Аннотация: Двадцать вторая глава фантастического романа. Намёки Хилди на внешность и таланты предводителя хайнлайновцев... Таинственный анклав отщепенцев и грандиозные планы на будущее... Последствия запретных экспериментов и допрос с пристрастием... Бальзам на душу Хилди...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Господин В. М. Смит, предводитель хайнлайновцев, был высоким мужчиной, красивым грубоватой мужской красотой, наподобие некоторых наших кинозвёд, -- наиболее мужественных из них, -- с белыми ровными зубами, такими блестящими, что они сверкали, когда он улыбался, и голубыми глазами, светящимися мудростью и состраданием.
Я сказала, он высокий? На самом деле он мелкий и тщедушный. Хотя, если подумать, я бы сказала, что он среднего роста. И ей-богу, у него, возможно, чёрные кудри. И вообще он уродец, а зубы у него кривые и улыбка, как у дохлой свиньи на солнцепёке. Чёрт возьми, может, он и вовсе лысый.
А если начнёте докапываться, я не смогу поручиться и в том, что он мужчина.
Я думаю, ажиотаж вокруг этой персоны по большей части уже затих, но он (или она) другого мнения, так что не ждите от меня описания, как этот человек выглядит. Других хайнлайновцев, в том числе детей, я специально описала как можно более расплывчато и неточно. А чтобы представить себе их лидера, поступайте, как я, когда читаю роман: выберите какую-нибудь известную персону и считайте, что он выглядит так же. Или придайте ему внешность по вашему вкусу. Скажем, попробуйте представить молодого Эйнштейна с непослушной шевелюрой и удивлённым выражением лица. Вы будете не правы, хотя, клянусь, порой в его взгляде читалось: воистину, Вселенная намного страннее, чем можно вообразить...
А все эти хлопоты по руководству хайнлайновцами... если у них и мог быть лидер, то только такой. Именно Смит и его исследования забытых наук дали им возможность жить обособленно. Но хайнлайновцы были горсткой независимых единомышленников. Они не посещали городские собрания, не записывались на добровольное дежурство в клубах по интересам и вообще не слишком-то ценили демократию. Демократия, сказал мне однажды один из хайнлайновцев, это когда тебе приходится делать то, что решит большинство тупых сукиных сынов. Из этого не следует, что они предпочитали диктатуру ("необходимость делать то, что прикажет один тупой сукин сын", источник цитирования тот же). Нет, нравилось им совсем другое (да будет мне дозволено третий раз сослаться на хайнлайновского философа): забыть обо всех тупых сучьих детях и делать то, что левая пятка пожелает.
В насквозь урбанизированном обществе так жить опасно, можно и в тюрьму угодить -- и там побывало до неприличия много хайнлайновцев. Чтобы так жить, нужна свобода манёвра. Нужен Техас -- я имею в виду, настоящий, до нашествия железных коней, мексиканцев и испанцев. Чёрт побери, возможно, даже и до индейцев. Нужен Чёрный континент, или верховья Амазонки, или Южный полюс, или пространство за звуковым барьером, или Эверест, или Семь Золотых Городов (1). Дикие места, неисследованные земли, не такие, как закоснелая старушка Луна. Нужны простор и приключения.
Многие хайнлайновцы жили в исторических парках, а некоторые и поныне живут, считая парки лучшей альтернативой городам-муравейникам. Но и они совсем скоро обнаружили, что границы игрушечного мира тоже игрушечные, ничего не сдерживают и никого не защищают. Немало своенравных оппозиционеров ютилось и в астероидном поясе, и на внешних планетах, но оттуда уже давным-давно не исходило реальных вызовов человечеству. Многие хайнлайновцы были капитанами космических кораблей, многие -- одинокими горнорабочими. И никто из них не был счастлив -- возможно, люди такого типа в принципе не могут быть счастливыми, -- но по крайней мере, они держались на безопасном расстоянии от больших скоплений людей и свели к минимуму угрозу нестерпимых оскорблений, наподобие зловонного дыхания или неуместного смеха.
Но так нечестно. Хоть и есть среди хайнлайновцев некая доля неуравновешенных антиобщественников, по большей части они приучились социализироваться, закрывать глаза на неприглядные стороны повседневности и мириться с тысячью неудобств, с которыми мы сталкиваемся каждый день. Это и называется цивилизованностью. Цивилизация подчиняет ваши потребности и мечты интересам высшего блага, так происходит со всеми нами. Некоторые из нас так хорошо мирятся с этим, что забывают, что когда-то мечтали о приключениях. Хайнлайновцам это удавалось с трудом; они по-прежнему помнили о мечтах. И всё ещё мечтали.
За свои мечты и горсть мелочи в любом месте Луны можно получить чашку кофе. Хайнлайновцы так и жили, пока не явился господин Смит и не напомнил им, что сказку можно сделать былью, если загадывать желания.
Мы со Смитом вышли с фермы, а его дети и Либби остались наводить чистоту и порядок в домике пупсов. Мы оказались в одном из длинных коридоров 'Р. А. Хайнлайна'. Некоторые из них, как и этот, окутывало серебристое защитное нуль-поле. Я было собралась идти за Смитом и дальше, но вспомнила об Уинстоне. Просунула голову в дверь фермы, схватила собачий гермошлем, свистнула, и пёс вперевалочку вышел из-под столов. Он облизывал брыли, и мне показалось, я заметила на них следы крови.
-- Опять лошадей нажрался? -- упрекнула я. Уинстон просто посмотрел вверх и облизал себе нос. Он знал, что на столы залезать нельзя, но некоторые мини-пони по глупости спрыгивали на пол, и пёс считал их лёгкой добычей. Не знаю, как относились к его охоте дети, понятия не имею, знали ли они о ней вообще; я им не говорила. Но знаю, что к конине Уинстон пристрастился.
Я думала, мне придётся поспешить, чтобы догнать Смита, но увидела, что он остановился на середине коридора и ждёт меня.
-- Итак, вы всё ещё здесь, да? -- спросил он. Да, сэр, я заслужила отличную репутацию на старике 'Р. А. Х.'.
-- Думаю, это просто потому, что я люблю детей.
Мои слова насмешили его. До сих пор мне довелось встретиться с ним всего раза три и ни разу не было случая поговорить как следует, но он был из тех, кто умеет правильно оценивать людей даже на расстоянии. Большинство из нас считает, что и мы умеем, но он действительно умел.
-- Знаю, любить их не так-то просто, -- сказал Смит. -- И, возможно, любил бы их меньше, если бы это было легко.
Эти слова пронизаны хайнлайновским духом: вы уже поняли, насколько эти люди ценят пороки и недостатки.
-- Говорите, только отцу под силу любить их?
-- Или матери.
-- На это я и рассчитываю, -- и я похлопала себя по животу.
