Аннотация: В Большие Чухи пришла весна, и деревенские жители крайне ей рады. "У деда Трифона сперло дыхание, зато выперло желание"
Большечухские байки
Весна в деревню Большие Чухи пришла внезапно. Раскочегарилось солнышко, видимо, спутав себя с утюгом, осмелевшие и одуревшие птицы, с дурным гоготом носились повсюду, периодически сталкиваясь в воздухе, и гадя от избытка чувств.
Сугробы оплыли, обрюзгли и грозили в скором времени так затопить деревню, что старой бабке Даздравторме снова пришлось бы отращивать ласты, как это было во время войны. Правда, Второй, Первой или вообще с татаро-монголами она упорно не признавалась. Хотя по виду Даздравтормы можно было смело предлагать, что она была свидетельницей вымирания динозавров - и единственной же выжившей представительницей оных.
Огромных размеров и такого же достоинства свинья Евфросинья с вожделением и неодобрением поглядывала на огромную грязную лужу посреди села. Неодобрение её было по большей части вызвано дедом Асем, единолично приватизировавшем весь грязелечебный курорт. Дед Ась напряженно думал о смысле всего сущего, в том смысле, что облегченно выпускал на волю некоторую часть выпитого вчера пива. Попутно дед Ась пытался вспомнить, а с кем же это он вчера так славно нализался, но на ум почему-то кроме черта больше никто не приходил. Впрочем, грязелечение оказало поистине благоприятствующий эффект на буйную похмельную голову, и дед вспомнил, что пил он вчера с дедом Митрофаном - братом деда Трофима, двоюродным своячеником деда Кузьмая и кумом бабы Даздравтормы.
Деда Митрофана и вправду было легко спутать с чертом - вид он всегда имел крайне всклокоченный, постоянно соблазнял деревенских пивом собственного изготовления и строил глазки всем бабкам, моложе восьмидесяти, ласково называя их "антиквариатом". Бабки млели от такой галантности, и были к Митрофану вполне благосклонны, правда, спервоначалу убедившись, что мужей в обозримом пространстве не наблюдается. Сейчас же, дед Митрофан, как и положено любой, уважающей себя нечисти спал в подвале, прямо в бывшей бочке из-под пива. Еще вчера она была полна пенного напитка, но когда приятели её ополовинили - дед Митрофан решил похвастаться перед дедом Асем, как хорошо он умеет нырять. Деду Асю это было уже глубоко фиолетово, а дед Митрофан поднатужился, выпил оставшееся пиво и мирно уснул.
Дед Кузьмай же второй день ныкался в лесу от любимой супруги - бабки Степаниды, поскольку тремя днями ранее беззастенчиво пропил только что полученную пенсию, а, напившись, пошел приставать к бабке Илюше, что была женой деда Трофима. Так что, как сами понимаете, что до весны, что до судьбы своих обычных собутыльников - деда Ася и деда Митрофана, деду Кузьмаю не было ровным счетом никакого дела.
Дед Трофим же, как можно было сделать вывод, вчера не пил. Не по причине такой уж всепоглощающей трезвости, а по причине банального склероза. Его жена - баба Илюша - женщина весомых достоинств, горячего нрава и шестидесяти лет, за что была признана всей деревней за "молодку" - была такому развитию дел только рада. Нет, конечно еще больше рада она была бы приходу деда Митрофана, который снова назвал бы её ласково "антиквариатом с грудью", посмотрел бы своим зеленым глазом этак кокетливо, а синим - призывно, и принялся бы её реставрировать. Однако, на безмитрофанье и родной Трифон сошел бы за реставратора... Правда, ему бы снова пришлось долго и упорно напоминать, кто она такая, и как, собственно происходит процесс...
Дед Трифон же, не зная о крамольных мыслях супруги, вышел прогреть подагру на солнышке.
- Ууууу, хорошо! - скрипучим голосом и сильно окая, пробормотал дед. Свинья Евфросинья неподалеку поддержала его воинственным визгом. Любимое домашнее животное деда Трифона - Мнебытак - странная помесь быка с чем-то неидентифицируемым (в молодости Трифон привез его из Чернобыля, куда частенько ездил за ништяками) - флегматично жевал траву.
В небесах кокетливо пригревало солнышко, видимо, тоже испускавшее какие-то радиоактивные лучи так, что деда даже не время отступил его тщательно лелеямый склероз. В радости и очаровании Трифон смотрел, как вслед за весной оживает все живое: кузнечик лезет на кузнечиху, в воздух кувыркаются воробей с воробьихой, в соседнем доме деда Кузьмая радостно и с полной самоотдачей размножались кролики.
