Оно представлялось заштатным, по крайней мере, рядовым событием, визитом по надуманному поводу. Другое дело суть, - чёткая и колючая. Он сам сконструировал её, просчитал, как шахматный ход. Пришлось клеветать, если угодно, в целях самозащиты, придумать и проплатить маленький, сочный мазок дёгтя по репутации конкурента. Благо возможность дать "прокурорским" взятку не заставила себя долго искать.
Оставалось только поставить точку.
В прокуратуре он был впервые. Однако подспудное ощущение знакомости и особые предчувствия сразу начали раздражать его, напрягали память, вносили в душу непонятное смятение. Наверное, знакомостью казалась похожесть. Любое государственное учреждение, так или иначе, несёт в себе родовые признаки. Но здесь был свой особый строй и порядок - не было очередей, в коридорах не мельтешили сотрудники с пустыми чайниками. Ещё здесь были странные двери, не как в обычных властных интерьерах. Они без усилий, как говорится - ногой, открывались вовнутрь и неудобно изнутри, тяжело до невозможности, почти, как по инструкции Минздрава для палат реанимации. Выяснялось это не сразу.
Тёма, так молодого человека называла мама, был красивым шатеном чуть выше среднего роста, лет двадцати пяти. Он был хорошо одет, подтянут и аккуратен. Здесь, в прокуратуре, он, конечно, был Тимофеем, более того - Сергеевичем.
По просторной и пустой лестнице он, не спеша, поднялся на третий этаж. Искомый кабинет находился где-то здесь. Времени до назначенного часа оставалось много, и он неторопливо рассматривал таблички на кабинетных дверях.
В коридор, навстречу ему, вышёл дородный молодой человек. Светлый галстук на тёмной рубашке, по давно сформировавшемуся у Тёмы мнению, говорил о принадлежности к правоохранительным органам, - "впрочем, многие отставные военные тоже любят такой стиль..."
Поравнявшись с Тёмой, молодой человек неожиданно заговорил:
- Здравствуйте. Кажется, ваша фамилия Скворцов? Тимофей Скворцов?..
- Да. Здравствуйте, - нерешительно ответил Тёма.
- Вы, наверное, ко мне?
Тёма посмотрел на молодого человека удивлённо и растерянно, словно перед ним разыгрывалась прелюдия к странной, стародавней мистерии.
- Вы, не узнали меня? Я - Павел! - он произнёс это скороговоркой, но с отчётливой и непомерной доброжелательностью. - Павел Морозов!.. Ну, как же?.. Знаменитая пионерская фамилия...
- Нет, нет. Я не к вам. Мне надо в 313 кабинет, - уверенность молодого человека озадачивала Тёму. Он беспомощно силился вспомнить его, удивляясь зияющей в памяти "чёрной дыре".
Наконец, Тёма нашёл 313 кабинет, посмотрел на часы и присел на диванчик напротив кабинета. Ему было немного не по себе. Сейчас, за легковесной дверью с красивым номером, придётся пакостить, обгаживать вполне симпатичного человека, до недавнего времени, можно сказать, приятеля.
Казалось, по порогу этого кабинета для Тёмы была прочерчена граница некой запретной территории.
Через пару минут в коридоре появился подтянутый старичок, очевидно из прокурорских. Проходя мимо Тёмы, он пристально всмотрелся в него, потом, медленно и подчёркнуто, словно ободряюще, кивнул. Тёма рефлекторно кивнул в ответ, - "Меня здесь однозначно с кем-то путают". Он смотрел вслед старичку, пытаясь вспомнить и его.
Потом в коридоре показался, скорее всего, посетитель, довольно странный. Благородная скорбь на его лице, наверняка, отпечатанная лишь привычным и неутолимым похмельем, казалась скорбью уставшей мудрости. Его трудные шаги только условно могли показаться направленными вперёд. Это были шаги давно проинформированного, а теперь ещё и оголённого, выдернутого из охранной скорлупки под алкогольную лупу, пессимиста. Тяжесть похмелья убивалась в нём ленью.
Проходя мимо Тёмы, он рефлекторно нахохлился, вспыхнул ворованным взглядом, схожим топологически с надетыми на лицо показными занятостью и надменностью. Затем он бегло и деловито изучил Тёму с ног до головы. В начале казалось, он смотрит исподлобья, через секунду - уже сверху вниз. Чаще всего такие взгляды, Тёма не раз встречался с подобным, легко рассыпаются, стряхиваются, как лампа с тонкой нитью накаливания, стираются, как сухая пыль мокрой тряпкой...
Чуть позже в коридор появился ещё один странный субъект - лохматый Лысячок. Так обозначил его для себя Тёма.
Субъект озабоченно прошёл мимо, глядя себе под ноги, обутые в изрядно поношенные башмаки. Из середины его плешки, окаймлённой водопадами тонких, давно нестриженных волос, пробивался крохотный самостоятельный ручей, неряшливо распадающийся на тонюсенькие струйки.
- "Лучше застрелиться, чем ходить в таких обносках", - подумал Тёма,
пока Лысячок, словно некий фантом из параллельного мира, методично продвигался в конец коридора.
Тёма долго и бесцельно смотрел ему вслед, потом смачно, не стесняя себя приличиями, зевнул.
Ровно в десять часов к двери 313 кабинета подошла дама лет тридцати, в костюме строгого покроя, нисколько не умаляющем, впрочем, её безоговорочной женской привлекательности. Немного зауженная юбка, в меру открывающая колени, приталенный пиджак, походка - ни одной фальшивой линии. Избыток её женственности сложно было бы прикрыть даже нарядом нищенки. Открыв дверь в кабинет, она повернулась в сторону Тёмы:
- Вы Скворцов?.. На десять?..
- Да. - Тёма встал и сделал шаг вперёд.
- Маргарита Викторовна! - она протянула вперёд вытянутую руку.
Тёма с готовностью подхватил её начальственную ладошку.
- Прошу вас, проходите. - Сказала она, поворачиваясь к нему спиной и принуждая тем самым идти за собой вслед. Тёма замешкался, поймал себя на мысли, что с удовольствием рассматривает ямочки в коленных сгибах её грациозных ног. Она обернулась. - Ну, что же вы?.. Проходите, присаживайтесь.
Затем, не обращая на Тёму внимания, видимо по заведённому порядку, она неторопливо полила из пластиковой бутылки цветы на подоконнике. Действия её были чёткими и по-хозяйски размеренными. Лишь у большого кактуса она немного замешкалась.
- "Красавица!" - чем больше Тёма смотрел на неё, тем больше утверждался в этом мнении.
