Стальной пляж (Steel Beach) гл. 19
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Девятнадцатая глава фантастического романа. Бывшие земляне помпезно празднуют двухсотлетие своего поражения... Кое-что о световых шоу в безвоздушном пространстве... Шокирующие откровения юной звезды журналистики... Пьяная лихачка и затянувшийся пикничок... Прощай, любовь! Привет, привидение...
|
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Торжество в память о Двухсотлетней годовщине Вторжения на Землю я назвала бы хитрейшей за весь век проделкой служб по связям с общественностью. Когда Уолтер впервые вызвал меня и Бренду к себе в кабинет, чтобы поделиться своей идеей серии статей о Вторжении, я рассмеялась ему в лицо. А теперь, спустя ровно год, каждый политик на Луне старался заявить, что вся затея пришла в голову именно ему.
Но я-то знаю, что за всё в ответе только один человек, и зовут его ГлавВред Уолтер.
Мы с Брендой сыграли отведённые нам маленькие роли. Статьи были хорошо приняты публикой, и я даже получила где-то грамоту от гражданской организации (запамятовала, то ли это был Кивани-клуб (1), то ли Фонд популяризации знаний) за высокие достижения в журналистике. Но почву для предстоявшего через год события подготовила пиар-компания, которую Уолтер нанял на собственные средства. Ко времени убийства Сильвио внушаемые чувства созрели для публичного проявления. По большому счёту предстоящее мероприятие нельзя было назвать торжеством: этим днём своей истории человечество не может гордиться. Совершенно точно должно было состояться поминовение миллиардов погибших. Общими настроениями события должны были стать печаль и решительность, с этим соглашались все. Но кого ни спроси, на что мы решаемся -- не на то ли, чтобы отбить обратно Землю и искоренить Пришельцев, не это ли подразумевается? -- в ответ люди со стеснённым видом пожимают плечами. И всё же, чёрт побери, нам следует быть решительными! Да, чёрт возьми, почему бы нет? Решительность ничего не стоит.
Тем не менее торжество предстояло. Оно надвигалось, разрастаясь как снежный ком -- и никто не поднимал голоса против (снова умелая рука Уолтера!), -- пока наконец ко времени наступления Великого Дня даже самые занюханные из лунных сообществ не запланировали провести хоть какую-то тусовку.
Даже в Техасе, хотя мы со всем возможным тщанием избегали новостей из внешнего мира, намечалось барбекю, не менее пышное, чем в День города Аламо. Мне было жаль пропускать его, но я пообещала Бренде, что пойду с ней, к тому же... там, куда она пригласила, будет Крикет.
Да, дорогие мои, Хилди влюбилась. Только, пожалуйста, воздержитесь от аплодисментов, пока я не выясню, взаимно ли.
#
Все Восемь Миров отмечали памятный день; на самом деле, Плутон и Марс даже учредили на веки вечные ежегодный праздник, который отныне будет известен как День Вторжения. Заключались пари, скоро ли и Луна последует их примеру. А Луна, самая населённая планета, терпеть не могла следовать в чём бы то ни было ни за каким из других семи миров, так что, будучи самым густонаселённым из них и Прибежищем Человечества, а также Планетой на Переднем Крае и Бастионом Человеческого Рода -- не говоря уже о статусе Первого Кандидата на Показательную Порку, если вдруг Пришельцы когда-либо решат продолжить то, что начали... Луна, будучи всем этим и даже большим, твёрдо решила устроить грандиознейшее и самое-пресамое из всех восьми празднеств. Кинг-сити как крупнейший лунный город, естественно, был выбран центром Главного События планетарного масштаба, а поскольку Парк Армстронга раз в двадцать превосходил размерами Диснейленд студии 'Юниверсал', уничтоженный на Земле, казалось само собой разумеющимся провести это событие в нём. Именно туда я и направлялась прекрасным Солнечным Вечером, хотя единственное, чего мне по-настоящему хотелось, это прогуляться вниз по Конгресс-стрит под ручку с Крикетом, угоститься с ним на пару сахарной ватой и, может быть, сыграть в 'поймай яблоко ртом'.
И да, конечно же, это было никакое не торжество, но что за праздник без фейерверка?
И единственным доводом, который убедил меня согласиться на него пойти, было обещание Бренды, что я смогу увидеть всё интересное на безопасном расстоянии от беснующейся толпы. Фейерверки сами по себе меня не пугали; они мне даже нравились, а вот орды посторонних были невыносимы.
Однако путешествие на поезде меня почти прикончило. Мы специально решили выехать пораньше, чтобы избежать давки в вагонах, но то, до чего может додуматься один гений, всегда может повторить другой -- так что поезда были битком набиты людьми, которым пришла в голову та же светлая мысль. Хуже того, эти люди намеревались терпеть лишения и неудобства лунной поверхности за пределами восьми гигантских временных куполов, возведённых специально ради предстоящего зрелища, так что они везли с собой туристическое снаряжение. Проходы и багажные полки были забиты ручными тележками, охладителями для пива, надувными пятиместными палатками, а ещё на каждую семью в вагоне приходилось 3,4 ребёнка. Сделалось так тесно, что маленьких детей подняли над головами и просунули в ремённые петли, где они болтались и хихикали. Дальше стало ещё хуже. Поезд перестал открывать двери на вход задолго до того, как прибыл в Парк Армстронга. Я должна была сойти за три остановки до парка, но вскоре увидела, что никакими силами не пробьюсь к выходу, так что проехала до конечной -- в ужасе созерцая, какая толпа уже собралась там, -- затем была подхвачена неостановимой людской волной и вынесена прочь, снова села в вагон, уже опустевший, и вернулась на станцию 'Дионис'.
Там я опустилась на скамью, бросила рядом с собой скафандр и корзину для пикника и некоторое время просто сидела и тряслась, глядя, как пролетает мимо дюжина скоростных консервных банок: набитых людьми под завязку -- в одном направлении и пустых -- в противоположном. Затем подхватила поклажу и поднялась по лестнице, ведущей на поверхность.
Вернувшись домой после игр с альфийцами, я обнаружила свой скафандр в хижине, в изножье кровати. Понятия не имею, кто его туда принёс. Но он был мне больше не нужен, так что однажды в субботу я отнесла его обратно в магазин. Думала, там починят забрало и продадут скафандр со скидкой. Но едва продавец взглянул на дырку -- как, не дав мне и слова объяснения сказать, потащил к директору магазина, а тот упал замертво от ужаса. Ни один, ни другой в жизни не видели разбитого забрала. Так что я прикусила язык и вскоре стала гордой владелицей самой совершенной модели из ассортимента магазина, плюс бесплатный запас воздуха на пять лет, в подарок от компании 'Хэмилтон', поставщика снаряжения для активного туризма. Никаких заявлений я не делала, отказа от ответственности не подписывала; всем в магазине просто хотелось, чтобы я всё это взяла. Возможно, они до сих пор ногти грызут от страха перед судебным иском.
Я забралась внутрь шедевра инженерии, и восхитительный запах новенького скафандра начал медленно-медленно меня успокаивать. Я опасалась, что он вызовет совсем иные ассоциации -- как насчёт забавных крохотных кусочков забрала, отлетающих прочь? -- но вместо этого тихое жужжание и гудение вкупе с роскошным ощущением новой вещи сотворили со мной чудеса. Жаль, что скафандр не разрешается надевать в поезде; в такой броне, как моя, всё было бы нипочём!
Я проверила, герметично ли закрыта корзина, прошла в шлюз и выбралась на поверхность Луны.
#
-- Давно ждёшь? -- спросила я.
-- Пару часов, -- ответила Бренда.
