Маршалл выходит снова в шумный зал, сны и сладкие глюки заворачиваются в сонной стеклянной дымке где-то вокруг совсем под пальцами, но уловить он не может, он чувствует себя освеженным и совсем другим, просто отпечаток прежнего Маршалла, тусующийся прозрачный дух, который вышел покурить, дым рассыпается сквозь легкие. Очень громко от этого кажется что потолок сейчас упадет, но это скорее весело, чем страшно, факт собственной смерти немало его веселит, пожалуй, если сейчас мы все тусуемся гдето по кишкам огромного червяка, что будет когда мы вырвемся изпод его пуза, прозрачной плевры, так близко что Маршалл чувствует дыхание смерти совсем на ладони с каждым вдохом загоняя еще чутьчуть мертвых молекул под костлявые ребра. Тело мерзкое и всегда было таковым, но с этим ничего нельзя поделать, это вторичное усложнение, ведь быть бестелесным куда более честно и совершенно, чем оперировать шнурами нейронов. Эти шнуры кровь мясо кожа ресницы пальцы ногти коленки дыхание пищеварение это все такое чужое. Маршалл гуляет почти до рассвета по темным закоулкам, там свист радиации, доисторические аллигаторы, которые никак к нему не относятся, они красивые и блестящие в ночи они дикие и степенные, Маршалл наблюдает за ними, потом они сотрутся из памяти, как всегда бывает, он тоже делается как одно из этих животных, рычит в тьму, над головой сплетаются уличные провода, они вплетаются в маршалловы яремные вены, такие яркие, солнечные, янтарные, кровь льется рекой с начала времен и он жадно глотает ее а потом отдает свою, как было всегда. Запах влажных деревьев и мокрого асфальта. Органические лаборатории. Поезда так близко, он хочет напасть на них, как на нечто враждебное. Внутри - механические люди скрипят протезами скрипят открывая-закрывая веки, скрипят вдохами-выдохами, это воспринимается не ушами, а чемто более глубинным, звуки и запахи пожирают его внутри, хлюпает хребет, рвутся каппиляры и артерии, он ходит по улицам, потерявшийся и чуточку безумный, все вокруг него поет высоко, как если бы было очень больно и злобно шепчет и успокаивающе, все сразу, он теряется в ощущениях, в любви и ненависти, которой щедро его одаривают те, на другой стороне, и звезды взрываются, затопляя бесконечной горячестью и светом, и бог смеется, такой огромный, пустой, великий дух. Маршалл находит свой дом, будучи уже немного отрезвленным, но все равно чувствует-чувствует так много, что ему не вместить, оно налетает на него со всех сторон и изо всех углов и капает с луны, а та, обнажив кровавую улыбку, тихо смеется над головами всех прохожих. Маршалл заходит в квартиру, стараясь не шуметь, идет на цыпочках, как мышь, как тень. Снимает с себя одежду и ложится в кровать, укрывается одеялом. Он еще долго лежит на кровати, где когти тьмы расковыривают потаенное, ютятся под глазными яблоками, кровожадно вибрируя. Маршалл незаметно засыпает. В лунном свету его лицо кажется детским, а слышать его дыхание - очень интимно, так что наблюдатель сгорает на атомы от стыда и растворяется в ночи, чтобы путешествовать дальше.
Он просыпается от ворчания его матери о том, что он опаздывает и от холода, следующим за раскрытым одеялом. Ну нихуя себе, злобно думает он, смотря в потолок. Времени до хуя, минут 10 он сидит уставившись на свои тощие колени, просто чтобы привыкнуть к факту тому что он снова бодр. Мать из другой комнаты говорит чтобы он собрался быстрей, Курт подбросит нас, говорит она. Значит, придется идти в школу. Маршалл думает о красном смехе. Диком Западе. О тупом дне, что ожидает его впереди, блевотных лицах движениях фейковых как все вокруг о мерзких голосах и запахах. О скрипе половиц под линолиумом в школе, о белых прямоугольных лампах под потолком. Маршалл не хочет никуда идти. Он одевается и умывается и наспех делает бутерброды, кидает рандомные учебники в сумку, успевает пролистать дэш, пока его мать красится перед зеркалом. Он думает о том, что она красивая, как японцы, а он совсем на нее не похож. Думает о крысе которую встретил несколько дней назад на заброшке, он назвал ее Rad, сокращенное от Радиации. Жаль что он не мог прихватить ее домой. Она была какая-то больная. В целом, как и все остальные. Маршалл усмехается, когда думает, что люди входят в этих остальных тоже.
