Жаркий день плавил горы, стекал горячими потоками к морю, раскалял машины, день утомлял, давил на сердце, обугливал кожу жадных отдыхающих, пьющих пиво бесконечно, словно в пиве было облегчение; листья жухли и покрывались седым пеплом, в их тени не было спасения, не было спасения нигде, мы с Хомяком прятались в беседке придорожного кафе, где подавали блюда из дичи, хлебали адскую шурпу из кабана, ели жаркое из зайца, пили горький зеленый чай, было утомительно весело от встречи, Хомяк хотел заплатить за обед, но я был настойчив и заплатил сам. В такую жару казалось, что завтра не наступит - или мир погибнет, или мы не доживем до ночи, и мы жевали механически, и жаловались на финансовые трудности механически, и дымили сигаретами, словно китайские статуэтки с ароматическими палочками во рту.
- И кем ты работаешь на этой фирме? - я смотрел на Хомяка, почти не изменившегося за последние двадцать лет, только щетина седоватая на щеках, и глаза на фоне черных усталых кругов, и нет на нем солдатской шинели, без которой Хомяк был уже не совсем Хомяк, которого я знал, с которым ходил в караулы и с которым бегал кроссы по пересеченной местности.
- Финансовым директором.
- Финансовым? М-да.
- Неплохо платят.
- Хорошо.
- Очень даже неплохо платят.
- Хорошо.
- Последнее время стало труднее.
- Последнее время всем труднее.
- Знаешь, - Хомяк наклонился ближе ко мне, нависая над столом, - в армии было легче. Ни кредитов, ни отчетов, ни, блин, цен на бензин, ничего такого. И все какие-то были понятные. Или свои, или сволочи. А сейчас не пойму, все одинаковые, и от всех жди подлости.
- Ну, не преувеличивай.
-Да правда, правда, - горячился Хомяк, нервно затягиваясь сигаретой, - ты тоже так думаешь. Ну, скажи, думаешь?
- Думаю.
- Вот. Накупили машин, квартир, денег подкопили...И начали нервничать. А раньше не нервничали.
- Раньше молодые были...
- Не в молодости дело.
- Может и не в молодости, - согласился я, и хлебнул чаю, горячая лава потекла в горло, захотелось вдруг сказать что-то важное, самое главное и последнее, что только можно сказать человеку, которого знаешь сто лет, и сто лет не видел, и с которым давился вместе несъедобной армейской пищей, и мерз, и пил водку, пил много и страшно, как в последний раз, и который теперь финансовый директор какой-то фирмы, и ты вроде тоже директор, но это не взаправду, и деньги не взаправду, и финансовый кризис - все очень не настоящее, и эти горы сейчас плавятся, а совсем недавно были ледяными, и мы сидели вдвоем в полуразрушенном здании столовой, а вокруг лихорадило огромную страну, которую мы считали Родиной, и которой присягали, и во славу которой охраняли заброшенный полевой лагерь с ангарами, стрельбищем и свинарником...
- Есть курить? - Юрка Доцент ввалился в помещение весь в инее, и за ним влетел маленький снежный смерч.
- Закрой дверь! - закричал Хомяк. Он нахохлившись сидел возле погасшей буржуйки, протягивая руки в коричневых вязаных перчатках к остывающему металлу.
- Кури, - я протянул Доценту мятую пачку "Черноморских".
- Мороз и солнце, - проворчал Юрка, усаживаясь на лавку и закуривая, - мороз и солнце.
- Чего ты поперся на улицу? - поинтересовался Хомяк.
- Проверить объект.
- Смеешься? - Хомяк недоверчиво посмотрел на Юрку, - объекта давно нет. Руины. Ни одного фонаря, ночь...Даже автоматы перестали выдавать. Если кто решит напасть, даже отбиться нечем.
- Автоматы не выдают по другой причине, - многозначительно произнес Юрка, - он наслаждался иллюзией тепла и смрадом дешевых сигарет.
- По какой? - поинтересовался я, чувствуя наступающий приступ смеха.
- Чтобы мы их на самогон не поменяли.
- Идиот, - разозлился Хомяк, - идиот, двадцатый век на дворе, а мы сидим без света в горах и охраняем черт знает что! Эти развалины никому больше не нужны..
- А свинарник? - спросил Юрка, - Свинарник - важный стратегический объект. Там свиньи. А свиньи, это мясо. Мясо нужно и в двадцатом веке. Мы охраняем мясо.
