Бейло Верецки долгие годы был одним из самых близких моих друзей. Бейло уже ушел из этого мира, и не сможет рассказать о себе сам.
Мы познакомились в первой половине шестидесятых годов прошлого века. Ему было уже за тридцать, и он приехал из Закарпатья поступать на заочное отделение в Вуз, где я работал. Он имел какие-то рекомендации к моему заведующему кафедрой. На самом деле никакие рекомендации для поступления на заочный были не нужны, там был хронический недобор. Но, уж раз он пришел к моему шефу, тот считал нужным проявить внимание. Заведующий вызвал меня, познакомил нас и поручил мне опекать его. Мне сперва не приглянулся этот великовозрастный абитуриент, робеющий в кабинете знаменитого профессора. Очень худой, со впалыми щеками, говорящий по русски с характерным восточно-европейским акцентом, он был явно старше меня. Кто мешал ему учиться вовремя? Явился на мою голову....
Но поручение, есть поручение. Я увел его в свою рабочую комнату, помог написать заявление. Почерк, неожиданно, оказался красивый, даже с завитушками, как у стародавних писарей, и ошибок он сделал в письме меньше, чем обычные студенты из российской глубинки. Мы сходили в приемную комиссию, он сдал документы, получил направление в общежитие и я отвел его туда. Первый экзамен предстоял только через три дня. В обширной комнате эдак на 8 или 10 кроватей он был первопоселенцем. Бейло сказал, что он впервые в Ленинграде, о котором так много слышал, и спросил, куда ему пойти для знакомства с городом. Упустить случай показать свои познания о Ленинградских достопримечательностях я не мог. И вот мы уже на Невском. Я тараторю как пулемет, распускаю павлиний хвост, а он почтительно слушает. Находились, устали и присели на лавочку в садике у памятника Екатерине Великой. Тут, с запоздалой вежливостью, я начинаю расспрашивать гостя. Откуда он приехал? Чем занимается? Почему так поздно затеял учиться? Сначала он вежливо и кратко отвечал на мои вопросы. Потом увлекся. Закарпатье в течение нескольких веков входило в состав Австро-Венгрии. Когда империя распалась, эти земли отошли к Чехословакии. После аншлюса и оккупации Чехии немцами, хозяевами Подкарпатской Руси, как это тогда называлось, стали их союзники - Венгрия. Местное население, испокон веку смешанное, привыкшее уважать любую власть, спокойно принимало эти перемены. Учились в гимназиях с чешским языком преподавания, продолжали учиться, когда преподавать стали на венгерском. Благо, пять-шесть восточноевропейских языков каждый усваивал с детства, общаясь с разноязычными сверстниками. В 43 году моему собеседнику стукнуло 17, и его забрали в венгерскую армию. Немцы не слишком доверяли своим союзникам на главных направлениях. Свежесформированная дивизия была отправлена в оккупированную Францию для несения караульной службы. Однако в 44ом Венгрия вышла из союза с Германией и присоединилась к Союзникам. Немцы разоружили венгерскую дивизию и загнали ее в лагерь. Особых зверств не было, но, по мере ухудшения положения на фронтах, кормили все хуже, а потом и вовсе перестали. Была съедена вся трава и доступная листва в лагере. Начались кровавые поносы. Люди умирали. Но тут пришли американцы. Они открыли лагерь, разрешили свободно выходить и входить, взамен лохмотьев изношенной одежонки подбросили немецкую форму с захваченных складов, а, главное, передали самоуправлению лагеря продовольственный склад, принадлежавший немецким пагерным властям. Вскоре бывшие узники были более сытыми, чем окружающее французское население. Но американцы надолго не задержались и передали лагерь французам. Те отобрали продовольствие - свои граждане голодают, заперли лагерь и поставили часовых. Снова началась голодуха и мор. Через некоторое время приехала комиссия. Отделили тех, кто замарал себя военными преступлениями. Остальным предложили выбор. Можно было уехать в Австралию. Можно было вернуться домой. Для большинства "домой" означало в Венгрию. Но для Бейло домом было Закарпатье, которое к тому моменту стало Советским. Там он оставил родителей. Остальной мир был чужбиной. Надо ли говорить, что девятнадцатилетний ефрейтор пожелал ехать в родные края. Французский офицер спросил "Ты хорошо подумал?" "Да", твердо ответил Бейло. Француз поставил галочку в соответствующем столбце и переключился на других. Через несколько дней группу закарпатцев передали советскому представителю. Тот