(Содержание|Вперед)

Амен пробудился в темноте и тишине, если не считать монотонного гула, который, привыкнув, почти перестаешь замечать. Здесь, по крайней мере, было тепло и сухо.

Впрочем, самое тело беглеца от семейной опеки будто излучало лихорадочный жар.

Бывший оп лежал на странной подстилке - мягкий ячеистый материал дарил его особенно чувствительным теперь пальцам бездну новых ощущений, пробуждая память о технологиях до изобретения ткацкого станка. И с чего бы вдруг? А вот поди ж ты! Амен знал о них из почти ностальгических сказок Библиотеки - обо всех, с одной стороны, революциях (и с другой - варварских погромах), совершенных двуногими бескрылыми в нелегком деле автоматизации всего и вся (и, с другой стороны, - боязни, что наступит столь страшное время - тотальной безработцы ткачей)... Исторические побасенки не казались столь правдивыми никогда до сих пор - пока буквально под руки не попала эта грубо сплетенная ткань. Это ж надо, какая удача!

Амен мог почти представить, как ее нити поддерживают одна другую в сложном порядке узлов... Если достаточно долго водить самыми кончиками пальцев по пересечениям и петлям, казалось похоже на некоторый текст, язык которого словно предназначался исключительно для передачи топологических смыслов: он был незнаком, но понятен, так как основывался не на абстракции, а на свойствах самого пространства, суть которого - мерность и протяженность - передавал в совершенстве. Если только пальцы твои движутся не слишком быстро - иначе буквально связная речь ткани становится невнятным бормотанием - слитым в одно фоновым гулом разговора, за стеной его же многократно отраженных звуков.

Амен попытался сесть - и у него получилось. "Yeah!" Сын Предстоящей приободрился: значительно лучше, чем внезапная потеря власти над собственным телом в призрачном канализационном лабиринте, когда Рут исчезла из его сенса - а потом исчез и самый сенс... Если не считать смутных воспоминаний о пугающем сне наяву, навеянном проявлениями программы Блэр - вся эта дребедень про зовущих из тьмы. Стена под боком была по крайней мере твердой - хотя и гладкой, как стекло. В отличие от ткани - цельноплетенного вручную покрывала на незримом ложе - она сообщала Аменовым пальцам лишь абстрактное представление о почти идеальной кривизне и бесконечности - две пространственных константы... Две тактильные ноты, чтобы воспринять которые нужно сделать над собой усилие - они сами будто образуют пространство, вместо того чтобы говорить о нем... Или, как если бы словаонихпроизносилисьслишкомбыстро, образуя не гул, но ультразвуковой писк, неразличимый для твоего уха - так и пальцы твои не различают микроскопических неровностей спеченного в стекло грунта. Так когти промополицейских психологов скребут по стеклу - человеческий слух слишком груб, чтобы различить в невыразимо мерзком скрипе каждую отдельную щербинку на кажущихся гладкими грубому человеческому зрению зеркалах. По сравнению с партитурой ткани, стена казалась бесконечным аккордом, слитыми воедино гармониками которого вполне насладиться мог бы разве что туннельный микроскоп. Амен с сомнением посмотрел на свои пальцы - не понимал толком, смутило его отсутсвие сомнения в возможности смотреть на них в темноте... Или возможность как-то вдруг постигать, доступное лишь туннельным микроскопам...

Эта технология была значительно ближе к его времени, хотя открыли ее задолго до появления Амена на свет. В Библиотеке было удивительно мало сведений о первых днях Промозоны Семей - Амен знал лишь, что каждая экопирамида служит крышкой для чудовищной шахты, черте когда проплавленной в материковом щите непредставимо сложными проходческими машинами, ушедшими куда-то к самому ядру - может быть, только глубокие инженерные старцы из треда Смитворк знают, как на самом деле устроен зародыш литосферного процессора... Что представляет собой самый элп, за ненадобностью поди не помнит вообще никто. Да и сами эти легендарные прожигатели планет были только началом - конусами нарастания стремительно разветвлявшейся вглубь корневой системы тредов. "Нижней промозоны" - автоматической добывающей и перерабатывающей инфраструктуры Семей. Канализация Порта, опасная своей сложностью для промокопов и всяких пролетарских диггеров, была лишь преддверием кромешного царства технологий, безлюдных - почти до бесчеловечности. Два мира - кропотливый ручной труд и бездумная, точная, исполненная механической "дури" способность прокладывать всякие самоорганизующиеся подземные коммуникации... Казалось бы, что между ними общего?

Почему он вообще здесь - в объеме пространства и времени, совместившем в себе взаимные технологические анахронизмы? Амен провел одновременно по "тексту" покрывала и по равномерно искривленной глади стены - и этот вполне себе функциональный анализ принес свои плоды. Кажущаяся сложность вязаной ткани заключала в себе набор простых правил, следуя которым, некто мог бы, будь у него соответствующих размеров клубок, вязать бесконечно - бесконечно сложную ткань. Самовоссоздающие себя из взрытого базальта элпы тоже опираются на минимальный базис - три логических операции "И", "ИЛИ", "НЕ" (что-то вроде машинных A-C-G-T) прописанные в программах самосборки их первоначально скудного набора саморазмножающихся ассемблерных частиц. Это не вдруг обнаруживающееся сходство обескураживало настолько, что оп чуть было не упустил нечто более насущное - слабый... Едва различимый за привычным, нераздражающим гулом, посторонний звук. Что это было? Всплеск капли? Кашель? Смех?

