Cotte Jean-Louis : другие произведения.

Семена Неба (Les semailles du Ciel) ч.2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    После смерти мужа Марта Деспан во весь голос объявляет правду - и Жоаль оказывается на положении тех самых рабов, которых его научили презирать. Отвергнутый белыми, ненавидимый черными, он бежит из дома и нанимается на корабль - но клянется в один прекрасный день вернуться в Канаан хозяином...
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  Глава 1
  Прошло шестнадцать лет. Знойные лета сменялись дождливыми зимами и солнечными веснами. Поместье Канаан расширилось и занимало теперь более трех тысяч акров земли, простираясь от лесистых склонов высоких холмов до океанских пляжей. Управлялось оно безупречно, защитные сооружения надежно оградили его от разливов Старого Лорелея, и дела в нем шли почти идеально. Главным источником его дохода по-прежнему оставалось выращивание сахарного тростника, и вся сила рабов была целиком и полностью направлена на это.
  Хозяйский дом, построенный в стиле, отдаленно напоминавшем колониальный*, сильно изменился за истекшие годы. Печать времени лежала на огромном крыльце с колоннами, дыхание былого ощущалось в двадцати хозяйских комнатах, и уже далеко не так прочна была крыша, нависавшая над круговой галереей. С галереи открывался вид в бесконечность. К дому вела пустынная, неухоженная дорога, переходившая в длинную аллею, обсаженную капустными пальмами. На громадной лужайке перед фасадом все так же рос гигантский древовидный кактус. Ствол его, утыканный шипами, был рассечен ударом молнии. Огромное растение отбрасывало вокруг себя величественную тень, находившуюся в непрерывном движении. Это было самое старое дерево Канаана. В отличие от других помещиков, из страха перед пожарами обычно вырубавших лес более чем на сто туаз** вокруг своего дома, Деспаны никогда не трогали ни одного дерева, если оно не мешало посевам. В их владениях росло много видов деревьев, наполнявших воздух ароматами манго, корицы и бузины.
  Густая темно-зеленая растительность, перемежавшаяся с островками зарослей бамбука, похожими на языки золотистого пламени, покрывала каменистые склоны долины, на дне которой змеился Старый Лорелей. Никто не мог бы точно сказать, почему, но этот поток всегда занимал особое, важное место в жизни Деспанов. Он был непредсказуем, как живое существо, как подозрительный и скрытный мерин, и требовал от обитателей поместья постоянной бдительности - ибо большую часть времени он, добродушно журча, спокойно прокладывал себе путь меж нагромождений скал и обнажившихся корней деревьев... но иногда достаточно было самого слабого и короткого дождика, чтобы река внезапно раздулась от гнева и поймала в смертельную ловушку излишне доверчивых животных или рабов.
  Но ничто так сильно не переменилось в Канаане за эти шестнадцать лет, как его обитатели. Давид, совсем недавно перешагнувший шестидесятилетний рубеж, казалось, постарел намного сильнее. Теперь мысль о неизбежном приближении кончины постоянно преследовала его, и он, торопясь, отдавал одно за другим лихорадочные, непоследовательные распоряжения. Гораздо чаще, чем раньше, он принимался пристально разглядывать кисти рук, сжимать и разжимать кулаки, боясь обнаружить какую-нибудь болезнь. И гораздо чаще ему доводилось испытывать порывы ревности и горького сожаления, заставлявшие его вести себя с людьми так доброжелательно, что это казалось с его стороны почти признательностью. Огонь в его дымчатых глазах погас, и строгое выражение, отсвет душевной муки, уже не покидало его взор.
  Деспан по-прежнему носил светлые костюмы и белые головные уборы, и медленно обходил свои владения, наклонившись вперед, будто стремясь поглубже впечатать в землю каждый свой шаг. Он внезапно ощутил влечение к светской жизни и моде. То он вдруг принимался посещать клубы Трините, до того внушавшие ему отвращение, то страстно увлекался боями негров, то пускался в амурные приключения. Но эти слабые попытки возвратить утерянную молодость в конечном счете только роняли его в собственных глазах, и он все более и более замыкался в себе. Единственным, что, на его взгляд, еще представляло какую-то важность в этой жизни, оставался Канаан, и он направлял весь свой талант и усилия на управление поместьем. Только в роли могущественного землевладельца он мог создать себе иллюзию, что бег времени замедлился. Он рассматривал каждую хозяйственную проблему со всех сторон, думал ночи напролет о наилучших способах ее решения, терял терпение и разочаровывался от страха, что не сумеет обеспечить достаточно прочно наследование власти, которая была для него всем.
  По сравнению с ним Марта выглядела так бледно, что казалась бесплотной тенью. Время жестоко обошлось с ней, и больше ничто не напоминало о том преображении, которое воспламенило ее жизненными силами для рождения Режиса. Правую руку снова искривил ревматизм, и приступы боли стали сильнее. От госпожи Деспан остались кожа да кости, походка стала подпрыгивающей, суровое лицо покрылось глубокими морщинами. Одни лишь безжалостные голубые глаза ее оставались по-прежнему живыми, да снежно-белые волосы всегда были самым тщательным образом уложены. Марта практически не занималась домом, и давно уже никто не слышал, чтобы она одергивала раба или жаловалась на что-либо, выполненное не по ее воле.
  Она и в самом деле относилась к окружающему миру с чудовищным равнодушием. Единственным, кто ее интересовал, оставался ее сын Режис. Ему вот-вот должно было исполниться шестнадцать. Это был хилый юноша с бледной угреватой кожей и жидкими шелковистыми волосами цвета светлой кудели. При ходьбе короткая искривленная нога заставляла его переваливаться, точно марионетку на шарнирах. На узком лице его выделялись хитрые похабные глаза и большой подвижный рот, часто кривившийся в презрительной усмешке или изрыгавший ругательства. Когда Режис усмехался, кожа вокруг глаз и на щеках у него сморщивалась, как у старика.
  При всем своем искреннем стремлении любить или хотя бы уважать мальчика, Давид никак не мог питать к нему добрых чувств. В присутствии Режиса он всегда ощущал неловкость. Он знал, что юноша коварен, жесток, слишком рано начал и чересчур ретиво продолжает прожигать жизнь. Ни за какие блага Деспан не согласился бы назвать этого своего отпрыска единственным законным наследником Канаана. Даже втайне он боялся сравнивать свой авторитет и знания с деспотизмом и самонадеянностью Режиса.
  Частенько в душу Давида закрадывалось горькое подозрение, что дитя Марты ненавидит его почти так же сильно, как она сама, и что этих двоих объединяет заговор против него. Тогда в нем снова поднимался былой гнев, вперемежку с ужасом и трепетом. Бешеная злоба на жену и младшего сына делала его молчаливым и угрюмым и заставляла избегать их.
  - Говорю тебе, Марта, что в безумных выходках этого ребенка виновата ты и только ты! - не выдерживал он порой. - Ты балуешь его, ты развиваешь все, что только есть в нем худшего!
  Но Марта плевать хотела на упреки мужа. Она обожала Режиса всей силой безумной материнской любви. Ей было физически необходимо постоянно следить за ним глазами. До рождения сына она всегда думала о детях, даже о дочери Селии, не иначе как о шумных надоедливых существах, в какой-то степени чуждых и враждебных своим родителям. С Режисом все было не так. Ни на секунду Марта не забывала, что он вылеплен из ее собственной плоти, прекрасной, чистой и благородной плоти Арно, несправедливо замаранной и поруганной Давидом. Она стремилась как можно больше касаться Режиса, гладить дрожащими от волнения пальцами. Но все чаще ей приходилось сдерживаться, потому что мальчик капризничал, уклоняясь от проявлений ее любви, или пользовался ими, желая вытребовать что-нибудь для себя. Но даже одного мимолетного взгляда на него ей было достаточно, чтобы зажглась всепожирающая любовь. Если кто-то другой, кроме нее, отваживался ласкать ее ребенка, Марта мучилась жесточайшей ревностью. Она всегда была готова навеки сохранить в себе, как бесценный клад, каждое слово, вылетавшее из уст Режиса, будь то требование, жалоба или обвинение. Она была убеждена, что даже самые худшие заблуждения единственного настоящего сына следует безропотно выносить и тем скорее прощать, что причина их - болезнь, несправедливо покаравшая его при рождении.
  Целью всей своей жизни Марта считала постоянно находиться подле Режиса и потакать любым его капризам, чтобы он поскорее вырос, возмужал и смог отомстить за все ее страдания. Когда она производила его на свет, ее душу и тело сводило не только от физической и моральной боли, но и от жестокого торжества. Она знала, что в один прекрасный день все в Канаане достанется Режису, что он будет здесь хозяином. Она питалась, точно живой водой, этой мечтой. Для нее сын был воплощенным божественным образом справедливого мстителя.
  Мало-помалу незримые, но прочные преграды воздвиглись между членами семьи Деспанов и, пока еще неявно, но уже безвозвратно поделили семейство на два враждующих клана.
  Одна лишь Селия не могла и не желала включаться в это разделение. Дочь Марты выросла высокой худой девушкой, не красавицей, но миловидной и смешливой. Привычка зачесывать белокурые волосы назад придавала детский вид ее лицу. У нее были серые глаза, как у отца, и маленький ротик, узкие бледные губы которого, растягиваясь в улыбке, обнажали мелкие зубки. Ей уже исполнилось двадцать пять, и перспектива остаться старой девой начинала беспокоить ее, ведь лучшие годы своей юности она провела в Фор-Руаяль, в учреждении для дочерей знатных белых, вхожих в высшее общество острова.
  Десятью годами ранее, когда мать открыла ей секрет истинного происхождения Жоаля - которого она искренне любила и во многом предпочитала Режису - поначалу она была так потрясена, что у нее начались судороги в желудке и ее чуть не вытошнило. Целую неделю она не смыкала по ночам глаз, подстегивая свое воображение рисованием мучительных картин совместной жизни с существом, рожденным чернокожей. Сердце девушки сжималось от боли при мысли о том, что должна была перенести ее мать.
  Но ее прямолинейная и вместе с тем нежная натура довольно быстро сумела преодолеть наваждение, и все встало на свои места. Теперь, думая о Жоале, она все еще испытывала смутную тоску и жалость. Но, когда она виделась с ним, ничто более не мешало ей радостно броситься ему на шею. Правда, бывала она в Канаане лишь по праздникам и на приемах, и, как правило, не более двух-трех дней.
  Жоаль, достигший уже девятнадцатилетнего возраста, стал высоким юношей с гривой черных вьющихся волос, спокойным, но решительным голосом, и чистым красивым лицом. Темные глаза его смотрели уверенно и невозмутимо, тонкий прямой нос чуть нависал над широкими пухлыми губами, твердый подбородок показывал крепость его характера. Некоторое время он проучился в коллеже для простонародья в Трините, но быстро забросил учебу, так что образование его ограничивалось элементарными навыками грамоты и некоторыми общими сведениями. Тем не менее, это не мешало ему с пониманием и любовью управлять делами Канаана, соблюдая приказы, отдаваемые его отцом.
  За исключением Давида, которого он боготворил, и Селии, Жоаль любил не так уж многих людей. Большинство же из имевших с ним дело сконфуженно догадывались о его нерасположении уже через несколько минут общения. Несмотря на то, что Жоаль абсолютно ничего не знал о своем происхождении и был убежден, что является старшим сыном Деспана, он вел себя крайне сдержанно, скрывая за этой сдержанностью непонятный ему самому страх. Быть может, дело было в том, что он стеснялся своей нескладной фигуры - руки и ноги его были непропорционально длинными. Жоалю было тяжело переносить эту свою особенность, и довольно часто странное, неясное чувство отрезанности, отчужденности от остальных людей давило на него.
  ----------
  * Колониальный стиль - единые архитектурные принципы, по которым строились официальные здания во французских колониях с жарким климатом
  ** Туаза - старинная французская мера длины
  ----------
  
  Глава 2
  Наступил февраль, предтеча сухого сезона. Небо очистилось от облаков, наконец-то выплакав все слезы. Яркое солнце, рассыпая снопы золотистых лучей, поднималось из-за прямой линии горизонта над синим океаном. Южный ветер еще дул над влажной землей, но уже утратил яростную силу, и лишь тихонько мимолетом ласкал на прощание листву деревьев и вздымал своим легким дыханием серебристые волны на бескрайних бело-зеленых полях сахарного тростника, поспевшего для жатвы.
  Было раннее утро, но благодатное тепло и солнечный свет уже проникли во всех и вся, согревая сердца и даря приятные мысли. Жоаль сидел на ступеньках крыльца и внимательно разглядывал группу негров. Они расположились у стены и бездельничали, подставив солнцу и без того черные животы и спины.
  Жоаль хотел было побранить их за лень, но вдруг вспомнил, что сегодня воскресенье. По воскресеньям в Канаане никто не работал. Последний день недели был для рабов своего рода выходным, в который они имели право прибраться в своем жилище, постирать белье и помыться в Старом Лорелее, да просто заняться своими делами. Так что Жоалю было совершенно не в чем их упрекнуть.
  Ему самому было нечего делать, и он погрузился в размышления об огромном мире, окружавшем его, о неведомых ему дальних краях за морем, где жизнь точно так же возникала, бурлила и угасала с течением лет, как и здесь, в долинах, на равнинах и среди людей Канаана. Закрыв глаза, подставив лицо солнцу, он попытался ощутить движение земли, безостановочный бег времени, увлекающий за собой все сущее... но не почувствовал ничего, кроме собственной неподвижности - и поспешил разомкнуть веки, чтобы больше не выпадать из течения жизни. Мгновение недвижной темноты испугало его. Единственным подлинным бытием, которое следовало ощущать и к которому стоило прислушиваться, оставалась для него жизнь Канаана. Ему так захотелось, чтобы отец сейчас подошел к нему и они отправились бы вместе обходить поместье, молча шагая рядом, слушая лишь скрип земли под ногами...
  И почему это именно сегодня понадобилось, чтобы Давид отправился провожать Режиса и Селию в Трините?! Жоаль не находил на этот вопрос убедительного ответа, и он не давал ему покоя. Каждый раз, когда он видел отца в чьем-то другом обществе, кроме своего собственного, в нем совершалась внутренняя перемена, которой он не понимал. И это при том, что у него не было ни малейших оснований для ревности. Давид любил его до обожания и никогда не скрывал теплых чувств к сыну. "В конце концов, он имеет полное право позволить себе немного поразвлечься в Трините", - успокаивал себя Жоаль.
  Но чувство неясного раздражения не оставляло юношу, и он обратил его против Язона, молодого негра, приставленного служить ему. Юному слуге было не больше двенадцати лет, он был одним из многих полукровок, которых отцовская наложница-пёль регулярно дарила Канаану. Этот ребенок - как хорошо помнил Жоаль - достался Медее от старого Бена, белого простолюдина, жившего по соседству и имевшего привычку платить хозяевам рабынь за случки сиропом и ромом, которые шли потом ему же на угощение. Но до тех пор, пока он был способен покрыть самку, старому Бену не грозила безработица, потому что он зарекомендовал себя прекрасным производителем, от которого рабыни давали великолепное потомство. Язон служил тому живым примером. У него была нежная атласная кожа светло-янтарного цвета. Его лицо с пухлыми щеками, красиво вырезанными ноздрями и большими карими глазами ясно говорило, каким красивым он станет, когда вырастет. Единственными его недостатками были привычка оспаривать приказы, ясный ум, приводивший хозяев в смущение, и манера скрывать свои чувства.
  С помощью Лукреции Жоаль вырастил его домашним рабом - и попортил себе немало крови, дрессируя мальчишку себе в услужение. Он до сих пор не знал толком, почему выбрал для себя именно его, и еще меньше знал, почему, несмотря ни на что, не отказался от него. Но, в конце концов, время избавиться от Язона еще было. Если он станет уж слишком строптивым и ленивым, всегда есть возможность продать его за хорошую цену.
  Язон только что выскочил из-за угла дома. Заметив устремленный на него недовольный взгляд хозяина, он предусмотрительно отступил на дальний конец крыльца и уселся на солнцепеке. Он не был уверен, что может подать голос без разрешения.
  - Это что за манеры, Язон? Что это ты так лениво развалился передо мной? - проворчал Жоаль.
  Ребенок моментально вскочил на ноги.
  - О, нет, г'сподин! - крикнул он и открыл было рот, чтобы попытаться объяснить, зачем он прибежал... но, угадав готовый вот-вот обрушиться на него гнев хозяина, предпочел прикусить язык.
  Жоаль понял, что не было никакой умышленной наглости в том, что парнишка молча сел при виде его, и смягчил тон:
  - Иди сюда... И объясни мне, что ты хочешь!
  - Это насчет Медеи, - промолвил Язон, приблизившись.
  - Что там с ней, с Медеей?
  - Она... Она говорит, что она очень больна, г'сподин хозяин.
  - Ты сам не знаешь, что плетешь! - буркнул Жоаль. - Медея никогда не болеет, это вечно беременная лентяйка, вот и все!
  - О, нет, г'сподин! - настаивал мальчик. - На этот раз правда, что она больна. Кажется, глисты вот-вот съедят ее изнутри!
  Жоаль призадумался. Язон принес тревожную весть - глисты были бичом работников плантаций. Иногда бывало достаточно одного недолеченного раба, чтобы в восемь дней заразилась вся бригада и полевые работы были сорваны.
  - Вот что! Сходи к Лукреции, - сказал он наконец. - Попроси ее натолочь тебе несколько кусочков бетеля.
  - Барышня Лукреция ни за что не захочет дать бетель такому негро, как я, - возразил ребенок.
  - Сходи к ней, говорю тебе! Объясни ей, что это я прошу!
  - Да, г'сподин, сейчас!
  - И не забудь сказать, чтобы она приготовила очень мелкий порошок, ладно? Нужно, чтобы Медея приняла его две большие ложки, не больше, но и не меньше! И главное, чтобы она не вздумала хныкать, будто не может их проглотить.
  - Да, г'сподин хозяин! - откликнулся Язон, радуясь, что должен приказать негритянке проглотить ужасную микстуру. - Это все, что мне нужно ей сказать, этой Медее?
  - Да, все! - сказал Жоаль. - И постарайся ничего не забыть. Если сегодня же вечером пёль совершенно не поправится, я обещаю вам, что вы оба получите дьявольскую взбучку!
  Раб поспешно удалился, а Жоаль снова предался размышлениям. Он уже давно знал, что отец любит, когда заботятся о пёль. На его взгляд, эта негритянка должна была прекрасно это заметить, и ему казалось, что она несколько злоупотребляет хозяйским расположением. Ее редко видели на полевых работах или на мельнице и, можно сказать, никогда - в доме. Она жила в маленькой хижине, отдельно от других рабов, и все, что от нее требовалось - это стирать белье или отвеивать маис.
  Не пытаясь разобраться, почему, Жоаль раздражался всякий раз, когда что-либо напоминало ему о существовании этой невольницы. Как ни редко она попадалась ему на глаза, даже малейшие разногласия с ней вызывали у него в душе безмерное возмущение. Особенно тяготило его чувство досады, которую он помимо воли испытывал, когда должен был употребить над ней власть. Его невероятно раздражало в ней все - самый вид ее большого темного тела, все еще сохранившего благородство очертаний, несмотря на бесчисленные роды, ее нерешительные взгляды, которые он порой ловил на себе... И он в толк не мог взять, почему отец, обычно такой хороший знаток негров, все не решается продать эту рабыню, хотя время ее уже пришло.
  Шум голосов в доме заставил Жоаля обернуться. Заметив в дверях Давида, он встал и двинулся ему навстречу. Он был на седьмом небе от счастья каждый раз, когда старый Деспан прерывал свои неотложные дела, чтобы зайти поболтать с ним пару минут наедине.
  - Ну так что же, сын? Ты в самом деле не хочешь ехать с нами? - спросил Давид.
  Жоаль обнял его. Это был своего рода ритуал, о котором он никогда не забывал, встречая отца по утрам.
  - Нет, спасибо, - ответил он. - Кто-то из нас двоих должен остаться в Канаане. Нужно закончить уборку тростника, и я сейчас прикажу нескольким негро начать расчищать землю под эвкалиптами.
  - Сынок, сегодня же воскресенье!
  - Немного физических упражнений не повредит им, - сказал Жоаль. - Все же это лучше, чем позволять им целый день цепенеть на солнце. Лучше уже сейчас заставить их расчистить площадку, если мы хотим, чтобы она была готова до приема в четверг.
  И Давид в очередной раз не мог не одобрить мудрое решение сына. В четверг Режису исполнялось шестнадцать лет. В Канаане ожидалось великое множество гостей. Как только заходила речь о том, чтобы сделать приятное ее сыночку, Марта мигом пробуждалась от своей летаргии. Уже за неделю до радостного события она подрядила Селию помогать ей составлять список приглашенных. Сколько бы ни было в колонии знаменитостей, все они в конце концов будут на празднике и удостоятся чести приблизиться к столь благородному отпрыску Деспанов! Одного упоминания об этом было достаточно, чтобы Давид нахмурился. Он только-только начал наслаждаться свежестью утра, как мысль о беспорядке, который внесет этот день рождения в привычную жизнь Канаана, уже отравила ему удовольствие. А при мысли о жене, которая еще нежилась в кровати у себя в комнате, у него зачерствел рот и закололо в кончиках пальцев от невыносимой горечи.
  - К дьяволу все это! - проворчал он. - И так достаточно чисто для этой банды... ни на что не годных типов!
  Он рассердился, но не разгневался, и в то же время ощутил странную смесь сожаления и чуть ли не стыда: было нечто курьезное в том, что Жоаль беспокоится о совершеннолетии брата, отдает какие-то распоряжения, тогда как его собственные дни рождения никто никогда не думал как следует отмечать.
  - Улисс! - зычно окликнул Давид. - Эй, Улисс, ты идешь?
  Жоаль уже направился было к двери, чтобы привести за руку престарелого раба, почти совсем оглохшего с годами - но тот появился сам, делая вид, будто спешит изо всех сил.
  - Значит, ты не слышишь, когда я тебя зову! - загремел Давид, но суровость его тоже была напускной. - Сейчас же прикажи толстому Тому закладывать карету. Барышня Селия и г-н Режис спустятся с минуты на минуту, а у тебя еще ничего не готово!
  - О! Да, г'сподин хозяин! - взвизгнул Улисс, делая движение улизнуть.
  - Стой на месте, пока я с тобой разговариваю! - гневно продолжал Давид. - Вечно мне приходится тебя звать по несколько раз, просить, напоминать обо всем! Жаль, сегодня у меня нет времени, чтобы дать тебе отведать моего кнута!.. Но ты не думай, сейчас молодой хозяин займется тобой!
  Улисс многое видел и пережил с тех пор, как впервые попал в Канаан. Он никогда не принимал угрозы Давида чересчур близко к сердцу. Но с приходом к власти молодого хозяина все могло измениться - и старый раб боязливо покосился на него.
  - О! Нет, г'сподин Жоаль, пожалуйста! - взмолился он. - Это правда, что я слышу уже не так хорошо, как раньше, поэтому мне нужно повторять. Но я быстро все приготовлю, я даже пойду помогу толстому Тому запрягать. Я больше не буду лениться, г'сподин! - и чуть ли не бегом удалился на конюшню.
  Он знал, что гнев Давида почти всегда больше игра, чем угроза - но не мог быть уверен, что Жоаль, ревностно охранявший покой отца и придирчиво следивший за исполнением его воли, в один прекрасный день не воспримет его слова буквально.
  К счастью для Улисса, Жоаль почти не вслушивался в его сетования. Прислонившись спиной к колонне, поддерживавшей навес крыльца, он, совсем как Давид, наслаждался нежным теплом утреннего солнца.
  - Земля быстро подсыхает, вы хорошо доедете, - заметил он.
  - Ты вполне еще мог бы успеть собраться и поехать с нами, если бы захотел, - сказал Давид.
  - Нет, папа, мне правда лучше остаться.
  - Ты всегда так говоришь! И все-таки тебе нужно решиться выезжать почаще!
  - Зачем мне это нужно? Мне и здесь хорошо.
  Давид медленно повернул голову и оглядел сына. Не спеша, твердой рукой зажег сигару и не торопясь выпустил дым.
  - Тебе надо начать появляться в свете, если ты хочешь подыскать себе хорошую жену, - произнес он.
  - Я еще не задумывался о женитьбе, папа! Я же совсем не знаю девушек.
  - Вот именно, мой мальчик. А тебе уже пора с кем-нибудь познакомиться. Всех мужчин в один прекрасный день посещает желание жениться на девушке. Ну-ка! возьмем, к примеру, поместье Скантонов, Ландстон...
  - И что интересного в Ландстоне?
  - Там живет девица Берта, которая, определенно, не скажет "нет", если ты попросишь ее руки.
  - Берта?
  - Только не говори, что не помнишь Берту Скантон! Ей не больше двадцати... У нее волосы светлые, как солома!
  - Нет, - искренне ответил Жоаль. - Я не помню эту девочку.
  - Да как же нет! - настаивал Давид, повысив голос. - Тебя часто возили в Ландстон, когда ты был маленьким! Мать Берты - кузина твоей матери со стороны Арно! Какого черта ты умудряешься забывать о подобных вещах?
  - Дело в том, что они совсем не важны, папа.
  Жоаль был удивлен и даже несколько смущен тем, как настойчиво Давид интересуется его женитьбой. За прошедшую неделю он заговаривал об этом по меньшей мере раза три.
  - Если я кого и помню, - медленно произнес юноша, - так это барышню Жюдиту из Исфахана.
  - Жюдиту Веллер? Дочь старого Веллера, который потерял сына пять лет назад?
  - Да, скорее всего, это она. Помню, как однажды мы поехали с тобой в ее поместье. В тот день один мужчина с длинными волосами доверил мне нести свое ружье.
  - Да, это действительно был Веллер!
  - Значит, это действительно его дочь!
  - Жюдита очень хороша собой и мила, - признал Давид, помолчав. - Но она, должно быть, года на три-четыре старше тебя.
  Он строго покачал головой и замолк, с беспокойством глядя на Жоаля. Он знал - поскольку Марта повторяла это по сто раз на дню - насколько Веллеры щепетильны в вопросах крови. С ними нельзя было позволить себе ни малейшей ошибки в этих вопросах, ни малейшего отступления от правил. Внезапно он возмутился собственными мыслями, показавшимися ему несправедливыми по отношению к любимому сыну, и принялся нервно мерить шагами крыльцо.
  - В выборе невест у тебя недостатка не будет, - сказал он. - Скантоны, Веллеры, Дебреи... все они достаточно благородны для тебя. У всех них есть собственная земля.
  - Только не у Дебреев, - возразил Жоаль. - После смерти старого Жюлиуса его семья уступила Бриар Маллигану, и он устроил там питомник негро.
  - И верно... - вспомнил Давид.
  Он заколебался, потом слегка усмехнулся:
  - Проклятый Маллиган! Вот уж кто, смотрите-ка, нашел себе красивую жену! Ах, Соня Маллиган, как она великолепна!
  Решительно, ничто так не нравилось ему, как эти разговоры по душам с Жоалем, когда можно было безбоязненно высказать любое свое мнение, обменяться любыми идеями. Он уже давно приметил в сыне свои черты - трезвый рациональный ум, властность, тот особый аппетит, что придавал смысл жизни. Он не мог поговорить так же откровенно с Мартой или Режисом: эти двое были пусты, злопамятны и раздражительны.
  - Кстати о девушках, - начал он.
  Но осекся. До этой самой минуты он еще ни разу не задумывался, каким образом и когда рассказать Жоалю правду о его происхождении. А рассказать неизбежно придется - вот и спор о невесте жестоко подчеркивает эту необходимость! Внезапно старый Деспан содрогнулся от страха, что его мальчик может узнать обо всем от кого-нибудь другого, а не от него самого. Он не сможет всегда быть рядом с сыном, чтобы помешать этому разоблачению!
  - Кстати об этих девицах, с которыми тебе придется встречаться, если захочешь жениться...
  - Да, папа?
  Отец и сын взглянули друг другу в глаза. После долгой паузы Давид отвел взор.
  - Ба! - проворчал он. - Черти меня забери, если я помню, о чем хотел сказать!
  - Разумеется, это было совсем не важно.
  - Разумеется, сын, без сомнения! Я говорил, что ты достиг возраста, когда уже можешь жениться и, возможно, покинуть Канаан.
  - Жениться я, конечно же, когда-нибудь женюсь, - безмятежно ответил Жоаль. - Но не бойся, я никогда не покину наши земли.
  - А если барышня пожелает, чтобы ты отправился жить к ней? Чтобы ты занялся ее поместьем?
  - Ей придется передумать, папа!
  Давид наклонился, разглядывая свои широкие ладони.
  - Кто знает, - буркнул он. - Никогда нельзя быть уверенным...
  Появление кареты, запряженной двумя лошадьми и управляемой Цезарем, к счастью, положило конец этой беседе. Как только карета остановилась перед крыльцом, из нее проворно выскочил юный слуга и преклонил колени у ног старого хозяина.
  - Цезарь, ты, по крайней мере, как следует вымыл этого негро? - спросил Давид.
  - О, да, г'сподин, - ответил раб. - Он совсем ничем не пахнет.
  - А как его зовут?
  - Непо, г'сподин.
  - Ну-ка, Непо, - произнес Давид, взглянув на ребенка, - вставай, и дай я тебя понюхаю и посмотрю, можешь ли ты сопровождать нас в Трините.
  В восхищении от неожиданной удачи, мальчик поднялся. Давид долго и придирчиво обнюхивал его, близко притянув к себе, и наконец хлопнул по плечу:
  - Сойдет. Но смотри, не забывайся и держись подальше от барышни Селии! И главное, не вздумай потеть, понятно?
  - Да, г'сподин! Спасибо, г'сподин! - откликнулся Непо пронзительным голоском.
  Жоаль по-прежнему подпирал спиной колонну и о чем-то размышлял.
  - Папа, - серьезно спросил он вдруг. - Если однажды я возьму в свой дом белую женщину и женюсь на ней, что мне с ней делать, когда она состарится и не сможет больше дарить мне сыновей?
  Давид буквально подскочил и тумаком отослал Непо к карете.
  - Что это ты такое думаешь, - заворчал он. - То, что у тебя будет жена, вовсе не означает, что ты лишишься права захаживать к своим негритянкам!
  Жоаль был еще слишком наивен и чист, чтобы понять подобные вещи. Но именно по своей наивности он всегда любил, чтобы все было предельно ясно, без недомолвок и скрытого смысла.
  - Белая - это лучше, чем наши самки? - спросил он, слегка краснея.
  - Не то чтобы лучше, - помедлив, сознался Давид. - Но по-хорошему, у тебя должна быть твоя собственная белая женщина, чтобы иметь настоящих детей.
  - Ты хочешь сказать, белых?
  - Ну да, конечно же! - пробормотал Давид.
  Он был смущен и удручен до крайности, произнося эти слова. Так бывало каждый раз, когда ему приходилось касаться этой темы, даже случайно или вскользь, даже когда Жоаля не было рядом. Сам он был чистой белой крови, и тем не менее чувствовал себя неловко, когда белая знать заводила разговор об этом.
  - О! а не хватит ли нам на сегодня болтать про это, - добавил он.
  Жоаль не заметил его смущения. Еще несколько минут он продолжал думать о женитьбе, потом тряхнул головой.
  Солнце все задорнее и ярче искрилось над лужайкой и кактусом. В сотне метров от крыльца, спускаясь меж деревьев по каменистому склону долины, вереница рабов направлялась к Старому Лорелею купаться.
  В вестибюле снова послышался гам и шум голосов. Первой на крыльце показалась Селия. Она была в элегантном платье с глубоким вырезом, и его живая расцветка сглаживала бледность ее лица.
  - Ну так что же, Жоаль! - спросила она, подойдя к нему. - Ты все-таки отказываешься проводить нас?
  Жоаль попытался пуститься в разъяснения насчет неотложной работы, но это не произвело почти никакого впечатления на девушку.
  - Сегодня воскресенье! - возразила она. - Ты мог бы хоть раз в неделю сделать над собой усилие и поехать с нами. Я приехала домой неделю назад, а видела тебя за все это время не больше пяти минут!
  - Мне было бы очень приятно поехать с тобой, - искренне сказал Жоаль.
  Он находил сестру очень милой в этом платье. Он был всегда счастлив видеть ее красивой, потому что был очень привязан к ней и хорошо чувствовал себя в ее обществе.
  Сзади, тяжело хромая, к ним подошел Режис. Как и обычно, он был одет весьма изысканно. Какое-то время он молча стоял на пороге. От одного вида брата и сестры в нем поднялся гнев. Сколько себя помнил, он не мог выносить, чтобы кто-либо проявлял хоть какой-то интерес к Жоалю. Как только он вырос настолько, чтобы суметь понять, в чем дело, Марта не замедлила рассказать ему всю правду о брате. Эта тайна, которую он до поры до времени должен был носить в себе и притворяться, что ничего не знает, делала его прямо-таки больным. Его истощала и грызла мысль, что дни и ночи он вынужден жить под одной крышей с мнимым белым. Он носил в себе эту правду, все время чувствовал, как она жжет ему сердце и губы - и все-таки не мог швырнуть ее в лицо самозванцу. Постоянная необходимость подавлять раздражение и сдерживать клокотавшую ярость отравляла ему все радости жизни. Городские кутежи, в которых он сделался уже еженощным завсегдатаем, попойки со случайными друзьями неспособны были загасить огонь, что загорался у него в крови при виде того, как отец лелеет Жоаля, но лишь углубляли и приближали непоправимое.
  - Может, хватит уже кривляться? - резко заметил он. - Вам не кажется, что пора бы уже пуститься в путь, а?
  Он спустился с крыльца, направляясь к карете, со злостью волоча искривленную ступню. Давид, казалось, и не заметил, что его перебили. Медленно шагая по ступенькам вслед за Жоалем и Селией, он заговорил:
  - Ну вот, я все обдумал, сынок. Тебе, может быть, придется снять наручники с двух парней, которых привез нам вчера Маллиган. Но будь внимательнее, ладно? Уж очень они кажутся похожими на мерзких неприрученных дикарей с Мыса.
  - Не думаю, что он привез их из такой дали, - сказал Жоаль. - Но ты прав, папа, они и вправду возбуждены. Если я увижу, что за ночь они не успокоились, оставлю их скованными и сегодня, и скажу толстому Тому, чтобы он немного погонял их по загону, нагрузив каждого вязанкой хвороста.
  - Сегодня воскресенье, - заметила Селия. - Не по-христиански делать подобные вещи в Божий день.
  Давид и Жоаль улыбнулись. Непо суетился, помогая Режису удобнее устроиться в карете на подушках. Когда ребенок потянулся потрогать его больную ногу, калека сурово оттолкнул раба. Едва выйдя из дома, он тщетно искал, чем бы оскорбить Жоаля. Больше всего ему нравилось заставлять того чувствовать, насколько он, Режис, превосходит его в элегантности, остроте на язык и злословии. Это было тем более приятно, что Жоаль действительно каждый раз уступал ему.
  Но сейчас игре мешало присутствие Давида. И бледный юноша молча разглядывал приближавшуюся троицу, а пламя бесконечной ненависти медленно, но верно делало свое разрушительное дело, испепеляя его изнутри.
  