Привычным, слитным движением Маргарита Викторовна села в кресло и бегло просмотрела, кем-то заранее приготовленные, документы. Её выхоленное природой и косметикой лицо разом преобразилось, оно стало напряжённым и собранным, и оттого, немножко умильным. Элегантные, ухоженные ноготки, в такт какому-то внутреннему ритму, тихонько цокали по полированной столешине. Может быть, позвякивала и тоненькая цепочка на пухленьком запястье?.. Через некоторое время она отложила бумаги и перевела взгляд на Тёму:
- Мне звонили по вашему делу. Скажу откровенно, оно имеет несколько щекотливый характер.
Тёма понимающе кивнул.
- Скажите, вы уверены, что всё это серьёзно поможет вашему бизнесу? - спросила она.
Вопрос показался Тёме странным, во всяком случае, он не помогал угадать направление её мысли.
- Вы знаете, Маргарита Викторовна, признаюсь, суть дела находится не в этой плоскости. Речь идёт о том, чтобы серьёзно осложнить жизнь моему недругу...
На её столе тревожно зазвонил телефон. Она сняла трубку, поздоровалась. А потом долго-долго молчала, напряжённо слушая. Через пару минут, обозначая своё участие в разговоре, она подтвердила: "Да, да понимаю". Потом, ещё через пару минут - "Хорошо!", взглянула на Тёму и повесила трубку.
- Я думаю, вопрос мы ваш уладим, - медленно сказала она, рассматривая его пристально, совсем не по-женски.
- "Жаль, что ты такая строгая", - подумал Тёма. - "Надо попробовать пообщаться неформально..."
Она повернулась к окну. Казалось, словно задумавшись, она не замечала своего посетителя. Тёма, как и подобает в таком учреждении, молчал, почти смиренно. Пауза явно затягивалась. Дошло до явной неловкости. Вдруг в дверь тихонько постучали.
- Да! - явно ожидая кого-то, громко сказала она и, как показалось Тёме, с некоторым облегчением.
В кабинет вошёл Павел - молодой человек в приметном галстуке. За ним показался тот самый невзрачный старичок, кивнувший Тёме в коридоре. У обоих в руках было по папке с документами. Павел подошёл слева к столу Маргариты Викторовны и положил перед ней несколько скрепленных степлером листков.
- Маргарита Викторовна! - обратился к начальнице старичок. - Павлик вам всё подготовил. Я, с вашего разрешения, присяду.
- Пожалуйста, пожалуйста...
Старичок сел за приставной столик напротив Тёмы и меланхолично уставился на начальницу. Тёма рассматривал его профиль на фоне окна с раскрытыми белыми жалюзи. Седенькие волосы были тщательно приглажены, словно зализаны, с висков и со лба назад. Для эстетически выверенного восклицательного знака в его внешности не хватало, пожалуй, лишь бабочки да хвостика на затылке.
Казавшиеся поначалу белёсыми и выцветшими глаза, оказались при боковом свете голубыми, плотными и насыщенными пигментом. Во всех его повадках и позе чувствовались основательность и цепкость. Тёма безрезультатно пытался вспомнить, где видел его прежде. Вдруг старичок порывисто повернулся к Тёме и с едва проявленной, ничего не объясняющей улыбкой сказал:
- А ведь вы, молодой человек, не ведаете, что творите... Это я вам как старший товарищ говорю.
- О чём вы? - Тёма на секунду опешил. Стало очень некомфортно, тон старика подсказывал, что в прокуратуре Тёму давно и хорошо знают. Оставалось лишь сетовать, что память "прокурорских" была лучше его собственной.
- Разрешите представиться?.. Я - Порфирий Петрович!
- "Шутка, наверное, подвох..." - подумал Тёма, не сразу вспомнив, откуда знает это имя.
Он с изумлением смотрел на старичка, словно наступил некий момент истины. Действительно, никакое другое имя не подошло бы ему так... И внешность старичка несомненно была ему знакома. Вот только где и когда, при каких обстоятельствах он встречался с этим самым, не книжным, Порфирием Петровичем?.. Этого Тёма никак не мог припомнить.
Тем временем Порфирий Петрович надел простенькие, безоправные очёчки и уставился на Тёму. Прокурорша продолжала что-то подписывать Павлику, но всё это отошло на второй план. Более того, её спокойные замечания и вопросы к Павлику казались обыденными и мирными, почти домашними, в сравнении с опасностью, исходящей от старика.
- Я вот что хотел у вас, Тимофей, спросить, - старик сказал это по- свойски, одновременно подчёркивая, что разговор Павлика с начальницей - дело постороннее и пустое.
- "Конечно же!.. Главная опасность, исходящая от старика - в его имени", - это могло показаться нелепостью, может быть утончённой шуткой, если бы, не, охватившее Тёму, чувственное ощущение искренности и реликтовое слияние в этом старичке имени и сути. Жизнь, как полузабытая школьная программа, опять навязывала ему Порфирия Петровича. Только теперь, в прокурорском кабинете, он был уже не учеником - "Неужели Раскольниковым?"
Неизъяснимая тоска охватила Тёму. Всё это было полной несуразицей, но он ужасно боялся какого-то, явно назревающего и неизбежного вопроса старика-Порфирия.
- Скажите, Тимофей, - спрашивая, Порфирий неотвратимо вбуравливался в неизвестные Тёме глубины его собственного нутра. - Вот, к слову, каждая могила засыпана по-особому, своим, так сказать, почерком. Как вы думаете?..
- Чья могила? - Тёма наморщил лоб, изо всех сил пытаясь понять, о чём идёт речь. Интуитивно чувствуя: в этой папке, лежащей между ним и Порфирием, содержится некое неопровержимое обвинение.
- Нины... - почти прошептал Порфирий.
- Какой Нины? - Тёме казалось, что чужая воля, словно гипнозом припирает его к стенке. Не знал он никакой Нины...
Но весь вид старца Порфирия говорил об обратном. Только сейчас до Тёмы дошло, что Порфирий профессионально допрашивает его. Сидящий под слепящими из окна лучами солнца, Тёма испытывал чрезвычайное неудобство. Словно экспонат на витрине, он чувствовал своё лицо раскрытой книгой. Порфирий, тем временем, не отрываясь, бесцеремонно в эту книгу вглядывался. "Слава Богу, эмоции я научился не показывать", - думал Тёма, понимая, что нечаянно угодил в досадную западню и, что попытка прервать разом этот абсурд может быть воспринята чёртовым Порфирием как слабость.
- И всё-таки, Тимофей, не сочтите за назойливость... Могилка Нины засыпана по-особенному? - вкрадчиво продолжил Порфирий.