-- Вы или полюбите его крепче некуда, или утопите.
С минуту мы шли молча. Время от времени перед нами таяли границы защитного нуль-поля и появлялись вновь за нашими спинами. Всё происходило автоматически и срабатывало только для обладателей нуль-скафандров.
Хайнлайновцы привыкли строить с минимальной возможной степенью надёжности, по той простой причине, что у них была эта чудесная система подстраховки. Говорю вам, она произведёт революцию в строительстве.
-- Мне показалось, вы не одобряете, -- произнёс наконец Смит.
-- Чего именно? Ваших детей? Послушайте, я всего лишь...
-- Того, что они делают.
-- Ну-у, кто-кто, а Уинстон уж точно одобряет. Думаю, он сожрал у них половину стада.
Я лихорадочно соображала. Мне хотелось узнать у этого человека как можно больше, и я явно не преуспею в этом, если буду осуждать его детей и его образ жизни. Но мне совершенно точно было известно, что он не выносил врунов и прекрасно распознавал их. И хотя журналистская карьера сделала меня первоклассной вруньей, я была вовсе не уверена, что он меня не расколет. И не думаю, что хотела бы врать ему. Надеялась, что большинство врак остались в прошлом вместе с карьерой. Так что ушла от ответа на его вопрос, сменив тему -- приём, знакомый любому журналисту и политику.
И, кажется, это сработало. Смит что-то проворчал, нагнулся и погладил Уинстона по уродливой морде. Пёс снова выручил меня и не откусил чужаку руку по локоть. Возможно, был сыт жеребятами.
#
Мы приблизились к двери с надписью 'Отсек главного двигателя', и Смит открыл её передо мной. Помещение было таким огромным, что можно было бросить через него мячик для гольфа, не задев стен, или проехать через него на гоночной машине средних размеров. Вопрос о том, можно ли пролететь через него на космическом корабле, сравнимом по масштабу с 'Хайнлайном', пока оставался открытым. Но представшее перед моим взором свидетельствовало, что кто-то попытался.
Большую часть вместительного отсека заполняли устройства, точное описание которых я отдаю на откуп вашему воображению, поскольку двигательный отсек 'Хайнлайна' по-прежнему строго засекречен и тщательно охраняется, и наверняка так будет ещё долго даже после того, как треклятая штуковина заработает. Но вот что я вам скажу: что бы вы себе ни представили, это будет далеко от истины. Это нечто совершенно неожиданное и поразительное: всё равно что поднять капот двигателя лунохода и обнаружить, что его приводят в действие тысячи мышей, облизывая тысячи крохотных коленчатых валов, или что он работает на моральной силе целомудрия. И вот ещё что: хоть мне и не удалось разглядеть в фантастической мешанине ничего похожего на элементарные гайки и болты, общий вид производил впечатление типично хайнлайновской конструкции, где всё держится чуть лучше, чем на соплях. Возможно, если у инженеров появится время продвинуться дальше прототипов, они будут действовать аккуратнее и точнее, но пока что было так: 'Что ты гнёшь эту кривулю? Возьми кувалду и вдарь!' Наверняка в ящиках для инструментов у хайнлайновцев одни жвачки да заколки.
И да, о мой верный и преданный читатель, они планировали запустить старую громаду 'Роберт А. Хайнлайн' в межзвёздное пространство. Я первая, кто сказал вам об этом. Однако в их планы больше не входило использовать бесконечную цепочку рассыпных атомных фейерверков для создания реактивной тяги. Какие конкретно принципы рассматривались взамен этого, по-прежнему остаётся конфиденциальной информацией, могу сказать только, что новая технология базируется на одном из вариантов математических расчётов, лежащих в основе нуль-поля. Это можно не скрывать, поскольку всё равно никто, кроме Смита и узкого круга посвящённых, не знает, что это за технология.
Просто представьте себе, что старую развалину запрягут стаей гигантских лебедей, и на том успокойтесь.
-- Как вы можете видеть, -- сообщил Смит, пока мы спускались по длинному пролёту из весьма хлипких металлических ступеней, -- они уже почти начудесили начальную стадию осморектификационного расколдовывателя. И вон те парни, что волей-неволей стучат-бренчат, обещают, что уже дня через три всё само забалабонит.
Вот здесь уже никакой тайнописи. Будь у меня хоть капля надежды запомнить, что именно сказал Смит, я бы в точности воспроизвела его слова, но результат был бы тот же: бессмыслица. Смит никогда не обращал внимания на то, что прошёл уже несколько лунок, пока собеседники ещё копаются в раздевалке гольф-клуба. Он шпарил на собственном жаргоне и не заботился, успевают ли его отслеживать и понимать. Порой я думаю, что это просто помогало ему думать вслух. Порой -- что он рисовался. Возможно, отчасти верно то и другое.
Но я не могу отвлечься от темы межзвёздного двигателя, не упомянув о единственном случае, когда Смит попытался изложить свои идеи доступно для простых смертных. Это врезалось мне в память, может быть, потому, что Смит невольно приравнивал 'простых смертных' к 'умственно отсталым'.
-- По сути, есть три состояния материи, -- поведал он. -- Я называю их 'долбанутость', 'догматизм' и 'извращённость'. Вселенная нашего опыта почти полностью состоит из догматической материи, в том виде, в каком мы называем её 'материей', в противоположность 'антиматерии', -- хотя догматическая материя включает в себя оба эти типа. Иногда, лишь изредка, мы получаем наглядное подтверждение существования извращённой материи. А вступая в царство долбанутости, следует быть крайне осторожными.
-- Я знала это всю жизнь, -- подала голос я.
-- Да, но сколько в нём возможностей! -- воскликнул он и взмахнул рукой над двигателем, обретавшим форму в машинном отсеке 'Хайнлайна'.
Вот и опять он сделал широкий жест, воспроизведя в реальности сценарную связку, столь ненавистную мне в кино. Но дело в том, что у Смита привычка такая -- величественно поводить руками, говоря о своих могучих изобретениях. И, чёрт возьми, у него есть на это право.
-- Видите, что может всплыть из стоячих вод науки? -- сказал он. -- А все говорили, физика -- это закрытая книга, лучше приложи свои таланты к чему-нибудь полезному...
-- 'Меня освистали в Сорбонне!' -- предположила я.
-- Меня забросали яйцами в институте, когда я представил свой доклад! Яйцами! -- он искоса взглянул на меня, сделал вид, будто умывает руки, и пожал плечами. -- Глупцы! Посмотрим же, кто посмеётся последним, ха-ха-ХА!
Смит сбросил маску безумного учёного и ласково похлопал огромную машину по металлическому боку, будто ковбой любимую лошадь. С ним было бы невыносимо скучно, если бы он не повидал почти столько же старых фильмов, сколько и я.
-- Я не шучу, Хилди: глупцы поразятся, когда увидят, что мне удалось нацедить из старых засохших выжимок физики.