Она стояла, опираясь на борт арендованного лунохода, на котором приехала из пригорода Кинг-сити, ближайшего места, где можно было взять луноход напрокат. Я извинилась за опоздание, рассказала о кошмаре в вагоне и о том, как раскаиваюсь, что не поехала с ней, а отправилась поездом 'из экономии времени'.
-- Да не переживай ты, -- успокоила она. -- Мне здесь нравится.
Об этом можно было догадаться по её скафандру, хорошей модели и без прокатного клейма. Хоть он и был в отличном состоянии, всё равно были заметны лёгкие признаки износа, которые появляются только от регулярного использования. А ещё было видно, как легко и привычно Бренде в нём стоять и двигаться -- большинство жителей Луны проводят в скафандре недостаточно времени, чтобы приобрести такую привычку.
Луноход тоже был неплох: с кузовом-пикапом, двумя сиденьями впереди и плоским ложем сзади. Я закинула туда свою корзину, в прибавку к внушительной куче вещей Бренды. У таких планетоходов широкая колёсная база, чтобы компенсировать вес массивной панели солнечных батарей на крыше. Панель постоянно вращается, ловя солнце, но ко времени нашей встречи оно почти зашло за горизонт, так что у машины был весьма несуразный вид. Панель свисала с правой стороны перпендикулярно земле, совершенно загораживая дверь, и мне пришлось карабкаться на своё место через сиденье Бренды.
Наконец я устроилась в луноходе и спросила:
-- Забыла, нам придётся выезжать на солнечную сторону, чтобы добраться до места?
-- Не-а. Заберём слегка к югу, а потом всю дорогу солнце будет светить в спину.
-- Вот и хорошо.
Терпеть не могу ездить с выставленными вперёд панелями. Не то чтобы не доверяю автопилоту, просто хочется видеть, куда еду.
Бренда скомандовала луноходу тронуться с места, что он сделал без промедления и двинулся по широкой ровной трассе. Мы потому и выбрали станцию 'Дионис' местом встречи, что она расположена прямо на одной из немногих проложенных снаружи Луны дорог. Колёсный транспорт -- далеко не основной на лунной поверхности. По планете перемещаются на подъёмниках, экскаваторах, конвейерных дорогах, поездах на магнитной подвеске, пользуются метро и изредка автобусами на воздушной подушке. Теми же путями перевозят грузы, а ещё есть пневмопочта, линейный ускоритель заряженных частиц со свободной траекторией и ракеты. Повальное увлечение двух- и четырёхколёсными луноходами началось недавно, но вся эта техника мощная и вездеходная, дороги ей не нужны.
Трасса, по которой мы ехали, сохранилась со времён добычи полезных ископаемых, прекратившейся ещё до моего рождения. Там и сям на обочине попадались скопления брошенных рудовозов -- механических мастодонтов, не слишком сильно изменившихся с тех пор, как их демонтировали и оставили здесь. По какой-то экономической причуде того времени специально для них по поверхности проложили идеально ровную дорогу. Последние полвека её использовали как перевалочный пункт между Кинг-сити и его крупнейшей свалкой. Дорога по-прежнему оставалась гладкой, как стекло, ехать по ней было непривычно ново.
-- Эта штуковина катится без удержу, правда? -- сказала я.
-- Разгоняется до трёх сотен тысяч на прямых участках, -- подтвердила Бренда. -- Но перед поворотами замедляется, особенно перед левыми.
Это потому, пояснила она, что на восходе и на закате центр тяжести планетохода расположен наихудшим образом, громадная панель на боку почти переворачивает машину. К тому же дорога идёт под уклон, что тоже не здорово, а поскольку мы собираемся задержаться на поверхности дотемна, пришлось захватить десять батарей, что значительно увеличило инерцию -- так, что она легко может вынести нас в кювет, поскольку сцепление шин с дорогой не самое лучшее. Бренда изложила мне всё это с видом знатока своей машины, будто бы она уже не раз проезжала здесь на ней. Я даже задалась вопросом, не водит ли она луноход.
И получила ответ, когда мы свернули с дороги и Бренда спросила, не возражаю ли я. На самом деле возразить хотелось -- мы не привыкли доверять свою жизнь другим людям, полагаемся только на технику -- но я сказала, что нет. И беспокоиться мне оказалось не о чем. Бренда правила уверенно, твёрдой рукой, не делала глупостей и ни разу не отклонила руль сверх необходимого. Мы устремились через низменность к возвышавшемуся краю кратера Деламбр. Он как раз показался над горизонтом.
Как только мы достигли подножия пологого склона, прямо перед нами приземлился полицейский автомобиль с включённой мигалкой. Из него вышел коп и направился к нам. Должно быть, он здорово соскучился -- мог бы сделать запрос по радио или просто обратиться к нашему компьютеру.
-- Вы вступаете в зону ограниченного доступа, мэм, -- предупредил он.
Бренда предъявила пропуск, полученный от Лиз, и коп внимательно изучил его, затем её.
-- Мог я видеть вас по телеку? -- спросил он, и она ответила, что вполне мог. На что он сказал: конечно, в такой-то и сякой-то передаче, ну надо же! Он заявил, что передача ему понравилась, Бренда изобразила смущение и сообщила, что ей чертовски приятно это слышать... К тому времени, как он наконец разрешил нам проехать, флиртовал он уже так отчаянно, что я убедилась: мы спокойно могли бы обойтись и без пропуска. Коп даже попросил у Бренды автограф -- и она его даже дала.
-- Я уж думала, он телефон у тебя попросит, -- сказала я, когда он в конце концов отвалил.
-- Возможно, я бы ему не отказала, -- улыбнулась Бренда. -- Частенько подумываю, не дать ли парням шанс.
-- Ты достойна лучшего парня.
-- Нет, поскольку ты сменила пол.
С этими словами она дала по газам, и мы, подняв тучи пыли, вскарабкались на закруглённый край кратера.
#
Деламбр -- не такой огромный кратер, как Клавий, Пифагор или любая из небесных пулевых дырок на обратной стороне Луны, но и он довольно велик. Когда стоишь на одном его краю, другого не видно. Для меня это значит: весьма большой.
При всём при том он не отличался бы от сотен других, если бы не одно обстоятельство: в нём свалка.
На Луне много чего перерабатывается. Нам так приходится; собственные природные ресурсы у нас весьма скудны. Однако мы по-прежнему остаёмся цивилизацией, движимой рыночной экономикой. Иногда избыток дешёвой энергии вкупе с низкой стоимостью подъёма крупных партий сырья на медленные орбиты делает чертовски неэффективной и нерентабельной сортировку и переработку многих вещей. Были потеряны целые состояния, когда крупнотоннажный танкер с X тоннами минерала прибыл из шахт Ио. Он тайно летел сюда тридцать лет, замаскированный под комету Оорта и так же отмечаемый в дневниках наблюдений. Рыночная стоимость этого минерала внезапно рухнула ниже некуда, и прежде чем мы что-либо поняли, его стало нельзя вернуть отправителю, так что его отвезли стотонным мусоровозом в Деламбр. Добавьте сюда радиоактивные отходы с периодом полураспада двести тысяч лет в цилиндрических контейнерах с пятивековой гарантией прочности. Не забудьте бросить сюда же ненужные машины, некоторые без пригодных к дальнейшей работе деталей, другие -- всё ещё в рабочем состоянии, но безнадёжно медленные и не стоящие разборки. Оставьте здесь это всё, приправив уродливой керамикой, которую вы принесли маме из школы, когда вам было восемь; той пачкой голографических фотографий, что вы хранили семнадцать лет и уже не помните, кто на них запечатлён; в прибавку к подобного рода сокровищам миллионов других людей. Сверху присыпьте бесполезными вещами из всех канализационных стоков внутри Луны и добавьте достаточно воды, чтобы всё прошло по трубопроводу. Жарьте на максимальной мощности четырнадцать дней, ещё четырнадцать дней замораживайте; повторяйте так две сотни лет, добавляя ингредиенты по вкусу -- и вы получите представление о том, как выглядел торт, представший перед нашими взорами внутри Деламбра.
