Аннотация: Восемнадцатая глава фантастического романа. Подробности преображения главной героини... Тернистый путь духовных исканий и волшебная ночь любви... Счастлива ли Хилди? Вопрос...
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Так что же произошло с девушкой, которую мы последний раз видели, когда она разговаривала с бесчеловечным придурком в звукоизолированной палате неподалёку от Лейштрассе и, внутренне вся содрогаясь, выслушивала вещи, заведомо не предназначенные для человеческих ушей? Как пришла та дрожащая слабачка, обескровленная недавним двойным потрясением -- очередной неудачной попыткой самоубийства и неуклюжей попыткой ГК её "вылечить" -- к своей нынешней безмятежности? Как молодая ультрасовременная бабочка с разодранными крылышками совершила обратное превращение в невзрачную, но внешне благополучную викторианскую гусеницу?
Постепенно, день за днём.
Как я уже намекнула Бренде, независимо от того, что могут утверждать управляющие советы касательно функций исторических парков, у этих мест есть неожиданное и не упоминаемое побочное преимущество: они служат прибежищем -- ну хорошо, очень большими и не запирающимися психушками -- для социально и умственно контуженных. В Техасе и других подобных местностях мы можем прекратить безуспешную погоню за множеством безумных химер и без всякой психотерапии погрузиться в более спокойное, тихое время. Жизнь в историческом парке сама по себе целебна. Некоторым она предписана до конца их дней; другим достаточно кратких пребываний время от времени. И пока не ясно, какой именно из этих двух рецептов подходит для меня.
"Техасец" стал для меня большим прорывом -- и, подумать только, я обнаружила, что он пошёл мне на пользу. Меня убедили сделаться учителем, и это тоже оказалось к лучшему. Научиться не только заводить друзей, но и открываться им, понимать, что настоящему другу хочется слышать о твоих проблемах, надеждах и страхах, -- такое не случается за одну ночь и пока не стало для меня свершившимся фактом, но я к этому стремилась. Важно было, что я постепенно, по кирпичику строила свой новый мир и пока он выходил хорошо.
Однако же по сравнению с моей прежней жизнью он был адски скучен. Как вы понимаете, разумеется, не для меня самой; я-то восхищалась любым карандашным наброском своих учеников. Каждая новость, найденная Черити, пусть самая банальная, заставляла меня гордиться так, как не гордятся и родной дочерью. Выпуск "Техасца" приносил настолько больше удовлетворения по сравнению с работой в "Вымени", что я диву давалась, как могла так долго посвящать себя ей. Моя жизнь проста, она такова, как есть, и трудновато объяснить постороннему человеку, в чём её привлекательность. Бренде всё представилось тусклым и унылым. Я ни секунду не сомневалась, что таким же оно покажется и Крикету. И вы можете с ними согласиться. Вот почему я опускаю почти семь месяцев, которые могли бы быть по-настоящему интересны только моему лечащему врачу, будь у меня таковой.
Всё сказанное может создать впечатление, будто я отлично себя чувствовала и действительно исцелилась. Но коли так, почему мне до сих пор случается два-три раза в неделю просыпаться в пустые предрассветные часы мокрой от пота, с бешено колотящимся сердцем и вот-вот готовым сорваться криком?
#
-- Во имя всего святого, что ж ты сидишь на улице? -- спросила я Крикета. -- Уже холодно. Почему не зашёл в дом?
Он молча непонимающе взглянул на меня, будто я сморозила глупость. Полагаю, для тех, кто в Техасе новичок, это и прозвучало нелепицей. Пришлось мне открыть дверь, чтобы показать: она была не заперта. Можете не сомневаться, сам он даже не пытался её толкнуть.
Я чиркнула спичкой и обошла комнату, зажигая керосиновые лампы, потом открыла дверцу плиты и подожгла горку сосновых стружек. Постепенно добавляя щепки, растопила плиту, затем наполнила кофейник из латунного крана в нижней части высокого керамического термоса для холодной воды и поставила кипятиться на конфорку. Крикет с интересом наблюдал за моими действиями, сидя у стола на одном из двух моих кухонных стульев. Шляпу он положил на стол, но трость по-прежнему держал в руке.
Я зачерпнула горсть кофейных зёрен из стеклянной банки, высыпала в ручную кофейную мельницу и стала молоть. Комната наполнилась ароматом. Получив нужный помол, я вытряхнула кофе в сеточку и опустила её в кофейник. Взяла блюдо, достала из буфета поднос с половиной яблочного пирога, отрезала толстый ломоть для Крикета и подала ему на блюде вместе с салфеткой и вилкой. И только после этого уселась напротив него, сняла шляпку и положила рядом с его шляпой.
Он смерил пирог таким взглядом, будто недоумевал, что это такое и для чего нужно, нерешительно взял вилку и попробовал кусочек. Обвёл взглядом хижину и изрёк:
-- А здесь неплохо. Уютненько.
-- Неотёсанно, -- подсказала я. -- Простецки. Первопроходчески. Грубовато.
-- В общем, по-техасски, -- заключил он и помахал вилкой: -- Вкусный пирог.
-- Вот подожди, ещё кофе попробуешь.
-- Уверен, он окажется первоклассным.
Он снова махнул рукой, теперь уже на всю комнату:
-- Бренда сказала, тебе нужна помощь, но такого я и вообразить себе не мог.
-- Она этого не говорила.
-- Нет, буквально она сказала вот что: 'Хилди улыбается детям и учит их своим карточным фокусам'. Но я понял, что нельзя медлить ни минуты.
#
Могу представить, как он был встревожен. Но почему бы Хилди не улыбаться детям? Важнее даже другое: почему она до этого столько времени никому не улыбалась? Но скорее всего Крикета обеспокоили именно картёжные дела. Раньше я никого не учила своим трюкам.
А теперь -- первое из многочисленных отступлений...
Я не могу просто замять для ясности те месяцы своей жизни, которые не описала, под предлогом, что вам будет не интересно. Интересного в них мало, но за это время произошло кое-что, по большей части неприятное, что помогло мне пройти путь от диалога с ГК до вечера с Крикетом за кухонным столом. И о некоторых из этих событий рассказать стоит, чтобы вы составили представление о моих жизненных странствиях.