* * *

(Содержание|Вперед|Назад)

Докера таки преследовало предчувствие западни: практически засады, и как бы не измены. Зеркалам он разучился доверять с тех пор, как последний раз видел в них свое настоящее лицо. Десяток-другой операций - черточка здесь, линия там... Точка-точка-запятая... Словно детский шифр притворства в далеко зашедшей игре. Он не мог поручиться, какие из морщин были его, а какие - нанесены хирургами. Его лицо представляло собой совершеннейший палимпсест, словно полупрозрачные маски, которые добавляла к его портрету жизнь, проступали одна через другую, стирая всякую из возможных идентичностей. Мимикрия вошедшая в привычку постепенно заменила саму идентичность. Он стоял неподвижно с минуту - пока лазер считывал причудливую вязь косметических изменений, будто в кошмаре, при помощи хитрой машины отражений, он снимал одну маску за другой... Чтоб обнаруживать в синтезированном вихре голограмм только новые личины и хари, за которыми более не было его самого - они стали им, вначале по необходимости, выродившейся в безысходность.

Ведь кто ево знает, внатуре, как могут расценить твои странные танцы и особенно песни - те, кому следует. Реестры федеральных преступлений расширялись по пятам технологий, которые так и этак рассматривались на уровне кабинета министров - там на зарплате сидели специальные чуваки, которым платили за предугадывание всевозможных технологических ужасов... Естественно, на самом-то деле министрам было наплевать, что запретить (они, честно говоря, понимали с пятого на десятое, что удавалось вычленить автореферентам из высокотехнологического бреда явно упоротых консультантов, которых они видели раз в неделю - и благодарили свои плотные графики, что не чаще), а профессиональные фантазеры тратили существенную часть своей немерянной зарплаты на дорогие наркотики - чтоб поддерживать нужный градус правительственной паранойи одних сознательных усилий рано или поздно перестает хватать. Предметная некомпетентность властей приводила к запретам технологий "на всякий случай"- а для контроля имелись силы, средства и конкретные люди, которым тоже нужно было оправдывать раздутый бюджет и обеспечивать у платежеспособного налогооблагаемого быдла отсутствие сомнений в предмете бурной деятельности "компетентных органов".

Положительная обратная связь замыкалась на придуманном в правительственной пресс-службе "социальном заказе", который, естественно, набрасывал максимально выпуклый - и потому очень собирательный образ врага. Докер на него совсем не был похож. Да-да. По жизни на измене от упрямого и осознанного недоверия к иной, полночной грани себя, он, теперича, значит, совсем издергался и одичал - так он говорил себе, умалчивая о главном. Так я и рассказал самому себе, словно бы думал он между строк стандартных анкет при очередном задержании для разъяснения личности - там ведь попросту не было нужных пунктов, чтоб гарантированно не отвертеться и не солгать явно, не говоря всей возможной правды. Его спасало только одно: он всегда был где-то на периферии кошмарных снов обдолбанных по жизни правительственных футуристов, провалившихся однажды в псевдонаучную "фуку-яму" долгосрочных прогнозов - потому в страндартных опросниках никогда не находилось хорошей зацепки, годной чтобы надежно подсечь того, для кого собственно расставлялась неуклюжая ловушка - снасть из сна о мыслепреступлении... Никто не знает, что я делал прошлым летом! Я от бабушки ушел... Уйду и от вас, Ниры Вулфы и Фоксы Неверующие - уже ушел. В недоверенных бумаге, пленке и магнитным носителям - незаписанных нигде тайных мыслишках. Там - бездны! Ассиметричный ответ требует ассиметричных вопросов - вот, что, например, давала ему, например, музыка? Она брала... Она звала... И еще вела... И вообще делала с ним, что хотела - и кто поверит, что весь безумный ретрофутуристический гитаризм на сцене начался понарошку? Как терапия... Потому что тишина была другим его ужасом. На сцене, окруженной пустым амфитеатром сложенных для уборки кресел традиционно одолевали демоны одиночества - мониторы и стробоскопы остывали, огарками сверхновых, над полом зародышами галактик клубилась пыльца звугенов. Иногда за порогом гримерной тишина действовала на нервы - внутренности Сухого Дока сильно казались гибнущей вселенной, готовой к светопреставлению нового сотворения. В самой гримерке гудел кондиционер, но там уюта было пожалуй даже меньше - слишком много зеркал.

"Тьфу!" - музыкант плюнул в измочаленное двойными жизнями обличье, во множестве отраженное ими - собственный взгляд, размноженный и расщепленный, казалось, таил уголья-насмешки - Докер чувствовал словно бы неотступное внимание всех своих непохожих отражений - реконструкций и вариаций на тему непрожитых жизней, которыми никогда не владел, - подобных спиральным рукавам, дорогам, вечно сходящимся траекториями, сближающимся на горизонте собственного я. Обличье, по недоразумению бытовых несуразностей оккупировавшее собой осколки голографического зеркала, - другого терапевтического подарка ведьмы - обтекло и скривилось - словно от отвращения... Прекрасно отрепетированного впрочем - которое будто бы внушил ему отражаемый субъект. Своими насквозь заимствованными манерами. "Враки! Субъект неотразим!" - подумал Докер, и обличье угодливо обнажило естественную желтизну - зубы, или, если угодно, зубья, изношенные простой, не всегда здоровой, и почти всегда невкусной, но обильной и сытной пищей. "Будет день! - подумал Докер. - Да будет!" Крепко схваченная за гриф, гитара придушенно звякнула струнами. Музыкант взвалил инструмент на плечо,пнул дверь опустевшего бара и вышел в темноту, твердо уверенный, что за ним все одно следят. Музыка звала - музыка знала:

"Чу! Вот крысеныш, безмолвно о жизни, вселенной и прочем - не рек, несказанно отрезал, теням воздавая и Ночи, и ангелу - смерти посланцу... Лишь кружат там перья и пыль, что над прахом клубится, к рассвету следы занесет..."