-- Даже не думаю с вами спорить, -- сказала я. -- Но что же всё-таки случилось с физикой? Почему её так долго обходили вниманием?
-- Из-за убывания доходности. Примерно век назад безумные деньги были вбуханы в ГКУ, а когда его включили -- оказалось, что запороли. И стоимость ремонта...
-- Что за ГКУ?
-- Глобальный криогенный ускоритель. Если проедетесь вдоль лунного экватора, большая его часть до сих пор там валяется.
И тут я вспомнила; да, проезжала мимо него во время Экваториальной гонки.
-- А ещё люди понастроили огромных инструментов в космосе. Узнали много нового о Вселенной в области космологии и на субатомном уровне, но лишь малая часть этого годится для применения на практике. Дошло до того, что познание нового в тех направлениях, в которых двигалась физика, потребовало бы триллионных расходов только на создание инструментов и оборудования. Если бы вы пошли на это, то, построив всё необходимое, узнали бы, что произошло в первую миллиардную долю секунды мироздания, и тогда вам, естественно, захотелось бы узнать, что происходило в первую тысячную долю нанонаносекунды -- только это обошлось бы в десять раз дороже. Люди устали платить подобную цену за ответы на вопросы, ещё меньше связанные с реальностью, чем богословие, и умники сообразили, что можно почти даром извлечь практическую пользу из биологической науки.
-- Так что все оригинальные исследования теперь ведутся в биологии, -- сказала я.
-- Ха! -- воскликнул Смит. -- Нет больше никаких оригинальных исследований, разве что кто-нибудь самостоятельно произведёт часть расчётов, выполняемых Главным Компьютером. Да, есть кое-где пара-тройка таких энтузиастов, -- и он махнул рукой, сбрасывая их со счетов. -- Теперь всё стало делом техники. Возьмите хорошо известные принципы и попробуйте создать лучшую зубную пасту. -- Тут глаза его загорелись: -- Вот прекрасный пример. Несколько месяцев назад я проснулся из-за вкуса перечной мяты во рту. Стал разбираться, и оказалось, что виноват новый вид ботов. Какой-то дурак придумал их, собрал и напустил на ничего не подозревающих жителей. Это было в воде, Хилди! Представляете?
-- Ну и вот, я создал противоядие. Может, у меня во рту и отдаёт гнилью по утрам, но по крайней мере это мой собственный вкус. И напоминание о том, кто я есть.
Полагаю, его слова -- великолепный образчик и своенравия хайнлайновцев, и культурной пассивности, против которой они восстают. И весомая причина, по которой они мне нравятся, несмотря на все их усилия искоренить мою симпатию.
-- Теперь всё будто падает с неба, -- продолжил Смит. -- А мы, как дикари, сгрудились у алтаря и ждём, пока нам ниспошлют очередное чудо. И даже вообразить не способны, какие чудеса можем сотворить, если возьмёмся за дело сами.
-- Совсем как маленький народец, ростом не выше восьми дюймов и не умнее лабораторных крыс.
Смит поморщился -- первый признак моральной неуверенности, который я у него подметила. Слава богу! Мне нравятся люди, имеющие собственное мнение, но те, кто не испытывает сомнений, меня пугают.
-- Хотите, чтобы я оправдывался за это? Хорошо. Я воспитал детей в духе свободомыслия, научил их думать самостоятельно и ставить под сомнение любой авторитет. Но не безгранично: или я, или тот, кто лучше разбирается в нужном вопросе, проверяет их проекты и может запретить; мы не спускаем с них глаз. Мы создали место, где они вольны устанавливать собственные правила, но всё же они дети и потому обязаны следовать нашим. Но мы стараемся ограничиваться минимальным количеством запретов. Понимаете ли вы, что здесь единственное место на Луне, куда не может заглянуть наш механический диктатор? Даже полиция не может явиться сюда.
-- У меня нет причин любить Главный Компьютер.
-- Я и не думал, что есть. Считаю, вам есть что рассказать по этому поводу, иначе я никогда не впустил бы вас сюда. Расскажете, когда будете готовы открыться. А знаете, зачем Либби создаёт маленьких человечков?
-- Я его не спрашивала.
-- Он мог бы сам сказать; мог и не говорить. Это его вариант решения проблемы, над которой я работаю: межзвёздных путешествий. Он рассудил, что человеческому существу меньших размеров требуется меньше кислорода, меньше еды и меньший космический корабль. Если бы мы все были ростом восемь дюймов, то могли бы долететь до Альфы Центавра в бочке для топлива.
-- Это глупо.
-- Не глупо. Возможно, забавно. И почти наверняка недостижимо. Пупсы живут примерно три года, и я сомневаюсь, что в конце концов у них прибавится ума. Но это новаторское решение вопроса, над которым на Луне вообще никто не работает. Почему, вы думаете, Гретель бегает по поверхности в чём мама родила?
-- Вы не должны были об этом знать.
-- Я запретил ей. Это опасно, Хилди, но я знаю Гретель и знаю, что она продолжает пытаться. И всё потому, что надеется в конце концов привыкнуть жить в безвоздушном пространстве без вспомогательных устройств.
Я подумала о рыбе, выброшенной на берег и барахтающейся -- возможно, обречённой, но всё равно барахтающейся. И сказала:
-- Эволюция так не работает.
-- Я это знаю и вы знаете. А попробуйте убедить Гретель. Она дитя, умное, но по-детски упрямое. Рано или поздно она сдастся. Но, готов поручиться, она изобретёт что-нибудь ещё.
-- Надеюсь, менее легкомысленное.
-- Ваши бы слова да Богу в уши. Порой она... -- он потёр лицо и отмахнулся. -- Пупсы и меня смущают, готов признать. Никак не удержаться от вопросов, в какой степени они люди, а если люди, есть ли у них какие-либо права и должны ли быть.
-- Они -- результат экспериментов над людьми, Майкл, -- сказала я. -- Наши законы на этот счёт недвусмысленно строги.
-- А у нас есть табу. Мы много экспериментируем с человеческими генами. Но что у нас под запретом, так это создание новых людей.
-- Вы не считаете, что это хорошая мысль?
-- Всё не так просто. Я не приемлю огульного запрещения чего бы то ни было. Я долго и тщательно изучал этот вопрос -- поначалу был против, как, кажется, и вы. Хотите услышать больше?
-- Было бы замечательно.