Каждую субботу я приходила в центр для посетителей, сбрасывала там свою тайную личину кроткой журналистки, становилась мелким Диогеном и затевала бесконечные поиски честной игры. Покамест единственным, что мне удалось обнаружить, были бесконечные вариации хватки механика, но я была непреклонна. Задайте в жёлтом разделе справочника запрос 'философы, профессионалы' -- и машина выдаст распечатку длиннее, чем рука Бренды. Искать психологов-консультантов или психотерапевтов даже не пытайтесь, если только у вас нет тачки, чтобы увезти полученную кипу бумаги. Но именно этим я занималась. По субботам я выбиралась в реальный мир и по очереди пробовала разные способы, которые другие люди придумали, чтобы пережить этот день, и следующий за ним, и ещё один...
Мне и так уже были известны основные учения и течения, современные или модные, и по моим ощущениям, на многие из них стоило отвлечься. Разумеется, такую ерунду, как пропагандистские собрания перцеров, посещать незачем. Так что я начала с классических игр на доверии.
Я уже говорила, что я циник. Но невзирая на это, добросовестно попыталась дать шанс всем без исключения духовным наставникам. Однако даже с лучшими в мире намерениями мне не удавалось представить конечный результат попыток иначе как в виде короткой серии комичных временных затмений рассудка. Вот так я и проводила субботы.
А по воскресеньям ходила в церковь.
#
На самом деле начинать ужин с десерта не совсем правильно, но в Техасе принято подносить гостю еду не позднее чем через несколько минут после того, как он переступит ваш порог. А лучшим из того, что оказалось под рукой в моём доме, был пирог. Но вскоре я подала Крикету миску чили и блюдо кукурузного хлеба. Он основательно взялся за еду, не обращая внимания на пот, бисеринками выступивший у него на лбу.
-- Я думал, ты прискачешь верхом, -- сказал он. -- Всё сидел и прислушивался, не стучат ли копыта. И удивился, что ты пешком.
-- А ты представляешь себе, сколько стоит содержать лошадь?
-- Даже смутно не представляю.
-- Поверь мне, кучу денег. Так что я езжу на велосипеде. У меня самая престижная модель в Техасе, 'Дерсли Педерсен', на пневматических шинах.
-- И где же она? -- Крикет потянулся к термосу и налил себе ещё стакан воды. Так делают все, кто ест моё чили.
-- Попала в небольшую аварию. Долго пришлось ждать?
-- Примерно час. Я и в школе побывал, но там было пусто.
-- Там я только по утрам. У меня есть и другая работа, -- и я протянула Крикету экземпляр завтрашнего 'Техасца'. Он взглянул на выходные данные, потом на меня и принялся молча листать газету.
-- Как поживает твоя дочь? Лайза?
-- Прекрасно. Только теперь ей хочется, чтобы её звали Бастером. И не спрашивай, почему.
-- Это возраст такой. Во всяком случае, так бывает с моими учениками. И со мной было.
-- А теперь и со мной.
-- В прошлый раз ты сказал, что она увлеклась мыслью о папе. И по-прежнему увлечена?
Он обвёл жестом своё новое тело и пожал плечами:
-- А ты как думаешь?
#
В ходе своих разысканий я получила некую распечатку, и она показалась мне подходящей, чтобы с неё начать. Упомянутый в ней человек был единственным среди ныне живущих практикующим специалистом своего ремесла, а кроме тофо, как тфе капли фоды походил на Зигмунда Фройда и дашше гофорил с таким шше актсентом. Фрейдистская психотерапия не отброшена окончательно, многие школы пользуются ею как базисом, просто отсекая то или иное положение, если выясняется, что оно продиктовано скорее заморочками самого герра Фройда, чем каким-либо из состояний, характерных для всех людей.
Как удаётся убеждённому фрейдисту справляться с реалиями лунного общества? Я задалась этим вопросом. И оказалось, вот как.
Зигги устроил меня полулёжа на симпатичной кушетке в кабинете, способном посрамить офис Уолтера. Затем спросил, каковы, на мой взгляд, мои проблемы, и следующие десять минут я говорила, а он вёл записи у меня за спиной. Потом я замолчала.
-- Отшень интересно, -- после недолгой паузы откликнулся он. И спросил о моих отношениях с матерью. О них я рассказывала ещё полчаса, потом замолчала.
-- Отшень интересно, -- произнёс он, выдержав более долгую паузу. Мне было слышно, как скребёт по планшету его перо.
-- Так что вы думаете, доктор? -- поинтересовалась я, вывернув шею в его сторону. -- Есть у меня какая-нибудь надежда?
-- Я тумаю, -- скасал он (и хфатит ушше этофо актсента), -- что у вас подходящий случай для лечения.
-- Так что со мной?
-- Об этом ещё слишком рано говорить. Меня поразил один эпизод из вашего рассказа, о том, что произошло между вами и матерью, когда вам было... погодите-ка... четырнадцать? Когда она привела домой нового возлюбленного, а вы его не одобрили.
-- В то время я не одобряла почти ничего, что она делала. И к тому же тот тип оказался подонком. Он нас обкрадывал.
-- Он вам когда-нибудь снился? Возможно, та кража, что вас обеспокоила, носила символический характер.
-- Может быть. Кажется, припоминаю, что он украл самый красивый предмет из символического китайского сервиза Калли и мою символическую гитару.
-- Ваша неприязнь, нацеленная на меня как образ отца, может быть простым переносом на другой объект вашей ненависти к отцу, которого не было рядом.
-- Моей... чего?
-- Новый возлюбленный... да, очень может быть, что реальное чувство, которое вы скрывали, это враждебность к нему из-за того, что у него был пенис.
-- В то время я была мальчиком.
-- Ещё интереснее! И поскольку вы зашли настолько далеко, что подвергли себя кастрации... да, да, здесь много на что ещё нужно внимательнее посмотреть.