- Наверное, - небрежно ответил Тёма. - Если такая могила существует.
Казалось, его притягивают, чтобы проглотить. Так удав взглядом притягивает обречённого кролика. Только его, Тёму, тянут за язык, если не за мысли... Пытаясь найти объяснение своему безволию, он старательно вспоминал в себе мифическую Нину, дыма-то без огня не бывает. Наверное, всё-таки была какая-то Нина в его жизни.
Он украдкой ущипнул себя за бедро. Ощущение кроличьей обречённости не исчезало.
Если и был какой-то грешок, связанный с некой Ниной, то угодливая наперёд память, натасканная специальным склерозом на ненужное и, тем более, неприятное, давно стёрла это. Сначала исчезли нюансы, потом, за количеством исчезнувших нюансов, исчезла суть. Потом растаяли эфиры.
И вот, этот мерзкий, дотошный старик бесцеремонно заглядывает глубже дна его глазных яблок, в преисподнюю нутра.
- "Тебе не увидеть моего смятения!" - Тёма умел становиться непроницаемым. - "Вот только, не бессмысленно ли сопротивляться и стараться быть непроницаемым сейчас?.."
Пожалуй, больше всего раздражало, что он никак не мог вспомнить обстоятельства предыдущей встречи с этим человеком. Старик, наблюдая за Тёмой, некоторое время молчал, потом вытащил из папки чёрно-белые фотографии. Среди них было несколько знакомых Тёме фотографий. Две были, точно, из семейного альбома. Смутно догадываясь, что когда-то сам отдал эти фотографии Порфирию, Тёма ещё раз ущипнул себя.
Хотелось проснуться или, наоборот, уснуть, ...оказаться в обволакивающих плотных сумерках, в комнате с проступающими, знакомыми и мягкими, очертаниями, где мерно творит свою каторжную работу будильник. ...Чтобы из-за штор сочился слабый уличный свет, слышались далёкие и привычные звуки никогда не спящего города.
Тёма решил не обращать на старика ровно никакого внимания и закрыл глаза: "Откуда взялся этот удушливый, наподобие дурного сна, старикашка? Неужели это, действительно, какой-то не вспомненный вовремя сон?.."
В сумятице память подбрасывала явно что-то лишнее. Видения хаотично сменялись: вот лысая и умная телевизионная голова говорит о дальнейшем развале страны, устанавливает окончательные тому сроки; мелькает множество других фактов, помня которые не заболеть психическим расстройством почти невозможно...
Где-то там похоронены и две маленькие подлости. "Неужели и Нина там? Кто она? Нет, нет, не было Нины. Если это не та соседская девчонка, про которую он от ревности и дури написал в подъезде - "Проститутка"?
По биографии, по фактам, по трудовой книжке, чёрт побери, не было никакой Нины. "Чего же этот паршивый старикашка мне её шьёт? Может быть, это преждевременная отрыжка того самого, тонко сконструированного мазка дёгтя?.. У него на фотографии она была стройной, в ситцевом платье, молодкой. Там она была, здесь её нет. Может быть она - пичуга, застреленная из рогатки во втором классе?.. Или та Нинка, конопатая, которую он выгнал с КПП в армии и сказал, чтобы она со своей любовью в его жизнь не лезла?! Или Нина - нерождённый ребёнок?.. Нет, шалишь, не было никакой Нины. Вопрос закрыт. Просто снится сон о сне. Мало ли старикашек, навевающих тоску, может присниться?"
Приятная тьма по-настоящему не наступив, разгустилась. Пока Тёма сидел с закрытыми глазами, Порфирий задремал всерьёз. Его довольная даже в дрёме внешность почти умиротворяла, разгладились морщинки, съехали по носу очки. Тёма угрюмо и безнадёжно смотрел на затихшего старца. Угадать его возраст не получалось, впрочем, как и многое другое тоже.
Он казался воплощением переменчивости. Только что он загонял Тёму своими зловещими вопросами в угол. А через минуту он - сама доброта. И со всей очевидностью ясно, что по этому безобидному старикашке, где-нибудь в деревне, давно уже соскучились удобные, натоптанные валенки и налёжанная печь.
Тёма протёр глаза рукой. Павлика в кабинете вроде бы уже не было. Складывая папку с бумагами, Маргарита Викторовна неожиданно громко и хлёстко хлопнула. Порфирий вздрогнул и проснулся.
Старческие глазки, найдя Тёму, заулыбались. Маргарита Викторовна вышла из-за стола, подошла к ним, и вдруг, без всякого повода, погладила Тёму по голове, с искренним сочувствием, словно заброшенную, болезную сиротку:
- Не расстраивайтесь вы так, Тимофей, всё наладится. Вам бы баньку хорошую, да с веничком можжевеловым, чтоб мясцо на костях зашевелилось. Я сама страсть как баньку люблю, да чтоб мятой поддать. Ляжешь ничком на полок и млеешь...
Смущаясь, как мальчик, Тёма поднял на неё глаза. Она стояла так близко, что его взгляд обнаруживал только изящный золотой кулон во впадине её пышной груди. Она лукаво и понимающе улыбалась:
- Ой, что это я?.. Вы меня, Тимофей, не слушайте. Я женщина с фантазией, ...противоречивая, ...на службе недавно. Вы нашего дедушку слушайте, Порфирий как надо делает.
- Не тушуйтесь, Тёма, - включился в разговор Порфирий. - Она баба свойская, она по паспорту только Викторовна. Маргарита она, самая настоящая - Маргаритка. И очень способная... Схватывает всё налету. Молодая вот только, кровь у неё так и бурлит.
Вопреки своему явно зрелому виду Маргарита неожиданно зарделась румянцем, сразу молодея почти до невинного девичьего возраста.
- Я её и на работу принимал. Мы ещё с её отцом, в гражданскую... Ничего, заматереет, из неё прокурорша высшей пробы выйдет. Это ведь не просто. Это целое искусство - страдание распределять!..
Порфирий, одобрительно прищурившись, смотрел на Маргариту. Он откровенно любовался ею, не обращая в этот момент на Тёму, как на пустое место, никакого внимания. Потом, видимо размышляя вслух, Порфирий снова заговорил, тихо и как бы безразлично:
- Я, понимаешь, посвящён во многое. Но дано мне не много, - лишь мячики ловить, уходящие в аут. Я не в обиде, не в полномочиях дело. Я мастер нюансов, ...виртуоз ситуации, опора для отвергнутых, для сытых - провокация, к обжорству. Одного знаю, как поманить, другого - разгневать, третий сам оступится, отвлекшись...