Мы перешли в ту часть двигательного отсека, что, по моим догадкам, служила Смиту офисом или лабораторией. Именно здесь я пробыла большую часть времени, что мне довелось провести с ним. Ему нравилось класть ноги на деревянный стол -- такой же древний, как у Уолтера, но куда более потрёпанный, -- устремлять взгляд в бесконечность и рассуждать. Его прирождённая осторожность по-прежнему удерживала его от излишних подробностей по любому поводу в моём присутствии, но я чувствовала, что ему нужно мнение постороннего человека. Лаборатория? Представьте её полной реторт с кипящими жидкостями и раскалённых цепных конвейеров. Не представляйте только массивное тело, пристёгнутое ремнями к столу; это прерогатива Смитов-младших. Это место совсем не походило на сцену с декорациями, но в переносном смысле было им.
-- Вопрос в том, где именно провести границу, -- сказал Смит. -- А проводить границы надо; это осознаю даже я. Но они постоянно сдвигаются. В развивающемся обществе границы должны быть подвижными. Знаете ли вы, что когда-то прерывание беременности было незаконным?
-- Слышала о таком. Это кажется очень странным.
-- Было решено, что плод уже человек. Впоследствии мы разубедились в этом. В обществе было принято держать мёртвых людей подключёнными к устройствам под названием 'искусственное жизнеобеспечение', порой очень долго, лет двадцать или тридцать. И отключать аппаратуру запрещалось.
-- Вы имели в виду, мозг этих людей был мёртв.
-- Они были мертвы, Хилди, по нашим стандартам. Кровь прокачивалась через трупы. Безумно странно и адски страшно. Можете только гадать, о чём думали их родственники, что могло двигать ими. А когда люди знали, что умирают, и знали, что смерть будет ужасной, мучительной, их осуждали за мысли о самоубийстве.
Я отвела глаза; не знаю, раскусил ли он меня, но думаю, что да.
-- Даже врач не мог помочь им умереть, -- продолжал Смит, -- иначе его привлекли бы к ответственности за убийство. Иногда им даже отказывали в препаратах, которые эффективнее всего могли бы прекратить боль. Употребление любых снадобий, притупляющих чувства, вызывающих душевный подъём или изменяющих сознание, считалось греховным -- исключение делалось только для двух наркотиков, приносящих наибольший физический вред: алкоголя и никотина. А что-нибудь относительно безопасное, такое как героин, было под полным запретом, поскольку вызывает привыкание -- как будто алкоголь не вызывает. Ни у кого не было права решать, что ввести себе в тело, не было ни закона о медицинском обслуживании, ни медицинского права. Варварство, согласитесь?
-- Бесспорно.
-- Я изучил аргументацию и рассуждения тех времён. С позиций сегодняшнего дня в них крайне мало смысла. Но в запрете экспериментов над людьми смысл есть, и немалый. Потенциал для злоупотреблений безмерно велик. Все генетические исследования сопряжены с повышенной опасностью. Так что были выработаны законы... а потом их увековечили в камне. Никто эти законы не пересматривал более двух сотен лет. Моё мнение таково: пора наконец их переосмыслить.
-- И к чему вы пришли?
-- Чёрт возьми, Хилди, мы только начали! Многие запреты на генетические исследования возникли в те времена, когда нечто выпущенное в окружающую среду теоретически могло привести к катастрофе. Но сегодня у нас есть и экспериментальные площадки, и гарантирующие от ошибок средства изоляции. Можно вести работу на астероиде, а если что-нибудь пойдёт не так, закрыть его на карантин, а потом и забросить на Солнце.
Ничто из этого не вызывало у меня протеста, о чём я и сообщила, а потом переспросила:
-- Так всё-таки как насчёт экспериментов над людьми?
-- Мне от них не по себе, как и вам. Но это всё потому, что нас так воспитали: приучили смотреть на них как на зло. Мои дети свободны от подобных предрассудков. Всю жизнь я говорил им, что они должны быть способны задаться любым вопросом. И предпринять любой эксперимент, если только у них есть разумное предположение о его исходе. С этим я им помогаю, я и другие родители.
Возможно, на лице у меня отразилось сомнение. Что было бы вполне закономерно: я усомнилась.
-- Предвижу ваши возражения, -- сказал Смит. -- Вы собираетесь напомнить мне старый довод о сверхчеловеке.
Я не стала возражать, и он продолжил:
-- Думаю, пришло время рассмотреть его заново. Раньше этот аргумент звучал как упрёк: 'Не играйте в бога!' Такая терминология вышла из моды, но суть упрёка осталась. Если мы собираемся поставить задачу генетическим способом улучшить людей, создать нового человека, то кому выбирать критерии? Так вот, могу сказать вам, кто их выбирает сегодня, но готов об заклад побиться, вы и так знаете.
-- ГК? -- недолго думая, предположила я.
-- Идёмте, -- откликнулся Смит и встал из-за стола. -- Я вам кое-что покажу.
#
На этот раз мне оказалось весьма непросто за ним угнаться -- было бы куда легче в лучшие времена, но не в нынешнем моём состоянии толстушки-кругляшки. Смит был одним из тех любителей идти напролом, которых нелегко отвлечь, если они решили куда-то направиться. Всё, что мне оставалось, это ковылять вперевалочку за ним по пятам.
В конце концов мы достигли основания корабля, о чём я догадалась главным образом потому, что остались позади коридоры квадратного сечения и повороты под прямым углом и начались беспорядочные хитросплетения ходов Великой Свалки. Вскоре после этого мы спустились на несколько ступеней и оказались в туннеле, прорытом сквозь твёрдый камень. У меня до сих пор не было ни малейшего представления о том, как далеко простирается эта сеть. Я заключила, что можно добраться до самого Кинг-сити, не выходя на поверхность.
Мы пришли на заброшенную, тускло освещённую станцию туннельного поезда. Вернее, заброшенной она была когда-то, а хайнлайновцы её восстановили: сгребли весь хлам на платформе в один конец, провели новое освещение и привнесли другие подобные штришки комфорта. Над серебристым сияющим рельсом парил шестиместный вагон устаревшего образца на магнитной подвеске. Дверей у него не было, краска облупилась, а на борту ещё читалась надпись 'Маршрут: кварталы 5--9'. А список давно не существующих остановок на этом маршруте не оставлял сомнений: наш малютка совсем старичок.
На сиденьях, ободранных до самого остова, кое-где валялись подушки. Мы уселись на две из них, Смит дёрнул за верёвку, приведя в действие небольшой колокольчик, и вагон заскользил по рельсу.
-- Сама идея создания сверхчеловека обросла с годами солидным негативным багажом, -- продолжил Смит, будто мы и не прерывались на пеший бросок. И будто бы он нуждался ещё в одной обидной характеристике. -- Насколько мне известно, немецкие фашисты были первыми, кто всерьёз предложил эту идею, в рамках недействительной и безумной расовой схемы.
-- Я читала об этом, -- откликнулась я.
-- Приятно поговорить с тем, кто хоть немного знает историю! Тогда вы наверняка знаете, что ко времени, когда стали возможными генетические эксперименты, появилось ещё больше возражений. Многие из них были по существу. А некоторые справедливы до сих пор.