На самом деле кратер ещё не заполнен, просто он так выглядит с западного края.
-- Сюда, -- сказала Бренда. -- Здесь мы договорились встретиться с Лиз.
Я заметила на горизонте пятнышко -- ещё один планетоход на ободе кратера.
-- Дашь мне порулить? -- попросила я.
-- А ты умеешь водить? -- вопрос не праздный; большинство жителей Луны не умеют.
-- Во времена бесшабашной юности я участвовала в Экваториальных гонках. Одиннадцать тысяч километров и совсем мало ровных участков, -- и не обязательно уточнять, что примерно на четверти дистанции я сожгла трансмиссию.
-- А я тебе лекцию читала, как управлять луноходом. Почему ты никогда мне рот не затыкаешь, Хилди?
-- Тогда я лишилась бы доброй половины забавных историй.
Я переключила управление с американского на британский манер и тронулась с места. С тех пор, как я последний раз водила машину, миновало много лет. Было так забавно! Подвеска у лунохода хорошая; я всего пару-тройку раз оторвалась от поверхности, а гироскопы не дали нам перевернуться. Увидев, как Бренда вцепилась в панель, я сбросила газ.
-- Из тебя не выйдет гонщик, -- заметила она. -- Плавно водишь.
-- Я никогда не хотела быть гонщиком. И уж тем более трупом.
#
-- Чувствую себя скаутом, -- поделилась я с Брендой, помогая ей расправлять палатку.
-- Что в этом плохого? Я завоевала все знаки отличия за покорение поверхности.
-- Ничего плохого. Я тоже была отличницей, только девяносто лет назад.
Она вовсе не так давно вышла из скаутского возраста и до сих пор воспринимала скаутство серьёзно. Я бы просто дёрнула за пусковой тросик и оставила всё на самотёк, а Бренда проявила фанатичную заботу об экономии энергии: провела провод от солнечной панели лунохода к элементу питания палатки, как будто реактор не способен был продержаться полмесяца на собственных ресурсах. Когда наконец палатка была расправлена, по мнению Бренды, достаточно, только тогда она потянула тросик, сооружение встрепенулось и захлопало, наполняясь воздухом, и через десять минут перед нами предстала пятиметровая прозрачная полусфера... которая тут же покрылась изнутри инеем.
Бренда опустилась на четвереньки и заползла в куполообразный шлюз, я поспешила застегнуть за ней дверь, чтобы избавить от необходимости шарить позади себя, а она сообщила, что у этой модели застёжки закрываются сами, так что со времён моего детства произошёл существенный прогресс. Бренда занялась настройкой подачи и температуры воздуха, а я тем временем перенесла одеяла, подушки, термосы и остальные наши вещи в шлюз -- стараясь свернуть их покомпактнее и брать побольше за раз, не стоило разбазаривать воздух, слишком часто открывая застёжку двери. Затем мне пришлось подождать снаружи, пока Бренда затаскивала всё внутрь и выставляла температуру, давление и влажность в основном помещении палатки. Когда я наконец тоже оказалась там и сняла гермошлем, было ещё холодновато. Я написала пальцем по инею своё имя, как когда-то давно делала в походах; вскоре иней растаял, выпала роса... и наконец купол как будто исчез.
-- Давненько же это было, -- произнесла я. -- Я рада, что ты привезла меня сюда.
В кои-то веки Бренда прекрасно поняла, о чём речь. Она перестала возиться с вещами, встала рядом со мной, и мы молча предались созерцанию окружающей красоты.
На Луне любая красота окажется суровой. На много миль вокруг не увидишь ничего благожелательного или утешительного, совсем как в Западном Техасе. И это был лучший способ любоваться такой красотой -- через невидимый потолок палатки, как будто бы мы стояли на чёрном пластиковом круге прямо посреди безвоздушного пространства.
К тому же время дня как нельзя лучше подходило для созерцания; я имею в виду, время Лунного Дня. Солнце совсем приблизилось к горизонту, и тени казались бесконечно длинными. Что было к лучшему, поскольку половину открывавшегося вида занимала величайшая свалка планеты. Такие тени создают забавное впечатление. Если вы никогда не видели снега, отправляйтесь в Пенсильванию на ближайший запланированный снегопад и полюбуйтесь, как снег преображает большинство банальных -- и даже уродливых -- пейзажей в волшебные ландшафты. Так действуют и солнечные лучи на лунной поверхности. Резкие и яркие, как бриллиант, они зажигают яростным светом всё, к чему прикасаются, но ничего не разрушают; в неподвижной безмятежности миллиарды осколков света и тьмы превращают самый банальный предмет в огранённую драгоценность.
На запад мы не смотрели; там свет слепил глаза. На юге перед нашими взорами предстала холмистая местность: справа от нас она постепенно сглаживалась, слева громоздились бесконечные груды мусора. Прямо на востоке был край кратера Деламбр, а на севере, почти за милю от нас, вздымался остов 'Роберта А. Хайнлайна' -- заброшенного недостроенного межзвёздного корабля.
-- Как думаешь, им не трудно будет нас найти? -- спросила Бренда.
-- Лиз и Крикету? Вряд ли. Здесь же торчит старина 'Хайнлайн'. Не промахнёшься.
-- Вот и мне так показалось.
И мы принялись за мелкие домашние хлопоты: надули мебель, расстелили коврики. Бренда показала мне, как устанавливать ширму, разделяющую палатку на два не слишком изолированных помещения, как обращаться с маленькой походной плиткой. Пока мы со всем этим возились, представление началось. Но ничего страшного; оно предстояло долгое.
Мне пришлось признать, что художник-постановщик прекрасно справился со своей задачей. Всё это затевалось как дань памяти миллиардам погибших на Земле, не так ли? И на широте Парка Армстронга Земля оказывается прямо над головами зрителей, правильно? А если начать представление на закате, в небе будет яркий полумесяц Земли. Так почему бы не сделать Землю центром и темой небесного зрелища?
Если совсем чуть-чуть подсуетиться, можно начать торжество, когда Луна окажется напротив бывшего Меридиана смены дат. А теперь представьте: Земля вращается, и одна за другой на свет нового дня выплывают её бывшие страны. Когда появляется каждая из них...
Нас озарил красный свет флага Сибирской Республики, стокилометрового прямоугольника, висевшего достаточно высоко, чтобы закрыть полнеба.
-- Ух ты, -- выдохнула Бренда и раскрыла рот.
-- Ух ты -- ух ты, -- произнесла я и закрыла свой. Флаг ярко сиял в вышине почти минуту, потом рассеялся и погас. Мы кинулись к Брендиному портативному приёмнику, поспешно включили его, повесили большие колонки по обеим сторонам палатки -- и успели к самым первым аккордам гимна 'Боже, храни Новую Зеландию', а в небе над нами уже развевался новозеландский флаг.
И в таком духе должны были пройти ближайшие восемнадцать часов.
Когда приехала Лиз, она рассказала нам, как всё было сделано. Флаги представляли собой сетчатые конструкции, их помещали в большой контейнер и запускали в небо с одной из двух пиротехнических баз: 'Бейлор-Эй', примерно в сорока километрах к югу от нас, или 'Хайапатия и Торичелли', на востоке. Как только оболочка достигала нужной высоты, она лопалась, ракеты выбрасывали горючий материал, и с помощью радиосигнала его поджигали. Всё чётко.