Всё это начинало походить на странную исповедь или на ещё более странную проповедь. Тёма, не понимая, горькими глотками принимал слова, словно сообщение о страшной беде.
- Да, провокатор!.. - продолжал старик. - Но не я из партитуры добра тку маленькое зло, Тёма, не я. Глядишь, какая-нибудь Аннушка, не я, заметь, маслице уже и разлила. Если точно сказать, я - третья нога, на изготовке к шагу ВОПРЕКИ. Я, как холодное оружие, блещу и жажду крови. ...И не по злобе, по необходимости.
Тёмы почти не стало. Напротив Порфирия сидела плоть в галстуке, душа этой плоти съёжилась до ничтожной песчинки, зацепившейся, может быть, за самый край, за эпидермис, где-нибудь на пятке.
Скользнув взглядом по Маргарите, застывшей в почтительной позе, Порфирий с явным вдохновением продолжал умствовать.
- ... Я так люблю овиноватить человека, ввести его в задолженность, из ничего сделать долг, трансформировать совесть в обязанность, и непременно - в обязательство. Я улучу моментик, да и попрошу человека о чём-нибудь простеньком и нетрудном, но тогда, когда он никак не сможет мою просьбу выполнить. Потом ещё раз. Потом в третий раз попрошу выручить в неудобный для него момент - он опять вынужден будет отказать.
А я губки надую, обижусь, поворчу слегка. И вот, он мой, он уже мне должен, у него душа ноет. Я богат, мне многие по таким векселям должны.
Старик хитро, даже озорно посмотрел на Тёму. Потом скептически скривил губы и замер, демонстрируя пренебрежение... Вдруг, опять встрепенулся и добавил, как очень важное:
- Ненавижу блажь, ...подвижников! Когда выявляют сокрытое, когда душа щедрая, ...когда живут не для карьеры!
Материального, впрочем, у меня самого ничего нет! ...Я даже не арендую. Мне этого не надо. Я варю чужое мясо, ...себе бульону оставлю, немножко.
Прерывая свой монолог, Порфирий опять смолк, задумался, словно что-то вспоминая или ответвляясь в своих размышлениях в заумные глуби. Может быть, не найдя там ничего ценного, он, будто выныривая назад к главному, продолжил:
- ...Жлобов люблю, прагматиков мелкотравчатых, люблю до самозабвения. Жлоб - это не то, что интеллигентская сволочь. Он - стяжатель настоящий. Я ему - на, ...возьми дармовщинку, успей ухватить, ...не думай о деле, платят - и хорошо. Выиграл в рулетку - молодец, ты уже почти мой. Не стесняйся, если знаешь, как обмануть и урвать. Если стесняешься - идиот. "Прав тот, кто первый увидел" - так в горячих точках спецназ говорит, ...не я, хм...
...Бери, и в шоколаде будешь. Доллары тёлкам в трусики закладывать будешь. Моё мне потом отдашь. Я не тороплюсь. Я через семью возьму, через детей, через старость твою, - не больно... Мои векселя не спешат. Всё произойдёт само собой, как причинная связь событий. Я же просто любуюсь, наблюдаю и слежу, я рад и малой толике - окурку, брошенному мимо урны.
Наслаждаясь своими размышлениями, Порфирий мечтательно закатил глазки:
- Конечно, жлоб - ещё не вор, но уже побратим ему! Жлоб бывает хитрее вора, хитрее самого хитрого имиджмейкера.
Старик вальяжно сидел в кресле, но по повадкам напоминал ловкого боксёра. Он технично вёл свой бой, не раскрывая весь свой арсенал, приберегая нокаутирующий удар на крайний случай. Хорошенько наполучав по мозгам, Тёма, что называется, поплыл.
В какой-то момент голос Порфирия стал доноситься до Тёмы как бы издалека. Словно это добрый старичок-сказочник из раннего детства рассказывает с пластинки, под шипение иглы проигрывателя, одну из своих волшебных историй. А он сам, маленький и завороженный, затаив дыхание, сопереживает сказочное событие. Вот только, почему-то, слишком долго устами старичка разговаривает нехороший злодей. И его, почему-то, никак не разоблачит добрый волшебник. Плохая пластинка: "мама, не хочу, поставь другую сказку". Но мама никак не приходит - "наверное, заболталась с тётей Леной по телефону или злиться, что я без разрешения съел две шоколадные конфетки?.."
- ...Умненьких - "оБожаю", - слова Порфирия, безжалостно проклюнули оболочку сознания, зазвучали опять чётко, по-настоящему. - ...Умненькие оперируют только статистикой.
Компьютерщик, к примеру, соорудит вирус, навяжет зависимость слепеньким, а потом - программку антивирусную сосватает. Навар получил - молодец.
Шиномонтажник гвоздей по дороге разбросает, обеспечит себя работой - молодец! Чиновник сто раз важно скажет "нет", потом полистает законы с тройным дном, глядь, и снизойдёт. Тихим кивком важно обозначит разогретое "да", - молодец!
Без левых ста рублей за укол медсестра о Гиппократе и не вспомнит... Врач!.. нагонит жути на здоровячка и тут же пальпирует его кошелёк...
Перечисляя профессии, старец словно перебирал приятные на ощупь чётки.
- Риэлтеры, особый разговор, - мастера, ...чудотворцы! Уговорят и купить, и продать, - с вкрадчивой хрипотцой, может быть, с особым чувством сказал Порфирий.
Весь его вид утверждал собой снисхождение и всеобщее несовершенство. Он сладко вздохнул и посмотрел на Тёму. Казалось, Тёма ничего не понимал, и только хлопал глазами.
- Риэлтеры-то чем провинились? - всё-таки осмелился поинтересоваться он.
- Наоборот. Совсем наоборот. Вдумайся только в сочетание слов - "уговорили продать". Это же - стихи, и стихия, ...поэзия вымогательства.
Знаешь, как надо?..
Порфирий манерно и без необходимости пригладил волосы, игриво склонил при этом голову и гипнотически посмотрел на Тёму. Он стал похожим на бывалого ловеласа, решившего тряхнуть стариной.
- Ну, например, сдай людям квартирку. Они поживут, потом ремонт сделают, ...для себя. Но квартирка-то твоя! С этим в цене она только подрастает. Тогда подними им плату - они заплатят. Куда им деваться!?..
Мне нравится, когда зубы чистят о мясо!
Ты видел, какие белоснежные клыки у молодых псов? Им всё равно кого грызть, лишь бы справиться, ...чтоб утроба была набита. Это я о собачках, но больше о двуногих городских псах, да что там, - о главном жизненном принципе!..