(Содержание |Вперед|Назад)

Крысенок осознал свою роль тело-охранителя не сразу - Анна-Луиза была не слишком трудным объектом охраны, пока не усугубила распространненную среди пролетариев привычку бухать в одиночестве индивидуальной попыткой сойти с ума и внаглую раздвоиться - и не фигурально, а вполне буквально. Ее силуэт, легко различимый в растре визора с крыши "Сухого Дока", лучился лихорадочным сиянием - перья шевелились под ветром словно щупальца или змеи. Нестандартная внешность дополнилась необычной активностью мозга, - еще по выходе из бара было понятно, что дома у ней пару часов как никого нет, но свет горит во всех комнатах, как после дискотеки... Даже там, где обычно потемки - Анна определенно напоминала человека, который видит сон... При этом разгуливает живьем в опасной близости от леерного ограждения платформы лифта, прозревает подозреваемых наблюдателей в тенях окрестностей "Сухого Дока", разговаривает с персонажами своего сна, делает вслух необычные предположения о природе своего имени, ссорится с отражением в маслянистом зеркале забортной воды, следит за неким пролетарским гитаристом - и светится-светится-светится в инфракрасном спектре, как новогодняя елка. Крысенок всякого навидался - уж портовых торчков и алкоголиков-то здесь как грязи - потому не ощущал подвоха, пока из малахитового тумана на зов, всхлипы и проклятия, различаемые в бессвязном бормотании подопечной не сгустилось некоторое облако мерцающих частиц - словно рой светлячков, привлеченных сиянием лампы... Если не считать, что "лампа" - внутри отдельной человеческой головы, хотя бы и снабженной почем зря птичьими прибамбасами. Это облако налетело откуда-то с Пирсов, окружая Анну-Луизу тончайшей взвесью - крысенок знал, что это тоже какая-то пыль, однако, шаблон поведения частиц решительно разрывал со всем, что ему было известно: невесомые корпускулы двигались не только благодаря свежему бризу... Скорее вопреки ему - по крайней мере, та часть облака, которая магнетически сгущалась вокруг Анны, обретая форму и объем. Некоторое время они были едины - просто опьяненная сверх всякой меры пролетарка с перьями на голове, обсыпанная пылью, бессистемно дергала конечностями, будто отмахиваясь от назойливого гнуса.

Разделение произошло, когда, за каким-то крысом преследуя Докера, Анна склонилась у перил потошнить - а Луиза осталась стоять и глазеть на кружащие вокруг пылинки, впитывая их новые небольшие рои и на глазах обретая плотность и объем - сначала не удавалось даже разобрать, что там от кого отделяется... От полупрозрачной фигуры, похожей то ли на взвесь, то ли на туман, насыщенный мерцающим сиянием, тянулись к согбенной в тошнотных пароксизмах женщине то ли нити какие, то ли дымные щупальца призрачного спрута - крысенок знал, особо лунными ночами всякие пугливые глубоководные гады всплывали из своих глубин для странных танцев по-вокруг Подвески... Однако, ничего подобного намечающемуся удвоению Анны-Луизы память крысенка не хранила.

Ее копия меж тем, будто отклеившись где-то на уровне талии, стремительно воздвиглась над мостовой, с легким озоновым потрескиванием доращивая ноги. Дубликат покосился недоверчиво на согнутое жесткими животными конвульсиями тело под ногами, и вышел на недолгую самостоятельную прогулку - талантливо имитируя походку пьяной женщины, той самой, которая избавлялась от завтрака, обеда и ужина в тщетной попытке организма спастись от далеко зашедшего отравления. Докер, который в общем и целом ни от кого не прятался, столкнулся с порождением мозговых эманаций Анны под фонарем - и видно было, архипролетарий несколько оторопел, столкнувшись нос к носу с близнецом пьяной женщины в курящихся ночными испарениями Портовых окрестностях... Пока не заметил, что сквозь нее просвечивют зовущие огни Пирсов и далекие вершины Пирамид, а набрался он сегодня достаточно.

Вот что сила отрицания делает с людьми! Докер невозмутимо прошел сквозь двойника Анны, вызвав почти одновременно удивление на лицах обоих. И таково было потрясение, что оригинал немедленно очнулся от своих нарколепсических грез, а пыльный кадавр, едва "сплотившись" из грубо рассеянного Докером праха, застыл на какое-то тягучее мгновение, словно провожая удивленным взглядом сутулую спину пролетарского барда. Анна, жмурилась и терла глаза, сбитая с толку не столько сменой точек зрения и совмещением разделенных аспектов себя вновь в привычно двойственную Анну-Луизу... Сколько наблюдая саму себя со стороны, будто участница той самой передачи о видениях клинической смерти. Обменявшись с ней совершенно диким взглядом двойник сверхточно отразил болезненное изумление и замешательство, возникшее на ее лице - это она знала доподлинно, из омерзительного расщепленного восприятия, будто и в самом деле довелось заглянуть себе в лицо... Меж тем ее големический кошмар во плоти... Или все-таки во прахе? - подернулся рябью, словно шумовые полосы пошли по экрану телевизора, затем двойник как-то неуверенно распался и нехотя рассыпался под налетевшим ветерком, пылинки, кружась, оседали на зеркало темной воды далеко внизу, за краем понтона.