-- Как вы полагаете, сколько времени это займёт?
-- Смею ожидать от вас замечательного улучшения... года за три или лет за пять.
-- Ну уж нет, -- возразила я. -- Не думаю, что есть хоть малейшая надежда вылечить вас за такой короткий срок. Прощайте, доктор, сеанс был великолепен.
-- У вас ещё осталось десять минут до часа. Я беру почасовую плату.
-- Будь у вас хоть капля здравого смысла, вы брали бы плату помесячно. И деньги вперёд.
#
-- Конечно, её желание -- не единственная причина смены моего пола, -- сказал Крикет. -- Я уже какое-то время размышлял над этим и решил, что стоит посмотреть, каково оно.
Я убирала со стола, а он наслаждался вином -- 'Имбриумом' 22-го года, хорошего урожая, налитым в бутылку с этикеткой 'Уиз-бангское красное' и тайком пронесённым мимо контроля за анахронизмами. Такова была распространённая практика в Техасе, где все были согласны: не стоит слишком зацикливаться на подлинности.
-- Хочешь сказать, у тебя это первый раз?..
-- Я моложе тебя, -- напомнил Крикет. -- А ты всё время об этом забываешь.
-- Ты прав. Ну, и как тебе? Кстати, не возражаешь, если я приведу себя в порядок?
-- Валяй. В общем-то, всё хорошо, мне даже нравится. Ещё чуток потренируюсь, и будет совсем замечательно. Но при всём при том ощущения забавные. Хотел бы я познакомиться с парнем, который изобрёл яички. Каков шутник!
-- Они -- будто бы некая предварительная разработка, а не готовый продукт, тебе не кажется?
Я расстегнула юбку, сняла её и сложила, затем уселась за маленький столик с изогнутым зеркалом, перед которым обычно одевалась, красилась и обтиралась водой, взяла крючок для пуговиц и поинтересовалась:
-- Должна ли я и дальше звать тебя 'Крикет'? Это не настоящее мужское имя.
Он пристально смотрел, как я стараюсь расстегнуть пуговицы на сапогах -- и я могла понять его интерес: это необычное занятие с точки зрения тех, кто вырос в обществе, где ходят босиком или в лёгкой обуви без шнуровки. Во всяком случае, мне казалось, что он смотрел именно на это. Но потом подумалось: не на мои ли панталоны? В общем-то, в них не было ничего особенного: хлопковые, мешковатые, с подвязками примерно на середине икр. Но они украшены симпатичными розовыми ленточками и бантиками. Это открывает интересную возможность.
-- Имя я не менял, -- сказал Крикет. -- Но Лиза-Бастер, чёрт её возьми, хочет, чтоб сменил.
-- Н-да? Она могла бы звать тебя Джимини.
Я расстегнула свою английскую блузку и положила её на юбку. Стянула панталоны и взялась было за пуговицы на комбинации -- ещё одном свободном хлопковом одеянии, о котором мода счастливо забыла, -- как вдруг случайно посмотрела вверх и не смогла удержаться от смеха при виде выражения лица Крикета.
-- Я угадала, что ли?
-- Да, но я не буду на такое откликаться. Я бы подумал о Джиме или, может быть, Джимми, но... то, что ты произнесла, исключено. И кстати, чем плохо для мужчины имя Крикет?
-- Да ничем. Для меня ты по-прежнему Крикет.
Я вышагнула из комбинации и отбросила её в сторону.
-- Господи, Хилди! -- не выдержал Крикет. -- Сколько же времени нужно, чтобы выпутаться из всего этого барахла?
-- Далеко не так много, как для того, чтобы в него влезть. Я пока что до конца не уверена, всё ли надеваю в правильном порядке.
-- А вот это на тебе корсет?
-- Он самый.
По правде говоря, не совсем. В наше время изобретены материалы получше хлопка. Вещь, на которую пялился Крикет, можно купить (что я и сделала) в специализированном магазине на Лейштрассе. Там обслуживают тех, кто питает слабость к вещам, прежде широко распространённым, а ныне ставшим редкостью. Мой корсет имел мало общего с хитроумными приспособлениями из накрахмаленного холста, стали и китового уса, которыми пытали себя женщины викторианской эпохи. На моём были эластичные тесёмки, но тем сходство и заканчивалось. Мой розовый корсет по краям украшали оборки, а на спине -- чёрные кружева. Я вытащила шпильку, удерживавшую пучок, и встряхнула головой, распуская волосы.
-- На самом деле ты можешь мне помочь. Будь добр, ослабь, пожалуйста, кружева.
Пришлось немного подождать, прежде чем я почувствовала, как его пальцы шарят по спине.
-- А как ты с этим справляешься по утрам? -- проворчал он.
-- Ко мне помощница приходит.
Вообще-то нет. Достаточно пройтись пальцем по упругому шву спереди, и готово. Но если бы снять корсет было так легко (хотя на самом деле -- легко), зачем просить о помощи? Вы-то умнее меня, я не сомневаюсь.
-- Вынужден рассматривать это всё как патологию, -- пропыхтел Крикет и снова уселся. Я стащила всё ещё тесное одеяние вниз по бёдрам и добавила к куче белья.
-- Как ты вообще ввязалась в это безумие?! -- воскликнул он.
Я ответила не сразу, но для себя отметила: мало-помалу. Совету по древностям нет дела до того, что вы носите под одеждой -- главное, чтобы снаружи выглядели с местным колоритом. Но мне постепенно становилось всё интереснее ответить на вопрос, который задают все женщины при виде того, во что одевались прабабушки: как, чёрт побери, они с этим справлялись?
Волшебного ответа я не нашла. Жара меня никогда особо не беспокоила; я выросла в юрском периоде, по сравнению с любимой погодой динозавров в Техасе просто приятная прохлада. Настоящий корсет я однажды померила, но это оказалось уже чересчур. А остальное не так ужасно, стоит только привыкнуть.