Жизнь - в преодолении, без сантиментов, с топором в руке. Так заведено от рождения в крови.
- Сбербанк кредиты на отдых рекламирует!.. Я не придумал бы такого! "ОБожаю" отсроченные платежи, ...тем более за отдых. Это, как падение в заранее приготовленные оглобли, ...полёт в кандалы. И охотники ведь есть... Настоящий мазохизм!
Вот так, Тёмушка! Иначе нельзя! Без дураков не заметишь умного!
Собственный пульс казался Тёме чужим, словно облапанным немытыми руками. Казалось, Порфирий наложил свои пальцы, как невидимые щупальца, на запястье, виски, сонную артерию. Сердце вместо привычных увесистых ударов мельчило, неуверенно, как новоявленный заика, боясь вот-вот, ещё раз обнаружить свою слабость.
Порфирий монотонно продолжал:
- ...Правительство "оБожаю", у них вместо глаз проблесковые маячки, - сплошь мародёры и браконьеры. Воруют, охраняя себя мыслишкой, что другой на его месте воровал бы ещё больше. Лоснящиеся коты, воруют не вопреки, - от имени государства.
Впрочем, это не только в правительстве. У вас - страна браконьеров!.. Без милосердия. Вы разучились жертвовать, ...вам страшно рожать детей. Кругом одни средства, без цели. Было бы куда, вы бы все сбежали...
Догоняя смысл, Тёма бесцельно разглядывал присутствующих. На некоторое время его взгляд зацепился за Павлика. Он выглядел, как образец неоспоримой правильности. Некоторое время они смотрели друг на друга. Глаза Павлика лучились стерильной чистотой, как стекляшки в экспонатах мадам Тюссо. А сам он казался елейно благонравным, словно караульный у мавзолея Ленина.
Порфирий уронил холодный и пустой взгляд на Маргариту, вряд ли замечая её, продолжил:
- ...Люблю, когда врут в глаза, ...зная, что оппонент возразить не посмеет, когда волю подавляют. Когда прогибают люблю, когда спор превращают в склоку.
В мошенниках больше всего ценю нахальство! У них, в крайнем случае, всё на шутку сходит. Не прошло, мол, и не надо.
- Порфирий Петрович, - вкрадчивой скороговоркой втиснулся вдруг в монолог старшего Павлик. - Мне, вот, партии парламентские очень нравятся, без каких либо конкретных политических программ...
- Молодец, Павлик, молодец! Ценю тебя за умение угодить старику. Знаешь, Павлик, ...загляни ко мне вечерком, поворкуем с тобой о законности, ...о судах. Эта тема на ночь - как микстура.
- "Закон в России - не для богатых", - бодро выпалил Павлик. - Это ещё генерал Бенкендорф сказал.
Порфирий мечтательно и рассеянно улыбался, может быть, не расслышав цитату. Потом перевёл по инерции благосклонный взгляд на Тёму:
- А ты вот, Тимофей, какой-то непрорисованный, плоский. Я придам тебе рельеф, оттеню, хотя и не скульптор, и не художник.
Я оттеняю даже ЕГО! ОН позволяет. ЕГО интересует всё, что внутри ЕГО гармонии, Царствия по ихнему. По мне, ЕГО мир -слишком хрупок. Поэтому я не внутри, я - вне, вокруг, ...обнимаю снаружи.
Кто ОН без меня!?..
Без надежды на ответ вопрос повис в тишине. Она казалась вечной. По крайней мере, для Тёмы она точно тянулась вне времени.
- Без меня ОН - голый король! - Прорезался, как из пустоты, ответ самого Порфирия. Его голос, как и весь облик, наливался на глазах чопорной значимостью, если не заносчивостью. Его, словно распирало по швам. - В соприкосновении со мной - ЕГО развитие! Без меня ОН подобен нулю.
Я плётка с вольным замахом, ...не ошмёток с ЕГО праздника. Чихал я на ЕГО Царствие. Я могу позволить себе то, чего ОН себе позволить не может. Я могу взорваться страстью! Я - ЕГО ГРЕХ!.. Не изюмная косточка, которую он сплёвывает.
Глаза тусклого ещё минуту назад старца точно мерцали сдерживаемым пламенем. Он явно помолодел. Внутри Порфирия действительно горела скрываемая до случая страсть.
- Хочет ОН этого или нет, но временами я встраиваюсь и в ЕГО гармонию!.. И Царствие небесное, если хочешь знать, - наше общее!..
Ты спросишь, - отчего мрак и тяжесть? Оттого, что в жирной почве цветы плохо цветут... Тебе даётся шанс выстоять. Твоя душа закаляется мною. Да, я - мрак и тяжесть. Но я - либеральный и понятливый. ОН - упрямый и жёсткий. Я готов смягчить страдания, ОН - никогда!
ОН твердит - "Любовь, Любовь..." На самом деле, любовь всегда относительна, а значит корыстна. Даже любовь матери к ребёнку - корыстна! В ней расчёт на кусок хлеба в старости! Обладать любовью каждому хочется! Приятно, когда твои дурные привычки, твой храп и запах утробы, выстрелы зубной нити в зеркало одаряются чистотой и свежестью.
Жизнь полна парадоксов. Не правда ли?.. ОН, гордо, может только одно - созидать. У меня, испытателя, дорожек много. Если хочешь знать, у нас с НИМ взаимная любовь, ...основанная на противоречиях.
Неожиданно, совсем не ко времени, за дверью кабинета раздался громкий и настойчивый звонок. Тёма встрепенулся, с готовностью вырваться, словно по окончании урока. Прокурорские делали вид, что ничего не замечают. Потом послышался нарастающий детский гомон, крики, смех и топот множества шустрых ног. Спросить о том, чтобы это значило, Тёма не решался. Он чувствовал себя нашкодившим первоклассником в учительской, которого вот-вот хорошенько отдерут за уши. Вся его смелость осталась там, в коридоре отзвеневшего детства, где ещё жили отголоски безымянных звуков и доживали свой век наивные фантазии. Там, где только что случилась неуместная школьная, словно театральная, перемена, где смелость питалась незнанием.
Растерявшееся сознание безуспешно пыталось отвести Тёму в сторону, вспять, подальше от Порфирия, оно неумело и путано возражало.
Он всматривался в Маргариту. Чем дольше, тем меньше он понимал, что видит перед собой. В ней было что-то исходящее из прошлого, волнительное, сладкое и порочное. Будто Маргарита - женщина, выросшая из его одноклассницы, может быть, той самой... Которую не надо было завоёвывать в собственность, которая изначально знала и была готова дополнять его, Тёму. Надо только воссоединиться.