Он взял в углу деревянный табурет и начал отламывать ножку.
-Что ты делаешь? - поинтересовался Хомяк.
- Дрова кончились. Спалим казенную мебель. О! Тут даже инвентарный номер сохранился.
- Как там Атаман на свинарнике, не задубел? - спросил я.
Доцент пожал плечами.
- Надо бы его сменить, там совсем плохо. Спрятаться негде. Каморка завхоза развалилась.
Табуреточное дерево весело затрещало в буржуйке.
- А на самом деле, автоматы отобрали потому, что месяц назад сюда приходил один местный мужик, и пытался украсть плиту из кухни, - заявил Хомяк.
- Ну и что?
- А то, что ребята из второй роты, навешали ему. А он обещал их зарезать. Так чтобы не случилось чего, автоматы и отобрали.
- Чушь, - не поверил Юрка.
- Не чушь. Он каждый вечер приходит и ждет, пока случай подвернется кого-нибудь...
- Прекрати, - Юрка поежился, видимо представляя, как он шел от свинарника один в снежной пурге, а где-то среди развалин лагеря затаился местный мужик с ножом.
- Ко мне перед выездом подходили ребята, и что-то такое говорили, - признался я, - только я не поверил. Думал, байки.
- Вот тебе и байки. Его многие видели. У него с головой что-то, может, маньяк...
Желтый свет одинокой лампочки под потолком задрожал, и начал мигать.
- Этого еще не хватало, - пробурчал Хомяк.
- Наверное, ветер. Хоть бы провода не пообрывал.
- Может, контакт плохой, - предположил я, и залез на скамейку, чтобы проверить, как вкручена лампочка в патрон.
- Ааа! - закричал Доцент, - вон, в окне!
Я обернулся в сторону окна, и чуть не свалился со скамейки - за мутным стеклом, расплывчато маячила безобразная морда с кривым носом.
- Это он! - Хомяк схватил ножку от табурета, - Доцент, держи дверь!
На меня напал столбняк, я так и стоял, протянув руки к лампочке, пока Юрка баррикадировал хлипкую дверь, а Хомяк бессмысленно вращал глазами, сжимая обломок табурета. Морда за окном растворилась, а я почувствовал, что не могу пошевелиться, древний страх перед всем бессмысленным и беспощадным, диким, ночным, превратил меня в беззащитное существо.
- Эт-т-то он, - голос Хомяка дрожал.
Я слез со скамейки, и, вдруг заговорил быстро, словно стараясь разорвать тишину в ушах.
- Чушь, чушь, какая чушь, уроды ходят, мы тут без оружия, объект надо проверять, а у нас даже штык-ножи отобрали, козлы, лампочки в фонарях все спиздили, провода тоже, одни свиньи остались, кому эти свиньи нужны, чтоб они провалились, страна развалилась, а мы тут сидим, сторожим неизвестно что, жратвы нет, буханку хлеба дали и банку консервов, сигареты уже неделю не выдают, что случилось, что, блин, случилось, мы без малого офицеры советской армии боимся каких-то психов, они воруют тут, а мы ничего сделать не можем...
Сигарета не хотела вылезать из мятой пачки, спички искрили, дымили и не зажигались, я достал головешку из буржуйки, и жадно прикурил от нее.
Мир сконцентрировался в убогом помещении бывшей столовой, а на много километров вокруг были только мы, псих с ножом, и свиньи...
- Атаман, - прошептал Доцент, - Атаман на свинарнике один. А вдруг этот гад к нему пошел.
Ни кто не хотел идти на свинарник, может, я меньше всех, но внутри накатила тошнота, подступила к горлу, я увидел, как завтра приезжает смена, а мы сидим втроем, закрывшись, замерзшие и измотанные страхом, а на вонючем свинарнике валяется Атаман, которого не предупредили. Меня вывернуло наизнанку, судорожно, и тошнота тут же прошла.
- Я пойду, - сказал я, вытирая губы.
- Нельзя одному, - возразил Доцент.
- Пойдем все, - предложил Хомяк.
- Нет, - возразил я. В голове стало пусто и спокойно, - тут единственное место, где тепло и свет. Если мы все уйдем, он может сюда зайти. Что потом делать?
- Возьми мой нож, - предложил Доцент.
- Не надо, - я знал, что не смогу им воспользоваться, - закройте хорошо за мной дверь.
