены обращаться с оружием и держать строй не хуже наемных солдат. К тому же Джованни Бентиволио оказался человеком слова, и неделю спустя тысячный полк болонской пехоты вошел в Фаэнцу, приветствуемый радостными криками горожан.
   Окончательно судьба города определилась, когда один за другим пали три небольших укрепленных форта на подступах к Фаэнце с востока. Гарнизоны их оказались слишком слабы перед натиском армии герцога Валентино, и чудом спасшиеся солдаты донесли до Фаэнцы неутешительные вести.
  Однажды утром я проснулся от того, что Асторе, ворвавшийся в мою спальню, с силой тряс меня за плечо.
  - Оттавиано! - вскричал он, едва я открыл глаза. - Они идут! Я видел их со стены! Скорее, пойдем со мной, ты должен посмотреть на это!
  Пока я одевался, он возбужденно метался по комнате.
  - Сядь, Асторе, пока ты не опрокинул что-нибудь, - пошутил я, но, взглянув на его лицо, осекся. - Ладно, идем.
  На ходу натягивая куртку, я вышел на лестницу и спустился во двор, едва поспевая за бежавшим впереди Асторе. Под моросящим дождем мы поднялись на стену, где уже собрались почти полсотни горожан, и мой брат указал на движущуюся темную массу, ползущую по склонам холмов среди садов и виноградников, как разливающийся по неровной столешнице суп. Я уже мог различить желто-красные знамена, частокол копий, блестящие от дождя шлемы и доспехи, слышал гул и топот копыт. Впрочем, многое мне могло просто померещиться. Я был напуган так, что почувствовал, как у меня подгибаются ноги, и в то же время чувствовал какую-то отчаянную бесшабашную решимость.
  - Наконец-то, - завороженно прошептал Асторе, прижимаясь ко мне. - Теперь мы им покажем!
  Я усмехнулся и сжал кулаки. Чуть погодя к городским воротам подъехали три всадника под знаменами с изображением быка и скрещенных ключей и остановились, требуя пустить их к герцогу Манфреди.
  - Я герцог Манфреди, - крикнул Асторе сверху, не показываясь. - Что вам угодно?
  - Мое имя Онорио Савелли, я выступаю от лица моего господина, его сиятельства Цезаря Борджиа, герцога Валентино, владетеля Имолы, Форли, Пезаро и Римини, главнокомандующего и знаменосца Святой матери нашей Церкви.
  - Что хочет от меня герцог Валентино?
  - За непочтение к Святой Церкви, неуплату доходов в апостольскую казну и во исполнение указа о лишении вас имений и титулов, он требует сдать Фаэнцу в его подчинение.
  - Это мои законные владения, доставшиеся мне по праву рождения.
  - Не забывайте, что когда-то эти владения принадлежали Церкви, а ваши предки были только назначенными правителями, поэтому герцог Валентино предлагает вам в течение суток сдать ему ключи от города.
  - На каких условиях?
  - Как обычно. Вам обещана жизнь, неприкосновенность и свободное перемещение по стране, а взамен вы уплачиваете десять тысяч дукатов золотом и приносите присягу верности герцогу Валентино и Риму.
  - Маловато, вам не кажется? - издевательски спросил Асторе. - А теперь скажите, что будет, если я откажусь.
  - Мы возьмем город штурмом, после того как разрушим стены бомбардами. Вас, как мятежника, возьмут в плен и будут судить. Что касается выплат, то герцог все равно должен получить контрибуцию.
  Асторе помолчал, потом крикнул:
  - Боюсь, условия сдачи Фаэнцы герцогу Валентино нам не подходят. Передайте ему, что мы готовы сопротивляться, если он вздумает применять силу. Не смею вас больше задерживать, господа.
  Посовещавшись, парламентеры повернули коней и поскакали прочь, провожаемые насмешливыми выкриками горожан со стен. Асторе устало повернулся ко мне; его лицо заливал дождь, но казалось, что он плачет.
  - Наверное, не нужно было так грубо говорить с ними. - Он слегка улыбнулся. Подошедший Микеле одобрительно кивнул.
  - Если б я был на вашем месте, ваше сиятельство, то высказал бы этим шакалам все, чего они заслуживают. Вы были еще очень сдержаны, уверяю вас.
  - Хорошо. Посмотрим, что они теперь будут делать.
  В течение дня армия расположилась лагерем на подступах к Фаэнце, на расстоянии больше полета стрелы. По оценке кастеллана, у Чезаре было примерно шесть-семь тысяч человек. Такая армия могла бы запросто одолеть гарнизон и ополчение Фаэнцы в открытом бою, но у нас было существенное преимущество - надежные крепостные стены.
  Несмотря на непрекращающийся дождь и холод, мы с Асторе были на стене до самого вечера, пока синьор Кастаньини не посоветовал нам идти отдыхать. Уже в замке я понял, насколько замерз и вымотался, а на Асторе было просто жалко смотреть.
  Наскоро поужинав вяленым мясом, хлебом и сыром, мы выпили горячего вина с пряностями и немного отогрелись, а потом забрались в мою постель и долго лежали, обнявшись, пытаясь выровнять бешеное биение сердца.
  - На что они надеются? - с тревогой спросил Асторе. - Стены Фаэнцы способны отбросить десятитысячное войско.
  - Стены можно проломить, - ответил я задумчиво, и он вздрогнул. - Ну, успокойся. Даже если они это сделают, то мы их остановим.
  - Еще вчера я надеялся, что смогу испытать в бою свою шпагу, - сказал он. - Похоже, она пригодится мне не больше булавки...
  Я потрепал его по голове.
  - Ты отлично владеешь шпагой, Асторе. Лучше меня, это уж точно. Просто не все войны бывают честными. У тебя не будет выбора, когда ты окажешься лицом к лицу со смертью, и тебе придется сражаться тем оружием, которое предоставит судьба.
  - Может быть, ты прав. Я еще слишком мало знаю о жизни и о войне. Оттавиано, мой дорогой... Иногда мне кажется, что ты намного старше меня.
  Он наклонился ко мне, едва не касаясь губами моего лица, потом легонько поцеловал в щеку и прошептал в самое ухо:
  - Ты такой красивый, такой сильный...
  Мгновенно мне стало жарко. Я замер, не в силах помыслить о том, что он намеревается делать дальше. Асторе стал гладить мои плечи, и я несмело обнял его за талию.
  - О боже... - сказал он. Его пальцы скользнули ниже, и я, затрепетав, подумал, что такие ласки были бы неуместны, но он лишь попытался устроиться поудобнее и неловко поправил на себе штаны.
  - Асторе, я же просил тебя...
  - Но ты не рассердишься, если я просто тебя поцелую?
  Я помедлил с ответом, втайне наслаждаясь ощущением его гибкого горячего тела, потом кивнул.
  - Думаю, не слишком.
  Он взял в ладони мое лицо, вопросительно заглянул в глаза, потом несмело коснулся губами краешка моего рта. Все во мне перевернулось. Я потянулся к нему, продолжая прижимать к себе, и внезапно наши губы слились. Я уже помнил это ощущение, но тогда, в самый первый раз, я был чересчур пьян, чтобы оценить его по достоинству. Прерывисто вздохнув, Асторе вцепился в мои плечи и больно укусил меня за нижнюю губу, а потом я проник языком к нему в рот. Он застонал, изгибаясь в моих объятиях, и я больше не мог сдерживаться. Забыв обо всем на свете, я ласкал его, гладя по спине, бесстыдно забираясь руками под рубашку и сжимая крепкие бедра в порыве отчаянной страсти.
  - Оттавиано...
  Его жаркий шепот почти отрезвил меня. Голова у меня кружилась, член стоял так, что готов был разорвать ткань штанов, во всем теле полыхало безумное пламя.
  - Продолжай, не останавливайся, - умоляюще прошептал он и попытался стащить с меня рубашку.
  Я отодвинулся, дрожа с головы до ног, и тогда он, встав передо мной на колени, опустил глаза на свои встопорщившиеся внизу живота штаны.
  - Мне кажется, я умираю... - сказал он и заплакал.
  Я сел и обнял его, а затем нерешительно накрыл рукой его пах. Да, несомненно, он был на пределе, как и я сам. Его залитое слезами лицо склонилось ко мне, и я снова поцеловал его в губы, а затем стал ласкать пальцами твердый подрагивающий холмик.
  Он потянулся к завязкам моих штанов, но я из последних сил попытался удержать его.
  - Нет, Асторе, я запрещаю тебе.
  - Почему? Но ведь ты тоже...
  - Я понимаю, что тебе нужно больше, но мы братья и не можем позволить себе этого.
  - Мне нужно что-то сделать с этим, - простонал он и сдернул с себя штаны.
  При виде его напряженной мужской плоти я стиснул зубы. Разумеется, мы часто купались вместе, но тогда все было совсем иначе, мы оставались друг для друга просто детьми, а теперь он стоял передо мной, юный и прекрасный, и в его наготе был пугающий смысл, загадка и желание.
  - Ладно, - сдался я. - Но тебе придется сделать это самому.
  Вытащив собственный орган, я показал Асторе пример. Он улыбнулся и принялся ласкать себя, не сводя с меня восторженных блестящих глаз. Его дыхание участилось, став судорожным и глубоким, щеки раскраснелись. Я любовался им, он был моим богом, на которого я готов был молиться, и моим демоном, искушениям которого я не в силах был противостоять. Мои глаза застилал сладостный туман наслаждения, губы повторяли его имя, как заклинание, и когда непереносимая мука последней агонии заставила меня содрогнуться, брызнув на его грудь и живот струями жемчужно-белой влаги, он счастливо улыбнулся, потом вскрикнул, догоняя меня, и излился, закрыв глаза.
  Упав рядом со мной на постель, Асторе принялся целовать меня, перемежая поцелуи с бессвязными словами любви и восторга. Я взял чистое полотно и тщательно вытер его и себя, моля Бога простить нас за грех. То, что я чувствовал в объятиях своего брата, не имело ничего общего с братской любовью. Кроме того, я осознавал, что близость с девушками не может принести мне такого полного и острого наслаждения, и это вызывало во мне настоящий ужас. Я не мог оторвать глаз от его лица, от вздымающейся груди, от тонких пальцев, нежно и благодарно поглаживающих мои запястья.
  - Как я люблю тебя, - прошептал он с восторгом. - Оттавиано, прости... я не мог больше сдерживаться. Ты очень сердишься?
  - Разве ты должен просить прощения у меня? Асторе, подумай, можно ли сердиться за любовь, но в глазах Бога нет большего греха, чем мы совершили. Ты сводишь меня с ума, заставляя испытывать неутолимые желания...
  Он засмеялся.
  - Одно твое слово - и я нарушу все христианские заповеди!
  - Молчи, глупец. - Я накрыл его рот ладонью и покачал головой. - Может быть, ад ждет нас раньше, чем мы рассчитываем...
  
  На следующий день солдаты Валентино принялись методично вырубать окрестные рощи и виноградники, расчищая пространство для артиллерии. Горожане угрюмо следили за этими грозными приготовлениями, и кастеллан высказал сомнение, что мы поступаем правильно, отказавшись от выполнения ультиматума герцога Борджиа.
  - Синьор Кастаньини, вы не уверены в прочности этих стен? - спросил Асторе ледяным тоном. - По-вашему, нам следует немедленно открыть ворота, не дожидаясь атаки? Оттавиано, как ты думаешь, что будет, если будут пробиты бреши в укреплениях?
  - Когда солдаты переберутся через ров, - начал я, - мы встретим их камнями и кипящим маслом со стен, а внутри города их поприветствуют солдаты гарнизона, отряды ополчения и пехотинцы из Болоньи. Ну, разве что стены обрушатся в нескольких местах одновременно, да только это вряд ли произойдет.
  - Вот видите, синьор Кастаньини, вам нечего бояться. Вам вверена оборона сильной крепости, так что пусть себе герцог Валентино расставляет свои пушки.
  Кастеллан поморщился, уязвленный обвинением в трусости, неважно, что оно исходило от правителя города - ведь правитель-то был зеленым мальчишкой! Я опасался, что он затаит обиду и еще доставит нам хлопот. Так оно и вышло. Когда наутро началась канонада, Кастаньини был у ворот, разговаривая с караульными, а чуть позже один из ополченцев прибежал ко мне с арбалетной стрелой, к которой шнурком была прикреплена записка, адресованная нашему почтенному кастеллану. В записке содержалось следующее:
  "Досточтимый синьор Кастаньини! Ваше предложение обдумано и принято. Бомбардировка будет немедленно прекращена, как только вы откроете ворота, как обещали. Ваше вознаграждение будет удвоено, если вы без промедления доставите герцога Асторе Манфреди к его сиятельству Чезаре Борджиа. Горожанам будет гарантирована безопасность, а их имуществу - неприкосновенность".
  Рассвирепев, я показал записку Асторе, и он тут же приказал схватить изменника. Солдаты бросились к воротам, где Кастаньини как раз обещал караульным щедрую мзду за "спасение города", и скрутили его прежде, чем он успел опомниться и оказать сопротивление. Асторе, бледный от ярости, показал ему записку. Отпираться было бессмысленно, и кастеллан был заключен под стражу в подвал ратуши.
  - Я больше никому не верю, - вполголоса сказал Асторе мне и Микеле. - Верность покупается за золото, а у меня его гораздо меньше, чем у герцога Валентино.
  - Золото для большинства из ваших людей мало что значит, ваше сиятельство, - возразил Микеле. - Они любят вас, и их верность не продается.
  Асторе печально улыбнулся, потом вскинул голову и посмотрел прямо на меня.
  - Вот человек, в которого я верю, как в самого себя. Даже больше. - Его лицо просветлело, в глазах засияла любовь. - Оттавиано, готов ли ты возглавить оборону Фаэнцы?
  Я оторопел. Разумеется, это была величайшая честь, о которой я не смел и помыслить. В определенной степени я сам считал себя еще ребенком, а войну видел вблизи впервые в жизни. Огромная армия в желто-красных колетах под стенами города приводила меня в смятение и ужас, я был беспомощен, как обыкновенный горожанин. А теперь мне предлагалось командовать всеми защитниками Фаэнцы! Я сглотнул.
  - Асторе, я... - Он умоляюще смотрел на меня - испуганный, надеющийся, отчаянно ждущий помощи, и я не мог обмануть его доверия. - Я готов сделать все, что от меня потребуется.
  - Многого не потребуется. Только твоя верность. - Он подошел, обнял меня и прошептал в самое ухо. - И твоя любовь.
  Он обернулся к стоявшим рядом советникам и командирам.
  - Передайте всем в городе, что отныне командование обороной переходит к Джованни Эванжелисте Манфреди, моему брату. Его указания должны выполняться как мои собственные, отныне он официально назначается кастелланом Фаэнцы. Синьор Браччано, немедленно подготовьте соответствующие бумаги.
  Я опустился на колени и поцеловал его руку.
  - Клянусь защищать вас, мой государь, и Фаэнцу - до самой своей смерти, - проговорил я.
  - Хорошо. Что мы должны делать?
  - Ждать, чем закончится обстрел. - Я пожал плечами. - Мы должны быть готовы к атаке в любой момент, я не знаю, долго ли выдержат стены. Караульные будут сменяться каждые три часа ночью и каждые четыре часа днем. Кроме того, потребуется поддерживать огонь под котлами с водой и маслом, на случай, если пушки пробьют стену и армия Валентино пойдет на штурм. Кроме того, - я обвел глазами присутствующих, - я не намерен прощать изменников. Если кто-нибудь еще захочет впустить в город герцога Чезаре, я сам сброшу предателя со стены. Вы поклялись служить своему господину, так выполняйте свою клятву с честью!
  Микеле одобрительно кивнул, встав со мной плечом к плечу, и я облегченно вздохнул, сознавая, что его поддержка мне уж точно обеспечена. Старый вояка служил еще нашему с Асторе отцу и был превосходным фехтовальщиком, а также знал о войне куда побольше меня.
  Канонада продолжалась до темноты, невзирая на холод и моросящий дождь. Я гадал, что поделывает сейчас герцог Валентино - небось, сидит в своей палатке, закутавшись в меха, и преспокойно ужинает, ожидая, когда для него откроются ворота Фаэнцы, как до того открывались ворота других городов и крепостей. Меня охватывала гордость при мысли, что двое мальчишек не спасовали перед всесильным победителем Романьи, не сдались и не бежали, как сделали это гораздо более опытные, старшие и могущественные правители.
  Непобедимый Бык должен запомнить маленькую упрямую Фаэнцу, думал я, вглядываясь в черноту за кругом света факела и согревая дыханием озябшие руки. Рядом прыгал Асторе, пытаясь хоть немного отогреться. Его трясло, и он невольно жался ко мне, ничуть не заботясь, как это выглядит со стороны.
  - Пойдем, братишка, - тихо проговорил я, и он кивнул, лязгая зубами.
  Мы снова спали вместе, и все случилось вновь, так же как накануне. Не помню, кто начал первым, но мне было так хорошо, что я стонал как женщина, позабыв обо всем на свете. Пожалуй, это был не худший способ отвлечься от того, что ждало за городскими стенами... пусть даже цена в глазах Неба была слишком высока.
  Еще неделю обстрел продолжался без особого успеха, но все понимали, что рано или поздно стены не выдержат. Чезаре Борджиа оказался еще упрямее, чем мы, и, во всяком случае, точно не был настроен уйти ни с чем. Кроме того, я обнаружил, что враги быстро нащупали слабое место - старый бастион, где кладка стен была достаточно старой, чтобы обрушиться при непрерывной атаке. Мои опасения подтвердились стылым промозглым утром, когда мы с Асторе ехали из замка, чтобы по обыкновению подняться на стену. Тупые удары пушечных ядер, ставшие уже привычными, вдруг были заглушены грохотом осыпающихся камней. Асторе замер и побелел, мы переглянулись и, не сговариваясь, пришпорили коней, догадавшись, что произошло.
  Я буквально взлетел на стену и едва не поддался панике: через поле к стене бежали солдаты Борджиа, похожие на рыжих муравьев.
  - Лучники! К бою! - рявкнул я, выхватив шпагу. - Котлы на стены!
  Они текли ревущей рекой, озверевшие от ожидания, холода и непогоды, намереваясь взять город штурмом. Пролом манил их обещанием грабежей и насилия, и даже ров не в силах был сдержать их. Арбалетчики со стены неутомимо осыпали наступающих градом стрел, оставляя на поле десятки убитых и раненых, но захватчики продолжали упорно бежать вперед, и вскоре ров внизу наполнился их ликующими криками.
  - Бросайте камни! - закричал я что было сил, и помчался вниз, к пролому, чтобы встретить врагов. Асторе остался на стене, а я, построив пехоту, приказал держать оборону внизу.
  С площадки бастиона притащили котлы с кипятком и разогретым маслом, и первых особо ретивых нападающих согрели честь по чести. Сверху летели камни, и вопли раненых и убитых мешались с криками атакующих. Пехота встречала ринувшихся в пролом солдат копьями, и вскоре стало ясно, что атака не увенчается успехом. Мы повеселели, понимая, что отбиться будет несложно. Несколько защитников были легко ранены, но в остальном никто не пострадал, тогда как потери войска Чезаре были впечатляющими. Несмотря на это, атакующие все прибывали, бросаясь на штурм с мрачной решимостью своры разъяренных псов. Все смешалось, узкий пролом был забит живыми и умирающими, лязг оружия, людские крики и ржание лошадей сливались в беспорядочную какофонию. Я не чувствовал ничего, охваченный лихорадочным возбуждением битвы - ни холода, ни боли в рассеченном камнем виске. Мы отражали атаку, пока она окончательно не захлебнулась, а затем враги отступили, оставляя своих убитых во рву и на поле. Теперь уже сверху, со стены, слышались победные крики. Защитники провожали нападавших свистом и насмешливыми возгласами.
  Утерев рукавом лицо, я с удивлением заметил кровь. Ярость боя утихала, зато вдруг обнаружилось, что широкий рукав колета разодран застрявшей в нем стрелой, а окоченевшие ноги отказываются служить. Устало прислонившись к стене, я закрыл глаза, но отдохнуть не успел: почти сбив меня с ног, на меня налетел Асторе.
  - Боже, Оттавиано! - Он стал встревожено тормошить меня за плечи. - Ты весь в крови! Черт побери, ты же мог умереть... Посмотри на меня? Ты не ранен?
  Меня позабавила смесь радости и заботы в его голосе, а поминание бога и черта вообще заставило засмеяться. Он провел пальцами по моей щеке, стирая кровавую дорожку, поморщился.
  - Я все время думал о тебе, - сказал он. - Я же не успел сказать тебе, чтобы ты не совался куда не положено. А ты бываешь такой бестолковый, если тебя вовремя не предупредить! Что с твоей головой?
  - Пустяки, просто камешек упал. - Я все еще улыбался, глядя на его перепачканную сажей, но сияющую от возбуждения физиономию. - Ну, я хочу сказать, что основная часть камней сыпалась на головы солдат герцога Валентино, но сюда тоже кое-что долетело.
  - Ты пропустил интересное зрелище, - усмехнулся Асторе. - Представляешь, их пушки продолжали палить по стене, пока их пехота штурмовала ров! Потом подоспели всадники, судя по виду, предводители, и стали оттаскивать своих солдат, как разъярившихся собак. Мы только успевали сбрасывать камни и поливать их кипятком, а артиллерия Валентино все это время помогала нам ядрами!
  Я невольно рассмеялся вместе с ним.
  - Я начинаю думать, что отрядами у Чезаре командуют дураки и предатели, - прокомментировал я. - А сам он будет вдвойне дурак, если не сделает с ними что-нибудь после всего этого.
  Горожане ликовали, но я-то знал, что победу праздновать рано. Пролом в стене кое-как заделали, но отныне шансы прорваться в город у врага сильно возросли. К вечеру мы поняли, что новой атаки не последует, но ночью следовало быть особенно бдительными, и караулы пришлось удвоить. Ополченцы жгли на бастионе костры и грелись, с беспокойством поглядывая сверху на пестрящий огнями лагерь Валентино.
  В городе славили Асторе и почему-то меня самого, хотя я не видел никакой своей заслуги в том, что неорганизованная и бестолковая атака войск завоевателя была отброшена.
  В замке Асторе помог мне раздеться и забраться в ванну с горячей водой, а затем внимательно осмотрел меня со всех сторон.
  - Не ранен, - заключил он удовлетворенно, - и то хорошо. Хочешь, я помогу тебе вымыться?
  - Я не маленький, - проворчал я, потом, окинув его взглядом, улыбнулся. - Ну ладно, иди сюда, твоя светлость, поскреби мне спину.
  Он сосредоточенно принялся растирать колючей мочалкой мои плечи и спину, думая о своем, и я решил, что он видел сегодня слишком много смерти. Когда он посмотрел на меня, смерть и страх еще плескались в его глазах непроходящей затаенной болью.
  - Я думаю, завтра они вернутся, - сказал он, и его рука замерла на моем плече. - Нам снова придется убивать, Оттавиано.
  - Да, я знаю, - отозвался я. - Ты никогда такого не видел, правда?
  Он молча кивнул и снова принялся за свое прерванное занятие.
  - Не думай об этом, - успокаивающе проговорил я. - Я боюсь, что смертей будет еще очень много, и нам придется привыкнуть к ним, чтобы не сойти с ума.
  - Но что мы можем сделать? - горестно спросил он. - Я хочу, чтобы они убрались отсюда!
  - Открой Чезаре ворота, - посоветовал я, - и нам больше не придется убивать.
  - Проклятье! Тогда убьют нас самих! Я слышал, что герцог Валентино никогда никого не прощает.
  - Это верно. Он мстителен, как все испанцы, и никто, вставший ему поперек дороги, не ушел от возмездия. А то, что мы сделали, несомненно, вызвало у него ярость и достойно мести.
  Асторе задумался, потом наклонился и с нежностью поцеловал меня в рассеченный висок.
  - Я отдал бы все на свете, чтобы он забыл про Фаэнцу, - прошептал он.
  Я накрыл его руку своей и заглянул в печальные детские глаза.
  - Тогда молись, мой ангел. Ибо только чудо может теперь спасти нас от его гнева.
  Он заплакал, прижавшись щекой к моей мокрой ладони.
  
  Утром следующего дня канонада возобновилась, но теперь солдаты уже не спешили штурмовать ров, дожидаясь, пока ослабленная кладка обвалится окончательно. В бессильном отчаянии защитники Фаэнцы наблюдали со стены, как медленно и неуклонно их город становится добычей терпеливого хищника по имени Чезаре Борджиа.
  Я не нашел Асторе в замке, и мне сказали, что герцог встал еще до рассвета и уехал верхом в сопровождении Микеле и двух слуг. Странно, он не предупредил меня, что собирается уходить, и я гадал, куда он направился. Скорее всего, он уже взобрался на стену, подумал я и, прихватив с собой немного еды, отправился в город. Я уже успел привыкнуть к тому, что горожане видели во мне героя, и невольно приосанился, проезжая по улицам под приветствия встречных. Несколько раз я интересовался, не видели ли они Асторе, и был удивлен, когда мне указали в направлении собора.
  Новый собор, начатый еще при моем деде, никогда не казался мне и Асторе достойным храмом Божьим. Может быть, дело тут было именно в его новизне, а может быть, в гробнице святого Савина, чьи мощи были привезены не так давно из Неаполя и освящены папой. Мы посещали службы время от времени, но не преисполнялись от них особенного вдохновения. Запахи ладана и свечного воска заглушались здесь ароматами еще свежего дерева, влажной штукатурки и красок.
  Там-то и отыскался Асторе. Когда я вошел, он неподвижно стоял у алтаря, глядя на суровый лик распятого Христа и словно прося совета и наставления. Я улыбнулся против своей воли. Мой брат никогда не был святошей, и я не мог припомнить, чтобы он просил у Бога что-нибудь для себя. Видеть его в соборе было необычно, но теперь ему, видимо, было нужно побыть с Богом наедине. Я подошел и остановился у него за спиной. Он обернулся ко мне, бледный и растерянный.
  - Я догадался, что это ты, - сказал он. - Хочешь, помолись.
  Я быстро перекрестился на распятие и пробормотал Paternoster, единственную молитву, которую хорошо знал. Асторе с упреком посмотрел на меня, потом пожал плечами:
  - Что до меня, я не могу здесь молиться. Может быть, когда у нас будет другой папа, я позову его освятить наш собор, и тогда что-то изменится. А пока Бог не слышит меня, а я никак не пойму, что он от меня хочет. Идем, наше место не здесь.
   Едва мы вышли из собора, пошел дождь. Подхватываемые ледяным ветром капли летели в лицо, делая холод просто невыносимым. Асторе закутался в плащ до самых глаз и походил на нахохлившегося воробья. Взобравшись на стену, мы с облегчением увидели, что обстрел прекратился. Пушки Борджиа замолчали; может быть, у них кончились боеприпасы, а может быть, артиллеристы не желали продолжать стрельбу под дождем. В любом случае, это была долгожданная передышка.
   Оставив Асторе греться у одного из костров, я обошел караулы и поговорил с ополченцами. Моя фляжка с вином, взятая из замка, пошла по кругу, и солдаты повеселели, отогреваясь. Кое-кто высказал мысль, что трупы во рву следовало бы сжечь, пока крысы и вороны не начали свое пиршество, раз уж герцог Валентино не заботится о своих павших. Я согласился. Еще несколько дней - и запах смерти поплывет над городом, угрожая болезнями его жителям.
   Я вернулся на стену и поискал глазами Асторе. Его не было у костров, но на площадке бастиона я заметил одинокую закутанную в меховой плащ коленопреклоненную фигуру. Я подошел ближе и остановился в нескольких шагах позади, не решаясь потревожить его.
   Он молился, беззвучно шевеля губами, и его распахнутые глаза смотрели в свинцовое небо спокойно и светло. Стоя в грязи на мощеной камнем площадке, он казался хрупким ангелом, отвергнутым Небесами, и мне стало казаться, что мягкий свет льется сверху на его голову и плечи. Я стоял, завороженно глядя на это чудо, пока до меня не стала доходить истинная причина - дождь понемногу сменялся снегом.
  В наступившей вдруг тишине крупные белые хлопья летели с неба, опускаясь на холодные камни, их становилось все больше, и вот снег повалил сплошной стеной, гася все звуки и застилая мир пестрящей белой пеленой.
   - Асторе, - негромко позвал я.
   Он медленно обернулся.
   - Я просил чуда, - сказал он, слегка приподняв брови - словно не веря. Снег запорошил его золотые кудри, как белая шапка.
   - Я молился, Оттавиано, и Бог услышал меня.
  Его улыбка была счастливой и немного растерянной.
  За всю свою жизнь я не видел в Фаэнце такого снегопада. Должно быть, Бог и впрямь решил выручить нас на этот раз, хотя я, честно признаться, не слишком надеялся на его помощь. Только безумец станет атаковать город в такую погоду, подумал я.
  Асторе подошел ко мне, и я обнял его, прижимая к себе с восхищением и любовью. Он поднял голову, и я, с трепетом взяв в ладони его лицо, поцеловал его в губы - очень нежно и осторожно. Прерывисто вздохнув, он качнулся вперед, и его ответный поцелуй был глубоким и страстным, неистовым и обещающим.
  - Асторе...
  - Ради тебя, Оттавиано. Ради нас. Ради Фаэнцы.
  - Да, я знаю.
  Мы стояли, обнявшись, в кружащемся белом хороводе снежных хлопьев, в чистой тишине обновляющегося мира, на крошечной площадке бастиона под суровым сизым небом, молчаливо взирающего на наш - уже прощенный - грех.
  Снег шел весь день; он покрывал обожженную и залитую кровью землю, припорашивал трупы на поле и во рву, засыпал груды камней у пролома. Люди радовались как дети, удивленно глядя на летящие хлопья и подставляя им лица и ладони. Быстро стемнело, и лишь огни факелов разрывали белое безмолвие снегопада.
  Поздно вечером мы с Асторе стояли у окна моей комнаты, глядя на тихо падающий снег, и долго молчали, потрясенные этим прекрасным зрелищем. Я обнимал Асторе за плечи, слегка касаясь щекой его влажных кудрей. Нам было хорошо, и молчание заменяло нам любые слова.
  Потом он повернулся, положил руки мне на плечи и стал целовать - медленно и страстно, разжигая во мне ответное пламя. Думаю, никогда еще я так не хотел быть с ним, как в эти минуты. В его глазах был вопрос, и я кивнул, отметая все запреты. Его пальцы скользнули мне под рубашку.
  - Здесь холодно, - прошептал я и прикусил краешек его уха. - Пойдем в постель.
  Мы лежали, прижимаясь друг к другу, пока жар наших обнаженных тел не стал нестерпимым. Я начал ласкать его, с наслаждением касаясь гладкой кожи, любуясь быстрым биением пульса над мальчишеской ключицей, прижимая к себе гибкое трепещущее тело. Он улыбался, перебирая пальцами мои волосы и поглаживая плечи, пока моя голова опускалась все ниже.
  - Оттавиано! - выдохнул он, когда я приник губами к его нетерпеливо восставшему члену.
  На мгновение я поднял голову; глаза Асторе расширились, и я не мог бы сказать, чего больше было в их взгляде - стыда, ужаса или счастья. Засмеявшись, я приподнялся и поцеловал его в рот, а потом вернулся к прежней смелой ласке. Он вцепился в мои плечи, не говоря ни слова, и я мог продолжать, отдаваясь на волю собственных чувств. Это было так странно - я не знал, как далеко готов зайти, да и не думал об этом больше. Юный ангел, которого я держал в своих объятиях, был моим братом... и моим единственным возлюбленным.
  Я ласкал его все неистовее, и он метался и стонал, подчиняясь моим губам и рукам, невольно торопя дело к неизбежному концу. Меня переполняло желание, и я чувствовал, что еще чуть-чуть - и он содрогнется в приступе ослепительного восторга. Он прерывисто дышал, временами вскрикивая, и вдруг напряженно замер, выгнувшись всем телом; охваченный страстью, я принял в себя последнее доказательство его наслаждения и прижал к себе его беспомощно вздрагивающее тело.
  - Боже, - прошептал он, и я закрыл ему рот поцелуем. Он обнимал меня, пытаясь отдышаться, не веря и любя, мучаясь и восторгаясь, и слезы, катившиеся из его глаз, были слезами стыда и радости.
  Он с нежностью гладил мою грудь, живот и бедра, шепча о своей любви, о том, как он хотел и ждал этой ночи, о том, как мучился от невозможности близости между нами... Я простил его. Я позволил ему все, чего он желал, потому что и сам не меньше желал того же. Когда я кончил, подчиняясь его нетерпеливым и не слишком умелым, но осторожным ласкам, сотрясаемый судорогой невыносимого наслаждения, мир словно исчез, подарив мне несколько долгих мгновений маленькой сладостной смерти, и я растворился в ней, словно подхваченное ураганом перышко.
  - Асторе...
  Его имя слетело с моих губ, и он тут же стал целовать меня, пробуждая к жизни, - настойчиво, горячо и нежно. Я улыбнулся, обнимая его. Нам не нужны были слова, да их и не могло быть теперь. А впрочем, мы и прежде часто понимали друг друга без слов...
  Он уснул, доверчиво прижимаясь ко мне, безмятежным и счастливым сном ребенка, и я подумал, что никогда не отдам его безжалостной судьбе, но если будет суждено, погибну за него - или вместе с ним.
  