-- Но именно этого вам хотелось бы добиться? Появления сверхчеловека?
-- Само это слово сразу отталкивает. Не знаю, возможно ли -- и желательно ли -- появление сверхлюдей. Думаю, рассмотрения достойна идея изменённого человека. Ведь, если подумать, наши телесные оболочки возникли в ходе приспособления к существованию в среде, из которой мы уже изгнаны...
Окончание фразы я пропустила, потому что как раз в это время мы столкнулись лоб в лоб с другим вагоном, шедшим в противоположном направлении. Разумеется, на самом деле этого не случилось. Конечно же, это был не другой вагон, а отражение фар нашего собственного в очередном зеркальном барьере вездесущего нуль-поля. И само собой, мне вовсе не было нужды вскакивать с диким криком и видеть, как вся жизнь проносится перед глазами... Ручаюсь, и вы бы не стали делать ничего подобного. Или, может, я просто туго соображаю.
Смит оказался другого мнения. Он рассыпался в извинениях, когда понял, что произошло, и позаботился заранее предупредить меня о следующем ожидавшем нас сюрпризе, который и случился примерно минуту спустя. Нуль-поле перед нами исчезло, и с лёгким порывом ветра мы ворвались в безвоздушное пространство. Здесь мы как следует набрали скорость, так, что стены туннеля расплылись в свете наших фар. Глаза не успевали сфокусироваться ни на одной детали.
Смиту было что порассказать об эргономическом проектировании людей. Я поняла не всё, потому что пока не научилась свободно пользоваться нуль-скафандром и была сосредоточена на том, чтобы не дышать. Но основное содержание его речи я уловила.
Он полагал, что хотя Гретель выбрала ошибочный метод, цель она поставила перспективную, и я согласилась с ним в этом. Строго говоря, мы либо создаём себе окружающую среду, либо подстраиваемся под ту, что есть. Ни один вариант не лишён потенциального риска, но давно уже пришла пора хотя бы начать обсуждать вторую альтернативу.
Возьмите, к примеру, состояние невесомости. Большинство людей, проводящих много времени в свободном падении, тем или иным образом приспособили к нему свои тела, но всем им пришлось делать операции. Ноги у человека слишком мощные для невесомости; оттолкнись посильнее, и можешь череп расплющить о потолок. А ступни в условиях свободного падения так же бесполезны, как червеобразный отросток. Намного практичнее, чтобы вместо них из лодыжек росли кисти, как на руках. А ещё полезно было бы для этих условий увеличить способность тела сгибаться и скручиваться.
Но высокий суд желает знать следующее: нужно ли людям с рождения приспосабливаться к космическим путешествиям? Должны ли полезные качества закладываться на генетическом уровне, чтобы дети рождались с руками вместо ног?
Может быть, да, а может, и нет. Не получится обсуждать радикальные изменения или нечто, чего нельзя с той же лёгкостью сделать хирургическим путём, не затронув при этом щекотливый вопрос о множественности видов человеческого существа.
Так как насчёт человека, приспособленного к жизни в безвоздушном пространстве? Я понятия не имею, каким образом его создать, но он, вероятно, может быть создан. И как он будет выглядеть? Будет ли ощущать своё превосходство над нами? Кем мы для него будем -- братьями, кузенами или кем-то ещё? Ясно одно: такие изменения было бы намного легче внести генетически, нежели при помощи скальпеля. И я была уверена, что результат манипуляций окажется не слишком-то похож на человека.
Следующие несколько дней я усиленно раздумывала над этим, прислушиваясь к своим чувствам. И выяснила, что большинство из них, как и говорил Смит, было вызвано предрассудками. Мне с детства внушали, что экспериментировать над людьми неправильно. Но в конце концов я обнаружила, что готова согласиться: пришло время хотя бы задуматься о том, что пора переосмыслить.
Готова, пока меня не заставляют убирать за пупсами.
#
Вагон остановился на боковом пути очередной заброшенной станции. Поверх её названия, каким бы оно ни было, кто-то нацарапал на вывеске: 'Минамата'. Понятия не имею, как далеко мы проехали и в какую сторону.
-- Мы всё ещё на территории Деламбрской свалки... ну, почти, -- сказал Смит, так что я смогла более-менее сориентироваться. Мы пустились в путь по длинному грязному коридору. Луч фонарика Смита плясал по стенам, прыгая в такт шагам. Будь это в кино, из-под ног у нас разбегались бы крысы и прочие гадкие создания, но крысе понадобился бы нуль-скафандр для выживания в подобном месте; мой скафандр был по-прежнему включён, и я всё ещё прилагала усилия, чтобы не дышать.
-- Нет никакой причины не разбрасывать хранящиеся здесь отходы по поверхности вперемежку с прочим мусором, -- продолжил Смит. -- Думаю, то, что это мерзкое место продолжает существовать, объясняется главным образом психологически. Всё ядовитое, радиоактивное или представляющее биологическую опасность свозят сюда.
Мы подошли к воздушному шлюзу, из таких, какие использовались, когда я была маленькой, и Смит поманил меня внутрь. Он шлёпнул по кнопке, затем показал на пневмосоединение у меня на груди:
-- Поверните его против часовой стрелки. Подача кислорода включается автоматически только в безвоздушном пространстве. А там, куда мы идём, газ есть... но вам не захочется им дышать.
Шлюз сработал, и мы вступили в Минамату.
На городских картах Кинг-сити у этого места не было особого названия, просто 'хранилище отходов номер два'. Это хайнлайновцы назвали его в честь японского города, пережившего первую в Новейшем времени крупную экологическую катастрофу: тамошние предприятия сбрасывали ртуть прямо в воду залива, из-за чего родилось много изуродованных детей. Простите, мамочки! Такова жизнь.
На самом деле лунная Минамата была всего лишь заглублённым резервуаром, огромным цилиндром, лежащим на боку. Я пишу 'огромным', потому что туда свободно вошли бы четыре космических корабля размером с 'Хайнлайн'. Техас ещё больше, и намного, но там не чувствуешь себя жуком в бутылке, потому что стен не видно. А здесь они были видны, поднимались высоко вверх, а цилиндрический свод тонул в ядовитом тумане. Дальний конец от входа был неразличим.
Возможно, здесь и было некое искусственное освещение, но я его не увидела. Да оно и не требовалось. Резервуар был на треть заполнен жидкостью, и она светилась. Где-то красноватым светом, где-то зеленоватым... а кое-где ужасающим, мертвенным голубым. Создатели фильмов ужасов пошли бы на что угодно, лишь бы заполучить такую голубизну.