построил их и привел на станцию. Там их посадили в вагон. В дорогу им дали консервов, переобмундировали в неновую, но чистую советскую солдатскую форму. Через Францию и западные зоны оккупированной Германии они ехали весело. Наконец въехали в советскую зону. Там вагон закрыли и приставили часового. Кормить снова стали хуже. Вот поезд въехал в Чоп. Наконец-то они дома. Но поезд пошел дальше. Выгрузили их в Архангельской области в зоне. Начались допросы. Особист спрашивал "рассказывай, как ты воевал против своей Родины?" Бейло простодушно ответил, что тогда не знал, что это будет его Родина. И получил рукояткой пистолета по зубам. Когда мы познакомились, передние зубы у него были стальные, как память о том особисте. Потом был лесоповал. В 1956 его освободили, но без права посещать большие города. И только теперь он получил полную свободу. Он работает на заводе по нашему профилю и хочет стать инженером. По паспорту Бейло был словаком, но считал себя венгром. "Мой отец венгр, говорил он, а мать словачка. Впрочем, у отца в роду были хорваты и чехи, а у мамы венгры и сербы. Мы - закарпатцы, среднеевропейской национальности". Сам он был женат на румынке с примесью австрийских корней. Когда он получал паспорт, ему предложили записаться украинцем. "Но я венгр", возразил Бейло. Нет такой нации в Закарпатье, заверил его чин и милостиво разрешил записаться по национальности матери. Его фронда на нем и завершилась - его дети записались в украинцы по собственной воле. Бейло рассказывал, что во времена Чехословацкой власти в Закарпатье приехало много русских эмигрантов. Офицеры белой армии, интеллигенты, бежавшие от большевиков были приглашены Массариком. Они учили, лечили, служили в местных управах. Закарпатцы привыкли относиться к русским с пиететом. Те даже в русинских деревнях устраивали кружки самообразования и ставили пьесы Островского, Толстого и Чехова. Советская армия несколько подпортила высокое мнение о русских, но не могла искоренить уважение совсем. Запиши их в русские, многие бы с радостью.... А украинцы ассоциировались с ближайшими соседями из Львовщины. Горные села во время войны и после нее грабили самостийники из ОУН, и это не добавляло симпатий.
Потом, приезжая на сессии, Бейло обязательно заходил ко мне. Наши отношения становились все более теплыми. Как-то Бейло признался мне, что пишет стихи. Естественно, на венгерском. Он делал для меня подстрочники и декламировал свои стихи, чтоб я уловил их звучание. Сожалею, у меня не получилось воспроизвести эти стихи на русском. Слишком различен был наш жизненный опыт. Его стихи, сколь мог я судить, были готическим, что ли. Мрачноватая философия, рассуждения о бренности бытия.... Забегая вперед, скажу, что до сих пор храню книгу его стихов, выпущенную в Венгрии после падения коммунистического режима. Я давал ее знакомому - обрусевшему венгру, любителю и ценителю прекрасного. Он утверждает, что это был настоящий поэт.
Большое видится на расстоянии. Теперь, когда его нет, я все больше осознаю, с каким интересным, посмею сказать, замечательным человеком свела меня жизнь.
Несколько деталей. Первая в его жизни сессия. Нужно сдавать иностранный язык. Он приходит на кафедру иностранных языков и по-немецки спрашивает, кто и как принимает зачеты по немецкому. Завязывается разговор с заведующей кафедрой, она как раз преподает немецкий. Та уверена, что пришел стажер из Германии, такие были тогда у нас. Она пользуется случаем, чтоб попрактиковаться в немецком. Наконец Бейло переходит на французский и говорит, что готов сдать зачет и по французски, если это предпочтительно. Немая сцена.... А какие еще языки Вы знаете, окружают его преподавательницы. Он начинает перечисление. Оказывается там помимо общих для закарпатцев восточноевропейских языков и латынь, и английский. Зря, что ли в гимназии учился. Но Бейло оправдывается "я понимаю эти языки и могу прочитать и пересказать, но от свободного владения это далеко". Заведующая берет его зачетку и пишет все зачеты и экзамены на все годы вперед. "Но Вы не забывайте нас, заходите поговорить, когда будете приезжать", просит она. Эту историю я услышал от знакомой преподавательницы. Бейло сказал лишь, что на той кафедре очень милые и доброжелательные дамы. Пусть бы он повторил это в присутствии студентов, изнемогавших под гнетом "милых дам", требовавших сдать очередные "тысячи знаков".