  Поутру, выглянув в окно, мы увидели заметенную снегом городскую площадь. Снег лежал на крышах домов, скопился сугробами у стен, занес открытые лотки торговцев. По нетронутой глади тянулись одинокие цепочки следов ранних прохожих и караульных. Необычный сумеречный свет делал хмурую предутреннюю темноту зыбкой и почти мистической. Снегопад не прекращался, но снег летел уже не крупными хлопьями, а сеялся косой мелкой крупой, подхватываемой ветром. За завтраком кто-то из слуг пошутил, что скоро Сиену завалит снегом до самых крыш, а старик кравчий, качая седой головой, заметил, что непременно разыграется буря.
  - Мои старые кости никогда не ошибаются насчет таких вещей, - сказал он.
  - Как ты думаешь, Оттавиано, - обратился ко мне Асторе, - возможно ли еще одно чудо?
  Я приподнял бровь и посмотрел за окна.
  - Мы были бы ослами, если бы не попытались использовать эту непогоду.
  - Выходит, ты думаешь то же, что и я. - Он усмехнулся и, прихватив со стола кусок пирога, направился к двери. - Идем, сегодня нам надо многое успеть.
  На ходу застегивая куртку и надевая меховой плащ, я почти бежал за ним, уже прикидывая, что делать.
  Он был тысячу раз прав, мой маленький братишка. Раз уж сам Бог играл нам на руку, следовало пользоваться Его добротой и не плошать. Мы поехали через город, заметаемые начинающейся пургой, и поднялись на стену, чтобы взглянуть на диспозицию врага. Не знаю уж, что намеревался предпринять герцог Чезаре, но похоже было, что его люди приуныли. Повсюду пылали костры, о возобновлении атаки на Фаэнцу не могло быть и речи - солдаты мерзли в палатках под открытым небом. Должно быть, тяжеловато день и ночь торчать в раскисшей грязи, под снегопадом, пытаясь поддерживать огонь отсыревшими сучьями...
  Собрав командиров, я дал приказ построить отряды у ворот и вкратце объяснил им нашу с Асторе идею. Внезапная контратака могла привести врагов в замешательство, а то и вовсе обратить в бегство. У нас было теперь преимущество перед ослабленным холодом и непогодой войском герцога Валентино, а снегопад мог сделать нападение на какое-то время незамеченным. План понравился всем, кроме Микеле; хмуря кустистые брови, старый солдат заметил, что в рукопашной схватке неизбежны потери, а армия Валентино намного превосходит числом наши силы. Асторе был упрям: он заявил, что, не попытавшись напасть, мы не сумеем отогнать врагов от Фаэнцы. Меня беспокоили доводы Микеле, но я был уверен, что внезапная вылазка решит дело в нашу пользу.
  Метель превратила день в сплошную серую мельтешащую мглу. Стараясь не производить шума, отряды болонской пехоты и ополченцев выступили из городских ворот и направились в сторону лагеря противника. Асторе по моему настоянию остался на стене наблюдать за ходом сражения. Он не хотел отпускать меня, но я должен был идти, как командующий войском.
  Мы шли быстро, не произнося ни слова, лишь время от времени слышался легкий лязг оружия или шарканье ног. Возбуждение, страх и бесшабашная храбрость сделали мое тело подобным стреле, лежащей на ложе взведенного арбалета, - я готов был рвануться в битву в любой момент. Сжимая пальцами рукоять шпаги, я не чувствовал холода. Мне вдруг вспомнилось, как когда-то в детстве я взялся на спор переплыть реку, почти не умея плавать, и шел к воде, обуреваемый именно такими чувствами, как сейчас, причем главным из них, как мне помнится, была паника.
  Сквозь пургу невдалеке уже виднелись слабые огни костров, когда в лагере кто-то заметил движение и поднял тревогу. Солдаты выбирались из палаток, застигнутые врасплох, но наши первые ряды уже подошли к ним вплотную. Завязалась рукопашная. Ополченцы Фаэнцы кинулись на врагов, в ход пошли пики и алебарды, а то и просто вилы, оглобли и лопаты. Пехотинцы шли в наступление более организованно, командиры выкрикивали короткие приказы, и растерянные желто-красные не успевали отражать их яростный напор. Выхватив шпагу, я собирался уже броситься в самую гущу сражения - но тут перед моим мысленным взором встало лицо Асторе. Я обещал ему вернуться. Что станется с ним, если я погибну и не увижу исхода битвы? Что с ним будет, когда войско Чезаре Борджиа войдет в распахнутые ворота Фаэнцы? Мне не следовало безоглядно рисковать своей жизнью, потому что вместо спасения я мог принести ему гибель.
  Я видел, что, несмотря на неподготовленность врагов к нашей атаке, их численное превосходство все же дает себя знать. Как мог, я помогал своим, отбиваясь от солдат Валентино, и мы понемногу теснили их к виноградникам, оставляя на окровавленном снегу убитых и раненых с обеих сторон. Пар от дыхания смешивался в воздухе с летящим снегом; испуганное ржание лошадей, выкрики и вопли, звон оружия и скрип повозок создавали оглушительную какофонию, безумный аккомпанемент пляски смерти.
  Мы шли по трупам, и моя шпага то пронзала чью-нибудь грудь или плечо, то чертила в воздухе тусклые следы, разбрасывая кровавые брызги, то сшибалась с другим клинком, наполняя сердце дикой яростью боя. Я был зверем, охваченным жаждой убийства, гладиатором, опьяненным близкой победой. Кажется, меня ранили в ногу, но я едва заметил это, отшвыривая с дороги мертвые тела.
  - Синьор кастеллан! - крикнул кто-то. - Они отходят!
  Я остановился, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце, и огляделся. Наши отряды продолжали преследовать отступающих солдат Валентино. Войско герцога Чезаре отходило к лесу, и я осознал опасность дальнейшего преследования: уведя нас подальше от города, они могли получить преимущество и одолеть нас числом.
  - Стойте! - крикнул я, перекрывая грохот битвы. - Возвращаемся! Прекратить преследование!
  Бросаясь направо и налево, я принялся оттаскивать обезумевших солдат, и вскоре ко мне присоединились уцелевшие командиры отрядов. Наступление было остановлено, мы с ликующими криками смотрели вслед убегающей армии Борджиа.
  - Уходим в город! - приказал я. - Всех раненых забираем с собой.
  Оказалось, что кто-то предусмотрительно поймал вырвавшихся на свободу вражеских лошадей, и теперь они пригодились: на них в город можно было доставить часть раненых, причем не только наших, но и сражавшихся за Валентино. Тела убитых просто сложили на плащи.
  Белый снег, красная кровь, черный пепел, серый дым. Бесчисленные следы в раскисшей грязи, брошенная походная утварь, разорванная одежда и сломанное оружие... Вот что такое война, подумал я, содрогаясь на холодном ветру; вблизи она вовсе не так возвышенна и не исполнена героизма, как пишут древние историки и поэты...
  Поредевшие отряды потянулись к воротам Фаэнцы через вытоптанное заснеженное поле. Только теперь я, наконец, осознал, что довольно серьезно ранен в бедро. В город я вошел, тяжело опираясь на плечо Микеле и сжимая зубы, чтобы не стонать. А навстречу мне уже мчался Асторе.
  - Оттавиано! Господи, да ты ранен! - В его голосе слышалась плохо скрытая тревога. - Что с тобой? Спасибо, синьор Лоретти, я сам...
  - Пустяки, - отмахнулся я. - Микеле, мне нужно присесть и перевязать ногу. Ты не мог бы разыскать лекаря?
  Солдат коротко поклонился и улыбнулся Асторе.
  - Ваш брат держался мужественно, как подобает командору и благородному человеку, ваше сиятельство. Думаю, с ним все будет в порядке. Кстати, сейчас ему не помешало бы выпить чего-нибудь горячего.
  - Тебе надо было надеть латы! - обратился ко мне Асторе, как только Микеле ушел. - И готов поклясться, ты лез в самое пекло!
  - Асторе, прекрати хлопотать вокруг меня, как наседка. - Я уселся на бочонок у костра и, поморщившись от боли, вытянул ногу. - Сам знаешь, в латах очень трудно сражаться врукопашную, да и вообще ходить. Надо же было мне как главнокомандующему хотя бы поучаствовать в бою!
  - Черт, - улыбнулся он. - Наверное, я тебе просто завидую. Я же видел, как вы погнали их прочь.
  - Ничего веселого там не было. Мне кажется, мы дрались почти полдня. Нам повезло, что мы подобрались достаточно близко, прежде чем они забеспокоились.
  - Но они убрались, Оттавиано!
  - Далеко ли, хотел бы я знать?
  - Неважно. У нас будет несколько дней передышки, мы залатаем стену, пошлем вестового в Болонью и получим еще подкрепление.
  - Ты прав. Будем надеяться, что Чезаре Борджиа еще не скоро сунется сюда.
  Пока подоспевший врач осматривал мою раненую ногу, Асторе топтался рядом, изо всех сил стараясь не показывать своего беспокойства. Рана оказалась глубокой, но не опасной. По словам лекаря, через неделю она должна была затянуться, при условии, что я воздержусь от новых сражений и не буду много ходить. Асторе пообещал держать меня в постели до полного выздоровления, что едва не вызвало у меня приступ хохота. В его глазах плясали искорки смеха, улыбка пряталась в уголках сжатых губ, но он сдерживался, напустив на себя огорченный и встревоженный вид.
  Врач предложил мне провести несколько дней в госпитале, но Асторе с непритворным уже негодованием отверг эту мысль.
  - Неужели герцогу Манфреди место среди раненых солдат? Вы полагаете, я не сумею позаботиться о своем брате?
  - Ваше сиятельство не будет возражать, если я все же буду ежедневно посещать синьора кастеллана?
  - О, я сам хотел попросить вас об этом.
  Меня отвезли в замок и уложили в постель. Пока врач промывал и перевязывал рану, я терпеливо молчал, наблюдая за Асторе, который буквально не находил себе места от вида крови. Надо сказать, крови было предостаточно, так что даже я сам начал немного беспокоиться. Наконец, лекарь удалился, посоветовав мне пить травяной отвар и есть побольше мяса, и Асторе, усевшись на край постели, склонился ко мне.
  - Тебе очень больно? - спросил он, коснувшись пальцами моей щеки.
  - Не слишком. Поцелуй - и все пройдет, - пошутил я. Он с серьезным видом поцеловал меня в лоб, потом - в губы.
  - Ты весь горишь. - Он покачал головой. - Лежи спокойно, я сейчас приду.
  Выйдя в коридор, он позвал слугу и, вполголоса дав ему какие-то распоряжения, вернулся ко мне.
  - Как мы смотрелись со стены? - спросил я с улыбкой. - Надеюсь, у тебя не было причин для недовольства?
  - Мне было плохо видно из-за метели, - отозвался он. - Но уж во всяком случае, позорное бегство воинства Валентино со стены выглядело просто потрясающе! Мне даже показалось, что они почти не сопротивлялись... Впрочем, я сильно ошибался. Сколько мы потеряли убитыми?
  - Около сотни, - мрачно сказал я. - Они, похоже, вдвое больше.
  - Все равно неплохо. - Асторе помолчал. - Как думаешь, они вернутся?
  - Говорят, Борджиа никогда не выпускают свою добычу, если однажды вонзили в нее зубы. Нам повезет, если они уйдут хотя бы на время.
  - Прекрати, Оттавиано. Сам посуди: метель, стужа, все окрестные деревни разорены, а у них только тонкие походные палатки, а из одежды - куртки да латы. Вот увидишь, они не вернутся.
  Я вздохнул. Хорошо, если бы он оказался прав. Проклятая нога горела огнем, я не мог сосредоточиться и закрыл глаза. Прохладная ладонь Асторе легла на мой лоб, потом его пальцы стали гладить мое лицо, и это было чудесное ощущение.
  Затем он бережно приподнял мою голову; моих губ коснулась горячая кружка, резкий аромат липы и шалфея ударил в нос.
  - Выпей это, - приказал неземной юный голос сквозь одолевающий меня сон.
  Я пил огонь, пахнущий летними лугами, и кровавое солнце медленно кружилось под моими сомкнутыми веками, растворяясь в гудящем зное.
  - Тебе скоро станет лучше, - сказал голос. Сильные руки обняли меня за плечи и вновь уложили, и, открыв глаза, я увидел над собой лицо своего возлюбленного.
  - Асторе, не уходи, - прошептал я, и он взял меня за руку.
  - С чего ты решил, что я собрался уйти?
  Он лег рядом со мной. Я сознавал, что представляю собой жалкое зрелище, и был благодарен ему за заботу обо мне. Но разве я сам поступил бы иначе, случись с ним что-то подобное?
  - Спасибо, братишка. - Я облизнул потрескавшиеся губы и попытался улыбнуться.
  - Спи. - Он осторожно погладил меня по бедру. - Врач сказал, что тебе нужно хорошо выспаться.
  - Снег еще идет? - спросил я, помолчав.
  - Да, мой ангел. Постарайся уснуть.
  Я провалился в зыбкую полудрему, борясь с пожирающей меня лихорадкой. Мне чудилось, что я вновь на заснеженном поле, и солдаты в красно-желтых колетах наступают со всех сторон сквозь пургу, а потом я проваливаюсь в раскисшую грязь, как в болото, и враги склоняются надо мной, занося шпаги для последнего удара... Я кричал, а высокий чернобородый человек в мехах и латах смеялся, приказывая покончить со мной как можно быстрее. Солнце стало багровым, затем черным, выбрасывая из себя странные клубящиеся сгустки, похожие на растворенную в воде кровь. "Асторе! Асторе!" - звал я, но лишь тишина была мне ответом. Что-то рушилось, земля уплывала из-под ног, и в темные воды реки откуда-то сверху падал тяжелый валун, исчезая в них - без всплеска, без звука, без следа. Из моих глаз хлынули слезы, но кричать я уже не мог. Все горело, мир скручивался, как подхваченный пламенем сухой лист, становясь невесомым пеплом...
  - Тише, тише. - Родные руки обняли меня, удерживая на месте. - Я здесь, все хорошо...
  Да, он был здесь. Кошмарный бред отступил, сознание немного прояснилось. В устремленных на меня глазах Асторе я прочитал страх и сострадание. Он вытер мое покрытое испариной лицо влажным полотенцем, и мне стало легче.
  - Ты же Манфреди, - прошептал он. - Ты не можешь умереть просто так.
  - И то верно, - улыбнулся я через силу. - Прости, что так напугал тебя.
  Он притих, не выпуская моих пальцев из своей руки, и вскоре я действительно задремал. Мне ничего не снилось, но это, наверное, было к лучшему.
  