  Глава 3
  Когда карета скрылась в дальнем конце центральной аллеи, Жоаль отправился на конюшню, оседлал лошадь и быстро поскакал через Канаан. Завтра предстояло закончить уборку урожая, проложить новые борозды, построить новые ограды. Но сегодня было воскресенье. И среди спокойствия покинутых полей и рощ Жоалю сразу стало скучно. Ему было абсолютно нечего делать.
  Он решил было отправиться к Рамосу, управляющему-испанцу, нанятому несколькими месяцами ранее для наблюдения за полевыми работами. Но в тех краях дороги были еще размыты. И потом, Рамос был уж слишком церемонен, чересчур склонен пресмыкаться перед хозяевами. Его мнимая униженность, деланная услужливость не импонировали искреннему и непосредственному Жоалю. Равнодушно проскакав вдоль опушки темной рощи в долине, он повернул к дому. У него не было ни малейшего желания ехать в негритянское жилище освобождать от цепей двух негров, которых продал им Маллиган. Лучше этим парням оставаться скованными в своей хижине, чем блуждать между бараков, полных праздно шатающихся рабов, которые не преминут окатить новичков презрением и, быть может, даже избить, пользуясь ослаблением бдительности хозяев.
  "Какой пройдоха этот Маллиган!" - подумал Жоаль, вспомнив, сколько они с отцом торговались, прежде чем вырвать у него достойную цену.
  Он не удержался от улыбки. Состояние этого торговца неграми на сегодняшний день должно было быть поистине баснословным. Кроме поместья Бриар, выкупленного за кусок хлеба у разорившихся наследников старого Дебрея, он располагал на причалах Трините лучшими торговыми складами в районе. Он никогда не испытывал недостатка в товаре, благодаря двум собственным невольничьим кораблям и сети торговых контор в Африке. Не было ничего удивительного в том, что он подумывал стать господином и позволял себе держаться на равных со знатными белыми!
  Жоалю никогда особо не нравился Маллиган; мысль, что он увидит его в четверг среди приглашенных на прием, не приводила юношу в восторг. Он никак не мог понять, почему отец, обычно державший торговцев на почтительном расстоянии от себя, так очевидно церемонился с этим. Маллиган всегда был сама любезность и сдержанность, но тем не менее неизменно внушал Жоалю беспокойство. Его привычка внезапно умолкать, то внимание, с которым он умел ловить малейшее слово собеседника, словно желая извлечь из него какую-то выгоду, выдавали опасную силу, пренебрегать которой было бы в высшей степени необдуманно.
  Его молодая жена Соня была такой же скрытной и во многих отношениях оставалась загадкой для окружающих. Никто не знал доподлинно, откуда Маллиган ее привез. Одни говорили, что из Америки, другие - будто из России. Соня была белокожей красавицей по меньшей мере на тридцать лет моложе своего мужа. В те редкие мгновения, что она встречалась Жоалю, его неизменно завораживали элегантность ее манер, покладистость, аура таинственности и душевности, ее привычка смотреть в упор и уверенность в собственной неотразимости, пронизывавшая все ее прекрасное тело. Он находил неуловимый шарм в ее лице с маленьким тонким носом и красиво очерченными губами. Его очаровывали ее зеленые глаза, ясные, с золотыми проблесками, и тонкие изящно выгнутые брови. Он каждый раз ощущал себя покоренным исходившим от нее чудесным запахом - свежим, точно аромат яблока Цитеры. Разумеется, фигура Сони была всегда скрыта под одеждой, и он мог только воображать себе ее формы, но не лишал себя удовольствия строить догадки. Мечты об этом волнующем белоснежном теле часто заставляли его сладко содрогаться.
  Он пришпорил коня, и скоро вдали показался дом. За все время этой бесцельной прогулки ничто не пробудило во всаднике ни малейшего интереса, кроме его собственных мыслей - ни приволье нетронутых уголков дикой природы, которыми изобиловал Канаан, ни бескрайние волнующиеся просторы полей тростника, ни мрачная чернота распаханных земель, с отчаянной покорностью подставивших рыхлые губы борозд будущему дождю новых семян. Равнодушным оставил его и глухой шепот Старого Лорелея, к которому временами примешивался приглушенный смех купавшихся негров. Жоаль слишком привык ко всему этому, чтобы замечать, он чувствовал себя составной частью налаженной жизни поместья.
  Добравшись до крыльца, юноша спешился и бросил поводья проходившему мимо рабу. Язон, ожидавший хозяина, сидя на залитых солнцем ступенях, вскочил при виде его и спросил:
  - Я могу приготовить Вам Ваш пунш, г'сподин?
  Жоаль рассеянно кивнул. Решительно, бездействие никогда еще не давило на него так, как сегодня утром. Собираясь войти в вестибюль, он заметил Медею: она показалась из-за угла дома и направилась к центральной аллее, неся на голове мешок сухих листьев, собранных под эвкалиптами. Увидев хозяина, пёль остановилась и неловко попыталась попятиться. Из-за своей ноши она не могла поприветствовать молодого господина молча, так что ей никак было не избежать разговора с ним.
  - Иди сюда, Медея! - позвал Жоаль и, когда она подчинилась, спросил:
  - А я думал, ты больна... Неужели одна мысль, что придется глотать бетель, тебя уже вылечила?
  - Нет, г'сподин, - прошептала рабыня. - Я проглотила бетель, как Вы и приказали. И он меня действительно вылечил, г'сподин.
  - Тем лучше, - сказал Жоаль. - И все же я сейчас прикажу Лукреции прописать тебе хорошее слабительное нынче вечером.
  - О, нет, г'сподин хозяин, пожалуйста, не надо слабительного!
  - Что такое, Медея? Теперь ты собираешься спорить?
  - Нет, г'сподин. Но, клянусь Вам, у меня больше совсем нет глистов!
  - Ну хватит, - надменно произнес Жоаль. - Возвращайся в свой барак. И чтобы я не видел, что ты болтаешься здесь!
  - Но, г'сподин, - пролепетала невольница, не смея взглянуть на него, - это же барышня Лукреция сказала, будто бы сегодня нужно начать чистить под эвкалиптами...
  - Барышня Лукреция пусть занимается своей кухней, и все тут! - загремел раздраженный Жоаль. - Твое место в загоне! Не заставляй меня постоянно напоминать тебе об этом!
  - Да, г'сподин, простите, г'сподин, - ответила Медея.
  Жоаль еще некоторое время следил за ее удалявшейся спиной, потом с досадой передернул плечами, будто сбрасывая с них какой-то груз. Его нервировало не столько поведение пёль, которая вела себя не лучше и не хуже, чем другие самки из их стада, сколько его собственная потребность рычать на нее. На самом деле, он так обращался с ней главным образом для того, чтобы доказать себе, что может это делать с легкостью, просто так, а не от сильного гнева или желания скрыть слабость. Хотя он никогда не думал о Медее как о человеке, его раздражала подспудная боязнь заколебаться перед ней. Он отлично знал, как могут выдать сомнения и неуверенность хозяина его поступки, жесты, да просто неловкое выражение или неуместное молчание, и как рабы чутко улавливают эти признаки и потом целыми днями обсуждают их.
  В самом мрачном настроении он направился прямиком в гостиную и уселся в кресле у окна отведать пунш, как раз принесенный Язоном. Но едва он поднес стакан к губам, как заметил темное пятно на тщательно навощенном паркете. Это был след его ботинок, забрызганных дорожной грязью - он забыл вытереть ноги, прежде чем войти. "Марта еще пуще расскандалится", - со злобой подумал он. Был момент, когда он уже почти готов был встать и вытереть пол... но в конце концов передумал и остался сидеть. Стремление вскочить и броситься что-то чистить инстинктивно возникало в нем, когда ему казалось, что вот-вот появится мать, и он буквально презирал себя за это. Сдерживать подобные порывы, пусть даже это будет выглядеть глупо и смешно - вот единственное средство пробить стену высокомерного презрения, которое постоянно угнетало его при общении с Мартой.
  Устроившись в кресле поудобнее, он допил свой пунш. Чистота паркета! Если взглянуть на нее беспристрастно, она становилась абсурдом, безобразным извращением! Сам не сознавая, зачем, он большим пальцем снял с ботинка ком грязи, бросил его на паркет и несколько секунд тупо разглядывал содеянное, исполнившись возбужденной гордыни. Ему вдруг захотелось, чтобы Марта увидела это, чтобы она все заметила!
  Словно отвечая его мыслям, вошла Марта, как всегда бесшумно - о ее приближении возвестило лишь еле слышное шуршание ее черного шелкового платья. Она немедленно заметила грязь. Разумеется, ее принес Жоаль! Мучимая сильнейшим отвращением, она подняла ком глины, бросила его в камин и слегка потерла ногой след, оставшийся на паркете. Помимо воли, невзирая на свое омерзение к самому запаху грязи, она принялась нюхать пальцы.
  Жоаль не смотрел на нее - но ждал, напряженный до крайности, когда же она заговорит.
  - Твой пунш неплох, - сказал он Язону, со страхом оглядывавшему обоих господ.
  - Спасибо, г'сподин. Хотите, приготовлю Вам еще один?
  - Да, - ответил Жоаль. - И еще один для хозяйки. Ты никогда не должен ничего мне приносить, не спросив сначала у хозяйки, не хочет ли и она.
  Он помолчал. Ему становилось стыдно за испачканный паркет.
  - Язон? - заворчал он. - Ты слышал или тебе нужно дважды повторять?
  Ребенок застыл в неподвижности, уставившись на Марту. Она уселась у камина и старательно прятала больную руку в складках платья. От звука голоса Жоаля негритенок подскочил.
  - О! Да, г'сподин, я все хорошо слышал, - воскликнул он, теряя голову от страха. - Я сейчас же приготовлю эти пунши, такие же хорошие, как первый, для Вас и для хозяйки!
  Он бросился к двери, но его остановил голос Марты.
  - Я не хочу пунша, приготовленного этим грязным маленьким негро, - спокойно сказала она. - Я уже попросила Хлою принести мне мой.
  Она смерила остолбеневшего мальчика взглядом и приказала:
  - Ты, брысь на кухню. И нечего отравлять нам комнату своей вонью.
  Язон поспешно вышел. В наступившей тишине Жоаль медленно повернулся в кресле и посмотрел на мать.
  - Язон моется каждое утро, - сказал он. - Он абсолютно ничем не пахнет.
  - Вот и нет, он пахнет негром, - невозмутимо парировала Марта. - Только Ваша привычка к этому запаху мешает Вам его чувствовать.
  Жоаль сделал движение встать. У него не было ни малейшего желания вступать в какие-либо споры с матерью.
  - Вы куда, Жоаль? - спросила Марта.
  - Никуда, я на минутку.
  - Останьтесь, прошу Вас. Мне как раз нужно с Вами поговорить.
  Голос ее звучал равнодушно и холодно, но Бог знает, чего ей стоила эта сдержанность! Каждый раз, когда случай сводил ее с Жоалем наедине, ненависть и презрение ее так усиливались, что становились почти ощутимым физически режущим орудием в ее руках. Здоровой рукой Марта тщательно поправила свой шиньон.
  - Мне кажется, уже очень давно мы не оставались дома одни.
  - Да, давно, - признал Жоаль.
  И он, и Марта действительно старались всячески избегать встреч без свидетелей. Они оба поймали себя на этом. На некоторое время в гостиной воцарилось молчание.
  Марта наблюдала за Жоалем с отвращением - во всяком случае, ей хотелось, чтобы это выглядело так. Существо, сидевшее в кресле напротив, было живым напоминанием о единственном совершенном ею предательстве по отношению к самой себе, добровольном отказе от собственного достоинства и чести женщины. "Это обязательное условие, и предпочтительнее было бы, чтобы ты ему подчинилась", - всплыли в памяти слова Давида.
  Она сморщилась при мысли о той давней роковой слабости, из-за которой сегодня - и как долго еще?! - в ее доме хозяйничает самозванец. Каждый раз, когда она разглядывала его большое, сильное и здоровое тело, красивое юное лицо, она получала новый заряд ненависти. Чтобы это пламя не угасло, ей было необходимо постоянно наблюдать за ним и разговаривать с ним, с того самого дня, как она едва не согласилась и в самом деле признать Жоаля единственным ребенком, в утешение своей тоски и порыва неутоленной материнской нежности. Теперь она уже никогда не дрогнет перед ним: Жоаль - не более чем гнусное негритянское отродье, по-животному тупое и ограниченное. Доказательства? Это он разбросал по паркету грязь! Он мог сделать это лишь под влиянием негритянских инстинктов!
  - Жоаль, я сожалею, что мне до сих пор приходится жаловаться на Вас, - прошептала она.
  Молодой человек поднял глаза от своего стакана:
  - На меня, матушка?
  - Да, на Вас, - продолжала Марта своим обычным равнодушным и надменным тоном. - Мне кажется, Вам уже пора бы научиться некоторым вещам, глядя, как живем мы с отцом.
  - Разве я этого не делаю?
  - Определенно, нет. На самом деле, Вы ведете себя, как Вам заблагорассудится, и Ваши манеры мне не нравятся. Вы могли бы, по крайней мере, хотя бы попытаться подражать Режису.
  Жоаль уже готов был спросить, какова истинная причина этого расплывчатого упрека, но при одном лишь звуке имени брата взвился от возмущения.
  - Вы и вправду говорите серьезно? - сухо осведомился он. - Не уверен, однако мне кажется, что Вы плохо выбрали пример для подражания.
  - То есть?
  - Скорее, наоборот, Режис должен мне подражать!
  - Чума на Вас, нахал, с Вашей неуместной гордыней!..
  - Нет, это не гордыня, - сказал Жоаль. - Просто я думаю, что моя работа более полезна Канаану, чем его страсть к попойкам и боям негров.
  Несколько секунд они обменивались взглядами, в глубине души теряя уверенность, что смогут и дальше сдерживаться.
  - Я удивлен, что Вы всегда предпочитаете мне Режиса, - констатировал Жоаль с деланным равнодушием.
  - А я - что Вы желаете, чтобы он помогал Вам на полях, тогда как Вам известно, что у него слабое здоровье.
  - Слабое? Да, оно и видно по тому, как редко он ночует дома!
  - Он живет, как истинный Деспан! - внезапно повысила голос Марта. - Но, может быть, Вы ревнуете из-за того, что он лучше Вас осознает гордость белой расы?
  - Я не ревнив, - ответил Жоаль. - Но я предпочел бы...
  - Вы "предпочли бы"? - перебила Марта. - И что же, я Вас спрашиваю? Чтобы он все время возился в грязи, как Вы? Чтобы у него никогда не было ни капли деликатности, как у Вас? Чтобы он предпочел своим белым друзьям общество негров, как Вы?
  От этого яростного выпада Жоаль на мгновение лишился языка. Он внезапно перестал понимать, что происходит. Он всегда знал, что мать скора на упреки, но эти последние, право же, перешли все границы!
  Заметив, как он побледнел, Марта выпрямилась в кресле. Ее ненависть к юноше переросла в холодную решимость действовать. Жоаль теряет почву под ногами, он ослеплен и растерян, это же очевидно! Каждый раз, когда его заставляли приблизиться к правде, становилось видно, что ему делается не по себе, что он старается ускользнуть. И недалек уже тот день, когда с ним все будет ясно, раз и навсегда. Уж слишком долго продолжается этот дурацкий заговор молчания, калечащий все в доме и отравляющий жизнь каждого, кто в нем живет!
  Она собралась еще что-то сказать, быть может - увериться в собственном превосходстве, но Жоаль уже обрел дар речи.
  - Вы не имеете права говорить подобные вещи! - он изо всех сил сдерживался, и все же голос его дрожал. - Никогда ни один землевладелец не сможет удержать свое имение, если будет только лишь распутничать и жить гордостью расы! Значит, чтобы доставить Вам удовольствие, я должен каждый день одеваться по-господски и предоставить сорнякам заботиться об урожае, за счет которого мы живем?
  - Нет, - сухо парировала Марта. - Очевидно, было бы слишком требовать от Вас этого. Но на будущее учтите: я больше не хотела бы, чтоб Вы приносили свою мерзость в мой дом!
  - Мою мерзость? Какую мерзость?
  - Эту грязь! Вы принесли ее умышленно, Вам и в голову не пришло поступить иначе.
  - Какая громкая история, матушка, из-за маленького комочка глины!
  - Вот именно, вот я и удивляюсь! Я недалека от мысли, что Ваша неотесаная натура все еще правит Вами! Не слишком ли долго мы с Вашим отцом делаем Вам поблажки?! И не могли бы Вы уже понять, что отвратительны мне, а?
  - Но, матушка... - начал Жоаль.
  Он был удивлен, почти напуган новым оборотом, который приняла их стычка. И уже открыл было рот, чтобы извиниться, попытаться заключить перемирие. Но Марта не позволила ему говорить. Ее внутреннее напряжение внезапно спало. Холодное, мстительное бешенство заступило его место и понесло ее. Указывая искривленной рукой на грязные следы, она прошептала:
  - Предположим, Вы не поняли, что должны сейчас же отчистить это... В таком случае, я могу потребовать от Вашего отца, чтобы он заставил Вас покинуть дом! С условием, чтобы Вы как можно дольше сюда не возвращались.
  - Матушка... Вы шутите??
  - Абсолютно нет.
  Жоаль медленно встал. Он был ошарашен, до какой непомерной величины его мать внезапно раздула его проступок.
  - Хорошо, - сказал он. - Я сейчас прикажу Язону оттереть это пятно. Бесполезно искать ссоры со мной из-за такой малости!
  - Нет, Вы, Вы сами должны это сделать, - ответила Марта. - И немедленно!
  Наступила долгая пауза. На этот раз никто из собеседников не отводил глаза в сторону.
  - Надеюсь, Вы сейчас же подчинитесь мне, - сказала Марта. - Это в Ваших интересах.
  Ее взгляд сделался ледяным. Она мелко дрожала, будто вот-вот лишится чувств. Медленно, с болью, Жоаль осознал, что она вызвала его на бой и победила. Он еще никогда не сознавал это так отчетливо. Охваченный непонятной тревогой, он наклонился и рукой стер следы с паркета. Потом, все так же рукой, рассеял оставшиеся мелкие комочки земли. Когда он разогнулся, Марта взглянула на него в упор, совершенно равнодушно, но в глубине ее глаз горело неясным огоньком облегчение.
  В ту же секунду вошла Хлоя. Она принесла заказанный хозяйкой пунш. Марта схватила стакан и залпом опорожнила его.
  - Еда готова? - спросила она.
  - О! Да, госпожа, - ответила рабыня. - Я сейчас же накрою стол для Вас и г'сподина Жоаля.
  - Ты накроешь мне в моей комнате, - сказала Марта.
  Она даже не взглянула на поверженного Жоаля. На лице ее вновь была маска безразличия. Именно так всегда заканчивались их редкие встречи наедине: еле прикрытое презрение... яростная стычка... впечатление, будто оба стоят на краю бездны... А потом - неизменное отступление, непонятная боль в душе и сдержанность вперемежку со страхом.
  Выходя из гостиной, Марта на мгновение задержалась в пустом вестибюле. У нее болезненно сжалось сердце. Она могла бы стереть Жоаля в порошок, на этот раз она сумела бы взять над ним верх. Хватило бы всего нескольких слов, малейшего незначительного усилия воли.
  Но, увы, сломать авторитет Давида, нарушить их соглашение, пойдя тем самым на колоссальный скандал - это совсем другое, нежели раздавить мальчишку. Марта испустила тяжелый вздох, внезапно почувствовав, как ей все надоело. Ведь должен же существовать способ ускорить события, и она сможет его найти, чего бы ей это ни стоило!
  "Давид не вечен", - вдруг подумалось ей.
  Поначалу эта мысль заставила ее вздрогнуть. Но Марта не прогнала ее, и она, будто в благодарность, укрепила ее силы, немного смягчив переполнявшее ее отвращение.
  
  Глава 4
  После тяжелой сцены в гостиной Жоаль совсем потерял аппетит. Он снова вышел на крыльцо и уселся на горячие от солнца ступени - и просидел там почти час, уткнувшись подбородком в ладони и сгорая от горьких мыслей. Мать постоянно осыпала его упреками, но никогда еще не унижала до такой степени. Увидев, как она входит в гостиную, он понял, что она пришла искать ссоры с ним, и приготовился сопротивляться - но в конечном счете подчинился, дрогнул, пав жертвой внезапного душевного оцепенения, парализовавшего всю его волю. Для него важнее всего было никому на свете, никогда, даже в самой тяжелой ситуации, не позволять насиловать его достоинство, покушаться на его независимость. А в этой глупой истории с комком глины он поступился своим главным принципом. Ему показалось, будто вся его кровь пропиталась ядом.
  Именно этой женщине - язык не поворачивался назвать ее матерью - Жоаль был обязан тем, что не учился в Фор-Руаяль вместе со всей белой молодежью. Вместо этого Марта настояла и особенно позаботилась, чтобы его отдали в коллеж Гриффитса, бородатого немца, горевшего желанием скорее избавить от Лукавого души своих учеников, нежели вдолбить им в головы скудные знания. Гриффитс был страстным приверженцем исповедей. Он всегда исповедовал учащихся в присутствии своей жены Хэды, в своем кабинете с низким потолком, где вечно пахло плесенью и тусклый свет бессильно отступал перед тенью.
  Прошло уже много лет, но перед мысленным взором Жоаля все стояли страшные видения фанатика-учителя, дрожавшего и потевшего в своем побитом молью сюртуке, и его необъятной супруги, сжимавшей Библию в пухлой руке. Сколько времени убили они оба, чтобы искоренить демона из его детского тельца! И сколько наслушался он от них в адрес своей семьи!..
  Сейчас Жоаль чувствовал себя так же, как на тех мучительных исповедях - словно бы сама жизнь отреклась от него, скрылась и отдалилась, не дотянешься и не докричишься, истаяла в пугающей пустоте. "Никогда не думал, что подчинюсь с таким раболепием", - признался он себе. Это был удар, поражение, которое невыносимо больно признавать. И этой болью он был обязан опять-таки матери!
  По аллее шли и шли потоком из жилища рабов дети, подростки и юноши, направляясь к утоптанной земляной площадке под эвкалиптами, где в четверг должен был состояться прием гостей по случаю совершеннолетия Режиса. Невысокие и долговязые, толстые и худые негры двигались плотной толпой. Некоторые бежали вприпрыжку, другие старались шагать непринужденно, третьи - пускались на всевозможные хитрости, чтобы пройти поближе к хозяину и привлечь его внимание.
  Но Жоаль рассеянно оглядывал их и молчал. И вдруг взор его остановился на молодом невольнике с болезненным выражением лица. Он шел медленно - подошвы его ног были изрезаны. Это увечье служило очевидным доказательством, что раб пытался бежать. Что делала подобная нечисть в Канаане - поместье, откуда почти никогда никто не убегал?..
  Заметив управляющего, гарцевавшего на лошади позади стада рабов, Жоаль окликнул его. Тот соскользнул с седла и подошел, утирая пот с толстого звероподобного лица. Управляющий был низкорослым, мощным и коренастым мужчиной с выпирающими буграми мышц и взглядом некормленной свиньи. Его сплюснутый голый череп украшали всего два пучка вьющихся черных волос чуть выше ушей. За пояс он заткнул кнут с длинным ременным кончиком.
  Обычно Жоаль не делал замечаний Рамосу, полностью полагаясь в этом на отца. К тому же, испанец был очень хорошим управляющим и превосходно знал свое дело. Но сегодня утром Жоаль изнывал от раздражения и просто не мог не наброситься на кого-нибудь.
  - Что это за идея - заставлять негров работать в воскресенье? - надменно вопросил он.
  Мужчина бросил на него удивленный взгляд, затем расплылся в улыбке:
  - Это Ваша собственная идея, г'сподин Жоаль. Вы говорили, что надо бы почистить под эвкалиптами, и тогда я подумал, что было бы неплохо как можно скорее послать туда негро.
  - Да, верно, - согласился Жоаль. - Теперь я вспомнил, что, должно быть, и вправду говорил об этом. Но Вы-то, Вы куда направляетесь с таким видом?
  - На конюшню, г'сподин. Мне нужно задать таску Саломону.
  - Кто это - Саломон?
  - Один из двух негров, которых Вы с Вашим отцом купили вчера у Маллигана.
  - Что он натворил?
  - По всей видимости, он - не кто иной, как подлый подстрекатель, любитель поучать других негро. С утра все наши без конца рассказывают, что он пытается заговорить с ними.
  - Негро сами не знают, что болтают, - сказал Жоаль. - Этот Саломон никуда не мог деться из хижины, куда мы посадили его вчера вечером вместе с другим новеньким. Они оба скованы, и я всем запретил ходить к ним.
  - Уверен, г'сподин! Я полностью согласен с Вами, что он не мог произнести перед ними большой речи. Но даже за одну мысль совершить подобное он достоин хорошей взбучки. После этого, по крайней мере, мы сможем быть уверены, что он больше не попытается портить наших негро.
  - Идемте, - сказал Жоаль. - В конце концов, не исключено, что Маллиган взял этих двух парней из партии беглых, купленных у англичан.
  - Бьюсь об заклад! - ответил Рамос. - Эти проклятые англичане хорошо придумали вносить к нам смуту, сбагривая нам своих беглых. Они не могут ничего поделать с мятежами в своих колониях, и им бы очень хотелось, чтобы так было и здесь. И это тем более дрянной поступок, что они прекрасно понимают, как мы нуждаемся в хороших негро, чтобы выращивать тростник и делать ром, который потом перевозят их же корабли. Англичане, г'сподин Жоаль, говорю я Вам, - самые бестолковые и порочные существа! Помните, как года три или четыре назад они купили в Сан-Доминго того негро, что перебаламутил всех других?
  - Помню, - сказал Жоаль. - Его поймали и повесили.
  - Повесили? - засомневался Рамос. - Вы уверены?
  - Я читал об этом не так давно в газетенке Сен-Пьер.
  - Ах, так, значит, они успокоились на том, что повесили его? Эту сволочную погань, которая заколола не меньше дюжины белых! Да его надо было зажарить, этого негро, сжечь его живьем, чтоб другим было неповадно!
  - В Сан-Доминго никогда не умели обращаться со своими негро, - заметил Жоаль. - Именно потому они оттуда и бегут. Там всегда все делают или слишком, или недостаточно, но никогда - золотую середину. Если хорошо кормить рабов и не убивать их работой, они и не думают бунтовать. Здесь, в Канаане, сколько я себя помню, никогда не пытались заставить раба отдать все силы до капли. А подобную любезность, можете быть уверены, негро умеет ценить.
  - Конечно, г'сподин! - согласился Рамос.
  Они дошагали молча до самого загона и остановились передохнуть. Сквозь ветви деревьев, когда ветер волновал листву, пробивался нежный золотистый свет, похожий на легкий дождь. Как раз когда Жоаль и Рамос приблизились, из конюшни вышел толстый Том, нагруженный сбруей, которую ему предстояло вычистить за день. Жоаль подозвал его и указал на хижину без окон, стоявшую поодаль в сени деревьев, и спросил:
  - Они по-прежнему там, негро, которых купили вчера?
  - Да, г'сподин, - ответил раб. - И все так же в наручниках, как Вы и сказали. Но это, г'сподин хозяин, клянусь Вам, - грязный черный сброд! Когда я принес им пожрать, один из них даже хотел укусить меня!
  - Саломон?
  - Нет, г'сподин, другой! Саломон не дрался, все, что он пытался делать - это возмущать негро.
  - Я же запретил им ходить к новеньким.
  - Да, г'сподин.
  - Кто были те негро, с которыми Саломону удалось поговорить?
  - Медея, г'сподин, я так думаю, что она. И потом еще старый Улисс. Но дольше всех у него оставался Язон. Этот маленький сопляк даже очень этим гордился потом.
  - Хорошо, - сказал Жоаль. - Не позднее чем нынче вечером я так обдеру задницу этому мальчишке, что впредь у него больше никогда не возникнет желания задирать нос. Но сначала найди нам этого Саломона.
  Толстый Том бросил сбрую на землю и гордо рассмеялся, одобряя решение хозяина. Ему понадобилось не больше минуты, чтобы проникнуть в синеватую тьму хижины и вынырнуть оттуда, толкая перед собой раба примерно тридцати лет, очень темнокожего, с покатым лбом и пышной гривой волос.
  - Этот мерзавец и вправду с Мыса, - возвестил Рамос.
  - Не знаю, - ответил Жоаль. - Но мне жаль, что он оказался строптивым. Мне кажется, он довольно хорошо сложен, а?
  Управляющий согласился. Он подождал, пока раб дойдет до них, отцепил от пояса кнут и вывалял длинный конец в пыли.
  - Не мучайте его слишком сильно, - попросил Жоаль.
  - Не бойтесь ничего, г'сподин Жоаль, - отозвался испанец. - Я всыплю ему всего лишь несколько хороших ударов ремешком. Обычно этого бывает достаточно, чтобы возвратить негро на путь истинный.
  Раб, слушавший их, вращая белками, немедленно понял, что его ждет.
  - О, нет, господа, не бейте меня! - тихонько взмолился он. - Я ничего не сделал для этого, я хороший негр и всегда выполняю все, что мне говорят. Не бейте меня кнутом, господа хозяева, пожалуйста. Я был болен всю ночь!
  - Раздевайся, - приказал Рамос. - Сейчас я отобью у этой болезни охоту возвращаться.
  Он сходил за ограду, взял там веревку, протянул ее толстому Тому и указал на конюшню:
  - Ступай привяжи его к перегородке там, внутри. Потом закроешь двери. Вовсе не обязательно другим стоять тут и смотреть. Они смогут только слушать, и от этого больше будут бояться.
  Саломон встревожился.
  - Вы ведь не будете меня привязывать, г'сподин? - запричитал он. - Вы очень хорошо можете побить меня и так. Не привязывайте меня, г'сподин, клянусь Вам, что не шелохнусь!
  Не обращая ни малейшего внимания на этот слабый протест, Жоаль и Рамос вошли в конюшню. Там было душно, летала пыль, воздух пропитался ею, запахом конского пота и слежавшихся подстилок.
  - Ну-ка, негро, - скомандовал толстый Том. - Обхвати руками эту перегородку!
  Он оглянулся на Рамоса, и черное лицо его расплылось в широкой улыбке:
  - Ему и распорку поставить, г'сподин?
  - Конечно, поставь, - сказал Рамос. - Но не испорти его, ага?
  Том шлепнул Саломона по заду:
  - А ну-ка, негро! Теперь раздвинь свои грязные вонючие лапы!
  - Не надо распорки, г'сподин хозяин! - закричал раб. - О, нет, прошу Вас, не надо распорки! Мне никогда не раздвинуть ноги так широко!
  - Ты, а ну-ка заткнись! - мелко трясясь от сдерживаемого смеха, бросил Рамос. - А ты, Том, когда закончишь его привязывать, пожалуй, сходи мне за бочонком рассола.
  - О! хозяин, ведь Вы не будете меня солить! Это же больно, г'сподин, он жжется! - закричал Саломон.
  Внезапно он расплакался, сотрясаясь от судорожных рыданий. Теперь он мог думать только об ужасной боли, что ждала его - и ни на секунду ему даже в голову не пришло спросить хозяина об истинной причине наказания.
  Бочка с рассолом была тяжелой, и толстый Том часто останавливался передохнуть, прежде чем занес ее вглубь конюшни. Дотащив ее наконец до нужной перегородки, он ухватился за черенок торчавших из рассола вил и принялся перемешивать густую красноватую массу.
  - Хорошенько мешай, - скомандовал Рамос. - Сними все, что налипло на края.
  Жоаль, прищурившись, осматривался в темноте, пронизанной лучами света. Все, бывшие рядом, знали свое дело. Не то что в доме, где всегда приходится повторять приказы, по три-четыре раза кричать одно и то же. Толстый Том, например, без лишних напоминаний знал, как поставить распорку между ног негра: строго параллельно земле, чтобы добиться максимального растяжения, а концы ее обернуть соломой, чтобы не поранить наказуемого. Воспоминания об убийственном сарказме в голосе матери были еще свежи и вновь нахлынули на Жоаля. Предположим, подумал он, что этого раба бил бы сейчас Режис - так он бы причинял ему боль только лишь для собственного удовольствия и измучил бы его до полусмерти, меньше всего на свете беспокоясь о деньгах, которых это "удовольствие" будет стоить Канаану.
  Взгляд юноши на мгновение задержался на невольнике, привязанном к перегородке с раздвинутыми ногами. Саломон уже смирился с наказанием. Может быть, поначалу он и думал противиться, но теперь замолчал, подчинился неизбежному и согласился с ним. Видеть эту покорность было так тягостно, что Жоаль содрогнулся и отвел глаза.
  Рамос достал из кармана платок, вытер им свое потное лицо, смял в комок и засунул в рот Саломону.
  - Думаю, так пойдет, теперь он хороший, - одобрил он, проверив путы и распорку, и погладил спину раба.
  Тот напрягся в ожидании удара.
  - Вы скажете мне, когда я должен положить ему рассол? - спросил Том.
  - Да, но сейчас еще не время. Сначала я побью его, а потом скажу тебе.
  Он щелкнул кнутом и снова ощупал неподвижному Саломону спину, ягодицы и бедра.
  - Уверен, что Вы удачно сумели его выбрать, г'сподин, - сказал он Жоалю. - Это действительно хороший негро, сильный и все такое.
  Жоаль отошел и уселся на куче мешков. Ему становилось невыносимо душно в перетопленной конюшне. Вытянув ноги, он застыл в неподвижности, чувствуя, как из плена его души медленно освобождается нечто темное, некая мрачная и горячая, долго сдерживаемая тоска.
  - Давайте побыстрее закончим с этим, - буркнул он. - Не будем же мы торчать здесь часами?
  Рамос отступил на шаг, снова вывалял кончик кнута в грязи и тщательно измерил расстояние, отделявшее его от Саломона. Он был счастлив, и это читалось в его горящих глазах, на всем обрюзгшем лице, сморщенном тысячью складок. Он был рад и горд, что покажет свое мастерство и докажет молодому хозяину, как он умеет принимать близко к сердцу интересы Канаана.
  Внезапно кнут взвился и щелкнул в пустоте. Рамос дождался, пока Саломон перестанет извиваться, и ударил по-настоящему. Теперь удары обрушивались на наказуемого сильно и размеренно. Кожа на его спине, ягодицах и ногах медленно начала краснеть и распухать. И лишь на двадцатом ударе показалась кровь.
  Саломон больше не шевелился. Лишь изредка его стоны прерывали глухие и мерные удары кнута, впивавшегося в его тело.
  - Достаточно, - сказал наконец Жоаль. - Теперь хорошенько просолите его. Я не хочу рисковать и меньше всего хотел бы завтра увидеть, что у него все воспалилось.
  К мрачной тоске, снедавшей его, прибавились отвращение и непонятная усталость. Ему снова показалось, будто кровь его пропитана ядом, будто внутри него вскрылся огромный гнойный нарыв. Он вскочил на ноги и быстро вышел из конюшни.
  Снаружи у стены, рядом с которой внутри был привязан к перегородке Саломон, сбились в плотную группу рабы, шепотом обсуждавшие доставшуюся ему трепку. Все они разом обернулись на звук шагов молодого хозяина, когда он закрыл за собой дверь и вышел на солнце. Наказание, особенно в воскресенье, когда нечем было заняться, становилось для негров лучшим развлечением. Как они досадовали, что дверь закрыта и нельзя поглазеть на страдания и позор этого Саломона!
  Жоаль не спеша направился к дому. Он вошел через кухню, глотнул воды, поднялся в свою комнату, заперся и бросился на постель. Может быть, Саломон и не рассказывал ничего другим неграм? Может быть, он покорился наказанию, не имея никакой вины, а просто склоняясь перед волей хозяина?.. Слезы навернулись Жоалю на глаза - но вовсе не из-за высеченного раба. Это были слезы бессилия, опустошенности, он не в силах был более сдерживать рвущуюся из души ужасную, жгучую тоску.
  