Когда подошло время изучать и сдавать наш не самый простой для студентов, изрядно математизированный предмет, Бейло явился ко мне с тетрадкой заполненной вопросами. Изучая предмет по учебнику у себя дома, он обнаружил неясности и нестыковки и горел желанием их уточнить до экзамена. Я не сумел ответить на все его вопросы и мы отправились к шефу. Тот долго толковал с Бейло, потребовал его зачетку и вписал "отлично". Бейло продолжил диспут, ему еще не все было ясно. В это время ближайший соратник заведующего готовил докторскую. Теоретические результаты он показал Бейло. Через некоторое время из дирекции того закарпатского завода, где Бейло из рабочих уже продвинулся в главные технологи, пришло приглашение внедрить эту работу. В качестве курсовой работы Бейло сделал чертежи и началась стройка.
Я попал в этот небольшой город в складке Карпат как член бригады на стадии пуска. Раз и навсегда я влюбился в эти горы, в спокойных, любящих шутку, доброжелательных жителей этого края. Нас привечали все от директора до разнорабочих. Мою дружбу с Бейло заметили. Оказалось, что практичные полуселяне не особо высокого мнения о моем друге. Негласный глава местной мадьярской общины, энергичный бригадир в цехе, как-то пригласил меня в гости на лютеранское Рождество. Я закончил работу на установке, и собирался на следующий день домой - надо было поспеть к Новому Году. В Доме бригадира собрались почти все венгры, которых я знал по заводу. Поздним вечером хозяин прочел на родном языке молитву и указав на звезды, которые уже высыпали на небе, пригласил всех к столу. Жаль, что в это повествование не вписывается меню застолья. Поверьте, венгры умеют есть и пить. К середине ночи все вышли во двор размяться, подышать прохладным воздухом мягкой карпатской зимы. Я спросил моего хозяина, отчего нет Бейло. Тот был уже под хмельком и оттого откровенен. "Пустой он человек". "В чем это выражается?" "А вот вчера у него последняя курица издохла" загорячился мой собеседник, "поросенок у него не прибавлял в весе, так он его отдал соседу. Тот быстро его выправил. А когда принес ему кусок свинины за поросенка, так Бейло стал гордо отказываться. Вишь, поросенок все одно бы сдох. Зато книжек полный дом. Куда ему столько. И на румынке женился..." "Вы сами говорили, что в Закарпатье на нацию не смотрят" "Да, это так, но румыны то не нация, румыны, то профессия" "Зачем же так?" возмутился я. "А Вы согласились бы на цыганке женится?" "Смотря на какой цыганке" попробовал возражать я, но он прекратил неприятный разговор, что-то крикнул вышедшей на порог женщине. Она вынесла две большие глиняные кружки горячего ароматного вина. "Давайте выпьем за то, чтоб каждый жил как умеет". Против этого нечего было возразить.
Бейло закончил институт с красным дипломом. При вручении было отмечено, что это первый случай за последние 10 лет существования заочного отделения. Обычно заочникам абы диплом получить.
Библиотека Бейло содержала книги на пяти языках. Самодельные полки заполняли все стены его комнатушки. Книги громоздились на письменном столе и на полу.
Бейло написал историю своего завода, выудив из Ужгородских, Будапештских и Пражских архивов множество никому не известных подробностей. Этот труд так и остался в рукописи. Сохранился ли он в архивах приватизированного и дважды перепроданного завода? Вряд ли. А жаль. Там были интереснейшие детали! В отпуск он в одиночку бродил по родному краю. Он открыл несколько стойбищ и поселений каменного и бронзового века. На стене в его кабинетике висел самодельный застекленный шкаф, заполненный каменными зубилами и дротиками, бронзовыми ножами и глиняными черепками. К каждой вещице был приклеен номерок, а в толстой амбарной книге по этому номеру обнаруживалась зарисовка места находки и подробное описание. Где теперь все это?