  Проснулся я утром, чувствуя себя почти сносно. Лежа с закрытыми глазами, я вслушивался в ровное дыхание спящего Асторе и размышлял, скоро ли я окрепну достаточно, чтобы не заставлять его так волноваться из-за меня. Пока я не шевелился, раненая нога представлялась сущим пустяком, но стоило просто повернуться на бок - и стало ясно, что мне придется проваляться еще несколько дней, прежде чем я перестану морщиться от боли, доставляя братишке страдания своим видом.
  Как только я стал кряхтеть и возиться, он, разумеется, проснулся. Прежде всего, он поинтересовался, как я себя чувствую, потом быстро поцеловал меня и умчался, чтобы распорядиться насчет завтрака и узнать городские новости.
  Пока он пытался кормить меня, как ребенка, а я слабо сопротивлялся, мне стало известно, что армия Валентино, похоже, действительно отошла от стен Фаэнцы и отступила к востоку. Я велел выслать разведчиков, чтобы выяснить все до конца. Возможно, герцог Чезаре убрался в Форли, в Чезену или еще дальше, а может быть, он просто занял покинутые окрестные деревни и собирается подождать, пока жители города потеряют бдительность, чтобы уже без помех взять Фаэнцу штурмом.
  - Он должен отдохнуть и подтянуть войска, - размышлял я. - Сын папы любит комфорт, так что нынешняя зима ему вряд ли по нраву. Нам нужно узнать, куда он направился, и если он ушел достаточно далеко, починить стену и усилить гарнизон.
  - Я немедленно напишу письмо деду в Болонью, - с готовностью сказал Асторе.
  - Да, хорошо. Нам пригодились бы еще люди. Только подожди немного, что донесет разведка. Если город оцеплен войсками, вряд ли гонцу с письмом удастся проскользнуть незамеченным.
  Я провел в постели весь день, и Асторе бдительно следил за мной, как обещал. Он уехал лишь после обеда, пока пришедший врач осматривал меня и менял повязку, а вернувшись, сказал, что в городе царит ликование. Разведчики были отправлены в ближайшие окрестности, и к вечеру советники должны были доложить, что они выяснили. Асторе не видел ничего предосудительного в том, чтобы позволить горожанам праздновать победу и убрать усиленные караулы со стен и улиц, если окажется, что армия Борджиа ушла далеко от Фаэнцы.
  В тот же вечер весь городской Совет явился в замок, чтобы проведать меня и заодно рассказать, что происходит. Я был тронут, не ожидая, что моя популярность настолько велика. Браччано и остальные пожелали мне скорейшего выздоровления и с восхищением отозвались о смелой вылазке, позволившей нам отогнать врагов от Фаэнцы. Хороших новостей было немного. Чезаре Борджиа разместил отряды в окрестностях, покинув лагерь у городских стен. Фаэнца оказалась в кольце блокады, и из пяти высланных разведчиков возвратились только трое. Опасность не миновала, а лишь была отсрочена, чтобы обрушиться на нас с еще большей неотвратимостью.
  Он соберет еще больше людей, подумал я. В его распоряжении все золото Церкви и наемники Франции, Италии и Испании. Он не станет зря тратить время, и падение Фаэнцы не за горами.
  Похоже, я оказался прав. На следующий день посланники герцога Валентино явились в город и были препровождены в замок. Асторе принял их как правитель, в присутствии всех советников и знатных горожан. Чезаре Борджиа вновь предлагал нам сдать Фаэнцу в обмен на обещание неприкосновенности. С ответом Асторе не колебался ни минуты, да и все жители были единодушны: Фаэнца сдастся только со смертью последнего из ее защитников. Советники поклялись, что горожане будут сопротивляться и сражаться за своего герцога до конца. Парламентеры уехали, и в тот же день герцог Чезаре отступил с большей частью войска в Форли.
  Я решил в последний раз попытаться убедить Асторе тайком уехать из города, но едва я завел об этом речь, он заявил, что гораздо в большей безопасности чувствует себя за высокими стенами Фаэнцы, а потом стал смеяться надо мной, назвав меня пораженцем и трусом.
  - Может, ты решил, что я тебя теперь брошу? - сердито спросил он.
  - Ну, ты же вернешься, если...
  - Интересно, что бы ты сказал, если бы я предложил тебе уехать вместе со мной? Ты, командующий обороной города, синьор кастеллан, сын герцога Галеотто Манфреди? Бросил бы вверенных тебе людей на произвол судьбы и отправился кланяться венецианцам, чтобы они спрятали тебя, пока Чезаре Борджиа будет прибирать к рукам твой родной город?
  - Но ты же не связан долгом, - слабо возразил я.
  - Мой долг еще больше, - твердо заявил он. - Я останусь в Фаэнце, пока мы не победим - или не погибнем. У нас есть время, тем лучше. Ты вылечишь свою ногу, а я пока займусь подготовкой к дальнейшей обороне. Знаешь, ведь мы уже не те дети, которыми были летом. - Он улыбнулся, и мне захотелось обнять его. - Каково это - убивать людей?
  - Я не думал об этом, - растерянно сказал я. - Может быть, просто было некогда. Кажется, я действительно прикончил двоих-троих, но для меня они были вроде кукол в красно-желтых мундирах. Когда я вспоминаю об этом, то ничего не чувствую. В бою все не так, и если твоя шпага протыкает тело, это всего лишь удар, отбрасывающий смерть от тебя самого. Почему бы тебе не спросить об этом кого-нибудь более опытного, например, Микеле?
  - Микеле солдат, он только посмеется надо мной. - Асторе вздохнул и, усевшись за стол, вытащил бумагу, перья и чернильницу. Прежде чем начать писать, он задумчиво погрыз кончик пера, потом отложил его, чтобы высказать беспокоившую его мысль:
  - Говорят, Чезаре Борджиа настоящий убийца.
  - Верно. - Я вспомнил все слухи, что ходили об этом страшном человеке. - Он задушил собственного брата, потом еще мужа своей сестры, заколол одного французского епископа, а уж сколько прикончил не столь знатных людей - и вовсе не счесть. Если он не делает это собственными руками, то для такой работы у него есть целая свора палачей, готовых по первому его слову разделаться с кем угодно. Я слышал, что он получает удовольствие, глядя, как люди умирают мучительной смертью.
  Асторе закрыл глаза.
  - Это дьявол, а не человек.
  - Ты все еще не жалеешь, что отказался сдаться?
  - Заткнись. - Он сердито замолчал и начал писать, сосредоточенно склонившись над бумагой.
  Я уже начал дремать, когда он скользнул ко мне под бок. Его обнаженное тело было теплым, но руки и ноги совсем замерзли.
  - Подвинься, - сказал он, прижимаясь ко мне.
  Я дотронулся пальцем до его маленького твердого соска, и он засмеялся.
  - Ты скучаешь по девушкам? - Его холодные пальцы стали гладить мою грудь. - Не хочешь, чтобы я привел к тебе кого-нибудь?
  - Интересно, кого это ты намерен привести, - пробормотал я, перехватив его ладонь и сжав в своей, чтобы отогреть. - Я сейчас не в том состоянии, чтобы развлекаться с девушками, знаешь ли, да к тому же тебе вряд ли удастся найти подружку поприличнее уличной девки.
  - Полагаешь, я не мог бы... - закипятился Асторе, но я прижал ему палец к губам.
  - Наверное, мог бы, - миролюбиво согласился я. - Зато я бы не смог.
  - Посмотрим. - Он закинул ногу поверх моего здорового бедра, стараясь не причинять боли раненой ноге, и слегка потерся о мой пах коленом. Я невольно застонал, и он лукаво улыбнулся.
  - Вот видишь. Если правильно взяться за дело, у тебя все получается. - Он поцеловал меня в плечо, в подбородок, в губы, и я почувствовал, как меня охватывает огонь желания. - Ну же, Оттавиано, отпусти мою руку, я уже совсем согрелся.
  - Я заметил, - усмехнулся я, погладив его упругий член, упирающийся в низ моего живота. Он вскрикнул и изогнулся, нетерпеливо подавшись мне навстречу. - Черт, Асторе, моя нога!
  - Прости.
  - Иди сюда. - Я подтянул его ближе, и он уселся на мою грудь, стыдливо пытаясь прикрыться и еще не понимая, что я задумал.
  Я обхватил его за шею и, притянув к себе, стал страстно целовать в губы, так что вскоре он уже стонал и извивался как уж, и так случилось, что когда он выпрямился, его напряженная плоть сама по себе оказалась у меня во рту. Я ласкал его, а он, в свою очередь, отыскав рукой мой орган, заставлял меня самого задыхаться от наслаждения. Его прикосновения будили во мне неистовое пламя, заставляя забывать обо всем, кроме всепоглощающей запретной страсти, которую я испытывал к нему. Ни одна девушка на свете не могла бы сравниться с ним. Чудесное смешение бесстыдства и робости, беззащитности и самоотречения, детской доверчивости и порочной чувственности делало его почти неземным существом. Когда его дыхание оборвалось на пике слепящего восторга, я сжал руками его талию, упиваясь судорожными волнами, прокатывающимися по его гибкому телу, и пил его влагу, наполняющую мой рот.
  - Люблю тебя, - выдохнул он восхищенно и, соскользнув с моей груди, ртом и руками почти тут же довел меня до конца, в последний момент случайно задев повязку на раненой ноге, чего я, впрочем, даже не заметил. Мир исчез в шторме невероятного наслаждения; оглушенный, я бился в судорогах, и белое неистовое сияние затопило на время все мои мысли.
  Асторе целовал меня, и я прижимал его к себе, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Эта страсть пугала меня все больше, между нами не должно было быть такой близости, и я знал, что рано или поздно Небо покарает нас... Так оно и вышло, но я снова забегаю вперед.
  Нога моя заживала медленно, но на третий день я уже вставал и, хромая, ходил по замку, опираясь на плечо Асторе. Он ругал меня за нетерпение и требовал, чтобы я немедленно вернулся в постель, но мне достаточно было лишь коснуться губами его шеи или щеки - и он прекращал возмущаться. Я уже выздоравливал и с нетерпением ждал, когда смогу выйти в город: Асторе велел готовиться к рождественским праздникам, и на улицах царило оживление. Площадь перед ратушей понемногу заполнялась лотками и палатками, мальчишки лепили из подмокшего, но еще не растаявшего снега крепости и снежных баб, жители украшали свои дома флажками и лентами. Все это я мог пока только наблюдать из окна, но Асторе, каждый день выбиравшийся в ратушу, буквально лучился воодушевлением. Раскрасневшийся от холода, с сияющими глазами, он по-детски радовался предстоящему рождеству. Я давно приготовил ему подарок, заказанный еще летом одному из купцов в Венеции и доставленный мне по осени, когда началась вся эта суматоха, - "Метаморфозы" Апулея на греческом. Я надеялся, что книга Асторе понравится и отвлечет его от невеселых дум.
  Через неделю я вышел на улицу и вместе с Асторе пешком отправился в ратушу, где был встречен советниками как герой. Мой брат улыбался, когда под приветственные крики я уселся рядом с ним и терпеливо выслушал все похвалы в свой адрес. На том же Совете Асторе прочитал письмо, доставленное из Болоньи. Джованни Бентиволио писал, что папа пригрозил отлучить его от Церкви, если он вздумает помогать Фаэнце, а для вящей убедительности своих угроз заметил, что дружба с французским королем не спасет изменников и клятвопреступников, кем бы они ни были. Герцог Джованни был крайне огорчен и встревожен судьбой Фаэнцы, но следующей жертвой гнева Борджиа могла стать Болонья, и он не мог выслать внуку подкрепления, не подвергая себя риску. Гонец, доставивший письмо, доложил, что чудом сумел проскользнуть незамеченным мимо караулов, выставленных Борджиа на дорогах. Все деревни были заняты солдатами, так что нечего было и думать о бегстве или попытках собрать небольшие отряды подкрепления.
  Таким образом, нам оставалось теперь надеяться только на собственные силы. Венеция была далеко, да и не стала бы вмешиваться в распри маленького города со Святейшим Престолом. Когда Асторе закончил читать письмо, наступила тишина. Советники обдумывали сложившееся положение, а я гадал, долго ли мы протянем, когда вернется Валентино с основным войском. Что ж, Манфреди не сдаются, решил я, пусть Чезаре помается, прежде чем войдет в ворота Фаэнцы!
  Зима выдалась суровая. Еще два снегопада случились до рождества, но к празднику снег окончательно растаял. В ратуше приготовили угощение, по случаю блокады несколько более скромное, чем обычно на рождество, и городские музыканты веселили гостей, наигрывая песни и рассказывая потешные истории. Я к тому времени окончательно поправился и лишь немного прихрамывал, ступая на раненую ногу. Впрочем, как я заметил, это обстоятельство скорее добавило мне шарма в глазах девушек. На меня смотрели как на великого полководца, героя и спасителя города. Несколько раз я ловил себя на том, что не отказал бы себе в удовольствии уединиться с одной из этих юных красоток где-нибудь в укромном уголке. Искушение было слишком велико, особенно когда какая-нибудь из них как бы невзначай касалась моей руки или садилась так близко, что я мог заглянуть в вырез платья. Асторе не спускал с меня глаз, и это раззадоривало меня, толкая на безумства, заставлявшие его ревновать. Я как раз флиртовал с юной дочкой казначея и уже осмелел настолько, что шептал в ее очаровательное ушко какие-то льстивые глупости, заставляя ее краснеть и смеяться, когда заметил, что мой братец тоже решил не терять времени даром. Сидевшая рядом с ним хрупкая блондинка с нежным личиком завороженно смотрела на него, а он с легкой улыбкой поглаживал ее руку, лежащую на колене. Девушка была прелестна, и я почувствовал, как в моей душе все переворачивается от жгучей ревности. Вот он наклонился, коснувшись губами ее уха, и стал что-то говорить, не выпуская ее руки.
  - Вы самый доблестный из всех кастелланов Романьи, - проворковала между тем моя пассия, придвигаясь ко мне. Ее ладошка коснулась моей руки. Я улыбнулся, ненавидя ее и себя, и снова посмотрел на Асторе. Теперь он уже легонько обнимал девушку за плечи, и она со счастливым видом смеялась какой-то его шутке.
  Какого черта, подумал я мрачно. Мой брат решил расстаться с девственностью, почему бы нет. С чего бы я должен мешать ему? У меня найдутся собственные дела на этот вечер, так что пусть его сиятельство развлекается как ему угодно.
  - Вы смутили меня, синьора, - сказал я, покровительственно обнимая девушку. - Ваша красота дает вам право льстить мужчинам, но вряд ли я заслуживаю...
  - Ах, синьор Оттавиано, в городе только и говорят, что о вашем подвиге. Я... я мечтала бы оказаться наедине с вами, чтобы сказать, как я восхищаюсь вашим мужеством...
  Ого, это было не просто смело, она напрямую предлагала мне себя!
  - Думаю, мы могли бы отлучиться ненадолго, - сказал я, лаская взглядом ее грудь. - Наверное, мы найдем место, где вы сможете без свидетелей сказать все, что хотели...
  - А вы...
  - Разумеется, дорогая синьора. Ваша красота ослепляет меня, как солнце. Если позволите, я тоже найду, что вам сказать... и даже более...
  Я встал и подал ей руку, чтобы удалиться, но тут заметил, что Асторе тоже поднялся - так поспешно, что я подумал, уж не хочет ли он помешать мне. Он сделал знак, показывая, чтобы я не уходил, а затем вместе со своей новой подружкой сам подошел к нам.
  - Оттавиано, позволь представить тебе Катарину. Она говорила, что мечтает познакомиться с тобой поближе.
  - Вы мой герой, синьор кастеллан. - Блондинка присела в реверансе и застенчиво посмотрела на меня. - Его сиятельство рассказывал мне о вас. Вы были ранены в бою, правда?
  - Ерунда, - отмахнулся я, краснея. - Думаю, для мужчины в наше время не так уж необычно получить ранение, и ничего особенно героического в этом нет.
  - Вы... так молоды, - почти прошептала Катарина. - Его сиятельство и вы...
  Я понял, что она хочет сказать. Ей нравился Асторе, и я, кажется, нравился ей не меньше. Что касается его, тут все было ясно - Асторе был похож на юного ангела, и девушки просто не могли оставаться равнодушными к его красоте. Я же отнюдь не считал себя совершенством, так что оставалось гадать, что такого она во мне разглядела.
  - Вы смущаете меня намеками, - улыбнулся я. - Асторе, ты счастливец, синьора Катарина просто прелестна. Ну, а я хочу тебя познакомить с синьорой Анжелой Моранти, если ты ее еще не знаешь.
  - Дочь городского казначея, не так ли? - Мой брат слегка поклонился, с интересом разглядывая девушку.
  - Да, ваше сиятельство.
  Я нетерпеливо передернул плечами, не понимая, почему Асторе затеял весь этот обмен любезностями, хотя он не мог не видеть, что я намерен увести свою даму в укромный уголок, чтобы завершить вечер сообразно своему желанию.
  - Знаешь, Асторе, здесь слишком натоплено и душно, - сказал я, - поэтому мы с Анжелой просим позволения удалиться.
  - Да, ты прав, - легко согласился он. - Думаю, в ратуше полно мест, где мы все могли бы продолжить праздновать гораздо лучше, чем здесь, в зале. Как полагаете, - обратился он к девушкам, - никто не заметит, если мы на какое-то время исчезнем?
  Катарина рассмеялась, прикрывая рот ладошкой, а Анжела удивленно посмотрела на Асторе, потом на меня, и кивнула, принимая приглашение.
  - Отлично, тогда идемте.
  Я начал смутно догадываться, что он задумал. Уже в коридоре я, не стесняясь, позволил себе поцеловать Анжелу в плечо, и она засмеялась, прижимаясь ко мне.
  - Синьор кастеллан...
  - Зови меня просто Оттавиано. - Я снова поцеловал ее, на этот раз в шею, и подхватил под руку, увлекая следом за идущими впереди Асторе и Катариной.
  В коридоре было гораздо прохладнее, и я пожалел, что оставил свой плащ в зале. Мы поднялись по лестнице на верхний этаж и быстро отыскали пустую комнату, предназначавшуюся, видимо, для гостей. Обстановка здесь не отличалась роскошью, зато тепло, шедшее снизу, из залы, успело прогреть и верхние помещения, так что, несмотря на пустой камин, было не так холодно, как в коридоре.
  Пока я зажигал свечи, Асторе бросил плащ на кровать и уселся в кресло у стола, поманив к себе Катарину. Девушка смущенно подошла, и он, недолго думая, притянул ее к себе и усадил на колени. Мы с Анжелой присели на кровати, и она тут же зябко накинула на плечи плащ Асторе.
  - Вы замерзли, синьора Анжела? - участливо спросил мой брат, обнимая талию Катарины. - Должно быть, его светлость кастеллан позабыл, что значит быть галантным. Оттавиано, ты должен отогреть бедную девочку.
  Я обнял Анжелу, она с улыбкой придвинулась ближе ко мне, подставляя щеку для поцелуя.
  - Вот так, хорошо. - Асторе накрутил на палец светлый локон Катарины. - Ну, а теперь мы могли бы поиграть.
  - Что вы задумали, ваше сиятельство? - игриво спросила Катарина.
  - Давайте завяжем одному из нас глаза, а остальные разойдутся по комнате и встанут неподвижно, пока он будет искать их. Он должен будет поцеловать того, кого отыщет первым, и в свою очередь завязать ему глаза. Условие одно: руки в дело не пускать! - Вытащив платок, он усмехнулся и тут же повязал его поверх глаз девушки. Катарина ахнула и засмеялась. Мы поставили ее посреди комнаты, я несколько раз покружил ее, чтобы окончательно запутать, и мы разбежались по сторонам, стараясь не шуметь.
  Мелкими шажками Катарина двинулась вперед, осторожно нащупывая ногами дорогу, чтобы случайно не налететь на мебель. Я почти не дыша следил за ней, пока она обходила комнату. Один раз она почти дошла до Асторе, но повернула и направилась в другую сторону. В тишине раздавались только шорох ее платья и возбужденное дыхание. Она как раз проходила мимо меня, когда, видимо, ощутив тепло моего тела, повернулась и ткнулась прямо мне в грудь. Я наклонился и коснулся губами ее полуоткрытых губ. Мы поцеловались. Я подхватил ее за талию, и она удивленно застонала, когда мой язык проник ей в рот. Она была так хороша, что мне захотелось продолжения, но это выходило бы за рамки игры.
  - Ну, довольно, - сказал Асторе, прерывая наш поцелуй. - Катарина, завяжи его светлости глаза.
  Девушка подчинилась, и я тут же очутился в темноте. Меня несколько раз повернули вокруг своей оси, я окончательно потерял чувство пространства. С первым же шагом я едва не опрокинул кресло и тихо выругался, но потом стал двигаться осторожнее. Буквально через несколько шагов я почувствовал, что рядом со мной кто-то есть. Казалось, я слышал легкое дыхание и даже биение пульса. Я замер, вслушиваясь, и направился туда, откуда доносились звуки. Налетев на кого-то, я растерянно вздохнул, и тут же получил поцелуй. Эту восхитительную манеру целоваться я так хорошо знал, что во мне мгновенно проснулось желание; я узнал бы эти губы из тысячи. Асторе. Он целовал меня жадно, взасос, и я услышал изумленные возгласы девушек, наблюдавших за нами. Наконец мы оторвались друг от друга, и я завязал ему глаза.
  Он двигался по комнате с пленительной грацией кошки, словно шел по канату, как те акробаты, что приезжали порой из Флоренции или Урбино, и я любовался им. Временами он останавливался, как будто прислушиваясь, и шел дальше, скользя мимо замерших живых статуй, с трепетом ждущих его приближения.
  На Катарину он наткнулся так мягко, что я подумал, будто он видел ее. Она сама потянулась к нему, и они стали целоваться, похожие на двух юных ангелов. Они были прекрасны, я хотел бы ласкать их обоих, и в то же время ревновал их друг к другу... Меня охватило настоящее безумие, голова моя кружилась, в висках стучала кровь.
  Когда Катарина вновь оказалась с завязанными глазами, я отошел не слишком далеко, остановившись у стола, но она направилась совсем в другую сторону. Стоявший справа от меня Асторе улыбнулся, когда она задела плечом Анжелу. Интересно, как они это сделают, подумал я.
  Анжела шагнула вперед и припала к губам Катарины. Их поцелуй был осторожным и нежным, но я видел, что им обеим это нравится. Катарина несмело обняла Анжелу за талию, и та прижалась к ней всем телом. Пока Катарина снимала повязку, Анжела поглаживала ее плечи. Когда Анжела уже собиралась завязать себе глаза, Асторе решил прекратить игру. Он быстро подошел к девушке, растерянно держащей в руках платок, и с улыбкой проговорил:
  - Ты получишь мой поцелуй просто так. - Его слова не разошлись с делом, и платок выскользнул из пальцев Анжелы, когда ее руки легли на плечи Асторе. Он отстранился и обратился ко мне:
  - Оттавиано, я думаю, нам надо придумать еще что-нибудь.
  - Мне тяжело думать, - отозвался я, когда Катарина, подойдя ко мне, стала поглаживать мою грудь.
  - Хорошо. - Усевшись в кресло, Асторе указал мне на кровать. - Вижу, ты действительно утомился. Девушки, позаботьтесь о его светлости, помогите ему устроиться поудобнее.
  Я прилег на кровать, Анжела и Катарина тут же оказались рядом со мной. Асторе с интересом наблюдал, как они принялись снимать с меня колет и расшнуровывать ворот рубашки. Время от времени я целовал то одну, то другую, они тихо смеялись и продолжали свое занятие. Вскоре я очутился раздетым до пояса. Анжела склонилась ко мне, и я решительно потянул с ее плеч платье. Катарина вернулась к Асторе, но он покачал головой.
  - Я велел тебе позаботиться о кастеллане. Помоги Анжеле, милая.
  Теперь уже обе девушки откровенно ласкали меня, возбуждая все больше и больше. Катарина, чуть помедлив, сбросила платье и, обнаженная, легла возле меня. Я целовал грудь Анжелы, она стонала, покорная моим ласкам. Затем Катарина, приподнявшись, обняла Анжелу за шею и стала страстно целовать в губы, что привело обеих в настоящее неистовство. Нетерпеливо сдернув штаны, я ласкал обеих девушек, позволяя себе самые бесстыдные вещи. Темноволосая Анжела, гибкая и сильная, как ивовый прут, уселась на мои бедра и стала раскачиваться, так что вскоре я проник в ее горячее влажное лоно. Она вскрикнула, ее движения стали размеренными и глубокими, и то, что она делала со мной, заставляло меня учащенно дышать. Катарина, с нежным, почти детским телом, несомненно, была еще девственна; широко раскрытыми глазами она смотрела на нас с Анжелой, ее пальцы пощипывали собственные соски, и я, заметив это, стал помогать ей. Она наклонилась надо мной, касаясь губами моих губ, и мой язык оказался у нее во рту. Моя рука гладила ее живот, спускаясь все ниже, и когда я коснулся влажных складочек, скрытых светлым пушком, она застонала, изгибаясь всем телом. Анжела между тем продолжала скакать на мне, вызывая в моем теле волны удовольствия. Повернув голову, я посмотрел на замершего в кресле Асторе. Его лицо раскраснелось, глаза блестели, рука накрыла собственный пах и двигалась, поглаживая заметно вздувшуюся выпуклость на штанах. Он был прекрасен, желанен... и так недоступен. Задыхаясь, я гладил маленькие груди Катарины, и Анжела, стиснув коленями мои бедра, все поднималась и опускалась, пока я не почувствовал, что вот-вот наступит конец. Вскрикнув, я поспешно столкнул ее с себя - и тут же излился, брызнув семенем на ее высокую грудь. Она засмеялась и попыталась вернуться на прежнее место, но я уже не желал продолжения, и тогда она легла перед Катариной, широко разведя ноги, а потом, взяв руку изумленной девушки, быстро направила в себя ее пальцы. Катарина опустилась на нее сверху и стала целовать, одновременно двигая рукой так, как показывала ей Анжела. Какое-то время они возились и стонали, лаская друг дружку, а затем Анжела, протяжно вскрикнув, выгнулась и затряслась в отчаянной судороге наслаждения. Катарина продолжала гладить ее спину и бедра, и Анжела, заставив ее лечь на спину, стала поглаживать ее живот и лоно. Ее пальцы проворно двигались, и Катарина начала задыхаться, беспорядочно дергая бедрами. Один раз она испуганно вскрикнула, когда Анжела попыталась скользнуть глубже в ее тайную раковину, и я догадался, что не ошибся насчет ее невинности.
  - Прости, я больше так не сделаю, - прошептала Анжела, быстро и ритмично двигая рукой.
  Еще немного - и Катарина, затрепетав, прогнулась всем телом, вскинулась несколько раз и неистово забилась в руках подруги, истекая. Я снова почувствовал желание, глядя на это удивительное зрелище. Повернувшись, я увидел что Асторе яростно и молча ласкает себя сам - и уже близок к концу. Закрыв глаза, он задрожал, из-под его пальцев брызнули молочно-белые струйки, и имя чуть слышно сорвалось с его губ:
  - Оттавиано...
  Боже, был ли я достоин такой любви? Оставив девушек, я встал, подошел к нему, опустился на колени возле его ног - и он, склонившись, поцеловал меня в губы долгим, благодарным поцелуем.
  - Спасибо за представление, братишка, - прошептал он. - Ты сделал все, чего я хотел от тебя.
  - Все?
  - Ну, почти. - Он слегка улыбнулся, заметив мою растерянность, и вытер себя и меня платком. - Я посмотрел бы, как ты берешь Катарину. Впрочем, если ты не хочешь...
  - Я думал, ты хотел сам получить ее.
  Он покачал головой, грустно глядя на меня.
  - Я не такой, как ты. Мне просто нужен был урок, и я нашел Катарину - для тебя, мой милый кастеллан, для тебя одного.
  В моей душе все перевернулось. Асторе заявляет, что его не интересуют девушки! Но он ведь должен был хотя бы попробовать! Я потащил его к постели; Анжела и Катарина, обнявшись, с недоумением смотрели на нас.
  - Катарина, - сказал я, - ты любишь своего государя?
  - Как же можно его не любить? - воскликнула она, с нежностью глядя на Асторе.
  - Докажи, так ли велика твоя любовь к нему. Ты никогда прежде не знала мужчины, не правда ли?
  Она покраснела, светлые локоны упали на ее склонившееся прекрасное лицо.
  - Отдайся моему брату, - велел я, поглаживая ее по голове. - Это важно для него. И для меня тоже.
  Она несмело придвинулась к Асторе и принялась снимать с него колет и рубашку. Он не сопротивлялся, но и не помогал ей, и когда он, обнаженный, стыдливо попытался прикрыть свою наготу руками, она потупила глаза.
  - Смелее, Асторе, - шепнул я. - Она уже готова сделать все для тебя.
  Он робко наклонился и коснулся губами ее соска. Катарина застонала, положив руки ему на плечи. Мы с Анжелой, обнявшись, с интересом наблюдали за ними. Асторе неловко пытался ласкать девушку, но я видел, что настоящего желания он не чувствует. Катарина гладила его грудь, живот и бедра, осторожно касалась мужской плоти, с любопытством пробегая по ней пальцами, - но все было напрасно. Наконец она легла на спину, потянув Асторе на себя. Он завозился, двигая бедрами, и Катарина выгнулась ему навстречу, одной рукой направляя его.
  - Нет, прости. - Он слез с нее и отвернулся, стараясь скрыть разочарование.
  - Я вам не нравлюсь? - спросила она с тревогой. - Может быть, я делаю что-то не так?
  - Нет, дело не в тебе... - Он умоляюще посмотрел на меня, ища поддержки.
  - Катарина, - мягко сказал я, - если ты доверяешь мне, я могу сделать для тебя то, чего ты так хочешь. Асторе... не может.
  Наступило молчание. Я погладил грудь Катарины и тихо приказал:
  - Встань на колени, так нам будет удобнее.
  Она опустилась передо мной на четвереньки, и мой напрягшийся орган коснулся ее нежных округлых ягодиц. Чуть ниже, подумал я и провел пальцами по влажным набухшим складочкам. Катарина застонала, отзываясь на эту смелую ласку.
  - Асторе, - позвал я. Он обнял меня и стал целовать, приходя во все большее возбуждение. Я продолжал ласкать Катарину, пока не понял, что она уже изнемогает, и тогда, качнувшись вперед, уперся членом в тесный горячий вход. Она была такая влажная, что я выскользнул, так и не успев проникнуть внутрь, и попытался снова. На этот раз у меня получилось, и болезненный вскрик девушки доказал мне, что я овладел ею. Асторе вздрогнул, прижимаясь ко мне. Его руки гладили мою грудь, спину и бедра, а глаза неотрывно смотрели на то, что происходило между мной и Катариной. Я задвигался, осторожно проникая вглубь ее тела и снова выскальзывая, стараясь при этом не выходить до конца. Она еще вскрикивала, но я сжимал ее бедра, задавая ритм, и вскоре она поняла, как можно уменьшить причиняемую мной боль. Я принялся целовать Асторе, задыхаясь от безумной страсти, и извращенное чувство обладания им, а не Катариной, окончательно затмило мой разум.
  - О, боже... - прошептал я, позабыв обо всем на свете, и мое семя хлынуло в лоно девушки огненным потоком, а Асторе настойчиво теребил собственный член, пока не излился следом за мной, орошая спину Катарины. Девушка содрогнулась, и я вонзился в нее так глубоко и неистово, что она закричала, а затем по ее стройному телу пробежала яростная агония наслаждения. Бессильно упав на ложе, она закрыла глаза; по ее разгоряченным щекам катились счастливые слезы.
  - Оттавиано, мой дорогой... - Я едва различил шепот Асторе. - Спасибо, ты показал мне все.
  Я не мог дать волю собственным чувствам и сказать, как сильно я люблю его. Мы и без того были на грани; девушки могли сами догадаться о наших истинных отношениях, и тогда уже через несколько дней об этом узнал бы весь город.
  - Его сиятельство слишком стеснителен, - улыбнулась Анжела, с нежностью глядя на Асторе. - Если бы он позволил, я помогла бы ему расслабиться...
  - Нет, - быстро проговорил мой брат. - Я устал и хочу отдохнуть.
  Наклонившись к Катарине, он заботливо отвел с ее лица прядь намокших от пота волос и поцеловал в висок.
  - Тебе было очень больно? - участливо спросил он.
  Девушка улыбнулась и, раскрыв бедра, провела рукой между ног. На ее пальцах остались следы крови и семени.
  - Оттавиано постарался не слишком поранить меня, но мне и правда было больно. У тебя чудесный брат, Асторе.
  - Да, я знаю. - Он отвернулся и принялся одеваться, избегая смотреть на Анжелу, наблюдавшую за ним с нескрываемым интересом. - Полагаю, нам следовало бы вернуться к остальным гостям, пока нас не хватились.
  Я нехотя признал, что он прав. Недоставало только, чтобы нас стали разыскивать и обнаружили здесь в таком виде. Одевшись, мы привели себя в порядок и спустились в залу. Гости танцевали и веселились, большинство были уже слишком пьяны, чтобы раздумывать над отсутствием герцога и его брата. Остаток вечера мы провели с девушками, болтая и смеясь, а расставаясь, договорились о новой встрече. Асторе был неизменно нежен и любезен с Анжелой и в особенности с Катариной, но я понимал, что за всей этой галантностью не скрывается подлинных желаний. Он любил лишь меня, и это возносило его в моих глазах на невероятную высоту.
  Вернувшись в замок, он велел мне спать с ним. Лежа на широкой кровати под кроваво-бордовым пологом, я прижимался к нему, наслаждаясь теплом его тела.
  - Тебе понравилось то, что ты делал с Анжелой и Катариной? - спросил он.
  - Почему ты не попробовал сам?
  - Ты же знаешь, я пытался. Мое тело почему-то не желает этого... Когда я был с Катариной, она делала все, чтобы мне было хорошо, и все же я не смог овладеть ею. С тобой все по-другому... С тобой у меня получается все само по себе. Вот, посмотри.
  Я коснулся рукой его отвердевшей плоти, и он застонал, удерживая мои пальцы.
  - Когда ты занимался любовью с Катариной, я мечтал быть на ее месте. - Он вздохнул. - Глупо, правда? Приласкай меня, Оттавиано.
  Я исполнил его желание. Он отдавался моим ласкам без бурных эмоций, лишь тихонько вскрикнул, изливаясь, а затем удовлетворенно поцеловал меня в губы.
  - Все так просто, - вздохнул он, склонив голову мне на грудь. - Мне нравятся девушки, они милые и веселые, а Катарина так нежно целуется... но мое тело знает обо всем этом куда лучше, чем мой ум. Я выбрал тебя, Оттавиано. В этом мое несчастье и грех, в котором я не раскаиваюсь. Что ж, пусть так. Если ты знаешь, что с этим делать, - помоги мне, потому что я не в силах помочь себе сам.
  - Я люблю тебя, Асторе.
  - Да, я знаю, и тебе не нужно это доказывать.
  Я обнял его, и мы почти тотчас же уснули, утомленные событиями дня.
  
  Короткие зимние дни мы проводили в основном за чтением и занятиями в тренировочной комнате под руководством Микеле, время от времени выбираясь в город, чтобы посмотреть, как идет починка укреплений, или узнать новости в Совете. Солдаты Валентино не прекращали изматывать город мелкими стычками и время от времени совершали вылазки, надеясь прорваться в осажденный город. Я ни на минуту не забывал об опасности, и лучники днем и ночью караулили на стенах. Кроме того, все артиллерийские орудия были постоянно в боевой готовности, так что попытки врагов взять город были обречены на неудачу. Работы по ремонту разрушенной части стены следовало завершить до наступления весны, и горожане до наступления темноты работали под прикрытием лучников и пушек. Мы могли успешно держать блокаду до подхода основных сил Борджиа; продовольствия в городе хватило бы до лета, а людей я старался беречь, не позволяя им покидать город.
  Несмотря на все хлопоты, мы находили время для удовольствий. Анжела и Катарина иногда приходили в замок, и мы сами впускали их, не желая доверять свои тайны прислуге. Обыкновенно я занимался с ними любовью, а Асторе, забравшись в кресло, смотрел на нас. Отчего-то он никогда не ревновал меня к девушкам, скорее всего потому, что сам нашел для меня Катарину, а Анжела ему действительно нравилась. Я был осторожен, сознавая, что ни одна из них не должна забеременеть от меня. Когда я оставлял их, они ласкали друг дружку, пока не доходили до конца. Это были странные игры, представления, предназначенные для единственного зрителя - Асторе. Я всегда чувствовал, как он смотрит на меня, и когда я неистово всаживал свой член в лоно девушки, то представлял себе, что занимаюсь любовью с ним. Это буквально лишало меня разума, я изливался, шепча его имя и глядя через плечо в его широко распахнутые глаза... Катарина и Анжела никогда не оставались в замке на ночь; Асторе неизменно просил их уйти, а после, бросаясь в мои объятия, принимался ласкать меня, и я отвечал ему столь же горячо и трепетно. Мы занимались любовью, и моя страсть к нему была ненасытна. Я хотел большего, чем мы могли себе позволить, но даже в любовном пылу сознавал, что никогда не посмею претендовать на это.
  Несмотря на тревогу, холод и опасности, мы были счастливы. У нас было главное - молодость и любовь, и мы намерены были сохранить их как можно дольше. Асторе смеялся по поводу своей несостоявшейся женитьбы и гадал, стала ли бы теперь его мать хлопотать, чтобы породниться с опальным родом. Я отпускал непристойные шуточки о том, как герцогиня Сфорца Риарио развлекается в Риме с папой Александром и его семейством, а Асторе говорил, что Чезаре Борджиа заслуживает благодарности хотя бы за то, что избавил его от необходимости жениться.
  Дни летели быстрой чередой, приближая весну. Пару раз в течение зимы гвардейцы Валентино пытались взять город приступом: однажды им все-таки удалось взобраться на стену по веревочным лестницам, но стражники забросали их сверху факелами и камнями, а орудия с соседней башни почти вслепую дали залп, оказавшийся неожиданно удачным, угодив в самую гущу наступавших врагов. Кое-кто из врагов ухитрился пробраться в город, но разъяренные солдаты Фаэнцы схватили их и казнили на месте, и я не стал особо возражать: в конце концов, они сами готовили нам ту же участь.
  В конце февраля прибывший из Болоньи гонец доставил еще одно письмо Джованни Бентиволио. Мы сидели в зале Совета, и Асторе, едва взглянув на посланника, помрачнел.
  - Похоже, для нас снова плохие новости, - тихо сказал он - и угадал.
  Старый властитель Болоньи долго и путано выражал нам свое искреннее сочувствие, сожалея о жестокой судьбе, выпавшей на нашу долю, а затем мягко перевел разговор на собственное положение. Он писал между прочим, что папа не ограничился угрозой отлучения, а подговорил французского короля отступиться от поддержки Джованни Бентиволио, как мятежника и врага церкви. Король Людовик, не желавший раздоров, также написал болонскому герцогу укоризненное письмо с просьбой подчиниться требованиям папы. Многословно сетуя на свою горькую участь в случае неподчинения давлению папы и короля, дед Асторе довершил печальную цепь своих несчастий известием о том, что явившийся к нему посланец герцога Валентино потребовал сдать в подчинение Чезаре Борджиа часть собственных владений Бентиволио. Разумеется, это было уж слишком, и Джованни, осторожно пообещав герцогу Чезаре содействие в его военной кампании, ограничился распоряжением вернуть из Фаэнцы в Болонью отряды пехотинцев, которые пригодятся ему самому.
  Это был удар.
  Асторе сидел не шевелясь и почти не дыша. Его глаза метали молнии, но губы оставались крепко сжатыми. Бледный как полотно, он смотрел на посланника, словно не веря услышанному.
  - Какие будут приказания, ваше сиятельство? - спросил Браччано среди общего гробового молчания, и тогда мой брат улыбнулся медленной, страшной улыбкой.
  - Синьор кастеллан, - проговорил он, не глядя на меня, - соберите болонских гвардейцев и зачитайте им письмо герцога Бентиволио.
  - Но... - начал было я.
  - Выполняйте. Я не стану повторять свой приказ дважды.
  Я готов был упасть перед ним на колени, умоляя одуматься. Что означало нарушить распоряжения старого лицемера, если под угрозой было существование целого города? Он молчал, по-прежнему не удостаивая меня взглядом, и я испугался, что он сошел с ума. Мне вдруг захотелось схватить его и трясти, ударить его, чтобы он пришел в себя и приказал схватить посланника и бросить в темницу, а письмо сжечь, сделав вид, что оно вообще никогда не было доставлено в Фаэнцу. Советники ждали, видимо, не веря собственным ушам, а Асторе тем временем, поднявшись с места, направился к выходу из залы.
  Я обвел глазами застывших людей, ждавших теперь моего окончательного решения, - и, сделав знак посланнику герцога Джованни следовать за собой, отправился выполнять распоряжение моего брата.
  Наутро следующего дня отряды болонских гвардейцев должны были покинуть город. Солдаты выслушали послание герцога Бентиволио без особого энтузиазма, но вынуждены были подчиниться. Среди них было немало честных людей, понимавших, что ждет Фаэнцу без их помощи, - вот только изменить что-либо было уже невозможно. Они отправились собирать свои вещи и оружие, а я пошел в замок, чтобы найти Асторе.
  Я разыскал его в западной башне, в круглой пустой комнате на самом верху, служившей когда-то караулкой. Обнимая себя за плечи, он стоял у окна и неотрывно смотрел на кроваво-алый закат. Холодное небо пылало, и круглый глаз солнца скатывался к горизонту, окрашивая все вокруг в цвета крови и золота.
  - Асторе...
  Он повернулся ко мне, - мужественный, честный, беззащитный и одинокий, и мое сердце сжалось. Он все знал и хорошо понимал, что будет с Фаэнцой.
  - Я не мог пойти на вероломство, - сказал он. В его голосе не было ни оправданий, ни жалобы. - Когда нам была нужна помощь, дед оказался единственным, кто ее предоставил, а теперь и ему самому приходится несладко.
  - Мы починили стены, - сказал я, пытаясь подбодрить его. - И даже сумели укрепить их против прежнего, да еще и достроили башню. Теперь мы знаем, где попытается атаковать Валентино, и готовы ко всему.
  - Ты хочешь сказать, что мы все еще будем драться? - улыбнулся он. Заходящее солнце путалось в его кудрях, делая его похожим на печального ангела в золотисто-огненном венце.
  - До последнего вздоха, - кивнул я, подходя к нему и обнимая за плечи. - За тебя, Асторе, за Фаэнцу, за свободу.
  Он прижался ко мне, и я заметил, что он плачет.
  - Все хорошо, - прошептал я, целуя его. - Все будет хорошо...
  Кажется, никто из нас с самого начала не верил в это.
  