Как горят фейерверки в вакууме? Не спрашивайте меня. Знаю только, что ракетное топливо содержит окислитель, так что, думаю, сработала некая химическая магия вроде этого. Тем не менее она сработала и привела нас с Брендой в полный восторг, а сидели мы не далее чем в пятидесяти километрах от мощной огневой базы в Бейлоре, намного ближе, чем несчастные провинциалы в Парке Армстронга, которые, возможно, думали, что видят потрясающее зрелище. И кому какое дело до того, что с нашей выигрышной позиции флаги выглядели немного искажёнными, как будто трапециевидными? Мне -- точно никакого.
Бренда оказалась настоящим кладезем информации о сегодняшнем шоу.
-- Было решено, что таким странам, как Вануату, нет смысла уделять столько же времени, как, скажем, России, -- сообщила она (как раз тогда, когда мы смотрели на ужасный флаг Вануату и слушали их невероятный государственный гимн). -- Так что большим государствам с богатой историей отведена большая часть представления. Например, Сибирской Республике, она была частью какой-то другой страны...
-- СССР, -- подсказала я.
-- Точно. Здесь так и написано, -- развернула перед нами Бренда подробную программу празднества. -- Для неё изготовили несколько флагов -- флаг царской империи, другой исторический материал...
-- ...и включили запись 'Интернационала'.
-- И народной музыки, так же как для Новой Зеландии.
Почти о том же вещал отдельный радиоканал, там излагали историю каждой страны, адаптированную для неграмотных. Я выключила его, оставила только музыку, и Бренда не стала возражать. Я бы с радостью выключила и телевизор -- Бренда повесила большой телеэкран на южную стену, -- но хозяйке палатки, похоже, нравилось смотреть, как веселится публика в Парке Армстронга и во всех крупных лунных городах, где шли другие торжества, так что шут бы с ним.
Если достанете земной глобус, вы быстро заметите серьёзный изъян программы, основанной на вращении Земли. В первые шесть часов в поле зрения окажутся лишь несколько дюжин стран. Даже если полностью пересказать историю Китая или Японии, это всё равно не займёт всё отведённое время, а многое ли можно поведать о Науру или Соломоновых островах? Зато когда заря взойдёт над Африкой и Европой, пиротехники запыхаются сильнее, чем одноногий спортсмен на соревновании по пинкам под зад.
Но не стоит беспокоиться. Когда флаги закончились, тогда и была пущена в ход тяжёлая артиллерия.
С тех пор, как в небесах впервые засияло то красное знамя, они уже больше не темнели.
Стреляли и обычными зарядами, дававшими звездообразные вспышки всех цветов радуги. Воздух не препятствовал их полёту, что позволяло запускать фейерверки с ювелирной точностью -- в чём, в чём, а в баллистике жители Луны толк знают. По той же причине вспышки были идеально симметричны.
Вам хочется большего? В вакууме можно создавать эффекты, никогда не виданные на Земле. С помощью гигантских газовых баллонов можно временно создать над определённым местом разрежённую атмосферу, позволяющую вытворять фокусы с ионизацией. Нас порадовали завесами полярного сияния, прозрачными, будто акварельными, разноцветными мазками: всё небо то становилось синим, красным, жёлтым, то мерцало волшебными огоньками. Разрывы шрапнельных снарядов выбросили множество крутящихся дисков, размером не больше монетки -- когда по ним скользили лучи прожекторов, они вспыхивали ярче, чем когда-либо сияли над Луной звёзды; затем их подорвали лазером.
Вам всё ещё мало? Тогда как насчёт парочки ядерных ракет? В программке у Бренды говорилось о более чем сотне особых плутониевых зарядов, в среднем по одному взрыву на каждые десять минут представления. Подрывали эти боеголовки на орбите и тем самым заставляли детонировать буквально тысячи обычных пиропатронов в радиусе более тысячи километров. Первая бомба взорвалась, когда закончился национальный гимн Вануату, и у нас даже зубы зазвенели, а потом взрывы загрохотали один за другим. Великолепно!
И не думайте, что я ничего не слышала! Вот вы жалуетесь, мол, звук не распространяется в безвоздушном пространстве. Он-то нет, конечно, но радиоволны ещё как распространяются, и вы, скорее всего, никогда не слушали Брендин первоклассный приёмник на максимальной громкости. Тем бедолагам, что смотрели на фейерверк в атмосфере, приходилось ждать, пока звук до них долетит, и они успевали подготовиться; мы же слышали грохот взрывов тут же, без предупреждения: вспышка болезненно яркого света -- и ба-БАААААААХ!
Иногда единственный приемлемый вариант -- это крайняя неумеренность.
#
-- Говорят, здесь привидения водятся.
Нас только что попотчевали государственным гимном Палау, и с неба постепенно исчезал их флаг (большой жёлтый круг на голубом поле, если вы дома ведёте записи), а до нас внезапно дошли две вещи. Первая -- от крайней неумеренности хотя бы время от времени нужно отдыхать, иначе это уже... ну да, крайность. На протяжении трёх последних ядерных взрывов мы не обменялись с Брендой ни одним 'ух ты', и я подумывала, не предложить ли переключиться на 'Горячий сороковник' примерно на часок. Думаю, я как-нибудь переживу, что пропущу исполнение гимнов Negara Ku ('Моя страна'; Малайзия) и Sanrasoen Phra Barami ('Славься, славься, наш король! Будь благословен, король! / Ныне сердцем и душой Мы склонимся пред тобой!', слова сочинил Его Королевское Высочество принц Нарисара Нувадтивонгс). А вторая -- Лиз и Крикет опаздывают уже на три часа.
-- И кто так говорит? -- поинтересовалась я, грызя ножку Лучшего в Западном Техасе Жареного Цыплёнка от Хилди. Голод пересилил все правила приличия; Бренда тоже слямзила пару кусочков, и чтоб Лиз и Крикету пусто было! Я поглядывала и на пиво в охладителе, но никто из нас не хотел напиться слишком рано.
-- Ты знаешь, кто, -- ответила Бренда. -- 'Они'. Твой первоисточник новостей.
-- Ах, 'они'...
-- А хотя, если серьёзно, я слышала это от многих из тех, кто посещал старину 'Хайнлайна'. Они говорят, что видели привидения.
-- Это Уолтер тебя надоумил, не так ли?
-- Я говорила с ним об этом. Он считает, здесь есть о чём написать.
-- Конечно, есть, но для этого вовсе не обязательно тащиться сюда и брать интервью у призрака. Подобные истории просто пишутся от себя. Уолтер наверняка так тебе и сказал.
-- Да, сказал. Но эта история не из тех, что ты обычно пишешь, лишь бы страницу заполнить, Хилди. Я знаю, о чём говорю. Некоторые из тех, с кем я беседовала, были напуганы.
-- Ой, да ладно!
-- Я даже приходила сюда с хорошей камерой. Думала, вдруг удастся что-то заснять.
-- Брось! Думаешь, фотоотдел в 'Вымени' даром свой хлеб ест? Они там как раз для того, чтобы фабриковать такие снимки.
Бренда сразу не нашлась, что ответить, и какое-то время мы молча смотрели на очередные призрачные флаги в небе. Я поймала себя на том, что пялюсь на 'Хайнлайн'. Нет-нет, я не суеверна, просто до омерзения любопытна.
-- Так ты поэтому часто ночуешь на поверхности? -- спросила я. -- Статья того не стоит.
-- Я ночую... о, нет! -- возразила Бренда и рассмеялась. -- Я просто всю жизнь по поверхности брожу. Мне здесь так... спокойно.
И снова повисло долгое молчание, нарушали его лишь ядерные взрывы снаружи да бормотание приёмника на минимальной громкости. Наконец Бренда встала и подошла вплотную к невидимой стенке палатки. Прислонилась к ней лбом. И, озарённая красным отсветом ракет, она поведала мне нечто, чего я была бы счастлива никогда не слышать.