Еще Бейло резал по дереву. До сих пор храню зеркальце в буковой рамке. По традиции местных умельцев обрамление оформлено как буковые ветки с орешками. А наверху восседает поющий глухарь.
Как то Бейло позвонил мне в Ленинград: "прошу тебя, сходи в Публичку и сделай ксерокопию первопечатного Нострадамуса на латыни, я заплачу, сколько бы не стоило."
"Зачем тебе?"
"Понимаешь, у Вас его вовсе не издают, а недавно мне прислали из Венгрии томик на венгерском. Я когда то читал его во Франции на латыни у одной француженки, к которой заходил в гости. У ее отца была большая библиотека. Теперь в венгерском переводе я обнаружил явное вранье. Надо посмотреть первоисточник". Надо ли говорить, что я до того и слыхом не слыхивал об Нострадамусе.
Отправился в библиотеку. Мне отказали в копировании. Многовековое издание, кажется принадлежавшее к знаменитой библиотеке Вольтера, купленной Екатериной II, нельзя было мять и засвечивать на ксероксе. Тогда последовала новая просьба Бейло - списать такие-то и такие-то катрены.
Я сидел в древнехранилище, куда прорвался далеко не с первого захода, да и то, потому, что знакомая работала в Публичке. Часами я переписывал непонятные латинские тексты, продираясь, через еще более непонятный готический шрифт.
К счастью, мои первые труды, отправленные в Закарпатье, были забракованы Бейло за неудобочитаемостью. Через год он приехал сам, обаял хранительниц и засел на неделю в читальном зале. Свои возражения и верные переводы он послал в Венгерское издательство, но ответа так и не получил.
Начальству этот многознайка, имеющий обо всем свое мнение и, при этом, неспособный нормально выкормить поросенка, не сильно нравился.
Когда он достиг 60 лет, то был отправлен на пенсию. Затем, его милостиво приняли в заводское КБ чертежником. Бейло обнаружил, что старинный завод не имеет нормального генплана, все вымерил, рассчитал и сделал добротный генплан. Говорят, этот документ очень пригодился, когда приватизированный завод делили между новыми хозяевами.
Последнее письмо я получил от Бейло в годы становления новой украинской государственности. Он писал, что очень многим вдруг понадобились переводы на украинский разнообразных старых документов на всех языках всех прежних государств, в которые входило Закарпатье. Его пригласили стать помощниом нотариуса. Бейло переводил, комментировал, разъяснял. К нему стал обращаться Ужгородский университет. Он вошел в отношения с Венгерскими издательствами. Выпустил книгу стихов. Ту самую, которую я храню. Писал в журналы и, даже, в Венгерскую энциклопедию. Кажется он наконец достиг того, к чему стремился. "Ты знаешь, - писал он, - мне даже хватает на хороший кофе, без которого я не могу обходится". В эру всеобщей разрухи это было показателем уровня. ..
Через три месяца после этого письма мне сообщили, что Бейло не стало.
Господь готовил этого человека к великой судьбе и забрал к себе, увидев, что людям он не нужен.
Баллада 2. Еврейская
Шли мы как то с Бейло по самой длинной улице Свалявы. Надо сказать, что город этот зажат в складке гор. Вот, по середине этой складки и проходит улица, пронзающая город насквозь. На одном из перекрестков располагался крошечный магазин. Там был всего один продавец, который и отвешивал мороженую рыбу, и разворачивал перед покупательницами рулоны тканей, и всыпал в газетные кульки пряники и конфеты "подушечки" . Он демонстрировал сковородки и давал советы покупателям кастрюль. При этом сохранял неизменное почтительное и, одновременно, тоскливое выражение лица. Покупательницы окликали его по фамилии "Мармарштайн". Он отвечал каждой на ее языке, называл по именам, обязательно прибавляя "мадам". Воистину, из него получился бы цирковой жонглер. Подавать чайник одной "мадам", принимать деньги у другой, что-то разъяснять третьей, прикладывать к себе края тканей, выкидывать на прилавок связку чулок в резинку и все это одновременно... Но никто из покупателей не оценивал его манипуляции, как искусство. Люди волновались, требовали обратить на них внимание. Наконец, Бейло купил сигареты и мы вышли из магазина. "Экая бестолковая суета! - высокомерно заметил я. - Почему он это терпит, почему не потребует второго и даже третьего продавца?" Бейло рассмеялся. "В штате есть и второй и третий продавцы, а он вообще то не продавец, а директор. Просто этими вторым и третьим являются его жена и дочь."