  Валентино вновь явился под стены Фаэнцы в конце марта. Стояла чудесная теплая весна, и теперь уже никакие молитвы и чудеса не могли бы помочь нам прогнать его. У него имелись больше десяти тысяч солдат и целое лето впереди, а у нас - лишь воля к сопротивлению, смелость, порожденная отчаянием, да преданность горожан, как один решивших защищать своего правителя.
  Мы снова увидели ненавистных красно-желтых гвардейцев, проверявших нас на стойкость в течение всей зимы, но сейчас их было множество, они деловито разбивали лагерь, выстраивали по периметру пушки и готовились к бою с невозмутимой методичностью. Говорили, что Чезаре Борджиа не слишком верил в возможность сопротивления Фаэнцы; зиму он провел в балах и развлечениях, беспечно и расточительно тратя папское золото на женщин, удовольствия и роскошь. Он был настроен на скорую победу, и ясное дело, имел на это все основания. Несмотря на все наши старания, город не мог сопротивляться долго.
  Асторе призвал жителей к стойкости, обратившись к ним с вдохновляющей речью.
  - Мы победили осенью, - сказал он, - и пережили зиму, но вот враг снова у ворот. Сегодня я говорю вам: спасибо за верность, за то, что сражались за Фаэнцу и поддерживали меня не жалея собственной жизни. Я знаю, что настоящее испытание для нас еще впереди, и прошу вас еще раз спросить себя - готовы ли вы сражаться вместе со мной или хотите сдать город герцогу Валентино?
  Сотни рук взметнулись в салюте, и над площадью загремели крики:
  - Сражаться! Мы не сдадимся! За Фаэнцу! За Манфреди!
  Асторе благодарно кивнул и призвал их к молчанию.
  - Я не стану удерживать тех из вас, кто предпочтет покинуть город. Вы не станете в моих глазах изменниками, надеюсь только, что победители обойдутся с вами милостиво. - Он обвел взглядом притихшую толпу солдат, ополченцев, ремесленников, торговцев, стариков и женщин. - Что до меня, то у меня нет особого выбора. Я останусь и буду биться до конца.
  - Мы с вами, государь! Благослови вас Господь!
  Они будут с нами, подумал я, не только потому, что любят свой город, но и потому, что не могут позволить себе предать своего герцога, показавшего им пример истинного мужества, несмотря на свой юный возраст.
  Караулы были вновь усилены, солдаты выставлены на стены, под котлами со смолой и водой запылали костры. Епископ еще зимой распорядился вынести из церквей всю золотую и серебряную утварь, чтобы обменивать на продовольствие и запасы, а бронзовые дарохранительницы и паникадила были переплавлены на артиллерийские орудия, так что теперь в городе не оставалось никаких ценностей. Мука и вино становились роскошью, купцы не решались подвозить товары в осажденный город, а собственные наши припасы подходили к концу. Я не хотел говорить всего брату, но знал, что если осада затянется, вскорости Фаэнцу ждет голод.
  Через несколько дней после прихода войска загремела канонада. Я сбился с ног, пытаясь успеть повсюду; снаряды снова повредили свежую кладку, и стало очевидно, что стена неминуемо должна обрушиться. Несмотря на мои протесты, Асторе проводил на стене много времени, заявив, что должен лично участвовать в обороне.
  Стена продержалась шесть дней. Однажды утром до меня донесся глухой грохот осыпающейся в ров кладки, и стало ясно, что судьба Фаэнцы решена. Пушечные ядра проломили стену, и солдаты Валентино ринулись на штурм, оглашая окрестности победными криками. Их встретили камнями, горящими факелами и кипятком, а в проломе завязалась рукопашная схватка.
  Оцепенев от ужаса, я смотрел на сражение, не в силах что-либо предпринять. Нечего и говорить, что войско Борджиа было прекрасно обучено и уже испытано в боях, так что городское ополчение и гарнизон Фаэнцы не могли оказывать ему достойное сопротивление. Лишь беспримерная храбрость была нашим оружием, и кровавая битва велась за каждую пядь земли. Люди падали и кричали, умирая, копья и стрелы разили своих и чужих без разбора, а красно-желтые все подходили и подходили, и на место каждого погибшего вставали двое живых. Охваченные яростью слепого отчаяния, защитники города бились насмерть. Ручьи крови бежали по мостовой, не успевая впитываться в землю между камнями. Я знал, что наша задача - держаться, чего бы это ни стоило.
  Несколько долгих часов продолжалась страшная бойня, пока груды тел не заполнили ров, проем и площадку перед ним. Мне стало казаться, что кошмар не закончится никогда, и тут боевые трубы Валентино пропели отбой атаки. Призывный звук разносился над городом, и враги стали отступать, оставляя на поле убитых и унося раненых. Со стен им вдогонку летели стрелы, а мортиры с бастионов палили не переставая.
  Я стоял оглушенный и потерянный на залитой кровью земле, среди убитых, раненых и умирающих, не в силах произнести ни слова. Меня трясло, я готов был заплакать от ужаса и безысходности.
  Ко мне подошел Микеле, держась за пронзенный копьем бок.
  - Командор, - прошептал он слабым голосом, - ты должен распорядиться отнести этих людей в госпиталь.
  Я вздрогнул, начиная осознавать происходящее.
  - Да, разумеется. - Посмотрев на его посеревшее, покрытое испариной лицо и бледные губы, я понял, что он ранен серьезнее, чем мне показалось поначалу.
  - Эй! - закричал я, обращаясь к уцелевшим солдатам. - Соберите тех, кто не может идти, и отнесите в госпиталь! Позаботьтесь о ваших товарищах и возвращайтесь, ваша помощь еще понадобится.
  Внезапно мне в голову пришла новая тревожная мысль.
  - Я должен найти правителя. Где он?
  Кто-то из караульных махнул рукой в сторону восточного бастиона, и я со всех ног бросился на стену. Асторе. Боже мой, если с ним что-нибудь случилось...
  Он сам бежал мне навстречу. Мы почти столкнулись на лестнице, заключили друг друга в объятия - и мир снова обрел смысл и полноту. Он был жив и невредим, мой маленький братишка, моя любовь, мой Асторе. Золотые кудри растрепались, по лицу, покрытому сажей, пролегли дорожки слез.
  - Ты плакал? - Я поцеловал его в грязную щеку, и он счастливо засмеялся.
  - Нет, это от дыма. Оттавиано, как хорошо, что ты жив! Я уже думал, что ты...
  - Прекрати. - Прижимая его к себе, я гладил его по голове, как ребенка. - И вот еще что: я запрещаю тебе отныне появляться на стене. Если вздумаешь ослушаться, я запру тебя в замке!
  - Тоже мне, напугал! Между прочим, на стене теперь будет далеко не так интересно, как в городе. Если Чезаре задумает атаковать снова, солдаты опять полезут в прореху, и бой начнется уже внутри городских стен! Я так и горю желанием испытать свою шпагу в настоящем сражении.
  - Проклятье, тогда я точно посажу тебя под замок.
  Он рассмеялся.
  - Знаешь, ты похож на наседку. Идем, я должен посмотреть, насколько велики наши потери.
  Похоже, Чезаре Борджиа потерял гораздо больше солдат, чем мы. Если атаки будут возобновлены, с божьей помощью мы оставим его без армии, удовлетворенно подумал я. Мы с Асторе обошли караулы, подбодрили уцелевших солдат, а затем отправились в госпиталь, где женщины и священники уже хлопотали вокруг раненых. Нам нечего было дать им для облегчения их участи, но Асторе от души поблагодарил их и приказал раздать им денег.
  - Что ты делаешь? - спросил я вполголоса, когда мы вышли на улицу. - Ты платишь жалованье солдатам, занимая деньги у банкиров, а теперь вот распоряжаешься последними остатками городской казны.
  - Что тебя смущает? Эти люди заслужили еще большей награды.
  - Но я...
  Он смерил меня насмешливым взглядом.
  - Да, ты тоже. Но тебя я награжу лично, мой кастеллан.
  Я затрепетал, заметив его улыбку.
  - Идем, нам надо отдохнуть. - Он слегка хлопнул меня по плечу и зашагал вперед, к замку.
  Уже поздно вечером, смыв с себя кровь, грязь и копоть, я пришел в спальню Асторе. Он полулежал, закинув руку за голову, и смотрел на меня со смесью восхищения и желания.
  - Иди ко мне, - сказал он, и я, сбросив рубашку, скользнул под одеяло.
  Некоторое время он молча целовал меня, обнимая за плечи, потом отстранился и вопросительно взглянул мне в глаза.
  - Оттавиано, я обещал вознаградить тебя.
  - Валяй.
  Оскорбленный таким пренебрежением, он хмыкнул и словно нехотя положил ладонь на низ моего живота.
  - Может, ты хочешь отправиться спать к себе? Если так, то только скажи.
  - Нет, мне интересно, какова будет моя награда.
  Он помедлил, затем склонился ко мне, его дыхание обожгло меня внизу, и пальцы мягко сомкнулись на моем возбужденном члене.
  - Ты устал, мой ангел, - проговорил он, начиная ласкать меня. - Лежи спокойно, я сам все сделаю.
  Он был великолепен. Вздрагивая от удовольствия, я поглаживал его плечи и зарывался пальцами в сияющий шелк его волос, пока он настойчиво доводил меня до высшей точки.
  Чего стоили все тревоги, все ужасы войны, вся боль и даже сама смерть, когда он был со мной! Мой чистый ангел, моя любовь... Я жил для него и знал, что он живет для меня. Мог ли я желать большего счастья?
  Его ласки сводили меня с ума, я почти не сознавал собственного тела. Неистовая судорога мощного экстаза сотрясла меня, омыв волной яростного наслаждения, и Асторе застонал, принимая меня ртом. Потянувшись ко мне, он принялся целовать меня в губы, и я ощутил терпкий запах и вкус собственного семени. Он сел передо мной, всего несколькими быстрыми движениями довел себя до высшей точки, а потом, обессиленный, упал в мои объятия, и я покрыл поцелуями его прекрасное лицо.
  - Асторе, мой дорогой мальчик...
  Глубоко дыша, он гладил мою грудь, окропленную влагой его наслаждения, и я слышал частый стук его сердца рядом со своим собственным.
  - Сегодня на стене я видел Катарину, - прошептал он, закрыв глаза. - Она таскала камни, чтобы мужчины сбрасывали их вниз на атакующих... Я едва узнал ее, она была похожа на грязную нищенку, но ее улыбка согрела мне сердце. Что будет с ней, если солдаты Валентино прорвут оборону?
  - Ей не место здесь, в городе. Если еще раз увидишь ее, скажи, чтобы она уходила. Я не хочу ее смерти, а в Фаэнце теперь становится все опаснее.
  Он помолчал, и молчание, связавшее нас, было яснее любых слов. Никто из молодых не заслуживал смерти в эту кровавую весну. Они должны были уйти - юные, нежные, беззащитные и такие отважные, и их жизнь не должна была окончиться с падением города. У них был выбор - свобода или гибель. Выбора не было только у нас...
  Странный шум разбудил меня среди ночи. Что-то рушилось, глухой отдаленный грохот, похожий на пальбу, не умолкал ни на минуту. За окном алело зарево пожара, кричали люди. Чертыхаясь, я выбрался из постели, натянул штаны и выглянул в окно, выходившее на площадь.
  Город пылал сразу в нескольких местах. Пушечные ядра летели теперь через стену, и я догадался, что Чезаре решил сменить тактику: вместо того, чтобы снова атаковать, он распорядился под покровом темноты подтащить орудия ближе к городу и стрелять поверх стен, нанося прямой ущерб постройкам. Перепуганные жители метались, спасая свои дома и имущество, а сверху на их головы сыпались ядра.
  Потрясенный жуткой картиной, я провел ладонью по лицу, убеждая себя, что еще сплю, и все это мне снится. Асторе безмятежно раскинулся на постели, и отсветы пожаров озаряли его лицо. Я невольно позавидовал ему - он так сладко спал, еще ничего не зная о происходящем, а мне предстояло решать, что делать теперь.
  Одевшись, я вышел из комнаты и, чуть подумав, запер дверь на ключ.
  - Я вернусь, - пообещал я тихо и спустился вниз по лестнице.
  Собрав растерянных солдат, я приказал бросить все силы на тушение пожаров, а жителей переправить в недоступные для обстрела места. Таковых, увы, оказалось не много. Женщины и дети были отведены в собор, в ратуше и госпитале разместились те, кто остался без крова. Мужчины организовали доставку воды и теперь всеми силами пытались усмирить огонь, чтобы он не перекинулся на соседние здания. Люди валились с ног от усталости, страха и лишений. Мне было жаль их, но ради спасения города они должны были делать то, что делали.
  Уже вставало солнце, когда я вернулся в замок. Отперев дверь в спальню Асторе, я уже на пороге натолкнулся на своего брата. Лицо его было осунувшимся и бледным, в глазах пылала ярость.
  - Как ты посмел меня запереть! - воскликнул он, бросаясь ко мне. - Я твой государь!
  - Именно поэтому я тебя и запер, - очень спокойно сказал я. - Здесь ты был в безопасности, а в городе...
  Я не успел договорить. Размахнувшись, он влепил мне пощечину, так что я покачнулся. Пока я мычал, держась за разбитую губу, он схватил меня за шиворот и потащил к окну.
  - Посмотри. Мои люди гибнут, Фаэнца горит и рушится, а я должен по твоей милости отсиживаться в замке!
  - Ты ничего не можешь с этим поделать, - заметил я, и он снова ударил меня по лицу.
  - Заткнись, Оттавиано! Пусти меня, я должен выйти и сдаться, иначе все жители обречены.
  - Глупец. Тогда обречен будешь ты сам.
  Он замер, с отчаянием глядя на меня, потом заплакал и прижался ко мне.
  - Я знаю. - Его пальцы скользнули по моей щеке, и он поцеловал меня, больно кусая за разбитую губу и слизывая кровь. - Я еще здесь, с тобой, но уже обречен. Тысячу раз я говорил себе, что должен уйти, но разве я мог предать Фаэнцу? Разве я мог предать тебя? Теперь все иначе... Если я не сдам город, Чезаре истребит всех нас.
  - Мы еще держимся, Асторе. Не делай поспешных шагов, о которых придется пожалеть.
  - Он убьет меня, но Фаэнца будет спасена.
  - Нужно ли ей спасение ценой твоей жизни, братишка? Мы еще поборемся, вот увидишь.
  
  К вечеру я стал думать, что умер во сне и попал в ад. Мой родной город рушился у меня на глазах; горели здания, в ратушу угодило ядро, и часть фасада просела, обнажив внутренние помещения. Улицы, заваленные грудами обломков, опустели. Солдаты гарнизона не успевали тушить пожары и разбирать завалы, раненых становилось все больше, в переполненном госпитале женщины помогали врачам и священникам. Продовольствие подходило к концу, еду досыта раздавали только детям. Полуживые от голода и усталости, горожане не теряли присутствия духа. Меня и Асторе встречали с неизменной радостью и вновь повторяли обещание сражаться до конца.
  В госпитале нас ждала печальная новость: Микеле Лоретти, наш наставник, верно служивший еще нашему отцу, был совсем плох. Его рана действительно оказалась тяжелой, и священник уже исповедовал его, когда мы пришли. Он неподвижно лежал на узкой скамье в углу, закрыв глаза, и поначалу мне показалось, что мы опоздали.
  - Микеле, - сдерживая слезы, позвал я, и он медленно открыл глаза и улыбнулся.
  - Ваша светлость...
  Асторе бросился к нему и взял его мозолистую большую руку своими тонкими пальцами.
  - Микеле, как же ты мог... - горько прошептал он.
  - Мне жаль, ваше сиятельство. - Он помолчал и провел языком по потрескавшимся губам. - Я не смогу больше защищать вас. Мне остается совсем немного времени... Ваш отец гордился бы вами обоими. Что до меня, то я рад, что смог сделать из вас хороших фехтовальщиков. Особенно из вас, государь, - он с улыбкой посмотрел на Асторе. - Вы могли бы сделать карьеру полководца, если бы не наши мрачные дни...
  Я почувствовал, как из моих глаз покатились бессильные слезы. Микеле снова замолчал, тяжело и хрипло дыша, потом обратился ко мне.
  - Берегите его, Оттавиано. Я... знаю вашу тайну. - Я изумленно посмотрел на него, но он лишь слегка покачал головой. - Больше никто... Просто я умею наблюдать ... Вы и его сиятельство любовники, но это не мое дело. Думаю, это даже к лучшему, потому что вы не покинете друг друга, а мне всегда хотелось, чтобы вы оставались вместе, что бы ни случилось.
  - Микеле...
  - Молчите, дайте мне сказать. Мы ошиблись, когда отказались уступить Борджиа в первый раз. А теперь уже поздно. У вас был шанс уйти, но мы сами не позволили вам... Простите меня, ваше сиятельство. Мне казалось, что наш долг - отстоять ваши права, потому что мы все так любим вас... и любовь затмила наш разум, заглушив сострадание...
  По его небритой щеке скатилась слеза.
  - Я вижу ангелов, - прошептал он. - Они зовут меня...
  Его веки сомкнулись, дыхание стало быстрым и отрывистым. Асторе плакал, склонив голову, а я растерянно смотрел на его вздрагивающие плечи. Микеле в последний раз вздохнул - и затих, вытянувшись во весь рост. Бережно положив его руку на неподвижную грудь, Асторе поднялся и подозвал врача.
  - Похороните синьора Лоретти с почестями, как дворянина, - сказал он. - Это был храбрейший и честнейший из граждан Фаэнцы. Идем, Оттавиано.
  Кажется, впервые с момента смерти нашего отца я испытывал такую скорбь. Мы привыкли относиться к Микеле как к старшему товарищу, невольно видя в нем защитника и ища у него поддержку в трудные моменты. Теперь его не стало, и это довершило мрачную цепь обрушившихся на нас потерь. Идя за Асторе мимо стонущих от боли людей, через запахи пота, крови и смерти, я чувствовал, как обрывается последняя нить, связывавшая нас с детством.
  Фаэнца продержалась еще три долгих дня, ставших для нас настоящим кошмаром. Мы почти ничего не ели, охваченные лихорадочным возбуждением неотвратимо приближающейся гибели, и едва держались на ногах. Город был почти разрушен, ямы от пушечных ядер изрыли улицы, повсюду громоздились завалы из обгорелых досок, черепицы и камней. Люди, похожие на живые скелеты, бродили среди развалин, собирая уцелевшее добро, а измученные солдаты падали от усталости прямо на улицах. Помня обещание Асторе, многие решили покинуть город, и стражники открыли для беглецов ворота. Мы не знали, что с ними сталось, но надеялись, что их участь будет лучше нашей.
  Поздним вечером третьего дня я пришел в спальню Асторе. Он лежал в безучастном оцепенении, сложив руки на груди, и даже не взглянул на меня, когда я вошел. Я сел на край постели и протянул руку, коснувшись его щеки.
  - Братишка...
  - Все кончено, Оттавиано. - Его голос звучал глухо и страшно. - Я намерен сдаться.
  - Асторе. - Мое сердце подпрыгнуло, сжимаясь от жалости и ужасного предчувствия. - У нас нет выбора. Говорят, иногда победители бывают великодушными...
  - Не Чезаре Борджиа. - Он по-прежнему не смотрел на меня. - Мы сопротивлялись так долго и отчаянно, что он наверняка разозлен. Я не боюсь смерти, но не перенесу унижения.
  - Мы должны сдаться и потребовать в обмен, чтобы он не причинил вреда жителям, а нам гарантировал неприкосновенность, - твердо сказал я. - Завтра мы обсудим это с советниками. Уверен, нам удастся выбить из Валентино хорошие условия сдачи.
  Он не ответил. Я обнял его, поразившись хрупкости его изможденного тела, и стал покрывать поцелуями его лицо, убеждая не отчаиваться и клянясь в верности и любви. Мой дорогой мальчик, для нас обоих настало время самого тяжелого испытания...
  Утром городской совет единодушно поддержал решение Асторе сдать город герцогу Валентино. В Фаэнце не осталось тех, кто мог бы еще сопротивляться врагу. Браччано, постаревший, осунувшийся, говорил за всех, опустив голову и стараясь не смотреть на нас с Асторе.
  - Продовольствия в городе хватит самое большее на три дня, ваше сиятельство, даже если учесть, что люди продолжают уходить. Дезертиров становится все больше...
  - Не следует винить их, - сказал я. - Оставаться в Фаэнце сейчас - безумие.
  Браччано кивнул.
  - Мы отправим посольство к герцогу Валентино, чтобы обсудить условия сдачи. Собственно, нам нечего ему предложить, кроме власти над Фаэнцой, ведь здесь не осталось ничего, кроме руин, а деньги в казне давно закончились. Вам и вашему брату лучше всего будет уехать в Болонью...
  - Нет, - твердо возразил Асторе. - Я не стану подвергать своего деда еще большей опасности, к тому же армия герцога Валентино скоро появится и в Болонье.
  Я догадывался об истинной причине его нежелания ехать в Болонью: Джованни Бентиволио предал нас именно тогда, когда нам больше всего нужна была помощь, и никто не мог поручиться, что сейчас он примет изгнанников из опального города.
  - Я намерен сдаться на милость Чезаре Борджиа, - сказал Асторе, - сложить с себя власть над Фаэнцой и все привилегии. Если ему нужны будут деньги, мы попытаемся собрать их. Он получит все, что я могу предложить ему, а взамен должен будет сохранить жизнь и имущество горожан, не позволив своим солдатам мародерствовать и убивать мирных людей.
  Взяв с собой начальника цеха кузнецов, возглавлявшего городское ополчение, с двумя сыновьями, я выехал из городских ворот. Канонада прекратилась, едва открылись тяжелые створки, пропуская наше посольство под флагами Фаэнцы и Манфреди, и белое полотнище трепетало среди них знаком покорности.
  В лагере герцога Валентино царило оживление; солдаты в красно-желтых мундирах с вензелем "С" на груди посматривали на нас с насмешкой, но никто не позволил себе презрительных возгласов. Я велел проводить нас к главнокомандующему, и вскоре мы спешились перед большим шатром, окруженным палатками поменьше. Я видел степенно прохаживающихся вельмож и офицеров, разодетых и надменных, и каждый их взгляд обжигал меня унизительным сознанием собственного поражения. Стараясь держаться с достоинством, мы вошли в шатер.
  Несколько человек, сидевших у стола, сразу привлекли мое внимание. Один из них, чернобородый здоровяк в легких доспехах поверх кожаной куртки, лениво посмотрел на нас, и в его глазах зажглась презрительная усмешка. Его тяжелый нависающий над глазами лоб и грубое лицо со шрамом производили отталкивающее впечатление; я содрогнулся, потому что по виду этот человек был настоящим мясником. Впрочем, без сомнения, не он был здесь главным. Двое других мужчин казались аристократами, их одежда и манеры говорили о принадлежности к высшему обществу. Я никогда прежде не видел Чезаре Борджиа, и в первую минуту я подумал, что долговязый человек средних лет в зеленом парчовом колете с золотым шитьем и есть герцог Валентино. Второй мужчина оказался моложе, он был одет в простой черный костюм из бархата, так что я сразу не обратил на него внимания. Тем не менее, первым заговорил именно он.
  - Вы прибыли из Фаэнцы, господа? - спросил он, с интересом разглядывая стоящих перед ним оборванных и истощенных людей. - Надеюсь, вы принесли хорошие вести. Прошу вас, садитесь.
  У него была приятная улыбка. Аристократичное лицо, обрамленное небольшой бородкой, поражало редкой мужественной красотой, а в темных глазах сквозили ум и честолюбие.
  - Я Чезаре Борджиа, герцог Валентино. - При виде моего изумления он рассмеялся и указал нам на широкую деревянную скамью, потом кивнул чернобородому детине. - Мигель, распорядись принести вина, хлеба и мяса для гостей. Итак, синьоры, я готов выслушать все, что вы скажете.
  - Мое имя Джованни Эванжелиста Манфреди, я кастеллан Фаэнцы...
  - Вот как? - Он наклонился вперед, разглядывая мое лицо. - Надо признаться, не ожидал, что человек, руководивший обороной города, окажется так молод. Не воспринимайте это как оскорбление, синьор Манфреди, напротив, я восхищен вашим талантом. Вы, должно быть, родственник герцога Асторе?
  - Я его сводный брат.
  Он спокойно кивнул, сложив в замок холеные руки.
  - Это многое объясняет. У меня тоже есть братья, и я сделаю ради них все что угодно. Вы отважный юноша, Джованни Эванжелиста.
  - Не расточайте мне комплименты, ваше сиятельство. Мы явились к вам от имени герцога Асторе Манфреди, чтобы обсудить условия сдачи города.
  - Мы успеем это сделать. Артиллерия не даст больше ни единого залпа, клянусь вам, пока мы будем вести переговоры, за это я ручаюсь.
  Вернувшийся бородатый Мигель молча поставил перед нами блюдо с жареным мясом и хлебом и налил в кружки вина. От аромата еды у меня закружилась голова, но я прекрасно помнил, какие слухи ходили о Чезаре Борджиа, и опасался принимать угощение из рук его слуги. Мои спутники также не стали есть, и тогда герцог сам подал пример, взяв одну из кружек и отрезав кинжалом кусок хлеба.
  - Агапито, не хотите присоединиться? - обратился он к высокому человеку в зеленой парче. Тот почтительно кивнул и взял с блюда мясо и хлеб.
  - Говорят, в Фаэнце голодно, - заметил Чезаре, пригубив вина. - Советую вам не пренебрегать моим гостеприимством.
  - Спасибо, ваше сиятельство. Я уполномочен сообщить вам, что герцог Асторе готов открыть вам ворота Фаэнцы и отказаться от своих владений и прав. Он просит вас взамен не чинить грабежей и насилия в городе, потому что жители истощены и напуганы. Если вы выдвигаете ответные условия, я должен передать их герцогу Асторе.
  Чезаре задумчиво посмотрел на меня. В его глазах читалось удивление и еще что-то, чего я не мог понять.
  - У меня не будет никаких особенных условий, синьор Манфреди. Свободный выход из города и неприкосновенность я уже обещал всем жителям Фаэнцы осенью, не отступлю от своего обещания и теперь. Мне не нужна контрибуция, да и денег для ее уплаты у вас, скорее всего, нет. Было бы жестоко отбирать у людей последнее, а золота у меня и без того хватает. Кроме того, я хотел бы лично встретиться с герцогом Асторе и принять у него капитуляцию, как положено с соблюдением всех формальностей. После этого я предоставлю ему свободу... Я умею ценить мужество своих противников, синьор Манфреди. Вам, должно быть, нет еще и двадцати лет, а между тем я не встречал еще более храброго и умелого командующего. - Он улыбнулся, встал и подошел ко мне, покровительственно глядя на меня сверху вниз. - Преданность людей не дается даром, юноша.
  Я молчал, и он, взяв меня пальцами за подбородок, заставил поднять голову.
  - Я прошу вас подумать, не хотите ли вы присоединиться ко мне, - тихо сказал он. - Я восхищен вашим талантом полководца и готов предложить вам свое покровительство. Вы молоды, отважны... и красивы. Понимаю ваши чувства, но со временем мы могли бы стать друзьями...
  Его губы изогнулись в улыбке, и я затрепетал. То, что он предлагал мне, настолько не вязалось с образом безжалостного убийцы и отравителя, что я лишился от изумления дара речи. Человек, стоявший передо мной, был поистине образцом великодушия.
  - Передайте герцогу Асторе, что я готов встретиться с ним завтра в городе и подписать необходимые бумаги. А потом я хотел бы еще раз поговорить с вами... Джованни.
  - Вы можете называть меня Оттавиано, - с усилием проговорил я, охваченный противоречивыми чувствами. - Наверное, мы должны благодарить вас за необременительные условия сдачи города, ваше сиятельство...
  - Для вас - просто Чезаре, мой друг, - улыбнулся он. - Но право же, вам не за что меня благодарить. Ваш брат должен лишиться своих прав, а вы... Кстати, в моей власти изменить вашу судьбу, Оттавиано.
  Я догадался, о чем он говорит.
  - Нет, Чезаре. Я никогда не соглашусь занять место Асторе и намерен разделить его участь, какой бы она ни была.
  - Что ж... - Он коснулся моей руки, и его пальцы задержались на моем запястье. - Думаю, мы еще поговорим об этом. А пока передайте своему брату, что завтра после полудня я намерен принять присягу у членов городского совета. Да, и вот еще что. Завтра же я распоряжусь ввести в Фаэнцу обозы с провизией, так чтобы у жителей не было недостатка в еде. Ступайте, Оттавиано, и можете не сомневаться, я выполню все, что обещал.
  Ошеломленные оказанным нам приемом, мы вышли из шатра и направились обратно в город. Герцог Чезаре Борджиа потряс меня. Он оказался совсем не таким, каким мы с Асторе представляли его, и это приводило меня в растерянность. Я был готов к насмешкам, жестокости, мести, безумным требованиям победителя, а вместо этого нашел энергичного обаятельного человека, обещавшего исстрадавшемуся городу мир и милосердие. Лишь мысль об Асторе не давала мне покоя. Что будет с ним - и со мной?
  Вернувшись в город, мы рассказали совету и горожанам об итогах переговоров и обещаниях герцога Валентино. Удивление, недоверие, надежда сменялись на лицах людей, кое-кто с сомнением покачивал головой, иные открыто кричали о лицемерии Борджиа, а стоявший возле меня сенешаль Афранио Сантиччино плюнул себе под ноги, помянув разом папу Александра и сатану.
  Я посмотрел на Асторе. Он молчал, и его бледное лицо не выражало никаких чувств. Я не знал, что сказать ему и как утешить, но его боль была и моей болью. Люди все еще любили его, он все еще оставался их государем, даже когда новый хозяин Фаэнцы стоял у ворот.
  Вечером в замке он сидел у стола в своей комнате, а я рассказывал ему о человеке в черном бархате, обещавшем нам свободу. Я не утаил от него и то, о чем не посмел рассказать жителям - предложение поступить к нему на службу.
  - Тебе не кажется, что это был бы неплохой шанс? - сказал Асторе, не глядя на меня.
  - Ты правда так думаешь? Мы могли бы...
  - Оттавиано, неужели ты не понимаешь, что теперь не будет никаких "мы"?
  Тон его голоса заставил меня похолодеть.
  - Все, что ты говоришь, - продолжал он, - заставляет меня думать, что Чезаре Борджиа произвел на тебя настолько сильное впечатление, что ты забыл, кто он такой и что делает у стен Фаэнцы.
  - Он не похож на хладнокровного убийцу, - начал я, но он покачал головой.
  - Убийцы бывают разные, Оттавиано. Видно, правду говорят, что Чезаре - сын дьявола, он тебя просто околдовал... Как только я подпишу отказ от власти, то перестану интересовать его, и тогда он разделается со мной быстро и без колебаний. Вспомни, этот человек убил собственного брата!
  - Выходит, на то была причина, - сказал я, и он, вздрогнув, пристально посмотрел мне в глаза.
  - Ты оправдываешь его? Значит, если бы нашлась веская причина, ты тоже убил бы меня?
  Охваченный внезапным ужасом и раскаянием, я упал перед ним на колени. Что на меня нашло, как я мог сказать такое?
  - Асторе, любовь моя... Мой дорогой братишка... - Схватив его холодную руку, я стал покрывать ее поцелуями. - Прости меня, прости, если можешь. Никогда... я никогда тебя не брошу. Если тебе суждено будет погибнуть, я погибну вместе с тобой.
  Он сжал мою ладонь и наклонился, мягко коснувшись губами моей щеки.
  - Не плачь, Оттавиано. Завтра все решится, и я хочу, чтобы ты знал: мне не нужна твоя смерть, и тебе не потребуется доказывать свою любовь ценой собственной жизни. Рано или поздно мы все уйдем в вечность, а если мне суждено уйти раньше, то я дождусь тебя там... Ждать я умею, а времени будет предостаточно.
  - Нет, нет... - рыдая, бормотал я, уже не в силах остановиться.
  - Не плачь, - повторил он и обвил руками мою шею. - Мой кастеллан не должен плакать...
  Его лицо было печальным и строгим, когда он улыбнулся одними губами и прошептал:
  - Люби меня.
  Я отнес его на постель, бережно раздел и лег рядом, терзаемый бесконечной нежностью и отчаянием. Он сам потянулся ко мне, и когда его губы коснулись моих, невыразимая радость захлестнула меня с головой. Время остановилось, холод и тьма растаяли в тепле его ласковых рук, в сиянии синих детских глаз, в шелковистых прикосновениях золотых локонов к моей коже. Он дарил мне себя, в отчаянной дерзости последних часов, в боли невыносимой безысходности, в прощальном звоне колоколов прежней, такой далекой теперь жизни... Я не мог сдержать слез, но теперь это были слезы наслаждения. Он был со мной - мой прекрасный властелин, мой юный бог, мой тайный любовник, и когда он вскрикнул, истекая от моих нетерпеливых ласк, ничто в мире не могло доставить мне большего счастья. Опьяненный неистовым восторгом, я отдавался во власть его рук и губ, и последний экстаз поглотил меня, испепелив мою душу яростным пламенным штормом.
  Он обнимал меня доверчиво и нежно - как брата, как возлюбленного, и я шептал в его маленькое ухо слова безмерной любви, боясь разжать объятия, чтобы не потерять его... Кто мог сказать, сколько нам оставалось быть вместе?
  