...Тогда они всем классом проходили медицинскую диспансеризацию. Оставался последний кабинет. Их было четверо, она и трое ребят. Они были уже довольно взрослыми, кажется, это было в седьмом классе. Конечно, ребята пропустили её вперёд. А потом, чередуясь с такими же, как сам Тёма, балбесами, подглядывали в замочную скважину.
Она навсегда останется самой красивой девочкой в его жизни. Она была только в трусиках. Перед тем, как измерить давление врач заставил её приседать. Подглядывать было ужасно стыдно, но как она была прекрасна, невинно и отчётливо. Волнение от порочности свершаемого и ревность жгли изнутри. О, как раздражало лицо врача... Казалось, что у этого худосочного слизняка вот-вот потекут слюни...
Тёма затряс головой, судорожно пытаясь отогнать видение и привести в порядок собственные мысли. На Маргариту он уже не смотрел. Чувство реальности и понимание того, что происходит, отсутствовали напрочь. И только рубашка, противно прилипшая к телу, не давала оторваться от действительности насовсем. Смятение неумолимо перерастало в панику.
Нудный голос Порфирия упорно продолжал насиловать его собственные мысли и всё его существо:
- ...На самом деле, отсутствие замка на двери дома в одном селении - хорошо, в другом - плохо. Всё зависит от уровня сознания. Счастье, приходящее быстро, - провокация!..
В кабинете заскрипел стул, наверное, под Маргаритой. Она виновато улыбнулась. Порфирий поднял указательный палец, строго и поучающе:
- ОН ведает, что к женщине востока относятся очень плохо, но, парадокс, так она лучше выполняет ЕГО наказ - "плодиться и размножаться".
Старик всё более походил на яростного профессора оторванного от уровня слушателей. Тем не менее, он внимательно следил за своей аудиторией, особенно за Тёмой:
- Ты в недоумении?.. Скажи честно.
- Да, - послушно ответил Тёма.
- Молодец! Иногда честность - хорошо. На самом деле, твоё недоумение оттого, что из приятной сказки ты попал в реальность. Не наоборот.
Я, не кто-нибудь, - реальнее любой реальности.
Вот представь себе. Ты - в своей любимой беседке на даче. Разомлевший, по пояс голый, вдыхаешь жасмин...
Тёма вздрогнул. Отвратительный старик становился невыносимым. Его грязный язык касался заповедного.
- Не перебивай, - упреждающе сказал Порфирий. - Так вот, тебе там хорошо.
То не было жасмина, то не было тепла, то утренняя роса высыхала, не созрев в крупную каплю... И, вдруг всё сошлось!
Порфирий словно купался в своей снайперской проницательности и артистизме:
- ... Где-то за кулисами каркает хриплая ворона, редкие мошки ловко облетают паутину, проявленную закатными лучами солнца. Это самый сочный день лета. Только нет ощущения, что ты один, не правда ли?.. Чашка кофе на белой скатерти, посреди зелени и благоухания... Но ты всё равно знаешь, что я рядом, где-нибудь за кустом жасмина.
Прокурорский кабинет звенел тишиной. А может быть, так вибрировали эмоции разговорившегося старца? Лицо его замерло, взгляд сделался лупоглазым, почти осьминожьим.
- "Чего этот паучище ко мне привязался?.." - судорожно думал Тёма. Всё же помалкивая. - "За что? За то, что я ловко использую козыри молодости? Выкладываю их с лёгкостью, как обаятельные пустяковины, не обременяя себя думками о будущем? Зачем мне думать о козырях старости? Их покажет прикуп! Или он опутывает меня просто так, по определению, от избытка паутины?.. Или, он - свадебный штабной генералишка без армии, надувается, как разбухающая чиновничья, злодейская гидра, и втягивает всё вокруг в свою свиту?.."
- Нет! - ответил Порфирий, словно подслушав. - Просто-напросто, на тебя приятно смотреть... Можно без устали любоваться, как перетекающей водой, ...как брожением гормонов.
Ты правильно делаешь, Тёма, что помалкиваешь. Даже ОН не всегда знает, что и когда хорошо, что плохо. Я наставляю ЕГО. Птичка Киви разучилась летать, потому что у неё не было естественных врагов! Разве это не бред?.. Добро без зла, как учёба без экзамена!
Да что Киви... Люди - такие же, рады упиваться местячковыми победами, счастливы, шагая вперёд по вагону, который, на самом деле, едет назад. И только зло вас вразумляет. Но, как только притупляется память, тут же, кончается воздержание, и вы сами впутываетесь в очередную революцию...
Порфирий млел от собственных размышлений, почти сладострастно, не скрываясь. Тёма чувствовал только это.
- Революция для меня - праздник! Сколько не меняй, любой закон - утопия. Он, как ширма с клапаном. Но, в революции бардака больше. Я так устраиваю.
Умный всегда найдёт в законе брешь. В этом сладкая тайна беззакония. Мозговитый должен жить сытее безмозглого, ...сожрать, в конце концов, и его. Всё остальное утопия.
Порфирий поднял вверх указательный палец, казалось, чтобы пригрозить.
- Но, ОН кокетничает, ЕМУ приятно красоваться, мол, -"Возлюби ближнего..."
А кто конкуренцию наладит?! Кто товар продаст выгодно? Ближний ближнему что ли?.. То-то!..
Тёма обмер. Маргарита затаила дыхание. Павлик, казалось, и вовсе не дышал. Сейчас глаза Порфирия казались чёрными. Зрачки, расширенные до предела, навевали ужас:
- Коммунисты придумали свою, "одиннадцатую", заповедь - "От каждого по способностям, каждому по потребностям!"... Чушь! У них, коллективистов, она звучала ещё утопичнее десяти Библейских. Потому что Дьявола можно побеждать только в одиночку, ...потому что в себе!
Ты думаешь, случайно в этот кабинет зашёл?.. Нет, дружок! Ты свернул на распутье судьбы. Думаешь, что можешь позволить себе зло во имя добра? Эдакое малюсенькое, невинное злишко. Думаешь, ты эдакий санитар?.. Как бы не так! Я - САНИТАР! Я ограняю СТРУКТУРУ, другой не сумеет. Зло - не беременность, либо есть, либо нет! Маленькое зло исподволь вкраплено в структуру добра.
Порфирий заполнял собой всё пространство, гремел, отдаваясь в висках, рассыпался битым стеклом, сухо щёлкал кнутом, звенел металлом, вьюгой выл... - вещал:
- Нет ничего постоянного! Даже вечность течёт!.. Ты думаешь, честь - гранитное изваяние?.. Честь - это процесс, это как зигзаги волн по ватерлинии. Можно стараться быть честным, можно не очень стараться...