Так что ввязалась я в это легко. А вот почему я это сделала... понятия не имею. Мне нравилось ощущение, возникавшее, когда я упаковывалась в хлопковую броню по утрам. Я будто бы становилась кем-то другим, и это казалось мне хорошей мыслью, ибо прежняя я без конца выкидывала дурацкие фортели.
-- Я одеваюсь в точном соответствии с ролью, чтобы легче было писать для моей газеты, -- наконец ответила я Крикету.
-- Да, давай-ка обсудим её! -- он схватил экземпляр 'Техасца' и потряс у меня перед носом. -- Это что ещё такое? -- ткнул он пальцем в колонку. -- 'Репортаж с фермы', где мне любезно сообщают, что бурая кобыла мистера Уоткинса ожеребилась в прошлый вторник, мать и дочь чувствуют себя отменно. Представь себе моё облегчение! Или вот тут: ты сообщаешь, что кукурузным полям по-над 'Одинокой голубкой' придётся несладко, если на следующей неделе не упадёт хоть капля дождя. Ты что, забыла, что у тебя здесь же напечатан прогноз погоды?
-- Я никогда его не читаю. Это было бы нечестно.
-- Нечестно, говорит она!.. Единственное, что во всей этой макулатуре хоть как-то похоже на тебя, -- это 'Ядозуб'. Хотя бы звучит язвительно.
-- Я устала язвить.
-- Тебе даже хуже, чем я думал. -- Он шлёпнул по бумаге и нахмурился, будто увидел нечто отвратительное: -- 'Церковные новости'. Церковные, Хилди?
-- Я хожу в церковь каждое воскресенье.
#
Возможно, он подумал, что я имела в виду баптистскую церковь в конце Конгресс-стрит. Время от времени я туда захаживала, обычно по вечерам. Единственное, что в ней было баптистского, -- вывеска на фасаде. На самом деле она включала в себя все конфессии, все религии... а по правде говоря, не была привязана ни к какой конкретной вере. Проповедей в ней не читали, зато презабавно пели.
По воскресным утрам я ходила в настоящие церкви. Священный день отдохновения до сих пор популярен, неважно, иудейский или мусульманский. Я побывала и у христиан, и у них -- везде.
И тщательно проверила всех до одного. Где только возможно, я встречалась с духовенством и посещала службы в поисках духовного вразумления. Большинство было радо и счастливо поговорить со мной. Я брала интервью у пасторов, пресвитеров, викариев, мулл, раввинов, лам, примасов, иерофантов, понтификов и матерей-настоятельниц; у священнослужителей всех видов небесного воинства, какие смогла обнаружить. Там, где формального вожака или учителя не было, я говорила с паствой, братией, монахами. Клянусь, если хоть где-нибудь собирались хотя бы три человека, чтобы воспеть хвалу и натереть тела голубой глиной во славу чего бы то ни было, я докапывалась до них, спускала с небес на землю и трясла за ворот до тех пор, пока они не делились со мной своими представлениями об истине. Но не говорите же мне о ваших сомнениях, да возлюбит вас господь, скажите о чём-то, во что вы верите! Чёрт возьми!
Как свидетельствуют опросы, шестьдесят процентов жителей Луны -- атеисты, агностики либо просто-напросто слишком глупы или ленивы, чтобы удержать в голове гносеологическую мысль. А по виду и не скажешь, как по мне. Я начала думать, что я единственная на Луне, у кого нет тщательно обдуманной, внутренне логичной теологической системы -- всегда (по крайней мере, так было до сих пор) основанной на одной-двух недоказуемых предпосылках. Обычно есть некая книга, или комплекс текстов, или легенда, или миф, которые нужно принять безоговорочно, что исключает необходимость самостоятельно во всём разбираться. Если это не срабатывает, всегда есть путь Нового Откровения, их великое множество, и все как один ответвляются от традиционных религий или изливаются мощным потоком всего-навсего из сознания некоего субъекта с безумными глазами, Который Видел Истину.
А мне служило препоной то, что проходило красной нитью через всё: интересные истории превращало в Божественную Волю волшебное слово -- Вера. Не поймите меня превратно, я вовсе не склонна её принижать или недооценивать. Я честно постаралась приняться за дело непредвзято, без предубеждений. И была открыта навстречу карающей молнии, на случай если бы она решила меня поразить. Я не переставала думать, что однажды посмотрю наверх и воскликну: 'Да! Вот оно!' Но вместо этого продолжала думать -- и быстро изобретала путь закрыть дверь с обратной стороны.
Из сорока процентов, заявивших о своей принадлежности к институционально оформленным религиям, самой крупной однородной группой были прихожане П. В. Ц. С. З. За ними шли христиане или последователи верований, происшедших из христианства, -- все, начиная от католиков римского обряда и кончая общинами, насчитывавшими не более нескольких дюжин членов. Сохранились значительные меньшинства иудеев, буддистов, индуистов, мормонов и магометан, некоторое количество суфиев и розенкрейцеров, а ещё у каждой из названных вер были всевозможные секты и ответвления. Существовали и сотни поистине неординарных группировок, таких как колония Барби под кратером Гагарина (там жили те, кто придал себе точное сходство с гламурной куколкой). Были люди, почитавшие богами Пришельцев -- я не настраивалась отрицать подобное предположение, но если и так, что из этого? До сих пор Пришельцы не проявили к нам ничего, кроме равнодушия, а какой прок в равнодушном божестве? Чем будет отличаться созданная им вселенная от другой, вовсе никакого божества не имеющей, или от той, чей Бог мёртв? Некоторые верили и в это -- мол, бог был, но свалился с какой-то хворью, да так и не оправился. А другие отпочковались от группы, считавшей Бога почившим -- по их убеждению, Он жив, но лежит в некой небесной реанимации.
Были и те, кто поклонялся ГК, словно божеству. Покамест предпочту держаться от них подальше.
Но всех остальных я посетить намеревалась, если жизни хватит. Пока что я блуждала главным образом по разнообразным христианским сектам, а каждое четвёртое воскресенье уделяла содержимому распечатки, озаглавленной 'Религии, проч.'. Некоторые названные там группы были настолько 'проч.', что стоило больших усилий тут же не сбежать прочь.