  Глава 5
  В назначенный день праздничного приема Канаан проснулся с первыми лучами зари и закипел работой. Едва пробудившись, Жоаль услышал шаги рабов, сновавших перед домом, и приказал спавшему подле его кровати Язону пойти помочь остальным.
  В обычное время в Канаане насчитывалось не более тридцати негров-слуг. Сейчас этого оказалось мало, и пришлось набирать дополнительную прислугу из негров-рабочих. Вся среда ушла на то, чтобы отобрать самых красивых, вымыть их душистым мылом, потереть песком и несколько раз окунуть в воды Старого Лорелея, дабы отбить запах мускуса.
  Выйдя из комнаты в коридор и спустившись вниз, Жоаль повстречал отца. Давид встал раньше всех, чтобы отдать последние необходимые распоряжения. Селия крикнула сверху, чтобы ей принесли горячей воды. Перед ее комнатой кружился водоворот негритянок и увязавшихся за ними бездельников с чанами, лентами и платьями в руках. Марта не могла не слышать всей этой возни, но сама, казалось, пока не готова была спуститься. Что же до Режиса, возвратившегося из Трините лишь на исходе ночи - он еще почивал, и никто даже помыслить не дерзал нарушить его сон.
  Из кухни долетало множество восхитительных ароматов. Там суетилась Лукреция, командуя целой армией негритянок и негритят. Старый Улисс уже третий день был болен, и ему пришлось удовольствоваться скромной ролью: помогать Цезарю в изготовлении пуншей, предназначенных для утоления жажды приглашенных. Брюзжа на "всех этих грязных негро", носившихся вокруг, дрожа от бессильного старческого гнева при мысли, что данное ему поручение слишком легкое и роняет его престиж талантливого домашнего негра, он с величайшим тщанием разливал порции сиропа и раскладывал ломтики зеленого лимона.
  День обещал быть восхитительным. Ночью прошел небольшой дождь, и растительность в ленивой дымке утра сверкала сочной зеленью под розовыми лучами восходящего солнца. Пассат, дувший с севера, нес тысячи ароматов диких цветов. Дальние холмы окутались золотистым туманом, что легкой пеленой расстилался над темно-сиреневыми впадинами лощин.
  Приемы всегда считались событием чрезвычайной важности. По их случаю большинство приглашенных семей должны были прислать принимающей стороне подкрепление из самых лучших своих слуг. Так было и сегодня. Первой на аллею Канаана въехала повозка с рабами, принадлежавшими Веллеру. Его негры, числом около десятка, были одеты в одинаковые зелено-белые ливреи - таковы были цвета Исфахана. Рабы не выглядели слишком усталыми, хотя совершили долгий ночной переход. Ими командовал старый мулат, очевидно, обладавший полной властью над ними. Невзирая на свои лета и ревматизм, он с большим достоинством вышел из кареты и склонился перед хозяевами Канаана.
  - Здравствуйте, господа, - произнес он почтительно, но без лишней угодливости. - Если вы пожелаете отдать мне распоряжения, я со своими людьми тотчас же займусь их исполнением.
  - Хорошо! Прикажи им расставлять столы под эвкалиптами, - скомандовал Давид.
  Он стоял на выступавшей из-под навеса части крыльца, оглядываясь кругом с легким раздражением.
  - Кажется, вот-вот здесь будет полно народу, - произнес Жоаль, лишь бы что-то сказать: ему хотелось отвлечь отца от неприятных мыслей.
  - Да, сынок, не меньше двухсот человек, - отозвался Давид.
  Он продолжал разглядывать негров Веллера, которые, построившись, дружно направились к указанному месту работы.
  - Исфахан отстоит от нас примерно на десять лье, - заметил он. - И этим неграм пришлось пуститься в путь в начале ночи. Я впервые вижу, чтобы их отправляли так далеко не скованными. Если бы один из них сбежал, тщетно бы Веллер искал его.
  - По ним не видно, чтобы они задумывались о побеге, - возразил Жоаль.
  - Не надо верить тому, что видишь, сынок. Посмотри, например, на этого мулата, того, что немного приволакивает ногу. Всегда очень опасно доверять рабу с такой светлой кожей, как у него...
  Внезапно Давид замолчал и кашлянул, чтобы скрыть смущение. Марта не смогла устоять перед искушением во всех красках расписать ему случай с комком грязи на паркете и пожаловаться на наглость Жоаля. Ему следует как можно скорее женить своего мальчика, чтобы удалить его от Канаана. При существующем положении дел становится невозможным дольше держать его в доме. Ведь будут новые стычки, новые неуместные замечания и случайно вырвавшиеся слова, и все это может обернуться трагически досадной неразберихой.
  Но старый Деспан чувствовал, что не сможет обойтись без сына. Прищурив глаза от блеска восходящего солнца, он с досадой поймал себя на том, что этот прищур в точности передался Жоалю. Смешанное чувство обманутости и злости мучило его. Конечно, ему не составит труда склонить сына к женитьбе на женщине, которая впоследствии сумеет увлечь его подальше отсюда - но не будет ли это еще большим предательством по отношению к нему? И потом, как решить, в чьи именно объятия его подтолкнуть? Как бы то ни было, необходимо заняться этим вопросом вплотную и начать уже сегодня.
  - Тебя что-то тревожит? - внезапно спросил Жоаль.
  - Нет, сынок, ничего, - ответил Давид. - Совсем ничего, уверяю тебя.
  Он поспешил вернуться в вестибюль и занять себя - и отдал множество противоречивых приказов, которые не замедлили бы перевернуть все вверх дном, не приди наконец Марта ему на помощь.
  Оставшись один, Жоаль уставился на птичку, порхавшую у навеса крыльца. Идея устроить прием ему решительно не нравилась. Праздник полностью нарушит все привычки поместья и возбудит негров настолько, что их пересуды и сплетни потом будут тянуться неделями. У него не было ни малейшего желания заботиться об успешном проведении этого идиотского дня, тем более что он посвящался Режису. И вместо того, чтобы вернуться к себе в комнату и переодеться, как следовало бы, он спустился с крыльца и бесцельно побрел к Старому Лорелею.
  Ночью прошел короткий ливень, и вода поднялась, глухо рокоча на дне лощины, затопив усыпанные мелкими камешками берега и обнаженные корни деревьев. Жоаль отметил, что эти деревья следовало как можно скорее выкорчевать, чтобы в реке не образовались запруды.
  Он долго без всякой цели бродил по берегу меж деревьями, потом нехотя повернул к дому. Час торжественной церемонии неумолимо приближался, и нельзя было больше тянуть с переодеванием. И все же он еще на несколько мгновений задержался на лужайке, в тени древовидного кактуса, глядя сквозь путаницу ветвей в синее небо.
  Собираясь идти дальше, он чуть не столкнулся со своим юным слугой.
  - Ты что здесь делаешь? - удивленно и раздраженно спросил он Язона.
  - Я жду Вас, г'сподин, - ответил мальчишка.
  - Так ты не слышал, что я тебе только что приказал? Я же ясно сказал тебе, что ты должен идти помогать другим негро!
  - Да, г'сподин хозяин, я все хорошо слышал, - произнес Язон, настороженно вглядываясь в хозяина в попытке уловить его настроение. - Но я подумал...
  - Молчи, нечисть! - перебил его Жоаль. - Не смей ни о чем сам думать! Я должен тебе уже две взбучки.
  - За что это Вы хотите меня бить? - спокойно поинтересовался парнишка.
  - Может быть, не ты спорил с этим длинноязыким Саломоном? Может быть, не ты гордился, что он избрал тебя своим доверенным лицом!
  - Я, г'сподин? Ах, я Вам клянусь, что нет! - вскричал мальчик. - Саломон действительно хотел рассказать мне, как дела в его бывшей стране. Но я - я не слушал его, г'сподин хозяин! Я даже очень доволен, что Вы приказали его побить! Я ждал Вас здесь, как раз чтобы помочь, помочь Вам одеться, как Вы мне приказали. Но, может быть, Вы сначала хотите пунша, а, г'сподин?
  - Ты скоро перестанешь орать? - зарычал Жоаль и внезапно, выведенный из себя пронзительными торопливыми восклицаниями мальчишки, отвесил ему подзатыльник. - Заткнешься ты или нет?
  - Да, г'сподин, - пролепетал ребенок, сдерживая слезы.
  - Запомни хорошенько, скоро ты получишь свою взбучку! И не позднее, чем нынче вечером, я тебя заставлю мочиться кровью, слышишь, ты?
  - Пожалуйста, г'сподин мой хозяин, я больше никогда не буду Вам перечить, - выдохнул Язон, опустив глаза.
  Жоаля вновь охватила тоска, словно что-то разрывало ему сердце. Он вдруг почувствовал, что ему невыносимо видеть рядом этого испуганного, неподвижного, как его собственная тень, мальчонку.
  - Убирайся отсюда! - проворчал он. - Брысь к Лукреции и скажи ей немедленно найти тебе работу!
  Не осмеливаясь и головы поднять, Язон убежал. "Этот парень растет великим лжецом", - подумал Жоаль. - "Сейчас ему, должно быть, не больше двенадцати лет. Он слишком ленив, и у него чересчур длинный язык, чтобы продолжать держать его у себя. Надо бы мне избавиться от него, и поскорее!"
  Едва он поставил ногу на нижнюю ступеньку крыльца, как в аллею на всех парах вкатилась маленькая карета. Чтобы дать всем желающим рассмотреть себя, она повернула направо и объехала вокруг лужайки, и только потом остановилась перед домом. Внутри на подушках сидели три человека. По зелено-белым цветам ливреи кучера Жоаль догадался, что это Веллеры. Ему ничего не оставалось, кроме как пойти им навстречу.
  Веллеры могли с полным правом считаться такими же, если не более, зажиточными, как Деспаны. Их поместье Исфахан было самым обширным на всем Антильском побережье и лучше всех содержалось. Шарль Веллер, очень благородный и представительный, выглядел лет на шестьдесят. У него был двойной подбородок и мешки под глазами, но длинные седые волосы делали лицо зрительно Уже, закрывая щеки и крупными локонами ниспадая на плечи. От него исходила аура величия, и ее не нарушала легкая дрожь, беспрерывно сотрясавшая его члены. Восседая на подушках, покрытых дамА*, положив правую руку на плечо дочери, он, самоуверенный и невозмутимый, казался королем. Напротив него, заняв своим платьем всю ширину сиденья, расположилась его жена, высокая женщина примерно того же возраста. Печать благородства лежала на ее красивом лице, однако улыбка ее была тронута легкой грустью.
  Стоя перед ними, Жоаль буквально врос в землю от смущения. Элегантность гостей поразила его, внезапно заставив жестоко осознать небрежность собственного платья, одежды труженика-колониста. Но более всего его стеснял вид Жюдиты. Он не узнал ее и не мог даже вспомнить, действительно ли встречал ее когда-то и делил с ней детские игры. Впервые с тех пор, как стал мужчиной, он оказался так близко к белой девушке. Жюдита моментально покорила его красотой и показалось очень милой, как и говорил отец. Может быть, она и вправду была на несколько лет старше его, но это совершенно не чувствовалось. Она казалась прелестным видением в своем воздушном гипюровом платье, усеянном разноцветными цветами. Очень туго зашнурованнй корсет делал еще выше ее упругую грудь, а талию, казалось, легко можно было обхватить двумя пальцами. Все, на чем бы ни остановился взгляд Жоаля, упав на нее, ему в ней нравилось: благородный изгиб рта, дружелюбные искорки в черных глазах, вьющаяся шевелюра под широкими полями капора.
  Те долгие секунды, что кучер устанавливал подножку, молодые люди пристально и напряженно смотрели друг другу в глаза. Потом Жюдита наклонилась к отцу и что-то шепнула ему.
  - Без сомнения, - ответил тот, с улыбкой взглянув на Жоаля.
  Он поднялся и, опершись на руку кучера, вышел из кареты.
  - Господин, - сказал он. - Мы приносим свои извинения за то, что приехали так рано. Но я не мог отказать себе в удовольствии опробовать свою новую упряжку - и должен признать, что мы летели, как ветер!
  Он засмеялся и протянул молодому человеку свою аристократическую ладонь с тонкими длинными пальцами.
  - Очень красивые у Вас животные, правда, господин Веллер, - сказал Жоаль, пожимая ему руку.
  Как и всегда при разговоре с незнакомыми людьми, он произнес свои слова медленно и будто через силу. Какое-то мгновение он пытался решить, должен ли он сам помочь двум гостьям выйти из кареты или доверить эту заботу их кучеру. Пока он размышлял, Жюдита и ее мать сошли на землю. Они без малейшего предубеждения приняли протянутую им руку раба.
  - Вы - старший сын доброго старины Давида? - спросил Веллер.
  - Да, господин, я Жоаль.
  В ответ вновь раздался довольный смех элегантного гостя:
  - Черт побери, Жюдита, ты была права!
  С этими словами он положил Жоалю руку на плечо, увлек его за собой к дому, потом остановился у крыльца, чуть отстранил юношу и принялся оглядывать с головы до ног, дружески поглаживая по волосам:
  - Я счастлив снова видеть Вас, мой мальчик! Моя дочь Жюдита сразу же узнала Вас, но я засомневался. Ах! Как далеки уже те дни, когда Вы были резвым ребенком, которого мы знали когда-то... Вот Вы и стали красавцем мужчиной, Жоаль!
  Жена и дочь Веллера, уже поднявшиеся на несколько ступенек, остановились и тоже принялись с любезными улыбками разглядывать Жоаля.
  На секунду молодого человека охватила паника, но тут же он ощутил облегчение и восторг от дружелюбия столь высоких гостей.
  - Входите, - пригласил он. - Войдите в наш дом, прошу вас. Отец будет очень доволен, узнав, что вы прибыли. Я... я прошу прощения, что встретил вас одетым, как дикарь.
  Жюдита рассмеялась. Ее глаза весело сверкали на свежем личике в тени капора.
  - Не извиняйтесь, Жоаль, - сказала она. - Именно поэтому я Вас и узнала. Вы ведь всегда были таким...
  - Дикарем, барышня Жюдита?
  - Да! Но очень милым дикарем! С такими же милыми кудряшками...
  Она замолчала, почувствовав легкое прикосновение руки матери. Она держалась просто, весело, искренне и была дивно хороша.
  - Шарль Веллер! - вскричал Давид, выйдя на крыльцо.
  Селия и Марта шли за ним. Должно быть, все трое видели прибытие кареты. Селия подбежала к Жюдите, бросилась в ее объятия и сразу увлекла в дом. Марта взяла под руку г-жу Веллер. А вокруг них уже закрутилось привычное стремительное движение слуг, раздались радостные крики негритянок.
  У Жоаля не осталось причины дальше тянуть с переодеванием. Он поспешно вошел в дом и поднялся в свою комнату.
  
  Последними из гостей были представлены хозяевам, конечно же, Скантоны, хотя они жили всего в двух лье от Канаана. Когда подъехала их старая карета под управлением кучера, служившего им и боевым негром, большинство приглашенных уже толпились перед домом. Тут были все знатные белые, что жили в колонии, и высшие чиновники, знакомство с которыми полезно. Это блестящее собрание представляло великолепное зрелище для прибывшего в последнюю минуту, и, если его куда-либо приглашали, Скантон делал все, чтобы как можно сильнее припоздниться. Однажды, лет пятьдесят назад, он побывал где-то в Америке и до сих пор гордился этим. Он, как и Давид, женился на девушке из рода Арно, но из гораздо менее благородной и обеспеченной ветви этого семейства, чем та, откуда происходила Марта Деспан.
  Скантон всегда называл себя "полковником" и любил, чтобы другие звали его так. Он был мощным, полнокровным мужчиной с квадратным лицом, стриженными бобриком волосами и пылающим взглядом. Он говорил быстро, с едва заметным придыханием, как будто боялся, что ему не позволят закончить фразу.
  - Ну вот, мой мальчик, я бы тебя ни за что не признал! - вскричал он в самое лицо Жоаля, вышедшего ему навстречу.
  С ним приехали только сын Филипп и дочь Берта. Против обыкновения, жена не смогла сопровождать его, и он пустился в долгие извинения, объясняя отсутствие супруги жестоким приступом ревматизма.
  - Гортензия сдохнет и лопнет от отчаяния! - закончил он и рассмеялся; смех его напоминал конское ржание. - Но ведь не так уж и плохо, что хоть кто-то из семьи остался сегодня в Ландстоне. Негро доставляют нам уйму хлопот. Я сейчас же спрошу твоего отца, не мог бы он одолжить мне нескольких хорошо выдрессированных рабов, чтобы успокоить моих.
  Это было вполне в духе полковника - никогда не приезжать в гости без того, чтоб сразу же о чем-нибудь не попросить. Но если правду говорили, что он постоянно нуждался в деньгах, верно было также и то, что он сам одалживал их любому просителю, при условии, что его собственный кошелек не был пуст. Его поместье, Ландстон, занимавшее не более сотни акров плохой каменистой земли, давало весьма скудный урожай, который никак не мог прокормить такое расточительное семейство, как Скантоны.
  Страстный любитель негритянских боев, никогда не слыхавший даже слова "предусмотрительность", полковник упорно причислял себя к знатным белым - и нисколько не стеснялся попрошайничать у настоящей знати. Каждого, кому он дружески протягивал свою широкую ладонь, Скантон сразу же оценивал, прикидывая, что бы от него заполучить. Самыми перспективными в этом отношении ему всегда представлялись его "кузены" Деспаны. Он и на этот раз привез с собой разменную монету: свою дочь Берту. Чего греха таить, Скантоны давно лелеяли мечту выдать дочь за того или другого сына Давида.
  Берте было почти двадцать лет. Невысокого роста, пухленькая и курносая, веснушчатая, с желтой, как сено, шевелюрой, она всегда выглядела как будто ошеломленной. Вокруг ее серых глаз уже начали появляться морщинки, а на подбородке красовалась болячка тропической лихорадки.
  Ее брат Филипп, напротив, был высок, худ и очень красив. Он походил на благородного оленя грацией своего стройного тела и настороженным поворотом головы. И, как у оленя, светлые глаза его всегда смотрели тревожно, точно он был готов вот-вот пуститься в бегство. Ему было около двадцати пяти лет, но выглядел он гораздо менее зрелым и уверенным в себе, чем девятнадцатилетний Жоаль.
  - А! так вот он каков! Старший сын Деспана! - снова разразился восторгами полковник, стискивая руку Жоаля. - Как же ты изменился, мой мальчик! Но, черт побери, где же твой отец? И как он поживает?
  - Хорошо, - ответил Жоаль. - Просто время от времени он страдает своими болями.
  - А в седле он держаться еще может?
  - Должен сказать, он ездит верхом уже редко. Но по-прежнему много ходит.
  - А! ну что ж ты хочешь! - вскричал Скантон, обшаривая глазами пеструю массу приглашенных. - Мы с твоим отцом похожи! В нашем возрасте боли - ходячая монета, не правда ли?.. У вас, по крайней мере, есть хороший управляющий?
  - Есть один, - ответил Жоаль. - Но все равно всем поместьем занимаемся мы с папой. Папа никогда особенно не любил управляющих, Вы знаете! Он всегда опасается, как бы они не взяли дрянную моду изнурять нам наших негро, чтобы выслужиться и похвастаться высокими урожаями.
  - Он определенно прав, твой отец, - сказал Скантон. - Все ваши негры очень красивы, и все очень хорошо дрессированы. Как ты думаешь, не могли бы вы одолжить мне их пять или шесть?
  - Не думаю, что мы это сможем, - холодно отозвался Жоаль. - Но Вы всегда можете спросить у папы.
  - Верно, я его самого и спрошу, - сказал полковник, громким смехом отметая препятствие, угрожающее его планам. - Ну-ка, ну-ка! Держу пари, что ты больше не помнишь ни Филиппа, ни свою кузину Берту! Пойдем со мной, мой мальчик, иди же, обними их!
  Он поспешно повлек юношу к своей карете. Жоаль пожал руку Филиппу и поклонился, приветствуя девушку, разглядывавшую его с выражением смутной неприязни.
  - Это Жоаль! - крикнул полковник. - Жоаль Деспан, ты хорошо его знаешь, Берта! Это старший сын кузины Марты.
  Берта переваривала эту новость почти минуту. Наконец, легкая улыбка осветила ее некрасивое лицо, и она протянула Жоалю руку.
  - О! Да, - произнесла она. - Мама мне рассказывала. Я счастлива снова видеть тебя, кузен Жоаль.
  А он гадал, можно ли отступить за чью-нибудь спину, чтобы не целовать руку этой глупой девочке, с трудом втиснувшейся в платье из магазина готовой одежды. На его счастье, острый взор полковника выхватил из толпы силуэт Марты, прохаживавшейся между группками людей.
  - Пойдемте скорее, дети! - закричал Скантон. - Нам надо сейчас же подойти поприветствовать вашу родственницу!
  Жоаль с большим облегчением смотрел, как они удаляются. Он принялся разглядывать приглашенных, медленно направлявшихся к площадке, где стояли столы для пикника. Взгляд его упал на Соню Маллиган и на мгновение задержался на ней. Молодая красавица стояла рядом с мужем и несколькими офицерами адмиралтейства, чуть в стороне от остальных. Единственная женщина в этой маленькой мужской компании, она выделялась на фоне их костюмов небесно-голубым платьем. Кружевной ворот ее наряда позволял угадать нежный изгиб груди. Волосы цвета дикого меда спускались искусно уложенными волнами по ее красивым плечам и оттеняли беззащитную белизну ее шеи. С улыбкой на губах, играя зонтиком, она рассеянно поглядывала кругом. Почувствовала ли она в тот момент пристальное внимание Жоаля?.. Внезапно взгляды их встретились.
  Жоаль был несказанно смущен этим. Когда Соня вот так заставала его врасплох, она всегда казалась ему весьма, даже слишком, внимательной и слишком, даже чересчур, самоуверенной, будто он был обязан держать перед ней своего рода экзамен. Стесняясь и слегка досадуя на свою застенчивость, он поспешил отвести глаза.
  Множество рабов, которым выпала великая честь - прислуживать белым, показалось из-за дома и двинулось гуськом, направляясь к огромным столам, накрытым в тени эвкалиптов. Они несли на серебряных блюдах розовых хрустящих молочных поросят, сдобренных соком жгучих трав и уложенных на листья любистка, домашние колбасы, плававшие в коричневом соусе, фаршированных лангустов и крабов, воздевавших ножки к небу, и груды плодов капустной пальмы, сбрызнутых лимонным соком. Радостные и одобрительные восклицания приглашенных смешались с благодарственным пением рабов, едва не сходивших с ума от счастья присутствовать на подобном празднике. Приглушенный гул разнесся далеко в жарком полуденном воздухе.
  - А они красивы, ваши негро, - заметил кто-то за спиной Жоаля.
  Обернувшись, он узнал Маллигана. Тот подошел тихо и незаметно. Его пустой взгляд с деланной рассеянностью блуждал по толпе, сгрудившейся перед столами, но можно было не сомневаться, что ничто и никто не ускользало от его бдительного внимания.
  - Очень красивы, правда, - продолжил торговец. - Но вы попортите себе немало крови, когда начнете приводить их в чувство после всего этого веселья.
  - У них быстро все пройдет, - возразил Жоаль. - С завтрашнего дня у них не будет недостатка в работе.
  Они помолчали, и Маллиган заговорил снова:
  - Я беседовал с Вашим отцом.
  - О наших негро? - удивился Жоаль.
  - Да: похоже, что вы подумываете продать часть из них?
  - Не знаю, - сказал Жоаль. - Но если об этом сказал отец, значит, так и есть.
  - Негро сейчас хорошо ценится, г'сподин Жоаль. А у меня остались на продажу только одна старуха и два ее малыша. Мне бы очень даже не помешали несколько молодых самцов для моего питомника.
  Жоаль сильно сомневался, что отец мог, не посвятив его в свои планы, заявить Маллигану, будто они желают отделаться от партии негров. Но он промолчал о своих сомнениях, ожидая, пока ситуация прояснится сама.
  - Нескольких самцов, - произнес он, - мы, возможно, для Вас и найдем. Но сначала надо бы Вам забрать от нас назад этого Саломона.
  - Негра, которого я продал вам на прошлой неделе?
  - Его пришлось высечь. У него чересчур длинный для нас язык. Это красивый негро, ничего не хочу сказать, но его нельзя оставлять здесь.
  - Согласен, я возьму его у вас, - ответил Маллиган. - Разумеется, неплохо бы вам добавить к нему одного молодого. Негро раскупаются моментально. Но, конечно, все будет зависеть от того, сколько вы запросите.
  - Завтра посмотрим, господин Маллиган, - сказал Жоаль. - Сегодня неподходящий день, чтобы спорить о негро.
  Маллиган с улыбкой согласился. Постояв несколько мгновений неподвижно, он пробурчал сквозь зубы неразборчивые извинения и присоединился к группе гостей, в центре которой стояла его жена.
  Жоаль медленно отошел в другую сторону и принялся бродить за спинами толпы, теснившейся вокруг столов. Он был не очень голоден, но все же хотел хоть что-нибудь съесть. Утром он проглотил натощак три пунша и чувствовал, что голова начинает тяжелеть. Мельтешащие перед глазами разноцветные платья женщин, темные офицерские мундиры, ослепительная белизна одежд землевладельцев и вся шумная толкотня под деревьями медленно, но верно доводили его до отчаяния. Он испытал почти счастье, внезапно заметив Давида, оживленно беседовавшего с Шарлем Веллером. Отец сразу напомнил ему о дочери, Жюдите - как дружески и искренне взглянула она на него, с какой любезной живостью она его узнала. Он собрался было пойти поискать девушку среди приглашенных, но тут услышал, как его зовет брат:
  - Эй, Жоаль! Поди-ка сюда на секундочку, ну же!
  Режис стоял по другую сторону праздничных столов, рядом с Филиппом Скантоном. Он выглядел весьма возбужденным и нетерпеливо поглядывал на брата.
  - Бог мой, Жоаль! Иди же сюда, раз я тебя прошу!
  Женщины, стоявшие кружком неподалеку, засмеялись. Среди них Жоаль узнал мать. И, хотя этот смех был никак не связан с властным зовом Режиса, юноша застыл, сам поражаясь внезапно объявшему его страху. До сих пор он всегда старался сохранять уважение по отношению к Марте. Но после той стычки в гостиной из-за нелепой истории с грязью все, что казалось ему даже косвенно исходящим от нее, сразу же его настораживало. Он все более и более неловко чувствовал себя в ее присутствии, и с недавних пор начал думать, что по ее вине вот-вот столкнется с какой-то трагедией. Пока это впечатление ничем, к счастью, не подтвердилось, но неприятное предчувствие не проходило.
  - Жоаль! - крикнул Режис. - Ты слышишь меня или нет?
  От нетерпения он яростно стучал ножом по столу. Жоаль медленно подошел к нему и, пряча раздражение, стал ждать, что тот скажет. Филипп Скантон теперь оказался между ними и опустил голову, изображая для стоявших поблизости, что внимательно прислушивается, хотя на самом деле ему было вовсе не интересно.
  - Вот сейчас ты увидишь, прав ли я, - сказал ему Режис, толкая его локтем и глядя на него с едва заметным презрением.
  Затем он обратил свой взгляд, искрившийся хитростью и непотребством, на Жоаля и добавил:
  - Мне нужен твой совет, Жоаль. Филиппу страшно хочется подарить мне на день рождения негро. Но только что он признался мне, что желает этого единственно лишь потому, что его мать больше не может терпеть этого парня в Ландстоне. Как по-твоему, я все равно должен согласиться принять подарок?
  - Трудно сказать, - процедил сквозь зубы Жоаль.
  Филипп поднял глаза и умоляюще взглянул на него. Казалось, он с трудом сдерживался, чтобы не убежать во всю прыть. Стоя позади них в группе женщин, Марта не переставала наблюдать за происходящим. Это еще сильнее смутило Жоаля. Ему было довольно непривычно слышать, что брат собрался прислушаться к его совету.
  - Что ты хочешь, чтобы я тебе сказал? - с усилием произнес он. - Тебе следует, быть может, спросить Филиппа, почему его мать не может больше выносить этого негро.
  - Прелестная мысль! - вскричал Режис и отвесил шутливого тумака юному Скантону. - Ты слышал, Филипп? Ты знаешь, что Жоаль чертовски хорошо разбирается в негро. Без сомнения, он подумал, что это вполне в духе твоей семьи - попытаться избавиться от больного типа.
  - Вовсе нет! - растерянно возразил юноша. - Наоборот, это самый что ни на есть здоровый фрукт. Пятнадцати лет, и без малейшего недостатка.
  - И откуда он у вас?
  - От одной нашей негритянки. А она родила его от мулата, что работает портным на наших землях.
  - "Слишком белый"! А я еще раздумывал! - воскликнул Режис.
  - Ну да, конечно же! - сказал Филипп. - Он такой же белый, как вы и я, и если бы не темные лунки ногтей и корни волос, его бы трудно было назвать негром. Но почему бы это?
  - Ты слышишь, Жоаль? - смеясь, воскликнул Режис. - Он спрашивает, почему бы это!
  - Да, спрашиваю! - настойчиво и нервно повторил Филипп. - Мне кажется, что каким-то таинственным образом все негритянское улетучилось из этого парня. Не осталось и следа, за исключением тех мелочей, о которых я вам только что сказал. И если бы мама так глупо не ополчилась на него, я бы никогда не подумал от него избавляться.
  - Ты ничего в этом не смыслишь, - сказал Режис. - Более того: совершенно ничего! Если бы вместо того, чтобы любоваться внешностью твоего "слишком белого", ты мог заглянуть ему внутрь, ты бы, определенно, изменил свое мнение.
  - Внутрь, Режис?
  - Да, идиот! В то, что у него в башке! У "слишком белого" всегда башка неизвестно чем забита. Там порочность, скрытность, все, что угодно плохого. Как будто у него внутри выводок змей!
  Он прервался и обернулся к брату, разумеется, чтобы потребовать у него одобрения своим словам. Но Марта внезапно поспешно подошла к ним и с выражением легкого испуга на лице наклонилась к сыну. Маловероятно, чтобы Режис сейчас осмелился развязать скандал, и все же...
  - Режис, прошу Вас... почему бы Вам лучше не поблагодарить Филиппа? - сказала она.
  Но ей было ясно, чего хотел ее мальчик. Она тоже страстно желала - и это было так возможно! - усугубить унижение, которому она уже однажды подвергла Жоаля. Воспоминание об этом уже не приносило ей прежнего глубокого удовлетворения. Но она побоялась, как бы Режис вдруг не увлекся и не позабыл и на этот раз дать Жоалю шанс относительно легко выкрутиться. Вокруг них было полно народу, и Давид стоял недалеко...
  - Твоя мать права, Филипп, - медленно произнесла Марта. - "Слишком белых" не дарят. Мы тоже не сможем терпеть его у себя. По правде говоря, это будет нам отвратительно. Но, как бы там ни было, мы очень тебе благодарны.
  Красный, как рак, Филипп согласно кивнул и потупился. В наступившем молчании Марта поискала глазами Жоаля и встретилась с ним взглядом. Тот спокойно смотрел через стол на нее и Режиса и даже не пошевелился.
  На мгновение ее передернуло. Она напряглась всем телом, сопротивляясь сложному чувству, вдруг угрожающе близко нависшему над ней: глазам его вид доставлял удовольствие, а душе - глухую тревогу.
  - А ну-ка, быстро смените тему, - резко приказала она, словно бы охваченная гневом.
  И уже хотела отойти от стола, вернуться в компанию своих подруг - но, повернувшись, столкнулась с Давидом. Он не посторонился, пристально разглядывая жену и Режиса. Видимо, он уже несколько минут находился поблизости. Когда Марта подняла на него глаза, он поспешил выразить нетерпение.
  - Чего же ты ждешь, чтобы звонить в обеденный колокол? - проворчал он. - Неужели не видишь, что наши гости проголодались?
  ----------
  * ДамА - шелковая узорчатая ткань
  ----------
  