Честь, она - часть Бога! Часть эту нести в себе не просто. И, тебе, если хочешь знать, вовсе не нужно. Зачем стараться, если само целое не гармонично. Оно постоянно обрастает лишним. ...Справедливость - это "как принято" большинством, а не как КОМУ-ТО хочется. Большинство всегда побеждает!
Стреноженные мысли едва поворачивались в тяжёлой Тёминой голове. Происходящее он воспринимал не разумом - опытом предыдущих жизней, не отросшими ещё чувствами раненой души.
- "Победителей не судят", - сообщил Павлик с доверительным снисхождением, глядя Тёме в глаза и лучезарно улыбаясь.
Возбуждение Порфирия граничило с восторгом. Может быть, он был переполнен своим особым вдохновением. Казалось, он упивался естеством, без разбора разбрызгивая энергию. Потом он не надолго затих, наверное, справляясь с эмоциями, и чуть спокойнее продолжил:
- Некоторые считают меня падальщиком. Это не так. Я не питаюсь падшими творениями. Я помогаю им разлагаться, принимаю их и пасу, ...пока они не превратятся в ничто!.. Ко мне попадают и те, кому страшно быть ВНЕ, и те, кому ВНУТРИ тесно. Лишние, значит. Значит, ЕГО гармонию делаю Я! И свою гармонию, абсолютную, делаю Я! Ничто, небытие - вот настоящая гармония! Только антипод может быть Абсолютом!
Мною пугают. Забавно!.. На самом деле, я возникаю в сознании тех, кто боится! Упасть, например. Действительно, страх - парень не из приятных.
- "Страх смерти - страшнее смерти..." - тихо, как бы про себя добавил Павлик.
Порфирий, не глядя на Павлика, пресекающе развернул в его сторону ладонь и продолжил.
Это только в афоризмах "...прочные люди проверяются высотой отскока, при падении с большой высоты..." У меня не отскочишь!.. Ад - вовсе не наказание, это отсутствие поощрения.
Кстати, здесь, на земле, ада не меньше, чем в поповской страшилке. Он не ниже добра, он справа и слева.
Вам положен Ад! ОН правит вас страданием.
Тёма нервно заёрзал в кресле. Порфирий снисходительно посмотрел на него, почти с отеческой укоризной.
- Ну вот, Тёма, ты уже и набычился, - неумно.
Или, ты угадал в Нине напраслину?.. Мнишь себя невинным подсолнухом? Если так, ты - смешон.
Хорошо, что Тёма не видел себя в этот момент в зеркале. Порфирий явно льстил ему. Бычок из Тёмы получался аморфный, словно перед мутацией в медузу. Казалось, что и держался-то он лишь подпираемый внутренней досадой.
- Или, не веришь, что я - Порфирий?.. Это, кстати, неважно. Это - грубая аллюзия, мишура, техника воплощения, ...изъян восприятия. Как угодно назови.
Конечно, Нина - предлог!.. Но разве не ты на днях, у переезда, обогнал по обочине, пыля безбожно, пару десятков машин?.. Не за тобой ли последовали и другие?..
Порфирий испытующе смотрел на Тёму, неспешно и натренировано, как бывалый таможенник. Едва выдерживая этот взгляд, Тёма молчал.
- Люблю, когда ХАОС плодят. Ты то проехал, но затор, на три километра, начался именно с тебя. А, ну да, чуть не забыл, - тебе очень надо было, торопился. Другие-то - нет... - В голосе Порфирия угадывались саркастические нотки. - Только вот, мужчина в "Опеле" на похороны опоздал и старушка на заднем сидении белой "девятки" описалась. И зачем ты только оклеил машину пластмассовыми иконками?..
Нарастающее возмущение от навязывания того, чего Тёме давно уже не хотелось слышать, опять сгладилось и покатилось к полной растерянности. Порфирий не останавливался:
- ...Но если бы ты так не сделал, был бы смешон вдвойне!
Без меня тебе не выпутаться. Я тебе помогу, я - друг. У нас с НИМ негласный договор, ...сепаратный, ...хм! Я всех заблудших тьмой развлекаю.
На лице Порфирия появилась плутоватая ухмылка. Не иначе, как от абсолютной уверенности в низких ценностях, от точного знания, как разложить самого стойкого стоика.
Он был явно взбудоражен, будто замышлял нечто особенное. Потом, как бы что-то вспомнив, вдруг внутренне осёкся и начал рассеянно шарить по карманам.
Наконец, он нашёл крохотный пузырёк, высыпал из него на ладонь пару горошин и залихватски, прямо с ладони, закинул их в рот. Как он их проглотил, Тёма не заметил.
- Тебе не предлагаю пока, нельзя.
- "Запретный плод - сладок..." - опять, подобно суфлёру захолустного театра, прошептал Павлик, уже над самым Тёминым ухом.
- Хочешь, я для тебя экскурсию организую?.. С девочками, хочешь? Хочешь, наладим какой-нибудь изысканный тотализатор? - Порфирий в упор смотрел на Тёму.
- Людишки - существа азартные, ...но ещё больше - шкурные. Они заранее готовы оступиться, при первом сложном вопросе, конечно, если не надо упираться за свои интересы.
Спроси, к примеру, на референдуме миланцев, или мюнхенцев, или стамбульцев... - "Готовы ли они ради победы их футбольной команды в Лиге Чемпионов пожертвовать каким-нибудь обычным шестидесятилетним булочником или аптекарем?" Они повозмущаются вслух, может быть яростно, но в биллютене, при тайном голосовании, обязательно подчеркнут - "Да".
- Чего ты ко мне прицепился?! - собирая остатки мужества, сжавшись в кулак, выпалил Тёма. - Я не хочу ничего этого знать! Не надо мне, ...я по другому вопросу!..
Порфирий смерил его холодным взглядом. Этого вовсе не требовалось, Тёму и без того изводил озноб.
- ...Ты ведь наверняка считал себя молодцом, парнем с цельным характером, - с расстановкой, неспешно сказал Порфирий.
- Почему считал? - голос Тёмы дрожал.
- Тебе и в голову не приходило разоблачать себя, это не приятно, - продолжал Порфирий, не обращая внимания на вопрос Тёмы. - Я могу сделать это за тебя. Я тебя разоблачу. Заметил, какое ласковое слово - "разоблачу". Это, как с облака снять, как облака разогнать. А человек, Тёма, и есть облако. Тебе так не кажется?..