Колючий снежный ветер проник под шинель, выдул остатки тепла и заставил все забыть. За мельтешением снежинок, за суматохой мыслей исчез страх перед психом, остался только холод и стремление не потерять дорогу к свинарнику. Путь казался бесконечным и сопровождался бешенным сердечным ритмом, толчки в груди гнали кровь и толкали тело вперед, я шел, шел, пока не оказалось, что ветер утих, и крупные снежинки стали падать вертикально, крупные белые лохмотья кружились медленно, и небо прояснилось, осветилось бледно луной и мелкими зимними звездами. Я увидел черное и длинное здание свинарника, и развалины домика завхоза перед которым полыхал огромный костер.
- Атама-а-ан! - крикнул я, - Атаман, ты где?!
Костер сыпал весело во все стороны искрами и трещал, захлебываясь собственной мощью.
- Атаман!
Посреди костра стояла старая парта, на которой лежал Атаман и читал газету.
- Ты что, с ума сошел? - спросил я, подходя к нему.
- А что, мне надо было замерзнуть? Вы не меняете меня, а я чуть не околел тут. Вот, развел костер из фруктовых ящиков, и стол поставил. Тепло. И светло. Газетку вот нашел, прошлогоднюю. Ты укладывайся. Не бойся.
Я лег рядом на облезшую лакированную поверхность, под которой бушевало пламя ,и спросил, уже ничему не удивляясь, и ничего не боясь.
- О чем пишут?
- Вот, послушай...Ага, сейчас. Значит, про урожай зерновых, очень интересно. Слушай...Хотя, это тебя, не заинтересует...Постой. Вот. А, это тоже чушь. Это не интересно...Мммм...Так, хорошая статья...Но, тоже тебе не интересно. Про съезд. Нет, это не то...
- Да прочитай хоть что-нибудь, - возмутился я, согреваясь, глядя в бездонную черноту над костром.
- Ну вот, замечательная статья про наших легкоатлетов! Отлично! Слушай...Хотя...Наверное, это не очень интересно...
- Атаман, а ты знаешь, что тут маньяк ходит?
- Маньяк? Мужик какой-то приходил. Постоял и ушел.
- Ты его, наверное, испугал, - усмехнулся я, - или начал про легкоатлетов читать...
- Не знаю. У тебя сигареты есть? Ага...Спасибо. Вот, шахматная задача. Ты в шахматы играешь? Хотя, наверное, не играешь...
Лак на парте начал пузыриться и дымить. Атаман бубнил про космос, спорт и урожаи. Он начинал читать, потом резко обрывал чтение, просил закурить, шуршал газетой, потом бросил газету в костер под столом и спросил:
- Как там ребята? Не замерзли?
- Нет. Вот, передали тебе полбуханки хлеба.
- Давай съедим?
- Давай.
- У меня тут немного самогона во фляге. Мать передала, сама варила. Хочешь?
- Спрашиваешь, - обрадовался я.
Мы съели вязкий холодный хлеб, выпили самогон и замолчали.
- А знаешь, -сказал Атаман, - мне показалось, что этот мужик немного не в себе. Ну тот, который приходил.
- Я же говорю - маньяк.
- А знаешь, мне кажется, что в мире происходит что-то...Хотя, наверное, это тебе не интересно...
Небо светлело в предчувствии рассвета, свиньи начали тревожиться, повизгивать, снег прекратился совершенно, и костер начал угасать.
- Вы что тут, охренели совсем?!
Я поднял голову и увидел Доцента и Хомяка, которые остолбенело смотрели на нас.
- А, ребята, - обрадовался Атаман, - а мы тут с Серегой газету читали. Знаете, такая интересная статья про...Хотя, наверное, это вам не интересно...Сменять пришли? Здорово. А мы пойдем на кухню...
Вокруг рушились и провозглашались государства, деньги превращались в пыль, ходили маньяки и на улицах не горели фонари, я встал со стола. Я больше ничего не боялся. У меня ничего не было, мне нечего было терять.
- Мы вам еще банку тушенки оставили, - сказал вслед Доцент.
У нас еще была банка тушенки.
- Может, съездим искупаемся? - спросил Хомяк, когда мы допили чай.
- Давай. Как раз, немного жара спала.
- Слушай, я все волнуюсь, машину взял в кредит...А если уволят, как выплачивать? С этим кризисом все так ненадежно...
Шли информационные войны, горел Кавказ и Ближний Восток, правительства менялись как голые девки в клипе, деньги превращались в пыль, а по телевизору показывали маньяков; я встал из-за стола. Я ничего не боялся.