- А почему бы?.. - пробормотал дед, тоже ощущая настоятельную потребность на кого-нибудь залезть, с кем-нибудь покувыркаться и хотя бы попытаться размножиться. - Я же еще ого-го!
Со стороны Мнебытака раздалось раскатистое ехидное мычание. Вредное животное просто завидовало своему хозяину, ибо не имело подруги, но зато имело ощутимый инстинкт к размножению.
- Чого тебе, старый? - ворчливо раздалось из дому. Дед Трифон лихо подкрутил усы и грозно выпятил бороденку клинышком.
- Подь сюды, говорю! - от избытка чувств Трифон даже топнул ногой. Последствия этого поступка могли бы быть плачевными - ибо не удержи дед равновесия - лежать бы ему уже в корыте Мнебытака, и тут уж никто не поручился бы, что очарованное весной животное не приняло бы деда за свою подругу...
- От разоралси, старый дурень, - баба Илюша кокетливо повязала цветастую косынку, обтянула впечатляющих размеров зад юбкой, и, улыбаясь во все пятнадцать зубов, вышла к благоверному. У деда Трифона сперло дыхание, зато выперло желание.
- Баба! - с призывным криком молодого бизона, Трифон кинулся к Илюше. Та, в свою очередь, решила несколько разнообразить брачные игры, а потому с кокетливыми визгами принялась кругами убегать от алчущего мужа, строго следя за тем, чтобы расстояние не казалось ему недоступным.
Деда сии эротические игры весьма распаляли. Причем настолько, что даже Мнебытак с удивлением выпучил глаза, глядя на это безобразие.
- Подь суды, птеродактиличка моя! - призывно кричал дед Трифона, размахивая руками наподобие ветряной мельницы. Баба Илюша краснела, смущенно хихикала, покорно позволяла дедовской руке задеть специально для этих целей выпяченный зад, но потом снова отбегала.
- Ить, догони сначала, пенечек мой плешивенький! - радостно вопила она, разудало размахивая косынкой. И чудилось ей, и казалось, и представлялось, что вот сейчас она поддастся, а дед Трифон догонит, вскочит на неё, как на лихую кобылку и...
Но чу! Где же бодрый топоток деда? Увы, баба настолько увлекалась веселыми гонками, что совершенно забыла про Трифоновский склероз, коварно вылезший в самый неудобный момент.
- Чой-то ты, баба? - удивленно переспросил Трифон. Замер, разглядывая себя с поднятой ногой, ибо склероз поразил его как раз в тот момент, когда дед поднимал ногу. Пожав плечами, дед Трифон опустил ногу и неторопливо зашаркал к дому.
Баба Илюша издала грозный вопль недодоенной коровы, в котором слышны были все рухнувшие женские надежды, и твердо себе наказала хоть деда Трифона заездить, а желаемое получить. Дед Трифон не чувствовал угрозы ровно до тех пор, пока не услышал сзади звук приближающегося танка. Примерно так определил он тяжелый бег своей бабки.
- Баба! - только и сумел пискнуть он, сметенный мощным телом супружницы в сени.
- Возьми меня! - страстно промычала Илюша. - Бери меня полностью!
Дед Трифон озадачился. Он и в лучшие-то годы никогда не мог обхватить свою бабу полностью, а тут... Подумав, Трифон осторожно взял её за мизинчик.
Баба немедленно передислоцировала его ладонь себе на грудь.
Зарычав, баба принялась срывать с опешившего Трифона штаны.
- Не, не мастит, - говорил сам себе дед, стыдливо прикрываясь ладошками. - Неужто бешенство?
Удивительно резво для своей подагры он отпрыгнул в сторону комнаты. Илюша совершила поистине героический рывок папуаса, охотящегося за убегающим бананом, и повалила деда Трифона снова. В завязавшейся партерной борьбе победа была на стороне бабки Илюши.
- Сдаюся! - тонко прокричал дед, отдавая себя на милость победительницы.
Солнце вовсю палило над деревней Большие Чухи, заставляя сердце радоваться и волноваться в преддверии весны. В лесу ругался дед Кузьмай, пытаясь трением добыть огонь, но добывая лишь страстные стоны бабки Даздравтормы. Дед Митрофан, аки Диоген, живущий в бочке, во сне уламывал прелестную бабу Илюшу на очередную реставрацию.Дед Ась проникновенно объяснялся в любви разомлевшей свинье Евфросинье. Из домика бабы Илюши и деда Трифона неслись страстные скрипучие стоны, иногда прерываемые на высокой ноте - когда радикулит пытался спорить с весенним зовом. В вольерах деда Кузьмая самозабвенно размножались кролики. И лишь печальный Мнебытак, вынужденный слышать и наблюдать всю эту какофонию остервенело бодал свое корыто...