Порфирий говорил с видом глубокого знатока предмета. Скорее всего, он обращался к Тёме формально. Монолог предназначался как бы другому, некоему постоянному и молчаливому анониму.
- Я облачу тебя в изнанку, это снаружи ты белый и пушистый, а там, ближе к телу, у тебя чёрная подкладочка. Я облачу тебя в самого себя. Тебе кажется, что чёрный - я?.. Да, но у меня белая подкладка, - снял одёжку и перелицевался, как "ян" и "инь".
Неожиданно громко на столе Маргариты зазвонил телефон. Она сняла трубку и, не прислушиваясь, механически произнесла - "Совещание!"
В последовавшей тишине неожиданно проступила параллельная жизнь - нудно и противно зудела шальная муха. Она выписывала угловатые зигзаги, устремлённо барражируя пространство комнаты, наполненное почти осязаемой тяжестью. От этого звука вместе с мурашками на спине у Тёмы, казалось, дыбилась, изжитая тысячи поколений назад, шерсть. Наверное, назойливая муха раздражала только Тёму.
- Ладно, милок, расслабься, - вернул Тёму от мухи Порфирий. - А то уж все ляжки себе исщипал. Иди, вон в креслице присядь, нам ещё совещание провести надо. Сиди, слушай, как следует и запоминай, если мужества хватит - вспомнишь потом. Врачам только не рассказывай - в психушку упекут.
Но меня - помни!..
Порфирий заметно разнервничался. По его виду казалось, что он что-то потерял или сболтнул лишнего. Может быть, ему хотелось успокоиться, напитаться энергией, только что излитой сверх меры:
- Марго, включи пока телевизор.
Тёма вслед за Порфирием посмотрел в сторону Маргариты. Она по-хозяйски вальяжно расположилась в своём кожаном кресле. Более того, оказывается, с тихим наслаждением потягивала Шампанское из бокала на длинной ножке. Открытая бутылка стояла на ажурной салфетке, на месте сдвинутых в сторону бумаг. Встретившись взглядом с Тёмой, она расплылась в томной, полной искушения улыбке.
- Расслабься, Тимофей, расслабься, - глядя на Тёму, сказал Порфирий. - Она ещё не соблазняет тебя, ты ей просто понравился, она тебя чует, - молодой, не женатый. Соблазнить тебя, если хочешь, может ...Павлик. А впрочем, хочешь, так и быть, я сосватаю тебе Марго! Ягодка!.. У нас с ней всё равно не склеится. Хм, я - вечный вдовец, по призванию.
Сердце Тёмы дико галопировало. Впервые в жизни он осознал в себе ненависть. "Куда тебе, старому, редкозубому, импотенту!.." - хотелось крикнуть, выпалить старикашке в лицо.
Но ещё больше хотелось затаиться, включить автоответчик, молчать и ничего не решать, зарыться страусом, головой в песок, превратиться в песчинку на пляже - не думать, а просто безлико греться в лучах солнца.
"Всё это уже было когда-то, уже хотелось когда-то сжаться до размера песчинки..." - и отделаться от этого странного ощущения никак не удавалось. И он вспомнил.
...Ему было тогда не больше одиннадцати. Он шёл с приятелем из школы по длиннющему пешеходному мосту, над типичным промышленным московским аппендиксом. Под мостом стояли составы, там были какие-то резервные пути и тупики, изредка проходили стрелочники в оранжевых накидках и валенках. Иногда вдоль путей по утоптанной тропинке проходили мужички в одинаковых ушанках, чёрных пальтишках или куртках, наверное, работяги из депо.
Приятель слепил снежок ещё на середине моста, хорошенько его уплотнил. Снежок успел подтаять и окрепнуть. Когда они поравнялись с тропинкой, по ней как раз топал один из работяг. Изо всех своих сил, пожалуй, на удачу приятель бросил свой снежок. С высоты моста и расстояния метров в двадцать пять - тридцать снежок врезался точнёхонько в бедро, немного выше колена. Было видно, как нежданная боль обожгла человека. Он машинально приложил ладонь к бедру, растирая ушибленное место. Бросок получился мастерским. Приятели восторженно и издевательски гоготали.
Они чувствовали свою полную безнаказанность. Вдоль путей тянулись сплошные бетонные заборы и закрытые промышленные территории. Чтобы догнать их, мужику нужно было сделать неимоверный крюк, а их всего лишь в сорока метрах ждала улица огромного города, где ответственность, и сама жизнь, обезличиваются многолюдьем.
Минут через пять, когда они, как ни в чём не бывало, беззаботно вышагивали по серому от соли асфальту, Тёма почувствовал, как кто-то, с дикой силой, схватил его за шиворот. Он пытался обернуться, но не мог, только заметил, что положение приятеля ещё хуже. Мужик вздёрнул его, словно трофейную щуку.
Лица преследователя Тёма не видел, запомнились неухоженные, грубые пальцы с невероятно большими, круглыми ногтями. Мужик тяжело дышал и никак не мог высказаться. От него пахло табачищем и ещё чем-то несвежим. Но человеком он оказался добрым, вместо того, чтобы отмордовать, потащил их к директору, перепуганных и раскисших, как половые тряпки.
Тёма положил кончики пальцев на виски и начал растирать их против часовой стрелки. Потом, пытаясь сосредоточиться, он поднял глаза к потолку. Треклятая муха в этот самый момент отвалилась от потолка в пространство. На этот раз она изменила тактику своих полётов. Она стала вычерчивать по кабинету почти правильные круги вокруг Тёмы и Порфирия. Её зудение казалось Тёме адской какофонией. Своими спиралями она определённо втягивала его в некую пространственную воронку, игриво сужая её, и конкретизируя в острую головную боль.
- "У меня дорожек много...", - глядя на муху, вспомнил Тёма слова Порфирия.
Наконец жужжащего монстра заметил Павлик. Теперь и он внимательно следил за мухой...
- Так, ну ладно, хватит лирики, - словно подытоживая, сказал Порфирий, настраивая всех на деловой лад. - Павлик, ну где там твой доклад?.. Кстати, Тимофей, послушай, будет кое-что из идеологии наших оппонентов. Они у нас на виду. Мы их всерьёз изучаем. Это у них - "кроха сын пришёл к отцу, и спросила кроха, что такое хорошо, что такое плохо?"... У нас всё по науке... У нас не какой-нибудь ша́баш... Павлик, ну что ты там накропал?..
Марго, кончай пить!..
Слегка захмелевшая Маргарита дурашливо улыбалась. В её бокале шипело, искрясь, Шампанское. Также искрились и её глаза, о серьёзности не могло быть и речи.