Я побывала на Чёрной Мессе Ведьм. Там все мы сняли одежду, был принесён в жертву козёл и нас обмазали кровью -- участвовать было ещё менее интересно, чем рассказывать об этом. Я пристроилась на дешёвых местах в храме Леваны Израильской и долго слушала, как парень читает на иврите; за небольшую плату был доступен синхронный перевод. Я нахлесталась вином и наелась белёсой безвкусной выпечки, которые, как мне сообщили, были кровью и телом Христа -- коли так, я доела его от ступни примерно до левого колена. Я выучила наизусть все куплеты гимна 'Великая благодать' и большинство куплетов песнопения 'Вперёд, Христово воинство'. По ночам я читала различные священные трактаты; каким-то образом во время этого я подписалась на журнал 'Сторожевая башня', сама до сих пор не знаю как. Я постигала красоты глоссолалии, повторяя слоги бессмысленной болтологии вслед за остальными, и синхронного перевода не было ни за какие деньги; невозможно участвовать в этом и не чувствовать себя по-дурацки.
Это лишь немногие из моих приключений, а список их длинен.
Лучше всего подытоживает его рассказ о визите, который я нанесла одному религиозному братству. Там в разгар торжеств мне сунули в руки гремучую змею. Не представляя, что полагалось делать с этой тварью, я схватила её за голову и выдоила прочь весь яд.
-- Нет, нет, нет! -- завопили все вокруг. -- Надо было просто держать её в руках!
-- Какого чёрта? -- заорала я. -- Вы что, не слышали? Эти гады опасны.
На что получила следующий ответ: Бог защитит тебя.
Ну-у, почему бы и нет? Я просто не видела ничего плохого в том, чтобы со своей стороны помочь Ему в этом. Я немного знакома с гремучими змеями и пока не видела ни одной, которая бы к кому-либо прислушалась. Вот в этом со мной вся и беда. Похоже, я всегда обезвреживала змею веры прежде, чем ей представлялся случай впрыснуть яд.
Возможно, это и было неплохо. Но мне по-прежнему больше некуда было податься.
#
Незадолго до смерти Сауэдо отдал мне красивый фаянсовый кувшин и умывальный набор. Я наполнила водой тазик, добавила немного розовой воды, чуть-чуть масла персидской сирени и капельку 'аромата французской горничной', намочила махровую салфетку и стала промокать лицо.
-- Здесь ничто не даётся просто, правда? -- произнёс Крикет. -- Удивляюсь, откуда здесь вода-то берётся.
-- Жизнь -- это борьба, везде и повсюду, мой мальчик, -- ответила я, спустила до пояса ночную сорочку, обмыла грудь и подмышки. -- Просто разные люди в разное время боролись за разное.
-- Вода течёт из крана, и это всё, что мне известно.
-- Не разыгрывай передо мной дурачка. Вода берётся из колец Сатурна, её спускают на низкие орбиты в виде огромных кусков грязного льда, а мы их ловим и растапливаем. Ещё её берут из воздуха при его фильтрации или из бытовых стоков при переработке, затем её подают по трубам в твой дом и только потом она льётся из крана. А здесь у меня трубы заменяет человек, который приходит раз в неделю и наполняет бочки.
-- А мне всего-то и надо повернуть кран.
-- Мне тоже, -- показала я на бачок сверху раковины, промокнула кожу насухо и стала натираться кремом. -- Знаю, тебе смерть как хочется спросить, так что отвечу: я моюсь в городской гостинице каждые три-четыре дня. С головы до ног, с мылом и всем прочим. А если тебя ужасает то, что ты увидел, подожди, пока тебе не приспичит облегчиться.
-- Ты и впрямь в это вжилась, не так ли? Вот этому-то я и не нахожу убедительного объяснения.
-- А с чего ты вдруг так озаботился моим уровнем жизни?
Похоже, от этого вопроса ему стало неловко, и некоторое время мы хранили молчание -- до тех пор, пока я не закончила стирать кольдкрем. Крикет отражался в зеркале позади меня, и в тусклом свете мне было не видно выражение его лица.
-- Если ты собирался заклеймить тех, кто здесь живёт, неудачниками, брось. Это я уже слышала. И не отрицаю, -- я открыла овальную лакированную пудреницу с надписью 'Полночь в Париже', достала пуховку и так напудрилась, что оказалась в центре душистого облака.
-- Потому тебе здесь и не место, -- отозвался Крикет. -- Хилди, ты по-прежнему можешь завоёвывать миры. Это не дело, взять и похоронить себя тут, удовольствоваться игрой в газетчицу. Тебя ждёт реальный мир.
На это мне тоже было что сказать, но я промолчала. Повернулась, чтобы видеть его лицо, подняла обратно на плечи бретели сорочки. Она вообще-то больше походила на длинный приталенный халат из жёлтого шёлка. В придачу к тому на мне всё ещё были мои лучшие шёлковые чулки на подвязках -- пустячок здесь, фантазюшка там... Крикет закинул ногу на ногу.
-- Ты как-то обвинил меня в том, что я не слишком хорошо лажу с людьми. И был прав. Мы с тобой знакомы много лет, а я не знала, что у тебя есть дочь, и многого другого о тебе не знала. Крикет, и ты далеко не всё знаешь обо мне. Распространяться не собираюсь, это мои проблемы, а не твои -- но, поверь, если бы я не приехала сюда, меня бы уже не было в живых.
На его лице одновременно проступили сомнение и лёгкая тень беспокойства. Он хотел было что-то сказать, но передумал. Теперь он скрестил руки на груди и верхней рукой неловко теребил усы.
Я достала с полки позади себя маленькую лиловую склянку с пачули и нанесла по капельке за ушами, между грудей и меж бёдер. Встала и прошла мимо Крикета -- совсем близко, едва не задев -- к кровати, стянула к изножью большое стёганое одеяло, взбила подушки и растянулась, одна нога на кровати, другая на полу. Девушка на картине, что висит позади стойки в 'Аламо', лежит в такой же позе, разве что она попышнее.