  Следующий день пролетел для меня как сон. Ворота Фаэнцы были открыты, и Чезаре Борджиа во главе отрядов папских гвардейцев въехал в разрушенный город. Солнце сверкало на дорогих доспехах герцога Валентино, на касках солдат и навершиях копий, так что на марширующие отряды больно было смотреть. Немногочисленные горожане, собравшиеся на улицах, хмуро встречали победителей, и те напрасно ждали приветственных криков - люди молчали, с тревогой, а кто и с ненавистью глядя на солдат. Я побаивался, что город будет отдан на полное разграбление, несмотря на заверения Чезаре, но войско маршировало четким строем, не обращая на жителей почти никакого внимания. Кроме того, герцог Валентино сдержал и другое свое обещание: следом за войском в город въезжали груженые подводы с маслом, мукой и сыром, а фуражиры гнали пару десятков коров. При виде обозов горожане заметно приободрились. На белом жеребце, в окружении знатных вельмож, кондотьеров и знаменосцев, Чезаре Борджиа выглядел по-королевски. Невольно я удивился, как мог накануне не узнать в нем предводителя армии, - одного взгляда на этого человека было достаточно, чтобы склониться перед ним. Чезаре и сопровождавших его кондотьеров проводили в госпиталь, чудом уцелевший во время обстрела города, где их уже ожидал городской совет.
  Асторе отказался приветствовать победителей, велев мне сделать это от его имени и вернуться в замок с докладом. Напрасно было убеждать его в необходимости присутствовать на церемонии; он заявил, что это дело городского совета, а сам он не намерен приносить клятву верности узурпатору, лишившего его прав и владений. Так что приветствовать Борджиа мне пришлось одному. Вместе с другими советниками я принимал Чезаре и его командиров в просторном холле городского госпиталя, откуда временно вынесли раненых и установили столы для переговоров.
  Заметив меня, герцог Валентино приветливо кивнул головой и улыбнулся, и этого было достаточно, чтобы снова заставить мое сердце биться быстрее. Этот человек буквально очаровывал; его уверенная манера держаться, ленивая хищная грация движений и пронзительный взгляд завораживали. Невозможно было не подпасть под его обаяние. Именно так должен выглядеть истинный победитель, думал я. Ему служили вельможи и правители, графы и герцоги преклонялись перед ним. Возможно ли, что это только маска, скрывающая убийцу, насильника, отравителя и лицемера? В это просто не верилось, и я решил, что попытаюсь замолвить перед ним словечко за Асторе, если он сам не помилует моего брата.
  Формальности удалось совершить довольно быстро. Советники подписали капитуляцию и принесли присягу в верности новому государю, без особого энтузиазма, но с сознанием тяжелой необходимости этого шага. Герцог держался с достоинством, спрашивал каждого о его имени и положении, интересовался, не нужно ли чем-нибудь помочь городу и обещал оставить солдат и инженеров для восстановления крепости и городских построек. Все это время я сидел в стороне, не спеша присягать Чезаре Борджиа вместе с остальными. В конце концов, он заметил мою нерешительность и сам подозвал меня к себе.
  - Ваша гордость делает вам честь, Оттавиано. - Он посмотрел мне в глаза, и я спокойно встретил его взгляд. - Мне нравятся непокорные.
  Странный подтекст его слов заставил меня вздрогнуть. Я нахмурился, положив руку на рукоять шпаги, но он примирительно улыбнулся.
  - Не беспокойтесь. Настоящую преданность невозможно завоевать силой. Я не собираюсь требовать от вас клятвы, которой противится ваше сердце. Как я понимаю, для вас всегда был и будет лишь один государь, с ним вас связывают узы крови. Я не виню вас. - Он помолчал, затем продолжил. - Сегодня вечером я попросил городской совет Фаэнцы устроить ужин в честь вашего брата, с которым я, к моему сожалению, еще не имел чести познакомиться. Постарайтесь убедить его в моих добрых намерениях, я хотел бы встретиться с ним.
  - Ваше сиятельство, - проговорил я, стараясь, чтобы в моем голосе не зазвучала мольба, - прошу вас быть снисходительным к Асторе, он так тяжело переживает все случившееся...
  - Разумеется. Он ведь еще совсем ребенок, не правда ли?
  - Ему шестнадцать лет. Если с ним что-нибудь случится, я...
  Чезаре усмехнулся.
  - Вижу, вы наслушались разных сплетен обо мне. Возможно, часть из того, что вы слышали, не лишена правдоподобия, но я вовсе не чудовище, каким, вероятно, рисует меня молва. Оттавиано, - он заговорил мягко и убедительно, - я клянусь вам, что не замышляю Асторе Манфреди никакого зла. Я завоевал почти всю Романью, и в каждом городе совет открывал передо мной ворота, стоило мне только приблизиться. Правители откупались от меня или просто бежали, спасая свою недостойную жизнь, как побитые собаки. Фаэнца стала первым городом, оказавшим мне такое упорное сопротивление, а ее государь - единственным из всех, не пожелавшим сдаться мне на милость. Я умею ценить отвагу своих противников, Оттавиано. - Он подался вперед и коснулся моей руки легким, чуть покровительственным жестом. - Если бы у меня была армия, равная доблестью защитникам Фаэнцы, я покорил бы всю Италию, да что там, и половину мира! Я хочу увидеть человека, преданность людей которому так велика, что они шли на лишения и смерть ради него.
  - Я попытаюсь убедить Асторе принять ваше приглашение, - сказал я. - Сегодня я убедился, что вашему слову можно доверять.
  Он поднялся и дал знак советникам и командирам, что заседание окончено и все могут разойтись, потом снова обратился ко мне.
  - Вы не могли бы показать мне город, Оттавиано?
  Мы вышли из госпиталя, сопровождаемые молчаливым палачом Мигелем, которого я видел накануне в палатке герцога. Его тяжелый взгляд жег мне спину, но я понимал, что этот цепной пес ничего мне не сделает без приказа своего хозяина. Чезаре обращал на него внимания не больше, чем на хвост своей лошади. Мы проезжали по улицам, где солдаты уже начали деловито разбирать мусор и завалы из камней и обгорелых бревен. Я не заметил ничего, напоминающего грабежи и насилие, и был приятно удивлен дисциплиной в армии герцога Валентино. При виде своего господина солдаты и командиры отдавали ему честь и возвращались к работе; горожане мало-помалу подходили и начинали помогать им, с опаской поглядывая на желто-красные мундиры.
  - Город сильно пострадал от снарядов, - сказал герцог, ехавший со мной бок о бок. - Предстоит приложить много усилий, чтобы вернуть ему прежний вид. Если бы вы сдались раньше, его участь была бы не так печальна.
  - Вы считаете нас глупыми мальчишками? - с досадой спросил я.
  - О нет. Я знаю, что все горожане готовы были сражаться до последнего.
  - Кто вам сказал это?
  - Разве вы забыли, что из города в последние дни ушло много жителей, не выдержавших голода и бомбардировки? Мои люди отводили их в лагерь, кормили и расспрашивали о том, что происходит в Фаэнце. Между прочим, только один человек выказал готовность оказать содействие нашей армии.
  - Неужели? Вы воспользовались его помощью? Кто он?
  - Его помощь мне не потребовалась, а кто он - не так уж и важно теперь. Предатели заслуживают наказания, и я наказал его от вашего имени. Где-то за стенами города вороны все еще клюют его тело...
  Я похолодел. Он говорил так спокойно, словно речь шла о съеденной на завтрак головке сыра. Видя мое смятение, он улыбнулся и положил руку мне на плечо.
  - Оттавиано, вы еще так молоды и ничего не знаете о жизни и о войне. Я мог бы многому научить вас...
  Взгляд его темных глаз скользнул по моим губам и шее, и я покраснел.
  - Ваше сиятельство, я не знаю правил войны, но может быть, именно поэтому Фаэнца продержалась так долго?
  - Вы очаровательно краснеете, - заметил он тихо, убирая руку, - и дерзко отвечаете. Но не бойтесь, я не сержусь на вас.
  - Я не боялся прежде, не боюсь и теперь, - сказал я. Это становилось похоже на странную игру, пугавшую и одновременно возбуждавшую меня. Я был намерен дерзить до конца, проверяя, на что он окажется способен, когда действительно разозлится, но он только рассмеялся.
  - Хорошо, мой отважный друг. - Он оглянулся на молчаливого Мигеля и со смехом сказал что-то по-испански, на что тот сдержанно улыбнулся, а затем снова обратился ко мне:
  - Сегодня вечером я покажу вам, что победители могут быть щедрыми. Приглашены все советники и знатные горожане с семьями, а простым людям будут раздавать хлеб и мясо возле ратуши. Приходите вместе с вашим братом, хотя, разумеется, главным гостем на сегодняшнем празднике будет он. Очень надеюсь, что мы не будем скучать, я видел в городе много красивых дам. У вас есть девушка, Оттавиано?
  Я вспомнил Анжелу и Катарину. Дочь казначея оставалась в Фаэнце вместе с отцом, что же до Катарины, то она покинула город, и я ничего не знал о ее судьбе. После рассказа Чезаре я надеялся, что она и ее семья остались живы и благополучно добрались до своих родственников, которые могли бы их на время приютить. Вопрос герцога остался без ответа: я не мог бы назвать своей девушкой ни ту, ни другую, хотя часто обладал обеими.
  - Судя по всему, вы непостоянны в пристрастиях, - сказал Чезаре. - Нисколько вас не осуждаю, в вашем возрасте я сам был таким же. Ни одна девушка не стоит того, чтобы ради нее жертвовать своей душой... Ну вот, я снова смутил вас.
  Я неловко усмехнулся. Мы расстались у собора, и он еще раз повторил свое обещание, что Асторе может быть совершенно спокоен относительно своей участи.
  Пока я ехал к замку, меня трясло от непонятного возбуждения. Этот человек приводил меня в ужас, и одновременно я восхищался им. За его утонченными манерами скрывались дикая мощь и повадки тигра; он был настоящим убийцей - обворожительным, красивым, хладнокровным. Порой я ловил себя на недостойной мысли, что хотел бы остаться с ним и учиться у него всему, что он намерен был мне преподать. Быть с ним, в его свите, молча выполнять его приказания и ждать одобрения, как подарка...
  Асторе сидел в одиночестве в библиотеке и читал Овидия. События в городе словно бы не коснулись его; в замке стояла тишина, слуги ушли посмотреть на въезжающих в Фаэнцу победителей и послушать последние сплетни. Косые лучи солнца падали через стрельчатые окна, пылинки неторопливо танцевали в воздухе, слегка пахнущем плесенью и старыми пергаментами.
  - Асторе.
  Он поднял голову, захлопнул книгу и, вскочив, подбежал ко мне.
  - Оттавиано, слава Богу! Я так боялся, что случилось что-нибудь плохое... Ну, рассказывай скорее, как все прошло?
  Я вкратце рассказал о событиях дня и передал приглашение Чезаре Борджиа.
  - Не понимаю, как ты мог ему поверить, - пожал плечами Асторе. - Впрочем, теперь мне все равно. Не могу же я, в самом деле, больше отсиживаться в замке, который, кстати, мне уже и не принадлежит. - Он посмотрел на меня почти весело. - Представляешь, я больше не правитель Фаэнцы.
  - Ты все еще герцог Манфреди, - возразил я.
  - Я останусь им. Даже в изгнании, даже в минуту смерти. Только владений у меня больше нет. Ни дома, ни денег, ни имущества. Последний ремесленник в Фаэнце в лучшем положении, чем я, - у него хотя бы сохранилось все это... В моем замке поселится герцог Чезаре или его наместник, а я должен буду уйти. Что скажешь, Оттавиано, куда мы направимся, если Чезаре нас все-таки отпустит? В Болонью, к деду? Или в Венецию, к Франческо? Помнит ли еще он нас, согласится ли принять двух бездомных нахлебников?
  - Мы не будем нахлебниками, Асторе, пока можем держать в руках шпагу. Кроме того, герцог Валентино благосклонно отнесся ко мне и обещал тебе неприкосновенность. Может быть, он согласится даже взять нас под свое покровительство...
  - Да уж, не будь таким наивным. Я бы не стал на это всерьез рассчитывать. - Он направился к двери и выглянул в коридор. - Проклятье, похоже, мы остались во всем замке одни, так что тебе придется помочь мне одеться для праздника.
  Я неплохо сыграл роль камердинера. Белоснежная рубашка, светло-серый бархатный колет и штаны, золотая цепь на шее и круглая расшитая жемчугом шапочка сделали Асторе поистине неотразимым. Я невольно залюбовался им, когда он, прицепив к поясу ножны со шпагой, несколько раз прошелся передо мной по комнате.
  - Надеюсь, я не буду выглядеть слишком бедно рядом с герцогом Валентино?
  - Ты потрясающе выглядишь, - сказал я. - Иди сюда.
  Я поправил кружева на рукаве его рубашки, и он порывисто прижался ко мне, ища губами мои губы. Я поцеловал его чувственно и глубоко, наслаждаясь его трепетной нежностью.
  - Да, вот так.
  - Оттавиано, я не перенесу насмешек и позора, и если герцог Валентино станет оскорблять меня, я ударю его шпагой, а потом пусть все катится к чертям.
  - Успокойся, братишка. Он не станет тебя оскорблять, вот увидишь.
  Разумеется, он мне не поверил.
  В большом холле госпиталя к праздничному вечеру накрыли столы, и свет сотен свечей озарял блюда с душистым жареным мясом, свежим сыром, овощами, хлебом и фруктами. Давно не видевшие такого изобилия жители Фаэнцы теснились у дверей, возбужденно обсуждая события последних дней и неслыханную расточительность герцога Валентино.
  Сам он, разумеется, был уже здесь, отдавая последние распоряжения и приветствуя всех пришедших на ужин с гостеприимством радушного хозяина. Мы с Асторе сразу оказались среди толпы, так что поначалу на нас мало кто обращал внимание. По знаку герцога Валентино зал заполнился людьми, и пестрый рой вельмож и дам беспорядочно зашумел, спеша занять места за столами. Вокруг нас образовалось пустое пространство, и тут кто-то, наконец, заметил нас.
  - Правитель здесь. - Шепот быстро облетел залу, люди почтительно склонялись, пряча глаза, и мы шли мимо тех, кто еще вчера защищал Фаэнцу, а сегодня поклялся служить победителю.
  Чезаре быстро прошел нам навстречу, и, поприветствовав меня легким кивком, обратился к Асторе:
  - Стало быть, вы и есть герцог Асторе Манфреди, правитель Фаэнцы, о мужестве которого я столько слышал? Благодарю вас за то, что приняли мое приглашение. - Его темные глаза какое-то время с любопытством изучали лицо моего брата, затем он мягко взял растерявшегося Асторе под руку и повел к столу, чтобы усадить рядом с собой, как почетного гостя.
  Я ожидал чего-то подобного, но Асторе был потрясен оказанным ему приемом. Он готовился к унижению и жестоким насмешкам, к вспышкам мстительного гнева и презрению, а вместо этого встретил лишь почтительность с едва уловимым оттенком покровительства. Не было ли это только ловушкой, чтобы усыпить его бдительность?
  - Как мне обращаться к вам, ваше сиятельство? - спросил он, пытаясь сохранять спокойствие. - Государь?
  - О нет, мне было бы неловко принимать от вас такие почести. Прошу вас, обращайтесь со мной как с равным. Со своей стороны, мне будет приятно, если вы разрешите мне звать вас по имени...
  - Да, разумеется. - Щеки Асторе вспыхнули, он вскинул голову и с вызовом посмотрел на герцога Валентино. - Теперь у вас есть право делать все, что вам заблагорассудится, ваше сиятельство.
  Герцог посмотрел на него с интересом. Я со страхом подумал, зачем он пытается дерзить победителю, но улыбка Чезаре оставалась спокойной и мягкой.
  - Полагаю, без ваших советов мне все же не обойтись, - сказал герцог Борджиа. - Я уже говорил вашему брату и повторю вам, что восхищаюсь вашей доблестью и отвагой. Среди моих офицеров мало найдется равных вам в этом, но вы удивили меня еще больше, сами того не зная. - Он помолчал, неопределенно посмотрел на меня, потом подозвал слугу и велел наполнить бокалы.
  - Чем я удивил вас, ваше сиятельство? - спросил Асторе, не дождавшись продолжения разговора.
  - Никогда прежде у меня не было достойных противников, как вы, а между тем вы оказались почти ребенком. - В голосе Чезаре не было превосходства или насмешки, его глаза неотрывно смотрели на моего брата, и я не мог понять их выражения. Точно так же он впервые смотрел на меня самого, когда я вошел в его палатку с предложением сдачи Фаэнцы. - Не сердитесь, Асторе, я не хотел вас обидеть. Мне понятны ваши чувства, ведь это именно я стал причиной ваших несчастий. Поверьте, я не испытываю к вам ненависти. Выпейте со мной.
  Я заметил, как дрогнула рука Асторе, сжимая бокал, и его взгляд смело встретился со взглядом герцога Валентино. Братишка был испуган, растерян и удивлен. Его ожидания не оправдались, и теперь он не знал, что делать и как себя вести. Между тем герцог Чезаре держался как хозяин, но из всех гостей Асторе был самым дорогим, и Чезаре всячески подчеркивал свое уважение к нему. Мало-помалу ему удалось сломать стену недоверия, воздвигнутую вокруг себя моим братом, и готов поклясться, это оказалось не проще, чем разрушить пушечными ядрами стены Фаэнцы. Впрочем, как я уже знал, герцог Валентино мог быть чертовски убедительным. Не прошло и двух часов, как мы с Асторе оказались втянутыми в оживленную беседу. Герцог рассказывал о своих планах и спрашивал, что необходимо городу в первую очередь. Он живо интересовался прошлым нашей семьи, и Асторе понемногу оттаял. Чезаре был прекрасным слушателем, а его обаянию невозможно было противиться. Я налегал на еду, но пил мало, решив сохранять по мере возможности трезвую голову и все еще не вполне доверяя герцогу Валентино.
  - Если я могу чем-нибудь помочь вам, только скажите, - проговорил Чезаре сочувственно. - Я уже предлагал это Оттавиано, а теперь и вас прошу подумать: в моей армии найдется место для двоих храбрых благородных юношей.
  - Я действительно должен подумать, - сказал Асторе, вопросительно взглянув на меня.
  - Мы все решаем вместе, - подтвердил я, и герцог Валентино улыбнулся.
  - О, в этом я нисколько не сомневаюсь. - Темные глаза скользнули по моим губам и рукам, я смутился, сам не зная отчего. - Здесь слишком душно, вы не находите? Асторе, позвольте мне покинуть вас ненадолго. Думаю, ваш брат мог бы проводить меня к выходу.
  Асторе собирался возразить, но я успокаивающе махнул рукой.
  - Я сейчас вернусь, братишка. Герцог не задержит меня надолго, не так ли?
  Чезаре спокойно кивнул. Когда мы шли через заполненную людьми залу, он взял меня за руку.
  - Ваш брат произвел на меня сильное впечатление, - сказал он, склоняясь к моему уху. - Такая божественная красота, такое отважное сердце...
  Я не нашелся с ответом. Мы вышли на улицу, под ясные весенние звезды. На площади в этот час было немноголюдно; герцог остановился в тени одной из стоящих у стены повозок. Я хотел уйти, но пожатие его руки стало крепче.
  - Если бы я мог стать другом Асторе, - прошептал он, - так же, как стал другом вам, Оттавиано...
  Он наклонился ко мне, его лицо, озаряемое отблесками льющегося из окон света, в темноте было совсем близко.
  - О чем вы говорите? - спросил я, чувствуя, что мое сердце готово выскочить из груди от его пугающей близости. - Я не припомню, чтобы принял вашу дружбу...
  - Черт побери. - Он резко рванул меня к себе, так что я охнул от неожиданности, и впился губами в мой рот. Его сильные руки стиснули мои плечи, скользнули по спине, и я очутился в его объятиях, извиваясь от страха и внезапного желания. Он целовал меня грубо, взасос, пока я не застонал, отталкивая его. Его дыхание участилось, он оторвался от меня и, пожирая взглядом мое лицо, спросил:
  - Тебе понравилось?
  Я толкнул его в грудь.
  - Я не торгую своим телом, как бы высока ни была цена. Запомните это, ваше сиятельство. И Асторе тоже. Если вы посмеете предлагать и ему такую "дружбу", я предпочту смерть для него и для себя. Нам нечего терять, как вы сами сегодня заметили.
  - Что ж... - Его губы изогнулись в легкой усмешке. - Твой брат правильно сказал, что для окончательного решения вам потребуется время. Я даю вам время. Если захочешь - я готов вернуться к нашему разговору. Ступай, мой маленький полководец, я буду ждать тебя.
  Задыхаясь от гнева и возбуждения, я пошел назад, в ярко освещенную залу, и уселся на свое место рядом с Асторе.
  - Тебя так долго не было, - сказал он с упреком. - Герцог Валентино не должен был уходить из зала, ведь он тут теперь хозяин. Знаешь, а ведь он совсем не похож на убийцу. Может быть, я и правда ошибался насчет него?
  - Я думаю, мы должны попросить его отпустить нас. - На моих губах до сих пор горел поцелуй Чезаре, и я боялся, что Асторе заметит смятение в моем голосе. - Подадимся в Венецию, как Франческо, станем вольными наемниками на службе у Республики...
  - Нет. - Он задумчиво накрыл рукой мою ладонь. - Посмотри на Чезаре: он не знает поражений, в его распоряжении все золото Рима, перед ним склоняются принцы и короли, а правители Романьи как один признают его власть. Он был милостив к побежденным, а теперь вот собирается отстроить Фаэнцу и даже не требует компенсации. Может быть, стоило бы согласиться на его предложение и сражаться на его стороне?
  Я вздрогнул, вспоминая властную силу рук Чезаре, жадный язык, глубоко проникающий мне в рот, его нетерпеливую страсть и собственное огненное желание. Он мог зайти дальше, о, намного дальше, чем я мог бы вообразить... и я боялся и хотел этого. Разумеется, ни о каких чувствах не было и речи, лишь необузданное вожделение плоти, стремящейся принадлежать этому ужасному человеку.
  - Ты понимаешь, что следующей на пути Чезаре Борджиа будет Болонья? - спросил я. - Подумай, ведь это владения твоего деда. Ты хочешь помочь врагу изгнать Джованни Бентиволио из Болоньи?
  - А много ли было у деда жалости к нам, когда он отозвал свои отряды из Фаэнцы? Ведь он понимал, что мы обречены, и все-таки предал нас. Может, у него и были причины, но я не могу забыть того, что он сделал.
  - Давай не будем спешить с решением, - сказал я, и погладил его пальцы. - Если Чезаре даст нам еще какое-то время, мы обдумаем все как следует.
  - Хорошо. - Он посмотрел поверх голов ходивших по залу людей и жестом указал вперед. - Вот он возвращается.
  Действительно, герцог Валентино шел к нам, и люди расступались, давая ему дорогу. В нем уже признавали государя Фаэнцы, хотя по привычке, а может быть, из искренней привязанности, оказывали не меньше почтения Асторе. Все-таки бывший правитель не был в их глазах пораженцем и неудачником, и никакая щедрость и милосердие победителей не могли истребить ту любовь, которую горожане питали к своему прежнему молодому государю.
  - Простите, что покинул вас, - улыбнулся Чезаре, подойдя. - Что поделаешь, я не могу долго усидеть на месте. Сегодняшний ужин не похож на праздник, это было бы бесчестно по отношению к вам, Асторе, но не скрою, мне нравятся балы и празднества. Если бы вы присоединились ко мне, я показал бы вам блеск высшего света.
  - Я не слишком привык к придворной жизни, - сказал Асторе.
  - Похоже, вы мало ее знаете. - Чезаре пристально посмотрел на меня, и я опустил глаза. - Вы достойны большего, Асторе. Вы молоды, красивы и благородны, поэтому займете достойное место в обществе. Я покажу вам мир, которого вы еще не видели, и научу всему, что знаю сам.
  - Чезаре... - грозно начал я, но он обезоруживающе улыбнулся.
  - Оттавиано, мной движет лишь желание помочь вам. Ваш брат не похож на вас, и если вам я предложил карьеру военного, то ему со временем предстоит занять место правителя одного из городов Италии. Я хорошо понимаю разницу между вами. Кроме того, я ничего не стану делать против вашего собственного желания.
  Я понял его намек. Асторе был для него всего лишь ребенком, хрупким и прелестным, дорогой игрушкой, которой он забавлялся, пока не стремясь к большему. То, что Чезаре позволил себе со мной, он, вероятно, никогда не сделал бы по отношению к Асторе. Он предлагал ему покровительство и так открыто восхищался им, что мой брат не мог устоять.
  - Как долго вы намерены оставаться в Фаэнце? - спросил Асторе.
  - Не слишком долго. Предстоит еще много сделать, и я не задержусь здесь. Приведем в порядок улицы, наладим торговлю, это не займет много времени. Надеюсь, вы понимаете, что я не смогу оставить вас наместником?
  Асторе спокойно кивнул.
  - Законы войны, не правда ли? Вы не можете быть уверены в моей лояльности. Полагаю, и на все важные должности в городе будут назначены ваши люди.
  - Верно, мой мальчик. - Темный взгляд Чезаре омыл его лицо, чуть задержавшись на линии подбородка. - Не печальтесь больше об участи Фаэнцы, ибо вы передаете ее в надежные руки. Что же касается вас, то я чувствую себя ответственным за вашу судьбу. В вашей воле уйти или остаться со мной, но если вы изберете последнее, я дам вам все, о чем только можно мечтать.
  - Значит, вы предоставляете нам свободу? - спросил я. Он посмотрел на меня и медленно улыбнулся.
  - Свобода, Оттавиано, не всегда так хороша, как представляется из-за стен крепости. Взгляните на этих людей, - он указал на заполнивших залу кондотьеров и вельмож. - Пока они в моей свите, свет моей власти озаряет их, но если они пожелают обрести свободу, их ждут неприятные сюрпризы... Жизнь вообще полна неожиданностей, но я оберегаю тех, кто мне верен.
  В его словах мне почудилась тень неопределенной угрозы, но Асторе, похоже, ничего этого не заметил. Он смотрел на Чезаре почти с благоговением.
  - Я думал, вы не такой, - сказал он. - Мне не хотелось встречаться с вами, потому что о вас говорят разное... Я боялся за себя, за Оттавиано, за город. Но теперь мне кажется, что у вас слишком много завистников, придумывающих про вас небылицы.
  Чезаре приподнял брови.
  - Вы правы. Мне безразлично, что обо мне говорят, но сейчас я огорчен: моим именем, должно быть, пугают детей. Вы напрасно боитесь меня, Асторе.
  - Я не ребенок.
  - Не сомневаюсь.
  - Вы были так великодушны, что предложили нам с братом свое покровительство. - Асторе опустил глаза, его дыхание сбилось, щеки вспыхнули. - Я... благодарю вас.
  - Понимаю, вам нелегко произносить слова благодарности в мой адрес.
  Асторе встал и почти беспомощно взглянул на меня, и тогда Чезаре, также поднявшись, взял его под руку.
  - Все эти люди смущают меня, - признался Асторе. - Ваши офицеры смотрят на меня как на человека, лишенного не только всех званий, но и достоинства.
  - Это не так, уверяю вас. Многие из них потеряли друзей в Фаэнце, да и сам я еще скорблю об одном из самых лучших своих командиров, погибшем под стенами вашего города. Не обращайте внимания на них, потому что они всего лишь тени вокруг меня. Впрочем, если вы хотите что-то сообщить мне наедине, мы можем выйти в коридор.
  Асторе согласился. Они направились к выходу, и я пошел следом, не решаясь отпустить брата одного с Чезаре.
  Они остановились у колонны под портиком галереи - мальчик и мужчина, друг против друга в синей темноте ночи. Встав поодаль у стены, я слышал каждое их слово, но не стал подходить ближе, понимая, что не должен вмешиваться в разговор двух правителей.
  - Итак, что вы хотели сказать, Асторе?
  - Позвольте мне поблагодарить вас. - Опустившись на одно колено, мой брат почтительно поцеловал руку герцога Валентино.
  - Не за что. - Рука Чезаре чуть задержалась в пальцах Асторе, и я не мог бы сказать, намеренно или случайно. - Встаньте, мой мальчик. Думаю, такое изъявление благодарности не было бы правильно воспринято моими кондотьерами, да и вашими людьми тоже. Вы настоящий герой, и мне самому впору преклониться перед вами. Может быть, у вас есть какие-нибудь пожелания?
  - Вы предлагали мне и моему брату присоединиться к вам. - Голос Асторе упал до шепота. - Я буду рад принять ваше приглашение и постараюсь уговорить Оттавиано.
  - Я хотел бы, чтобы он согласился. Его нежелание видеть меня своим другом несказанно огорчает меня.
  По моей спине прошла дрожь.
  - Он непременно согласится, Чезаре. Мы будем рады служить вам... Если бы я мог называть вас своим другом, мне не надо большего.
  - Я польщен. У меня мало друзей, но вы и ваш брат, несомненно, уже входите в их число.
  Асторе снова поцеловал его руку, и герцог, засмеявшись, легко коснулся пальцами его щеки.
  - Вы очаровательный юноша. Идите к своему брату и поговорите с ним.
  - Думаю, мы вернемся в замок, ваше сиятельство.
  - Да, хорошо. Увидимся завтра.
  Асторе ступил назад, не сводя с него восхищенных глаз, быстро поклонился и направился ко мне.
  - Я все видел и слышал, - сказал я, едва он приготовился раскрыть рот. - Пойдем отсюда, я сам собираюсь поговорить с тобой.
  - В чем дело?
  Я хмуро направился к лошадям, и только взяв у конюха поводья и вскочив в седло, позволил себе едко поинтересоваться:
  - Чем это так прельстил тебя Чезаре Борджиа? Не ты ли еще сегодня утром твердил, что он дьявол?
  - Оттавиано, не будь неблагодарным, он искренне хочет позаботиться о нас.
  Я поехал вперед, но Асторе догнал меня и упрямо объявил:
  - Я сказал ему, что мы согласны пойти вместе с ним.
  - Знаю, знаю. Стоило ему польстить тебе, и ты растаял. Тебе не приходило в голову, что все эти лицемерные восторги закончатся, едва мы покинем Фаэнцу? Праздник в твою честь - это, конечно, не может не растрогать. Будь осторожен с ним, братишка, не верь безоглядно всему, что он говорит.
  Уже в замке, лежа в моей кровати, Асторе, упорно отмалчивавшийся всю оставшуюся дорогу, возобновил беседу:
  - Если мы пойдем с ним, с нами ничего плохого не случится. Да у нас, в общем-то, и нет выбора. Куда нам деваться - без денег, без влиятельной родни, без связей? Почему ты не хочешь довериться Чезаре Борджиа? Только потому, что он захватил Фаэнцу?
  Я вздохнул. Разве мог я сказать ему, что попросту боюсь Чезаре, понимая, что он за человек? Он бы не понял, да и не стал пытаться понять. Судя по всему, Асторе был очарован герцогом Валентино.
  Наклонившись, я осторожно поцеловал его, и он с готовностью отозвался, обвив руками мою шею.
  - Знаешь, почему я соглашаюсь на все это? - спросил я, отыскивая рукой его напрягшуюся плоть.
  - Почему же?
  - Только потому, что люблю тебя.
  Он рассмеялся, прижимаясь ко мне.
  - Оттавиано, мой дорогой кастеллан...
  - Я же говорил, что никогда тебя не брошу. - Я принялся ласкать его, а он неотрывно смотрел на меня, и его пальцы скользили по моему телу.
  - Что ты думаешь о Чезаре? - внезапно спросил он.
  Я неопределенно пожал плечами.
  - Он ловкий, хитрый и умный. Очень сильный... по-моему. - Слегка сжав пальцы, я заставил его застонать и поцеловал в губы.
  - Ох, Оттавиано... Да, вот так... Знаешь, а ведь он красивый. Я... не могу перестать думать о нем.
  - Прекрати.
  - Ты ревнуешь?
  - Заткнись, Асторе.
  Он тихо засмеялся и закрыл глаза, быстро двигая рукой внизу моего живота. Его дыхание стало быстрым и прерывистым, и я, не прекращая ласк и поцелуев, смотрел, как он неотвратимо приближается к концу. Вскрикнув, он замер, стиснул мое плечо и содрогнулся всем телом, изливаясь. Я почти сумел догнать его. Корчась от наслаждения в его объятиях, я вдруг представил себе лицо Чезаре Борджиа, гордое и аристократичное в своей мужественной красоте. Не удивительно, что он произвел такое сильное впечатление на Асторе, подумал я сквозь туман последнего восторга. Но я не мог отделаться от ощущения гадливости, вспоминая, как он целовал меня, и не понимал, чего же хотелось мне самому. Я по-прежнему боялся Чезаре и не доверял ему, а Асторе, кажется, был рад любому знаку внимания с его стороны...
  