-- С самого первого дня, как мы познакомились, -- начала она, -- я думала, что смогу рассказать тебе кое-что, о чём никому больше не говорила. Ни одной живой душе. -- Она обернулась ко мне. -- Если не хочешь выслушивать, пожалуйста, скажи об этом сейчас, ведь я как начну, когда начну, то уже не смогу остановиться.
Если вы способны приказать ей заткнуться, я знать вас не желаю. Мне не нужны были её откровения, я этого не хотела, но когда друг просит вас о чём-то подобном, вы должны согласиться слушать, и никак иначе.
-- Давай, поехали! -- откликнулась я и взглянула на часы. -- Не хочу пропустить государственный гимн Лаоса.
Бренда улыбнулась и снова отвернулась к лунным просторам.
-- Когда ты впервые меня встретила... нет, позже, когда я первый раз пришла за тобой в Техас, ты, наверное, заметила у меня кое-что необычное.
-- Вероятно, ты имеешь в виду отсутствие гениталий. Да, в этом плане я наблюдательна.
-- Так вот. Ты когда-нибудь задумывалась, почему?
Задумывалась ли я? На самом деле не особо.
-- А... ну, я решила, что это могло быть по каким-то религиозным или культурным соображениям, как-то связано с убеждениями твоих родителей. Помню, как отметила, что не слишком хорошо так поступать с ребёнком, но решила, что это не моё дело.
-- Да. Не слишком-то хорошо. И это вправду связано с моими родителями. С отцом.
-- В отцах я не очень разбираюсь, -- произнесла я, всё ещё надеясь, что Бренда передумает. -- Я -- как многие другие; мама никогда не говорила мне, кто мой отец.
-- А я своего отца знала. Он жил и с мамой, и со мной. Начал насиловать меня, когда мне было лет шесть. У меня никогда не хватало духу спросить у матери, знает ли она об этом, я даже не подозревала, что это неправильно, думала, так и должно быть.
Она стояла прямо, смотрела на лунную поверхность и изливала душу -- но спокойно, совершенно спокойно, без тени слёз.
-- Не знаю, как я узнала, что у моих друзей дома так не принято, наверное, начала рассказывать им и что-то заметила: как изменилось их отношение, как они начали ужасаться, -- что-то, что заставило меня заткнуться и молчать по сей день. Но то, что творилось, продолжалось год за годом, и я хотела было выдать его полиции, знаю, ты удивляешься, почему я этого так и не сделала, но он был моим отцом и любил меня, и я думала, что люблю его. Но мне было стыдно за нас, и когда мне исполнилось двенадцать, я пошла и... удалила свою... избавилась от неё и зашилась наглухо, чтобы он больше не лез в меня, и я знаю, что уполномоченная по правам несовершеннолетних, которая разрешила мне сделать это, несмотря на папины возражения, догадывалась, в чём дело, потому что она всё время говорила, что я должна выдвинуть обвинения, но всё, чего я хотела, это чтобы он остановился. И он отвалил, с того дня больше ни разу меня не касался, даже разговаривать почти перестал, раз уж на то пошло. Так что я не знаю, почему некоторые женщины предпочитают общество других женщин, но я -- поэтому, потому что не могла выносить самцов, и только когда встретила тебя, ну, совсем скоро после того, как встретила, я очень сильно, безумно в тебя влюбилась. Но ты была парнем, и это сводило меня с ума. Пожалуйста, не переживай из-за этого, Хилди, я справилась, я знаю, что есть вещи, которых просто никогда не может быть, и одна из них -- чтобы мы были вместе. Я слышала, как ты говоришь о Крикете, и мне следовало бы ревновать, потому что мы с ней занимались любовью -- но это было просто так, не всерьёз, к тому же Крикет теперь тоже парень, и я от души желаю вам счастья. Вот моя тайна и раскрылась, и вот ещё одна: я специально подстроила так, чтобы мы немного побыли наедине здесь, в месте, куда я всегда прихожу и всегда приходила раньше, чтобы сбежать от него. Это безнравственно, и я это знаю, но я долго думала об этом и могу с этим жить. Я не буду плакать, не стану умолять, но мне бы хотелось хоть раз с тобой переспать. Я знаю, ты гетеросексуальна, и все, с кем я говорила, знают это о тебе, но я всё же надеюсь, что это не убеждение, а просто предпочтение, ты же меняла пол, ты раньше занималась любовью с женщинами. Но если вдруг это нечто неприемлемое для тебя, когда ты сама женщина, или если, может быть, ты не хочешь или считаешь мою мысль неудачной, ничего страшного, я обойдусь. Мне просто надо было спросить, вот и всё. Я знаю, что говорю как эмоционально зависимая, но на самом деле это не так, я не такая; я переживу всё, что бы ни случилось, и, надеюсь, мы в любом случае останемся друзьями. Вот. Не знала, хватит ли мне духу высказать это всё, но я решилась, и мне уже лучше.
У меня есть небольшой список того, чего я никогда не делаю, и во первых его строках стоит 'поддаваться эмоциональному шантажу'. Если и есть где-либо худший вид секса, чем трах из жалости, то я о нём не слышала. И слова Бренды можно было принять за самый душераздирающий визг побитого щенка -- и, чёрт побери, хоть у неё и есть право вести себя как побитый щенок, я таких щенков ненавижу, мне хочется пнуть их за то, что позволили себя бить... но ни одно подобное слово не сорвалось с моих губ. Молчала и прямая как жердь каланча с сухими глазами, тёмный силуэт на фоне полыхающего неба. Она повзрослела с тех пор, как мы познакомились, и мне подумалось, что это часть её взросления. Почему она выбрала меня, чтобы облегчить душу, понятия не имею, но то, как она это сделала, скорее польстило мне, чем обязало.
Так что я отказала ей. Или отказала бы в совершенном мире, где я действительно не делаю ничего из своего запретного списка. Вместо этого я встала, обняла Бренду и сказала:
-- Ты хорошо держалась. Если бы заплакала, я выгнала бы тебя отсюда пинком и пинала бы под зад до самого Кинг-сити.
-- Нет, я не заплачу. Хватит уже из-за этого плакать. Тем более что всё уже закончилось.
И она сдержала слово.
#
Бренда подстроила для нас минутку уединения, не сказав мне о том, что Крикету поручили вести репортаж с празднества в Парке Армстронга. После нашей небольшой романтической интерлюдии -- довольно приятной, спасибо, что спросили, -- она призналась в своей уловке и в том, что он намеревался улизнуть из парка, едва пройдут первые несколько часов, и мог появиться здесь с минуты на минуту, 'так что давай одеваться, ладно?'
Представить не могу, почему я беспокоилась, как бы не напиться раньше Лиз. Она напилась раньше нас всех, начала прямо по дороге в Армстронг и продолжала на обратном пути... как будто у Крикета и без того не хватало причин тревожиться.
Она вылетела на полной скорости из-за дюн на четырёхколёсном 'Эштон Эссбастере XJ' с реактивным двигателем, размалёванном мазками отвратной мандариново-оранжевой краски. Было сущим ребячеством нестись на реактивном авто с четырёхточечной подвеской по всем этим выбоинам лунной поверхности -- иногда они бывают размером, скажем, с кратер Коперника. На орбиту бы она, разумеется, не улетела, но была к этому весьма близка. Машину она украсила по своему явно недооцененному хорошему британскому вкусу: из колёсных ниш вырывались языки голографического пламени, на кончике гибкой штыревой антенны болтался хвост енота, а с капота пялился огромный хромированный череп, мигая красными глазами на поворотах.