  Глава 6
  Лишь под конец дня Скантону удалось добиться от землевладельцев разрешения организовать бой негров. Невзирая на открытое попрошайничество, он не смог вытянуть из Давида ни обещания дать в долг, даже минимальную сумму, ни желания хоть как-то помочь пристроить его дочь. И полковник решил устроить бой, чтобы не возвращаться домой совсем уж несолоно хлебавши. Впрочем, он предусмотрел и такую ситуацию, и не случайно пожаловал своему боевому негру высокий пост кучера. Здесь у Силена были все шансы принести хозяину небольшой доход. Силен, обыкновенный полевой рабочий с очень черной, лоснящейся кожей, приплюснутым носом и толстыми губами, был восхитительно туп, но силен и резв, благодаря чему и отличался в боях.
  Давид выглядел крайне утомленным длинным праздничным днем. Он согласился выставить против Силена своего Цезаря больше из желания развеяться, нежели стремясь угодить гостям. Но Цезаря пришлось очень долго искать, Жоаль с трудом обнаружил его в самом сердце негритянского жилища.
  - Что происходит? - спросил Давид, когда Жоаль, наконец, вернулся с Цезарем. - Чем он там занимался вместо того, чтобы находиться здесь и прислуживать?
  - Старый Улисс агонизирует, - объяснил Жоаль. - Цезарю пришлось перенести его в хижину для умирающих.
  - Ну так оставьте его умирать, он для этого достаточно стар! - вмешался Режис. - Какого дьявола торчать рядом с ним?
  - Чтобы помочь ему отойти, г'сподин Режис, - прошептал Цезарь.
  Давид, вполуха слушавший их с досадливым выражением лица, пожал плечами и спросил:
  - Это конец? Действительно конец этому типу?
  - Не совсем, г'сподин, - ответил Цезарь. - Но теперь уже очень скоро.
  - Что случилось с этим негро, почему ему вздумалось умирать именно сегодня, когда он так нужен?
  - Никто понятия не имеет, - сказал Жоаль. - Похоже, что он внезапно рухнул посреди двора, как сноп.
  - Ба! - воскликнул Давид. - Он ведь стар, не так ли?
  - Да, очень стар.
  Давид снова пожал плечами, все так же пристально и с досадой разглядывая собеседников.
  - Ну ладно, - произнес он. - Теперь займемся боем!
  В голосе его сквозила плохо скрытая горечь, и Жоаль удивился, заметив, что пальцы отца дрожат. А ведь Улисс был далеко не первым негром, что умирал в Канаане! Обычно умирающих относили в специальную хижину и терпеливо дожидались, пока все будет кончено само собой. Никто их не оплакивал. Но сегодня отец явно очень устал, тут и сомневаться нечего.
  Какая-то смутная мысль возникла у Жоаля в голове, но, когда он сосредоточился на ней и попытался прояснить, испарилась.
  - Что ты думаешь об этом Силене, сынок? - спросил Давид, пристально глядя на сына.
  Негр Скантона держался подчеркнуто прямо и, вращая белками глаз, украдкой посматривал на господ. Жоаль подошел к нему, опытной рукой ощупал затылочные и брюшные мышцы и заключил:
  - На вид он довольно красив. Но сомневаюсь, чтобы он мог вздуть Цезаря.
  - Ты сомневаешься! - зарычал полковник.
  Он повернулся к своему рабу и, указав ему на Цезаря, спросил:
  - Силен, ты можешь покончить мне с этим типом? Да или нет? Ты чувствуешь, что сумеешь задать ему хорошую взбучку?
  Чернокожий смерил соперника долгим презрительным взглядом - и расхохотался, показав все свои зубы. Он очевидно не отличался большим умом, но этого ему и не требовалось, чтобы увидеть, что Цезарь по меньшей мере лет на пятнадцать его старше и не выглядит первосортным негром, выдрессированным специально для боев.
  - Я сейчас Вам его убью, г'сподин! - сказал он, отсмеявшись. - Я раздавлю его Вам, этого негро!
  Зрители покатились со смеху. Почти сразу же начали заключаться пари. Каждый из гостей ожесточенно доказывал свою правоту, и все по очереди подходили пощупать мускулы бойцов. Все это чересчур обильно орошалось ромом, и потому большинство женщин предпочло удалиться. Они собирались маленькими компаниями и отходили прочь, закрываясь от солнца зонтиками.
  Давид и полковник стояли на лужайке чуть впереди всех остальных, в центре круга, образованного спорщиками. Раздетые донага бойцы переминались с ноги на ногу рядом с хозяевами. Последние участники пари, никак не решавшиеся сделать ставку, подходили сравнить мышцы негров.
  - А теперь, господа, отойдите, пожалуйста! - громко попросил Скантон. - Дайте место этим парням, чтобы они смогли как следует драться!
  Выкрикнув свой призыв, он бегом присоединился к зрителям. Бойцы уже начали осторожно приближаться друг к другу. Было очевидно, что у Цезаря нет никакого желания вступать в бой. Он был взволнован болезнью Улисса и крайне удручен тем, что его, домашнего негра, оголили перед всеми господами. Будто не слыша ругательств, которыми осыпал его Силен, он медленно обошел вокруг импровизированной арены.
  - Если бы это был мой негро, он бы уже получил несколько хороших ударов ремешком, - заметил один землевладелец.
  - Цезарь! - взвыл Режис. - Ты хочешь, чтобы я приложил тебе раскаленного железа к заднице?
  - Помолчи, прошу тебя, - сказал Давид. - В кои-то веки выпал шанс присутствовать при умелом бое!
  Он медленно-медленно втягивал дым сигары, не сводя глаз со своего негра. Губы его дрожали, растянутые в любезной, отеческой, но невероятно фальшивой улыбке.
  - Ты говоришь о шансе! - ухмыльнулся Режис. - И о каком-то там умелом бое! А я вижу всего лишь проклятого труса. Можешь быть уверен, в Трините твоего Цезаря уже уложили бы на месте.
  - Мы не в Трините, - отбрил Давид. - И я тебе уже сказал, не волнуйся понапрасну!
  На этот раз Режис принял его слова к сведению, но внутренне напрягся. Решительно, отец ничего не хотел делать, чтобы улучшить их отношения! Иногда между ними, казалось, возникало подобие молчаливой дружбы, той, какую большинство отцов поддерживают со своими детьми, когда те становятся взрослыми мужчинами. Но чаще всего Режис ощущал в Давиде протест, молчаливый упрек и неприятие той жизни, которую он выбрал и вел.
  Присутствие гостей, знатных собственников и особенно Жоаля, не смутило, а подстегнуло Режиса, и он уже собрался было ответить отцу дерзостью, громко и твердо заявить о своем осуждении порядков Канаана, того, как тут любезничают с негро вместо того, чтобы учить их правильно драться. Но едва он набрал воздуха в грудь, соперники наконец начали бой.
  Силен ударил первым. Цезарь отступил под его натиском и, потеряв равновесие на скользкой истоптанной траве, ткнулся спиной в одного из зрителей. Раздраженный недостойным прикосновением чернокожего, человек безжалостно отпихнул его. Силен снова прыгнул на врага, сгреб его в охапку, и негры покатились по земле. На несколько секунд Силен, казалось, взял верх, и громкие крики зрителей приветствовали его успех. Но внезапно Цезарь вывернулся из захвата, так и не нанеся сопернику ни одного удара. Он поспешно встал на ноги, и гнев зажегся в его глазах.
  - Этот ваш Цезарь и вправду не боевой негр, - сказал Жоалю Маллиган. - Жаль, если он и дальше будет таким степенным. Быть может, вам следовало напоить его перед поединком. Негро такого склада, как этот, хорошо дерутся только выпивши.
  - Вот подождите, он его схватит, - ответил Жоаль. - Сейчас он Вам скрутит его, как старый мешок!
  Тоже захваченный азартом боя, он не отрываясь смотрел на Цезаря. Глухая нежность, огромное желание увидеть его победу трепетали в нем.
  Теперь Цезарь застыл неподвижно, скрестив руки на груди. Выкрики белых и ругательства соперника клубились вокруг его высокой, твердо стоявшей фигуры, точно море вокруг черного рифа. Силен, взбешенный его невозмутимостью и поощряемый воплями присутствующих, злобно оскалился и двинулся вперед, сжав огромные кулаки и прикрывая левой рукой свое зверское лицо. На этот раз его удар пришелся Цезарю в живот. Тот стерпел, не шелохнувшись - и, прежде чем соперник успел отвести руку назад, схватил его за правое запястье и, молниеносно выкрутив ему руку, завел ее за спину. Одновременно другой рукой он поймал врага за левое запястье. Еще две-три секунды - и Силен, задыхавшийся от боли, был полностью обездвижен.
  - Что мне с ним делать, г'сподин? - спросил Цезарь, глядя на хозяина.
  Давид громко выпустил воздух из легких и рассмеялся:
  - Ну что, Скантон? Что, как Вы думаете, я должен приказать своему негро?
  - Что хотите, Давид, - буркнул полковник. - Только смотрите, чтобы он не убил мне эту дрянь.
  - Довольно, Цезарь, принеси! - приказал Давид.
  Он ликовал, казалось - его усталость исчезла без следа. Взрыв хохота раздался среди зрителей, когда Цезарь, приподняв свою жертву, поднес ее к Давиду и резким движением поверг к его ногам.
  - Это был не очень серьезный бой, - сказал Режис. - Я считаю, нужно заставить их начать все сначала.
  - Сначала, мой мальчик? Ты правда думаешь, что в этом есть смысл? - спросил Скантон.
  Он получил представление о том, на что способен негр Давида, и неуклюже пытался скрыть опасение, что Силена окончательно искалечат.
  - Конечно же, есть! - гневно возразил Режис. - Этот сброд не пролил ни кровинки, ни тот, ни другой.
  - Бой был абсолютно честным. Победил лучший, - произнес полковник.
  - Вы правы, Скантон, - поддержал Давид. - Достаточно и бескровной победы.
  В кругу, где только что состоялся бой, не утихали оживление и споры между зрителями. Те, кто проиграл, поставив на Силена, разумеется, поддержали Режиса. А он уже не старался сдерживать гнев, яростно топая своей больной ногой. Слишком быстрое и бескровное завершение боя возмутило его. Право же, не стоило и пытаться затевать празднование дня рождения, если все торжества в итоге свелись к подобному жалкому зрелищу!..
  Марта, привлеченная громкими криками сына, поспешила к нему. Узнав, в чем дело, она уставилась на мужа умоляющими, полными укора глазами.
  Но Давид твердо придерживался своего мнения. Его поддержал полковник, и вдвоем им быстро удалось заставить недовольных признать победу Цезаря. Убедившись, что споры утихли, он собрался уходить, сделал несколько шагов - и, живо обернувшись, пристально взглянул на жену и сына. С минуту он изучал их лица, затем принял отсутствующий вид. Глаза его сузились, два белых пятна выступили в углах рта.
  - Я устал, - произнес он. - Это уже начинает вырастать в проблему: вы оспариваете все мои решения!
  Режис пожал плечами, что-то буркнул сквозь зубы и замолчал, глядя по-прежнему упрямо. Давид резко отвернулся и взволнованно зашагал прочь. Но вдруг снова застыл на полпути и обернулся, выискивая среди гостей Жоаля.
  - Жоаль! - позвал он и, когда тот подошел, попросил: - Надо бы тебе, наверное, сходить посмотреть на старого Улисса.
  - Да, папа, я сейчас же отправлюсь к нему.
  - Ты... ты думаешь, он очень страдает?
  - Конечно же! Он так стар.
  - Да... - мрачно согласился Давид. - Для этого он уже стар! Быть может, следует облегчить...
  Он осекся, заметив, что Марта и Режис внимательно слушают. Ни он, ни Жоаль старались не обсуждать дела Канаана в присутствии этих двоих. Он поступал так инстинктивно, не зная и не задумываясь, почему, поскольку был уверен, что они его не понимают и, более того, не любят. Эта уверенность наполняла его досадой и отвращением. Вот и сейчас два эти горькие чувства вселились в него.
  - Жоаль, - вновь окликнул он сына.
  - Да, папа?
  - Если сегодня к вечеру Улисс еще не отойдет, быть может, будет лучше дать ему негритянский порошок.
  - Что это? - спросила Марта. - Лекарство?
  - Негритянский порошок! - ухмыльнулся Режис. - Это то, что дают им, когда они больны и надеяться больше не на что. Это, как ты говоришь, "лекарство" переносит их в мир иной так быстро, что они даже понять ничего не успевают.
  При этих словах все присутствующие замолчали.
  - Все хозяева пользуются этим порошком, - проворчал, прерывая пугающую тишину, Давид. - Это необходимая вещь в таком поместье, как наше!
  Он опять повернулся к старшему сыну:
  - Если старый Улисс еще будет жив, когда наступит ночь, придется известить Рамоса. Он знает, где найти горшочек, в столе на мельнице.
  Не обмолвившись более ни словом, Жоаль и Давид вернулись к приглашенным, вновь столпившимся перед домом. Многие из них уже собирались прощаться: солнце клонилось к закату, еще час-другой - и наступит ночь. Жоаль заметил Цезаря: тот одевался, спрятавшись за кактус. Юноша подошел к рабу и сказал:
  - Ты сейчас вернешься к Улиссу.
  - Да, г'сподин.
  - И если, когда настанет ночь, он будет еще жив, ты...
  - Да, г'сподин? Что мне сделать, г'сподин?
  Жоаль помолчал.
  - Ничего... Совсем ничего! Ты просто пойдешь и скажешь мне, вот и все!
  - О! да, г'сподин хозяин, - ответил невольник. - О! Будьте уверены, я сразу же приду к Вам!
  Еще несколько секунд они просто смотрели друг на друга, и Жоаль вдруг почувствовал - если он простоит неподвижно еще хоть мгновение, Цезарь или расплачется, или протянет руки, чтобы коснуться его.
  - Ты очень хорошо дрался, - поспешил сказать он.
  - Спасибо, г'сподин, - поблагодарил раб, опустив глаза.
  - Ты - самый хороший, ты - лучший негро Канаана, Цезарь. Но все же не принимай это близко к сердцу, а?
  - О! это нет, г'сподин, не бойтесь!
  Разговаривая с негром, слыша в его речи милый провинциальный акцент, который обоим приходилось скрывать от посторонних, Жоаль снова обрел душевное равновесие. Он постоял еще немного в задумчивости, отослал Цезаря и пошел к дому. На крыльце он заметил мать и брата, и рядом с ними Скантона. Чуть поодаль, в стороне от прочих гостей, по аллее неспешным шагом прогуливались Веллер и Давид. Они, казалось, оживленно спорили, покачивая головами. Большая часть собственников еще продолжала обсуждать бой, не всегда выбирая выражения. Женщины постепенно возвращались под сень деревьев.
  Жоаль опять подумал о Жюдите. Он был взволнован и немного угнетен. И главное - ему было одиноко. Он ужасно глупо провел весь этот день вдали от единственного интересного ему человека.
  Эта отдаленность от Жюдиты вдруг больно полоснула его по сердцу, и он страстно пожелал еще раз увидеть ее. Вспомнив, что давно заметил рядом с ней Селию, он направился к лощине, зная, что сестра очень любит гулять там. Он нарочито далеко обходил группы других приглашенных, и неясная тревога, ощущение участия в чем-то запретном заставили его ускорить шаги. Он вступил в игру с неведомым для него чувством и боялся, что у него разорвется сердце, если он сейчас же не поговорит с Жюдитой.
  В звенящей, почти пугающей тишине он достиг тенистого склона лощины. Высоко-высоко в небе медленно кружились два сарыча. Вновь охваченный тревогой, юноша замедлил шаги и буквально приказал себе восхититься легкостью полета птиц и умиротворяющей нежностью воздуха в кружевной тени деревьев.
  Затем он снова пустился в путь, внимательно осматриваясь и пытаясь привести в порядок свои мысли - что, впрочем, удавалось ему не больше, чем поймать рыбу голой рукой. И вдруг справа от него заскрипел мох под легкими шагами. Жоаль различил меж деревьев силуэт Жюдиты, и сердце его учащенно забилось. Девушка приближалась. Она была одна и словно бы ждала или искала кого-то.
  Она заметила юношу, лишь когда он сделал движение ей навстречу - но, казалось, нимало не удивилась его появлению. Капор она сняла и поигрывала им, волосы ее сделались темно-бронзовыми в солнечных лучах, а лицо, освещенное легкой улыбкой, казалось простым и милым.
  - Вы одна? - спросил Жоаль, подойдя вплотную.
  Она слегка покраснела от простодушной прямоты его вопроса, но, без сомнения, это ничуть не портило ее.
  - Я гуляла с Селией и ее подружками, - объяснила она. - Увы, похоже, мы потеряли друг друга!
  Воцарилось молчание. Жоаль не знал, что сковало ему уста - воспоминание о словах отца или неловкость оттого, что он наедине с этой девушкой?.. Он попытался представить себя мужем Жюдиты - и внезапно будто что-то щелкнуло в голове. Он по-прежнему находил прелестными все черты барышни Веллер, но белизна ее лица словно бы усилилась и затмила собой все остальное. Нежный цвет ее фарфоровой кожи после этого таинственного и неожиданного превращения представился ему холодным. Спору нет, у нее была очень красивая кожа, но на какое-то мгновение эта утонченность и белизна вызвали в Жоале едва ли не неприятие.
  Он поразился сам себе настолько, что даже содрогнулся. Но ведь именно эту девушку, и никакую другую, он мечтал назвать своей женой. Только ее! Он внезапно испугался, что так и не привыкнет к ее бледности.
  - Вы позволите мне проводить Вас? - спросил он.
  Сначала она согласилась, но потом заколебалась:
  - Я думаю, нам лучше не уходить далеко. Меня могут искать и будут беспокоиться, если не найдут.
  - Тогда давайте сядем и подождем. Если Ваши подруги не появятся здесь через полчаса, мы спокойно вернемся к дому.
  Они уселись на траву и некоторое время молчали, внимательно вслушиваясь в шелест деревьев над головами, разглядывая все удлинявшиеся тени.
  - А знаете ли Вы, барышня Жюдита, что Вы действительно очень приятная девушка? - медленно и серьезно произнес Жоаль.
  Он не нашелся, что другого сказать ей. Но ни секунды не опасался, что скажет или сделает глупость - настолько искренне он верил в то, о чем говорил.
  Однако Жюдита не смогла удержаться от смеха. И Жоаль внезапно оробел. Он чувствовал, что она кристально чиста, искренна, без всяких великосветских женских манер, всегда таких вымученных; но ощущал и то, что она страшно далека от него, думает и чувствует совсем не как он. Жоаль даже укорил себя за то, что так поспешно предположил, будто бы она согласится стать его супругой.
  - Последний раз, когда мы виделись, вы были совсем маленьким мальчиком, - сказала Жюдита, разглядывая его сквозь полуопущенные ресницы.
  - Да, я был ребенком, - признал он. - И еще нынче утром я думать не думал о Вас. Все, что я запомнил с нашей встречи, - это ружье, которое мне доверил нести Ваш отец.
  - Вы запомнили ружье, а не меня? Не очень-то это любезно с Вашей стороны! - упрекнула она, улыбаясь, но на сей раз сдержав смех.
  - В то время Вы тоже были всего лишь маленькой девочкой. Я и представить не мог, что Вы станете такой красавицей.
  - Вы и вправду думаете так, как говорите?
  - Конечно, я думаю так, - ответил Жоаль.
  Несколько секунд Жюдита молча всматривалась ему в глаза, внимательно и чуть удивленно. И вдруг, покраснев, опустила ресницы. Но тут же снова заставила себя взглянуть юноше в лицо.
  - Какой Вы странный, Жоаль! - прошептала она.
  - Как это понять, барышня Жюдита?
  - Ну... Вы... О! Боже мой, это трудно объяснить! Мы - прежде всего друзья детства, и значит, нам дозволено разговаривать так запросто, как мы говорим сейчас. Но, Жоаль, Вы же без конца делаете мне комплименты!
  - Надеюсь, Вам не слишком неприятно их слышать.
  - А я очень надеюсь, что Вы желаете таким образом показать мне свою галантность.
  - Вовсе нет!
  - Или Вы так издеваетесь?
  - Я?! - искренне удивился Жоаль. - Я издеваюсь над Вами, барышня Жюдита? Конечно же, нет!
  - Но, Жоаль! - вскричала она. - Ни один юноша на свете не осмелился бы сделать столько комплиментов девушке, которую он практически не знает! То есть, я хотела сказать, не сделал бы... прямо так сразу, ни с того ни с сего!
  - Я еще о многом хотел бы Вам сказать, - ответил Жоаль.
  - Ах, да? И о чем же Вы хотели бы поговорить?
  - Я, например, хотел бы знать, что Вы думаете обо мне.
  Произнеся это, он увидел, как изумленно распахнулись глаза Жюдиты, и услышал, как она звонко, от души, безудержно расхохоталась. И ему бросились в глаза собственная неловкость, неуклюжесть, а хуже того - беспардонность его вопроса. Он впервые спрашивал о подобных вещах белую девушку - и жестоко осознал свою неопытность. От беспомощности и дикого страха, что он допустил ужасную бестактность, Жоаль покраснел до корней волос. И надо же было, чтобы именно Жюдита так смутила его!.. Но все же он нашел в себе силы спросить:
  - Над чем Вы смеетесь? Что такого забавного в том, чтобы спросить у другого человека, что он думает о тебе?
  Жюдита заговорила с трудом - ее хорошенькое личико все еще сияло улыбкой, и все тело сотрясалось от сдерживаемого смеха:
  - Прошу Вас, простите меня. Я думаю, что Вы очень любезны, Жоаль, а также очень хорошо воспитаны, и что Вы очень, очень хороший человек! Если я и смеюсь, то это просто с непривычки. Я никогда не встречала таких мальчиков, как Вы.
  У Жоаля пересохло в горле. Он был разочарован, даже слегка унижен, но все же польщен порывом нежности, прозвучавшим в ее голосе.
  - Как это, никогда? - хрипло спросил он.
  - Ну, видите ли, другие гораздо менее искренны. Вы, как мне показалось, всегда глубоко обдумываете все, что собираетесь сказать.
  - Верно, - ответил он. - Я много думаю и не люблю говорить о том, чего не знаю.
  Как ни странно, это серьезное заявление рассмешило их обоих. Жюдита положила руку Жоалю на плечо, но тут же поспешно отдернула ее.
  - И все же, должно быть, трудно предугадать, что у Вас на уме, - сказала она. - Вы так изменчивы.
  - Изменчив?
  - Говорят, будто Вас терзает какая-то душевная мука. Вы честны, Вы говорите, что думаете, и думаете, что говорите, но остаетесь загадкой.
  - Ах! - вздохнул Жоаль.
  Ему понравились ее слова. На секунду он ощутил некое душевное единение с ней. И теперь уже сам сделал движение положить руку на плечо Жюдите - но отдернул ее, даже не коснувшись.
  - Как это может быть, что Вы так хорошо знаете меня? - спросил он.
  - В этом нет ничего сверхъестественного, - улыбнулась Жюдита. - Сегодня мы с Вашей сестрой долго говорили о Вас.
  - Почему?
  Она спокойно взглянула ему в лицо:
  - Вы и вправду не догадываетесь, Жоаль?
  Он медлил с ответом. Как будто невидимая рука перехватила ему горло, и страстное желание сдавило грудь. Он подумал, что цвет лица Жюдиты не должен быть на самом деле таким холодным, каким показался вначале. Он вспомнил свои давние грезы о ней, когда она была еще ребенком, а он сам не понимал, чего желает, сладко вздрагивая при виде ее. Шум голосов, внезапно раздавшийся в глубине рощи и все приближавшийся, вернул Жоаля к действительности.
  - Надеюсь, теперь мы будем чаще видеться, - прошептал он.
  - Вам бы этого хотелось?
  - Да, очень!
  Он еще ближе наклонился к девушке, не сводя с нее глаз. Он жадно разглядывал ее, хотя так и не сумел победить до конца робость и стеснение. Но Жюдита молча выдержала его взгляд - и он отвернулся, вглядываясь вдаль, стараясь расслышать нежный дружелюбный шепоток Старого Лорелея.
  - Здесь очень красиво, - промолвил он. - Вы не находите?
  - Да, - согласилась она. - У Вас очень милое поместье.
  - Мой отец, а до него - мой дед сделали все, чтобы Канаан стал таким, каков он сегодня.
  - Ваш дом просто огромен. И выглядит уютным.
  - Он не совсем такой, каким бы я хотел его видеть. Когда женюсь, я построю другой, мой собственный.
  - Вы... Вы и вправду подумываете о женитьбе?
  - Разумеется, барышня. Мужчина рано или поздно должен найти себе жену и завести детей.
  И вновь молчание разделило их прозрачной стеной. Но долго молчать они не могли: под деревьями все отчетливей разносился шум голосов, грозя вот-вот нарушить их уединение. Разговаривавшие неумолимо приближались. Еще несколько секунд - и они покажутся на поляне.
  - У Вас есть идея относительно места, где бы мне следовало построить дом? - поспешно спросил Жоаль.
  - Не знаю, - замялась Жюдита. - На нашем острове множество прекрасных уголков.
  - Вы говорите, на нашем острове?
  - Ну да, Жоаль.
  - Барышня Жюдита, Вы меня не поняли, - возразил Жоаль, силясь сохранить спокойствие, но внутренне весь дрожа. - Я построю себе новый дом, но для этого мне не нужно уезжать из Канаана.
  И тут же увидел, как лицо Жюдиты изумленно вытянулось, как стерлась с него так очаровывавшая его открытость.
  - В чем дело? - спросил он, невольно настораживаясь. - Вы думаете, я способен покинуть мое поместье?
  - Но ведь... - начала она.
  И осеклась.
  - Ну же, говорите! - настойчиво попросил Жоаль, внезапно испугавшись этой запинки. Он остро почувствовал, что ее смущение вызвано чем-то другим, не тем, о чем они говорили до этого.
  Она ненадолго заколебалась, потом решительно произнесла:
  - Я думала, во всяком случае - мне так дали понять, что будто бы Канаан должен отойти Вашему брату!
  - Режису?! Но он же младше меня! Да и потом, что могло заставить Вас предположить подобное?
  - Чьи-то разговоры, я уже не помню, чьи именно.
  - Разговоры! - повторил Жоаль, и в голосе его появился стонущий, сварливый оттенок. - А! Людям только дай посудачить о будущем Канаана!.. Спросите же об этом моего отца - единственного, кто точно знает! Вот убедитесь, что он Вам ответит! Папе лучше знать, кому должны отойти эти земли!
  Он замолчал, весь дрожа, и услышал эхо собственного голоса, далеко разнесшееся под деревьями. Голова его пылала, в ней ворочалась тяжелая боль. Он больше не осмеливался поднять глаза на Жюдиту. Сорвал травинку, прикусил ее, нервно выплюнул...
  - Жоаль, - прошептала девушка. - Я не хотела рассердить Вас.
  - Нет, нет! Я не сержусь, но...
  - Прошу Вас, простите!
  Поддавшись инстинктивному порыву нежности, Жюдита прильнула к нему. Теперь их плечи и бока соприкасались, их тела передавали друг другу трепет. На мгновение Жюдита словно одумалась, хотела было отпрянуть - но не решилась.
  Они долго сидели, прижавшись друг к другу, дрожа одной дрожью - но это не было ни похотью, ни любовным волнением.
  Внезапно Жоалю послышался треск ломающихся веточек. Он поднял глаза - и в нескольких метрах от себя увидел сестру. Селия пристально смотрела на них с Жюдитой. Она была не одна: чуть поодаль сзади нее стоял Режис и точно так же внимательно разглядывал открывшуюся ему сцену.
  - Что это значит? - вскричал он, как только понял, что его заметили. - Мы тут от всех прячемся? Мы желаем побыть наедине? И все это как раз в мой день рождения, не иначе, чтобы все поняли, как мало я вас интересую!
  Он старался придать своему голосу саркастически-радостный тон, но еле сдерживал сильнейший порыв гнева, охвативший его.
  Жюдита вскочила, у нее перехватило дыхание. Жоаль тоже поднялся на ноги, охваченный невыразимой тревогой. Он чувствовал, что попался в западню. Избегая смотреть на брата, он медленно повернулся к Селии.
  - Барышня Жюдита потеряла вас, - неловким извиняющимся тоном заговорил он. - Я как раз проходил поблизости. Мы заметили друг друга...
  Он раскаивался в каждом произнесенном слове. Его смущение, казалось, внезапно передалось Селии - она вдруг кинулась к Жюдите и схватила ее за руку.
  - Идем быстрее, вернемся к дому! - шепнула она подруге.
  Миг - и они исчезли среди деревьев. Вновь наступила тишина, и сгустившиеся тени сделались почти осязаемыми.
  - Папа знает, что вы были здесь? - резко спросил Режис.
  - Как он может это знать? - отозвался Жоаль. - Да и, в конце-то концов, какая ему разница? Ты не думаешь, что у него достаточно хлопот с гостями?
  - Что он скажет? - продолжал отяжелевшим голосом настаивать Режис. - Что он скажет, если узнает, что ты тут ласкал Жюдиту Веллер?
  - Ничего он не скажет, - возразил Жоаль. - Он даже внимания на это не обратит! И потом, я вовсе не "ласкал" эту девушку, как ты изволил выразиться.
  - А мама, а? Что она подумает обо всем этом?
  - Мама? Но, Режис, помилуй, почему ты хочешь, чтобы наши родители беспокоились из-за этого?
  - А! так ты думаешь... - вскричал Режис, сотрясаясь от внезапно прорвавшегося гнева. - Может быть, ты думаешь, что они не будут напуганы, узнав, что ты касался этой девушки?
  - Напуганы?! - крайне изумленный, повторил за ним Жоаль. - Ты что, больной?..
  Режис подскочил к нему так близко, что едва не коснулся. Его узкие плечи и впалая грудь содрогались от бешенства и отвращения. На секунду Жоаль даже испугался, как бы тот не набросился на него и не ударил. Он был намного выше и сильнее брата, и ему не составило бы никакого труда отразить нападение - но тогда пришлось бы поднять руку на калеку, может быть, даже причинить ему боль, а этого Жоаль не мог.
  - Ну, ну, Режис, - тихо произнес он. - Не будем же мы кидаться друг на друга из-за такой малости.
  - Грязный тип! - прорычал Режис, не двигаясь с места.
  Было видно, что он боится Жоаля. Его лицо так сморщилось от ненависти, что казалось старческим.
  - Может быть, ты думаешь обручиться с Жюдитой? - процедил он сквозь зубы. - Или, может, даже жениться на ней в ближайшее время?
  - Почему бы и нет?
  - Ты!.. На этой белой!
  Он осекся, испугавшись проговориться раньше времени. Но Жоаль пропустил его выкрик мимо ушей. Напротив, то, что он услышал упоминание о своей будущей женитьбе из уст своего ненавистника - брата, успокоило его и даже польстило, словно бы от этого их союз с Жюдитой стал чуточку реальнее, сделался неизбежным и верным.
  - Бог мой, Режис! - примирительно произнес он. - Не будешь же ты раздувать из этого историю!
  - Мне будет неловко, если я промолчу! - возразил калека. - А! Можешь быть уверен, все узнают обо всем!
  Его отвращение к Жоалю дошло до крайности, его обуревал страх, и, как всегда рядом с братом, он с ужасом осознавал слабость и немощь собственного тела - но гордыня убедила его стоять на своем.
  - Ты слишком веришь в свои мечты, Жоаль! - крикнул он. - Гораздо больше, чем это возможно на самом деле... Скоро, очень скоро тебя ожидает проклятый сюрприз!
  - Да что ж тебя так разбирает-то, а? - вскипел Жоаль, его уже начала раздражать несговорчивость брата. - Успокойся, наконец! Это же смешно - вот так ссориться по пустякам!
  Его пугала неприкрытая ненависть Режиса. Он не хотел позволять ему втянуть себя в новую ссору. С ним, как и с его матерью, лучше всего было покорно плыть по течению. В конце концов, приступы гнева у них не так уж часты и не заслуживают того, чтобы принимать их близко к сердцу. Но совсем уж распластываться перед Режисом Жоалю тоже не хотелось.
  - Все в порядке, - заверил он. - Перестань задирать нос! Не нужно считать, будто ты превыше всех, только потому, что ты ездишь в город и бываешь в обществе!
  - Всех-то я, может быть, и не выше, - буркнул Режис, - но тебя-то уж точно!
  - Ну и убедись в этом очередной раз, коли тебе так нравится! Но ты думаешь, это хорошо - вот так кричать? Смотреть на меня злобно, будто я тебе враг? Ты не думаешь, что нам лучше спокойно вернуться домой?
  Он протянул руку, собираясь помочь брату подняться по склону. Он был искренен в своих словах и от души желал помириться. Но Режис отпрянул с криком:
  - Оставь меня! Оставь меня и убирайся!
  Братья повернулись друг к другу спиной и медленно пошли каждый в свою сторону. Через несколько минут оба оглянулись и уже не увидели друг друга - и сковывавшее их напряжение начало слабеть. Каждый по своей причине, они втайне испытали облегчение от того, что их стычка закончилась бескровно. Но с каждым шагом росло разделявшее их расстояние, и оба молча наливались злобой.
  А вокруг сгущалась ночь, мрачная, как дурное предзнаменование.
  