  Из Фаэнцы мы отбыли через три дня. Все это время герцог Валентино занимался устройством городских дел, и мы почти постоянно были рядом с ним. Городской совет остался почти в прежнем составе, однако Чезаре счел необходимым назначить еще двоих доверенных людей, чтобы обеспечить соблюдение своих интересов. Также нам был представлен новый наместник города - знатный испанец из окружения герцога Борджиа, служивший ему еще с детства, синьор Рамиро де Лорка. Мне он не слишком понравился: чопорный и надменный со всеми окружающими, он пресмыкался перед Чезаре, порой откровенно лицемеря, чтобы угодить своему господину. Выбор такого наместника ставил меня в тупик: уже на второй день после знакомства с ним я начал проникаться к нему отвращением, и, по моему мнению, горожане должны были очень скоро возненавидеть его. Когда я намекнул об этом Чезаре, тот только отмахнулся.
  - Я понимаю, Рамиро далеко не ангел, но у меня нет сомнений в его преданности. Фаэнца должна почувствовать руку нового правителя и научиться жить по новым законам. Если он станет проявлять излишнее рвение, я изменю свой выбор.
  - Что ваше сиятельство называет излишним рвением? - поинтересовался я.
  - Рамиро бывает немного жестким, особенно когда дело касается неисполнения его распоряжений. Он путает мир и войну, но пока это мне только на руку. Возможно, ему удастся быстро восстановить порядок в городе.
  - Но...
  - Уверен, именно такой наместник сейчас и нужен Фаэнце. - Он с усмешкой посмотрел на меня. - Не стоит беспокоиться об этом, Оттавиано.
  Позже, вечером, разговаривая с Асторе, я поделился с ним своими опасениями.
  - Испанец будет править городом от имени Борджиа! - с негодованием сказал я. - Может быть, я еще стерпел бы, будь это Мальвецци или Бальони, но грязному испанскому выскочке тут не место!
  - Это уже не наш город, Оттавиано, - спокойно возразил Асторе. - Или ты забыл? Завтра мы покинем Фаэнцу, а вернемся ли - бог весть.
  - Завтра? - опешил я, гадая, когда это герцог Валентино упоминал об отъезде.
  - Да. Чезаре хочет уехать как можно скорее, так что все это, - он обвел глазами комнату, - мы видим, может быть, в последний раз.
  - Он говорил тебе об этом?
  - Вечером он приказал командирам поднимать солдат и готовиться к походу. Мы выступаем утром.
  Черт побери, мысленно выругался я. Мне казалось, у нас еще полно времени, чтобы немного передохнуть от осады и всей круговерти последних дней, но Чезаре Борджиа, видимо, не сиделось на одном месте.
  - Куда же мы отправляемся?
  - Он не говорил мне.
  Я задумался.
  - Вижу, ты знаешь обо всем гораздо лучше меня. Как так получилось, ведь я почти все время был вместе с вами?
  Он тихо рассмеялся.
  - Я знаю совсем немного. Ты как раз отошел, чтобы поговорить с сенешалем, когда герцог рассказал мне о предстоящем отъезде. Почему ты все время пытаешься защитить меня от Чезаре? Я...
  - Он страшный человек, Асторе. Ты видишь только внешний блеск, его ум и обаяние ослепляют тебя, оставляя скрытыми жестокость, хитрость и лицемерие. Как думаешь, почему люди так боятся его? Посмотри на убийц, окружающих его, на Мигеля, на Рамиро, на бешеного графа Вителли, ненавидящего, кажется, весь мир... Они преклоняются перед ним.
  - Оттавиано, он не сделал нам ничего плохого. Подумай, что с нами было бы, не предложи он нам свою поддержку? Мы добровольно встали на его сторону, и мое желание быть рядом с ним продиктовано благодарностью.
  Я принял бы это объяснение, если б за его словами не скрывалось нечто большее. Я видел, какими глазами Асторе смотрел на герцога Валентино, и отчаянное чувство собственной вины и щемящей ревности сжимало мне сердце. Я винил себя в том, что позволил Асторе решить все за нас обоих, и в том, что теперь ничего уже нельзя было изменить.
  
  Отъезд из Фаэнцы я вспоминаю как плохой сон: мне не верилось, что я покидаю свой родной город, везя с собой лишь шпагу и вымпел Манфреди на длинном древке. Сильный гнедой жеребец, подаренный мне Чезаре, плохо слушался, и мне постоянно приходилось натягивать поводья, чтобы удержать его. Асторе, в сверкающих доспехах с гербом, ехал рядом со мной на черном коне, и его восхищенный взгляд скользил по выстроенным в маршевом порядке отрядам воинов и командиров. Чезаре Борджиа держался особняком, горделивый и широкоплечий, и отрывисто раздавал распоряжения. Жители Фаэнцы, уже успевшие проникнуться доверием и симпатией к герцогу, пощадившему город, толпились на улицах, провожая армию в поход. Я помню топот сотен ног, цокот подкованных копыт по мостовой, звон оружия, скрежет доспехов и выкрики людей, - от скопления народа и завораживающего марша кружилась голова, и я не мог воспринимать окружающее как обычную реальность.
  За городскими воротами Асторе оглянулся, его подбородок чуть дрогнул, и я заметил, как влажно блестят его глаза.
  - Прощай, Фаэнца, - скорее угадал, чем услышал я его голос, и мысленно эхом повторил его слова. Увидимся ли мы еще, мой славный город?
  Чезаре двинулся по дороге на северо-запад, к Болонье, и я понял, что не зря опасался за судьбу Джованни Бентиволио. Выслав вперед графа Вителли с полуторатысячным отрядом, он надеялся захватить небольшие укрепленные форты на границах владений деда Асторе. Остановив армию вблизи еще одной приграничной крепости, герцог Валентино направил послов к Бентиволио с требованием добровольно сдать все укрепления к востоку от Болоньи.
  Пока старик раздумывал, Чезаре захватил ближайшую крепость и разместил в ней свое войско. Я был потрясен легкостью, с которой нам удалось выбить из крепости гарнизон; фактически, нам не пришлось сделать ни одного боевого выстрела, разве что для острастки. Солдаты Бентиволио сдались, даже не выказав желания сопротивляться, и Чезаре вступил в ворота. Асторе следовал сразу за ним. По всему было заметно, что герцог Валентино был его кумиром.
  Мы разместились в крепости, выставили караулы и стали ждать ответных действий Джованни Бентиволио. Каждый день приходили новые вести: отряд Вителли захватил еще три приграничных крепости, так что кольцо вокруг Болоньи смыкалось все теснее. Похоже было, что у старого герцога Бентиволио не оставалось особого выбора, как только пойти на мировую, выполнив все требования Чезаре.
  На третий день прибыли послы из Болоньи; когда их проводили к герцогу, он принял их с холодной любезностью и велел передать правителю свои условия, лишавших деда Асторе самой значительной из его пограничных крепостей. Кроме того, Чезаре потребовал денежной компенсации и обещания содействия его армии против любых врагов Церкви и Рима. Я был потрясен жесткостью выдвинутых условий; герцог Валентино явно не был расположен церемониться с Бентиволио.
  Послы отбыли под вечер, чтобы доставить ультиматум в Болонью. Чезаре ужинал в обществе кондотьеров, пригласив и нас с Асторе. Он непринужденно смеялся, шутил по поводу храбрости болонских солдат и спрашивал, не мало ли он потребовал у герцога Джованни. Время от времени он смотрел на меня, и я невольно отводил глаза, чувствуя в его взгляде откровенное желание, вызывавшее в моей душе смятение и страх. В то же самое время Асторе не спускал глаз с него самого: мальчишка был очарован и делал все, чтобы Чезаре обратил на него внимание.
  После ужина все разошлись по своим делам, за столом остались лишь герцог Валентино да мы с братом.
  - Ну что ж, Асторе, - улыбнулся Чезаре, - уже поздно, а день выдался нелегкий. Думаю, всем нам не помешало бы отдохнуть. Надеюсь, вас хорошо устроили?
  - О да, ваше сиятельство, мы с Оттавиано чувствуем себя почти как дома.
  - Хорошо. Я непременно загляну к вам сегодня же, если выдастся свободная минута. Мне нужно обговорить с синьором Мальвецци диспозицию, и надеюсь, это не займет слишком много времени.
  Он проводил нас до двери, и уже у порога его пальцы с силой сжали мое плечо. Я обернулся к нему; по его губам скользнула мягкая усмешка. Дрожа от недоброго предчувствия, я вышел следом за Асторе.
  - Мы должны ждать его в моей комнате, - сказал я. - Будь со мной, братишка, я не хотел бы оставаться с ним наедине.
  - Почему?
  - Я ему не доверяю.
  - Ты просто трус, Оттавиано. Вообще, в твоей комнате только скамья у окна и топчан. Думаешь, я долго смогу просто так сидеть рядом с тобой? Если Чезаре догадается, что мы с тобой... ну, ты понимаешь.
  - Ладно. Я сяду на скамью, ты на постель, мы поговорим, потом он придет, посмотрит, как мы устроились, и уйдет спать. Потом можешь отправляться к себе, если захочешь.
  Он пожал плечами.
  Мы прождали довольно долго; в крепости понемногу стихали все звуки, люди ложились спать, и лишь перекличка часовых нарушала молчание ночи. Асторе начал позевывать, и я понял, что герцог вряд ли придет сегодня. Напряжение и усталость прошедшего дня стали сказываться и на мне.
  - Ложись-ка спать, - предложил я, подходя к нему и обнимая за плечи. - Можешь прямо здесь, со мной, а нет - ступай к себе.
  - Мне будет спокойнее здесь, - сонно пробормотал он, прижавшись губами к моему уху. - Поцелуй меня и раздень.
  - Хорошее совмещение любовника и слуги, - заметил я, целуя его в щеку. - Иди и ложись, я сейчас.
  Он побрел к ложу, на ходу стягивая колет и рубашку. Я решил запереть комнату Асторе, чтобы кто-нибудь случайно не обнаружил, что она пуста, и вышел в безлюдный и темный коридор. После освещенной комнаты глаза почти ничего не видели, и какое-то время мне пришлось постоять, привыкая к темноте. Я пробрался к нужной двери, запер ее и приготовился идти к себе, когда наткнулся на Чезаре Борджиа.
  Я сразу узнал его, хотя он подкрался так тихо, что мне показалось, будто он материализовался из воздуха. Его пальцы мертвой хваткой впились в мои запястья, он притиснул меня к стене, навалившись всем телом.
  - Мой маленький полководец, - прошептал он, кусая меня за ухо, - я же обещал, что мы продолжим наш разговор...
  - Пустите меня, - дрожа от ужаса и возбуждения, пробормотал я. Его лицо во тьме было едва различимо, я видел лишь черные провалы глаз и линию губ.
  - Оттавиано...
  Его рука скользнула по моей груди, по животу и дальше вниз, пальцы уверенно сжали мой твердеющий член.
  - Нет... Я не хочу...
  - Ты лжешь. Целуй меня, ну же... смелее... - Он прижался ко мне и накрыл губами мои губы. Его язык властно вонзился между моими зубами, и я застонал, не в силах сопротивляться.
  - Ты чудо, - выдохнул он, шаря руками по моему телу. - Ты никогда не сдаешься, и это заставляет меня желать тебя еще сильнее.
  Взяв мою руку, он сунул ее себе в штаны, и я ощутил жар его восставшей плоти. Он зарычал от удовольствия, как дикий зверь, и вцепился в меня, прерывисто дыша.
  - Оставьте меня! - воскликнул я, оттолкнув его от себя. Моя кровь бурлила, глаза застилала пелена ярости, смешанной с вожделением. Он отступил, усмехаясь, и я окончательно рассвирепел.
  - Вы дьявол, Чезаре... Я стерплю ваши выходки, но если вы посмеете сделать что-нибудь Асторе...
  - Он не такой, как ты... О, если бы я позволил ему, он был бы моим уже давно. Но он всего лишь ребенок, прелестный и порочный, несмотря на свою юность. Это ты развратил его, признайся?
  Задыхаясь, я ударил его по щеке, и он засмеялся.
  - Он мой брат!
  - Думаешь, это заставит меня думать иначе? Впрочем, успокойся на его счет. Я хочу только тебя, Оттавиано... Я покажу тебе страсть настоящего мужчины...
  Я снова влепил ему пощечину.
  - Убирайтесь.
  Он посмотрел на меня с хищной улыбкой.
  - Скоро ты сам придешь ко мне, мой маленький герой. Я же видел, как твое тело жаждет моих ласк. Ты вернешься, и тогда я научу тебя таким вещам, о которых ты не имеешь представления...
  - Вы сумасшедший, - сказал я.
  Его негромкий смех был ужасен.
  - Рано или поздно ты придешь, - повторил он. - Нет крепости, которую нельзя завоевать, это первое правило, которое ты должен усвоить, Оттавиано.
  - В таком случае, вам интересно будет узнать, что нет правил без исключений. Спокойной ночи, Чезаре.
  Я скользнул в дверь своей комнаты и запер ее перед самым носом герцога Валентино.
  Асторе уже спал, привольно раскинувшись на узком топчане, и мне пришлось разбудить его, чтобы освободить место для себя.
  - Разве уже утро? - спросил он, не открывая глаз, когда я лег с ним рядом.
  - Нет, спи.
  Он вздохнул, обнял меня и сонно поцеловал в плечо. Вскоре его снова сморил сон, а я никак не мог успокоиться. Слова Чезаре не шли у меня из головы. Мое тело жаждало его ласк, грубых и непривычных, и я весь горел от неудовлетворенного желания. Я не мог бороться с герцогом одной лишь силой воли и боялся, что однажды похоть окажется сильнее разума, и тогда, упав в его объятия, я умножу число его побед.
  Моя рука сама потянулась к напрягшемуся члену, и мне потребовалось совсем немного времени, чтобы достичь облегчения. Прикусив губы, я беззвучно содрогнулся в сладостной агонии, плача от отчаяния и злости на самого себя. Я решил, что по возможности буду избегать Чезаре, чтобы не дать ему нового повода, и это решение придало мне немного уверенности.
  
  Герцог Бентиволио не торопился с ответом на ультиматум Чезаре Борджиа. Лишь когда мы подняли армию и выступили к Болонье, навстречу нам выехала делегация с подписанным соглашением о мире. Я представлял себе, как бесновался старый лис, оказавшись в ловушке: ему пришлось уступить едва ли не половину своих земель, да еще и принять союз с ненавистным сыном папы! Когда Чезаре зачитали соглашение, он со смехом сказал, что немедленно постарается получить обещанную поддержку герцога Джованни, потому что для завоевания Флоренции ему понадобятся еще отряды и золото.
  Асторе, сидевший по правую руку от герцога Валентино, был бледен, но лицо его не выражало сочувствия к деду. Он думал о своем, опустив глаза на сложенные на коленях руки, и, когда Чезаре обратился к нему, слегка вздрогнул.
  - Надеюсь, я не слишком огорчил вас, Асторе?
  - Нет, мой господин. Мой дед остался жив и сохранил власть, хоть и ценой небольших неудобств. Лояльность к вам принесет ему гораздо больше выгод, чем неповиновение.
  - Рад, что вы это понимаете. - Он посмотрел на меня и улыбнулся. - С его поддержкой мы сможем двинуться дальше. Оттавиано, вы могли бы принять командование над болонскими отрядами, если бы ваше доверие ко мне было чуть больше.
  Я стиснул зубы, чтобы удержаться от колкого замечания.
  - Мне жаль, если мое поведение оскорбительно для вас, - сказал я сдержанно.
  - Я понимаю, вам нужно больше времени. Надеюсь, мы все же станем добрыми друзьями.
  Посмотрев на Асторе, я заставил себя кивнуть и коротко улыбнуться. Все, что мне приходилось делать, я делал ради него, а он, похоже, совсем не замечал моих страданий. Его внимание безраздельно принадлежало сейчас Чезаре Борджиа.
  Против собственной воли, я тоже не мог не восхищаться герцогом Валентино. Он не знал поражений. Были ли тому причиной упорство, ум, богатство, поддержка папы и французского короля, или же просто невероятная удача Чезаре - но города и крепости открывали перед ним ворота, порой едва завидев вдали знамена с алым быком. Он не спешил: времени и сил было предостаточно, и никто во всей Италии не мог бы справиться с его многотысячной армией. Я гадал, долго ли продержится Флоренция, если ему вздумается напасть на нее.
  Весна в этот год выдалась теплая. Сквозь запах дыма пробивались ароматы свежей зелени, цветов и влажной земли, птицы заливались в майской листве, голова кружилась от пьянящего чувства свободы и вседозволенности. Каждую ночь мы с Асторе занимались любовью или уходили из крепости и долго лежали на земле и разговаривали, глядя на бессчетные россыпи звезд в бархатной черноте неба. Мы мечтали о будущем; Асторе говорил, что герцог Валентино обещал взять нас с собой в Рим и представить папе Александру. Я был почти счастлив.
  Похоже, Асторе гораздо лучше изучил Чезаре Борджиа, чем я. Он рассказывал, что герцог не любит одиночества и ценит женскую красоту, в особенности часто Чезаре упоминал свою сестру, прекрасную Лукрецию, он говорил, что ни одна женщина в Италии и Франции не сравнится с ней, хотя красавиц он знавал немало. Как-то вечером Асторе заметил закутанную в накидку даму, сопровождаемую двумя слугами в комнату герцога Валентино. У Чезаре были собственные тайны, в которые мы не были посвящены. Впрочем, меня это только радовало: мы с Асторе могли проводить больше времени наедине.
  Подписание договора с Джованни Бентиволио сделало Чезаре фактическим хозяином на землях Болоньи. Собрав офицеров, герцог Валентино заявил, что намерен очистить дороги от укрепленных городков и фортов Бентиволио. По его замыслу несколько крепостей должны были быть срыты с лица земли, так что вскоре туда отбыли отряды с таранами, и я с ужасом подумал, что ждет несчастных жителей. Память о Фаэнце была еще слишком свежа, поэтому мы с Асторе попытались смягчить приговор.
  - Кастель-Болоньезе не просто крепость, - сказал на это Чезаре. - Она слишком велика и представляет собой ключевой форпост на границе. Я не могу позволить себе держать там большой гарнизон, а малым такую крепость не отстоишь. То же и с остальными фортами. Учитесь смотреть дальше одной победы, и вы поймете, что иногда жертвы бывают необходимы. Не будет фортов - не будет и проблем на дорогах между городами Романьи. Что же касается людей - это уже мало меня заботит.
  В моих глазах это выглядело варварством и неоправданной жестокостью, но Чезаре был и оставался неумолимым хищником - расчетливым, хладнокровным и всемогущим.
  В первых числах мая герцог Валентино поднял армию и двинулся дальше на восток, к границам Тосканы. Граф Вителли и Паоло Орсини, приближенные военачальники герцога, настаивали на нападении на Флоренцию, но Чезаре не одобрял их.
  - Это было бы не лучшее решение, - сказал он. - Вряд ли это понравится моему святейшему отцу, да и французский король будет не в восторге. Мы пока должны считаться с его мнением, так что на Флоренцию мы не пойдем.
  - Они сажают в тюрьмы честных людей! - вскричал Вителли, сверкая глазами из-под сросшихся густых бровей. - По проклятым тосканским предателям давно плачет виселица! На вашем месте, государь, я бы показал им свою силу и заставил подчиниться, а нет - так взял бы город приступом.
  - Вы заблуждаетесь, Вителлоццо. Демонстрация силы ничего не решит. Я не безумец, чтобы штурмовать этот город. Ваша злоба против Синьории известна, но я не позволю вам вершить свою личную месть моими руками.
  - Флоренция не опасна для нас, - вмешался холеный аристократ Паоло Орсини. - Это город купцов и развратников, а все военные силы ушли оттуда вместе с Медичи.
  - Я полагаю, вы хотите вернуть их? - усмехаясь, спросил Чезаре.
  - Конечно, я не сторонник нападать на город под носом у французов, но мы могли бы припугнуть флорентинцев, чтобы они знали, что их ждет в случае сопротивления папе.
  Чезаре, склонный к авантюрам, неожиданно согласился с их доводами, заявив, однако, что не позволит чинить никакого насилия на землях Тосканы, и уже на следующий день армия выступила, а во Флоренцию был выслан гонец с посланием к Синьории: герцог Валентино просил разрешения пересечь границы Тосканы. Под вечер мы разбили лагерь на берегу реки в двух милях от владений Флоренции и стали ждать ответа.
  После ужина герцог собрал у костра своих друзей и офицеров, чтобы обсудить дальнейшую стратегию, затем разговор перешел на Медичи, изгнанных из своих владений еще шесть лет назад, и герцог Орсини заметил, что преданность Флоренции была бы гарантирована, если бы Чезаре помог Медичи вернуть себе власть в городе. Вителли посетовал на излишнюю осторожность герцога Валентино, на что тот очень спокойно напомнил ему, кому именно он, Вителли, обязан своим положением.
  В самом разгаре беседы послышался шорох, и в круг света вступил человек в одежде папского гвардейца. По всему было видно, что он не солдат; запыленный плащ и сапоги говорили о том, что он только что совершил длинное путешествие. Чезаре с интересом посмотрел на него и поднялся.
  - У меня известия из Рима для вашего сиятельства, - сказал вновь прибывший, поклонившись герцогу Валентино.
  - Хорошо. Идемте со мной. - Он направился к своей палатке и бросил через плечо. - Приятного вечера, господа, возможно, я скоро присоединюсь к вам.
  Мы еще некоторое время разговаривали о судьбе Флоренции, затем речь зашла о прошлых победах Чезаре. Кто-то вспомнил историю с Катериной Риарио Сфорца, когда герцог взял ее в плен в ее крепости в Форли и увез в Рим.
  - Он хорошо потешился с ней, - заметил бородатый синьор Мальвецци, подмигнув. - Она, разумеется, немолода, но все еще чертовски хороша собой.
  - Можно подумать, вы лично присутствовали при этом, - сказал Агапито, худощавый секретарь герцога. - Не думаю, что Чезаре соблазнился бы ею.
  - Я ее видел, и скажу вам - это не женщина, а дикая кошка! У нее грудь и талия, как у богини... - Ухмыляясь, он поведал слушателям и еще кое-какие подробности, заставившие меня покраснеть. - Готов поспорить, она может распалить любого мужчину.
  - Что же Чезаре не оставил ее при себе? - поинтересовался Орсини.
  Мальвецци засмеялся.
  - Она герцогиня, а не полковая шлюха. Чезаре отвез ее в Рим и оставил под присмотром своего святейшего отца, а он тоже разбирается в женских прелестях.
  Кругом послышались одобрительные возгласы, кое-кто пошутил насчет многочисленного семейства любвеобильного папы, а Вителли добавил несколько замечаний в адрес красавицы Лукреции. Смех стал громче, непристойные шутки заставили меня улыбнуться. Мне было хорошо среди этих грубоватых людей, хотя я не чувствовал себя на равных с ними. Возможно, со временем мне и Асторе удастся стать частью их круга, заняв свое место в свите Чезаре Борджиа и купаясь в лучах его благоволения... А пока я был доволен уже и тем, что мог находиться среди них и слушать их разговоры.
  Внезапно я заметил, что Асторе исчез. За разговором я не заметил, как долго он отсутствовал, но теперь вспомнил, что он собирался отойти по нужде, и было это довольно давно. Меня охватило неясное беспокойство. Возможно, он не пожелал возвращаться и сразу ушел в палатку, чтобы дождаться меня там. Пожелав всем доброй ночи, я встал и направился к себе, чтобы проверить свою догадку. В лагере, разбитом на берегу реки, там и сям горели костры, но люди уже расходились спать. Наша палатка, поставленная вблизи от шатра Чезаре, оказалась пуста. Оставалось лишь гадать, куда мог подеваться Асторе. В любом случае, он должен был уже вернуться. Мое сердце забилось быстрее, сжимаясь от нехорошего предчувствия. Он был так юн и красив, а здесь наверняка нашлось бы немало негодяев, пожелавших поразвлечься... К счастью, он был при шпаге, и я знал, что он сумеет постоять за себя в случае чего. Выйдя из палатки, я озадаченно огляделся по сторонам.
  Куда же он мог пойти? Проходя между кострами и палатками, я внимательно смотрел по сторонам, надеясь обнаружить своего брата, но безрезультатно: Асторе как сквозь землю провалился.
  Ладно, подумал я устало. Вернусь к себе и немного подожду, он непременно скоро явится. Проходя мимо палатки герцога Валентино, я испытал невероятное искушение заглянуть внутрь, но пересилил себя и направился было дальше, как вдруг услышал знакомый голос:
  - Значит, мы вернемся в Рим?
  Я насторожил уши. Асторе! Он был в шатре герцога!
  - Да, мой мальчик. Отец требует, чтобы я немедленно возвращался.
  - А что будет с нами?
  - Вы по-прежнему мои друзья. Хотите поехать со мной?
  - О да, Чезаре...
  Наступила тишина. Я подкрался и тихонько присел у стенки шатра, стараясь не привлекать внимание проходивших мимо людей.
  - Я хочу увидеть Рим, - сказал Асторе негромко.
  - Я исполню твое желание, Асторе. Мы въедем в Рим победителями. Я сделаю так, что тебе и Оттавиано будет обеспечен достойный прием. Город дворцов и порока, вечности и славы... Ты увидишь его.
  - Чезаре...
  Я ждал, что он скажет еще что-нибудь, но молчание затягивалось. Любопытство заставило меня наклониться ближе к тонкой полотняной стенке, однако я так и не мог разобрать ни звука.
  Проклятье!
  Вытащив кинжал, я осторожно разрезал грубую ткань и приник глазом к щели. В шатре горела свеча, при свете которой я различил герцога и Асторе. Чезаре полулежал в походном кресле, его рубашка была распахнута на груди, а мой брат стоял возле него, медленно снимая с себя камзол.
  - Что ты делаешь? - спросил герцог Валентино. Асторе взял его руку и стал осыпать ее поцелуями.
  - Простите меня, господин мой...
  - Не нужно, Асторе. Иди к себе. Оттавиано, должно быть, беспокоится.
  - Нет. - Он сбросил рубашку и теперь стоял перед герцогом полуобнаженный. Его гибкое тело в отблесках свечи отливало теплой бронзой. Я затаил дыхание. Если Чезаре посмеет что-нибудь сделать ему сейчас, грубо с ним обойтись...
  - Уходи, мальчик, ты совершаешь ошибку. - Герцог неотрывно смотрел на него из-под полуопущенных ресниц.
  - Я люблю вас, - тихо сказал Асторе, наклонился и несмело поцеловал Чезаре в губы. Тот не сделал никаких ответных движений, но я видел, как отозвалось его тело.
  - Я не имею права на твою любовь, - проговорил Чезаре.
  - Прошу вас, позвольте мне доказать вам... - Руки Асторе гладили плечи и грудь герцога, спускаясь все ниже, и я понял, что просто обязан что-то сделать, чтобы прекратить все это.
  Я подошел к входу в шатер и потоптался, нарочно шурша травой и производя как можно больше шума, а затем крикнул:
  - Ваше сиятельство, вы позволите мне войти?
  - Разумеется, заходи.
  Войдя в шатер, я увидел растерянное лицо Асторе и насмешливый взгляд герцога Валентино. Мой брат в ужасе смотрел на меня, и его встопорщенные штаны красноречивее любых улик доказывали его вину.
  - Асторе, уже поздно, - сдерживая ярость, сказал я, остановившись на пороге. - Идем, его сиятельству нужно отдохнуть.
  Чезаре неотрывно смотрел на меня, его губы изогнулись в тонкой усмешке.
  - Я не устал, Оттавиано. Иди сюда, присядь. Может быть, хочешь вина?
  - У меня нет времени на...
  - Ты слышал, что я сказал? Подойди сюда. - Он указал на кресло напротив себя, и я, повинуясь его приказанию, подошел и уселся, напряженно сжав кулаки.
  - Я только что говорил Асторе, что намерен вернуться в Рим, - сказал герцог, взяв со стола лист пергамента с обломками восковой печати. - Мой святейший отец пишет, что обеспокоен вестями из Романьи, и просит меня немедленно возвращаться. Ему кажется, что демонстрация Флоренции нашей военной мощи лишит нас влиятельных союзников.
  - Вы говорите о Франции? - вырвалось у меня. Чезаре улыбнулся.
  - Ты проницателен. Отец всегда боялся моих командиров, а Вителли он и вовсе считает помешанным убийцей. Что скажешь, Оттавиано?
  - Вы должны выполнить волю его святейшества.
  Чезаре медленно кивнул, снова положил письмо на стол и, обняв Асторе за талию, властно притянул его к себе.
  - Асторе сказал, что вы будете счастливы сопровождать меня по возвращении в Рим. - Его рука опустилась ниже и накрыла пах моего брата. Тот прерывисто вздохнул и умоляюще посмотрел на меня.
  - Прекратите, - резко сказал я, чувствуя странную смесь злости, ревности и желания.
  - Я ничего не делаю против его воли. - Герцог ласково взглянул на Асторе, ощупывая его возбужденный член через ткань штанов. - Пока тебя не было, он сам просил меня уделить ему немного внимания...
  - Вы лжете! - выдохнул я. - Асторе, неужели ты не видишь, что этот человек - настоящее чудовище? Пойдем отсюда.
  Он не хотел уходить; его тело трепетало от ласк Чезаре, и я видел, что он готов броситься в объятия герцога, отдаваясь его бесстыдным рукам и губам. Лаская моего брата, Чезаре смотрел на меня, буквально раздевая глазами, и это вселяло в мою душу окончательное смятение. Его взгляд, полный похоти, скользил по моему телу, обещая недозволенную страсть, боль утонченного наслаждения и сладость греха. Схватив Асторе за руку, я попятился, увлекая брата за собой, и выскочил из шатра, задыхаясь от возбуждения.
  Асторе, беззвучно рыдая, прижался к моей груди.
  - Зачем тебе это понадобилось? - с упреком спросил я, набросив на его плечи плащ.
  - Я люблю его, - прошептал он сквозь слезы. - Люблю...
  - Он намного старше тебя, - начал я. - Он жесток, распутен, пресыщен удовольствиями, он не знает жалости и не умеет любить...
  - Наверное, ты прав. Но я хочу быть с ним...
  - Идем.
  В темноте палатки я уложил его на расстеленный на земле плащ и лег рядом, обнимая, чтобы немного успокоить. Он все еще плакал, бессильно закрывая ладонями лицо.
  - Ты его любишь, - мрачно сказал я. - А меня? Продолжаешь ли ты еще любить меня, Асторе?
  - Оттавиано, как ты можешь спрашивать? Всей душой, всем сердцем. У меня нет никого дороже тебя. А Чезаре... Понимаешь, к нему я чувствую нечто другое. Я... иногда я представляю себе, как он занимается любовью. Сегодня я оказался с ним наедине - и не смог устоять.
  - То есть, ты сам все это начал? - потрясенно спросил я.
  - Я просто погладил его по руке, а потом... - Он вздохнул и закрыл глаза. - В общем, он не противился, и я осмелел.
  - Проклятье, Асторе!
  - Прости.
  - Ты что, не понимаешь, что это могло зайти слишком далеко?
  Он долго молчал, потом притянул меня к себе за шею и легко поцеловал в губы. Его правая рука стала гладить мою грудь.
  - Оттавиано, мой дорогой, успокой меня... Со мной такое впервые.
  - Ты разрываешь мне сердце, Асторе.
  Я целовал его мокрое от слез лицо, а потом любил его в темноте, слушая его тихие стоны и жаркий шепот благодарности, когда его голова утомленно склонилась мне на грудь. Разве мог я оставить его, разве мог позволить дьяволу отнять у меня эту нежную душу, это чистое сердце, не ведающее лжи и ненависти? Кто из нас смог бы перенести это?
  С кем бы ты ни был, куда бы ни пошел, подумал я, мы будем вместе. Я обещал тебе, мой ангел. Наша судьба едина до конца, и вместе мы останемся в вечности. Может быть, нас похоронят под одним камнем...
  