Звонок в дверь - Курт радостен, как клоун. Он тощий как палка и похож на высушенный скелет; мышцы на его лице парализовало в эту торжественно-блевотную улыбку. Смеется он как Rad, если бы тот умел. Или та. Маршалл сухо кивает ему демонстрируя что на хуй блядь такую ебучую радость, он доедает бутерброды, просит у Курта ключи, тот неловко кидает их ему, как если бы они были какими-то друзьями из американских сериалов. Маршалл выходит в подъезд, он свежепокрашенный в зелено-коричневые цвета и это приятно, особенно как там освещает его эта бледная лампочка, сразу чувствуешь себя зверем. Шагает в лифт, дверцы позади него закрываются, означая начало переваривания. Маршаллу нравится этот маленький утренний ритуал, в этом сквозят какието механические шаманы, красиво, да? Он открывает машину, бросает в нее сумку и ждет, пока появится его мама и Курт. Они появляются в обнимочку. Маршалла подбрасывает на всех кочках и неровностях, машина у Курта старая и разъебанная, здесь пахнет расплавленным металлом, они едут сквозь сотни приторно-рыжих фонарей к его школе, похожей на бетонную коробку. Туда медленно сплетаются существа в по большей части черных одеждах, закутанные с головы до ног шарфами и воротниками, это даже красиво немного до тех пор, пока Маршаллу не настает пора выходить. Когда он сам оказывается в этом тараканьем потоке, ему становится привычно чертовски мерзко - но он знает, что это не от них, а от самого себя, как было всегда, он заходит в школу, тут громко и слишком светло до неприличия. Почти невыносимо Маршалл бы отдал все чтобы съебаться отсюда, но он и так на грани отчисления. Так что он на неком "испытательном сроке", когда всем чуть менее похуй чем обычно. Маршалл почти готов зубами стучать от досады, от вселенской тоски и ненависти, время идет так чертовски медленно, все вокруг чертовски медленные, блять, похожи на какие-то воздушные пластиковые шары, особенно женщины. Розовые кофточки. Яркие ногти и макияж. Все эти попытки замаскрировать уродливость выбешивают его еще сильнее, чем если бы это было правдой, его бесит фигуристые одноклассницы, которые похожи на кукол с этим особенным истерическим смехом, он хочет вернуться обратно к доисторическим аллигаторам и рекам крови, в которых они тусуются, величественные и спокойные, как живые защитные сооружения, в то время как Маршалл сплетен из целлофана и наспех засунутых туда кишков мозга и крови, в этом состоянии он размазывается по обстановке, оставляя красные следы на полу, но всем поебать, он садится на свое место, самое дальнее, смотрит в окно. Там все синее и темное, ветки деревьев неспешно воюют с ветром, колышутся там. Сами по себе. Мерзотные будни проплывают блевотным комом, застрявшим в глотке, он сдерживает его каждый раз, когда проходит около хихикающих одноклассниц, от которых жутко несет какимто дрянным парфюмом, слишком сладко, Маршалл чуток к запахам и эти одеколоны его убивают. Он думает о морозной норвежской зиме, там из церквей доносится металл, он отовсюду доносится кажется его даже если его никто не включает, он генерируется из твоих генераторов автоматически, ha. Ему все чудится это: генераторы. Эхо их шума. Равномерное как чьи-то выдохи. Это так странно.
Когда он возвращается домой на улице настает дикая буря. В этом слышится смех сатаны, Маршалл идет медленно, пиная ботинками снег и протаптывая себе дорожку, отчасти ему нравится, как воет небо как холод пробирается под пальто и обнимает его. Лед - это спокойно. Когда не так холодно, он часто бывает у реки, по побережью и дальше ряд заброшенных мест и даже здание, похожее на церковь, никаких крестов, просто округлые потолки и характерные решетки на окнах. Летом там все густо зарастает зеленью и отбрасывает тени на стены полуразрушенных зданий. Маршалл играет в видеоигры до ночи, изредка принося себе воды или бутербродов. У матери - ночная смена. Он любит быть дома один, он вообще любит быть один, любит пустоту и тишину. За окном быстро смеркается, воет необьятно, когда Маршалл засыпает, прислушиваясь к этому вою, ему снится какое-то подземное ущелье, хрустальные сосульки свешиваются сверху, а еще там были куколки бабочек, прицепленные к потолку хирургическими методами, он светились сквозь свою скорлупу. Одинокие и красивые. Коллективные?