В план крысенка вовсе не входило маячить перед носом своей подопечной, однако, всегда находится кто-то, не слишком внимательный к чужим планам - Анне-Луизе вовсе не померещилось, что за ней наблюдают. Просто наблюдатель до сих пор никак себя не проявлял. Крысенок почувствовал его приближение - или скорее быстро надвигающееся присутствие - метров так за двести. Пережившие свой срок пылинки наполняли пространство фоном сигналов, которые двадцатилетнему-в-десять заменяли книги и саги, не рассказанные голосом, и даже к словам не имевшие никакого касательства... Память пыли была не долгой, но ее можно успеть прочесть, пока не распался аккорд пылинок, запечатлевший образ или запах, а след окончательно не выветрился. Здесь же нескончаемый писклявый шепоток, словно прокручиваемый в ускоренном воспроизведении плеск волн, расходился вдоль причала, и по загривку крысы прошла знакомая дрожь.

"Чужак!" - сгусток тьмы впереди и внизу зиял провалом в крысиной памяти. Пылинки доносили стерильное до щекотки в крысином носу предчувствие гостя с Вышней Орбиты.

От таких гостей крысенок не ждал ничего хорошего. Базовые защитные программы взывали об агрессии или бегстве, но пойти у них на поводу могло быть опрометчивым решением - мало ли каким оружием располагает непонятный враг.

"Разведка! Разведка!" - пульсировало красным во тьме за глазами, но у подножия подвески - экранированный от ближайшего ретранса полукликом открытой воды - крысенок не мог спросить совета ни Папы Крыса, ни Мамы Лил.

Оставалось понадеяться, что Мать Ночь не выдаст - и чужак не видит в темноте лучше любой из портовых крыс... Двадцателетний-в-десять ухватил поудобнее край водостока и перекинул тело вниз, благо неприступные на взгляд полетариев стены бара предоставляли его пальцам изобилие технологических неровностей. Быстрыми перехватами и точными упорами крысенок легко спустился с угла здания, теперь не особо заботясь о маскировке - взгляд Анны-Луизы стал едва не безумнее, при виде паучьих ухваток когда-то человечьего детеныша - едва не безумнее, чем когда ей явился двойник. Но крысенок прошел мимо нее, словно не заметив ужас узнавания на ее лице - неотрывно следя за пришельцем, которому оставалось метров двадцать и минуты так три неторопливой самоуверенной ходьбы.

(Содержание|Вперед| Назад)

Амен замер, не ведая, чего ждать ему от грядущего - того, что грядёт так настырно, и немного, совсем чуть-чуть, ссыкотно от этого грёбаного приближения. Его не было, а потом оно вдруг стало - и - па-па-па-пам! - на рояле из кустов... Нарисованных на клонированном шелке поддельных псевдокитайских ширм, например, что он видел в каталогах конфиската в треде Слоусильвер. (Контрабандные рояли тоже видел - в описях, поштучно, под номерами.) Жуткая опосредованность опыта. Потому что ты неожиданно для себя знаешь, что там на глади отстойника черненькое белеется и предпринимает вначале беспозвоночные поползновения на шаткий переходный "кошкин мост", забытый раздолбайским обходчиком из пролетарской обслуги. Призванное самим твоим вниманием нечто восстает на четвереньки, чертененком отряхивается от излишков грязи - и уж во всю рысит к тебе обезьяньим скоком. Боком - и потому не скажешь по-пролетарски "раком", но вполне буржуйско-семейным крабом, бокоходом - хотя похоже вдруг немного и на иноходь котенка, который пытается пугать и сам боится... переходя стремительно от ходьбы на полусогнутых к прямохождению. Труд ли сделал из обезьяны человека... А сподвиг - уж из сучерских религиозных бредней или просто животный ужас? Амен знал и изумлялся аж до дрожи обретенному во тьме себя: его почти мутило, то ли мост под ним шатался, то ли сам нетвердо стоял на ногах. В голове что-то как бы тюкало изнутри, сначала намеками, будто примериваясь. А тень все приближалась, неверно ступая, пошатываясь, как пьяный... Или младенец, ага, гомункул, которому все внове - и потому пьянит - это ускользающее, но такое упоительное, неуловимое - но непременно, шаг за шагом уловляемое - новое равновесие.