  Чезаре не был слишком-то послушным сыном. Несмотря на распоряжения папы, он вторгся в Тоскану и дошел до Флоренции, остановив армию в пределах видимости с городских стен. Его прибытие наделало, судя по донесениям, немало переполоха. Городской совет заседал целую неделю, но герцог Валентино не торопился, памятуя о союзниках Рима, которых не следовало раздражать открытыми военными действиями. Ему хотелось лишь немного напугать зарвавшихся купцов, показав им свою силу. В своих посланиях Синьории он уверял советников в своих добрых намерениях и неизменно дружеском расположении, однако сетовал на беспричинное недоверие флорентинцев к нему и на несправедливость некоторых действий в отношении его друзей. Он выражал также надежду, что союз между Римом и Флоренцией послужит укреплению Италии и скорейшему падению противников Святой Церкви, и смиренно просил флорентинцев принять его на службу. Похоже было, что тигр забавлялся, мурлыча и временами выпуская когти, тогда как Флоренция дрожала от страха за свою участь, хорошо сознавая скрытую за спокойным тоном посланий угрозу. Орсини и Вителли каждый день заводили разговор о немедленной атаке, но Чезаре Борджиа невозможно было уговорить, если он того не желал. Ему доставляли удовольствие смятение, царившее в городе, с одной стороны, и плохо сдерживаемая ненависть к флорентинцам его друзей - с другой. Почти две недели Синьория тянула время, а затем герцог в сопровождении свиты отправился в город для подписания мирного договора.
  Он вернулся в отличном расположении духа, привезя с собой обещание содействия Флоренции во всех своих предприятиях. По его словам, сделка оказалась более чем выгодной для него и грабительской для Республики. Тем не менее, через пару дней выяснилось, что договор состоялся лишь на бумаге: Чезаре не получил обещанного выкупа, а когда он потребовал предоставить ему артиллерию, советники ответили, что все пушки в городе давно переплавили на бронзу для статуй. Я никогда прежде не видел его в такой ярости. Бледный, с горящими глазами, он сжимал побелевшими от напряжения пальцами подлокотники кресла, и хотя тон его был спокоен, я знал, что обман Синьории он не забудет.
  Вителли снова посоветовал ему напасть на город, чтобы преподать новым союзникам хороший урок, но Чезаре холодно заметил, что ни одно из условий договора не было нарушено, а затем отправил Вителли за пушками в Пизу. Честно говоря, я был рад избавиться хоть на время от этого кровожадного неистового солдафона, и одобрял решение герцога.
  Армия снова выступила в путь и двинулась к Пьомбино, чтобы завершить завоевание земель Романьи. Для нас с Асторе вновь началась походная жизнь. Мы привыкли ночевать в палатке, и я каждый раз спрашивал себя, не был ли я слишком жесток, не позволяя Асторе часто видеться с герцогом Валентино. Может быть, в этом было больше эгоизма и опасения за себя самого, чем любви к брату, ведь я понимал, что Чезаре не оставит меня в покое, пока не добьется своего, а Асторе мог стать лишь невинной жертвой, не очень осознавая собственную роль во всем этом.
  Сам же герцог, казалось, вовсе перестал обращать на нас внимание, всецело захваченный военными действиями. Я уже заметил, что война могла полностью лишить его сна, аппетита и интереса ко всем прочим делам. Он был слишком занят, чтобы отвлекаться на что-то еще. Правитель Пьомбино, Джакомо д'Аппиано, оказался достойным противником; он уходил от открытого сражения, а осада была бесполезна - у Пьомбино имелась поддержка со стороны моря в лице генуэзцев, без помех снабжавших город всем необходимым. Взбешенный Чезаре после недели безуспешных попыток навязать Джакомо бой направил послание в Рим, прося папу о помощи. Через несколько дней гонец вернулся с сообщением, что папский флот уже вышел на подмогу армии, а самого герцога святейший отец настоятельно просит немедленно вернуться в Рим.
  Чезаре был вынужден наконец подчиниться. Когда он сообщил офицерам, что уезжает, Асторе тут же заявил, что мы отправляемся вместе с ним. Я не успел ничего возразить, и Чезаре улыбнулся, мягко потрепав Асторе по руке. Он сказал, что нам следует собрать вещи и заночевать в его шатре, потому что мы выезжаем рано утром. Я пытался спорить, но герцог не терпящим возражений тоном велел мне готовиться в дорогу.
  - Только без глупостей, - предупредил я радостно суетившегося Асторе, складывая одежду и оружие в походные сумки.
  - Подумай, Оттавиано, мы увидим Рим! - восторженно сказал он. - Если мы останемся в свите Чезаре, он отведет нас к самому папе!
  - Выходит, тебе уже надоела солдатская жизнь? - ехидно поинтересовался я. - Как же это ты собирался стать наемником?
  - Ты прав, это оказалось слишком трудно. Может быть, со временем я сумею привыкнуть.
  Я посмотрел на него, приподняв брови, и, поколебавшись, спросил:
  - Ты так сильно его любишь?
  Он отвел глаза и не ответил, и это наполнило мое сердце мучительной болью.
  Поздно вечером мы устроились спать на плащах у дальней стены шатра герцога Валентино. Сам герцог некоторое время еще писал, сидя у стола, и отдавал последние распоряжения командирам, а затем приказал не беспокоить его до утра и тоже улегся в своем углу на узкое походное ложе.
  Я никак не мог заснуть, прижимая к себе Асторе за талию. Я велел ему лечь у стены, надеясь этим оградить его от искушения, и молил Бога, чтобы жестокая чаша миновала меня самого. Он тоже не спал, и я дрожал от страха за нас обоих. Темнота внутри шатра была непроглядной, как в погребе. Тихонько повернувшись ко мне, Асторе нашел своими губами мои и стал целовать меня, одной рукой настойчиво пробираясь к моему члену. Беззвучно отвечая на его ласки, я содрогался при мысли, что Чезаре может невзначай услышать нашу возню.
  - Не надо, - еле слышно пробормотал я ему на ухо. - Спи.
  Он вздохнул и убрал руку, как мне показалось, с сожалением. Наступила тишина, в которой я отчетливо слышал быстрый стук наших с Асторе сердец. Где-то рядом, в кромешной темноте, был Чезаре, и мы были похожи на двух слепых кроликов в клетке со львом.
  Время тянулось медленно, как мед, льющийся из кувшина. Я закрыл глаза, продолжая обнимать Асторе, и подумал, что смогу, не засыпая, дождаться утра. Разве что придется в дороге привязать себя к седлу, чтобы ненароком не свалиться с лошади...
  Внезапно сильные пальцы сжали мое плечо. Я вздрогнул, не имея понятия, что происходит. Меня опрокинули на спину, и я ощутил над собой живое тепло склоненного лица; дыхание мягко касалось моей щеки. Это не был Асторе: мой брат все еще лежал по правую руку от меня.
  Губы скользнули по моей щеке к уху, я услышал жаркий шепот:
  - Оттавиано...
  Да, это был он, мой личный дьявол. Чезаре Борджиа. Задрожав от ужаса, я попытался отодвинуться, но он притиснул меня к земле и еле слышно прошептал, кусая меня за ухо:
  - Тише, мой ангел, ты же не хочешь потревожить своего брата?
  Я беспомощно затих, и он принялся поглаживать мои плечи, а потом резко схватил меня за запястья и сжал мои руки, не давая вырваться. Навалившись мне на грудь, он склонился и стал покрывать поцелуями мое лицо. Мне было трудно дышать, я извивался под ним, чувствуя давление его твердой мужской плоти внизу своего живота. Коснувшись моих губ своими, он яростно проник языком ко мне в рот, заставив меня задохнуться от невероятного желания. Он отпустил мои руки, и теперь уже я сам обнимал его, прижимая к себе. Я не видел его лица, но представлял себе его победную улыбку, и ничего не мог поделать с собственным телом, предававшим меня, предававшим Асторе и нашу любовь.
  Он гладил мою грудь, живот и бедра, его пальцы сжимали мои ягодицы, заставляя чувствовать ни с чем не сравнимую похоть. Я целовал его, плача от бессильного отчаяния, и позволял ему все, что он хотел.
  - Я знал, что ты будешь моим, - выдохнул он мне в ухо. - Твоя крепость не устояла, мой маленький полководец...
  - Чезаре.
  Услышав этот голос, я подумал, что схожу с ума.
  - Да, малыш? - Герцог оторвался от меня, и в темноте послышался влажный звук поцелуя.
  Я протянул руку; моя ладонь легла на талию моего брата поверх ладони Чезаре.
  - Нет... - слабо прошептал я. Знакомые мягкие губы накрыли мой рот, пальцы скользнули по щеке.
  - Оттавиано, я люблю тебя.
  - Асторе, прошу тебя, не надо...
  Он стал снимать с меня рубашку, и Чезаре помогал ему, время от времени целуя поочередно нас обоих. Вскоре я оказался обнаженным во тьме. Чьи-то руки ласкали меня, я слышал прерывистое дыхание Асторе совсем рядом и тихие стоны герцога, а затем сильные пальцы обхватили мой член, я почувствовал жаркие прикосновения губ и языка. Обнимая ладонями мое лицо, Асторе целовал меня в губы, а я продолжал ласкать его, покоряясь захватывающим ощущениям. Наконец герцог сел на меня верхом, как на лошадь, стиснув бедрами мои бока, и в мой подбородок ткнулся его напряженный орган. С силой схватив меня за волосы, он направил меня и застонал, когда я сделал то, чего он хотел. Я слышал, как он целовался с Асторе, заставляя моего брата вскрикивать и задыхаться от желания. Потом он отпустил мою голову и скользнул по моему телу ниже, устраиваясь на бедрах. Я понял, что ему нужно, и затрепетал, не в силах сопротивляться. Он слегка приподнялся, взяв рукой мой член, а затем медленно опустился на него сверху. Я вскрикнул, сжимаемый горячей теснотой его мышц, и он судорожно стиснул мое запястье, заставляя меня войти глубже. С его губ слетел яростный стон, почти рычание, я услышал удивленный возглас Асторе.
  - Целуй меня, малыш, - задыхаясь, прошептал Чезаре в темноту и задвигался, ритмично вскидывая бедра. Моя рука ласкала Асторе, тогда как все тело горело в огне, приближаясь к восхитительному концу. Чьи-то руки гладили меня, заставляя изгибаться в сладостном нетерпении, ритм движений все ускорялся, я беспомощно ловил ртом воздух, как выброшенная на берег рыба, и вдруг понял, что больше не могу. Наслаждение заполнило меня до краев, затопив сознание непереносимой сияющей волной, я вцепился в мускулистые бедра герцога, закричав от восторга. Он тихо засмеялся, его рука быстро задвигалась, лаская собственный член, и несколько мгновений спустя я ощутил на своем лице горячие брызги. Рядом что-то бессвязно шептал Асторе; я понял, что он тоже кончил и теперь попеременно ласкал меня и Чезаре, еще исходя в сладостной судороге.
  - Боже, мальчики, вы просто великолепны, - выдохнул герцог, обнимая и целуя нас обоих.
  В моей душе царило смятение. Никогда прежде я не знал таких ласк, такого неистового и страстного блаженства, и все же чувствовал себя гадко. Я был благодарен тьме, скрывавшей наши лица, за то, что она не позволяла мне посмотреть в глаза Асторе, за то, что он мог видеть моего стыда.
  Лежа между Асторе и герцогом, я пытался понять, как буду жить со всем этим. Мой брат уснул, его ровное дыхание было безмятежным и глубоким; что же до меня, то я совсем не мог спать.
  - Все это было для тебя, мой ангел, - прошептал Чезаре мне в ухо. - Асторе слишком мал, чтобы понять смысл того, что произошло... Тебе понравилось?
  Я не ответил, и он поцеловал меня в шею, щекоча губами короткие завитки волос у затылка.
  - Ты молчишь, потому что все еще боишься меня. Что ж, пожалуй, это разумно... Я знаю, тебе понравилось, но ты не сознаешься в этом, может быть, даже себе самому. Неважно. Я посвятил тебя, и отныне ты мой. Твоя крепость пала, Оттавиано. Моя жертва стоила такой победы, да к тому же жертва была не так уж велика, гораздо меньше полученного мной наслаждения...
  Он коснулся пальцами моей щеки.
  - Не плачь. Для тебя это было неизбежно, скоро ты поймешь это.
  Поцеловав в висок, он обнял меня, и я не противился.
  
  В Рим мы въехали без особого шума - небольшой отряд, возглавляемый герцогом, не привлек к себе внимания толпы, разве что порой на улицах люди запоздало кланялись нам вслед, узнавая могущественного знаменосца Церкви и главнокомандующего папской гвардии. На меня и Асторе поглядывали с любопытством: раньше нас никогда не видели в свите Чезаре, но без сомнения признавали в нас людей благородных. Герцог приветствовал прохожих своей магнетической улыбкой, способной превращать его противников в друзей, и не останавливался, пока мы не въехали в ворота папской резиденции - великолепного дворца из темного камня, с большим внутренним двором и парком.
  Бросив поводья подбежавшему слуге, он спешился и, велев нам следовать за собой, направился прямо во дворец по широкой мраморной лестнице. Неужели он намерен сразу заявиться к его святейшеству, с трепетом размышлял я. Ну а почему бы и нет, ведь он, в конце концов, сын папы... С другой стороны, разве высшие сановники церкви не связаны обетом безбрачия? Разумеется, родственники есть у любого священника, но никто из них в открытую не похваляется своими детьми. Племянники, возможно... Чезаре - племянник святейшего отца, как и его братья и сестры? Вздор. Раз уж папа сам признает его своим сыном... Подобные мысли повергли меня в столь богохульные рассуждения, что я вынужден был немного обуздать свою фантазию.
  Тем временем мы проходили через бесчисленные коридоры и залы, украшенные с такой роскошью и вкусом, что у меня невольно замирало сердце. Фрески и скульптуры, позолота и ценное дерево, шелка и бархат, гобелены и фарфор, серебро и мрамор, - все это составляло фантастическое богатство, накопленное веками в папском дворце, и наш замок в Фаэнце казался мне теперь образцом нищеты. Асторе тоже смотрел во все глаза на окружавшее нас великолепие. Статный, гибкий, в темно-вишневом бархатном колете с выглядывающей в прорези рукавов белоснежной кружевной рубашке, - он был настоящим аристократом, рожденным блистать в этих интерьерах, дополняя их своей изысканной красотой. Герцог Валентино сам выбрал нам гардероб для нынешнего визита к папе; он любовался нами, когда мы предстали перед ним, и с удовлетворением заявил, что мы совершенны, как юные ангелы. Наверное, это относилось, прежде всего, к Асторе; уж себя-то я никак не мог сравнить с ангелом, хотя в зеленом бархате выглядел действительно неплохо.
  В большой приемной было полно народу: епископы, секретари, кардинал в сопровождении двух служек, какие-то люди, по виду купцы, и пара молчаливых гвардейцев у дверей в папские покои.
  - Адриано, я вернулся, - еще с порога окликнул Чезаре часового. - Доложи его святейшеству.
  Гвардеец скрылся за дверью, а приемная наполнилась оживленным гулом голосов. Каждый стремился задать герцогу какой-нибудь вопрос, в особенности о подробностях взятия Фаэнцы и о договоре с Флоренцией. На нас смотрели с интересом, но Чезаре не торопился представлять нас широкой публике, так что, скорее всего, нас приняли за новых молодых фаворитов из свиты герцога Валентино.
  Удовлетворить любопытство папских визитеров Чезаре не успел: дверь открылась, и гвардеец пригласил нас войти, объявив, что его святейшество готов принять нас немедленно.
  Мы вошли следом за герцогом, почтительно следуя за его спиной.
  В большой комнате на возвышении стояло кресло, похожее на трон, но папа, уже поднявшись с него, спешил навстречу сыну. В первый момент я удивился живости этого тучного старца, облаченного в роскошную парчовую ризу. Его темные глаза оживленно блестели; казалось, он искренне радовался возвращению Чезаре. Герцог преклонил колено и почтительно прижал к губам украшенную перстнями руку отца. Тот с улыбкой сказал что-то по-испански, поднял его и обнял, слегка похлопав по спине.
  Он скользнул по нам заинтересованным взглядом, чуть задержавшись на Асторе, и так же по-испански задал Чезаре вопрос. Герцог улыбнулся.
  - Отец мой, позвольте представить вам бывших правителей Фаэнцы и моих добрых друзей, Асторе и Джованни Эванжелисту Манфреди. Их беспримерная доблесть задержала меня в Романье дольше, чем я рассчитывал.
  - Сезар, я поражен. - Папа говорил с едва уловимым акцентом, называя сына на испанский манер. Его улыбка была приятной и располагающей, но я не слишком доверял ему, памятуя о темных слухах, ходивших о нем и его семействе по всей Италии. - Если бы я знал с самого начала, что Фаэнцой правят такие юные мальчики, я велел бы тебе решить проблему иначе. Как жестоко было оставить их без дома!
  Поспешно опустившись на колени, мы поцеловали руку святейшего отца и склонили головы, принимая благословение. Он ласково велел нам подняться.
  - Тяжкое испытание, которому вы подверглись, глубоко печалит меня. Страдания, несомненно, способны очистить душу, но вам пришлось страдать слишком много. - Он помолчал, не сводя глаз с Асторе, затем обратился к своему сыну. - Ты правильно поступил, привезя молодых князей в Рим, Сезар. Я лично готов оказывать им покровительство и позабочусь, чтобы у них было все, что соответствует их положению.
  - Не обременяйте себя лишними хлопотами, дорогой отец, - отозвался Чезаре. - Я сознаю свою вину перед герцогами Манфреди и намерен поселить их в своих покоях, до тех пор, пока они сами не выберут место своей новой резиденции.
  Папа снова улыбнулся и развел руками, как мне показалось, с оттенком сожаления.
  - Сомневаюсь, что им будет достаточно удобно в твоих покоях. Твой образ жизни...
  Чезаре перебил его, резко сказав что-то по-испански, и его святейшество вздохнул.
  - Хорошо, пусть так. - Он с задумчивым видом потер руки и заговорил о другом. - Я вызвал тебя, чтобы исполнить часть договора с французами. Его христианнейшее величество король Людовик ждет, когда ты присоединишься к его армии, чтобы идти в Неаполь...
  Я смотрел на него, уже не вслушиваясь в разговор. Значит, Чезаре намерен поселить нас с братом у себя, как каких-нибудь постельных мальчиков! Неужели он вообразил, что я настолько нуждаюсь в нем, что готов позабыть о чести и согревать ему ложе, когда он соблаговолит почтить меня своим вниманием? Неужели он думает, что Асторе совсем потерял голову от любви к нему?
  Судя по всему, папа не привык перечить своему неукротимому сыну, а возможно, и побаивался. Чезаре привез с собой игрушки, так пусть наиграется ими вдоволь... Мне хотелось упасть на колени перед его святейшеством и умолять о свободе. Может быть, он понял бы меня. Его лицо с крупным носом и чувственным ртом казалось умным и проницательным, а улыбка у него была поистине завораживающая. Старый спокойный человек, сознающий свою власть и милосердный к просителям...
  - Что же до маркиза де Бриенна, - услышал я мягкий голос папы, - то ты знаешь, как поступить. Смотри только, чтобы никто ни о чем не догадался.
  Они перешли на родной язык, но мне хватило и этих нескольких слов, чтобы понять: святейший отец - такое же чудовище, как и Чезаре, так что все мои просьбы к нему останутся без ответа.
  По окончании аудиенции, попрощавшись с папой, мы пошли следом за Чезаре в ту часть дворца, где нам предстояло разместиться. Сейчас мне трудно оценить, были ли мы уже пленниками или оставались с герцогом по доброй воле. Наверное, последнее вернее; какая-то часть меня томилась неясным желанием, удовлетворить которое мог только он, и я ненавидел самого себя за позорную слабость.
  Комнаты, предоставленные нам с Асторе, были так же роскошны, как собственные апартаменты Чезаре, у нас было все необходимое - и даже более того. Богатая обстановка, дорогие безделушки, драпировки из тяжелого бархата над огромной кроватью, резная мебель из красного дерева - я никогда не думал, что в окружении подобной роскоши можно просто жить, даже не замечая ее. Асторе радовался, как ребенок, восторгаясь редкими книгами, росписями на стенах и скульптурами из мрамора, и герцог снисходительно показывал ему все новые диковины, мягко обнимая его за талию.
  После сытного обеда герцог заявил, что никого не хочет видеть и намерен отдохнуть. Тяжелые двери его покоев затворились для посетителей, и мы остались втроем. Устроившись в кресле, Асторе стал читать вслух какие-то скабрезные стихи, давясь от смеха, а Чезаре, упав на кровать, поманил меня к себе. Я нехотя подчинился, и он принялся рассеянно ласкать меня, похоже, еще не испытывая настоящего желания, но наслаждаясь моим смятением.
  - Ты так напряжен, - прошептал он, прижимаясь губами к моей шее. Его рука, гладившая меня по голове, вдруг сжалась в кулак, больно захватив прядь моих волос. Отогнув мою голову назад, он впился поцелуем в мои губы, заставив меня задохнуться от боли и желания. Я вырвался и вскочил, с ненавистью глядя на него. Посмотрев на нас, Асторе рассмеялся и снова углубился в чтение.
  - Проклятье, Асторе, оставь эту гадкую книгу! - рявкнул я, почти не владея собой.
  - Да, пожалуй, не стоит больше читать, - спокойно согласился герцог. - Иди сюда, малыш.
  Асторе, внезапно оробев, подошел и остановился рядом со мной
  - Я и в самом деле немного устал, - сказал Чезаре, с насмешкой глядя на нас. - Если мое общество вам в тягость, вы можете идти к себе.
  Асторе хотел спорить, но я решительно взял его за руку.
  - Пойдем, братишка. Нам есть о чем поговорить и чем заняться.
  Метнув на меня заинтересованный взгляд, герцог широко улыбнулся и пообещал навестить нас в самом скором времени.
  В своей комнате я сел в кресло, сжав руками голову, а Асторе, устроившись напротив меня, вопросительно молчал, ожидая начала разговора.
  - Тебя не очень смущает наше нынешнее положение? - спросил я.
  - Пожалуй, не слишком. Если мы будем вести себя правильно, со временем Чезаре вернет нам Фаэнцу и восстановит нас в правах.
  - Вести себя правильно? Ты хочешь сказать, мы должны делить с ним ложе?
  - Оттавиано...
  - Вот, значит, каким образом ты рассчитываешь вернуть себе власть? Что сказал бы наш отец, узнав, как мы растоптали честь рода Манфреди?
  Он подошел ко мне, опустился передо мной на колени и заглянул в глаза.
  - Мы с тобой давно прокляты, Оттавиано, и теперь судьба лишь воздает нам за грех. Мы прокляты нашей любовью, мой дорогой брат. Наше счастье осталось в прошлом, оно покинуло нас, когда отряды Борджиа вступили в ворота павшей Фаэнцы. Вернется ли оно еще?
  Поднявшись, он прошелся по комнате, остановился у окна, выходившего в огромный парк, и сказал:
  - Я навсегда запомню ту ночь с Чезаре. Ты тоже, правда?
  Я не ответил. Он был прав: жаркая тьма той первой ночи связала нас крепче любых оков. Я ненавидел герцога и боготворил его, ужас и желание боролись в моем сердце.
  - Я не устану просить его о милосердии, - проговорил Асторе, - если уж не в силах просить о любви. Ведь я знаю, что он выбрал тебя... Нет, не возражай. Я не ревную, это лишь признание истины. Просто не оставляй меня, потому что разлуку с тобой мне не вынести.
  - Асторе, я не люблю герцога. Он мне не хозяин, и...
  - Это не твой выбор.
  Подойдя к нему, я прижал его к своей груди, чтобы в его объятиях вновь обрести спокойствие, изгнанное этими простыми словами. Мы цеплялись за хрупкую надежду, что когда-нибудь война закончится и герцог Валентино, прибрав к рукам все города Романьи, назначит нас наместниками в родной Фаэнце. Тогда мы сможем вернуться, и прошлое станет только тяжелым сном...
  