Я окликнула:
-- Крикет, я уже давненько не была в большом городе. Должно быть, подзабыла, как там принято. Но в Техасе считается невежливым заставлять даму ждать.
Он вскочил, чуть не свалился в попытке избавиться от обуви, сдался и рухнул в мои объятья.
#
Котёнок Паркер, мужское проявление, был обнажён и лежал на спине, раскинув руки, будто распятый. Я, женское проявление, тоже была нагой и сидела в позе лотоса: плечи назад, ноги скрещены, ступни на бёдрах, пятки смотрят вверх, руки ладонями вверх свободно лежат на коленях. Колени у меня торчали в стороны, а мой вес, казалось, ничуть не давил на тело Паркера -- всё верно, я была насажена на него, как иногда пишут авторы порно.
Хотя такие авторы ни за что бы не заинтересовались сценой, разыгрывавшейся между нами. Мы просто сохраняли неподвижность на протяжении пяти часов.
Это называлось секс-терапией, а Котёнок Паркер был самым ярким её поборником. На самом деле это он её изобрёл или по крайней мере довёл до совершенства предыдущие её версии. По сути это было чем-то вроде йоги, а от меня требовалось найти мой 'духовный центр'. Пока что моей наилучшей догадкой относительно места его расположения было сантиметров пять по направлению к шейке матки, считая от головки члена партнёра.
Я была обескуражена этим. И испытывала жесточайшее разочарование на протяжении всех пяти часов. Видите ли, мне полагалось найти свой центр, потому что я инь и начинающая. Центр Котёнка не имел значения для этого упражнения, он знал, где у него центр, хотя мне так и не сказал; возможно, это тема второго урока. Его содействие заключалось в том, чтобы привести вектор своего озарения, также известный как ян, или головка члена, в соприкосновение с моим духовным центром -- или, скорее, я должна была опустить свой центр, поскольку о более глубоком проникновении речь явно не шла. Возможно, то, что я чувствовала, вовсе не было моим центром, может, это был просто пригород влагалища, но у меня и так уже ушло битых два часа на обдумывание того, что, возможно, это он и есть -- то укромное местечко внутри меня, которое хочет, чтобы его помассировали, и больше ничего другого я искать не собиралась.
Так что я направила мысли к этому может-быть-центру, мысленно приказала ему сдвинуться. Но он остался, где и был. Я начала гадать, не наболел ли у Паркера его ян так же сильно, как моя инь. И не обернётся ли вся затея всего лишь скукой да зевотой.
На самом деле единственный центр, который меня по-настоящему заботил, был там, где его умеет найти любая женщина без всяких наставлений Котёнка Паркера: центр сексуальной реакции, прямо там, где смыкаются половые губы, там, где девчонка-в-лодчонке. И эта девчонка, что сидела там, умиротворённая, положила руки на вёсла и принялась грести так, что её целеустремлённое сердечко чуть не выскочило, она раздулась и возбудилась оттого, что прошло... ох ты, уже почти шесть часов, а на маленькую потаскушку так никто и не обратил внимания, она надулась и возмутилась, нацелилась на... да... и ей не понравилось то, что творилось, совсем не понравилось, и она была готова вот-вот сорваться в КРИИИИК!
СМЕНА КАДРА
В ОФИСЕ ИЗНАЧАЛЬНИЦЫ
Заросли папоротника, шкуры, грубая жестокая роспись на стенах. ИЗНАЧАЛЬНИЦА сидит напротив своей пациентки, ХИЛДИ, а та, красная как рак, со слезами на глазах, подвергается всем видам терапии, какие только можно выдержать.
Хилди: АААААААААААААААА!!!
Изначальница: Уже лучше, гораздо лучше. Мы начинаем прорываться сквозь слой бешенства. А теперь погрузись ещё глубже.
Хилди: ИИИИИИИИИИИИИИИИ!!!
Изначальница: Нет, нет, ты опять похожа на раздражённого ребёнка. Глубже, глубже! Из самой души!
Хилди: ОООООООООООООООО!!!
Изначальница (даёт Хилди пощёчину): Ты совсем не стараешься. И это называется криком? 'Оооо'. Да корова громче мычит. Ещё раз!
Хилди: ЙААА! ЙААА! ЙАААА! ЙААААААА...
Изначальница: Не морочь мне голову, будто голоса лишилась. Ты сдаёшься! А я не позволю тебе сдаться! Да я твоё лицо превращу в первоисточник! (Снова даёт Хилди пощёчину.) А теперь ещё раз с...
Хилди пинает Изначальницу в живот, бьёт коленом в лицо, Изначальница пролетает через всю комнату и приземляется в папоротники.
СМЕНА КАДРА
КРУПНЫЙ ПЛАН -- ИЗНАЧАЛЬНИЦА
У неё идёт кровь из носа и рта.
Изначальница (переводя дух): Так-то лучше! Мы уже кое-чего добились... эй! Куда...
ЗА КАДРОМ раздаются шаги, слышен звук открывающейся двери.
Изначальница выглядит встревоженной.
Хилди (небрежно, на бегу): Аааааа... чч...
Хлопает дверь.
ЗАТЕМНЕНИЕ
#
Я лишилась чувств прямо на острие вектора просветления Котёнка.
Отключилась всего на несколько секунд, за которые снова пережила особенно бесплодный эпизод из раннего периода моего Поиска; нечто вроде комикса в комиксе. Вот правда жаль, что у Крикуньи-Визгуньи Сабины нет яичек. Мой пинок пришёлся бы ей прямиком в духовный центр.
-- То, что только что произошло, -- сказала я Котёнку, пока он помогал мне подняться, -- было самым мощным оргазмом за всю мою жизнь. Господи, Котёнок, по-моему, ты здесь кое-чего достиг! И это был только первый урок? Чёрт побери, запиши меня на весь курс! Хочу начать углублённое изучение прямо сейчас. Мне бы и во сне не привиделось, что можно так кончить, и уж тем более с таким... землетрясением! Ух ты!