Утром он снова идет в школу, на этот раз своим ходом, отчего конечно опаздывает и получает порцию нравоучений и угроз от женщины, похожей на толстую гусеницу в красном свитере. Ему похуй он просто очень устал. Тревожный мир вокруг звенит и светится, ему остаются только лампы и отражения ламп в окнах, все остальное меркнет. После уроков обнаруживается, что сегодня его очередь на дежурство, Маршалл ухитряется проскользнуть из класса по окончанию урока, но у выхода из школы его встречает завуч, провожающий его обратно в класс. Поднявшись, он встречает там группу недружелюбно настроенных парней, двое из них - определенно его одноклассники. Они гогочут, что мол, дежурить пришел? Пришел. Блин, клево, парни, нам полегче будет, мистер Кок пришел помочь нам, вот клево. Какой-то ублюдок сзади выкрикивает: давайте ровнять парты! и Маршалла толкают прямо на острый угол одной из них, Маршалл скрипит зубами и пытается не улыбаться, поднимается и со всего размаху въебывает одному из парней в скулу, отчего тот охуевает, кричит картаво: Эта шлюшка заехала мне в нос, па'рни! Ты охуел, уебище, ты чего де'решься? Маршалла пробирает на смех, это пораженное "ты чего дерешься", блять, мы что, в детском саду. Всей толпой они берут его за ноги и под руки, Маршалл сопротивляется, поэтому это дается им нелегко, швыряют на очередную парту под визгливый гогот какого-то особенного энтузиаста, типа, "ПАРНИ ПАРНИ, ах, КОК, валим его!", отчего парты отшатываются и почти весь ряд кривится, тупая боль растекается по затылку, Маршалл думает: электричка заходит в поворот, его кидают еще пару раз, он царапает кому-то щеку и вообще старается царапать все что угодно, но ему не победить, он пытается встать но это очень больно, не успевает, ловит сначала ботинком в челюсть, потом под ребра; пытается обнять себя руками, тот самый, которому Маршалл еще в самом начале разбил нос, Майк, кажется - Майк наступает ему на волосы, говорит что-то типа - хули патлы отрастил, Рапунцель, что ли - и тащит его за волосы куда-то ближе к доске, Маршалл хныкает против воли, в какойто момент ему слышится, как чтото оглушительно хрустит внутри, в этот момент ему закладывает уши и становится очень-очень больно и невозможно дышать, он втягивает носом воздух, но это невозможно, будто какие-то косточки с этим выходом внутри перемещаются, белая боль ослепляет его, но это никого не останавливает, Маршалл даже не может больше закрывать себя руками, лежит мясной медузой, чувствует непрекращающиеся злые по голове и в спину и чувствует себя отчаянно жалким. Из носа у него течет кровь, он измазывает в ней щеку и старается дышать коротко, кровь горячая и ее много, вспышки электрической боли вспыхивают в теле тут и там, когда кто-то - он уже не может определить, кто - в последний раз бьет по почкам сипя на выдохе "сука", Маршаллово тело с сухим жилким сипом сгибается пополам. Они покидают класс. Маршалл лежит так много веков, пустых и пыльных, солнце теплыми лучами падает на его лицо, красную лужицу крови, по хребту вверх поднимается горячий озноб, боль мирно пульсирует внутри его изнанки. Он собирает себя по крупицам с пола, сдерживая слезы, когда выдохом или движением задевает ребро, безжалостно-ослепительные мурашки раскатываются по Маршаллу каждый раз, когда это происходит. Он чувствует себя опустошенным и одновременно очень злым, как если бы просто не знал что выбрать, на что положиться. Дома он умывается, пьет обезболивающие и прикладывает к больному месту замороженный горошек. Внутри его комнаты время идет неспешно, часы отстукивают минуты. Он слышит поворот ключей, как мама заходит сначала в холл, а потом заглядывает в его комнату, но Маршалл делает вид, что спит, ориентируется только по звукам - вот она приоткрывает дверь в его комнату, стоит немного и аккуратно закрывает дверь обратно, Маршалл открывает глаза, он не может понять, почему ему так обидно, настолько обидно, что готов расплакаться. Он забивает на школу.