  Глава 7
  Через неделю земля подсохла достаточно, чтобы можно было закончить резку и уборку тростника. Давид и Жоаль встали ни свет ни заря и отправились наблюдать за работой бригад, собранных Рамосом.
  Вот уже несколько дней вся жизнь Канаана вращалась вокруг мельницы и завода по производству рома. Они находились в живописном уголке, открытом морскому ветру и затененном "деревьями путешественников", широкие лоснящиеся листья которых раскачивались над зданиями, разгоняя тошнотворный запах жмыха, что всегда витал, а в период переработки урожая висел тяжелым облаком, над темным нагромождением чанов и топок.
  Как только Давид прибыл на завод, он по традиции торжественным голосом приказал Лукреции готовиться снять с котлов и дробильного чана самый первый сироп, издревле предназначавшийся для угощения хозяев. Сделав это распоряжение, он поставил свое любимое плетеное кресло на галерее, перед дверью в свой кабинет, и уселся в ожидании прибытия тележек с тростником.
  Обычно в это время, хоть он и ворчал без умолку на всех, кто попадался под руку, Давид всегда был очень доволен, что может спокойно посидеть здесь, вдали от дома и домашних хлопот, ничего не делая, а только лишь блуждая взглядом по бескрайним просторам своих полей. Но сегодня он чувствовал, правда, не желая признаваться в этом даже самому себе, что в душе его нет покоя. Назавтра после дня рождения Режиса он пережил жестокий приступ ужасных болей и теперь серьезно опасался, как бы следующее обострение болезни не свело его в могилу. И ему стоило большого труда скрывать свою тревогу под тысячью мелких хлопот по самым незначительным поводам.
  - Улисс! - крикнул он. - Где, черт побери?..
  Но внезапно осекся, вспомнив, что старый раб уже неделю был мертв.
  - Жоаль! Ты здесь? - позвал он.
  - Да, папа, - отозвался юноша из его кабинета.
  - Поди сюда, сынок... Да брось ты всю эту чертову писанину! Зачем сверять столько цифр, когда достаточно просто сосчитать тележки? По крайней мере, ты позаботился о том, чтобы найти мне хорошего негро вместо Улисса?
  - Да. Его зовут Рем, - ответил Жоаль, выходя на галерею. - Но, конечно же, это только временная замена, пока тебе не выдрессируют более молодого.
  - Рем? - проворчал Давид. - Где там этот парень, уж он-то, надеюсь, здесь?
  - Да, г'сподин, - откликнулся раб, по знаку Жоаля неслышно вставший позади кресла старого хозяина в ожидании его распоряжений. - Хотите, я принесу Вам одеяло, г'сподин?
  - К черту твое одеяло, Рем! Иди лучше приготовь пунши. Пить - славная традиция после уборки урожая!
  - Да, г'сподин! Сию минуту, г'сподин! - воскликнул Рем и исчез в глубине мельницы.
  На галерее было жарко. Казалось, необозримые пространства посевов замерли без малейшего движения. На мельнице же, вокруг чанов и топок, суетились негры, задирая друг друга, ссорясь по пустякам. Но эта суета тоже была привычной, и никто не обращал на нее внимания.
  Жоаль устроился рядом с отцом. Окончание уборки урожая означало для него прежде всего начало нового года. Когда он осознавал, что еще один год удачно прожит, то всегда преисполнялся удовольствия. Он всецело принадлежал Канаану, где родился, вырос и выучился всему, что умел делать.
  Вскоре на дороге, подпрыгивая на рытвинах, оставленных колесами их прошлогодних предшественниц, появились первые тележки, груженые срезанным тростником.
  - Г'сподин! Кто-то скачет сюда верхом! - крикнул Рем, неся заказанные пунши. Он старался держаться начеку, чтобы ничто не ускользнуло от его бдительного внимания.
  Жоаль всмотрелся вдаль, щуря глаза от золотого солнечного блеска.
  - Ей-Богу, верно, - подтвердил он. - Кажется, это белый и пара скованных негро.
  Он подошел к балюстраде, чтобы лучше разглядеть, кто едет. Действительно, к мельнице приближался белый всадник, таща за собой двух черных мальчишек. Когда его лошадь ступила во двор мельницы, он поспешно соскочил на землю.
  - Здравствуйте, господа, - поздоровался новоприбывший, глядя снизу вверх на отца и сына. - Вы позволите мне подняться к вам?
  - Входите! - крикнул Давид, наклонившись вперед. - Да привяжите свою лошадь у стены.
  Мужчина рассыпался в благодарностях и поспешил подчиниться. Утомленные долгим переходом, мальчики повалились на землю у задних ног коня и, едва отдышавшись, принялись с напускным безразличием оглядываться кругом. Им было никак не больше двенадцати лет. Тот, что был поменьше ростом, изо всех сил цеплялся за штаны старшего.
  А мужчина, что привез их, пыхтя, взобрался по лестнице, ведущей на галерею. Он был толст и очень моложав. Румянец во всю щеку заливал его лицо, голый череп усеивали темные бляшки. Большие глаза навыкате блестели под стеклами круглых очков в металлической оправе, довольно странно выглядевших на его простецкой физиономии. Как бы то ни было, очки придавали своему владельцу некую видимость учености и респектабельности, хотя бы на первый взгляд.
  - Здравствуйте, господа, - вежливо повторил толстяк. - Мое имя Мурсук, я принадлежу к дому Маллигана. Мой патрон попросил меня зайти к вам при первой же возможности, чтобы забрать у вас назад негро по имени Саломон - а еще сказал, что рассчитывает получить от вас в прибавку к нему обещанного молодого самца.
  - Маллиган? - проворчал Давид. - Он, что же, больше не может сам заниматься своими делами?
  - Увы, господин, ему бы очень хотелось, - ответил Мурсук. - Но он, горемыка, уже пять дней как болен.
  - Быть может, он съел лишнего у меня на приеме?
  - Без сомнения, господин, без сомнения! Вот потому он и не смог сам прийти, и просил принести Вам свои глубочайшие извинения.
  Давид довольно ухмыльнулся. Ему было донельзя приятно услышать, что другие люди могут, как и он, оказаться больны.
  - Что это за история с негро, которого приходится отдавать обратно? - спросил он, взглянув на сына.
  - Я решил с Маллиганом этот вопрос, - сказал Жоаль. - Этот Саломон, о котором идет речь, нам совершенно не годится. Поэтому я снова продаю его Маллигану, в компании с парнем, от которого мне тоже нужно избавиться.
  - С молодым парнем, сынок?
  - Да, папа, с Язоном.
  - Это ведь твой слуга?
  - Он получился не таким покладистым, как я рассчитывал. Нет большего бездельника и спорщика, чем этот мальчишка. Исправить это можно, только заставив его сменить хозяина.
  Давид пожал плечами, мысленно уговаривая себя, что не стоит брать в голову все мелочи. В конце концов, его сын способен управлять Канааном не хуже, чем он сам. Вот уже сорок лет поместье работает, как часы, и неотделимо от своего властелина, словно часть его тела - но, может статься, и неплохо было бы, если бы кто-то смог принять его в надежные руки.
  - Ну если это твоя идея... - произнес он и вдруг воскликнул, взглянув вниз, на двух молодых рабов, прикованных к седлу лошади: - Но не на эти же две мерзости ты рассчитываешь обменять наших негро, ведь нет?
  - Конечно, нет, папа, - заверил Жоаль.
  - Эти двое предназначены для питомника г-на Маллигана, - вмешался Мурсук. - И, знаете, это вовсе не мерзость, а очень даже красивые особи!
  - Но от них одна кожа да кости остались, - буркнул Давид, продолжая разглядывать рабов.
  - Да, это верно, господин Деспан. Они, быть может, несколько худоваты. Но Вы увидите, какими они станут, когда их накормят!
  Мурсук помолчал, снял очки, промокнул пот вокруг глаз и заговорил снова:
  - Так вот, господа, это не все! Сколько же вы просите за двух своих негро?
  Давид ничто так не любил, как хорошенько поторговаться. Он пожал плечами и скользнул хитрым взглядом по лицу сына.
  - Скажи, Жоаль... - начал он. - Ты ведь знаешь, что я думаю по поводу этого Саломона? Я считаю, он может исправиться после той порки, что ты ему задал.
  - Очень даже может быть, папа, - включился в игру Жоаль.
  - Но ведь нельзя же беспокоить г-на Мурсука зря, не правда ли?
  - Нет, папа, конечно, нельзя.
  - Ну же, господа, назовите мне вашу цену, будьте добры! - торговец не позволял так легко себя одурачить.
  Давид и не взглянул на него. Он даже притворился, будто не видит его и не слышит.
  - Сынок, - продолжал он. - Предположим, что мы еще не договорились с Маллиганом и хотим оказать ему любезность... как ты думаешь, сколько можно с него запросить?
  Жоаль сохранял бесстрастный вид.
  - Уверен, что очень дорого, папа. Даже чтобы обязать Маллигана. Таких негро, как наши, нечасто увидишь на рынке.
  - Верно, сын! И даже, мне кажется, ты неправ, отделываясь от Язона. Почему бы тебе не задавать ему время от времени пару-тройку хороших взбучек, вместо того чтобы так быстро избавляться от него?
  - Я терпеть его больше не могу, - вырвалось у Жоаля.
  Он тут же опомнился - и мысленно осыпал себя проклятиями за то, что позабыл правила игры и произнес подобные слова в присутствии приказчика Маллигана. Но поздно - Мурсук моментально встревожился.
  - Вы больше не можете его терпеть? - повторил он. - Что же с ним такое, с этим негро? По крайней мере, он не болен?
  - Он в наилучшем виде, - отрезал Жоаль. - Красивый и все такое! Но я продаю его, потому что я его продаю, и все тут!
  - Можно его увидеть? - спросил Мурсук?
  - Конечно, Вы можете осмотреть его! И Саломона тоже, если нужно.
  Жоаль знал, что оба негра были на мельнице, потому что сам приказал толстому Тому привести их, а с ними и Медею, чтобы помочь Лукреции в тонкой и ответственной работе - сборе первого сиропа.
  - Рем! - позвал он. - Найди-ка нам Язона.
  - Да, г'сподин, сию минуту! - воскликнул раб, в восхищении от того, что вот-вот сможет употребить свой новоиспеченный авторитет домашнего негра над маленьким скандалистом Язоном, только что этот статус потерявшим.
  Когда он, торжествующий и взволнованный, возвратился, Язон плелся за ним, обливаясь слезами.
  - Я сказал ему, что Вам больше не нужна его грязная негритянская физиономия! - смеясь, объявил Рем.
  - Это ведь неправда, а, г'сподин, что Вы больше не хотите держать меня?! - вскричал мальчик, бросаясь к ногам своего хозяина. - Я - Ваш негро, г'сподин, пожалуйста! Я приношу Вам Ваши пунши, я ем остатки с Вашей тарелки и сплю на полу у Вашей кровати! Вы же не будете сейчас продавать меня, хозяин, Вы же не будете меня продавать???
  Жоаль приподнял брови. Решительно, этот тип был истинным сыном пёль! У него тонкая кожа и характерные черты этой расы, и такая же смутная кротость во взгляде, как у матери - но ему передалась и эта таинственная, приводящая хозяев в замешательство живость ума. Парнишка непостижимым образом мог угадывать даже самые сокровенные чувства господ - вот и сейчас он ни за что на свете не упустил бы возможность припасть к ногам Жоаля, напомнить о своих достоинствах, постараться пробудить жалость. Он как знал, что молодой господин колеблется и, казалось, не может решиться произнести последнее слово.
  Мурсук же бесстрастно взирал на эти кривляния и терпеливо ждал, когда ему назовут цену. Он находил дело интересным, и в случае удачного завершения - достойным комплиментов его патрона. Он уже решил, что мальчишку нельзя упускать.
  - Если Вы запросите шестьсот ливров за них обоих, мы, может быть, посмотрим, стоит ли согласиться, - осторожно произнес он.
  - Мы вовсе ничего не просим, - в тон ему сказал Жоаль. - Но если Вы сами дадите за них тысячу двести, можно будет поспорить.
  Он оттолкнул мешавшего ему Язона. И тут во дворе мельницы показалась Медея. Она сделала несколько шагов, остановилась, робея - но повернулась и подняла глаза на белых.
  - Г'сподин Давид, - тихонько позвала она.
  - Да, Медея, чего ты хочешь? - буркнул Давид, наклоняясь к балюстраде.
  - Это правда, что Вы сейчас продадите моего Язона?
  - Тебя забыли спросить!.. - надменно возразил Давид.
  Пёль опустила голову и продолжала молча стоять внизу.
  - Нечего торчать тут, сложа руки! - прикрикнул на нее Давид. - Принеси мне лучше немного свежего сиропа, чтобы я увидел, каков он будет в пунше. И не забудь стаканчик для нашего посетителя.
  Медея исчезла, и спустя несколько минут появилась снова - за спинами сидевших на галерее мужчин. Она молча поставила горшок сиропа и свежий пунш на расстоянии вытянутой руки от старого хозяина, затем собралась с духом и осторожно скользнула по лицу Жоаля умоляющим взглядом.
  - Господин Жоаль, - заговорила она, - Вы можете сечь этого негро столько, сколько захотите. Вы можете задавать ему таску так часто, как только пожелаете. И он исправится, станет хорошим негритенком, хорошо дрессированным и проворным, хорошим маленьким слугой...
  - Хватит спорить, Медея! - оборвал Жоаль. - Твой Язон - это длинный лживый язык, и ничего более.
  - Но, г'сподин, Вы и так уже продали стольких моих малышей!
  - Ну и что с того? Быть может, они не были нашей собственностью, эти негро? Не были, скажи?
  - Были, г'сподин.
  - А ты - разве о тебе не заботились самым наилучшим образом, чтобы ты нам их принесла? Ты не жила в свое удовольствие, сколько хотела?
  Как ни странно, Давид молчал и не вмешивался. Но Жоаль почувствовал, что отец слушает его словно бы с осуждением, что, быть может, он вот-вот прикажет ему замолчать или попытается сгладить дерзость пёль. И из-за этого "может быть" юноша внезапно воспылал яростью к Медее. "Чертова девка пёль!" Он шагнул к ней, сам испугавшись захлестнувшего его гнева:
  - Вон отсюда! Марш работать, в конце-то концов! Говорил же я, что с тобой здесь обращаются слишком хорошо...
  Давид, часто моргая, глядел в пустоту прямо перед собой. От крика сына он очнулся, пробурчал нечто неразборчивое, потом вытер пот со лба и поднял голову.
  - Не нервничай, сынок, - произнес он. - А ты, Медея, отправляйся работать, как тебе было сказано.
  Он медленно повернулся к Мурсуку. Тот притянул Язона поближе к себе и внимательно осматривал, заставлял наклоняться и выпрямляться и так щипал его, растягивая кожу, что мальчик молча морщился от боли, по-прежнему проливая потоки слез.
  - Не треплите так этого негро! - сухо сказал Давид. - Вы прекрасно видите, что он здоров, не правда ли?
  - Простите, господин Деспан, - извинился Мурсук. - Но, когда покупаешь для Маллигана, лучше перепроверить лишний раз.
  - Вы, что, хотите сказать мне, что парень недостаточно красив?
  - О нет, господин! Красив-то он красив, я это охотно признаю! И давайте, чтобы покончить с этим, я возьму у Вас его и Саломона за семьсот пятьдесят.
  - Нет, за тысячу двести, как Вам объявил мой сын, - стоял на своем Давид. - Вы же не хотите, чтобы я пошел против его воли?
  - Но, господа, помилуйте, это же намного выше курса!
  - Саломона Вы и сами знаете, - вмешался Жоаль. - Вам прекрасно известно, чего он стоит. Что же до этого мелкого типа, Язона, я гарантирую Вам, что через два-три года он будет способен покрыть всех самок, которых Вы только захотите ему дать.
  - Я не отрицаю этого, господин, - снова подал голос Мурсук. - Но у парня тяжелый характер, Вы сами это признали! А Саломон чересчур любит разглагольствовать... Никому больше не нужны негро подобного сорта!
  Давид резко встал с кресла. Внезапно игра перестала его забавлять. Он почувствовал усталость и раздражение, ему захотелось поскорее выпроводить торговца, увидеть, как он уедет, и снова отдаться мирному течению трудового дня. Но он тут же одернул себя, попытался улыбнуться и снова принять приличествующий случаю надменный вид богатого землевладельца. "Какого черта, нечего распускаться!" - мысленно приказал он себе, а вслух произнес:
  - Все в порядке, сынок. Отдай их ему за тысячу и не стоит больше об этом! Право, не будем же мы целое утро торговаться из-за негро, а?
  Он подошел к балюстраде и, перегнувшись через перила, заглянул вглубь двора. На галерее все притихли, и даже Язон перестал всхлипывать и демонстрировать свое горе. Он превосходно знал Маллигана, был наслышан о его умении успешно обращаться с живым товаром и считал его очень хорошим хозяином. Мысль, что этот человек покупает его, чтобы пустить к негритянкам, уже льстила ему и зачаровывала. Да и потом, молодой хозяин, как оказалось, все же принял решение и не собирался передумывать. Так что изображать отчаяние дальше становилось бесполезно.
  - Медея! - внезапно крикнул Давид, наблюдавший за двором с высоты галереи. - Ты думаешь, я тебя не вижу? Долго ты собираешься стоять там без дела и хныкать?
  Он с бранью выпрямился, медленно вернулся к креслу и тяжело сел.
  - Где еще там, черт побери, шатается Рамос? - брюзгливо осведомился он. - Что с ним стряслось, что он вздумал вот так оставлять негро без присмотра!
  И с гримасой живейшей досады на лице взглянул на Мурсука:
  - Последний стаканчик перед дальней дорогой, господин?
  - Нет, благодарю покорно, господин Деспан, - отказался тот. - Дело вовсе не в том, что Ваш пунш нехорош, не подумайте, просто мне предстоит проскакать еще добрых три лье до Трините. И я не могу слишком быстро гнать лошадь, из-за негро.
  Он был очевидно рад, что выиграл эту сделку благодаря вмешательству старика. Решительно, патрон был прав, утверждая, что этот человек ему друг и можно всегда рассчитывать на благосклонность с его стороны. Внезапно Мурсука осенила идея, и он повернулся к Жоалю:
  - Прошу прощения... Но не захотите ли Вы уступить мне еще и негритянку?
  - Какую негритянку? - не понял Жоаль.
  - Эту Медею, мать мальчишки.
  - Нет! - живо возразил Давид. - Нет, нет, эта останется в Канаане!
  - Но, господин Деспан! - не сдавался Мурсук. - Вы должны прекрасно знать, что следует продавать негритянок, прежде чем они слишком состарятся и не смогут больше приносить детей. Этой, должно быть, уже лет тридцать пять - тридцать восемь, если не ошибаюсь? И я твердо уверен, что она уже стоит Вам больше, чем может отдать.
  - Медея не продается, - обронил Давид, вновь затерявшись взглядом в полях. - Испокон веков место этой негритянки было здесь!
  - Я бесконечно уважаю Ваше мнение, господин Деспан, - продолжал Мурсук. - Но все же мне кажется, что было бы лучше, останься она со своим малышом!
  Он еще не терял надежды провернуть это дело - но увидел, что его последние слова явно не понравились Давиду.
  - "Было бы лучше"? - повторил тот. - Нет, ну ты слышал, Жоаль? Можно подумать, негритянка когда-нибудь заботится о малышах, которых рожает! Нет, господин, я готов держать пари на что угодно, что ни одна из них уже через три года не способна вспомнить ни о своем потомстве, ни даже о том, кто ее осеменил.
  - Эта Медея, однако же...
  - Далась же она Вам! - буркнул Давид.
  - Я найду ей применение, уверяю Вас, - заявил Мурсук. - С такими, как она, отработанными негритянками совсем просто: достаточно слегка приобщить их к религии - и можно их освобождать.
  - Так вот, господин, здесь у нас подобные привычки не в чести - обучать негро религии и уж тем более отпускать их на волю... для чего, скажите? Чтобы потом спокойно смотреть, как они со всеми этими знаниями плавают в галоше, подыхают от голода и нищеты?! У меня в хозяйстве, господин, очень любят наших негро, дают им еды вдоволь, сколько те захотят, но не забивают им головы пустяками, годными единственно на то, чтобы сделать их несчастными! А теперь, если пожелаете, я думаю, Вам следует собрать Ваших негро и позволить нам вернуться к работе. Счастливого пути, господин!
  Мурсук покраснел. Ему ничего не оставалось, кроме как поблагодарить. Он досадовал на себя за то, что зашел слишком далеко с этими знатными белыми.
  Он уехал, увозя прикованных к седлу Саломона, Язона и двух своих мальчишек, а Давид долго еще неподвижно сидел в кресле, смакуя пунш и задумчиво оглядывая свои земли.
  Жоаль уважал его молчание. Ему и самому не хотелось разговаривать. Теперь тележки, груженые свежесрезанным тростником, прибывали регулярно, одна за другой подпрыгивая на ухабах. Вокруг них бежало множество негритят, они смеялись, шлепая по непросохшим лужам, подталкивали друг друга и порой огромными живыми клубками плюхались в ямы с водой по обочинам дороги. Потревоженная этим шумом семья диких индюков вдруг взлетела, громко захлопав крыльями, а покинутый ею старый самец скрылся, кудахча от гнева, в гуще лесной поросли.
  - Жоаль? - окликнул Давид.
  - Да, папа?
  - Я доволен, что ты промолчал, когда этот торговец завел речь о продаже Медеи.
  Жоаль тряхнул головой. Он все еще со смутной жалостью думал о Язоне, своем маленьком слуге, который теперь безвозвратно покидал Канаан, семеня по дорожной пыли навстречу новому будущему, навсегда разлученный с теми, кто остался. Если бы сейчас Давид оглянулся на сына, то не узнал бы его: тень мрачной задумчивости и озабоченности исказила его привычные черты.
  - Мне незачем было вмешиваться, - сказал юноша. - Я прекрасно знаю, что место Медеи всегда было здесь.
  - А! ты это знаешь! - обронил Давид.
  Он выпрямился и бросил мимолетный взгляд поверх балюстрады на тележки, что разгружали рабы перед дверями мельницы.
  - Как это, "ты знаешь"? - слабым голосом спросил он.
  - Ну неужели у меня не было времени и множества случаев убедиться в этом! - с досадой произнес Жоаль. - Даже если тебе предлагают за нее очень хорошую цену, ты никогда не соглашаешься ее уступить.
  - Это, ей-Богу, верно, сынок, - прошептал Давид.
  Он вздохнул, откинулся на спинку кресла, не спеша зажег сигару и медленно-медленно выпустил дым.
  - У меня с этой Медеей в свое время... - начал он.
  - Да, папа, это я тоже знаю! - поспешил сказать Жоаль.
  - Ах, вот как! - вымолвил Давид. - Ах! вот как...
  И вновь воцарилось молчание. Давид потянулся, негромко зевнул, посмотрел на свои руки - затем нерешительно обернулся и заставил себя поймать глазами Жоаля, наблюдавшего за работами во дворе, расхаживая взад-вперед вдоль балюстрады.
  - Скажи-ка, сын, - спросил старый Деспан, - когда точно у тебя юбилей?
  От удивления Жоаль резко остановился.
  - Мой юбилей, папа?
  - Да. Не в следующем ли месяце, если я правильно помню?
  - Ах! нет, папа! - ответил Жоаль, смеясь. - Мне исполнится двадцать только в декабре. До чего мы дошли, если ты уже даже не помнишь, когда у меня день рождения!
  Давид эхом подхватил его смех и забормотал скороговоркой:
  - Ты чертовски прав, сынок, до чего мы дошли! Но разве, в конце-то концов, это такое уж несчастье - забывать о подобных вещах? Согласись, что это не наши манеры - не наши с тобой - обращать внимание на дни рождения, не правда ли, сынок?
  - И правда, не наши, - сказал Жоаль.
  Он искренне так считал. Он настолько тесно и так давно проникся размеренной жизнью Канаана, что у него никогда и в мыслях не было считать года или помнить о датах.
  - День рождения - это хорошо только в детстве, - добавил он.
  - А ты уже взрослый - вот ты уже и стал мужчиной, и давно ли, а?
  - Я сам над этим думаю, папа. И поэтому не сегодня - завтра рискну отправиться с визитом в Исфахан.
  - К Веллерам? Какого черта?..
  - Но, папа, как раз в связи с тем, о чем ты не так давно говорил мне!
  Давид почесал подбородок и серьезно взглянул на сына.
  - Исфахан? - переспросил он. - Ты действительно в этом уверен?
  - Да, папа.
  - Ты решил поехать туда, чтобы...
  - Да, папа: чтобы просить руки барышни Жюдиты. Если, конечно, ты не будешь возражать.
  - Ну что ж, раз так! - произнес Давид.
  Он выждал несколько секунд и улыбнулся:
  - Ну и ну, скажи-ка на милость, у тебя губа не дура, а! Самая богатая наследница страны! Но, по правде говоря, я почти не видел тебя с ней раньше.
  - Ты плохо смотрел, папа.
  - Ах! да? И из-за этого ты вбил себе в голову, будто у тебя есть шансы?
  Жоаль прочистил горло.
  - Мне так кажется... - сказал он. - Но мне бы очень хотелось знать и твое мнение. То есть, я хочу сказать, как ты, именно ты смотришь на эти вещи!
  Его смущало, что он не мог найти нужных слов. Ему хотелось, чтобы отец его понял, согласился бы с ним - и он почувствовал бы, как раньше, что Давиду и самому нравится этот мужской разговор, на сей раз впрямую касавшийся его будущего. Не менее сильно юноше хотелось, чтобы Давид почувствовал, как сильно сын любит его, как он желает по-прежнему учиться у него, постепенно освобождать его от всех забот, и что возможная скорая женитьба не разрушит связи между ними.
  - Я смотрю на это хорошо, - почти не раздумывая, ответил старый Деспан. - Я очень хорошо смотрю на это! Осмелюсь предположить, что и все посмотрят так же.
  - Все, папа?
  - Да, сынок. Я, твоя мать... словом, все!
  Жоалю не понравилось, что отец напомнил ему о существовании Марты. Он едва не рассердился на Давида за то, что эта женщина косвенно вторглась в их разговор, и недовольно спросил:
  - Почему мама может не согласиться с тобой?
  Вот теперь заколебался Давид. Его тем более беспокоил выбор сына, что он чувствовал, как этот выбор взвешен и разумен. Его охватил страх, который - он прекрасно это видел и понимал - коренился в тщательно скрываемом чувстве неловкости. Как и вся белая знать острова, Деспан инстинктивно и крепко держался закона чистоты расы. И как бы ни была горяча его отеческая любовь к Жоалю, он не мог в потайных глубинах души не смутиться от мысли, что тот разбавит своей кровью безупречную кровь Веллеров.
  - Думаю, потому, что она прочит тебе... Берту Скантон, - медленно произнес он.
  - Берту! Эту скверно одетую толстушку? Ни за что на свете я не возьму ее в жены! - воскликнул Жоаль.
  Старый Деспан промолчал, и юноша, истолковав его молчание по-своему, возразил с еще большим жаром:
  - Ты слышишь, папа? Ни за что на свете! Да и потом, я уже больше не мальчишка, чтобы позволять другим думать вместо себя!
  - Спокойствие, сын! - осадил его Давид. - Как бы то ни было, я тоже не хочу родниться с этой Бертой. Ее дьявольски подлый отец просит за нее пятьсот золотых экю! Да, сынок, он продавал нам свою собственную дочь - белую девушку и, к тому же, нашу кузину!
  Он еще несколько минут продолжал обличать полковника, внутренне радуясь, что эта случайно подвернувшаяся тема помогла ему избежать вопросов Жоаля. Наконец, он со злостью сплюнул сквозь балюстраду:
  - А! Право же, продолжать разговор об этих людях - самая что ни на есть пустая трата времени. Вот уж что не продвинет ни на шаг наши дела, так это говорильня!
  Жоаль согласился. Но возглас отца заставил его кое о чем вспомнить...
  - Кстати о говорильне, - резко произнес он. - О нас тут рассказывают басни.
  - О нас, сынок? Что же такого люди могут про нас говорить?
  - Глупости, папа.
  - Понимаю, но какие именно?
  - Что Режис унаследует Канаан.
  В голосе Жоаля не было ни тени беспокойства, ни намека на требование услышать от отца яростное опровержение этих слухов. Он был твердо уверен, что Давид знает - только он способен управлять Канааном. И потому его почти не удивило, что старый Деспан никак не отреагировал на его слова. Он спокойно выждал несколько секунд и, поскольку отец так и не проронил ни слова, буркнул:
  - Не правда ли, забавно, как это людям всегда нужно болтать всякий вздор?
  - Сумасшедшие! - процедил сквозь зубы Давид. - Безумцы и завистники!
  Он устремил взгляд вдаль, и лицо его сделалось равнодушным, почти каменным. Но в душе его рос страх и наполнял болью грудь.
  - Что он там копается, этот Рамос?! - внезапно в ярости воскликнул он. - Посылает свои тележки в час по чайной ложке!..
  
  Глава 8
  Отец и сын Деспаны возвратились с мельницы заполночь. С юга дул ветер и шевелил ветви деревьев. Он был влажным - это предвещало дождь. Цезарь поджидал хозяев под навесом крыльца и с трудом удержался от искушения крикнуть им, чтобы поторопились. Ужин был давно накрыт и ждал их уже не первый час.
  - Ваша еда горячая и ждет вас не дождется, - сдержанно произнес он, пока господа медленно поднимались по ступенькам.
  - Хозяйка уже поужинала? - спросил Давид.
  - Да, г'сподин. И она поднялась обратно в свою комнату, сказав, что больна. Но она ждет, что Вы зайдете к ней поговорить.
  - Ба! - произнес Давид.
  Он чувствовал себя не на шутку усталым и был вовсе не в настроении дискутировать с Мартой. От мысли, что ему придется в очередной раз выслушать доклад о болях, которыми страдала жена, ему сделалось не по себе. Разумеется, он успел привыкнуть к этому, но сегодня вечером подобное испытание было выше его сил.
  - Я устал, - бросил он по дороге в вестибюль.
  - Лучше бы тебе поскорее прилечь, - посоветовал Жоаль.
  - Думаю, сначала я выпью немного рома и посижу с тобой, пока ты ешь.
  - Вы действительно не голодны, г'сподин? - спросил сопровождавший их Цезарь.
  - Черт побери, нет, мой мальчик! Поспеши же обслужить господина Жоаля, пока все не остыло.
  - Да, г'сподин, сию минуту! - с готовностью откликнулся раб и исчез в кухне.
  В гостиной были зажжены свечи, и Рем в ожидании прихода хозяев суетился у стола. Едва завидев входящего Давида, он бросился к стаканам пунша, которые приготовил заранее, не дожидаясь приказа.
  - А он неплох, этот негро, - заметил Давид. - Кажется, он хочет выслужиться.
  Он взял протянутый Ремом стакан и тяжело зашагал к креслу перед камином.
  - О! да... - буркнул он. - Я просто весь разбит!
  Он сосредоточенно стал усаживаться - и внезапно вздрогнул, подскочил на сиденье и удивленно воззрился на содержимое стакана.
  - Нет, пунша мне не надо! Лучше принеси мне капельку рома.
  - Скажи-ка, папа, ты уверен, что всего-навсего устал? - забеспокоился Жоаль.
  - Ба, я ни в чем уже не уверен! - проворчал Давид. - В моем возрасте, знаешь ли, жди любых неприятностей.
  Он вздохнул и бросил только что зажженную сигару в очаг. В дверях показалась кухарка Лукреция. Глаза ее возбужденно горели - она много часов дожидалась возвращения господ, чтобы объявить им некую важную новость. И, с нарочито простецким видом оправляя складки платья, она прекрасно почувствовала, что этот благословенный миг настал. Она опустила глаза и застыла перед старым хозяином.
  - Г'сподин, пожалуйста... - начала она.
  Давид маленькими осторожными глотками пил ром.
  - Что еще! - рыкнул он, не глядя на нее.
  - Г'сподин хозяин... Вы знаете, Медея... Очень может быть, что она снова понесла!
  - Что такое ты рассказываешь? - от удивления Давид даже удостоил негритянку взгляда. - Вот уже три года с лишним Медея больше не ходит к самцу.
  - Говорю Вам, это очень может быть, г'сподин, - настаивала Лукреция. - И, по правде говоря, я даже уверена, что она покруглела.
  - Не зарывайся, Лукреция! - буркнул Давид. - Сегодня вечером у меня нет настроения слушать россказни негро.
  - Но, г'сподин, клянусь Вам, это не россказни. Это правда, г'сподин!
  - Медея?.. Ты с ума сошла или что? С кем же она могла сделать это, а?
  - С толстым Томом, г'сподин! - закудахтала от смеха рабыня.
  Редко, но все же случалось, что Давид бывал так подавлен и утомлен, как этим вечером - тогда даже жизнь Канаана была ему неинтересна, и новости ее он выслушивал с мрачным пустым безразличием. Но теперь, хотя настроение его не улучшилось, сказанное Лукрецией заставило его крепко призадуматься. Он посмотрел на Жоаля - тот ел и молча слушал.
  - Что ты думаешь об этом, сынок?
  - Ничего особенного, - ответил Жоаль. - Я только в толк не возьму, как толстый Том, который выглядит довольно-таки женоподобным, все же смог исхитриться покрыть такую самку, как Медея.
  - Предположим, он и впрямь это сделал, - сказал Давид. - Думаешь, может получиться что-то путное?
  - Трудно так судить, - произнес Жоаль.
  Лукреция наблюдала за господами, сияя от удовольствия. Юноша повернулся к ней:
  - А ты? Что ты об этом думаешь?
  - Я, г'сподин - я думаю, что толстый Том еще в возрасте, когда дают хороший сок.
  - Но он вовсе не так уж молод, насколько я знаю!
  - Ему всего чуть больше тридцати, г'сподин. Он, правда, кажется придурковатым увальнем... Но это не помешало ему овладеть Медеей!
  - Скажи-ка, Лукреция, - прервал свои раздумья Давид, - ты не думаешь, что этот негр мог мне ее измотать? Ведь этот мужик крепко сложен!
  - А! Вот это верно, г'сподин! - смеясь, произнесла Лукреция. - Он сложен, как жеребец-производитель, этот толстый Том! Но измотать Медею?.. Скорее, наоборот!
  - Как это? - спросил Жоаль, перестав жевать.
  Разговор не казался ему слишком уж важным - он поддерживал его, просто чтобы знать, что происходит в поместье.
  - Что я хочу сказать, г'сподин, - продолжала Лукреция, корчась и давясь от смеха, - так это, что у толстого Тома вся спина расцарапана ногтями Медеи!
  На мгновение повисло тупое молчание - потом все присутствовавшие разразились неистовым хохотом. Давид затряс головой, словно бы борясь с сильным головокружением.
  - Проклятый тип этот... - начал он, но осекся.
  Неведомая сила отбросила его назад, заставив вжаться в спинку кресла. Правая рука судорожно сжалась, разжалась и выпустила стакан рома. Он упал и со звоном покатился по паркету. Лицо Давида побледнело, по нему пробежала медленной волной тягучая дрожь, черты его исказились, рот искривился.
  Жоаль все видел, и вскочил в смятении. Толкнув кухарку, превратившуюся в каменное изваяние с огромными от страха глазами, бросился к отцу.
  - Папа! - воскликнул он. - Ты... ты заболел?
  Давид так и застыл в той позе, в которой его настигла боль. Его разум, единственное, что еще жило в его скованном болезнью теле, трепетал от бессильного ужаса. Терзаемый словно бы раскаленным железом, Деспан напряженно вслушивался в себя, боясь даже малейшим движением вызвать новый приступ. Наконец, он обмяк, осторожно выдохнул и сделал неопределенный жест рукой.
  - Проклятье, - простонал больной.
  Он нашел в себе силы поднять глаза и увидел сына и кухарку, напуганных не меньше, чем он сам, и тоже не осмеливавшихся пошевелиться.
  - Проходит... - пролепетал он. - Кажется, мне уже легче.
  Внезапно он тихо засмеялся - как бы глупо ни звучал этот смех, он был выражением величайшего облегчения. Но Жоалю стало тяжело и неприятно - он впервые слышал, чтобы отец издавал такой жалкий звук. И все же усилием воли юноша заставил себя вторить этому смеху. Он не смог бы сейчас объяснить, над чем они оба так смеялись, но меньше всего думал об этом. Он по-прежнему боялся шевельнуться, не в силах отвести глаз от бледного родного лица, по которому блуждал дрожащий отблеск свечей.
  - Тебе необходимо немедленно лечь, - наконец, взял он себя в руки. - Это нужно сделать сейчас же, папа, прямо сейчас! Если хочешь, я помогу тебе дойти до твоей комнаты.
  - Нет, сынок, - ответил Давид. - Мне нужно еще хоть немного посидеть тут спокойно.
  Его взгляд зацепился за неподвижный силуэт негритянки.
  - Лукреция, дочь моя, - сказал он мягко. - Возвращайся поскорей на кухню да скажи, чтобы пришел Цезарь.
  Он оглядел комнату, не узнавая ее обстановки, презрительно хмыкнул и потер затекший подбородок - и внезапно ощутил ярость, раздраженный этим собранием многочисленных вычурных предметов.
  - Эти негритянки... - буркнул он. - На самом-то деле, они немногого стоят, а, сын?
  - Да, папа, ты прав, немного.
  - А по правде говоря - и негры тем более!
  - Они одинаково никчемны, папа.
  Давид медленно, очень медленно вдохнул.
  - Ре-ли-ги-я!.. - на выдохе протянул он. - Нет, ну скажи, сынок, ты его слышал - этого, как его, приказчика Маллигана? Почему они обращают негров в веру, я тебя спрашиваю?
  - Все это пошло от глупых новомодных идей, папа.
  - Ну вот что! Я, сын, я говорю тебе, что времена слишком изменились, раз уж сюда было позволено проникнуть этим новым идеям. Что знают о негро те бездельники, что их распространяют? Ничегошеньки, сын, совсем ничего, нуль! Они годятся лишь на то, чтобы сетовать на судьбу негров - а эти негры вовсе не страдают, а думают лишь о том, как бы пожрать да заняться любовью. Религия! И зачем она им, я тебя спрашиваю? Может быть, чтобы они спасали свои души?
  - Ба, да не думай ты больше об этом, папа... Это очередные пустяки, которых всегда было полно.
  Давид вздохнул. Новые веяния в обществе не на шутку беспокоили его, какими бы глупыми и абсурдными они на первый взгляд ни казались.
  - О Небо, сделай так, чтобы я не обнаружил в один прекрасный день, что пою Господу хвалу в окружении душ негро, - проворчал он.
  - Ну, папа, не волнуйся же ты так, - увещевал Жоаль, - ничего подобного никогда не случится!
  Он нисколько не вдумывался в глубокий смысл своих слов, он произносил их лишь в надежде успокоить отца - но внезапно осекся, онемел от изумления и горя: Давид заплакал. Хоть он и избегал смотреть на Жоаля, тот мог видеть, как крупные слезы одна за другой потекли по его щеке. Острая, мучительная жалость и тоска захлестнули сердце юноши. Он хотел протянуть руку - стыд удержал его, и он остался, как был, неподвижен в неловкой позе, охваченный тревогой и отчаянием.
  - Папа! - прошептал он. - Папа...
  - Ничего, сынок, - буркнул Давид, еще сильнее отворачиваясь, чтобы скрыть лицо. - Я хотел бы сказать тебе еще кое-что...
  - Да, папа, слушаю тебя.
  - Насчет этого визита, который ты собираешься нанести в Исфахан - тебе лучше пуститься в путь прямо завтра с утра.
  - Но, папа, это вовсе не так срочно! Сначала мне нужно послать наших негро выкорчевать лес в лощине. Иначе Старый Лорелей напроказит там при первом же удобном случае.
  - Не беспокойся больше о Старом Лорелее, сынок! Вот уже шестьдесят лет мы следим друг за другом, он и я, и завтра он точно не сыграет со мной никакой злой шутки. Теперь у тебя только одно важное дело - поехать просить у Веллеров руки их барышни Жюдиты!
  Давид говорил взволнованно. Самоуверенности у него поубавилось, он осознал со всей ясностью, что теперь уже не может быть по-прежнему уверен в будущем. Вот уже и собственная семья ему не подчиняется - а ведь он не помнил, чтобы когда-либо ему приходилось опасаться хоть малейшего неповиновения домашних.
  - Надо бы тебе наконец понять, что незаменимых людей нет! - повысил он голос на сына. - Как знать, может, ты не будешь здесь жить, в конце-то концов - но это, тем не менее, не помешает работе спориться, а земля будет вспахана и без тебя.
  - Не буду здесь жить? - медленно повторил Жоаль.
  Он почувствовал неприятное удивление, ему стало не по себе.
  - Ну да, Жоаль, - продолжал Давид, не глядя на него. - Если ты женишься на Жюдите, ясное дело, старый Веллер захочет, чтобы ты остался у них и занялся Исфаханом. Мы, помнится, говорили об этом. Ты, черт побери, прекрасно знаешь, что его единственный сын погиб на войне, не так ли?
  Он замолчал и наконец решился бросить взгляд на сына. Его морщинистое лицо, еще хранившее печать болезни, выражало робкий вопрос, надежду услышать одобрение только что сказанному. Но Жоаль хранил молчание. Он хотел было возразить, что его будущее лишь в Канаане и нигде более, что больше нигде - даже с любимой женщиной - он не будет чувствовать себя таким счастливым, таким спокойным, настолько на своем месте... однако не осмелился перечить больному отцу, боясь углубить его страдания.
  Как бы то ни было, разговор их был окончен. На пороге комнаты появился Цезарь, и Давид тяжело поднялся с кресла, качнулся в сторону вошедшего, но передумал.
  - Иди сюда, Цезарь, - сказал он. - Подойди, подай мне руку!
  Опираясь на руку раба, он двинулся было к двери, но приостановился, будто колеблясь.
  - Я иду спать, сын, - буркнул он. - Но мне еще нужно зайти к твоей матери.
  Жоаль подумал, что ослышался - настолько невероятно звучало подобное из уст его отца. Забота о нелюбимой жене была высказана так некстати, что юноша почувствовал раздражение. В глубине души он осознал, что старый Деспан, как ни странно, был вовсе не божеством (во что он до сих пор верил), но просто обычным человеком, страдающим от возрастных болей и колеблющимся перед непростыми решениями, как любой другой, стремящийся найти обходные пути и пойти на уступки, лишь бы примирить всех домочадцев. И теперь уже Жоалю было не отделаться от стойкого мрачного ощущения, что, возможно, за многими словами и мыслями Давида незримой тенью стояла Марта.
  
