только для меня.1385 Людоед Плод ; 22:10:10 Жрать лапшу и идти на работу.
Если вывернуть окно наизнанку - окажешься продрогшим под зимним ветром, окажешься заплеванным мелким снегом и унесен в небо, которое отсюда напоминает только протухший холодец, трясущийся, несчастный студень. Прохожие тоже студни, только завороченные в жесткие черные пальто или ватные шубы. Не стоит шутить с пространственными внезапными метафорами вроде этой, я не шутил.
Мой день начался с того, что я растекся под сладкими желтыми уличными фонарями, в момент когда небо столь отчетливо-синее, да так, что в глотке у меня теперь равномерно не менее двухсот ватт бьются под унизительным слоем кожи. Глаза молниеносных незнакомцев, которые всегда бьются вровень с их пульсом. Подергивающиеся. ***вы. Лампочки.
А какого черта я хотел, если лампочки в трамвае и правда подергиваются неспокойным и придушенным светом, еду с работы втекаю в трамвай, выплевываю проклятья в рукав меленькими, вытекаю из трамвая, а луна отражается в окнах очередной коробки для адской душегубки, сует свой вампирский нос неотрывно в окна любопытно и злобно, в стекла, в стёклах расплющивается разветвляется как дьявольский плющ, напоминает о величии Кровавых и зачем-то вине. Радость внезапного открытия всплескивает в ребре, хочу вино, смазываюсь в нужную сторону а от местного супермаркета несет злосчастным унынием, и я туда шагаю так быстро, что снег скрежещет. Морозный воздух в легкие в уши морозит колени мастерски делает свое дело, на арену супермаркета выхожу я и сразу чувствую недовольство супермаркетовских душ - тех душ, что за кассой скалят свои клыки, шипят в ворот изумрудного цвета формы. Оборотные их тела прокалываются насквозь под моим взглядом, будто лопаются, существа-тролли, пристыженная прищуренная медленная их осанка вся включена на режим турбо. Я проплываю мимо, янеразглядел ведь ваши пальцы покрыты коростой, должно быть, у них все покрыто коростой, будто коричневым сахаром, что там, под сахарной вонью ваших оболочек. Совсем не сахарны ваши духи ваши запахи мне прямо под дых в очередном приступе злобности, бойня перед холодильником с йогуртами с Ней заканчивается тягучим, таким тягучим, что от этой тягучести губы неровно расползаются в дьвольскую улыбку, будто выпил бутыль уксуса, позвякивающую поблескивающую тонким стеклом и плящущим желтым снадобьем внутри, тайно обнажают желтые зубы наши. Я почти готов приложить твою вороньеволосую прекрасную степенную гордую волчью голову об это изобилие твоих клонов в зеркалах, и вкус твоей крови немедленно. Отрывки ассоциаций режут, как нож, меня пополам, я распадаюсь тухлым бифштексом, на деле - только судорожно вдыхаю, судорожно пальцами, судорожно в улыбку прячусь судорожно катается ком по горлу. Я запрокидываю голову, обнажаются перья шеи, холодят от йогуртов. Внезапно этот свет от ярких, как само Солнце, ламп, обличает меня; я вижу и захлебываюсь светом этих прожекторов, что через весь самый хребет молниями, каждый кадр - холодная шея, вся в мурашках и высший призрак беззащитности. Режущее глаза: зеленая форма, улыбка Святого Гринча, перьистые брови, острые когти, все это как сотни глянцевых пистолетных дул, сотни мачете у твоей гортани.
В это время ебучий ряд вин в белоснежных ебучих полках он нескончаемо перед твоим взором проносится звуком шумящих колес поездов, я в деле и как-же-все-таки-тут-пусто, почти один в этом омуте ссуществ злобных и воинственных. Супермаркет вдруг оказывается в тихом заглушении. И куда хуже.
И куда хуже, что за спиной успеваешь увидеть краешек изумрудной формы, прежде чем мокрый-хлюпающий-хр устящий звук ТВОЕГО ХРЕБТА до твоих ушей куда раньше, чем какая-либо боль. Прежде чем отдаться ей, грустно подмечаешь, как Красная Леди из разбившейся бутылки оживает по ослепляюще белым квадратам напольной плитки.