Входной шлюз находился, как мне показалось, на горизонтальной оси цилиндра. В этом месте он имел скруглённую форму баллона для сжатого газа. В обе стороны от нас уходили уступы трёхметровой ширины, огороженные перилами. Проход направо был закрыт предупреждающим знаком. Я заглянула за него и заметила, что уступ выкрошился в нескольких местах и обрушился. Повернулась обратно, увидела, что Смит уже довольно далеко ушёл влево, и поспешила за ним вдогонку.
Но так и не смогла его догнать. Каждый раз, как я приближалась к нему, мой взгляд снова и снова притягивало светящееся море по правую сторону, плескавшееся в сотнях метров внизу.
Дело в том... что море двигалось!
Поначалу я разглядела только разводы светящихся цветов, напоминающие нефтяную плёнку на воде. Я всегда считала, что всё разноцветное по определению приятно глазу, но Минамата убедила меня в обратном. Я не сразу смогла понять, отчего меня подташнивает. Сам по себе ни один цвет вовсе не казался отвратительным (кроме того самого голубого). Уверена, что на футболке или платье такой водоворот цветов смотрелся бы потрясающе. Правда? Не вижу поводов для возражений. Но в чём же дело? Я замедлила шаг, не отпуская перила, пытаясь понять, что меня так смутило и испугало.
Стена цилиндра шла отвесно вниз от уступа, по которому мы шагали, затем постепенно закруглялась и уходила в флюоресцирующую жидкость. По морю лениво катились волны и тихо плескались о металлические стены резервуара.
Волны, Хилди? Но что могло вызывать волны в этой зловонной жиже?
Наверно, какой-нибудь перемешивающий механизм, подумала я, хотя не смогла бы ответить, зачем он там нужен. Но тут я увидела, как часть морской глади вспучилась на десять или двадцать метров вверх -- как высоко, с моей точки обзора трудно было судить. Затем береговая линия причудливо искривилась, словно из сияющей жидкости выкристаллизовались скрюченные артритом пальцы и протянулись к металлическому берегу. А потом я увидела, как нечто подняло голову на дряблой шее и, как мне показалось, посмотрело на меня и алчным жестом вытянуло руку...
Разумеется, всё это происходило очень далеко от нас. Мне запросто могло почудиться.
Смит молча схватил меня за руку и потащил за собой. Больше я уже не оглядывалась на Минаматское море.
#
Через некоторое время я увидела ряд округлых зеркал на вертикальной стене слева от нас. Над каждым зеркалом стояла цифра. Я догадалась, что здесь были прорыты туннели, а входы в них запечатаны барьерами нуль-поля.
Смит остановился перед восьмым туннелем, указал на него и вошёл туда, а следом за ним и я. Туннель оказался коротким -- длиной, наверно, метров двадцать -- а в высоту метров пять. На полпути его перегораживала металлическая решётка. За ней был виден дощатый настил, на котором стояли койка, стул, стол и унитаз. Мебель выглядела так, будто её заказали в каком-то дешёвом магазине посылочной торговли. По нашу сторону решётки находилась портативная установка подачи воздуха, и, похоже, она работала: при проходе сквозь нуль-поле мой скафандр исчез. У стены были сложены запасные баллоны кислорода и несколько упаковок продуктов.
А на койке, глядя на экран телевизора, где показывали трансляцию матча по слеш-боксингу, сидел Эндрю МакДональд. Он на мгновение отвлёкся и взглянул на нас, но вставать не стал.
Возможно, это какое-то новое правило этикета. Должны ли мёртвые вставать, приветствуя живых? Не забудьте спросить об этом на следующем сеансе связи.
-- Привет, Эндрю, -- сказал Смит. -- Я кое-кого привёл повидаться с тобой.
-- М-да? -- откликнулся Эндрю без большого интереса. Его взор обратился ко мне и ненадолго задержался. Но ни искорки узнавания не промелькнуло в нём. Хуже того, в нём больше не было той пронизывающей силы, что поразила меня в день, когда... чёрт побери, ну как ещё об этом сказать? В день, когда Эндрю погиб. На некоторое время мне показалось, что это не он, а просто кто-то очень похожий на него. Полагаю, я ошибалась лишь наполовину.
-- Извини, -- обронил Эндрю и пожал плечами. -- Не знаю её.
-- Не удивительно, -- ответил Смит и взглянул на меня. Я почувствовала: он как будто ждал, чтобы я изрекла нечто умное и проницательное. Вероятно, он предполагал, что я догадаюсь, к кому он меня ведёт.
-- Что за хрень здесь творится? -- воскликнула я, и это прозвучало намного лучше, чем едва не сорвавшееся с губ 'оп-панькииии!' Впрочем, моя первая реакция крайне редко бывает вразумительной.
-- Его спроси, -- кивнул Эндрю на Смита. -- Он думает, я опасен.
Я шагнула было к решётке, но Смит удержал меня за предплечье и покачал головой.
-- Поняла, о чём я? -- спросил узник.
-- Он опасен, -- подтвердил Смит. -- Едва он появился здесь, чуть не убил человека. И убил бы, не вмешайся мы вовремя. Не хочешь рассказать об этом, Эндрю?
Тот пожал плечами:
-- Он мне на ногу наступил. Я не виноват.
-- С меня хватит, -- напустилась я на Смита. -- Какого дьявола вы и ваши люди здесь творите? Я видела, как этот человек умер! Или его близнец...
Смит собирался что-то ответить, но тут Эндрю наконец проявил ко мне интерес. Он встал, подошёл к решётке, одной рукой ухватился за неё, а другой принялся лениво поигрывать со своими гениталиями. Так порой ведут себя старые алкаши или бродяги, притворяющиеся шизиками, на нижних уровнях городского дна. У нас свободная планета, не правда ли? Никто не запрещает им делать это, но люди стремятся побыстрее пройти мимо -- вы же не будете стоять и пялиться на то, как кто-то блюёт или ковыряет в носу? Я никогда ещё не видела, чтобы внешне здоровый мужчина так подчёркнуто вызывающе мастурбировал. Что же с ним сделали?
-- А как я сдох? -- спросил меня Эндрю, не прекращая работать рукой. -- Всё, что мне сообщили, это что я погиб на ринге. Ты была там? Близко стояла? Кто меня прикончил? Чёрт, хоть бы запись боя дали, что ли!
-- Вы правда Эндрю МакДональд?
-- Так меня зовут, спроси снова, и я отвечу так же.
-- Это он, -- тихо ответил Смит. -- В конце концов, после долгих раздумий, я пришёл к такому выводу.
-- А прошлый раз ты говорил другое, -- возразил узник. -- Ты сказал, что я только часть прежнего Эндрю. Его злобная часть. Но я не считаю себя злым.
Он утратил интерес к своему пенису, вытянул руку сквозь решётку и указал:
-- Кинь-ка мне банку говяжьей тушёнки, начальничек! Я давно на неё глаз положил.
-- У тебя там хватает еды.
-- Да, но хочется тушёнки.
