Дверной звонок у местного сторожа, охранявшего почти круглосуточно склад пиломатериалов, был, в виду особой любви хозяина к горячительным напиткам, а как следствие этого, неоднократным циклическим запоям, простой, но вместе с тем, замысловатой конструкции. Не желая долго мучиться с устройством электропроводки, Игнат поступил гениально - пробурил в дощатой стене рядом с входной дверью небольшое отверстие и просунул туда не слишком тонкую, но и не толстую верёвку. В коридоре конструкция была уже гораздо более сложной - верёвка проходила сквозь кольцо, вбитое в потолок, и соединялась с довольно большим для своего предназначения колоколом, по всей вероятности позаимствованным со старой церквушки, приютившейся в двух километрах. Несмотря на свои размеры, колокол, висевший на прочном крюке, свои функции выполнял небрежно, ибо посетитель, догадавшись дёрнуть за верёвку, вызывал незначительные колебания язычка, и звук по амплитуде своей был негромок и непродолжителен.
Вечером сторож Игнат, неся своему Рексу полную кастрюлю горячего бульона, оставшегося от варки вчера зарубленного и ощипанного петуха, невзначай споткнулся и опрокинул добрых полкастрюли на снег, облив при этом верёвку от дверного звонка, котоќрая была довольно длинной, и конец её даже волочился по земле. Чертыхнувшись, Игнат вылил оставшийся бульон в миску у конуры, обругав при этом ни в чём не повинного пса, и, будучи уже в изрядно подпитии, отправился почивать. В течение всей ночи кто-то неоднократно дёргал за верёвку, и звонок соответственно заливался весёлыми, но негромкими звуками. Игнат слышал сквозь полудрёму эти звуки, но был не в том состоянии, чтобы встать и посмотреть в окно на двор. Тяжёлым утром, когда голова, казалось, была не рада, что она вообще существует на этом свете, Игнат нехотя сполз с топчана и отправился на двор, где он обычно справлял малую нужду. Там пред его помутнёнными глазами предстала непоятная для мозга сторожа картина: от длинной верёвки, которая верой и правдой служила ему частью звонка уже много лет, остался короткий обрывок, остальной части поблизости не было и в помине. Зато неподалёку от крыльца, уткнувшись растрёпанной мордой в сугроб, лежала черного цвета с редкими рыжеватыми пятнами на брюхе и за ушами, дворняга, которая, насколько знал Игнат, обитала от него через несколько дворов и жила подаянием и воровством, случалось, из миски его же верного Рекса, за что была неоднократно бита лопатным черенком. Судя по её нервным всхлипываниям и вздрагиваниям всем телом, псина жестоко страдала. Игнат уже схватил ту самую лопату и хотел было отходить ею забрёдшего к нему на постой зверя по бокам, но внезапно сжалился и, опёршись на черенок, постоял несколько минут, глубокомысленно созерцая лохматое скулящее тело. Псина, кашлянув очередной раз в сугроб, повернула морду, оглядываясь с опаской на сторожа, и тут Игнат заметил кусок той самой верёвки, торчащий из пасти этого страдающего обжоры. Ещё несколько секунд ушло на сопоставление фактов, и сторож рванулся в сторону пса, ухватился за обрывок, торчащий из пасти, и одновременно прошёлся по позвоночнику дворняги черенком. Пёс взвыл, насколько это было возможно с верёвкой в горле, рванулся в сторону. В его внутренностях что-то квакнуло, и непереваренная верёвка длиной около метра вылезла на белый свет вместе с какой-то жижей, в которой сторож с трудом опознал останки петушиных лап, отданных им вчера Рэксу. Дворняга взвыла ещё раз и пустилась наутёк, с такой скоростью юркнув в щель между досок, что можно было опасаться за целостность ветхого забора. Чертыхнувшись, Игнат запустил лопату в забор вслед беглецу, постоял ещё некоторое время, бессмысленно теребя в руках конец злополучной верёвки, потом отбросил её в сугроб и, справив там же неподалёку нужду, пошёл опохмеляться.