Я трепалась в этом духе ещё какое-то время и, вероятно, производила впечатление, будто прошло много-много лет с тех пор, как я впервые обнаружила, для чего нужен мужской хрен. Как вдруг сквозь золотую дымку неги пробился сигнал из реального мира -- Котёнок нахмурился и изрёк:
-- С тобой не должно было этого произойти. Весь смысл в просветлении, а не просто в физических удовольствиях.
-- Прощай, -- откликнулась я.
#
По крайней мере, Крикет был не склонен возражать против моего стремления к простым физическим удовольствиям. Да и заняли они у нас вовсе не пять часов. Первое из их множества мы испытали минут через пять после того, как начали, и Крикета оно настигло всё ещё одетым, только со спущенными до колен штанами. Потом мы немного угомонились и прекрасно провели остаток ночи.
Для меня это была первая ночь с мужчиной после Котёнка Паркера. Всё это время я даже не думала о сексе.
Я больше не теряла сознание во время оргазмов, но они были особенными по другой причине. Когда мы наконец насытились друг другом, на мне была по-прежнему надета большая часть того, в чём я легла в постель, и вот почему: Крикету так понравилось.
Столь многие наши слова происходят из тех времён, когда, судя по всему, секс был ещё более запутанным, чем сегодня! (Каким бы невероятным это ни казалось.) Вот взять хотя бы 'извращение'. Как по мне, это звучит осуждающе, но в те времена мастурбацию называли самоуничижением, и мне не нравится сам вкус слова 'мастурбация'. Или вот 'фетишизм', 'зацикленность'. Скажете, 'сексуальные предпочтения' -- нейтральные слова? Скорее пресные и безвкусные. Впрочем, называйте как хотите, всё равно нам всем нравится разное. Герцогу Боснии -- боль, желательно от укусов. Фокс любит срывать всю одежду; а вот Крикету захотелось, чтобы она осталась на мне. Ему понравилось шёлковое, сатиновое и кружевное 'исподнее' и пришлось по вкусу смотреть, как я снимаю отдельные предметы.
Особая прелесть была в том, что Крикет не знал, что ему это нравится. Он вообще мало что знал. Он только учился быть мужчиной. И возможность помогать ему заново открыть себя приводила меня в трепет -- такое испытываешь в жизни нечасто. Я могу припомнить всего три других случая, и последний из них представился лет семьдесят назад. К пятидесяти годам или около того уже совсем мала вероятность обнаружить новое предпочтение у себя или кого-либо другого.
-- А я было начал считать себя приверженцем единственного пола, -- поведал Крикет, когда мы вроде бы наконец успокоились. Я уткнулась головой ему в подмышку, рукой он медленно поглаживал меня по бедру, лёжа на спине, откинувшись на мои лучшие пуховые подушки. На животе он бережно удерживал чашку тёплого чая. Я встала, чтобы заварить ещё. Он наблюдал за мной, потягивая напиток маленькими глотками, и время от времени удивлённо вздыхал. Я приучила его давать отпить и мне, как только проведу ногтем по линии волос у него на животе.
-- И вдруг будто что-то щёлкнуло, -- произнёс он. Я слышала это много раз и раньше, но от звука его голоса ощутила умиротворение. -- Что-то щёлкнуло в голове.
-- Ум-гум, -- откликнулась я.
-- Вот только что щёлкнуло. Я говорил тебе, что спал и с женщинами. Это было забавно. И даже прекрасно. Оргазмы и всё такое прочее. Мне нравилось с женщинами, почти так же, как с мужчинами. Ну, ты знаешь?
-- Ум-гум, -- ответила я.
-- Но как только я сменил пол, мне перестало везти с женщинами. Как будто что-то особенное пропало, понимаешь? Теперь это было не так, как раньше с парнями, даже можно сказать -- не так, как было, когда я был женщиной. Я даже подумывал, не сменить ли пол обратно. Эта штуковина просто не доставляла мне достаточно удовольствия, -- и он щёлкнул пальцем свою утомлённую новую игрушку. -- Понимаешь?
-- Ум-гум, -- сказала я и немного передвинулась, чтобы прижаться щекой к его груди. Если мне и было на что жаловаться -- то лишь на то, что, просматривая каталог мужских игрушек, Крикет выбрал свою из раздела 'Самые большие'. Не знаю, почему те, кто меняет пол впервые, так поступают: они ведь совсем недавно сами были девушками, так? А значит, должны знать, что больше не значит лучше, что здесь и вправду один размер подходит всем -- но раз за разом я видела, как многие люди совершали одну и ту же ошибку. Как будто срабатывает некое микрореле, и когда приходит время выбирать между большим хозяйством и огромным, великое множество новичков предпочитает больший размер за меньшие деньги. Неисповедимы пути человеческого разума, особенно когда дело касается секса.
-- Но теперь что-то щёлкнуло, и я впервые, взглянув на женское тело, не подумал: 'Чёрт возьми, какая хорошенькая', или: 'Было бы забавно переспать с ней', или... в общем, ничего такого. Что-то щёлкнуло, и я захотел тебя. Именно тебя! Мне было необходимо взять тебя. -- Он встряхнул головой. -- Кто бы мог представить подобное?
Я мысленно заметила: 'И правда, кто бы?' -- но произнесла всё то же 'ум-гум'. А подумала о том, что, возможно, чуть позже мне нужно будет кое о чём шепнуть Крикету или, возможно, через какого-нибудь друга передать ему мысль об излишнем объёме. Безусловно, это мелкая жалоба на небольшое неудобство, но, без сомнений, в следующий раз с оборудованием нормального размера всё получится ещё лучше.
Я уже думала о следующем разе.
#
Больше не будет никаких отступлений, никаких сюжетов-врезок о Поиске Хилди.