"Лентяйки! Что же они его так эксплуатируют?"
-"Дочка учится в Ужгороде, а жена занимается огородом и по выходным торгует на рынке. Эта семья всегда крутилась как могла" .
- "Но особо счастливым он не выглядит".
- "Такая уж судьба у этого семейства - вздохнул Бейло. Хочешь, я расскажу тебе про его деда?"
Вот рассказ Бейло, как я его услышал тогда.
В канун первой мировой войны в Сваляве самым большим предприятием была фирма "Сольва". У нее работало почти все работоспособное население не только города, но и прилегающих деревень. "Сольва" валила лес на склонах гор. По горам были проложены узкоколейки. Вверх пустые вагонетки затягивали лошади. Вниз груженные стволами буков они спускались, удерживаемые специальными тормозами от чересчур быстрого движения. Конвейер работал бесперебойно. Но, вот, наступал час обеда. Рабочие усаживались на поваленных стволах, разворачивали припасы. Обед запивали домашним вином, разговаривали, шутили. В этот час на узкоколейке появлялась тележка, которую волокли вверх несколько рабочих. Они ставили ее на вырубке и начинали подбирать и укладывать на тележку крупные ветки, вершинки, отщепы и другую нестандартную древесину, которой "Сольва" пренебрегла. Затем, удерживая тележку от падения, спускали ее вниз. Путешествие заканчивалось у дровяного склада, которым владел Мармарштайн. Привезенное сортировалось, разделывалось и развозилось на маленьких ручных тележках заказчикам. "Сольва" была заинтересована, чтоб лесосека очищалась, и позволяла Мармарштайну использовать ее рельсы в обеденное время. Так это и продолжалось к удовольствию обеих сторон, пока однажды тележка с дровами не перевернулась посреди пути. Обеденный перерыв кончился, но новые партии леса спускать было невозможно. Рабочие "Сольвы" торопливо расчистили путь и швырнули тележку под гору. Директор фирмы сказал Мармарштайну, что запрещает собирать отходы - "без Вас управимся", и пообещал взыскать через суд убытки. Что суд примет сторону "Сольвы", никто не сомневался. Полное разоренье, крах.
Мармарштайн вспомнил, что дома стоит заветная коробка. Отец перед смертью передал ему ее и сказал, что он получил шкатулку от своего отца. Там какой то свиток на иврите, которым они не владели. Показывать свиток ученым евреям он побоялся. Мало ли что... Из поколения в поколение передавалось, что этот свиток надо использовать в самом крайнем случае. Если жизнь станет невозможной, надо отвезти свиток Ротшильду и он поможет. Маялся Мармарштайн, искал выход. Хотел продать склад. Но ему запретили - имущество под судом в обеспечение иска.
Собрался бедняга и поехал в Вену. Там, по слухам, обитался Ротшильд. Общие вагоны, пересадки, суровые кондукторы. Добрался до Вены. Расспросил. Добрые люди показали, где найти Ротшильда. Пришел и обомлел перед роскошным дворцом, каких в Сваляве и не видывали. Зеркальные двери вращаются. Подъезжают и отъезжают кареты. Из них выходят шикарные господа. Швейцар в галунах склоняется в поклоне. Мармарштайн хотел нырнуть следом за вошедшими. Но бдительный швейцар ухватил за шиворт и дал пинка. Тот пытался объяснится, но бдительный страж был неумолим. Если всех нищих евреев пускать к барону, то ему работать будет некогда. Во время перебранки из банка вышел элегантный молодой человек. Поинтересовался. Мармаштайн как мог объяснил. "Хорошо, -сказал молодой человек, - я секретарь барона, давайте Вашу коробку". Мармарштайн заколебался. "Ну, как знаете" и секретарь пошел к ожидавшему экипажу. Мармарштайн бросился вдогонку. Секретарь уже с недовольным лицом велел ждать и скрылся в дверях. Швейцар посоветовал идти, откуда пришел, и не приближаться к дверям банка. Мармарштайн отошел на безопасное расстояние и тоскливо застыл. Идти было некуда и незачем.