Дни сменяют друг друга, солнечно-тревожные, тихие, шумные, кажущиеся короткими или длинными, дни когда кажется что он в какой-то неисчеслимой мясорубке и дни когда он чувствует, как тепло и светло и как мир мир готов его принять. Весна наступает очень скоро, искрится тающий на улицах лед и снег, его ребро почти заживает, напоминая о себе только случайным дискомфортом, ссадины и синяки сходят. Он рассматривает их в зеркале: уродливые сине-зеленые-желтые пятна расплываются по бокам; Маршалл водит пальцами по своему худому животу, вдыхает и выдыхает, наблюдая за светом, скачущим тенями по ребрам, отчего он кажется совсем-совсем худым, поцелованным солнцем маленьким и безумным существом, готовым в любой момент исчезнуть, будто его никогда и не было. Маршалл чистит зубы, медленно водя щеткой по клыкам, смотрит на того, в зеркале, бесприкословно повторяющем его движения, но будто записанным заранее. Коконы чьих-то воспоминаний, чьи внутренности слаще, чем мёд. Он слушает звуки проезжающих по улицам машин, рокот лягушек на озере, слышит их сны, слышит, как хрустит лед, расползается паутиной под ботинком, поддатливый, умирающий, мирный. Маршалл идет на пирс, где можно застать полуденное время в самом лучшем его проявлении, он быстро замерзает, какая-то чудовищно светлая радость заполняет его, чуточку злорадная, как смех исполинов, поддерживающих небо. Светло отовсюду. Небо голубое, Маршалл вдыхает его в свои легкие, пытаясь сберечь внутри это драгоценное золото-розовое свечение, опутавшее город. Корабли и лодки мирно стоят у причала, покачиваясь, по набережной разносятся крики чаек и каких-то других черных и маленьких птиц с красной грудкой. Маршалл стоит там долго, негнущимися пальцами достает из пачки сигарету, звонко щелкает зиппой, вставляет в обкусанные губы и затягивается, щурясь от солнца. Ему нравится запах бензина из зажигалки. Он смотрит, как искрятся блики на воде, когда какая-то девочка подходит к нему и просит сигарету. Ее пальто похоже на офицерское. Она такая красивая и хрупкая, что смотреть на нее почти больно. Маршалл улыбается, как идиот, передает ей сигарету. Светлые волосы и белоснежная кожа, худые ноги в голубых джинсах, не до конца зашнурованные ботинки, как и у него самого, обнаженная шея и выступающие косточки ключиц. Ей, должно быть, холодно, и он почему-то краснеет и отводит взгляд - она должна быть такая горячая, если обнять. Она спрашивает, как его зовут, жмурится от солнца, которое светит прямо в глаза и хрустально отсвечивает в бликах ее зрачков.
- Маршалл, тебя? - прикуривает ей.
- Элли.
Элли, повторяет он про себя. Элли-Элли-Элли.
- Мой отец рыбачит тут, - говорит она, и Маршалл готов задохнуться от ее звенящего голоса, он отпечатывается у него в мыслях нестираемо, и он уже знает, что ее фразы будут преследовать его целую вечность, он запоминает каждую ее черточку. Она оборачивается, когда ее зовут с маленькой рыбацкой лодки, шведский высокий мужчина в свитере - тот самый отец, видимо. - Я должна идти... Спасибо за сигарету. У тебя есть что-нибудь, записать?
Маршалл протягивает ей свой телефон. Она печатает свой номер и улыбается ему. Внутри сводит от восторга. Он хотел бы смотреть на это вечность. Он улыбается в ответ и немного удивляется, что это телефон, а не какая-нибудь соцсеть. Маршаллу kinda стыдно смотреть на нее, он сходит с ума от мысли, что рядом с ним стоит/дышит/разговаривает настолько прекрасное существо, мир делается таким ярким и искристым, полным волшебства. Он приходит домой и дрочит-дрочит-дрочит, вспоминая ее кожу губы лицо глаза руки пальцыволосыулыбку, ему как-то странно видеть сперму, растекшуюся по пальцам, он не знает, почему так, он моет руки и вспоминает, что у него есть ее номер, долго смотрит на цифры, как на что-то божественное. Crush on you, huh? Будто взошло новое солнце растеклось по нервамвенам, согрело хребет, остаток дня Маршалл проводит, ничего не делая, только безумно скучая и не находя себе места и желая увидеть ее снова и снова и всегда видеть до скончания врёмен наблюдать и любить. Он решает позвонить ей завтра, засыпает с мыслью о том как. Как охуенно. Думает о том как чертовски чудесно и бесконечно охуительно и красиво трогать ее, чувствуя как бьется Эллино сердце, как внутри нее гонит по венам алый электрический сироп.