  Глава 9
  Только лишь неделю спустя, когда Жоалю показалось, что отец полностью оправился после приступа болезни, юноша решил предпринять поездку в Исфахан. Он выехал из Канаана поздним утром, в сопровождении Рема. Давид счел необходимым отправить с ним этого раба в качестве слуги. И действительно, было бы верхом неприличия предстать перед Веллерами, не имея собственной прислуги.
  Если бы сейчас Деспаны вдруг решили выставить Рема на рынок рабов, то без труда нашли бы на него покупателей и смогли бы назначить хорошую цену. Робкий подросток давно превратился в высокого сильного детину, крепко сбитого и широкоплечего, без единого физического недостатка. За прошедшие годы он успел забыть своего брата Ромула, проданного когда-то Маллигану. И даже матери своей он больше уже не помнил. Он сиял от радости, что именно его выбрали сопровождать молодого господина в важной поездке, и с самого восхода солнца не присел ни на минуту, стараясь заслужить расположение хозяина.
  Когда Жоаль и Рем наконец отправились в путь, стояла прекрасная теплая погода. Солнце висело в зените, разбрызгивая лучи жаркого света по чистейшей голубизне моря, усеянного купами рыжих водорослей. Жоаль покидал Канаан впервые за много лет. Конечно же, ему было грустно, но в то же время и приятно ощущать на лице ласку легкого ветерка, а меж колен - упругое тело лошади, послушной его посылам. И все же, доскакав до конца аллеи, он не стал оборачиваться, чтобы последний раз взглянуть на отчий дом. Не замедлив ни на мгновение ход коня, он решительно повернул на запад.
  Охристая от глины дорога змеилась по подножию холма. Она была малохоженной, почти заброшенной, усеянной рытвинами, и местами целые лужайки сорняков скрывали ее под собой. Но все же по ней можно было двигаться почти без труда.
  Скоро лошадь перешла на легкий галоп, но и Рем не отставал, большими скачками несясь по обочине дороги. Движения его были стремительны и одновременно мягки, точно у дикого зверя. Время от времени Жоаль окликал его, чтобы знать, не отстал ли он. И раб с широкой улыбкой отвечал: "Я здесь, г'сподин!" Он нисколько не стеснялся своей полной наготы, но мечтал поскорее добраться до Исфахана, чтобы наконец облачиться в новенькую ливрею, пока что лежавшую у хозяина в сумке, притороченной к седлу.
  Около двух часов пополудни путники достигли развилки дорог. Та, что слева, более широкая и ухоженная, вела в Фор-Руаяль. Жоаль свернул направо, по дороге, отклонявшейся к западу, в направлении сиявших на солнце гор. Через некоторое время после поворота хозяин и раб миновали поместье с красивыми конюшнями и многочисленными негритянскими хижинами. Жоаль смутно помнил имя его владельца, поскольку часто слышал его от отца. Он подумал было нанести соседу визит - но тут же понял, что это неизбежно выльется в приглашение отужинать и остаться на ночь, во множество вежливых формальностей, которые только зря задержат его. А он решил для себя, что будет отсутствовать в Канаане максимум неделю. Если же начать наносить визиты уже по дороге к цели, драгоценное время будет потрачено зря. И Жоаль проехал мимо поместья, не сворачивая.
  В конце дня они с Ремом попали в малонаселенный район. Поместий в нем почти не было, а на маленьких фермах и в неказистых хижинах простонародья, сделанных из неоструганных досок и крытых пальмовыми листьями, очевидно, ютились люди, слишком незнатные для того, чтобы Жоалю пришло в голову остановиться у них. Кругом, на суровых склонах холма, по которому шла дорога, растительность была скудной, но пленяла взор своеобразной дикой красотой и причудливыми очертаниями, резко выделяясь на фоне величественного красного заката. Завидев переправу через ручей, Рем упал в воду, чтобы напиться, и потом нагнал лошадь тяжелыми широкими шагами. Раб устал - теперь он бежал как-то боком, склоняя голову к земле. Жоаль понял, что нужно любой ценой найти пристанище на ночь.
  И как раз, когда он подумал об этом, впереди показался особняк, за которым виднелось несколько негритянских хижин. Фасад деревянного хозяйского дома украшал резной балкон. Под ним, на узкой короткой аллее, стоял худой, бородатый, бедно одетый человек и разглядывал приближавшихся гостей.
  - Добрый вечер, господин, - произнес он, облокотившись на палисад.
  И, глядя на отфыркивавшегося Рема, добавил:
  - У Вас очень хороший, красивый самец!
  - Да, он красив, - согласился Жоаль.
  - Вы торговец неграми?
  - Нет, - ответил Жоаль как можно более равнодушно.
  - Мне так показалось, простите, - поспешил извиниться мужчина. - Вы случайно не знаете кого-нибудь, кто хотел бы приобрести невинную девочку?
  - Нет, - снова сказал Жоаль.
  Он колебался, не зная, стоит ли проситься на ночлег к этому незнакомцу. И все же через секунду спешился: надвигалась ночь, по склонам гор сползали туманы - было бы неразумно и опасно продолжать столь дальнюю поездку на усталом коне и с утомленным рабом.
  - Меня зовут Деспан, - представился он. - Найдется ли у Вас, где мне почистить лошадь и чем накормить моего негра? Разумеется, я возмещу Вам все возможные убытки.
  Услышав имя Деспана, мужчина тут же приосанился.
  - Конечно, Вы можете найти здесь и еду, и ночлег, господин Деспан! - с готовностью предложил он. - У меня, честно признаться, не слишком комфортно, я немного запустил хозяйство после смерти жены, но все же я рассчитываю, что Вы удостоите меня чести провести ночь под моей крышей. Мое имя Бонвилль, господин, я Ваш покорный слуга! И даже не заикайтесь, пожалуйста, о возмещении расходов!
  Жоаль покачал головой вместо приветствия.
  - Благодарю Вас, - сказал он. - Но я бы все же настоял на плате за лошадь и раба.
  Хозяин согласился. Он держался почтительно и не скрывал своего удовлетворения неожиданной удачей.
  - Вашему негру и коню сейчас дадут маисовой каши, овса и свежей воды, - пообещал он, шагая впереди Жоаля по аллее. - Они оба кажутся мне довольно усталыми. Далеко ли Вы едете, господин Деспан?
  - На западное побережье, в Исфахан.
  - А! Ну да, к Веллерам! - оживился собеседник. - И как же поживает старый г-н Шарль? Он еще не помер? Знаете, я очень хорошо с ним знаком! Не близко, нет, но я его знаю!
  Они подошли к дому. Бонвилль подозвал молодого негра, лежавшего поперек порога.
  - Возьми поводья этой лошади и отведи ее на конюшню вместе с негром господина! - распорядился он. - Сейчас ты мне вымоешь их обоих почище, потом дашь им поесть.
  Он указал гостю на дом:
  - Входите, господин Деспан, входите же, прошу Вас!
  На первом этаже оказалась всего одна комната, очень большая и темная. На полу не было никакого покрытия, просто утоптанная земля. В камине горел тусклый огонь. Рядом с очагом начиналась лестница, ведущая на второй этаж. Три юных мулата, два мальчика и девочка, при виде белых поднялись по ней, чтобы освободить место вокруг стола. За столом осталась сидеть только крупная жилистая негритянка - единственная одетая рабыня в этом доме.
  - Садитесь, господин Деспан. Вы, должно быть, устали, - пригласил Бонвилль, придвигая к столу две скамьи. - Если пожелаете, мы выпьем пунша. А тем временем Маг приготовит нам одного-двух цыплят. Это недолго, вот увидите. Пара цыплят, господин, этого достаточно, как Вы думаете?
  - Это очень хорошо, - ответил Жоаль. - Какая удача, что я проезжал мимо Вас, господин Бонвилль.
  - О! Это удача и для меня! - с жаром воскликнул тот. - Мне немного не по себе и одиноко с тех пор, как моя жена умерла и оставила меня здесь, в доме и при негро.
  Он вгляделся в глубину комнаты, заметил чернокожих на лестнице и проницательно улыбнулся.
  - Хотите, я их выставлю? Знаете, господин Деспан, Вы не обязаны терпеть их общество, если оно Вам не нравится!
  - Нет, нет, пусть сидят там, - сказал Жоаль. - У меня негро точно так же расхаживают повсюду, как у Вас. Позвольте им вести себя так, как Вы к этому привыкли.
  Он чуть подался вперед, чтобы, в свою очередь, разглядеть негров, и вежливо добавил:
  - Они вовсе не противны. И кажутся очень здоровыми.
  - Это я сделал их моей Маг, - похвастался Бонвилль, выпятив грудь. - Они получились почти квартеронами, я полагаю! Как раз перед смертью жены я задумал устроить здесь небольшой питомник, поскольку почва тут слишком уж истощенная, чтобы родить что-либо, кроме негров. И в этом, я должен сказать, Маг была готова здорово помочь мне. У этой тетки хорошее плодовитое пузо!
  Негритянка уже успела вернуться со двора, неся цыплят, и поспешно ощипывала их в углу у очага. Услышав комплимент, она закудахтала от удовольствия.
  - Но теперь, когда жены моей не стало, у меня больше ни к чему нет охоты, - продолжил хозяин дома. - А Вы разводите негро, господин Деспан?
  - О! лишь постольку поскольку, - ответил Жоаль. - Серьезно мы выращиваем только тростник.
  - Это самая лучшая и благородная культура, Вы правы, правы, господин Деспан! - воскликнул Бонвилль. - Разведение негро, если получше присмотреться, доставляет много хлопот, и без большой отдачи. Возьмите, к примеру, каретника из Сен-Жозефа, моего ближайшего соседа. Несколько лет назад он тоже хотел попробовать устроить питомник. Тщетно я говорил ему, что он безумец, потому что у него нет ни места для этого, ни загонов, ничегошеньки! Но вот в конце концов наш умник вложил все свои деньги в хаусА* - такого же крупного парня, как он сам, и этим сказано немало, и настолько мощно сложенного, что даже страх пробирал, на него глядя! За неимением места, как я Вам уже говорил, он не нашел ничего лучше, как случать этого негро с самками у себя дома, рядом с собой и своей женой. И вот, господин Деспан, хотите верьте, хотите нет, однажды, когда он сидел у себя в кузнице, он услышал крики - и пока тащился до дома, хауса был уже на его жене!
  - И, конечно же, Вашему соседу пришлось его убить, - сказал Жоаль.
  - О! нет, господин! Он хлестал его кнутом целый день, но не убил. Он вложил в эту дрянь все свои деньги, понимаете? Потом, разумеется, ему пришлось снова продать его.
  - А я бы не стал терять время на то, чтобы сечь эту нечисть, которая не знает, что белую женщину трогать запрещено, - медленно выговорил Жоаль. - Я бы подвесил его к дереву, внизу бы развел большой костер и собрал бы вокруг него всех моих негро, чтобы им было хорошо видно, как он дрыгает ногами и горит.
  - Верно, господин... Вы бы сделали это, - задумчиво согласился Бонвилль. - Но каретник из Сен-Жозефа - нет, он же все состояние вложил в этого негра!
  Он вздохнул и повернулся к своей негритянке:
  - Ну что, Маг? Мы уже скоро сможем поужинать, да?
  - Сейчас, г'сподин, - ответила Маг, поворачивая вертел с цыплятами над угольями. - Еще немного, и готово.
  Бонвилль тяжело поднялся и принес оловянный кувшин, в котором настаивался пунш. Больше из удовольствия слушать его ответы, чем просто из вежливости, Жоаль продолжал расспрашивать его о земле, покойной жене, об укладе их жизни. Размеренный, неторопливый крестьянский говорок хозяина дома благотворно действовал на него. Все сомнения и страхи, которые терзали его последние дни в Канаане, улеглись, пока он слушал, как Бонвилль преодолевал превратности своей судьбы. Юноша чувствовал, что ему очень близок этот простой человек, хотя пропасть социальной лестницы разверзалась между ними во всю ширину, навечно приковав их к своим противоположным концам. Беседуя о земле, о всех неизбежных тяготах поместной жизни, они делились друг с другом маленькими секретами большого общего знания. Жоаль ощущал в собеседнике участие и благожелательность, находил его даже по-своему утонченным, каким бы странным это ни казалось. "Какой же идиотизм", - думал он, - "мучиться какой-то там ревностью, на кого-то там злиться!.."
  Вскоре ужин поспел, и мужчины придвинулись ближе к столу. Парные цыплята, зажаренные на слишком горячих угольях, были жесткими, дымящаяся кожа лопнула и мясо распадалось лохмотьями, пататы тоже оказались жестковаты, а лиановые яблоки** чересчур зелены, но проголодавшемуся за день Жоалю и в голову не пришло сетовать на качество еды. Он уже управился со своей порцией и вытирал губы платком, когда на пороге появился Рем. Раб смиренно склонил голову и осведомился, не будет ли перед сном у хозяина каких-либо распоряжений.
  - Наверху, в бывшей комнате моей жены, есть хорошая кровать, - сказал Бонвилль. - Вам там будет удобно, господин Деспан! Если хотите, Ваш негр может лечь здесь, вместе с другими. Только нужно бы приказать, чтобы он не вздумал покрыть малышку! Она еще невинна, не правда ли, и мне следует сохранять ее девственность, чтобы она не потеряла цену.
  - Мой негр будет спать в ногах моей постели, - ответил Жоаль. - Но ты хорошо слышал, Рем? Берегись, даже думать забудь, чтобы втихаря подкрасться ночью к этой негритянке, если не хочешь, чтобы я отдубасил тебя!
  Рем согласно кивнул, сверкнув белками глаз. Он находил юную мулатку весьма соблазнительной, но слишком устал за день, чтобы интересоваться девочками.
  
  Лежа в незнакомой комнате на антресолях, где жила и умерла госпожа Бонвилль, Жоаль долго безуспешно пытался заснуть. Уже давно весь дом погрузился в тишину и покой, а он все ворочался в кровати. Каждый раз, как сонное оцепенение начинало охватывать его, ему мешали то жесткость деревенского тюфяка, то отсветы луны на облупившихся стенах, то шевеления и жалобные стоны спавшего на полу Рема, то собственные переживания и воспоминания. Его удивляло, как это мысли, точно живые независимые существа, затаиваются днем и только ждут ночи, чтобы внезапно набрать силу и проступить тревожаще ярко. Жоаль вдруг начал думать, что был неправ, уехав из Канаана - и больше всего винил себя за то, что не замечал, как его отъезд уже давно исподволь готовился, почти без его ведома, и покорно согласился с решением, принятым за него. Он позволил оторвать себя от Канаана! Больше никогда он не вернется туда, не пройдет по аллее, обсаженной капустными пальмами, не увидит ни свой дом, ни Старый Лорелей!.. Так решили за него, терпеливо дождавшись, пока он сам шагнет в умело расставленную ловушку, подобно тому как река исподтишка подмывает берег, чтобы утопить неосторожных негро!
  От этой мысли он в ярости и ужасе подскочил на постели. Но тут же почувствовал, что все-таки дремал, и решил, что видел кошмарный сон. Он снова лег навзничь, но долго не осмеливался закрыть глаза, и сердце его глухо и сильно колотилось от страха. Наконец, повернувшись набок, он провалился в сон.
  
  Когда он снова открыл глаза, на улице сияло солнце. Рем еще храпел, вытянувшись на полу у кровати, широко разбросав руки и ноги. Жоаль разбудил его пинком и приказал заняться лошадью, а потом хорошенько вымыться, прежде чем надевать ливрею.
  В комнате на первом этаже Маг, зевая, готовила завтрак - варила кофе с молоком и пекла лепешки. Бонвилль стоял спиной к камину и одевался, задумчиво почесываясь. Завидев Жоаля, он тут же заявил, что расстроен его отъездом:
  - Я подумал было, что Вы погостите хотя бы до полудня. Я чувствую себя здесь немного заброшенным, господин Деспан. Заняться мне особенно нечем и поговорить не с кем, кроме этих проклятых негро. Но они только и знают, что повторять: "Да, г'сподин"...
  - Я должен ехать, - твердо произнес юноша. - У меня в распоряжении всего неделя, чтобы навестить Веллеров и вернуться домой. Работа ждет.
  Ему пришлось почти рассердиться, чтобы заставить Бонвилля принять обещанную плату за постой. Когда он вскочил в седло, все обитатели дома вышли пожелать ему счастливого пути. Рем облачился в свою новую ливрею и вышагивал с гордым важным видом. Доскакав до конца аллеи, Жоаль приподнялся на стременах и послал последнее прости радушному хозяину.
  Лошадь хорошо отдохнула за ночь и сразу взяла в галоп. Жоаль приложил немало усилий, чтобы сдержать ее прыть. Теперь уже не было необходимости заставлять Рема бежать: Жоалю не хотелось, чтобы раб взмок и принялся благоухать потом на все поместье Веллеров. К счастью для путников, утро выдалось приятным и свежим. Пассат загнал высоко в небо белые облака с моря, которые могли бы пролиться дождем, и смягчил прохладным дуновением жар солнца.
  Примерно через два лье, когда Жоаль и Рем проехали деревню и вступили на дорогу, ведущую вдоль побережья в Сен-Пьер, юноша начал узнавать окружающую местность. Он вспомнил, что когда-то давно уже ехал по этой дороге с родителями. Жоаль напряг память, отыскивая в ней подробности того путешествия, и ему снова вспомнилось, как Веллер доверил ему нести свое ружье. Но образ старого Шарля был бесцветным, сплошь вымышленным, потому что Жоаль вылепил его из собственного желания приукрасить воспоминание, главные действующие лица которого должны были вот-вот предстать перед ним. Юноша бросил думать о Веллере и переключился на Жюдиту, и живо представил себе ее тонкое лицо, ласковые смеющиеся глаза. Грудь его переполнилась трудновыразимыми чувствами. Он вздохнул. Почему отец не слишком обрадовался его желанию жениться на Жюдите? Эта мысль на секунду испортила Деспану настроение, и он осадил лошадь, чтобы подождать отставшего Рема.
  Остаток пути они проделали шагом, то и дело останавливаясь на пару минут, и ранним вечером наконец достигли перекрестка, за которым начинался Исфахан. Ошибиться было невозможно: в самом центре развилки дорог высилось большое дерево с обломанными ветвями, и название поместья было вырезано на нем. Жоаль свернул на дорогу, что вела на вершину холма, и вскоре увидел посевы.
  Солнце, точно огненный мячик, вихрем вертелось в лазоревом небе, золотые и серебряные брызги его света проливались на берег, окаймленный массивом звездчатых кораллов. Сюда, в их рогатую чащу, приплывали умирать ленивые океанские волны. Дом Веллеров стоял на вершине возвышенности. От него через небольшую арку, на широком лакированном портале которой крупными золотыми буквами было начертано "Исфахан", вела длинная широкая аллея. Жоалю никогда не доводилось видеть столь грандиозного въезда в поместье. Смутные воспоминания, как он считал, еще сохранившиеся у него с детства, полностью стерло и затмило впечатление величия и благородства, что он испытал, едва лишь нога его ступила во владения Веллеров.
  Он медленно въехал на аллею и поначалу потерял из виду дом. Но вскоре увидел его снова, за деревьями небольшой рощицы. Это был огромный особняк в колониальном стиле. К центральному зданию примыкали два крыла. Перед домом, так же, как в Канаане, аллея разделялась на две ветви, которые огибали лужайку и вновь сливались у подножия крыльца. Как только Жоаль доехал до места их слияния, появился преисполненный достоинства негр и взял его лошадь под уздцы.
  - Здравствуйте, господин, - сказал он. - Если Вы желаете войти, я отведу Вашу лошадь на конюшню, а Вашего слугу на кухню.
  Жоаль отдал Рему приказ подчиниться и поднялся по широкой мраморной лестнице. Белизна колонн и безупречная чистота фасада произвели на него впечатление легкости, полета. Когда он, медленно ступая, оказался перед входной дверью, ее открыл второй слуга - Жоаль сразу узнал в нем старого мажордома, приезжавшего в Канаан на прием в честь Режиса.
  - Господин! - произнес мулат. - Мой хозяин только что поднялся к себе для послеполуденного отдыха. Но я немедленно предупрежу его о Вашем приезде. Будьте добры, прошу Вас пройти в гостиную.
  Тон его был необычайно вежлив, но Жоаль знал, что такой прием негр не может оказывать совершенно постороннему человеку, и это придало ему уверенности в себе. Очевидно, здешняя прислуга была предупреждена о его возможном приезде.
  Следуя за мажордомом, юноша пересек холл и вошел в гостиную. В ее убранстве преобладали белый и золотой цвета. Несмотря на солидный возраст, мулат-мажордом передвигался легко, изящно и совершенно бесшумно. В нем чувствовались хорошая выправка и естественные манеры. Он носил зелено-белую ливрею, под цвет герба своих хозяев, напудренный парик, панталоны и чулки из белого шелка.
  Элегантность убранства комнат смутила Жоаля. Гостиная Веллеров была восхитительна, и с ней не шла ни в какое сравнение мрачная и суровая гостиная Канаана. Но здесь гостиная была обставлена гораздо более изящно, по-женски, и наверняка была менее обжитой. Стены ее были целиком затканы белым. Оконные проемы ротонды закрывали велюровые занавески сочного зеленого цвета, поддерживаемые золочеными шнурами. Толстый, богато расцвеченный ковер покрывал всю поверхность паркетного пола. То была не просто гостиная, но один из лучших салонов для господ и дам, привыкших к изяществам цивилизованного общества - общества, о котором Жоаль абсолютно ничего не знал.
  Он настолько погрузился в созерцание множества непривычных и новых для него вещей, что не услышал, как вошел хозяин дома. Приветствие Веллера: "Здравствуйте, мой мальчик!", внезапно прозвучавшее у него за спиной, заставило его подскочить от неожиданности. Он живо обернулся, и вдруг его охватила паника от мысли, что ему вот-вот придется ясно и четко изложить этому человеку цель своего приезда. Но старик, по всей видимости, не собирался требовать от него этого прямо сейчас.
  - Я счастлив принять Вас в Исфахане, - сказал Шарль Веллер, подойдя пожать юноше руку. - И я не менее счастлив тем, что Вы так скоро решили нанести нам ответный визит!
  Он стал расспрашивать Жоаля, как прошла поездка, увлек его за руку к стоявшим у камина креслам и с превеликой осторожностью опустился в одно из них. Он казался немного усталым, но выглядел неподдельно довольным. Говорил он без труда и одышки, и сопровождал каждую свою фразу легкими вежливыми кивками:
  - Как поживает Ваш отец со времен нашей встречи? А Вы сами, мой мальчик, как Вы сумели наконец решиться покинуть его хоть на какое-то время?
  Жоаль, охваченный сомнением, выдержал паузу. Он чувствовал, что вопрос скорее о нем самом, нежели об отце, и ему стоило немалых трудов преодолеть робость, что внушали ему хозяин роскошного дома и богатое убранство салона.
  - Папа чувствует себя не очень хорошо, - сказал он. - У него снова начались боли. Я боюсь еще, как бы он в мое отсутствие не взвалил на себя слишком много хлопот. Он всегда чересчур увлекается множеством дел, когда меня нет.
  - Вам не удастся заставить меня поверить, будто он не сможет обойтись без Вас! - с улыбкой произнес Веллер. - Сколько же Вам лет?
  - Девятнадцать, господин.
  - Немного маловато, Вы не находите?
  - Не думаю, господин. В любом случае, это лучше, чем на сорок - пятьдесят лет больше. Что же касается возможности без меня обойтись - я не считаю, что так уж необходим кому-либо, но не люблю слишком надолго уезжать далеко от отца в период работ, а это как раз сейчас.
  Жоаль изъяснялся довольно сухо, такова была его привычка, когда он чувствовал, что кто-то сдерживает его желание прямо перейти к делу. Однако его ответ, казалось, удовлетворил Веллера - тот стал выглядеть еще более довольным.
  - Но-но, молодой человек, не горячитесь! - сказал он, смеясь. - Поверьте же, я вовсе не собирался Вас оскорблять, говоря о Вашем возрасте и всем остальном! Напротив, это ободряет, когда слышишь, что юноша так отзывается о своем отце. Но, в конце-то концов, Давид не так уж и стар!
  - Ему минуло шестьдесят три.
  - А я на семь лет его старше! И никогда не мог похвастаться его богатырским здоровьем! Если бы Вы знали, мой мальчик, как я в свое время завидовал лихости и прыти Давида! Ах... надо думать, я чересчур поторопился признать себя стариком!
  - Я тоже так считаю, господин, - ответил Жоаль. - Мой отец никогда не говорит о себе, что он стар, но я сам прекрасно чувствую, что с некоторых пор он начал слишком много об этом думать.
  - А Вы, Жоаль? Вы, кажется, и сами думаете о том же, не так ли?
  - О! Нет, господин, мне еще далеко до подобных мыслей о нем!..
  И еще долгие минуты тянулся их вежливый и бесцветный разговор ни о чем. Жоалю никогда не приходилось так долго обсуждать столь ничтожные вещи, и он был наполовину уверен, наполовину догадывался, что Веллер ведет эти беседы только лишь затем, чтобы лучше оценить его. И потому Жоаль никак не мог преодолеть стеснение, и даже начал потихоньку раздражаться.
  - Господин Веллер... - рискнул он.
  - Да, мой мальчик?
  - Я хотел бы, ну... мне бы хотелось рассказать Вам, почему я приехал к Вам с этим визитом.
  Веллер прервал его легким смешком, будто бы то, что юноша собирался сказать, было совсем не важно.
  - У нас впереди достаточно времени, - сказал он. - Главное - что Вы, наконец, здесь!
  Он сделал движение подняться, опираясь на подлокотники кресла:
  - Пойдемте лучше в библиотеку. Здесь всегда немного сыро по вечерам. Мы выпьем пунша и подождем, пока вернутся дамы.
  Жоаль вознамерился было помочь ему встать, но Веллер отстранил его:
  - Благодарю Вас, мой мальчик. Я еще способен передвигаться самостоятельно!
  Если бы не солидный возраст хозяина и не деликатность просьбы, что привела Жоаля сюда, он ни за что бы не позволил так сильно и так очевидно затягивать дело. Но именно то загадочное отношение к себе, которое он ощущал со стороны старика, именно множество вроде бы ничего не значащих вопросов, которые тот задавал ему, словно бы и так не знал его давно и хорошо, обязывали юношу запастись терпением. Он подумал, что напрасно отец заверял его в благосклонном взгляде Веллера на его свадебные планы: сейчас он, как ни старался, не мог уловить ни в лице, ни в тоне старого Шарля ни тени этой благосклонности.
  Библиотека, куда мужчины переместились для продолжения разговора, была отделана белой тканью и золотом, как и гостиная. Сотни обтянутых кожей переплетов плотно стояли на полках во всю высоту стен. Рядом с двумя креслами у камина возвышался огромный письменный стол, и на нем грудой лежали счетные книги поместья. Заходящее солнце озаряло красноватым светом эту уютную, тихую комнату. По всему было видно, что здесь излюбленное место пребывания всех жителей дома.
  Деспан и Веллер устроились каждый в своем кресле и снова начали разговор обо всем и ни о чем. Жоалю даже казалось, что Веллеру не слишком-то интересна эта беседа: старик небрежно бродил взглядом по пятнам солнечного света, проникавшим сквозь шторы. Жоаль, чувствуя все растущее нетерпение, попытался снова привлечь внимание Шарля к перипетиям своей поездки - и, как только ему это удалось, поспешил заметить:
  - Полагаю, господин Веллер, что пришло время мне сказать Вам, зачем же я проделал столь долгое путешествие.
  - Естественно, - отозвался Веллер. - Естественно! Но Вы же не отправитесь обратно завтра же, ведь нет? Да и мне хотелось бы, чтобы Вы побыли какое-то время среди нас.
  - Какое время, господин?
  - Положим, две - три недели. Этого нам будет достаточно, чтобы хорошо привыкнуть друг к другу.
  - Дело в том, что... я должен скорее вернуться в Канаан, - возразил Жоаль.
  - Естественно! - повторил старик с легкой ноткой нетерпения в голосе. - Но Вы можете сделать это и позже, не правда ли?
  Он окинул юношу долгим задумчивым взглядом:
  - Не забывайте, молодой человек, что Вы должны считаться со мной. Ничто из того, что решается здесь, мне не чуждо и не может совершиться без моего позволения!
  Произнося это, он улыбался, но тон его сделался неестественным, слегка задетым. Это был, как вдруг показалось Жоалю, один из многочисленных способов дать собеседнику почувствовать свою власть. У Веллера была, должно быть, одна манера разговора для слуг, другая для торговцев, третья для землевладельцев. Сейчас, разумеется, он пользовался третьей манерой, но Жоаль смутно ощущал, что он недоволен и, возможно, был прав, сменив тон. Одно время молодой Деспан был знаком с человеком, который начинал заикаться всякий раз, как говорил неправду. В более завуалированном виде акцент, появившийся вдруг в речи старика, показался Жоалю таким же многозначительным признаком.
  - Я прекрасно отдаю себе в этом отчет, - произнес он. - И потому мне бы хотелось, чтоб Вы сейчас выслушали меня.
  Он был смущен тем, что ему пришлось так настаивать, но не стал от этого менее открыт и искренен. Однако внезапно вошедший мажордом избавил Веллера от необходимости дать ответ. Раб принес два пунша. Он осторожно поставил поднос на стол, слегка покачал хрустальную раковину с жидкостью и принялся с едва ли не религиозной почтительностью наполнять стаканы. Первым он обслужил своего хозяина, затем молодого гостя.
  Веллер попробовал пунш и одобрительно кивнул слуге:
  - Очень хорошо! Теперь можешь идти.
  Он выждал еще минуту - две. Жоаль весь сжался в напряженном предчувствии. Теперь он был уверен, что Веллер почти никогда не произносит вслух все, что думает.
  - Предположим, я слушаю Вас, - прошептал старик. - Вы ведь сейчас скажете мне, что Ваш отец считает, будто Вы достаточно повзрослели, чтобы жениться?
  - Да, - сказал Жоаль.
  - И что Вы и сами желали бы обручиться с моей дочерью, если ни ее мать, ни я не увидим к тому никаких препятствий?
  "Опять сплошное притворство!" - подумал Жоаль. - "Как досадно, что нужно держаться с ним в этом на равных!.."
  - Да, это так, - ответил он. - И я был бы счастлив как можно скорее узнать Ваше мнение.
  На мгновение в библиотеке воцарилась нереальная, абсолютная тишина. Никто не заметил, как тихонько вошел старый мажордом. Он не мог не услышать, о чем только что спросил хозяина посетитель - и теперь, весь превратившись в слух, ловил ответ господина.
  Веллер держал стакан пунша на полпути ко рту и поначалу лишь несколько раз кивнул, будто подчеркивая только что прозвучавшие слова Жоаля. Затем поставил стакан и еле слышно произнес:
  - Я прекрасно понимаю Ваше желание прямиком перейти к делу, мой мальчик. И тем не менее, мне кажется, что действовать таким образом означало бы чересчур торопить события. Жюдита и Вы знакомы едва ли больше, чем несколько дней. И виделись вы друг с другом не долее нескольких минут.
  - Когда-то мы были очень дружны, - напомнил Жоаль.
  - О! Детство! Между детством и зрелостью могло столькое произойти...
  - Но я должен кое в чем признаться Вам: в нашу последнюю встречу мы долго разговаривали с Вашей дочерью, - сказал Жоаль. - Простите меня за вольность, господин, но мне кажется, что и Жюдита, и я достаточно определились, чтобы со всей серьезностью и ответственностью поднять вопрос о помолвке.
  - Что ж, пусть так! - ответил Веллер. - Но даже если так, мне и самому еще нужно время поразмыслить над этим. Жюдита нежна, мила, но она всегда жила в атмосфере, очень... - он запнулся, - отличной от Вашей.
  Жоаль с трудом удержался от резкого слова и раздраженно подумал, что Веллер, оказывается, довольно неприятный тип.
  - Мне кажется, что мы в Канаане живем в точности, как здесь, - сдержанно произнес он.
  Старик поспешил улыбнуться.
  - Ясное дело! - признал он. - Но если взять, к примеру, Ваши манеры...
  - Мои манеры! - перебил его Жоаль. - Что там не в порядке с моими манерами, господин?
  - Простите меня, я очень неудачно выразился! - сказал Веллер. - Я хотел сказать не конкретно о Вас, а о том, как у вас обращаются с неграми.
  - Ну и как же?
  - Вы живете едва ли не бок о бок с ними!
  - А почему бы мне этого не делать? Мои негро отдают мне свой труд, и потому они должны чувствовать, что я всегда рядом.
  - Без сомнения, - произнес старик. - Я прекрасно понимаю Вашу точку зрения! Но могу уже прямо сейчас заверить Вас, что Жюдита никогда не свыкнется с подобными вещами.
  Жоаль молча ошеломленно уставился на него, и он продолжил:
  - Знаю - на всем острове распространена эта привычка. Но Жюдита необычная женщина, понимаете? Если, выйдя замуж, она хоть раз узнает, что Вы спите с Вашими негритянками...
  - Вот на этот счет Вы можете быть спокойны!! - воскликнул Жоаль. - Я нахожу барышню Жюдиту слишком совершенной, чтобы...
  Но тут же запнулся и покраснел, уличенный: он был невинен, не знал женщин, и ему было не с кем сравнивать. Веллер прекрасно почувствовал это. Несколько мгновений он молчал, потом у него вырвался саркастический смешок - будто бы от удовольствия, но его истинные чувства были далеки и от удовлетворения, и от сарказма.
  - Думаю, мы оба заблуждаемся, - констатировал он. - Короче говоря, Вы желаете от меня только одного: чтобы я позволил Вам ухаживать за моей дочерью?
  - Да, господин.
  - Но разве Вы сами только что не сказали, что уже начали делать это, во время того приема, что давали Ваши родители в Канаане?
  - Сказать по правде, я всего лишь заметил барышне Жюдите, что она стала очень приятной особой.
  - Всего лишь?
  - А еще я рассказал ей о своих планах насчет женитьбы.
  - А! - произнес Веллер. - И каков был ее ответ?
  - Она ничего не сказала, но мне показалось, что она могла бы согласиться.
  Старик пожал плечами и нервно заерзал в кресле.
  - Жюдита воспитывалась так целомудренно и благоразумно, что она еще не может знать, действительно ли она любит, - предупредил он. - Разумеется, Вы не задали ей прямого вопроса?
  - Нет, господин, прямого не задал, - признал Жоаль. - Однако, я думаю, она очень хорошо поняла, что я хотел сказать.
  - Это бы крайне меня удивило, - отрезал Веллер. - В конце концов, ей всего лишь двадцать два!
  Он закрыл глаза и со вздохом добавил:
  - Вам и самому только девятнадцать, не правда ли?
  - Скоро двадцать, господин, - поправил Жоаль.
  Старик медленно открыл глаза. Когда он взглянул на юношу, от лица его повеяло холодом.
  - Я еще кое о чем хотел бы вас спросить, - сказал он. - И мне бы хотелось искреннего ответа. Хорошо ли Вы ладите со своей семьей?
  Жоаль, как ни сдерживался, все же вздрогнул.
  - Мы с папой неразлучны, как два пальца на одной руке, если Вы это хотите знать, - произнес он бесцветным голосом.
  - Вы мне это уже подтвердили, - прошептал Веллер. - Но я хочу знать о всей Вашей семье. Это очень важно, понимаете?
  Слегка заколебавшись, Жоаль ответил утвердительно. Старик слабо улыбнулся, и в этой полуулыбке юноше почудилось сомнение.
  - Очень хорошо! - преувеличенно бодро заявил хозяин дома. - Я только что подверг Вас весьма суровому допросу, но, надеюсь, Вы признаёте, что это было необходимо. Свадьба - серьезное дело, мой мальчик! Честно говоря, мы с Вашим отцом уже спорили по этому поводу, но мне хотелось узнать Ваше собственное мнение. Ну что ж, теперь я не вижу причин мешать Вам попытать счастья с Жюдитой.
  - Спасибо, господин.
  - Но - не спешите торжествовать! Это вовсе не значит, что Вы так уж сразу получите мое благословение! Однако было бы справедливо с моей стороны уточнить: я питаю определенную надежду, что смогу дать его Вам, на некоторых условиях.
  - Я к Вашим услугам, господин.
  - Согласен, Вы к моим услугам, Жоаль. Видите ли, мой мальчик, у меня самого был сын... Но у нас еще будет время вернуться к этому разговору, не правда ли?
  Юноша согласился. Он четко осознал, что условиями, о которых говорил Веллер, было: задержаться в Исфахане. И хотя в душе его не вполне устраивала подобная перспектива, он почувствовал большое облегчение и был слишком благодарен Шарлю, чтобы рискнуть вступать с ним в какие-либо новые препирательства. Он не на шутку испугался и встревожился, когда Веллер спросил его об отношениях с Мартой, и до сих пор не мог унять дрожь.
  Когда в библиотеку вошли Жюдита и ее мать, он все еще думал об этом. Девушка первой заметила его, резко остановилась и охнула от удивления. Юноша сразу же повернулся к ней и улыбнулся. Она снова показалась ему красивой и грациозной, даже более, чем была в Канаане. На Жюдите было легкое платье, распущенные волосы свободно струились по плечам. Она не выглядела, как в ту первую встречу, утомленной долгим переездом в карете, а буквально сияла свежестью. Жоалю захотелось сразу же подбежать прямо к ней - но он, как полагалось по этикету, сначала подошел поприветствовать г-жу Веллер и ответил со всей возможной учтивостью на ее "добро пожаловать" и вежливые расспросы о здоровье родителей.
  - Надеюсь, Вы останетесь пожить у нас несколько дней, - сказала она под конец.
  - Разумеется, он останется! - вскричал Веллер, как показалось Жоалю, с некоторой нервозностью.
  Он медленно повернулся в кресле и, казалось, только теперь заметил присутствие дочери.
  - Ну же, дорогая моя, подойдите! - обратился он к ней. - Подойдите же поприветствовать Вашего друга Жоаля!
  Жюдита встрепенулась, но подошла, не колеблясь ни секунды.
  - Здравствуйте, Жоаль, - сказала она. - Я довольна, что Вы приехали.
  - Большое спасибо, барышня Жюдита, - ответил Жоаль. - Я сам очень счастлив, очень доволен находиться у Вас и снова Вас видеть!
  Это было все, что он нашелся сказать, желая засвидетельствовать свое неподдельное и трепетное удовольствие. Но его еще сковывало, довлело над ним то, как неприятно для них обоих оборвалась их первая беседа наедине в лощине у Старого Лорелея. Однако вскоре он вздохнул свободнее, и даже стеснение, что не переставало угнетать его во время разговора с Веллером, ослабло, почти исчезло. Он надежно укрепился в мысли, что Жюдита скоро станет его женой. Исфахан и тот строгий образ жизни, который в нем надлежало вести, начинали казаться ему гораздо менее впечатляющими и, что бы там ни говорил Веллер, не столь уж отличными от жизни и уклада Канаана. Он усмехнулся про себя. Подумаешь - не пускать негро в господский дом! Какое смешное лицемерие!.. Будто бы негров нельзя держать в такой же чистоте и опрятности, как держит себя любой другой человек в доме!
  Что же до семьи, до здоровой и чистой крови, которая скоро наполнит жилы его сыновей, - то вот стоит перед ним та, что подарит ему их! И кровь их детей будет благороднее, горячее и нежнее любой крови, когда-либо согревавшей сердце человека!
  - Я счастлив, - повторил Жоаль, беря Жюдиту за руку и задержав ее в своей.
  Помолчал и добавил:
  - Да, правда, очень счастлив!
  ----------
  * Хауса - племя, жившее на территории современного Конго
  ** Pommes lianes - плоды пассифлоры лавролистной
  ----------
  