Это адское видение заложило крутой вираж вокруг 'Хайнлайна' и понеслось прямо на нас. Бренда вскочила и отчаянно замахала руками, а у меня хватило времени поразмыслить над тем, какой на самом деле непрочный пузырёк эта наша скаутская палатка, пока Лиз не ударила по тормозам, обдав стену палатки струёй тёртого зелёного сыра.
Она выскочила наружу раньше, чем осела поднятая ею пыль, и подбежала к левой дверце, отстегнуть Крикету ремень безопасности, который он затянул так туго, что рисковал заработать гангрену промежности. Лиз вытащила его из машины и затолкала в шлюз, где он, кажется, пришёл в себя. Заполз в палатку, но вместо того чтобы встать, скорчился на полу, чем не на шутку меня обеспокоил. Я помогла ему снять гермошлем.
-- Крикету слегка не по себе, -- сказала Лиз по радио его скафандра, -- и я подумала, надо его скорей под крышу.
Я наконец расслышала, что Крикет пытается что-то сказать, и приблизила ухо к его губам. Он бормотал 'всё будет хорошо', повторял снова и снова, как мантру. Мы с Брендой помогли ему сесть, и наконец лицо его немного порозовело и он сумел проявить некий интерес к окружающему.
Пока мы брызгали на него водой, Лиз протиснулась сквозь шлюз, толкая перед собой герметичную переноску для животных. В конце концов Крикет ожил, вскочил на ноги и разразился почти бессвязной тирадой ругательств. Нет нужды приводить их здесь; они не делают Крикету чести, поскольку он считает, что бранные слова следует не выкрикивать, а изощрённо выписывать. Но на этот раз он был слишком зол.
-- Маньячка! -- рявкнул он. -- Какого дьявола ты так неслась?
-- Так ты ж мне сказал, что тебя укачивает. Вот я и решила доставить тебя поскорей до места.
-- Меня укачало из-за того, что ты ехала слишком быстро!.. -- но тут его запал остыл, он опустился в кресло и покачал головой: -- Быстро? Я сказал 'быстро'? Мы пролетели в один миг всё расстояние от Армстронга, и колёса коснулись земли всего раза четыре. -- Он ощупал голову и поправился: -- Нет, пять, я насчитал пять шишек. Она высматривала кратеры покруче, говорила: 'А ну, посмотрим, перескочим ли эту хреновину', -- и не успевал я охнуть, как мы уже в полёте!
-- Да, мы не мешкали, -- согласилась Лиз. -- Думаю, наша тень приотстала и только теперь догнала нас.
-- Слава богу, есть гироскопы, -- откликнулась я. -- Помнишь, однажды я это уже говорила? А ты ответил: 'Что ещё за гироскопы? Они для старушек'.
-- Я сняла их к чёрту, -- сказала Лиз. -- Так лучше привыкаешь к струйному рулю системы реактивного управления. Да ладно тебе, Крикет, ты...
-- Обратно, девчонки, я поеду с вами, -- перебил он. -- Больше ни за что не сяду в машину к этой сумасшедшей!
-- Но у нас всего два сиденья, -- возразила Бренда.
-- Какая разница, привяжите меня к решётке бампера. Хуже, чем только что было, уже не будет.
-- Не вижу повода не выпить, -- произнесла Лиз.
-- Ты во всём видишь этот повод!
-- А что, его нет?
Но прежде чем выйти к машине за своим переносным баром, Лиз не забыла выпустить из переноски -- кого же ещё? -- английского бульдога по кличке Уинстон. Он неуклюже выбрался наружу, опровергнув все мои прежние представления о безобразии и уродстве, и тут же в меня влюбился. Точнее, со всей пёсьей беззаветностью предался занятию любовью с моей ногой.
Это могло бы испортить начало прекрасных романтичных отношений -- я девушка старомодная и предпочитаю, чтобы сперва за мной хоть немного поухаживали, -- но, к счастью, Уинстон, против всякого ожидания, оказался хорошо дрессирован и стремительный пинок хозяйки заставил его прекратить разврат. Больше он уже на меня не покушался, но не отходил ни на шаг, восторженно сопел, не сводил с меня мечтательного взгляда налитых кровью свиных глазок и засыпал всякий раз, как я присаживалась. Должна признать, в конце концов я прониклась к нему симпатией и скормила ему все косточки, оставшиеся от цыплёнка.
#
Восемнадцать часов -- многовато для вечеринки, но есть некий особый тип людей: они упорно не хотят прощаться первыми. И мы все четверо принадлежим именно к такому типу. Ей-богу, мы были готовы продержаться до тех пор, пока не прозвучит национальный гимн Гватемалы ('Будь благословенна, Гватемала! Славен будь священный твой народ! / Цепи рабства ты навек попрала! Пусть тиран в лицо нам не плюёт!').
(Да, я тоже смотрела на глобус, и если вы думаете, что вся планета собиралась шесть часов дожидаться, чтобы стоя прослушать национальный гимн Королевства Тонга, вы ещё более безумны, чем мы. Тонга удостоилась своего кусочка времени сразу после Западного Самоа.)
Перепить Лиз не дано никому, но догнаться до её состояния нам вскоре почти удалось, и немного погодя Крикет даже забыл, что злился на неё. По мере того как разгорался праздник, всё окружающее словно бы затягивалось густым туманом. На самом деле я почти ничего не помню после того, как 'Юнион Джек' засиял над нами во всём своём британском величии. А запомнила его я главным образом потому, что Лиз впала в эйфорию, а Бренда заставила нас с Крикетом встать, как только зазвучал гимн 'Боже, храни королеву!' Мы хором спели второй куплет, нечто вроде этого:
#
Приди, Господь наш Бог,
Разбей её врагов,
Низвергни их:
Интриги их рассей,
Уловки их расстрой!
Надеемся мы всей душой:
Храни нас всех!
#
-- Воистину, храни Господь нас всех, -- произнёс Крикет.
-- Ничего более прекрасного в жизни не слышала... -- всплакнула Лиз, сентиментальная, как все бывалые выпивохи. -- Но, кажется, Уинстон хочет пи-пи.
И правда, пёсику было явно не по себе. Лиз угостила его миской-другой 'Гиннесса', а я, убедившись, что куриные косточки ему на один зуб, давала ему что попало, от целых стручков халапеньо до пробок от домашнего пива Лиз. Ещё я видела, как Крикет скормил ему несколько колбасок, что мы жарили над голографическим костром. В общем, собаку срочно нужно было выгулять. Уинстон давно уже бегал по палатке, сужая круги, и скрёбся в застёжку шлюза.
Оказалось, четырёхлапое чудище слишком хорошо воспитано -- по словам Лиз, Уинстон ни за что не нагадит в доме. И мы принялись вчетвером упаковывать его в собачий скафандр.
Очень скоро всех одолел истерический смех, такой, от которого в буквальном смысле катаешься по полу и начинаешь опасаться, как бы и у тебя чего не лопнуло. Уинстон был не против поскорей одеться, но как только мы вставили его задние лапы в штанины скафандра, он распрыгался от нетерпения, из-за чего весь костюм тут же намотался ему на шею. Тогда Крикет принялся чесать ему спину -- от этого все собаки замирают и выгибаются, -- пёс застыл и благодарно лизнул его в нос, и мы почти вставили в скафандр его передние лапы и вроде бы даже одну заднюю, но тут ему вздумалось второй задней задумчиво почесать за ухом -- и готово, начинай опять сначала. Когда наконец мы засунули все четыре лапы куда полагалось, Уинстон решил, что уже можно, и нам пришлось гоняться за ним, чтобы прикрепить ему к шее баллон с воздухом. В последний момент ему вдруг разонравился гермошлем и он решил его съесть -- не забывайте, зубы у этой собачки такие, что со стальными пробками разделывались! Пришлось достать запасной и поскорей его проверить. Наконец мы привинтили гермошлем на место, затолкали пса в шлюз и выпустили.