Смит взял пластиковую банку и запустил ею в решётку; узник поймал добычу и сорвал крышку. Зачерпнул большую горсть мяса, запихнул в рот и принялся шумно жевать. Рядом с ним, прямо на виду стояли стол и печка, лежали столовые приборы, но ему, похоже, было наплевать.
-- Я не видела, как вы сражались, -- наконец ответила я.
-- Вот дерьмо. А знаешь, ты бы понравилась мне, не будь такой толстухой. Хочешь трахнуться? -- и измазанная соусом рука снова скользнула в промежность. -- Давай в зад, душечка.
Пропущу остальные его ужимки. Они до сих пор живо стоят у меня перед глазами и по-прежнему смущают. А ведь когда-то я хотела заняться с этим мужчиной любовью. Когда-то он казался мне таким привлекательным...
-- Я была в вашей раздевалке, когда вас принесли с ринга, -- сообщила я.
-- Старый добрый квадратный круг. Бокс! Я знал всю его подноготную, вот правда, всю. Как тебя зовут, жирняшка?
-- Хилди. Вы были смертельно ранены и отказались от лечения.
-- Каким же козлиной я, должно быть, был. Отступить -- не значит сдаться, ага?
-- Я всегда так и думала. И мне казалось глупым то, чем вы занимались -- то, как рисковали жизнью. Мне тоже казалось, что вы гибнете напрасно, но вы объяснили мне, почему решили так, и я уважаю ваше решение.
-- Козлина, -- повторил Эндрю.
-- Когда для вас, можно сказать, настало время платить по счетам, я тоже подумала, что вы сглупили. Но я была поражена. Я была тронута. Не могу сказать, что согласилась, что вы поступаете правильно, но ваша решительность впечатляла.
-- Ты тоже коза.
-- Знаю.
Он продолжил есть руками, снова напихал полный рот тушёнки, и в его взгляде, обращённом на меня, я не заметила ни малейшего проблеска человеческих чувств. Я повернулась к Смиту:
-- Пора бы уже вам наконец объяснить, что здесь происходит. Что сделали с этим человеком? Если это пример того, о чём вы говорили по дороге...
-- Так и есть.
-- Тогда я не хочу иметь с этим ничего общего. На самом деле, чёрт бы вас подрал, я помню, что обещала ничего не рассказывать о вас и ваших людях, но...
-- Минутку, Хилди, -- перебил Смит. -- Это пример эксперимента над человеком, но провели его не мы.
-- ГК, -- после долгого молчания выговорила я. Кто же ещё?
-- С ГК что-то всерьёз не в порядке, Хилди. Не знаю, что именно, но вижу результаты. Один из них -- этот человек. Это клонированное тело, выращенное из трупа Эндрю МакДональда или из образца его тканей. Когда он был в настроении поболтать, рассказал кое-что, мы сверили это с записями о нём, и оказалось, что у него и правда воспоминания МакДональда. Но не все. Он помнит все события, кроме тех, что произошли три-четыре года назад. У нас не было возможности тщательно обследовать его, но тесты, что мы смогли провести, подтвердили то, что мы наблюдали у других особей, подобных ему. Он считает себя МакДональдом.
-- Чертовски верно, это я, -- вставил узник.
-- По существу он прав. Но он не помнит Канзасского обрушения. Не помнит убийства Сильвио. Я был уверен, что и вас он не вспомнит, так и случилось. А произошло вот что: его воспоминания были каким-то образом записаны, а потом воспроизведены в этом клонированном теле.
Я задумалась. Смит дал мне время поразмыслить.
-- Но ничего не вышло, -- наконец сказала я. -- ЭТО никоим образом не сможет стать тем человеком, с которым я познакомилась года три или четыре тому назад. Этот парень -- будто большой избалованный ребёнок.
-- Большой, верно, крошка! -- откликнулся узник, сопроводив свои слова ожидаемым жестом.
-- Я не сказал, что копия идеальна, -- произнёс Смит. -- Воспоминания кажутся совершенно точными. Но кое-что не записалось. Он абсолютно лишён социальных тормозов. Не ощущает ни вины, ни стыда. Он действительно собирался убить человека за то, что тот случайно наступил ему на ногу, и искренне не понимает, в чём не прав. Он невероятно опасен, потому что он лучший борец на Луне; вот потому-то мы и держим его здесь, в лучшей тюрьме, какую только смогли изобрести. А ведь мы даже не верим в тюрьмы!
Я рассудила, что из этой камеры и впрямь непросто выбраться. Даже если удастся прорваться через нуль-поле, дальше ждут ядовитые газы Минаматы. А за ними -- вакуум.
По всему выходило, что 'МакДональд' -- самый свежий результат долгой череды неконтролируемых экспериментов. Смит не рассказал мне, каким образом он достался хайнлайновцам, сказал только, что его скорее всего прислали.
-- Когда эта программа только начиналась, у нас был трубопровод, ведущий в секретную лабораторию, где велись эти работы. Первые попытки были весьма жалкими. Мы видели людей, которые просто сидели и пускали слюни, и таких, что рвали себя зубами. Но со временем ГК набрался опыта. Некоторые образцы могли сойти за нормальных людей. Некоторые и поныне живут среди нас. Они ущербны, но что поделаешь? Думаю, они всё же люди.
Но в последнее время мы стали получать посылки с сюрпризами, такими как вот Эндрю. Мы надёжно запираем их и допрашиваем. Некоторые из них безобидны. Другие... не думаю, что их когда-либо можно будет выпустить.
-- Не понимаю. В смысле, вижу, что этот тип может быть опасен, но...
-- ГК хочет проникнуть сюда.
-- В Минамату?
-- Нет, там он и так хозяин. Вы видели жидкость там, внизу. Это его создание. Он хочет пробраться в хайнлайнерскую зону. Хочет заполучить нуль-поле. Хочет знать, добился ли я успеха в работе над межзвёздным двигателем. И много о чём другом. Он обнаружил, что мы получили доступ к его запретным экспериментам, и к нам стали попадать люди вроде Эндрю. После нескольких несчастных случаев нам пришлось ввести некоторые меры безопасности. Теперь мы с осторожностью впускаем к себе оживших мертвецов.
Уже не в первый раз мой мир перевернулся вверх тормашками из-за действий ГК. Вот живёшь себе в некоем месте в некое время и думаешь, будто знаешь, что творится, но на самом деле не знаешь. А может, и вовсе никто не знает и не знал.
Смит чересчур быстро обрушил на меня слишком много информации. Я чуток попривыкла к такому, учитывая игры ГК с моей головой, но не уверена, способен ли хоть кто-то привыкнуть к этому как следует.
-- Так он работает над проблемой бессмертия? -- спросила я.