  Глава 10
  Никогда Жоалю и в голову бы не пришло, что простое предложение вступить в брак может занять столько времени. На деле ему пришлось задержаться в Исфахане значительно дольше недельного срока, отпущенного им себе самим. Веллеры подлинно принадлежали к сливкам высшего общества. Они давали много приемов, постоянно окружали себя произведениями изобразительного, музыкального и танцевального искусства, активно участвовали в политической жизни острова. И диссонанс между их семьей и Жоалем, привыкшим совсем к другому укладу, не замедлил проявиться во всей очевидности. Теперь, казалось, Веллеры еще более медлили с принятием окончательного решения - но не только по причине этого несоответствия. Каковы были их истинные соображения? Жоалю сие было неведомо. Ошеломленный и сбитый с толку, он очень слабо защищался от мощного магнетизма этих людей и давления их авторитета, проистекавшего из всех составляющих их власти и богатства.
  Разница между Деспанами и Веллерами заключалась в том, что последние, вращаясь в суетливой пустоте своей светской жизни, на самом деле ничего реально не делали и ни о чем не договаривались. Или же, быть может, в том, что даже в тех редких случаях, когда они все-таки предпринимали какие-то действия - они даже не пытались проследить за их результатом и как-то повлиять на него. Не будь на свете такой страны Мартиники, где они контролировали практически все отрасли жизни, - кто знает, не предстали бы они горсткой ни на что не способных болтунов?.. Но само существование колонии придавало вес всему, что они говорили.
  То, что Жоалю, после стольких лет затворничества в родном Канаане, было навязано знакомство с новым и чужим для него миром, одновременно тревожило и зачаровывало его. Но вот в конце концов, через долгие три недели после приезда в Исфахан, осуществилось то, чего он так ждал: однажды в воскресенье старый Веллер посоветовал ему прокатить свою дочь по поместью в карете. По правде говоря, впервые за прошедшие с момента его появления в доме родителей девушки дни ему была дана возможность побыть с Жюдитой наедине достаточно долго, чтобы спокойно объясниться. Но спокойно ли?.. Жоаль вышел от Шарля погруженным в глубокое замешательство. Он по-прежнему прекрасно знал, чего хочет - но никогда еще не ощущал он так остро смятение юности и всю малость своих девятнадцати лет. Это в Канаане ему легко было почувствовать себя взрослым, сильным, уверенным в себе мужчиной - а здесь собственная зрелость внезапно показалась ему несколько несостоятельной и показной. Ему великолепно дали понять, насколько его возможность действовать, руководствуясь исключительно собственными интересами, по-прежнему зависит от его отца. Здесь, в Исфахане, он был полностью оторван от старого Деспана, беззащитен перед любезной, но непрестанной критикой со стороны Веллеров... Жоаль вдруг почувствовал себя слабым, маленьким, почти несчастным.
  Шарль Веллер проследил за сборами на прогулку и проводил молодых людей до самой нижней ступени крыльца. Жоаль избегал смотреть ему в глаза, словно бы старик с некоторых пор внушал ему неясный страх. Но чувство, мешавшее юноше поднять взгляд на патриарха семейства, было абсолютно не похоже на тот страх, что вызывала в нем мать.
  Пока Жоаль помогал Жюдите устроиться на сидении кареты и сам усаживался рядом с ней, Веллер все стоял и разглядывал его, будто удивляясь не слишком-то лощеным его манерам. Когда карета тронулась, Шарль еле заметно шевельнул рукой в знак напутствия.
  - Ты, потише, осторожнее там с лошадьми! - прикрикнул он на кучера, тут же отвернулся и стал подниматься по ступенькам.
  Кучер-мулат в ливрее дома Веллеров прошептал молодой паре слова почтения - но не сделал ни малейшего движения повернуться к ним. Он заметил оживление Жюдиты, но и выражение лица старого хозяина не ускользнуло от него. И потому он колебался, не мог решить, стоит ли считать Жоаля членом семьи или еще нет.
  Оказавшись наедине с любимой девушкой, Жоаль быстро воспрял духом, на душе у него сделалось светло. Все невыносимо долгие предыдущие дни были наполнены лишь нескончаемой болтовней с господами и их красавицами дамами, которые, без сомнения, здорово и очень элегантно курили кальян, но рассуждали на совершенно чуждые и неинтересные молодому Деспану темы. Его истощил обстрел целой батареи испытующих взглядов, вымотало бесконечное возобновление "сурового допроса" (выражение Шарля Веллера). И тем не менее, сейчас Жоаль все более склонялся к тому, чтобы простить назойливых праздных господ и даже оправдать их суету, признав, что Веллеры намеренно стремились показать ему, в какой мир ему предстоит войти и какова на самом деле та, которую он желает взять в супруги.
  - Вы удобно устроились? - спросил он девушку.
  - Прекрасно, - ответила Жюдита.
  Она сидела очень прямо и, слегка покачиваясь на сиденье от толчков кареты, напомнила Жоалю лилию, колеблемую ласковым бризом. Юноша в который раз восхитился утонченностью линий ее рта и носа, красотой ее глаз, ее тонкими длинными пальцами, чуть подрагивавшими в кожаных перчатках. Это правда - именно такую девушку он хотел себе в жены. Но почему же теперь, когда ей следовало бы понять, какой великий момент настал, - она внезапно сделалась такой молчаливой и далекой?..
  Молодые люди не произносили ни слова, но между ними незримо шло некое противоборство. Поначалу это просто удивило, а затем невыразимо смутило Жоаля. Он знал, что в последние дни Жюдита подолгу разговаривала с родителями - он сам видел это, но не мог объяснить этими разговорами внезапную сдержанность обычно живой и смешливой девушки.
  Карета быстро удалилась от дома и продолжала углубляться в поля под тихий скрип камней, мостивших дорогу. На пути ее встретились всего два-три негра, почтительно остановившиеся при виде ее и склонившиеся в приветствии. По воскресеньям в Исфахане, как и в Канаане, прекращались все работы.
  - Здесь очень спокойно, - заметил юноша. - Прекрасное место для разговора...
  Жюдита утвердительно кивнула - и в это время одна из лошадей шарахнулась в сторону. Карету сильно тряхнуло, и Жоаль всем весом своего тела навалился на девушку, больно толкнув ее. Она отпрянула.
  - Простите, - шепнул он.
  И, охваченный порывом внезапного гнева, изо всех сил ударил кучера по спине и рявкнул:
  - Поосторожнее, негро!
  Затем он постарался поглубже усесться на сиденье, тщательно соблюдая подобающее расстояние между собой и Жюдитой, и украдкой взглянул на спутницу, помимо воли попытавшись представить ее формы, скрытые платьем. Раздражение неловкостью кучера еще не угасло в нем, и он невольно перенес его на Жюдиту. "Если б она была рабыней", - мелькнула мысль, - "мне было бы достаточно приказать ей раздеться". Он впервые подумал о любимой девушке таким образом - и тут же устыдился этого, но недолго казнил себя. Во время столкновения он успел ощутить, что тело у его избранницы не вялое и изнеженное, а крепкое и упругое, и внезапно его властно повлекло к ней. Он придвинулся к девушке осторожно и медленно, не сводя с нее почтительного взгляда.
  - Что же с Вами сегодня происходит все утро? - чужим низким голосом спросил он.
  Она вздрогнула и поспешила ответить:
  - Нет, ничего, Жоаль, уверяю Вас.
  - И все-таки Вы не можете не знать, почему Ваш отец предложил нам совершить эту прогулку?
  Она согласно кивнула и побелела, как полотно. На мгновение Жоалю показалось, что она вот-вот начнет что-то объяснять, быть может - оправдываться... Но Жюдита не вымолвила ни слова. Она просто повернулась так, чтобы видеть его лицо, и целую томительную минуту пристально разглядывала его. При этом лицо ее самой приняло совсем новое, незнакомое Жоалю выражение: темные глаза напряженно смотрели, не мигая, губы слегка сжались, подбородок подобрался и резче обозначились складки, идущие от крыльев носа... Это было знаком ожесточенной внутренней борьбы.
  Жоаль внезапно встревожился.
  - Но, помилуйте, Жюдита! - вскричал он. - Когда отец ничего не имеет против того, чтобы его дочь отправилась гулять одна в компании молодого человека - значит, ему нечего возразить и против тех планов, которые они могут построить!
  - Планов насчет... свадьбы, я полагаю?
  - Да, насчет свадьбы!
  Он заколебался, сильнее наклонился вперед:
  - Не хотите ли Вы поговорить о них со мной?
  Жюдита медлила с ответом. Она не сводила с лица юноши этот необъяснимый, смутно настороженный взгляд, будто бы внезапно перестала узнавать его.
  - Должна сказать Вам, что до сих пор никогда серьезно не подумывала о замужестве, - наконец, прошептала она.
  - Но сегодня Вы думаете об этом, не правда ли?
  - Дело в том, что... я почти ничего не знаю о Вас, Жоаль!
  Голос ее был тусклым, почти бесстрастным, но она дрожала. "Черт меня возьми, если я понимаю, что стряслось!..." - подумал Жоаль. Девушка, сидевшая рядом с ним в карете, больше не была той, с которой он говорил в долине Канаана, и еще менее - той, что встретила его в Исфахане признанием, как она счастлива его видеть. Неясная горечь поднялась со дна его души и вытеснила смущение.
  - Но что ж с Вами такое? - спросил он непринужденным тоном... наигранным и оттого излишне небрежным. - Кто-нибудь дурно говорил Вам обо мне?
  Произнося это, он подразумевал только Веллеров и их многочисленных друзей - но едва слова слетели с его губ, как на него нахлынули воспоминания о брате и о Марте. От этих двоих можно было ожидать всего, что угодно! Внезапно объятый злобой, он вскочил, так, что карета зашаталась.
  - Так и есть, не правда ли? - мрачно произнес он. - Это действительно так?
  - Да нет же! - живо возразила Жюдита. - Что Вы выдумываете!
  - Я не выдумываю, Жюдита, а констатирую факт! Вы ни с того ни с сего перестали быть прежней! В прошлый раз вы ясно сказали, что помните, знаете меня, а сегодня утверждаете обратное? Это же ненормально, это даже странно!
  - Прошу Вас, успокойтесь! - пролепетала она. - Прошу Вас, пожалуйста...
  Она усадила его обратно на подушки и внезапно сама прильнула к нему. Как будто бы, повинуясь порыву, после долгой борьбы и сомнений она поддалась давно зревшему в ней чувству... Взгляд, которым она наградила юношу, осиял, казалось, не его лишь одного, а весь мир!
  - Вы и вправду просите моего согласия на брак? - дрожащим голосом спросила она.
  - Да! - ответил Жоаль. - Скорее всего, не так, как Вы бы хотели услышать, но я прошу именно этого!
  - Вот так просто? Я имею в виду, Вы не желаете еще поразмыслить?
  - Вы могли бы спрашивать так, если бы я попросил Вас жениться на мне при первой же нашей встрече. Тогда размышлять, быть может, и стоило бы. Но я живу бок о бок с Вами уже больше трех недель! Разве это ничего не значит для Вас?
  - Да, пожалуй, Вы правы, - согласилась Жюдита. - Но... говорили ли Вы об этом с моим отцом в последние дни?
  - Я сделал это сразу по приезде. Он дал мне свое согласие.
  - Но, предположим, сегодня он внезапно передумает?
  - Он не стал бы так резко менять мнение, - отрезал Жоаль. - Это было бы недостойно господина.
  Он произнес это сухо и торопливо, словно бы и ему передалась часть страха, снедавшего Жюдиту.
  - Отец очень непростой человек, - настаивала она. - Его настроение так переменчиво! Никогда не знаешь, что он скажет в следующий момент!
  - Но если он скажет "да", то и Вы согласитесь?
  - Да, я думаю... что буду согласна!
  В это короткое мгновение Жоаль едва не перебил ее - на языке его висел упрек, что уж от кого, а от нее он ждал уверенности... Но он заставил себя промолчать и стоял, не шевелясь, весь обратившись в ожидание, ловя каждый вздох девушки.
  - Да, я скажу "да"! - воскликнула она наконец. - О! Да!
  Не одна лишь страсть была в ее голосе - в нем звучал вызов, и более того - смятение и некое ожесточение слышались в нем... Но Жоаль не мог сейчас расспрашивать ее ни о чем. Стоило ему лишь слегка шевельнуться, как девушка порывисто прижалась к нему. Пока он решался, взять ли ее лицо в ладони, она закрыла глаза и сама подставила ему губы.
  Поцелуй, долгий, сладкий, соединил их тела и души и скрыл розовой пеленой неземного блаженства окружающий мир. Жоаль и думать забыл о колебаниях своей спутницы, о внезапной перемене в ней, о той борьбе, что она, казалось, вела сама с собой. Он был ошеломлен, переполнен счастьем, и с трудом смог оторваться от губ любимой.
  - Вы любите меня? - спросил он, держа ее лицо так близко, что дыхание их смешалось. - Вы меня любите?
  Он и не ждал ответа - он прочел его в глазах девушки и крепко обнял ее, прижав к груди:
  - Знаете ли Вы, что Вы первая и единственная, кто подарил мне такое счастье?!
  - Да, Жоаль, я знаю! - прошептала Жюдита.
  Она отстранилась, словно бы с сожалением, и взглянула на юношу почти умоляюще. Она дрожала всем телом, горела пламенем желания. Казалось, она ждала, безумно ждала чего-то непостижимого - и вновь, запрокинув голову, подставила любимому губы, для поцелуя, еще более страстного и нежного, чем первый.
  - О! Жоаль! Нам не следовало бы... - пролепетала она. - Нас могут...
  Он закрыл ей рот поцелуем, и им обоим показалось, будто они летят, обнявшись, в бездонную пропасть. Но в этом новом поцелуе словно бы остался отзвук последних слов Жюдиты - и внезапно, в самый неподходящий момент, перед мысленным взором Жоаля отчетливо возникли Режис и Марта. Их образы так грубо и зримо вмешались в его любовный восторг, что ему на секунду почудилось с пугающим правдоподобием, будто эти двое на самом деле не спеша идут за каретой, терпеливо ожидая, пока он их заметит.
  Испуганный силой этого видения, Жоаль отстранил от себя Жюдиту, обернулся - и увидел всадника. Тот на небольшом расстоянии сопровождал карету и внимательно рассматривал ее.
  - Кто этот человек? - спросил Жоаль охрипшим от волнения голосом.
  Жюдита тоже заметила новоприбывшего.
  - Это мой кузен Вильям Веллер, - сказала она, краснея.
  Она нервно сделала всаднику знак приблизиться и, когда мужчина подъехал, направляя лошадь наперерез карете, произнесла:
  - Жоаль, представляю Вам моего кузена Веллера. А Вам, Вильям, вот его - г-на Жоаля Деспана.
  Вильям Веллер, лет тридцати на вид, был хрупкого телосложения, с несуразно длинными руками и ногами. Длину рук зрительно увеличивали покатые плечи, лицо поражало меловой бледностью. Глаза его косили так сильно, что невозможно было понять, на кого из влюбленных он смотрел с большим вниманием. Но, казалось, он ничуть не страдал по поводу своей внешности.
  - Что же значит это "господин"? - с иронией в голосе выговорил он. - Ты теперь зовешь "господами" всех парней, с которыми целуешься?
  - Мы скоро поженимся! - с вызовом ответила Жюдита.
  У нее тряслись губы, словно она была готова вот-вот расплакаться.
  - Да неужели? - деланно удивился Вильям. - Ты? Жюдита Веллер? Ты и впрямь собираешься выйти за этого, с позволения сказать, "господина Жоаля"?
  - Вот именно, собираюсь! - парировала Жюдита. - И тебя не спрошу, так и сделаю! Насколько мне известно, тебе никто не давал права учить меня, как себя вести.
  В голосе ее снова звучал вызов. И то, что она так резко и живо возразила своему кузену, поразило Жоаля даже больше, чем то, что Вильям презирал его и не считал нужным это скрывать. Что-то в этой стычке, причиной которой он стал, невыразимо пугало его - но страху он поддался лишь на секунду. Затем он ощутил неловкость, стремление во что бы то ни стало разрядить обстановку, в точности как тогда, когда Режис застал их с Жюдитой в лощине.
  - Господин, прошу Вас, не зарывайтесь и позвольте нам спокойно продолжить прогулку, - обратился он к Вильяму. - Я скоро стану мужем Вашей кузины, и мне бы не хотелось портить отношения. Напротив, я бы хотел подружиться с Вами.
  Жоаль произнес это с улыбкой, и Вильям ухмыльнулся в ответ - но губы его дрожали.
  - "Подружиться"? - передразнил он и сплюнул. - Еще чего, Господи прости!
  Он хотел добавить еще что-то, но передумал и повернул коня прочь.
  - Жюдита! - крикнул он на скаку. - Это твой отец поручил мне разыскать вас. Быть может, ты забыла, что он ждал новостей - так знай: он только что получил их! Так что я советую тебе живей возвращаться домой!
  
  Карета успела очень далеко отъехать от дома Веллеров, и лишь через полчаса, гоня усталых лошадей рысью, возница промчался по аллее и остановил экипаж у крыльца. Первыми, кого там увидели влюбленные, были Шарль Веллер и высокий бородатый мужчина. Он оживленно беседовал с хозяином дома, и даже не слыша его слов, по одним только жестам можно было догадаться, насколько он самоуверен и не сомневается в собственном авторитете. Как только старик Шарль заметил карету, он замер на полуслове и, похожий на большую окаменевшую птицу, не шевелился, пока молодые люди не приблизились. Жюдита шагнула к нему. Она снова была очень бледна, и мелкая дрожь сотрясала ее руки.
  - Отец! Что-то случилось? - спросила она. - Почему Вы послали за нами Вильяма?
  Ее отец содрогнулся и нервно махнул рукой к дверям:
  - Пожалуйста, Жюдита, будьте добры подняться в дом, к матери.
  Звук собственного голоса будто бы вывел его из оцепенения. Он сделал движение навстречу Жоалю, но взгляд его по-прежнему был рассеянным и отсутствующим.
  - Ну же, Жоаль! - внезапно воскликнул он пронзительным неестественным голосом. - Что Вы стоите - видите, вот только что приехал профессор Гриффитс. Вы знакомы с ним, не правда ли?
  - Ах! Ах! - произнес высокий мужчина. - Конечно же, он меня помнит.
  - Разумеется! - вторил ему Веллер. - Учителей, что выводят в люди и призваны передавать свои знания, не забывают. О, да, конечно же, о них помнят всю жизнь!
  Казалось, теперь он готов был говорить без умолку... Но через несколько мгновений во дворе вновь наступила тишина. Жоаль всеми силами старался скрыть от обоих собеседников тревогу, внезапно пригвоздившую его к земле. Жюдита исчезла в доме, не удостоив его ни словом, ни даже взглядом. Юноша ощутил приближение страшной угрозы - она готова была вот-вот обрушиться на него, пронизать его до самых недр души и вдребезги разбить ему сердце.
  - Что происходит? - наконец, с трудом выговорил он.
  И, поскольку никто ему не ответил, он продолжал уже раздраженно:
  - Что это за манера, господин Веллер, заставить нас бежать сломя голову за Вашим племянником, как будто бы мы в чем-то провинились?
  Он и вправду не мог взять в толк, что побудило Веллера таким вот образом нарушить их уединение. Внезапно поступок старого Шарля показался ему унизительным. Не будь этой неведомой угрозы, которая почти физически сгущала вокруг него воздух - о, как бы он дал волю своему справедливому гневу! Но юноша чувствовал ее и потому снова замолчал.
  - Вильям упомянул о каких-то новостях, - наконец, промолвил он. - Что это за новости?
  - Важные, мой мальчик, - прошептал Гриффитс, разглядывая его. - И настолько, что я задаюсь вопросом...
  - Да? И каким же вопросом Вы задаетесь? - вскричал Жоаль, вне себя от нетерпения из-за колебания собеседника.
  - ...не следует ли скорее г-ну Веллеру сообщить Вам эти новости.
  Старик встряхнул головой. Казалось, он колебался еще сильнее, он выглядел смущенным и несчастным из-за того, что вынужден был стоять тут и наблюдать, как вот-вот разыграется тяжелая сцена.
  - Пойдемте в летнюю беседку, - поспешно предложил он. - Там мы... пропустим по стаканчику пунша и сможем спокойно подискутировать!
  Он наконец-то решился поднять глаза на Жоаля и неловко улыбнулся ему:
  - Да, так и следует поступить, не правда ли? Моя жена не потерпит, если мы будем пить спиртное в доме в столь ранний час.
  - Быть может, нам лучше бы вообще не пить, - вставил Гриффитс.
  - Да нет же! Дело не в этом! Мою жену вовсе не интересует, пьем мы или нет! Единственное, чего она не желает, это... чтобы мы сейчас заходили в дом!
  Жоаль закусил губу. Дорого бы он дал, чтобы заставить этих двоих прекратить кривляться, вынудить их заговорить прямо здесь, сейчас же и без обиняков выложить ему то, что они так явно и с таким трудом готовятся объявить!.. Но страх стискивал его свинцовой ладонью, не давая ни шевельнуться, ни произнести хоть слово. Он чувствовал смертельную усталость, чуял угрозу со всех сторон, его душила та скользкая деликатность, с которой оба собеседника увиливали от его вопросов.
  - Именем Неба, господин Веллер! - вскричал он вдруг. - Вы скажете мне, в конце-то концов, что происходит?! Это из-за меня и барышни Жюдиты?
  - Да нет же, мой мальчик, нет!
  - Тогда зачем же ее попросили подняться к матери? Г-жа Веллер больна?
  - Пожалуйста, прошу Вас, - нервно произнес старик, - не будем об этом здесь, пройдемте в беседку. Выпьем для начала немного пунша!
  Какое-то время Жоалю даже начало казаться, что все это просто игра. Одна из тех мрачных и глупых игр высшего света, в которых Веллеры слишком долго заставляли его участвовать. Но не прошло и нескольких секунд, как гнев отрезвил его, помог вырваться из этой призрачной иллюзии и оживил острое чувство пережитого унижения.
  - К черту Вашу беседку и Ваш пунш! - крикнул он. - Я Вас спрашиваю, Вы слышите? Прошу Вас сейчас же рассказать мне все как есть!
  Но в то самое мгновение, как с губ его слетели эти слова, он понял, что никакой игры не было и в помине. Угроза стала явной - она, казалось, исходила от чьей-то чужой злой воли и только прикрывалась дергавшимся в тике лицом старого Веллера и бесстрастной физиономией Гриффитса. Жоалю внезапно показалось, что сам воздух вокруг них застыл, сгустился, как кисель.
  Немец опустил голову. Юноша услышал, как он цедит сквозь зубы какие-то непонятные слова - и понял, что это была молитва, лишь когда из пухлых губ учителя выплыло "Аминь". И сразу же Гриффитс снова поднял голову и уставился на Жоаля во все глаза.
  - Я и в самом деле приехал сюда с плохими новостями, - сказал он. - И, увы, они касаются Вас, мой мальчик!
  Жоаль похолодел. Гнев и нетерпение мгновенно рассеялись.
  - Что это за новости? - медленно произнес он, не сводя глаз с обоих собеседников.
  Веллер тронул себя за губу, но ничего не сказал. Увидев это, Гриффитс продолжил:
  - Есть многое, что нам узнавать тяжело, во что трудно поверить и признать, мой мальчик! Однако же, следует все принимать со смирением и верить, что это справедливо, ибо так учит Бог - Он всегда все делает к лучшему.
  - Что это? - спросил Жоаль.
  Внезапно его вновь охватило бешенство, но не яростное, а отчаянное. В голове заметались безумные, полные ужаса мысли. Он схватил немца за лацканы сюртука.
  - Эти новости из Канаана, не так ли? - воскликнул он. - Там что-то стряслось?
  - Да, - ответил Гриффитс. - Там кое-кто умер.
  - Кто?
  - Ваш отец, Жоаль. Три дня назад.
  Поначалу Жоаль как будто бы пропустил эти слова мимо ушей. Он никак не отреагировал на страшное известие, только отпустил Гриффитса и застыл, неподвижный и бездумный. На лужайку набежала тень облака, и он машинально проводил ее взглядом.
  - Чт... что!? - выдавил он наконец.
  - Ваш отец умер, - с досадой повторил Веллер, глядя мимо него вдаль. - Никто не смог ничего поделать, чтобы спасти его. Его отравила одна из ваших негритянок.
  - Мой отец? - беззвучно прошептал Жоаль. - Отец мертв?! Нет, это невозможно!
  Он не обратил ни малейшего внимания на последние слова Веллера. До него дошел весь смысл слова "мертв", и все тело пронизала непреодолимая дрожь. Он застыл в неподвижности, будто пораженный неожиданным сокрушительным ударом, даже не успев почувствовать боли. Мысли забились куда-то в дальний закоулок мозга и замерли там, оглушенные. Он не слышал ни надтреснутого голоса старого Веллера, еще продолжавшего что-то объяснять, ни густого баса Гриффитса, что-то подтверждавшего в его словах. Ему показалось, будто два эти чужих человека рассказывают друг другу какую-то пустую, совершенно не интересную историю. Потом он расслышал, что именно говорил Гриффитс:
  - Повешение, господин Веллер? Лично я нахожу подобное наказание слишком мягким для этой негритянки! Я бы сначала порубил ее хорошенько ножом мясника, а потом сжег бы все кусочки один за другим!
  - Негритянки? - очнулся Жоаль. - О какой это негритянке Вы говорите?
  - Мы больше ничего не знаем о ней! - ответил Веллер. - Похоже, речь идет о бывшей сожительнице Вашего отца. Она одна знала, где Давид держал негритянский порошок.
  - Как это, "похоже"? - вскричал немец. - Да это, напротив, единственное, что известно совершенно точно! О Небо, помоги схватить эту Медею и наказать ее так, как она того заслуживает!
  - Медею? - переспросил Жоаль.
  - Ну да, мой мальчик! Ваш управляющий вырвал у нее признание. Господину Деспану, тем не менее, следовало бы знать, что негры не способны управлять своими страстями, точно так же, как не могут изменить цвет своей кожи! Должно быть, в этой Медее проснулась обезьяна. Какая жалость, что ей удалось ускользнуть!
  - А!.. она сбежала?
  - Увы!
  На мгновение наступила тишина. Первым встряхнулся Веллер - теперь, казалось, он торопился побыстрее со всем этим покончить.
  - Я понимаю, что Вам было тяжело услышать подобные вещи в такой дали от дома, - заметил он. - Быть может, Вам следует подумать о возвращении?
  - Да, господин, - машинально согласился Жоаль. - Мне прямо сейчас нужно ехать.
  Он медленно и неотвратимо проникался смыслом только что услышанного. Сначала он осознал, что в Канаане произошло нечто ужасное. "Надеюсь, папа не слишком разнервничался", - подумал он... и внезапно понял, что его отец больше никогда уже не будет нервничать. Он содрогнулся от непоправимой очевидности случившегося.
  - Ваш негр седлает Вам лошадь, - сообщил Веллер. - Но если Вы предпочитаете карету...
  - Нет, спасибо, - отказался юноша.
  
  Будто в дурном сне, он заметил, как из конюшни, держа лошадь под уздцы, вышел Рем. Раб был в слезах. Он остановился перед хозяином и опустил голову, сотрясаясь от рыданий.
  - Рем? - медленно позвал Жоаль.
  - Да, г'сподин?
  - Ты все знаешь, не так ли?
  - Я знаю - что, г'сподин?
  - Что произошло со старым господином из-за пёль? Знаешь? Да или нет?..
  Рем заколебался. Смерть старого хозяина и страшные ее последствия, что не преминут обрушиться на всех обитателей осиротевшего поместья, приводили его в ужас. Нужно ли рассказывать молодому господину всю правду? Лучше было бы, конечно, притвориться, будто он, Рем, не знает ничего, но это могло быть рискованно и опасно. По тону Жоаля раб понимал, что может ожидать его, если он не повторит слово в слово то, что уже знает сам.
  - Да, г'сподин, я знаю! - произнес он дрожащим голосом, испуганно стрельнув глазами в сторону слушавших его белых. - Я знаю, что хозяин умер по вине этой гадкой негритянки. И еще знаю, что хозяйка не захотела, чтобы Вам сообщали об этом раньше, чем пошлют за барышней Селией и г-ном Режисом.
  - Хозяйка так приказала? Ты уверен?
  - Да, г'сподин.
  - Значит, она была в Канаане одна, когда хозяин умер?
  - Да, г'сподин!
  - Кто тебе это сказал?
  - Негро бородатого господина, г'сподин!
  Перед мысленным взором Жоаля возникло большое, некогда сильное тело отца, вытянутое, окоченевшее, без признаков жизни, неподвижно лежащее в своей комнате - и он никак не мог отогнать это видение. Внезапно он снова задрожал - на этот раз от смертельного ужаса, захлестнувшего его с головой. Он схватил раба за руку, не осознавая до конца, что творит, встряхнул его и прорычал:
  - Почему ты сразу же не пришел известить меня, вместо того чтобы позволить это сделать тем двум белым?
  - Но, г'сподин, хозяйка сказала...
  - Речь не о ней, а о тебе! Почему ты сразу же не разыскал меня?
  - Я не мог, г'сподин! Эти господа не позволили бы мне. Они говорили о Вас и без конца рассказывали всякие истории о хозяйке и Канаане. Это, г'сподин, все дела белых, и Вы всегда говорили, что негро не нужно в них вмешиваться!
  Жоаль повернулся к двум неподвижным господам:
  - Держу пари, что это вам понравилось, а? Держу пари, вы были очень довольны, что могли перемывать нам кости!..
  И осекся, вздрогнул от звука собственного голоса. На глаза ему снова попался Рем, и он содрогнулся от отвращения, увидев, как слезы заливают его сморщенное черное лицо. Он размахнулся и залепил невольнику пощечину.
  - Убирайся отсюда! - крикнул он.
  - Успокойтесь же, в самом деле! - вмешался Веллер. - Вам нечего больше ждать и лучше бы без промедления пуститься в путь.
  - Минуточку, - обернулся к нему Жоаль. - То, что только что рассказал мне этот негро, - верно?
  Веллер беспомощно взглянул на Гриффитса, будто бы прося у того поддержки. Тот изобразил на лице отчаяние и пожал плечами.
  - Что Вы хотите, чтобы мы Вам сказали? - процедил он сквозь зубы. - Конечно, это верно! Г-жа Деспан и вправду порекомендовала известить Вас последним.
  - Почему же?
  - Как мы можем знать это, мой мальчик? В конце концов, это нас не касается!
  И Жоаль увидел, как оба, будто бы одновременно охваченные досадой, одинаковым движением отвели глаза. Внезапно ему стало плохо. С какой-то болезненной поспешностью он окончательно убедил себя, что его отец действительно умер и он остался один-одинешенек. Боль и отчаяние распирали ему грудь, и он расплакался - но уже через несколько секунд устрашился звука своих рыданий и замолчал.
  - Ладно!.. - пролепетал он. - Думаю, мне лучше уехать.
  - Это самое лучшее решение, - подтвердил Веллер.
  - Да! Мне необходимо сейчас же вернуться в Канаан!
  - В Канаан? - буркнул Гриффитс.
  Он хотел было положить руку Жоалю на плечо, но остановил себя на полужесте.
  - О! - промолвил он. - Еще кое-что... что Вам лучше будет сначала услышать из уст белого, нежели негра! Вы поступите неправильно, мой мальчик, если отправитесь сейчас в Канаан. Ваш отец уже почти двое суток как похоронен. Отныне хозяин там - Ваш брат Режис!
  - Хо... зяин? Режис?
  - Его мать показала мне бумагу, свидетельствующую об этом. Этот документ составлен и подписан собственной рукой Давида. Она имеет силу закона, и я очень опасаюсь, что у Вас уже больше нет никаких прав.
  Жоалю почудилось, будто земля разверзлась под ним и поток грязи увлек его в глубину.
  - Если Вам нужен мой совет, - продолжал Гриффитс, - Вам предпочтительнее всего уехать подальше, в какую-нибудь другую страну, где никто не будет Вам досаждать.
  - Довольно, Гриффитс! - резко оборвал Веллер. - Лично я считаю, что мы должны сейчас распрощаться с этим молодым человеком и предоставить ему свободу решать самому. Как я Вам уже сказал, чужие проблемы не касаются Исфахана! Я всегда следил, чтоб это было так, и настаиваю, чтобы так и оставалось!
  Он произнес это тоном, не терпящим возражений. Лицо его сделалось таким же мучнисто-белым, как его шевелюра. Быть может, он и пытался как-то заставить себя сочувствовать горю Жоаля, но этого совершенно не было видно. На самом деле он был всего лишь смущен тем, что сцена все-таки разыгралась перед домом и продолжает развиваться. Глядя на юношу, он добавил:
  - Мы с Вашим отцом начали было обсуждение некоего проекта касательно Вас. Стоит ли говорить, что теперь этому обсуждению грош цена. Когда Ваш бедный отец убеждал, будто бы Вы способны заменить мне покойного сына, я и мысли допустить не мог, что он делает это ради простой выгоды: дабы уладить свои собственные дела с наследованием поместья! Никто здесь не желает разбираться, что происходит в Вашей семье, мой мальчик! Ведь речь идет о личных вопросах, обсуждать которые между собой - ваше право. Посему я прощаюсь с Вами!
  Кровь бросилась Жоалю в лицо. По мере того как он осознавал, о чем говорил старик, он все более трезвел и возвращался к действительности.
  - Но я не могу уехать вот так! - пробормотал он. - Я должен... попрощаться с дамами!
  - В этом нет необходимости, - отрезал Веллер.
  - Но... барышня Жюдита?! С моей стороны будет нехорошо...
  - Боюсь, что ни дочь моя, ни жена не в состоянии сейчас принять Вас, - добил его старик.
  Если бы не обстоятельства, в которых это произносилось, Жоаля бы позабавило, как изменился голос Шарля - он прозвучал слабо, все так же вежливо, но уже нерешительно. Хозяин Исфахана даже вспотел, силясь не нервничать. Ему не терпелось покончить с тяжелым разговором, уйти к себе и закрыть дверь ото всех. Тяжелые мешки у него под глазами тряслись, будто он готов был расплакаться, хотя он не чувствовал никакого горя, разве что сожалел, что так долго простоял на солнцепеке. Он резко отвернулся и, не попрощавшись с учителем и учеником, быстро исчез в доме.
  Гриффитс еще мгновение продолжал молча рассматривать Жоаля. Он страстно обрадовался, что стал свидетелем его горя. Не то чтобы он питал к Жоалю ненависть, но радость при виде чужих страданий издавна была единственным развлечением в его жизни неудавшегося профессора. Право же, Веллер, когда прервал его несколько минут назад, едва не лишил его доброй половины этого удовольствия!..
  - Нет ли у Вас каких-либо соображений насчет того, что могло бы побудить Вашего отца составить подобный документ? - спросил он осторожно.
  И, поскольку Жоаль молчал, он осмелел:
  - У Вашей матери было такое странное лицо, когда она показала мне эту бумагу!
  - Какое лицо? - спросил Жоаль.
  - Мне показалось, что она была счастлива. Да, безумно счастлива!
  На этот раз он осмелился положить руку юноше на плечо:
  - Сын мой, Бог говорил нам в притче, что Он развеет семена по ветру. Не Вы ли случайно то зерно, что выросло не на своем месте?
  - Оставьте меня в покое! - вырвался Жоаль. - Отстаньте от меня со своими историями!
  Он заходил кругами, бесцельно, точно слепой, до боли стиснув зубы. Он не мог смириться со смертью отца. Он представлял себе, как вернется в Канаан и увидит, что Давид ждал его. Глухое отчаяние угнетало его, и он машинально повторял: "Его больше нет, он мертв", - вовсе не веря в это.
  Наконец, он взял себя в руки и нагнал уходившего Рема. Когда раб боязливым жестом подал ему поводья лошади, он так выхватил их, что едва не оторвал вместе с пальцами, и вскочил в седло.
  Что-то, однако, удержало его от того, чтобы пришпорить коня и пустить галопом по аллее. Он приподнялся на стременах, обернулся и бросил последний взгляд на дом. И тут он заметил Жюдиту. Она смотрела на него из окна одной из комнат на втором этаже. Но когда взгляды их встретились, она резко отпрянула, вытирая рот, словно пытаясь стереть с губ прикосновение чего-то гнусного.
  