После чего Уинстон ещё пуще насмешил нас: он носился от камня к камню, задирал лапу то здесь, то там, пребывая в блаженном неведении, что все струйки стекают прямёхонько в резервуар для отходов, который Лиз прикрепила резинкой к его собачьей штучке. Да, друзья, я сказала 'собачьей штучке': вот до какого низкопробного юмора мы докатились.
#
Чуть позже, помнится, Бренда и Лиз заснули. Я показала Крикету на чудесную ширму, превращавшую палатку в двухкомнатную. Но он не понял намёка, предложил одеться в скафандры и выйти прогуляться. Я охотно согласилась, хотя, возможно, это было не слишком разумно, учитывая, что я почти минуту пыталась вдеть правую ногу в левую штанину скафандра. Но у вещей, предназначенных для выхода на поверхность, практически стопроцентная защита от дурака. Так что я подумала: если даже Уинстон справился с одеванием, со мной-то что может произойти?
И кто же, как вы думаете, кинулся нам навстречу, едва мы выбрались из палатки? Бульдожка! Вот здесь-то и могла меня подстерегать опасность, потому что он решил, будто ему всё дозволено, пока хозяйка спит. Но, прижавшись пару раз гермошлемом к моей ноге и безуспешно попытавшись её обнюхать, пёс смирился и потрусил следом за нами, вероятно, удивляясь, почему это всё вокруг пахнет одинаково: плексигласом и собачьей слюной.
На самом деле мне не хотелось бы выглядеть здесь такой уж весёлой, слишком легко переключиться от времени, проведённого с Брендой, на выходки королевы и её ручного самца. Но всё произошло, как произошло; невозможно так обустроить свою жизнь, чтобы в ней, как в киносценарии, выстроилась непротиворечивая драматическая линия. Я была выбита из равновесия и не знала, как с этим быть, просто крепко держала Бренду и надеялась, что она заплачет. И до сих пор не знаю...
Бог ты мой, сколько ужасов творится вокруг нас, а мы и ведать не ведаем!..
Что-то в этом роде я и сказала Бренде, с тайной мыслью, что ей, возможно, пойдёт на пользу, если она сумеет подойти к пережитому как журналист.
-- Ты никогда не задумывалась, -- спросила я, -- почему мы теряем столько времени на чтение всякой банальной ерунды, когда такие истории только и ждут, чтобы их поведали?!
-- Какие? -- сонно откликнулась она. Откровенно говоря, мне было не так хорошо, как ей, однополая любовь мне никогда не была по вкусу. Но Бренда выглядела удовлетворённой, ей, похоже, понравилось, и это главное. Удовлетворение всегда заметно. Лицо как будто сияет.
-- Чёрт побери, такие, как та, что случилась с тобой! Тебе не кажется, что в наше время нельзя закрывать глаза на... на подобные вещи?
-- Терпеть не могу, когда говорят 'в наше время'. Что, такое уж оно особенное? По сравнению, скажем, с эпохой Древнего Египта?
-- Если сумеешь назвать хоть одного из фараонов, клянусь, я съем нашу палатку.
-- Хочешь позлить меня, Хилди? Не выйдет, -- она погладила меня по лицу, заглянула в глаза и прильнула к моей шее. -- Разве не видишь, нет необходимости специально портить отношения. Это наша с тобой первая и последняя интимная близость. Знаю, близость тебя пугает, но не стоит...
-- И вовсе она не пу...
-- К тому же, подожди ещё, эмм, восемьдесят три года, и я перечислю тебе всех фараонов от Эхнатона до Рамзеса.
-- Уй!..
-- Я их вычитала из программы праздника. Но как следует я знаю только наше время, в котором живу, и в толк не возьму, почему ты считаешь, будто оно чем-то отличается от того, в котором выросла ты. Что, тогда не было растлителей малолетних?
-- Ты имеешь в виду, в раннем неолите? Да, конечно, были.
-- И ты надеешься, что неуклонный ход общественного прогресса рано или поздно заставит их исчезнуть?
-- Было бы безумием надеяться на это. Но история-то стоящая.
-- Ты слишком давно уволилась из 'Вымени', дурашка. Эта история ужасна. Кому захочется читать статьи, нагоняющие тоску? Я имею в виду, о том, что среди нас растлители малолетних. Все и так это знают. Эта тема для социологов, флаг им в руки. А статья, по-настоящему чернушная статья -- из раздела новостей. Моя же история -- второразрядное чтиво из воскресного приложения; один раз напишешь -- сохранишь файлик и можешь публиковать раз в год, всё равно никто не вспомнит, что уже читал это.
-- Ты говоришь совсем как я, и вот это меня пугает.
-- Ты сама всё знаешь, детка. Люди читают 'Вымя', чтобы нервишки пощекотать. Они хотят, чтобы их возбуждали. Возмущали. Ужасали. И не хотят, чтобы их вгоняли в тоску. Уолтер часто разглагольствует о том, как бы мы написали о конце света. Чёрт, я бы дала о нём лишь пару строк на последней полосе. Потому что это тоска.
-- Ты меня поражаешь.
-- Вот что я тебе скажу. Я знаю больше кинозвёзд, чем все остальные в моей школе, вместе взятые. И звёзды сами мне звонят, пусть даже не самые яркие. Так что не говори мне, о каких таких важных историях нам следует писать.
-- Так ты ради этого подалась в журналисты? Чтоб со звёздами встречаться?
-- А ты ради чего?
Я тогда ей не ответила, но некий пережиток представлений о правде в средствах массовой информации вынуждает меня признать: возможность быть на короткой ноге с великосветской публикой имеет некоторое отношение к моему выбору профессии.
Но вот что удивительно: как изменилась всего за год моя малютка Бренда! И не очень-то мне понравилось, как именно. Плевать, что это не моё дело, раньше такие мелочи меня не останавливали. Поначалу я было грешила на тлетворное влияние новостного бизнеса, но по зрелом размышлении поняла: возможно, маленькая искалеченная девочка, такая хорошая маленькая девочка, что она предпочла зашить себя, только бы не следовать совету доброй тёти отдать папу плохим дядям... как знать, может, эта девочка способна просветить циничную старушку Хилди, каков на самом деле этот старый злобный мир и как в нём выживать.
-- Жаль, что я не смог привезти с собой Бастер.
-- А? Что?
-- Луна вызывает Хилди. Хилди, откликнись! Конец связи.
-- О! Прости, я задумалась.
Рядом шагал Крикет, мы вышли с ним прогуляться по поверхности. Я даже вспомнила, как пролезала через шлюз.
-- Я помню, что обещал привезти её и познакомить с тобой, но она заартачилась, ей больше хотелось погулять с друзьями по Армстронгу, так что я её отпустил.
Кое-что в его тоне заставило меня усомниться, всю ли правду он говорит. Мне подумалось, что наверняка он не слишком настаивал и уступил дочери скорее, чем мог бы. Единственное, что я о ней знала, -- это что отец ревностно опекает её. Как мне удалось разнюхать, никто из его коллег по 'Дерьму' не знаком с его дочерью; он строго разделял работу и семейную жизнь.
Это распространённое явление в лунном обществе, мы всеми силами отстаиваем то малое, что осталось нам от частной жизни. Но мы с Крикетом были знакомы как мужчина и женщина без году неделя -- а я уже заметила несколько признаков того, что он... как бы лучше выразиться?.. не горит желанием впускать меня в свою жизнь. Иными словами, я с надеждой гадала на ромашке, но большинство лепестков говорили мне: 'Не любит'.