Но вот, секретарь появился в дверях и поманил его. "Входите, барон ждет Вас". Победоносно глянув на швейцара, проситель вошел в банк. Можно подробно описать ощущения провинциального еврея в несвежей, измятой долгой дорогой, непритязательной одежонке среди роскоши столичного храма финансов.
Барон вышел из-за стола и с улыбкой проводил его к креслу. Вкатили тележку с угощеньями. По размерам тележка была вроде тех, на которых развозили дрова, только наряднее и мягче в ходу. "Так что привело Вас ко мне?" Мармарштайн стал сбивчиво объяснять. "А Вы знаете, что в этом свитке?" - "Нет"
- "Так слушайте"
История начиналась во времена Наполеоновских войн. Были в Париже менялы - предтечи нынешних банкиров. Клиентура их была не шибко грамотной и вместо вывесок менялы размещали приметные знаки над своими лавками. Так у одного была выкрашенная в красный цвет доска - рот шильд на идеше (диалект немецкого языка, на котором объяснялись между собой разноязычные евреи Европы), у другого мраморный камень - мармар штайн. Были и другие менялы, имена которых не так важны для нашей истории. Так или иначе, император Наполеон пригласил самых крупных менял к себе. Планировался очередной поход, и нужны были деньги. Договорились, что, дождавшись императора с победой, заимодавцы получат назад свои деньги с большим процентом. А кто не сможет ждать и заберет деньги в казне раньше, потеряет некоторую долю. На том и порешили. Наполеон отправился в русский поход, а Мармарштайн подстраховался. Он пристроил в войска племянника. После Бородина и Московского пожара французы покатились назад, оставляя пленных, замерзших и убитых. Телеграфа не было в те времена. Париж жил, ожидая новых побед императора, богатых трофеев и контрибуций. Между тем, племянник дезертировал и не жалея денег и коней понесся предупредить дядюшку. Мармарштайн с малыми потерями забрал свои деньги из казны и сделал добрый жест - упредил старого приятеля Ротшильда. Тот тоже вовремя подсуетился. Через несколько дней весть о поражении Великой Армии достигла Парижа, и казна прекратила всякие выплаты. Остальные кредиторы прогорели. Вот тогда Ротшильд написал тот свиток, где завещал всем потомкам помогать всем Мармаштайнам.
"Вот, дорогой друг, какие обязательства связывают наши дома" - сказал барон. Он вызвал секретаря и попросил выяснить, каковы отношения между его банком и фирмой "Сольва". Оказалось, что контрольный пакет фирмы принадлежит банку. "Ну что ж, -улыбнулся барон - подарим Вам "Сольву". "Нет!" воскликнул Мармарштайн "Вы меня не поняли! Я только прошу разрешения собирать отходы!". В душе он заподозрил, что барон насмехается над ним. Невозможно, чтоб такое было предложено всерьез. Как барон не настаивал, гость твердил "Дайте возможность собирать отходы!" Барон отступил. Он приказал устроить гостя в хорошую гостиницу, дал денег на расходы и велел купить обратный билет в вагон прямого сообщения. Когда Мармарштайн вышел на перон в Сваляве, его ожидал директор "Сольвы". "Господин Мармарштайн между нами произошла небольшая размолвка. Давайте считать ее исчерпанной. Продолжайте Вашу деятельность и всегда обращайтесь ко мне, если нужна моя помощь" Надо ли объяснять, каким счастливым был наш герой.
А дальше были две мировых войны, которые катком прокатились по Карпатам. Тот директор магазина один из всей многочисленной семьи остался жив, потому что перед войной был призван в венгерские войска, пережил все, что должно пережить солдату, и вернулся в родное гнездо, которого, впрочем, уже не было.
Живы ли его потомки, носящие эту фамилию? Где они сейчас?
Ну а многочисленные ветви Ротшильдов носят титулы баронов и пордов, заседают в парламентах многих стран Европы, создают благотворительные фонды и везде пользуются почетом. "Каждому свое", как изволили написать некие философы на входных воротах одного из лагерей смерти.