-- В некотором роде. Старейшие из ныне живущих достигают трёх сотен лет. Большинство людей полагает, что есть некий предел того, насколько долго можно чинить и штопать человеческий мозг. Но если бы можно было создать совершенную запись всего, что составляет человеческое существо, и перекинуть её в другой мозг...
-- М-да... но Эндрю-то мёртв. А это вот... даже если бы было получше скопировано, всё равно не было бы им. Ведь не было бы?
-- Эй, Хилди, -- окликнул Эндрю. И когда я повернулась к нему, получила прямо по сусалам большим холодным комом говяжьей тушёнки.
Никогда ещё МакДональд так не походил на обезьяну, как после своего меткого броска. Он скакал по своей клетке, хватался за бока и аж сгибался от хохота и никак не мог остановиться. И вот что забавно: после вспыхнувшего на миг желания пристукнуть его я обнаружила, что его невозможно ненавидеть. Что бы ни оставил ГК от этого человека, результат не был злым, как мне показалось поначалу. Он был разнуздан и импульсивен, совсем как дитя. Некий внутренний регулятор не записался при копировании, сознание смазалось при передаче и возникли помехи в области самоконтроля. Он руководствовался простой философией: о чём подумал, то и сделал.
Смит помог мне с грехом пополам очиститься, потом предложил:
-- Пройдёмте в соседнее помещение. Там вы сможете как следует отмыться, и мне нужно кое-что вам показать.
Так что мы снова преодолели нуль-поле -- а Эндрю всё ржал, -- сделали восемь-девять шагов до камеры номер девять и вошли в неё.
И кто же, вы думаете, оказался там, по внешнюю сторону зарешёченной камеры, такой же как та, что мы только что видели, но пустой и не запертой? Аладдин, человек -- волшебное лёгкое.
-- Для кого эта клетка? -- спросила я. -- И что здесь делает Аладдин?
Иногда я соображаю быстро, но тот день был не из таких.
-- Здесь пока не занято, Хилди, -- ответил Смит и показал мне предмет, некогда бывший фонариком, а теперь раскрытый и нацеленный на меня -- по всей видимости, хайнлайнерское оружие, настолько небрежно и мишурно оно выглядело. -- Мы зададим вам несколько вопросов. Немного, но ответы могут потребовать времени, так что располагайтесь поудобнее. Аладдин здесь на тот случай, если ответы нам не понравятся и придётся удалить вам генератор нуль-скафандра.
Повисла долгая неловкая пауза. Мало кому из нас приходится часто целиться в кого-то или оказываться на мушке. Попробуйте выхватить оружие, когда следующий раз затеете вечеринку, и посмотрите на реакцию гостей.
К чести хайнлайновцев, держать меня на прицеле им, похоже, нравилось не больше, чем мне стоять под прицелом.
-- Что вы хотите узнать?
-- Для начала о всех ваших делишках с Главным Компьютером за последние три года.
И я рассказала им всё.
#
Как оказалось, Гретель, милое дитя, пригласила бы меня в гости в первые же выходные. Это Смит и его друзья долго не давали согласия. Они проверяли меня, и возможности проверки у них были потрясающие. Они исследовали всю мою подноготную. Во время рассказа я несколько раз упускала некоторые детали, и меня всегда поправляли. Без толку было бы врать им... да, впрочем, я и не хотела врать. Если у кого и были ответы на вопросы, которые я задавала себе насчёт ГК, то только у этих людей. Я хотела помочь им, рассказав всё, что знаю.
Не хочу, чтобы этот допрос показался со стороны более гнетущим, чем был на самом деле. Довольно быстро мы все расслабились. Фонарик-оружие сложили и убрали. Если бы меня всерьёз в чём-то подозревали, то притащили бы сюда при первом же моём визите, а после всего, о чём мне поведали, так допросить меня было не более чем мерой предосторожности.
Сильнее всего встревожила их моя попытка покончить с собой на поверхности Луны. От неё осталось материальное свидетельство в виде разбитого забрала гермошлема, что породило у собеседников сомнения: а не погибла ли я на самом деле?
Продолжая рассказывать об этом, я не могла отделаться от настораживающей мысли: а если и вправду?
Действительно, ну откуда мне знать? Если бы ГК записал мои воспоминания и вложил в клонированное тело, чувствовала ли бы я себя как-то иначе, чем тогда? Мне не приходило в голову, каким образом это проверить, и уж точно самой мне такую проверку не осилить. Мелькнула надежда, а нет ли у хайнлайновцев способа выяснить правду. Но... увы.
-- Я бы не переживал на этот счёт, Хилди, -- ответил Смит, выслушав мои опасения. Оглядываясь назад, думаю, что было не слишком умно с его стороны высказываться так беспечно, равно как и подчёркивать, что во мне нельзя быть уверенными, но теперь это не важно: они ведь уже всё обдумали и морально подготовились. -- Будь ГК столь искусен, нас давно бы как корова языком слизала.
-- К тому же, -- вставил Аладдин, -- если он так искусен, то какая разница, копия перед нами или оригинал?
-- Разница может быть, если он оставил в мозгу постгипнотическое внушение, -- возразил Смит. -- Идеальная копия Хилди могла бы содержать тайное поручение шпионить за нами и изливать душу по возвращении в Кинг-сити.
-- Я об этом не подумал, -- произнёс Аладдин с таким видом, будто сожалел, что поторопился отвести от меня прицел фонарика.
-- Как я уже сказал, если он настолько хорош, нам остаётся только сдаться, -- Смит встал и потянулся. -- Нет, друзья мои. Рано или поздно придётся прекратить проверки и просто положиться на свои чувства. Мне очень жаль, что мы были вынуждены так обойтись с вами, Хилди. Это противоречит всему, во что я верю. Ваша личная жизнь должна оставаться при вас. Но мы здесь ведём тихую войну. Нет никаких сражений, но враг постоянно выслеживает нас. И лучшее, что нам остаётся, это взять пример с черепахи: спрятаться в панцирь, через который он не сможет проникнуть. Извините, пожалуйста!
-- Ничего страшного. Я всё равно хотела поговорить об этом.
Смит протянул руку, я пожала её и впервые за много-много лет ощутила свою принадлежность к некой общности. Мне хотелось воскликнуть: 'Смерть ГК!' -- но, к сожалению, хайнлайновцы скупы на лозунги, членские билеты и прочую мишуру. Сомневаюсь, что мне предложили бы что-то вроде униформы.
Чёрт побери, у них даже секретного рукопожатия не было. Но я с благодарностью приняла от их предводителя самое обычное. Меня признали.
-----
(1) Испано-португальская легенда об острове семи городов зародилась, вероятнее всего, во времена, когда мавры разбили христиан в битве при Хересе (711 г.) и на много веков подчинили себе большую часть Пиренейского полуострова. По легенде, один христианский архиепископ и шесть епископов бежали на отдалённый остров, где с течением времени основали семь городов, достигших небывалого расцвета.