  Чезаре пришел только вечером. Он распорядился подать ужин и почти целый час развлекал нас историями о своей жизни. Мы только диву давались: он успел побывать и солдатом, и архиепископом, и даже кардиналом, но сложил с себя сан по призванию души, а еще - из-за намерения жениться на дочери французского короля. Мы узнали, что он любил свою жену, хотя редко с ней виделся; военные походы занимали большую часть его времени. Также он рассказал о планах по захвату Пьомбино и сообщил, что намерен объединить под своей властью всю Романью, так что в недалеком времени папа официально даст ему новый титул. Асторе поинтересовался судьбой Фаэнцы.
  - Мой дорогой мальчик, я сделаю все, чтобы загладить вину перед жителями вашего несчастного города. - Чезаре сжал лежащую на столе ладонь моего брата своими сильными пальцами. - Судьба Фаэнцы глубоко печалит меня. Я уже направил отряд на восстановление городских построек, а Рамиро де Лорка получил три тысячи дукатов для помощи горожанам.
  - Мы хотели бы вернуться в Фаэнцу, - сказал Асторе с вызовом. - Я гораздо лучше Рамиро знаю, что нужно сделать для города и его жителей.
  - Чуть позже, мой ангел. Пока для всех вы мои пленники, а я еще не стал хозяином Романьи. Разве я могу отпустить вас теперь? Вам придется немного подождать.
  - Как долго? - спросил я.
  Его рука властно опустилась на мое колено.
  - Ты так нетерпелив, Оттавиано. Для начала я покажу вам Рим, это чудесный город, самый блистательный и древний в христианском мире. Вы должны увидеть дворцы Ватикана, виллы и палаццо знатных вельмож и кардиналов, соборы и базилики, развалины былого могущества императоров. Вы будете моими почетными гостями, вас ждут слава и развлечения. У меня достаточно влияния и денег, чтобы окунуть вас в мир удовольствий, о котором вы даже мечтать не могли...
  Он встал, подошел ко мне и стал гладить мои плечи, а затем наклонился и поцеловал меня в шею.
  - У вас будет все, чего вы пожелаете.
  Улыбаясь, он оставил меня и направился к Асторе.
  - Скажи, малыш, чего тебе хочется?
  - Поцелуйте меня, - быстро ответил Асторе, взяв его за руку.
  Герцог засмеялся. Обняв Асторе за шею, он привлек его к себе и поцеловал в губы долгим, страстным поцелуем.
  - Так хорошо?
  - О, да.
  - Скажи своему брату, чтобы он не дулся на меня понапрасну. Я люблю вас обоих, так что он должен научиться мне доверять. Однажды я уже доказал ему свое расположение, и в его силах сделать меня совершенно счастливым. - Он прилег на кровать. - Идите ко мне.
  Противиться было невозможно. Очень скоро мы вновь оказались в его власти, обнаженные и беспомощные. И была ночь, и страсть, и его яростные, сводящие с ума ласки, и тихие вскрики Асторе, и мои собственные стоны, и слезы раскаяния и наслаждения, и трепет последнего восторга... Все повторилось, но теперь мне пришлось прятать лицо в ладонях, чтобы не видеть сияющих глаз Асторе и не показать ему своей позорной слабости, вновь бросившей меня в объятия прекрасного демона.
  Чезаре настойчиво целовал меня, почти не давая отдохнуть, и гладил мои бедра, прижимаясь всем телом к моей спине. Я начал понимать, чего он хочет, но не мог допустить, чтобы Асторе стал свидетелем этого.
  - Нет, - прошептал я в отчаянии.
  - Сколько ты будешь противиться? - яростно выдохнул он мне в затылок и, схватив меня за волосы, развернул к себе и стал целовать в рот, не давая вырваться из железной хватки своих рук. Я вскрикнул. Ударив меня по щеке, он одним рывком вздернул меня на колени.
  - Я был ласков с тобой, - прорычал он, стиснув пальцами мои ягодицы. - Может быть, любовь первого человека в Италии ничего для тебя не значит, мальчишка?
  - Прошу тебя... - прошептал я сквозь слезы.
  - Я теряю рассудок, когда вижу тебя. Ты должен быть моим... Асторе, мой ангел, подай мне масло.
   Мой брат молча повиновался, и герцог принялся торопливо ласкать меня. Я извивался, все еще надеясь вырваться, но Чезаре крепко меня удерживал. Наконец он с силой схватил меня одной рукой за талию и потянул на себя. Боль была ужасной. Закричав, я до крови прокусил губу.
  - Расслабься, мой ангел, - тихо сказал герцог, продолжая разрывать мое несчастное тело. - Чем больше ты сопротивляешься, тем хуже для тебя.
  Кажется, я плакал, постыдно умоляя его о милосердии, но он не останавливался. Когда он кончил, я почти без чувств упал к его ногам и закрыл глаза, мечтая лишь об одном - о немедленной и безболезненной смерти. Асторе склонился ко мне, обнимая за плечи.
  - Оттавиано, боже...
  Меня кто-то целовал, чьи-то руки гладили меня по голове и плечам, и я не знал, кто это был. Фактически, мне было все равно.
  - Ты чудо, - прошептал герцог, покрывая поцелуями мое пылающее лицо. - Мой маленький ангел, мое сокровище... Я позабочусь о тебе.
  Убей меня, подумал я, это было бы лучшей заботой. Меня, а потом и Асторе. Если его ждет та же участь, лучше ему умереть сразу... Он пытался ласкать меня, но я оставался безучастным.
  - Это пройдет, - сказал Чезаре на невысказанный вопрос моего брата. - Так всегда бывает в первый раз. Ему нужно отдохнуть.
  Я приходил в себя еще несколько дней. Чезаре был неизменно ласков и предупредителен; он присылал мне лучшие кушанья и вина, развлекал меня рассказами и чтением. Что же до Асторе, то он не покидал меня ни днем, ни ночью. Герцог не пытался больше заниматься со мной любовью, за что я в душе был ему благодарен; осторожные ласки, которые ночами дарил мне мой брат, были куда приятнее и доставляли мне истинное удовольствие.
  Спустя неделю мы снова были приглашены к его святейшеству папе Александру. Я уже вполне оправился от потрясения и готов был встретиться не только с папой, но и с самим сатаной. Чезаре пошел вместе с нами, и я подозревал, что разговор будет больше для него, чем для нас. Так и оказалось.
  Папа встретил нас как родных, поинтересовавшись, не скучно ли нам в Риме, хорошо ли с нами обращаются и не слишком ли мы страдаем от грубости его сына. У меня на языке вертелся достойный ответ, но Асторе опередил меня, сказав, что никаких особых неудобств мы не испытываем, разве что стесняем самого Чезаре своим присутствием.
  - Несомненно, ради нас он был вынужден изменить привычный образ жизни, - вставил я.
  - Сезар, я знаю, как ты заботишься об этих бедных мальчиках, но ты должен понимать, что есть дела, которыми нельзя пренебрегать. - Папа развел пухлыми руками. - Не могу же я принять на себя бремя ответственности за твои поступки. Послы, епископы, сановники, офицеры - все они жаждут видеть тебя, но ты никого не принимаешь. Мне кажется, было бы правильно предоставить бывшим правителям Фаэнцы другое место жительства.
  - Я не могу представить себе, где им будет так же спокойно, как в Ватикане.
  - Ну, я мог бы на время поселить их в своей части дворца... Уверен, я мог бы оказать им гостеприимство не хуже, чем ты.
  Чезаре тонко улыбнулся.
  - Не сомневаюсь в этом, дорогой отец. - Он быстро заговорил по-испански, и папа слегка нахмурился. Александр что-то ответил ему, и Чезаре сделал примирительный жест.
  - Я хотел попросить ваше святейшество отпустить нас, - твердо сказал Асторе.
  - Вот как? Я начинаю думать, что Сезар обидел вас сильнее, чем я мог предполагать.
  - Ваше святейшество, вы не так поняли...
  - Сын мой, я понял вас правильно. - Папа внимательно посмотрел на него. - Вы разочарованы гостеприимством Борджиа. Но посудите сами, разве я могу сейчас отпустить вас? Куда вы пойдете? В Фаэнцу? В Романье до сих пор неспокойно, порядок поддерживается войсками, и ваше возвращение может вызвать бунт. К тому же я не могу поручиться за лояльность герцога Бентиволио, если его внук снова появится в Фаэнце... Впрочем, Чезаре виднее. Если он позволит вам уйти, я не стану возражать. Ведь это он теперь правитель Романьи.
  Я готов был упасть на колени, умоляя о свободе, но сознавал, что это бесполезно. Папа был хитер и расчетлив, и - недаром говорится, что на кипарисе персики не родятся, - Чезаре был его достойным сыном.
  - Я могу предложить неплохой выход. - Папа потер руки, и лицо его просветлело. Герцог настороженно посмотрел на него, но святейший отец обезоруживающе улыбнулся. - В замке Ангела им будет так же удобно, как здесь, но их присутствие не будет отвлекать тебя от дел, мой милый Сезар. Тебе следует поскорее решить все вопросы с послами захваченных тобой городов, а потом заняться исполнением соглашения с французами насчет Неаполя. Не следует властителям и сановникам подвизаться в терпении, ожидая твоей аудиенции, ибо добродетель сия не подобает светским синьорам.
  Чезаре побледнел, на его лице отразилась жестокая внутренняя борьба, и я вдруг испугался, сам не зная чего. Асторе смотрел на него с интересом, видимо, рассчитывая услышать подробности о нашей предполагаемой новой резиденции.
  Отец и сын снова заговорили по-испански. Я счел это плохим знаком. Наконец, Чезаре провел рукой по лицу и сказал:
  - Хорошо, я вынужден согласиться.
  Вероятно, стоило бы спросить и нас самих, с раздражением подумал я. А впрочем, какая разница - наша судьба уже решена; тюрьма остается тюрьмой, как бы она ни называлась.
  - Замок святого Ангела совсем недалеко от Ватикана, - елейным голосом проговорил его святейшество. - Вы проведете там немного времени, пока страсти в Романье не улягутся окончательно, а там сможете сами решить, куда хотите отправиться.
  Асторе с достоинством поклонился. Лицо его не изменилось, но я знал, что он чувствует себя таким же беспомощным пленником. Поспешно попрощавшись с папой, мы вернулись в покои герцога Валентино.
  - Меня печалит решение отца, - тихо сказал мне Чезаре вечером, пока Асторе разглядывал его коллекцию оружия.
  - Замок Ангела - не лучшее место на свете, не так ли? - поинтересовался я как можно спокойнее, и он кивнул.
  - Это тюрьма для знатных узников. У вас будет все, что вы пожелаете, мой мальчик... все, кроме свободы.
  - Чем это отличается от того, что мы имеем сейчас?
  - Жаль, что ты так думаешь, Оттавиано. Ты поймешь разницу, оказавшись там. Пока я могу гарантировать вам свое покровительство, но я не всегда смогу оставаться в Риме, чтобы оберегать вас. Я не принадлежу только себе, мой дорогой мальчик.
  Я усмехнулся.
  - О, разумеется. Ты принадлежишь всем и сразу, и при этом никто не мог бы сказать, что завладел не то что твоим сердцем, но даже твоим вниманием дольше, чем на несколько дней.
  Он положил ладонь мне на плечо.
  - Должно быть, ты видишь дело именно так. Но разве я не доказал тебе свою любовь?
  - Каким образом? Отдавшись мне или овладев мной? Это еще не все, Чезаре. Ведомо ли тебе вообще, что такое любовь? Ты способен чувствовать лишь желание тела, а принимаешь его за привязанность души... Посмотри на него, - я кивнул на склонившегося над столом Асторе, - ведь он любит тебя так сильно, что мучается, когда не видит тебя. Если бы ты подарил ему хоть немного ласки, он был бы счастлив, несмотря на все свои потери...
  - Он очаровательный мальчик, - прошептал герцог. Глаза его расширились, вспыхнув теплыми искорками свечей. - Его тело способно вселить страсть в мраморное изваяние... Когда я смотрю на него, то едва сдерживаю себя. Он напоминает мне божественного юного флорентинца, продававшего мне свои ласки за пару дукатов, но Асторе гораздо красивее. Эта потрясающая невинность, благородство и чистота души заставляют меня трепетать. Он нежен, как нераспустившийся бутон, и так потрясающе прекрасен... Я делаю все, чтобы загладить свою вину перед ним. Вчера я выслал в Фаэнцу пять тысяч дукатов на восстановление города, и если бы мог, сам немедленно отправился бы туда вместе с вами, но...
  - Я уже понял, - подхватил я, - ты себе не принадлежишь. У тебя есть долг перед папой и Церковью, перед народом, перед французским королем, перед испанскими властителями, перед семьей и друзьями...
  Он холодно посмотрел на меня.
  - Оттавиано, вы с братом далеко не последние в списке моих обязательств.
  - Именно поэтому ты позволишь заточить нас в замок святого Ангела?
  Жестом глубокого отчаяния он обхватил голову руками.
  - Прости меня, мой маленький полководец.
  - За что ты просишь прощения у меня? - Я посмотрел на Асторе. - Вот тот, кто твоей милостью остался без владений, без денег, без свободы, вот тот, чью детскую душу ты сжег дотла, вот перед кем тебе надлежит извиняться. Я всего лишь бастард, Чезаре, но и я понимаю, что такое честь и каково должно быть настоящее раскаяние.
  Он выпрямился, вздохнул и, встав, решительно подошел к Асторе. Тот посмотрел на него с надеждой и любовью.
  - Асторе, мой дорогой мальчик... - начал герцог и осекся.
  Мой брат улыбнулся и обнял его, прижимаясь лицом к широкой груди. Чезаре обвил рукой его тонкую талию, не в силах заговорить.
  - Наверное, мы действительно должны переселиться отсюда, - тихо сказал Асторе, пытаясь заглянуть ему в глаза. - У тебя полно дел, а ты нянчишься с нами, как с малыми детьми. Жаль только, что мы не сможем так часто видеться.
  Я заметил слезу, сорвавшуюся с ресниц герцога и упавшую на золотистые локоны Асторе.
  - Я буду навещать вас так часто, как вы того захотите.
  - У тебя дрожит голос. - Асторе с беспокойством посмотрел на него. - В чем дело?
  - Нет, все в порядке. - Взяв моего брата за подбородок, Чезаре трепетно поцеловал его в губы. - Идем в постель, уже поздно. Завтра вы должны будете перебраться туда, где мой отец уже приготовил для вас апартаменты.
  Мы занимались любовью втроем, и герцог был нежен с Асторе, даря ему все свое внимание и самые утонченные ласки, наслаждаясь его податливым юным телом, его восторженными вскриками, его самозабвенной страстью, тихими стонами и сладостной агонией последнего блаженства. Потом Чезаре потянулся ко мне, и я не отверг его. Он снова овладел мной, на этот раз с предельной осторожностью, так что боль была уже не такой сильной. Он размеренно двигался, пронзая меня; мне уже нравилось ощущать его в себе, я знал, что скоро неизбежно наступит ослепительный конец. Асторе завороженно смотрел на нас, под его взглядом я чувствовал все новые приливы удовольствия, и когда он, склонившись, начал целовать меня, сладкая судорога сотрясла мое тело, вознося на вершины упоительного восторга. Семя Чезаре ударило внутри меня горячей струей, он закричал в невыносимой муке наслаждения. Я обнял его и стал целовать, любя и прощая, с отчаянием и восхищением признавая его окончательную победу. Мы с Асторе были счастливы - может быть, в последний раз в жизни.
  На следующий день мы выехали из дворца в сопровождении герцога Валентино. Моросил унылый дождь, в воздухе пахло жасмином, влажной землей, дымом, тиной и нечистотами с реки. Асторе запахнул плащ, нахохлившись под прохладным ветром, и доверчиво прижался к ехавшему рядом с ним Чезаре.
  По мосту через Тибр, охраняемому скульптурами ангелов, мы добрались до ворот мрачной крепости с мощными стенами, напоминающей скорее неприступную цитадель, чем обычный замок. Тяжелые створки с лязгом открылись перед нами, и выбежавшие навстречу охранники почтительно кланялись, узнавая главнокомандующего войсками Церкви.
  - Его святейшество накануне распорядился приготовить комнаты для юных властителей Фаэнцы, - сказал Чезаре, сдерживая лошадь. - Надеюсь, его приказание выполнено.
  - Да, ваше сиятельство, - подошедший высокий мужчина в вышитом мундире капитана поклонился со сдержанным достоинством. - Лучшие комнаты, как и пожелал его святейшество, для двух молодых господ.
  Мы спешились, с невольным страхом оглядывая мощеный двор и стиснувшие его приземистые бастионы.
  - Пожалуйста, отдайте ваше оружие, синьоры.
  Я опешил от неожиданности. Об этом Чезаре не предупреждал нас, и меня пробрала дрожь. Неохотно отцепив от пояса шпагу, я отдал ее капитану, но он продолжал смотреть на меня, так что мне пришлось расстаться и с кинжалами. Асторе, пожав плечами, последовал моему примеру, и мы прошли следом за капитаном в темный зев донжона. Чезаре шел следом за нами, я спиной чувствовал его взгляд, прожигающий меня насквозь. Как же о многом я хотел спросить его, и как же мало времени оставалось мне для вопросов!
  В замке царил полумрак, разгоняемый редкими факелами, пахло сыростью и чем-то затхлым, это был запах страданий и тлена, тяжкий смрад неизбежности и забвения.
  - Пожалуйте сюда, - проговорил капитан, поднявшись на второй этаж и распахнув одну из дверей в конце узкого коридора.
  Мы очутились в небольшой просто обставленной комнате, служившей, судя по всему, приемной (а может быть, караулкой, подумал я холодея). Из нее три массивные двери вели в комнаты побольше, обстановка которых свидетельствовала об их предназначении для жилья. Здесь не было особой роскоши, но имелось все необходимое: простая удобная мебель, полог над ложем из простой выцветшей ткани, на полу истертые ковры. Никаких излишеств. И узкие окна, напоминающие зарешеченные бойницы, пропускавшие тусклый свет хмурого дня. Асторе с мольбой оглянулся на герцога Валентино.
  - Мы должны жить здесь?
  Чезаре не ответил.
  - Оставьте нас, синьор комендант, - сказал он. Капитан вышел, метнув на нас быстрый заинтересованный взгляд.
  - Чезаре, но почему?!
  - Того требуют обстоятельства, - тихо, но непреклонно проговорил герцог. - Я буду навещать вас так часто, как только будут позволять дела.
  Он легко коснулся пальцами щеки Асторе и поцеловал его с печальной нежностью.
  - Я непременно приду, мой ангел.
  Асторе отвернулся, в отчаянии стиснув руки, и я знал, что только гордость не позволяет ему заплакать. Сам я не намерен был рыдать; мне хотелось ударить Чезаре, избить его до полусмерти за то, что он сделал с нами. Я видел ложь в его глазах, я чувствовал его вероломство и равнодушие. Что ему за дело было до нас, двух поверивших ему мальчишек! Ему, предававшему королей! О да, замок святого Ангела действительно оказался самой настоящей тюрьмой, уж в этом-то он не соврал. Все мои крепости пали, одна за другой, и я сам приветствовал завоевателя...
  - Чезаре, я хочу попрощаться с тобой. - Я старался, чтобы мой голос звучал ровно. - Асторе, прошу тебя, оставь нас наедине.
  Мой брат в последний раз посмотрел на герцога и вышел, чтобы осмотреть свое новое жилище. Я метнул быстрый взгляд на дверь в коридор, а затем указал на соседнюю комнату.
  - Мне не хотелось бы, чтобы нас слышали, - сказал я.
  Он вошел в комнату следом за мной и затворил дверь.
  - Оттавиано, пойми...
  Я размахнулся и ударил его, вложив в удар всю свою силу и моля бога, чтобы мерзавцу не удалось уклониться. Он пошатнулся и схватился за лицо, с недоумением и болью глядя на меня.
  - Я уже все понял, - прошипел я, замахиваясь для новой оплеухи. - И тебе мало любого воздаяния.
  На этот раз он увернулся, и мой кулак яростно врезался в его плечо.
  - Постой...
  Но остановиться я был уже не в состоянии. Я снова бросился на него, и тогда он схватил меня за запястья, сжав их с нечеловеческой силой. Эти руки, столько раз заставлявшие меня стонать от наслаждения, спокойно могли бы согнуть подкову. Я закричал, услышав, как затрещали мои несчастные кости, и поник в беспомощной ярости.
  Швырнув меня на колени перед собой, Чезаре склонился к моему уху.
  - Успокойся, Оттавиано. Я мог бы шутя сломать тебе обе руки, и боюсь не рассчитать силу. Тише, мой мальчик. Я... постараюсь все объяснить тебе.
  - Объяснить? - я задыхался от боли, но злость была еще сильнее. - Я не нуждаюсь в твоих объяснениях. Вторая герцогская корона скоро увенчает твою недостойную голову, а ведь ты хотел именно этого. Что стоит Романья без Фаэнцы? Ничего, верно? Поэтому ты не пощадил Асторе, пока он не положил измученный город к твоим преступным ногам! Но тебе было мало... Для чего тебе понадобились мы? Неужели мало продажных юношей в римских борделях?
  - Оттавиано, выслушай меня. - Он встряхнул меня, как тряпичную куклу, и мои запястья отозвались новой адской болью. - Я не мог поступить иначе, поверь. Когда я впервые увидел тебя, то понял, что отныне завоевание Фаэнцы для меня будет не только политическим ходом...
  Я молчал, потрясенный его словами.
  - Поэтому сдача города для меня еще почти ничего не значила. Я хотел тебя, хотел до безумия. Твой брат оказался красивым, как ангел, но мне нужен был только ты. Асторе невольно помог мне, решив за тебя твою судьбу, ведь ты слишком любишь его, чтобы покинуть. Дальше все оказалось просто... Ты был упрям, и наша восхитительная игра стала смыслом моей жизни. Я готов был отдать все, чтобы ты принадлежал мне безраздельно, но ты никогда не доверял мне. Вот и теперь...
  - Ты предал меня, - горько прошептал я.
  - Нет, Оттавиано. Я хотел защитить вас обоих.
  - От кого? От самого себя? Тогда тебе следовало решить нашу судьбу еще в Фаэнце. Ты мог бы отпустить нас, а нет - так просто взять силой, а потом убить, приказать спрятать трупы и сказать советникам, что мы уехали в Венецию... Так было бы проще, тебе не кажется?
  Он опустился позади меня на колени и обнял за плечи.
  - Я люблю тебя, Оттавиано. Я все еще тебя люблю.
  Я обернулся к нему, и тогда он схватил меня, рывком прижал к себе и стал целовать мои губы, лицо, шею, задыхаясь от возбуждения. Превозмогая боль в руках, я попытался оттолкнуть его. Он крепко обхватил меня за талию и повалил на пол, а затем принялся нетерпеливо срывать с меня одежду. Я забился, и он быстро стянул мне руки за спиной моим же поясом.
  - Проклятье! - выдохнул я, и он тут же закрыл мне рот поцелуем.
  Все случилось так стремительно, что я не успел опомниться. Его член вонзился в меня раскаленным копьем, но неистовый крик не сорвался с моих губ, заглушенный прижатой к ним жесткой ладонью. Боль и удовольствие смешались; я изгибался в судорогах похоти, насаживаясь на него в бешеном ритме, и он стонал, неудержимо приближаясь к концу.
  Мы снова были едины, и вновь я ненавидел и любил его, не пытаясь противостоять жестоким ласкам, доводившим меня до исступления...
  Потом он отпустил меня и развязал мои руки, пока я лежал перед ним, еще исходя в сладостной агонии.
  - Мой маленький полководец, - прошептал он. - Ты не поймешь, ты никогда не поймешь...
  Слезы неудержимо катились из моих глаз, я не хотел, чтобы он видел их.
  Он помедлил и в последний раз обнял меня.
  - Прощай, мой восхитительный ангел.
  - Чезаре...
  Он вышел, оставив меня - истерзанного, отверженного, рыдающего в тоске безмерного отчаяния и напрасной злости. Мне не следовало унижаться, пытаясь вернуть его, ибо унизиться еще дальше было уже невозможно.
  
  Чезаре явился на следующий день. Он был против обыкновения обеспокоен и хмур, но когда Асторе бросился ему на шею, улыбнулся своей чарующей улыбкой, снова став таким, каким мы его знали.
  - Завтра я уезжаю, - сказал он, обнимая меня. - Французы призывают моего отца выполнить соглашение против Неаполя.
  - Ты знаменосец Церкви, не так ли? - ехидно поинтересовался я.
  - Да, - просто откликнулся он. - У меня есть долг перед отцом, от исполнения этого долга я не могу уклониться. Завтра я выступаю из Рима вместе с отрядами маркиза д'Обиньи.
  - Чезаре, - в отчаянии прошептал Асторе, заглядывая ему в глаза. - Возьми нас с собой...
  - Эта война - не для вас, малыш. Я не командую войском, и это не моя слава, а лишь выполнение обязательств. Здесь вы будете в безопасности, мне не хотелось ни оставлять вас в папском дворце, ни брать с собой.
  - Это тюрьма, - сказал я.
  Он обнял меня и ничего не ответил.
  Чезаре провел с нами весь вечер, а затем попрощался, сказав, что непременно навестит нас снова, как только вернется из Неаполя и уладит все свои проблемы.
  Дни потянулись бесконечной чередой, сменяя друг друга с ужасным однообразием. В узкие просветы окон попеременно светило солнце, хмурились тучи или заглядывала луна, и лишь это позволяло нам с Асторе считать время нашего заточения. С нами обращались почтительно; три раза в день комендант дон Рамирес приходил спросить, не нужно ли нам чего-нибудь, и оставался, чтобы поговорить. Он был не слишком многословен, а интересы его ограничивались жизнью римского двора да последними слухами о военных действиях. В основном он жаловался на свою незавидную участь стеречь папских пленников, тогда как прочие его благородные соотечественники стяжают себе славу в походах. Асторе постоянно спрашивал, не вернулся ли герцог Валентино, на что всегда получал отрицательный ответ. По моей просьбе нам принесли книги и письменные принадлежности, и Асторе тут же написал герцогу письмо.
  Я был почти счастлив, что вестей от Чезаре не приходило. В моей душе воцарилось какое-то мрачное спокойствие, позволявшее мне жить и верить, что однажды мы вернем себе свободу. Меня тревожил лишь Асторе, который действительно очень страдал. Я читал ему вслух, нарочно выбирая книги повеселее или, напротив, такие, о которых можно было бы поспорить. Иногда он увлекался, заставляя меня вступать в бесконечные споры, и тогда превращался ненадолго в прежнего беззаботного мальчишку, того самого, что когда-то веселился вместе со мной на праздниках в Фаэнце, лазал по деревьям и переплывал на спор реку... Порой он, сердясь, начинал гоняться за мной по комнатам, мы боролись прямо на полу или на кровати, и борьба неизменно переходила в чувственную игру, а затем - в настоящую страсть, спасавшую нас от одиночества и томительной неизвестности.
  Однажды я попытался выяснить, насколько ограничена степень нашей свободы, и среди ночи выглянул в приемную, а затем подергал дверь в коридор. Как и следовало ожидать, дверь оказалась заперта, но я решил попробовать выйти днем. Дождавшись, когда ушел охранник, приносивший нам завтрак, я прокрался к двери, открыл ее и выглянул в коридор. Почти тут же гвардеец, расхаживавший вдоль коридора, поспешно подошел ко мне и вежливо, но настойчиво попросил вернуться к себе. Так я понял, что убежать из нашей тюрьмы практически невозможно.
  Оставалось лишь ждать и надеяться, но надежда с каждым днем все таяла...
  
  Лето шло к концу, когда дон Рамирес, пришедший по обыкновению поболтать, радостно сообщил, что войска французов взяли Капую. Он выразил уверенность, что герцог Валентино непременно скоро вернется, раз уж эта твердыня неаполитанцев пала. Слухи, доходившие до Рима, будоражили город. Комендант рассказывал, что павший город был разорен дотла, мужчин убивали, женщин насиловали прямо на улицах среди бела дня, а Чезаре захватил в плен сорок самых красивых девушек в Капуе, чтобы насладиться ими. Неаполитанский король просил мира и должен был отправиться в изгнание.
  Мы с Асторе гадали, что ждет нас, когда вернется герцог. Я не думал, что он сразу же поспешит к нам, ведь в Риме тоже, вероятно, произошло много событий за время его отсутствия. Я почти ненавидел его, сознавая, кому именно мы обязаны многомесячным заточением в замке Ангела, но Асторе до сих пор его боготворил. Воистину, мой брат потерял способность рассуждать.
  Наступил сентябрь. Ночи становились прохладнее, солнце уже не так долго светило в окна. Как-то днем мы услышали снаружи необычно громкий шум и приветственные крики толпы. Придвинув к окну массивный стол, мы поставили на него кресло и попытались посмотреть в зарешеченный проем, что происходит. По дороге к воротам Ватикана маршировала союзническая армия французов и папских гвардейцев; вымпелы и знамена с лилиями и быком развевались над головами всадников в сверкающих доспехах.
  Чезаре наконец-то вернулся в Рим.
  В тот же день Асторе, несмотря на мои протесты, написал ему и отдал записку коменданту. Я боялся и надеялся, что герцог вскоре появится, - но он не пришел ни назавтра, ни на следующий день. Мне казалось, что время остановилось. Асторе лежал на кровати, закинув руки за голову и глядя в пространство неподвижным взглядом. Он ждал, а Чезаре все не было...
  Лишь на третий день явился комендант с письмом, и Асторе нетерпеливо сломал печать и развернул сложенный лист бумаги.
  "Мои дорогие мальчики! - писал герцог. - Ваше письмо согрело мне душу, утомленную бесконечной войной и насилием. Французские солдаты не отличаются ни милосердием, ни дисциплиной, так что часть вины за страдания Неаполитанского королевства легла и на меня. Я прибыл в Рим и сразу погряз в делах. Моя сестра выходит замуж за наследника Феррары, и я должен был непременно повидать ее. Вам обоим известно, как велика может быть братская любовь... а Лукрецию я люблю больше самой жизни. Кроме того, имеются некоторые распоряжения моего святейшего отца, с которыми опасно медлить. Оттавиано, помнишь ли ты еще, что я говорил тебе? Все, что я делаю, я делаю для вашего блага, даже если порой вы не понимаете этого. Любящий вас, Чезаре Борджиа".
  - Он не придет, - сказал Асторе, медленно сложив письмо.
  - Забудь, - отозвался я. - Не пиши ему больше. Разве он способен любить? Что он считает любовью? Может быть, похоть?
  - Он был так ласков со мной, Оттавиано.
  - Скорее я поверю, что им руководило сожаление о разрушенной Фаэнце, хотя и раскаяние ему мало присуще. Я не жесток, братишка, мне лишь хочется, чтобы ты очнулся от грез. Ты прав - он не придет.
  - И все же я буду ждать, - упрямо сказал Асторе.
  
  Вот, пожалуй, и все. Уже полгода мы томимся в забвении и неизвестности, и лишь синьор Рамирес по-прежнему навещает нас и справляется о наших нуждах со своей обычной любезностью. Когда я заявил ему, что хочу написать историю нашей жизни, он отнесся к этому спокойно и сказал, что многие узники находят облегчение в работе ума. Уже к вечеру он принес мне большую стопку бумаги, запас чернил и перья, за что я был ему благодарен. Рамирес - добрый человек, хоть и испанец, в бытность комендантом замка святого Ангела он повидал всякого. Я знаю, что он жалеет нас, особенно Асторе, который кажется ему совсем ребенком, но никогда не позволяет себе слов жалости. От Рамиреса мы узнаем новости, а ему нравится болтать с нами. Иногда он прихватывает с собой бутылку вина и подолгу рассказывает о том, что творится в Риме. Он старается избегать ненужных подробностей, но порой вещи, о которых он говорит, столь возмутительны, что мы не в состоянии в них поверить. Я содрогаюсь всякий раз, когда слышу о гнусных оргиях и кровавых расправах, учиненных в Риме герцогом Романьи и Валентино, о бесчисленных празднествах и турнирах, пирах и казнях, но знаю, что Рамирес не склонен сильно преувеличивать. Чезаре жесток, как дикий зверь, и однажды забыв об этом, мы с Асторе поплатились всем, что имели.
  Я начал свое повествование, потому что не мог больше смотреть, как мучается мой брат. После получения последнего письма от герцога Валентино он отказывался от еды и целые дни напролет проводил в постели, порой забываясь тревожным сном. Порой я ложился рядом с ним и обнимал его, а он сонно прижимался ко мне, с нежностью шепча имя своего палача. Просыпаясь, он видел только меня - и плакал в напрасном отчаянии. Мое сердце рвалось на части, но я ничего, совсем ничего не мог с этим поделать. Его любовь к Чезаре была последней охраняемой им цитаделью, и я был слишком слаб, чтобы сокрушить ее.
  Дон Рамирес изо всех сил старался помочь мне, добывая для Асторе редкие книги. Однажды он притащил великолепный большой бестиарий, богато украшенный виньетками, титулами и орнаментами, и мой брат не смог остаться равнодушным, когда я стал восторгаться замечательными рисунками и живо обсуждать с Рамиресом достоинства книги. Так мне удалось немного отвлечь его, а потом мало-помалу он увлекся чтением.
  Разумеется, Асторе сильно изменился. Перечитывая свои записки, я снова вспоминаю, какими беспечными мальчишками мы были когда-то в Фаэнце. Теперь ему уже семнадцать, чуть меньше, чем было мне самому, когда я впервые взял на себя оборону города, но он по-своему старше меня. Он все так же прекрасен, но теперь искристая веселость в его голубых глазах сменилась отрешенной печалью, лицо утратило детскую мягкость, резче выступили скулы. Пожалуй, он стал даже красивее, но его красота подобна холодной прелести тех таинственных ночных цветов, что распускаются лишь в лунном свете. Он редко смеется, и когда мы занимаемся любовью, всегда молчит, а потом целует меня и отворачивается, думая, что я не успеваю заметить его слез. Он все еще не забыл - и все еще верит.
  
  Прости, Асторе. Прости, что не сумел защитить тебя, что не смог вовремя разгадать коварство дьявола в человеческом обличье, сломавшего твою жизнь и швырнувшего ее себе под ноги, как увядший букет полевых цветов. Я тоже стал его жертвой, невольной и обманутой, и моя вина в том, что я позволил ему все, что он хотел, считая, что делаю это ради твоего спасения.
  Ты уже спишь, а я никак не могу закончить писать. Июньская ночь так коротка, свеча догорела лишь до половины. Я цепляюсь за последние строки, невольно жалея, что моей предыдущей жизни не хватило на долгое повествование... Может быть, теперь мне стоит начать записывать рассказы синьора Рамиреса? Они похожи на чудовищные выдумки, но могут спасти меня от горьких мыслей.
  Чезаре Борджиа, будь ты проклят Богом и людьми, пусть ад заберет твою душу, и пусть, умирая, ты вспомнишь о двух правителях Фаэнцы, обесчещенных и забытых тобой. Я хочу, чтобы ты сполна получил воздаяние за свои преступления, за предательство, за поруганную любовь, за обман и равнодушную жестокость.
  Асторе, я иду. Я обещал тебе, что останусь с тобой. Можешь быть уверен, так оно и будет - до самого конца".
  
  
  - Так ты говоришь, это было в комнате Оттавиано?
  - Да, мой господин.
  Чезаре Борджиа, герцог Романьи и Валентино, провел ладонью по лицу и положил на стол стопку исписанных бумажных листов, а затем посмотрел на склонившегося в почтительном полупоклоне Мигеля де Корреллу.
  - Ты никому ничего не расскажешь о том, что случилось, верно, мой верный Микелотто?
  - Я буду молчать, господин.
  - Смотри же. - Герцог задумчиво погладил бороду и тихо проговорил, не глядя на Микелотто. - Они были такими разными... Асторе и Оттавиано. Нежный нарцисс и дикий шиповник, оба столь прекрасные в своей юной прелести... В конце концов, я получил их обоих, жаль только, что все так закончилось.
  Слуга нерешительно переступил с ноги на ногу.
  - Воды Тибра глубоки, мой господин.
  - Да. - Чезаре вздохнул. - У меня не было выбора. Мы наделали слишком много шума. Асторе... я не мог устоять, когда он сказал, что все еще любит меня. Он плакал. Эти слезы, совсем детские... Знаешь, на меня тогда словно нашло затмение, и я уже не в силах был остановиться, пока не услышал его крик. Ему не следовало так кричать, Микелотто.
  Убийца усмехнулся.
  - Ваше естество взяло верх над рассудком, что вполне понятно. Такой красивый мальчик, само совершенство.
  - Я только зажал ему рот и слегка сдавил горло, чтобы он не кричал! - воскликнул герцог, сжав кулаки так, что побелели пальцы. - Проклятье! Я не думал, что он...
  - Успокойтесь, мой господин. Мне кажется, он умер счастливым.
  - Я никогда этого не узнаю. Что же до Оттавиано, то он сам подписал себе приговор, когда бросился на меня с кулаками. Он знал, чем это может закончиться, но словно безумец, продолжал кидаться на меня, пока я не повалил его на пол.
  - Он действительно сошел с ума, мой господин.
  - У меня не было выбора, - горько повторил Чезаре. Его глаза, по-прежнему смотревшие в пространство прямо перед собой, оставались сухими. - Удерживать его было нелегко. Когда он корчился подо мной, я слышал, как трещат его кости, и мне хотелось раздавить его, разорвать в клочья. Я прокусил ему плечо, и когда его горячая кровь наполнила мой рот, я уже сам не соображал, что делаю...
  - Вы перерезали ему горло, - зловеще ухмыльнулся Микелотто.
  - Не нужно напоминать мне об этом. Но что мне оставалось? Оттавиано был обречен. Он слишком любил своего несчастного брата и повторял его имя, пока жизнь окончательно не покинула его самого... Я не желаю, чтобы об этом говорили, Микелотто.
  - Не беспокойтесь, мой господин. Рамирес мертв, остальные будут молчать. Тела мы сбросили в Тибр, и если Богу будет угодно, их не найдут, пока их не объедят рыбы и не занесет ил.
  - Хорошо. Я уверен, ты знаешь свое дело. - Он поднялся. - Надеюсь, лошади оседланы?
  - Да, как вы приказали. Это мудрое решение - покинуть Рим на случай, если маленькое происшествие в замке Ангела вдруг вызовет переполох... - Мигель де Коррелла протянул огромную руку к лежащей на столе рукописи. - Я думаю, это нужно сжечь.
  Герцог обернулся.
  - Нет, - резко ответил он. - Оставь. Я заберу это с собой.
  Быстро спрятав стопку бумаги под плащом, он вышел. Микелотто посмотрел ему вслед, а затем, чуть помедлив, перекрестился и последовал за своим господином, унося в сердце еще одну мрачную тайну - тайну гибели двух знатных юношей из рода Манфреди, бывших правителей Фаэнцы.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"