В голове тюкало, почти можно было услышать треск - неких внутренних переборок, словно бы из гипсокартона... По которым с размеренностью шар-бабы колотит незримый клюв, возносясь как маятник, или дверной молоток - только что ты не знал ничего... С гулькин нос - пролетарий бы сказал "с гулькин клюй" - имея в виду, конечно, какую-нибудь похабель, что сношает твой мозг, спрятанный в отстойник унылых предубеждений так называемого "здравого смысла" страусиным способом отрицания понятности этого текста. Но вот опадают занавеси привычек, пласты иллюзий и монолиты знакомых шаблонов, и хрустальные мечты, забытые в подвал воздушного замка - и оттуда разлетаются вдруг, разодранные, над- и напрочь треснутые, повергнутые в мелкий щебень, черепки и стеклянные брызги - и ты где-то внутри перешагиваешь труп с взорванной внутренним мозгоклюем головой, знаменуя в оседающей от сноса ширм и шор пыли новое рождение. Вот это "пыли новое рождение" и вносит сумятицу в неустойчивый баланс понимания и pH - пролетарский рефлекс слюноотделения с разинутым ртом, чем не отражение?

А ты как хотел? Совокупление с мозгом дает плоды - и, если угодно, сносит яйца. Ко-ко-ко... Кто не спрятался - к выносу мозга товьсь! - вся надежда на хоккейную каску... и немного на раковину. Впрочем тщетная, как Амен успел узнать.

Знание, птенец приблудной догадки, неотвратимо проклюнулось сквозь скорлупу неуверенности, и оперилось жесткими вторичными признаками правдоподобия попирая кадавр неведенья, подернутый трупным ступором упрямства. Попрать нельзя же просто опериться и опереться. (Тут есть зияющее отсутствие правильных запятых.)

Амен отныне, не ведая по-прежнему "как?" и "откуда?" ему известно то, что известно, наблюдал именно одно из приближений, что восстало и грянуло из отстойника отраженнием воли, таящейся в его заглазной тьме. Он еще подумал: "Это была воля к отложению? Отстойник заглазной тьмы, да." Или внутренний картавый логопед попутал - и отражение вышло из-под власти, нашло выход между эфемерными рамками языковых приличий, бряцая причиндалами без причин - как говорят Семейные бюрократы "ввиду наличия".

Видимое выходило из-под контроля голым. "Из грязи взят ты... И шел бы в зад ты", - подумал Амен, и фигура, словно нарождающаяся из теней, отпрянула, но ненадолго.

Голем лишь повиновался зову, если не субъективному социальному заказу, источник которого Амен вряд ли осознал бы - фигура впереди двигалась неловко... Видать, кукловод в нитях запутался, то ли нервически дергая за них, как муха в ловчей сети, то ли просто не вдупляя, как это работает (гитарист-самоучка по струнам - блям!) - осажденный стремительно размножающимися внутренними мозгоклюями, прорывающими оборонительный периметр рассудка. Такой у них жизненный цикл - требует жертв и сорванных покровов.

А может, просто игра тени со странным источником света в руках (да ладно - в руках ли?) поименованного Приближения давала жизнь столь вычурным, аж до метафоричности, метаморфозам. С каждым шагом темной фигуры навстречу, вспышки мятущегося пламени выхватывали всякое-разное... Озарение за озарением - как процесс познания - шаг, другой... Штрих, деталь - никакого намека на общую картину. Зверь? Человек? Мальчик? Девочка?

Сутуло-прямоходящие формы голема выпрямляются, округляются, от икр до бедер наливаясь противоположно половыми морфизмами - вытягиваются голени и утончается стан - млечные колыхания под покровом амальгамно-хроматических мерцаний над ребрами переходят в узости ключиц и плеч, прорастая лебединой статью и характерной посадкой намека на голову - это всё в утрированном, учетверенном женоуподоблении выглядит совершенно незавершенным... Скульптурным шаржем или наброском в натуральную величину. Как ковыляющая статуя, на ходу вылепливающаяся - практически вылупляющаяся с отстутствующей натуры, которая сама-есьма тупо, почти похотливо, грядёт встреч... Одинокая големка жаждет встреч. Уж замуж невтерпеж... Видно, скульптор разволновался, как бы в ответ на колыхания, не умея удержать образ - еле намеченная проекция тонет в архетипах, превращается в ходячий тотем, грубо вытесанный из, например, дерева - того же баобаба, становясь затертым до не(приличной)узнаваемости клише.

Дъявольщина подробностей обступает архангелов умолчаний: связующие червонной позолотой текст мыслей неслова тонут в темном серебре побочных эпитетов, - и голем, как по команде, вырождается в какую-то баобабищу, еле различимую - не все можно изобразить, чему внемлет разум во тьме и шуме, взыскуя смысла, но отвлекаясь по пустякам.

Теперь нечто находилось слишком близко. Пламя в руках приближения почти угасло, скрадывая подробности, разуподобляя. "Вот ведь блядство!" Буквально следуя языку, скульптура дразнит Амена тенью блудницы, внося помехи в пантомиму. "Бля, я совсем не это имел в виду!" Фигура кивает, словно соглашаясь, что переборщила, следуя за буквами, а не внимая прямиком упакованному в интерфейс духу - что ж поделать, если ты имел ее в виду иной, чем призвал. Осторожнее будь. Чем призвал - того и лишиться не мудрено. Достаточно неверного не-слова - условного намека, ложно понятого желания, которое не сумел выразить. Тень поглощает детали, как воспоминание об утраченной мысли и бездне, в которую канул смысл - ты только что знал, что хотел подумать. Или измыслить - и осталась только оболочка без сути. Амен обнаружил, что чем напряженнее он всматривается - тем мрачнее, неразборчивее становится слепок, обращаясь в зеркало черного хрома, в котором практически видит себя: "Вот ещё загадка - как мы связаны... Неужели... Не я ли вызвал тебя. Ну... Покажись же!" - подумал он, тщательно артикулируя разницу с "Пока, жись!" - темный хром впереди всей своей пантомимой напоминал о гигантских хищных птицах. Не сметь думать о... О нет!