Та малая часть из них, о которой я уже поведала, -- самые информативные и поучительные, на остальные и смотреть нечего. Но я невзирая ни на что собиралась продолжать многотрудный путь по обшарпанным задворкам религии, философии и психотерапии. Почему? Ну-уу, на самом деле искомый ответ может и вправду оказаться где-то там. То, что после тысячи раздач вы остались с пустыми руками, ещё не означает, что на тысяче первой у вас не окажется флеш-рояль. И мне было неясно, почему бы 'ответу', если он существует, не найтись среди чудиков точно так же, как среди более уважаемых, традиционных торговцев шарлатанским снадобьем. Чёрт побери, мне было кое-что известно об общепризнанных религиях и философиях, я наслышана о них уже сотню лет и они так ничего мне и не дали. Вот почему я охотнее пойду туда, где суют в руки змей, чем на собрание перцеров.
Была и ещё одна причина не бросать начатое. Несмотря на то, что я довольно сносно держалась на неделе, успешно занимая себя в 'Техасце' и в школе, выходные по-прежнему оставались шаткими и валкими. Если мне удалось создать впечатление, что Поиском занимается стойкая, циничная, уверенная в себе светская женщина -- это впечатление ложное. Представьте взамен растрёпанную, расхристанную Искательницу с безумными глазами, подскакивающую от любого громкого шума, вечно ожидающую, когда её накроет чувство саморазрушения, и не уверенную, сможет ли она его распознать. Представьте женщину, которая видела, как ей в лицо летит пуля, чувствовала, как затягивается на шее петля, наблюдала, как кровь переливается через бортик ванны на пол. Здесь речь об отчаянии, ребята, оно вселилось в мой дом и привольно разваливалось на диване каждым пятничным вечером, навязчивое, как самый незабываемый рекламный куплет, который вы когда-либо слышали.
Может, это сам Поиск так истрепал мне нервы? Меня посетила такая мысль, и однажды я осталась дома на выходных. Я не спала ни секунды ни в одну ночь, всё напевала без конца этот куплет.
Но были и хорошие новости: моего списка мест, которые надо посетить, и людей, которых требовалось повидать, теперь хватало по меньшей мере лет на пять, притом что я добавляла в него новые открытия почти в таких же объёмах, в каких вычёркивала пункты. И я чувствовала, что смогу продержаться, пока есть ещё хоть один сумасброд, с которым нужно побеседовать, и ещё хоть один куплет 'Великой благодати', который надо пропеть в очередной задрипанной молельне.
Так что, возможно, Бог и вправду приглядывал за мной. Главную опасность, как мне казалось, представляло то, что Он мог уморить меня скукой, прежде чем я закончу.
Наши страсти улеглись, Крикет наконец перестал говорить мне о том, как что-то щёлкнуло, мы долго спокойно лежали в обнимку, но спать никому особо не хотелось. Он был слишком возбуждён новым миром, который открылся перед ним, а я думала думы, давно не посещавшие меня.
Крикет положил руку мне на подбородок, и я взглянула на него.
-- Тебе правда здесь нравится, не так ли? -- спросил он.
-- Мне здесь очень нравится, -- потёрлась я носом о его грудь.
-- Нет, я имел в виду...
-- Знаю я, что ты имел. -- Я поцеловала его в шею, уселась и взглянула ему в лицо. -- Я нашла здесь своё место, Крикет. Я занимаюсь тем, что мне нравится. Возможно, здешний народ и неудачники, но и они мне нравятся, и их дети тоже. И я нравлюсь им. Поговаривают даже, не выдвинуть ли мою кандидатуру на выборах мэра Нью-Остина.
-- Да ты шутишь.
Я рассмеялась:
-- Конечно, и речи быть не может, чтобы я согласилась. Меньше всего на свете мне хотелось бы быть политиком. Но я тронута тем, как обо мне думают.
-- Ну-у, должен признать, это место тебе по душе, -- произнёс Крикет и похлопал меня по животу. -- Похоже, ты набрала здесь вес.
-- Слишком много бобов с чили, китайская кухня да яблочные пироги.
И чересчур много Котёнка Паркера. А этот ублюдок ещё говорил мне, что мы не должны были извлечь из урока никакого удовольствия.
-- Похоже, тебе удалось удивить меня, -- признался Крикет. -- Я и вправду думал, у тебя неприятности. И по-прежнему думаю, что это так, но не в том смысле, как мне казалось.
(Ты и половины правды не знаешь, детка, -- подумала я.)
-- Даже не припомню, когда видел тебя такой счастливой, такой... сияющей.
-- А как давно ты сменил пол?
-- Примерно месяц назад.
-- Кое в чём вместо тебя говорит твой елдак, дурачина. Ты всё ещё видишь мир в розовом свете. Это называется похотью.
-- Возможно. Но лишь отчасти. -- Он взглянул на ноготь большого пальца. -- О... послушай, я не собирался здесь ночевать...
-- Можешь ехать домой, если хочешь, -- махнула я рукой и подумала: 'Вот свинтус'.
-- Нет, я как раз хотел спросить: можно мне остаться? Только надо позвонить няне, а то уже поздно.
-- У тебя няня -- человек?
-- Для малютки Бастера -- всё по высшему разряду.
Я поцеловала его и встала, а он принялся звонить. Я разделась окончательно, пока Крикет шептался у меня за спиной, и шагнула за порог.
Привычки долго спать у меня не было. И хотя ночи обычно бывали холодными, я часто проводила их, бродя голышом под луной. Если Крикет думал, будто я счастлива, он был не прав: самое большее, я могла утверждать, что здесь чувствовала себя счастливее, чем в любом другом месте, которое могла бы вообразить -- и ближе всего подступала к счастью как раз во время этих ночных прогулок. Иногда я пропадала на улице часами, возвращалась вся в мурашках и ныряла под одеяло. И под его уютным теплом мне быстро удавалось погрузиться в сон.
Но этой ночью я не смогла отлучиться надолго. Только отметила, что лунного света будет достаточно для Крикета, чтобы разглядеть, если понадобится, где отхожее место -- и поспешила обратно.
Он уже заснул. Я обошла комнату, гася лампы, зажгла свечу и приблизилась к постели. Уселась осторожно, чтобы не разбудить его, и долго-долго смотрела при свете свечи на его сонное лицо.