Сказать по правде, я отвыкла быть влюблённой. Этого не случалось со мной слишком давно, я и в лучшие времена была не очень-то к этому приспособлена, а теперь задумалась, не забыла ли напрочь, как себя при этом вести. Последний раз, когда я, как говорится, втрескалась, на поверку оказался подростковой влюблённостью, и за прошедшие восемьдесят лет я убедилась, что такую болезнь подхватывают только в юности. Так что, возможно, я просто не сумела передать Крикету всю трагическую, безнадёжную глубину моего душевного порыва. Вероятно, от меня не исходило нужных сигналов. Он мог подумать: это ж просто старина Хилди. Всегда с приветом. Может быть, в женском обличье у неё такие причуды -- вся такая сентиментальная, волоокая, так и льнёт, по утрам тащит кофе в постель и ластится.
А если взглянуть на себя без жалости... возможно, это вовсе и не любовь. Чувства совсем не те, как когда-то в девичестве, но ведь и многое другое уже не то; я стала другим человеком. В моём нынешнем чувстве больше уверенности и меньше боли. Оно не так безнадёжно, даже если Крикет прямо сейчас откровенно скажет, что не любит меня. Но значит ли это, что я не влюблена? Нет, это значит, что я пытаюсь любить. Я имею в виду, я не кинусь прочь и не покончу с собой... прикуси язык, тупая сука.
Так что же такое у меня в тарелке: настоящий черепаховый суп или похлёбка, лишь напоминающая его по вкусу? В конце-то концов, любовь это или нет? Временно условимся: сойдёт и это, пока нечто лучшее не подвернётся.
-- Хилди... думаю, нам больше не стоит встречаться.
Что за звон в ушах? Это разбиваются вдрызг все мои умопостроения. А ещё я услышала звук кинжала, пронзающего мне сердце. Крик ещё не вырвался, но он был уже близок, близок.
-- Почему ты так сказал? -- спросила я, изо всех сил стараясь, чтобы в голосе не прорвалось страдание.
-- Поправь меня, если ошибаюсь. Мне показалось, что у тебя ко мне... нечто большее, чем просто хорошее отношение, с тех пор как... с той самой ночи.
-- Поправить тебя? Да я люблю тебя, остолоп.
-- Только ты могла признаться в этом так изящно. Ты мне нравишься, Хилди, и всегда нравилась. Мне даже -- понятия не имею, почему -- нравились ножи, что ты вонзала мне в спину, не раз и не два. Я мог бы дорасти до любви к тебе, но в этом-то и трудность, пока что это далеко не так...
-- Крикет, да не переживай ты...
-- ...и дальше мы не пойдём. Но это не главное, из-за чего я хочу порвать с тобой прежде, чем это станет для нас серьёзно.
-- Но для меня уже...
-- Знаю, и мне очень жаль.
Он вздохнул, и мы оба проводили взглядом Уинстона. Тот пустился в погоню за каким-то воображаемым устойчивым к безвоздушному пространству зайцем и скрылся в тени 'Хайнлайна'. Теперь лишь верхушку огромного корабля освещало солнце. В Деламбре закат наступает позже, чем в Парке Армстронга. От верхнего корпуса всё ещё отражалось достаточно света, чтобы мы могли ясно видеть друг друга, хотя и не так отчётливо, как при яростном свете дня.
-- Крикет...
-- Думаю, нет смысла скрывать: я солгал тебе, -- признался он. -- Бастер хотела приехать, ей хочется с тобой познакомиться, её забавляют мои рассказы о тебе. Это я не хочу её знакомить с тобой. Ты знаешь, как я берегу её, но по-другому я не могу; мне не хочется, чтобы у неё было такое детство, как у меня, и я не стану объяснять тебе, что имею в виду. Дело в том, что с тобой творится что-то странное -- скорее всего, творится, иначе ты не жила бы в Техасе. Не знаю, что именно происходит, и не желаю знать, по крайней мере прямо сейчас. Но мне бы не хотелось, чтобы это затронуло Бастер.
-- И это вся беда? Эй, чувак, да я завтра же перееду. Ну, может, учительницей ещё недельку-две проработаю, пока не подыщут новую...
-- Ничего хорошего из этого не выйдет, потому что это ещё не всё.
-- Ну-ну, пай-мальчик, послушаем, что ещё со мной не так.
-- Давай на этот раз без шуток, Хилди. Кое-что не даёт тебе покоя. Возможно, это связано с причиной твоего увольнения и переезда в Техас, а может, и нет. Но я кое-что чувствую, что-то очень нехорошее. И не хочу знать, что это... Обещаю, что разделил бы с тобой все беды, если бы не мой ребёнок. Я бы выслушал тебя и попытался помочь. Но посмотри мне в глаза и скажи, что я не прав.
Когда минуту спустя он так и не дождался прямого взгляда и не услышал отрицания, он снова вздохнул и положил мне руку на плечо:
-- Что бы это ни было, я не хочу её в это втягивать.
-- Понимаю. Надо думать.
-- Вряд ли понимаешь, у тебя-то никогда не было детей! Но я поклялся себе, что моя личная жизнь под запретом, пока дочь не вырастет. Из-за этого я дважды отклонил выгодное предложение, и мне плевать. Но сейчас и мне больно -- от мысли, как нам могло бы быть хорошо вместе.
Он дотронулся до нижней части забрала моего гермошлема -- наверно, хотел приподнять мне подбородок. Я взглянула на него, и он подбодрил:
-- Может быть, у нас ещё всё будет, лет этак через десять.
-- Если я столько проживу.
-- Всё так плохо?
-- Так может быть.
-- Хилди, я чувствую...
-- Просто уходи, ладно? Мне хочется побыть одной.
Он кивнул и оставил меня.
#
Я немного побродила вокруг, не теряя из виду ярко светящийся пузырь палатки и прислушиваясь к лаю Уинстона по радио. Зачем вообще радиопередатчик в скафандре для собак? Хотя почему бы нет.
Именно такого рода был серьёзный вопрос, который я задала себе. Похоже, ни о чём более важном у меня думать не получалось.
Я не слишком хорошо умею описывать мучительные чувства. Вероятно, потому, что не наделена даром их испытывать. Ощущала ли я опустошённость? Да, но не такую ужасную, как можно было бы предположить. С одной стороны, я любила Крикета не так давно, чтобы потеря его оставила в душе столь зияющую пустоту. Но с другой, и это важнее, я пока не сдалась. Не думаю, что и вы способны сдаться так легко. Я знала, что ещё позвоню ему и что, чёрт возьми, буду умолять его, может быть, даже со слезами. Обычно это действует на мужчин, и где-то там в глубине плоти у Крикета есть сердце, как и у меня.
Так что я была подавлена, спору нет. Но не сказать, чтобы уничтожена. Я была далеко не на грани самоубийства. Далеко-далёко, за много миль от него.
И вот тогда я впервые почувствовала слабую боль в голове. С таким количеством наноботов под черепушкой, как у нас, обычную головную боль давно и успешно искоренили. Мигрень тоже канула в глубину веков; вот, правда, лёгкую пульсирующую боль в висках или лбу медицина сочла вне своей компетенции. Вполне вероятно, потому, что люди сами себе её внушают. При некоторых обстоятельствах она нам желанна и необходима.
Но мои ощущения были иными. Я прислушалась к ним и поняла, что болят скорее глаза, оттого, что кто-то или что-то затеяло с ними игру. Боковым зрением я кое-что видела или, скорее, не видела, оно-то и сводило меня с ума. Я перестала мерить шагами лунный пейзаж и огляделась. Несколько раз мне чудилось, будто удалось что-то заметить, но от пристального взгляда это ускользало. Может, это были те призраки, о которых говорила Бренда. До корпуса гигантского заброшенного корабля было в прямом смысле рукой подать, так что же ещё могло здесь быть?