Голем поднял голову и пламя разгорелось вновь, изымая у тени подробности - неожиданный коллажизм постиг весь опус. Грязь местами оплыла, трансформируясь, чтобы снова застыть черным хромом, а где - и вовсе (ага, тупо) вороненым металлом. Образ оформился на глазах, перемешивая шаблонную чувственность с анимализмом - из скульптурной заготовки лба проросли зачатки пародии на убор индейского вождя, но усугубились напрочь в оперение охотящейся гарпии. Едва очерченные, брови разлетелись двумя дугами широко распахнутых крыл, и под веками две мигательные перепонки соскользнули с отчетливо хищных глаз - в свете огня зрачки вытянулись в едва заметные щели. Точеный нос неуловимо изогнулся в отточенный - нимало не контрастируя с полными губами - лишь неожиданно оттеняя. Проекция обрела объем и завершилась карикатурно куриным наклоном головы и нарочитым морганием, словно не совсем человек и по странной прихоти - не особенно птица вглядывалась в что-то за плечом Амена. Тонкие пальцы теперь увенчанные гротескными когтями с темно-кровавым, в черноту, отливом держали дотехнологическую свечу. Пролетарские обходчики что-то знали или нелегально пользовались библиотекой? Амен поймал себя на мысли, почему ему не похеру на эти копирайтопроблемы архивных крыс, которых когда-то почитал за Семью. Но контрольная сумма в ДНК не совпала - урод-заморыш, которого замечали только как поврежденный архив генетической инфы вдруг перерос семейный бизнес... Чудовище приоткрыло рот, то ли в удивлении, то ли в испуге, болезненно упирая перст Амену в грудь - затем помимо него, в стену за ним.

Амен обернулся и успел увидеть преувеличенно огромный силуэт своей тени, не соответствующий впрочем нестерпимо яркому свету трепещущего огонька - и ожившая статуя обратилась вновь в слепок, невыразительный и неживой, на глазах оплывающий в бесформенную кучу грязи, сквозь щели в кошачьем мосту, невредимым оставляя лишь огарок. Огонь горел ровно и чисто, и размеры тени, вернулись к обыкновенному состоянию, - мост качнулся, словно покидая мир иллюзий со скорость близкой к световой.

Просто голова закружилась - ухватись-ка за леер и дыши глубже... Ага. Если долго смотреть в зеркало, можно вдруг обнаружить мерцательную неразличимость и усомниться, по какую ты, собственно, сторону от уреза реальности, пойманный в образе, словно в той стране, где тень отбрасывает объект... Предложение рождает спрос... А сказочный герой - патентованный дурачок-пролетарий, ряженый для прикола и на что-то помазаный. А бытие определяет сознание... А роза падает на лапу... Или наоборот? Или без разницы? Двойник на стене словно ждал чего-то. Улыбнись, вздымая длань, и помаши... "Привет."

Амен с одной стороны, понимал, это в натуре шиза, но не мог отделаться от мысли, что идея эта не столько навязчивая, сколько навязанная - и рука его лишь следует за силуэтом на стене, повторяя жест.

"Ну и жесть", - дрогнул в ужасе? в Амене? кто? то ли мокрый котенок на затопленной по самый чердак, стремительно отъезжающей крыше... Или на крышке по-над шахтой, где томился демон, в ожидании имени... то ли плоть его (котенка? демона? Амена?) на кошачьем мосту трепетала, точно кукла на нитках судьбы... Судьбы ли? Того сплетения случайностей - хорошо подготовленных - или пришедшихся кстати... О котором он, например, никогда не просил. И чего, собственно, искушала его вымороченная статуя, ни на бабу, ни на птицу не похожая явно - лишь отстраненно... остраненно, стороной намекая на истину, как бы скытую фиговой листвой - целым веником, которым художник фигов прикрывает правду-матку, пролетарских венер ваяя почем зря. Искушала-искушала - чуть не скушала. "Ам!" - Амен тут и опешил. Не стал в подробности вдаваться. Теребить сокрытое в листве, всерьез вопрошая - чревато. Ну как, алхимический брак - и пиши пропасть, все равно что пролетарий перед выбором, между слепотой от катаракты - и добровольно-обязательным просмотром контекстной рекламы всю последующую жизнь, по контракту, прилагающемуся к условно-бесплатным социальным глазным R-блокам, привязанным к оператору. Посмотришь так на юных лет хмельную деву - а увидишь кровь-кишки-дурные болезни и верное средство, обработанное силиконом и проверенное порождениями долины Силикониевой... Так и повеситься не долго, на страховочной скобе малой тележки, возносящейся к Вышней Орбите, буквально восприняв такелажные верования, чтоб очиститься от скверны искушений и от ереси проплаченных телепроповедей воздержаться совсем категорически. Разлочка-то денег стоит, а почка, поди, не лишняя. И как воздержаться от мысли, что программа не расскажет всей правды... Остановись и не думай.

- Мой выбор? - непослушные губы выдавали слова, как не свои - дергать за ниточки куклу одно - путаться в этих нитях, пойманным куклой, другое. (Остаются же варианты: пойман ты куклой, или ты - "пойманный кукл", ага) Темнота за глазами шевелилась выжидательно (издевательски?), словно отзываясь на пляску тени на стене, в колеблемом сквозняками свете. И ответ пришел. Мы одно. Темнота снаружи - темнота внутри. Все потемки.

С таким же успехом можно было спросить "Я лгу?" - и останешься с носом, если искренне заблуждаешься насчет себя. Спектр формулировок простирается, как водится, в эпсилон окрестности: от "Говорю ли я (не)правду?" до "Я ли сей, вопрошающий, "Я лгу"?" (За скобками непременно останутся вопросы "Кому, собственно?" и "Какого черта?") Ирония пронизала потемки подобно искрам - болотные огни эти манили намеками, обещая разнообразный, невыносимо правдоподобный (само)обман. Ты думаешь, пятнадцать стандартных минут назад - внемля отстойным песням канализационных отродий - из отходов Нижней Промозоны восстал прежний ты? Или Н.Е.К.Р.О.С. воссоздал нечто: разобрал и собрал пропатченную версию с офигеть какими богоугодными улучшениями, к вящей болотистости Б.О.Г.У.С.а? Или из экохосписа Блэр вышел прежний архивный крысеныш? заморыш заматерел? недоросль от розг отбился? То-то родня шугалась, как прокаженного.

- Ведомо программе Блэр: темна вода в отстойниках. - Куклу на мосту сотрясли нестройные рыдания, в которых Амен с трудом разобрал смех. Глухой, как в танке грязи, из которого Н.Е.К.Р.О.С. его извлек и из которой вылепил... Или то, что он по недоразумению все еще считал собой, не находя то ли воли, то ли власти, то ли внезапной необходимости отринуть младенческое - и вернуть прах туда, где ему место. "Куклу - в танк!" Думать о себе в обезличенном качестве, словно о придатке чего-то, чью тень показал ему голем, было слишком непривычно... Слишком рекурсивно и, в некотором пошлом аспекте - сравнимо с големом...

О нет, не так просто. Эта далекая аналогия слишком далека и прямолинейна.

- Так я проекция? - Амен растянул губы куклы в гримасе, отдаленно сравнимой с улыбкой. - Кстати, где мой проектор? И с чего проецирует?

Экий ты простой... Не пересечь мост, прежде чем прийти к нему. Перейди мост - и поймешь.

- К нему? - Кукла, будто выйдя на миг из-под власти нитей, указала на стену со своей тенью, - и тем, что привык считать своей спиной, Амен почувствовал неслабый холодок. Программа Блэр то звала, то подталкивала, словно узурпируя нить, которая связывала его и Рен, обращая связь эту то ли в шлейку для ручной крысы, то ли в аркан - страшно колдунственную самозатягивающуюся петлю, о которой не говорят в доме Бо, без спросу повешенному... Прежде хилый волосок, на котором когда-то висела его жизнь, благодаря хитрым манипуляциям промомедиков обзавелся армирующим моноволокном, которое не в пример труднее оборвать... Ценой отрезанных пальцев разве. Но какую цену он платит здесь и сейчас? Власть нитей... Власть тредов... Сколько той веревочке еще виться... Кто там тянет за конец совершенно понятно. Кукла, снабженная программой самозатягивания и настойчивой манией самоповешения.

Ну да... Башковитый ты все таки сын тети Гвен... Сам до всего дошел... Осталась пара шагов по мосту. И цикл завершится: увидишь - поверишь. Если хочешь, подробностей - у Рен потом спросишь. Я лишь ее бледная тень.

- И скромная. В проекции смотришь ты.

(Содержание|Назад)

Двадцатилетний-в-десять пинал болты под настилом верхней палубы, покуда пернатая тень маячила над краем платформы, чего-то такое высматривая.

Его системы взывали о срочном ремонте: он ощущал потери в раздробленной арматуре ребер, заклиненных тягах и порванных сухожилиях непослушной теперь ноги и убегающих биомеханических жидкостях, но протокол Папы Крыса требовал добраться до буферной зоны - и порванный ошейник ничего не менял в их безмолвном договоре. Крысенок ощущал легкий нагрев тяжей стеклоообразной массы из разбитых структур ошейника - если, например, действие или бездействие задержит его за периметром безопасности дольше, чем нужно - запустится терминальная цепочка реакций и вместо починки произойдет утилизация. Это знание не вызывало трепета шкурной рефлексии - просто поправка в раскладе.

Болты отзывались глуховатым железо-никелевым стуком, а крысенок читал дрожь сторожевых нитей, по которым с грацией слонихи топталась подопечная. Ну может не слонихи, а, может быть, коровы, а может... и еще какой скотины, окромя гигантских паучих,которых не бывает, как говорит официальная наука Сети.

После Хвеллианских войн, правда, с непременной оговоркой "справедливо для планет земного типа", чтоб, значит, и знамя объективизма не уронить, и чувства дееспособных ветеранов космического десанта не оскорбить. В Метрополии с этим строг-го. Комитеты бдительности из настоящих буйных бдят - особенно по ночам. Со "строггами" шутки проходят ровно один раз. Ог, это вам, знаете ли, не инвалид на коляске, бронированный от социальной неразберихи только своими медалями, - это вовсе даже инвалид необратимой огментации на самоходном киборганическом шасси, который знает, где выживете, а не знает - будьте покойны. Узнает. Благодаря оперативному кэшу, сетевому там или обналиченному. Или тупо по телефонному справочнику пальцем пройдет... Шасси-то безбашенное. Как у того, которого мы... того. Крысенок еще отстраненно (посредством пыли) посмотрел на хлопоты коронеров и промополицейских над неопознанным космодесантным трупером с тройным оцеплением и вертолетами-беспилотниками, выжидая контольные опсекунды, чтоб дать микромашинам одежки наложить временные швы и блокады - до квалифицированного хилер-вмешательства, и, перехватываясь по-гиббоньи, полетел над водой брахиально-порхательно, подобно предкам существ без перьев и философствующих бабочек-циников - руки сами находили провисшие кабели и хомуты коммуникационно-канализционной арматуры, змеящейся по-под лучом-траверсой, соединяющей платформу лифта с побережьем через промежуточные понтонные быки, вопреки пролетарским шутникам поставленные тут не для понта и не корысти ради, а с полным инженерным и экономическим обоснованием, согласно смете - бухгалтеры с аудиторами тоже не дремали, куда этим вашим комитетам бдительности. Специально обученные люди, что кормятся от вынюхивания чьих-то двойных проводок, конечно, тоже подвержены синдрому избирательной слепо-глухо-немоты, когда сталкиваются с возможностями влиять на финансовые потоки, что увековечено в космодинамической криоскульптурной группе "Три фин. инспектора" где-то на орбите Нуворуссии, когда там опять к власти временно пришли социалистические популисты. Однако, лифт был вначале исключительно Семейным делом, и за контролерами на всем этапе проекта осуществлялся ненавязчивый, но твердый контроль Сами Догадайтесь Кем, о чем аудиторы вскользь не преминули намекнуть бухгалтерам. Бухгалтера прониклись и проявили единодушное благоразумие - Тень поди не даст соврать-то. Нет ей в том корысти, ага. Впрочем, дела тоже нет, постижимого какими-то там бухгалтерами или аудиторами.

* * *

Докер нашел его в прибрежной полосе под сложившимся внутрь гиперболичесим куполом обрушенной, полузатопленной градирни по остаткам сторожевой нити - сигнал ошейника забивало обилие оголенного металла - крыс вряд ли испытывал какие-то эмоции по поводу возможного исхода, но на автомате сделал все, чтоб отсрочить переход в иные планы (не?)бытия - встречу там с Папой и Мамой, или загрузку куда-то за Вышнюю Орбиту, кому какие поверья по душе.

Он лежал ничком в пузырящейся луже соленой воды. Поврежденный ошейник нехорошо, опасно дымился, угрожая не ожогом, но самоподрывом - так технология защищала себя буквально "от вскрытия". Докер, матерясь от натуги, за ноги вытащил питомца из воды, словно заботливый, но строгий отец - подгулявшего дитятю. Положил гитару вдоль тела крысенка, порылся в поясном кармане - затем склонился, словно мастер над сломанной игрушкой, и прошелся по остаткам ошейника спреем-ингибитором, покуда разжиженная реакцией масса не стала походить на пластилин, и, руками в хил-перчатках, аккуратно вылепил новый, восстанавливая сторожевые цепи. Утерев пот со лба - рутинная операция всегда вызывала определенное напряжение, хотя испугаться он, наверное, не успел бы (проверять не хотелось) - Докер отсоединил несколько "дополнительных" струн с крепления на деке и воткнул коннекторы на их концах в приемные гнезда на висках и затылке крысиного черепа, считывая показания диагностических зондов в мозаичных комбинациях светодиодов. Увиденное его не очень обрадовало - судя по рыжим россыпям, местами переходящим в багровый прилив надвигающихся массовых отказов микромашин и органики, крысеныш изрядно "обсох". Требовалось несколько добрых единиц плазмы и электролитов, не говоря об оперативной резке и сварке по локоть в кровище и ликворище, плюс крупностежковая штопка степлером, на первое время, покуда молодость и микромашины - природа и технология, слитые в экстазе самовосстановления - не возьмут свое. Работка не на пять минут - хорошо еще у питомцев нет привычки тормозить пули зубами...

Докер упрямо перекидывал гитарные джеки и щупы на черепе крысеныша, коммутируя проверочные контуры, время от времени брал на грифе несложный тестовый аккорд - проверял отклик раскиданных внутри крысиного тела калибровочных частиц диагностики и бормотал сложные ругательства, перемешанные с голосовыми командами. Потом долго сверкал плазмой, жужжал дисковой пилой, снова сверкал, шил, паял, напылял искусственную кожу, ставил турбокапельницы, пшикал безыгольным иньектором... Наконец, утомившись, освободил голову крысенка от волноводов и кабелей и спешно вдарил по струнам - протяжный, тектонический рифф перезагрузки. Побудка для технически мертвых - пришлось таки тормозить оба сердца, синхронизировать заново клапана - и долбить стартовым разрядом. Когда тело питомца дернулось и зачало дышать самостоятельно, докер выудил из-за пазухи фляжку, сорвал зубами пробку, глотнул сам - и влил добрую порцию отродью Папы с Мамой, че уж там. Кашель - это хорошо, базовые рефлексы в норме... "Ничо, только крепче будет!" - решил Докер и где был - в обнимку с гитарой упал совсем обессиленный. Невпервой - как проснется, крысенка уж и след простынет.

Oct 7/Y2K+12