  Глава 11
  Жоаль без устали погонял свою лошадь и уже не заботился, поспевает ли за ним Рем. Он нигде не останавливался и достиг Канаана с наступлением ночи. Капустные пальмы по обеим сторонам аллеи со скрипом раскачивал восточный ветер.
  Из всех впечатлений от поездки в Исфахан у Жоаля осталось лишь одно: ощущение замешательства и враждебности. Он едва узнал местность, что открылась ему при въезде в Канаан - ферму, ровный ряд деревьев и ручеек, каскадами спускавшийся по склонам холма. Ему все еще чудилось, будто он спит и видит плохой сон.
  Родной дом показался вдали, и на мгновение Жоаля опалило душераздирающей нежностью, но он тут же снова впал в оцепенение. Все ближе и ближе был тот миг, когда ему придется войти и убедиться своими глазами, что отец мертв. Он то впадал в панику, то мучился неопределенностью своего положения. Его неотступно преследовал вопрос - кем был он до сих пор и кем станет теперь? Он ощущал себя полноценным, уверенным в себе человеком только в Канаане, посреди его полей, деревьев, в родном доме, бок о бок с отцом, в своих неизменных белых одеждах не спеша обходившим огромные владения. Но теперь он чувствовал, что эта гармония распалась, навеки погружая его в пучину отчуждения. Ему казалось, что и сам он вот-вот исчезнет - а может быть, его уже даже больше нет, если только он вообще когда-либо существовал... Родные с детства строения и пейзажи по мере его приближения к дому становились все более чуждыми и враждебными.
  Жоаля не оставляла уверенность, что все, случившееся с ним, в высшей степени несправедливо - и это высасывало из него все жизненные силы, омрачало рассудок, искажало зрение. Чем ближе он подъезжал к дому, тем менее ему верилось в происходящее. Сам он становился вещью без души, не был, а только казался!.. Он позволил лошади медленно идти шагом и оцепенел в нерешительности, отупении, холодной пустоте, в настороженном ожидании боли.
  Достигнув лужайки, он спешился и уже не смотрел, как лошадь с болтающимися поводьями сама направилась к конюшне. Он медленно пошел к дому, приминая темную холодную траву, пристально вглядываясь в крыльцо, что выглядело бледным пятном на высоком фасаде. Очертания дома вырисовывались четко, будто вырезанные, на фоне черного неба. Слишком четко, нереально четко, будто и впрямь все вокруг было ненастоящим, картонным.
  Жоаль вышел из высокой травы на аллею перед крыльцом и надолго остановился. Он прикасался кончиками пальцев к лицу, прижимал ладони к груди, и его не покидало странное чувство, будто его тело больше не принадлежало ему. Тот, до кого он дотрагивался, был кем-то другим, и этот кто-то вызывал у юноши бесконечное сострадание. Из острой жалости внезапно родился вопрос: если страшные новости, что сообщили ему в Исфахане, действительно правда, и если ему теперь предстоит в одиночку, точно чужаку, топтать эту землю, больше ему не принадлежащую - не потому ли это все случилось, что он сам когда-то не проявил достаточно сочувствия к кому-нибудь?.. Вопрос ужаснул его. "Быть может, мне не нужно было продавать Язона", - мысленно раскаялся Жоаль.
  
  За его приближением следили Марта и Режис, застыв в неподвижности у одного из окон гостиной. Они наблюдали за ним уже давно - с тех пор, как он появился на аллее, и молча отмечали его колебание, растерянность, подавленность. Они разглядывали его с нездоровым любопытством, как смотрят на агонию безнадежного больного.
  Селии с ними не было: сразу же после похорон Давида она возвратилась в Сен-Пьер. Кроме них, в доме находился и готовился встретить Жоаля всего один человек - Маллиган.
  Но их не стесняло присутствие постороннего. Они сами приказали ему приехать и знали: он ни за что на свете не рискнул бы помешать разоблачению, что должно было вот-вот состояться.
  Лицо Маллигана, как и обычно, ничего не выражало - но он великолепно догадывался, что через несколько минут в доме разразится буря страстей высочайшего накала.
  Предстоящее напомнило ему другую сцену, разыгранную здесь почти двадцать лет назад. Он молча подошел к окну и тоже посмотрел на Жоаля.
  - Думаете, он осмелится войти? - вполголоса спросил Режис.
  - Я не просто не знаю этого - я даже понятия не имею, - ответила Марта. - В жизни не встречала более непредсказуемого существа.
  На ее бледном морщинистом лице было написано самое пристальное внимание. Она так впилась тревожным взглядом в Жоаля, нерешительно застывшего на краю лужайки, что казалось, будто из ее глаз в него летят синеватые молнии. Больная рука, скрытая складками черного платья, дергалась в судороге, отчего с шуршанием трепетала зажатая в ней бумага. Марта предвкушала, как прочтет этот документ ненавистному существу, один вид которого не переставал наполнять ее сердце отвращением. Она припомнила все стычки с ним, вплоть до мельчайших подробностей их прошлого совместного существования, и ненависть тяжело забродила в ее насыщенном парами алкоголя мозгу, точно раскаленное, готовое вот-вот закипеть пюре. О, сколько она вынесла раздражения и стыда!..
  Режис всем сердцем желал, чтобы Гриффитс не оказался слишком разговорчив и не огорошил Жоаля раньше времени. "Я объявлю ему всю правду тихонько и нежно", - тешил он себя. Его охватил темный гнев, все кругом бесило его: мать все чаще была пьяна, одна за другой следовали неудачи в делах, денег вечно нехватало, городские женщины всегда ухитрялись замечать его увечье!.. Он смотрел на приближавшегося Жоаля, и губы его сжимались все крепче: "Проклятый мерзкий ублюдок! У него даже не хватит смелости воспротивиться!" Ненависть и боль глухо стучали у него в висках.
  - Оставим его, пусть стоит там, сколько хочет! - посоветовал он и отошел от окна.
  Цезарь зажигал свечи. Режис подозвал его и приказал:
  - Сходи за негро.
  Раб вышел, не сказав ни слова, и через мгновение возвратился, толкая перед собой трех молодых мулатов, возрастом от семнадцати до двадцати лет. Их отобрали для Маллигана из потомства Медеи.
  - А кнут? - спросил Режис.
  - Вот он, г'сподин, - отозвался Цезарь.
  Он часто моргал, глаза его покраснели так, что казалось, будто с век ободрана кожа.
  - Сейчас ты побьешь их немного. Ровно столько, сколько нужно, чтобы взбодрить их!
  - Не стоит, господин Деспан, - вмешался Маллиган. - Поскольку Вы действительно хотите продать этих негро мне, я не настаиваю на том, чтобы они были высечены. Напротив, и это естественно, мне хочется получить их живыми. Я и так без всякого спора соглашусь на Вашу цену!
  Он был более чем доволен сделкой, которую почти уже заключил благодаря маниакальной ненависти идиота Режиса. Цена, только что названная ему - двести пятьдесят ливров - уже была неожиданно низка для трех превосходных здоровых мулатов, по-хорошему стоивших в четыре раза больше. Но он рассчитывал, что какая-нибудь случайность или вспышка эмоций позволит ему обставить дело еще лучше. А более всего его завораживало то, какой легкой добычей становился отныне Канаан. Давид был мертв, и единственным, кто мог бы помешать ему присвоить поместье, оставался Жоаль. Но и этого парня практически больше не существовало! С того времени, как Маллиган узнал правду, он потратил все свое свободное время на разработку плана захвата Канаана.
  - Небольшая взбучка пойдет им только на пользу! - упрямился Режис.
  - О, не бейте меня, г'сподин, пожалуйста, - взмолился старший из негров. - Я ведь хорошо дрессирован. Хотите, буду прыгать? Ползать? Я хороший негро, г'сподин!
  - Больше всего я хочу, чтобы ты стоял на месте, - сказал Режис.
  Он взял из рук Цезаря кнут и скрутил его кончик. Потом подошел к неграм и положил на пол стул ножками к тому, кто просил не бить его.
  - Прыгай! - приказал он. - Прыгай, пока не скажу "хватит"!
  Мальчик сразу же подчинился и запрыгал, как мяч. Казалось, Режиса на несколько секунд заинтересовало это зрелище, затем он отвернулся к матери, по-прежнему стоявшей у окна, и спросил:
  - Он идет?
  - Да, - ответила Марта. - Вон, поднимается на крыльцо.
  Режис направился к креслу, уселся и приказал двум другим рабам скакать по примеру старшего.
  Вскоре вокруг стула началась такая толкотня, что самый юный невольник растянулся во весь рост и, сильно ударившись об угол мебели, рассек колено. Он поднялся с искаженным лицом и застыл, с тревогой ожидая неминуемого наказания.
  - Ну прыгай же, нечисть! - бросил Режис, лениво вытянув в его сторону кончик кнута.
  На самом деле его меньше всего на свете интересовало, что там делают негры. Он не спускал глаз с двери, настороженный, точно зверь, охраняющий вход в свою берлогу. Он уже упивался судьбоносной важностью всех своих будущих слов и жестов, уже заранее предвкушал радость: "Тихонько и медленно, слово за словом, чтобы он как следует прочувствовал их!"
  Маллиган без тени эмоций на лице стоял в углу и тоже ждал. Взгляд его рассеянно блуждал по ковру. То был уже не тот ковер, что двадцать лет назад, но при желании и капельке воображения можно было приблизительно составить из фигур его узора очертания пятна крови, пролитой издыхающим петухом. "Чемпион Канаана!" - мысленно произнес Маллиган с еле заметной задумчивой улыбкой.
  Но он тут же снова впал в свою невозмутимую неподвижность, потому что Марта наконец отошла от окна. Бумага в ее руках, казалось, обрела твердость картона. Она развернула документ и, опустив глаза, медленно перечитала про себя последний параграф: "Из того, что он произведен на свет рабыней, следует, что, согласно закону, он ни в коем случае не может носить ни имя, ни титулы Деспанов, не должен гордиться их добродетелями и не имеет никакого права добиваться признания собственности ни на малейшую часть их имущества". Машинально покивав в знак согласия, она снова сложила листок. Но в сердце ее внезапно возникла неясная боль. Когда-то давным-давно она чувствовала нечто подобное, когда смотрела сложа руки, как плачет маленький Жоаль... Она отбросила эту мысль, и несколько секунд ей удавалось ни о чем не думать. Неверными шагами она приблизилась к креслу, рухнула в него и наконец дала волю своим чувствам. "Проклятые мужчины!" - со злостью подумала она. - "Постель - это все, о чем они способны думать. Их слова любви - не более чем непристойная глупость! Все, что им нужно - это обладать нами и осквернять нас, всегда и везде!.." Невзирая на расслабляющее действие пунша, который она глотала с самого утра, из глубин памяти пробилось воспоминание о пережитом двадцать лет назад унижении и стыде, об изматывающей борьбе за то, чтобы вновь обрести здоровье и дать жизнь Режису. "Ах, нет!" - подумала она, морща губы в улыбке. - "Он не ожидал, что у меня будет собственный сын! Иначе он никогда бы не подписал мне эту бумагу!"
  Она повертела листочек в пальцах и взглянула на Режиса - вся его грудь ходила ходуном от нервного, затрудненного дыхания. "Как он красив!" - подумалось ей, и водоворот нежности подхватил ее. Но вскоре спазм горького сожаления заступил его место: "Быть может, мне не стоило столько пить!" Она ласково улыбнулась сыну - и вдруг, сметая все внутренние запреты, к ней пришло осознание правды: что из сыновей Давида только Жоаль был красив, силен и незлобив. Мысль о том, что через несколько секунд ей предстоит уничтожить его, поначалу пронзила ее, точно огненная стрела... но уже в следующее мгновение она поборола волнение и "постыдную" женскую слабость. Ею вновь безраздельно завладела одна лишь неясная и неотвратимая жажда мести, очистила ее мысли, растворила все прочие чувства и самую тень страха, и распалила ее почти до слез.
  Однако, едва в вестибюле послышался легкий шум шагов, Марта вздрогнула.
  - Вот он, - прошептала она.
  Режис тут же выпрямился в кресле.
  - Двести ливров за этих трех негро! - объявил он. - Это пойдет Вам, Маллиган?
  - Сделка заключена, спасибо, господин, - отозвался тот, жуя сигару.
  - Как это, "сделка заключена"? - удивился Режис. - Вы не желаете более тщательно осмотреть их?
  - Нет, господин Деспан. Здесь не место для осмотра негро. Мой помощник сейчас же займется этим на конюшне.
  - Не место? - переспросил Режис и разразился хохотом.
  Рабы все продолжали прыгать через стул, и еще мгновение он наблюдал за ними, затем крикнул:
  - Хорошо, хватит! А теперь раздевайтесь!
  - Вы ведь не будете сейчас сечь нас, г'сподин? - снова рискнул обратиться к нему старший.
  - Заткни глотку, нечисть! - огрызнулся Режис. - И делай, что тебе говорят!
  - Да, г'сподин хозяин, - ответил мальчик. - Сию минуту!
  Он проворно скинул штаны и снял рубашку, потом, по знаку хозяина, принялся помогать братьям обнажаться. Без одежды его кожа выглядела поразительно светлой в неверном свете свечей.
  И в этот момент на пороге комнаты появился Жоаль. Первыми он увидел Марту, Режиса и Маллигана, и отсутствие Давида сразу бросилось ему в глаза, растравило душевную рану, обострило притупившуюся было боль. Он остановился, будто окаменел, внезапно перестав понимать, кто он и где находится, придавленный к земле огромным горем. Потом взгляд его прояснился, он различил в глубине комнаты неподвижную фигуру Цезаря и трех обнаженных негров рядом с ним. Мысли его разбежались. На мгновение ему отчаянно захотелось дружеского участия от всех, кого он видел перед собой - но что было у них теперь общего с ним? Внезапно он почувствовал, что они не захотят его понять, как и он сам не понимал их. Чтобы рассчитывать на дружбу, он должен был бы быть, по меньшей мере, уверен в себе - а у него более не было даже этого.
  - Я приехал сразу же, как только узнал, - прошептал он.
  Никто не ответил ему и даже не повернулся в его сторону. Режис развалился в кресле, положил искривленную ногу на подставку для дров у камина и созерцал пустоту перед собой, забыв стереть с лица полуулыбку. Марта продолжала комкать бумагу под складками платья, но движения ее были сдержанны, словно бы из страха испортить важный документ. Перед ней стоял канделябр, и свет его свечей окружал бронзовым ореолом ее седую голову. Волосы были туго стянуты назад. Маллиган вытащил из кармана толстый кошелек и, казалось, готов был начать педантично пересчитывать деньги, что лежали там. Он и нарушил тишину.
  - У меня не будет при себе двухсот ливров, - негромко сообщил он. - Могу ли я оставить этих негро у вас, пока мой приказчик не вернется с деньгами?
  - Можете, - ответил Режис. - Но мне придется вычесть с Вас за их содержание. В этом возрасте негро прожорлив!
  - Согласен, - отозвался Маллиган. - Но Вы гарантируете, что сохраните их для меня, не правда ли?
  - Разумеется, - сказал Режис. - У меня нет привычки дважды продавать моих рабов!
  - Начать оформлять бумаги можно в любой момент, ведь так?
  - Вам остается лишь самим составить их, - произнес Режис. - Затем я подпишу их Вам.
  Он осмотрелся кругом, нарочно не замечая Жоаля, и кивнул:
  - Хорошо! Вот дело и улажено! Цезарь, ты сейчас займешься тем, что прикуешь этих трех макак к дереву за домом; потому что, если они сбегут, отвечать придется нам!
  Его угрюмый взор, наконец, остановился на вновь прибывшем. Теперь ничто в огромном доме не нарушало тишину. Марта встала из кресла и заученным движением медленно отвернулась к окну, машинально поправляя складки платья.
  - Жоаль... - начала она.
  Но осеклась и ненадолго замолчала, будто бы все еще раздумывая о том, что собиралась произнести.
  При звуке ее голоса Режис и Маллиган встрепенулись и сделали движение к ней, будто животные, готовые следовать за вожаком.
  - Жоаль, то, что я сейчас должна сказать Вам, довольно неприятно, - снова заговорила Марта. - Я бы предпочла, чтобы Вы никогда не возвращались сюда.
  Она выдержала новую паузу и продолжила:
  - Но раз уж Вы здесь, сейчас Вы узнаете наше решение.
  Режис не сводил глаз с окаменевшего лица брата. Он уже забыл, что собирался сам объявить ему правду. Злобное нетерпение огненной жидкостью растеклось у него под кожей. "Ну что же она молчит, пусть говорит!" - вскричал он мысленно. - "Пусть врежет хорошенько этому "слишком белому"!"
  - Маллиган! - позвала Марта. - Вы действительно были здесь, в этой самой комнате, двадцать лет назад?
  - Да, госпожа, - шепотом отозвался тот.
  - И Вы присутствовали здесь, в некотором роде, для того, чтобы стать свидетелем рождения ребенка?
  - Да, это так, госпожа, - подтвердил Маллиган.
  - И вот обстоятельства сложились так, что сегодня вечером мне понадобилось Ваше свидетельство, - произнесла Марта.
  Она выпрямилась и медленно перевела дыхание.
  - Господин Маллиган, можете ли Вы достоверно утверждать, что этот присутствующий здесь юноша - чистой белой крови?
  - Нет, госпожа, - ответил Маллиган.
  Ни один мускул не дрогнул на его лице, а голос прозвучал так бесстрастно, как это только было возможно.
  В наступившей тишине Жоалю показалось, что все эти слова, только что слетевшие с губ чужих людей, не имеют для него никакого значения. И все же он понял, что на него готовятся обрушить холодную и неотвратимую правду, что она уже поднимается в них, точно грязевой поток, и вот-вот хлынет на него. Но - странное дело - то, что они начали так издалека, успокоило его, мысли сделались пустыми и безмятежными, ему подумалось о ветре, что дует над могилой отца, о ночной тьме, спускающейся на землю... Он уставился на руку Марты, показавшуюся из складок платья с листком бумаги.
  Марта уловила направление его взгляда и медленно расправила документ.
  - Это всего лишь копия, - предупредила она. - Но она во всем совпадает с оригиналом. Из уважения к нашей семье и в случае, если мы придем к подлинному соглашению, эта бумага, написанная рукой моего мужа и подписанная им же, никогда не станет достоянием общественности.
  Она замолчала и подчеркнула свои слова легким кивком. Внезапно она показалась Жоалю призрачной и хрупкой - погруженный в себя взгляд, подбородок, опущенный к бумаге, исхудавшая фигура...
  - Ну же, мама! - проворчал Режис. - Скажи-ка ему один раз как следует, и покончим с этим!
  Марта вскинула глаза на Жоаля.
  - Здесь утверждается под присягой, что Вы были рождены черной рабыней, неосвобожденной, по имени Медея, - не спеша выговорила она. - Эта рабыня была собственностью Давида Деспана, ныне покойного.
  Она дотронулась до губ, словно что-то во рту мешало ей - потом, не сказав более ни слова, вернулась в свое кресло и уселась.
  Несколько мгновений Жоаль не мог ни пошевелиться, ни вымолвить ни звука. Ему показалось, что комната закружилась. Голос Марты продолжал казаться ему странным и лишенным смысла, но все же он убедился, что все, что она только что произнесла, было чистой правдой - будто бы он всегда так и знал, как будто он всю жизнь, с младых ногтей, хранил в себе эту тайну. Он не ощутил никакого потрясения, лишь только безмерная усталость навалилась на него. Внезапно, без всякого повода, он вспомнил о Жюдите, о том, как она вытирала губы - и в нем слабо шевельнулся гнев. В порыве неясного смятения он повернулся к Режису, потом взглянул на Маллигана.
  - ...следовательно, - продолжила Марта читать, уже сидя, - он ни в коем случае не может носить ни имя, ни титулы Деспанов, не должен гордиться их добродетелями и не имеет никакого права добиваться признания собственности ни на малейшую часть их имущества.
  Закончив чтение, она вновь подняла глаза:
  - Я должна пояснить Вам, что закон рассматривает Вас отныне даже как составную часть этого имущества.
  - То есть, как мою собственность, - добавил Режис.
  Целую томительную минуту никто не произносил ни слова. Но именно слова Режиса, более, чем все, сказанное до него Мартой, помогли вернуть жизнь в сознание Жоаля. Еще несколько секунд на лице его был написан ужас и он неподвижно стоял перед сидевшими людьми - потом сжал кулаки и пошел на них.
  - Что это еще за низость! - прорычал он низким от гнева голосом. - Что еще вы состряпали? Вы, может быть, воображаете себе, что я сейчас вам поверю, а? Что... я сейчас... позволю распоряжаться мной!
  Последние слова он пробормотал в чрезвычайном волнении. От бешенства он не находил слов, отчаянно искал и не мог подобрать названия самому гнусному из преступлений.
  - Вы!.. - крикнул он. - Вы и ваши... мерзости!
  Марта и Режис разом вскочили со своих мест. На мгновение сила ярости Жоаля захватила их врасплох.
  - Попрошу Вас уйти! - дрожащим голосом произнесла Марта.
  Режис отреагировал не так быстро, но более смело. Долгие годы он ждал этого мгновения, когда наконец сможет раздавить брата. Но, не желая признаваться себе в этом, все-таки чувствовал, что побаивается Жоаля.
  - Что это тебя разбирает? - ухмыльнулся он. - Думаешь, если ты будешь горланить, как сейчас, то у тебя выйдет из вен твоя негритянская кровь? Или ты забыл, что у меня есть собственный закон - и что я могу, если захочу, продать тебя Маллигану, как этих трех макак?
  Боязнь подхлестывала его ненависть и заставляла говорить с поспешностью.
  - Маллиган! - нервно воскликнул он. - Скажите-ка ему, что с ним произойдет, если он попытается устроить истерику и не покинет немедленно этот дом!
  - Он прав, Жоаль, - вмешался Маллиган. - Вам сейчас придется уехать. Все, что Вы только что слышали, - правда. Я был здесь, когда Вы родились. Ваш отец просто-напросто пытался заставить нас поверить, что родила не рабыня, а его жена.
  - Молчите, Маллиган! - приказала Марта.
  Но его вмешательство, казалось, освободило ее от чувства жалости, что давило на нее, пока она читала бумагу.
  - Я прошу Вас немедленно исчезнуть отсюда! - крикнула она Жоалю, грозя дрожащим пальцем. - Иначе мы будем вынуждены применить закон! Какой бы ни был скандал, я обещаю Вам, что мы сделаем это!
  Жоаль не ответил немедленно. Если бы сейчас у него оказалось в руках ружье, он бы убил их обоих. Машинально, ни секунды ни колеблясь! Но раздумывать над этой их правдой, а затем спорить - совсем другое дело. Он уже знал, что должен подчиниться им. Закон оставался законом. Не его, Жоаля, и вообще не человеческих рук делом было то, что одни рождались белыми, другие - неграми. И вдруг он со всей очевидностью осознал, как что-то начало меняться в нем. Что-то происходило с его лицом, руками, со всем телом! Они больше не принадлежали белому человеку!.. Что-то корежило их изнутри и непоправимо искажало.
  - О! Я вас ненавижу! Ненавижу вас за это! - произнес он свистящим шепотом, словно страшную тайну.
  - К твоим услугам, - парировал Режис. - А теперь убирайся, грязный негро!
  Позорное слово отдалось в ушах Жоаля, словно выстрел, и весь его неприглядный смысл предстал перед ним живо и ярко. И пока эхо "негро... гро... ро..." раскатывалось по огромной пустыне, в которую, казалось Жоалю, превратилась его голова, навстречу ему поднялось из сердца другое эхо. Оно прошло волной мелких иголочек по венам, пронзило молнией вздрогнувшую спину. Это чувство не было уже ни отчаянием, ни гневом - ему не было названия. А когда оно медленно схлынуло, будто океанский прибой, Жоалю почудилось, что оно растворило его плоть, что он призрачным облаком плывет вслед за волной по знакомой с детства комнате, отныне чужой и наполненной мраком.
  - Будь по-вашему, - произнес он. - Я ухожу! Но можете быть уверены, в один прекрасный день я вернусь и заставлю вас заплатить за все это!..
  Маллиган подошел к нему и сделал движение взять его за руку:
  - Уехать не так уж страшно. Ты молод и здоров. К тому же, ты сможешь очень легко подыскать себе место в жизни. Я лично готов помочь тебе в этом, можешь располагать мной. Я долго об этом думал...
  Он улыбнулся и подавил легкое отвращение - он делал грязное дело, но ему ли привыкать к грязи!..
  - Успокойся, - продолжил он. - Если тебе удастся завоевать себе место под солнцем, тебя ждет безмятежная старость, и в конце концов придет понимание, что по большому счету ничто в мире не имеет значения. Мне самому довелось долго бегать по дорогам пешком - и, поверь, меня задевал за живое вид всех этих красивых господ, что не пускали меня в дом, разговаривали со мной на пороге или в конюшне.
  Лицо его сморщилось, будто выражая огорчение - но гримасу эту можно было принять и за проявление удовольствия.
  - Ты убедишься, мальчик мой, как легко выкрутиться из любой ситуации наилучшим образом, если знать, что вокруг ничто не вечно!
  - О! Довольно, Маллиган! - прервала его Марта. - Не пора ли наконец покончить с этим? - и она поспешно вышла из комнаты.
  От звука захлопнутой двери Жоаль подскочил. Несколько секунд он приходил в себя, потом повернулся и тоже вышел, не слушая, что тявкал ему в спину Режис. Очнулся он только в вестибюле и смотрел, точно со стороны, как приближалось крыльцо, медленно вели вниз ступени... Когда он ступил на аллею, его ноги даже сквозь толстые подошвы с чуткостью животного ощутили гравий и с древней тоской удивились его твердости.
  Ночной бриз задувал не сильно, но довольно ощутимо, и, ласкаясь к нему, шелестела крона древовидного кактуса. Это навевало мысли о дожде. Жоаль удалялся в ночную тьму, по-новому ощущая движение своего тела, и ему подумалось вдруг, что он даже мог бы сам угадать, где среди бескрайних просторов Канаана могила Давида. Сердце билось в груди ровными сильными ударами - но ничего не подсказывало ему. Откуда-то из потайных недр его существа плыли медленные токи воспоминаний - о днях, проведенных в поле, о вечном шелесте тростника, смехе рабов, купающихся в Старом Лорелее... Он думал о чем-то, забытом много лет назад, заново переживал возбуждение первой верховой прогулки, жар быстрой ходьбы в палящий полдень... Вдруг ему вспомнились последние слова Маллигана, и он подумал: "Как странно! Единственный, кому теперь есть дело до меня - простой торговец неграми!.." Он прошептал сквозь зубы имена: "Селия, Жюдита, папа!" - и содрогнулся от внутреннего крика. Он внезапно понял, почему вспомнил именно о Маллигане - все остальные были так или иначе виноваты в том, что произошло! В горниле вспыхнувшей боли его ум, доселе бывший лишь зрителем, и тело, действовавшее само по себе, вновь были сплавлены в единое существо. Он не чувствовал более ничего, кроме огромного горя - раскаленным потоком оно смело, растворило судороги оскорбленной гордости, ненависть, страх и хлынуло из глаз спасительными слезами.
  Жоаль плакал так долго, что совсем ослабел - и, когда глаза его наконец высохли, к нему пришло спокойствие. Ветер дул с прежней силой, с неба посыпался мелкий дождь. Жоаль продолжал удаляться от дома и, оглядевшись, заметил, что идет вдоль квартала рабов, все больше забирая влево, на дорогу, по обочинам которой росли плотной стеной многолетние чертополохи. Она вела к жилищу Рамоса. Над негритянскими хижинами поднимались легкие дымки. В тени между строениями юноша заметил толстого Тома, возвращавшегося из конюшни. Тот не обратил на него внимания, и Жоаль продолжил путь. Вскоре перед ним оказалась колючая изгородь, что отделяла от дома Рамоса маленький дворик, где каждую весну управляющий клеймил новых рабов. Теперь это место было темным и пустынным. Ветер хлестал струями дождя по стенам дома и пригибал дым к крыше. Жоаль перелез через изгородь и услышал, как зарычали запертые в своем загоне собаки, натасканные на негров. Жоалю внушали сильную неприязнь эти злобные животные с горящими глазами. Больше всего ему не нравилась их манера подбегать к нему с рычанием почти вплотную и только потом останавливаться, будто в нерешительности - словно издали он казался псам негром, а вблизи оказывался все-таки белым.
  Услышав их сейчас, Жоаль так разозлился, что даже почти воспрял духом. Приступ бешенства, казалось, пошел ему на пользу - ощущение отчужденности от собственного тела отступило и на душе сделалось не так тяжело.
  Ему пришлось довольно долго ждать, пока Рамос решится открыть дверь. Единственная в доме темная комната была вся задымлена. Ручейки дождевой воды просачивались сквозь стены с тихим шелестом, напоминавшим мышиную возню.
  - Входите же и садитесь, - пригласил Рамос.
  Он смотрел на юношу как-то странно - взгляд его был вежлив, но без прежнего раболепия. "Знает ли он?" - спросил себя Жоаль. И вздрогнул от этой мысли. Все пережитое моментально ожило в памяти.
  Когда судьба наносит удар, мы поступаем по первому зову и вроде бы успокаиваемся - но ведь одного поступка недостаточно, чтобы от удара оправиться...
  Если бы сейчас Рамос отказался впустить Жоаля или, еще того хуже, тоже стал бы гнать его прочь, юноша не мог бы поручиться за себя. Острота его чувств уже несколько притупилась и он не был теперь столь обидчив, как тогда, когда считал себя господином - но все равно беспокоился, думая о новых унижениях, которые неизбежно ждали его и против которых он ничего не мог поделать.
  - Мне просто хотелось бы задать Вам вопрос, - сказал он Рамосу.
  - О том, что произошло за время Вашего отсутствия? - уточнил тот.
  - Именно об этом.
  - Ну, рассказывать-то особо и нечего, Вы не находите?
  Жоаль тут же отметил отсутствие обращения "господин", которым управляющий обычно к месту и не к месту пересыпал свою речь, копируя негров. Это слегка задело его.
  - Каким образом эта негритянка могла найти порошок, а потом подсыпать его в стакан моему отцу - и он этого не заметил? - резко спросил он.
  Наступила краткая опасная пауза. Жоаль не знал, по какой причине он вдруг взялся вести расследование. Он при всем желании не смог бы объяснить, что побудило его задать Рамосу подобный вопрос - и тем не менее, он сделал это, не колеблясь. Невзирая на усталость и все испытания, пережитые за один долгий мучительный день, он был возбужден, нетерпелив и напряжен, точно гончий пес, идущий по следу.
  Управляющий метнул на юношу смущенный взгляд, но тот отнес это смущение на счет привычки почтительно коситься на господ.
  - Никто ничего не знает точно, - ответил Рамос.
  В этот момент дверь толкнули, она распахнулась, и вошел толстый Том. Заметив Жоаля, он поспешно отвел глаза и проскользнул в дальний угол комнаты. Когда он проходил мимо Рамоса, тот влепил ему тумак.
  - Ты помыл лошадей? - спросил он.
  - Да, г'сподин, - ответил раб.
  - Ты дал им маиса?
  - Да, г'сподин.
  - И напоил?
  - Да, г'сподин, я все сделал! И еще мне пришлось помогать Цезарю заковывать ублюдков Медеи.
  - Так приказал хозяин?
  - Да, г'сподин. А парни буйные, один даже хотел меня укусить!
  - "Слишком белые" - они, как лошади, - хохотнул Рамос. - Им не нравится запах слишком черного негра!
  Он повернулся к Жоалю и, после недолгого колебания, предложил ему немного рома. Это было сделано безупречно вежливо, но замечание испанца насчет "слишком белых" ударило юношу, будто током. Он отчетливо расслышал в этих словах оскорбление - тем отчетливее, что днем раньше или год назад не обратил бы на это ни малейшего внимания. Внезапно он осознал всю бездну невзгод и поражений, что разверзлась перед ним.
  - Я пришел не для того, чтобы пить, - сухо отказался он.
  Он постарался достойно выдержать удар. Его волновало другое - свой собственный интерес к действиям Медеи и причинам, которые могли бы побудить ее так поступить. Он чувствовал, что она исподволь занимает в его сердце все больше места, и с горечью думал, что ему не следовал бы себе этого позволять. В спокойной, полной уверенности в завтрашнем дне, благополучной жизни белого человека его словно бы окружал незримый защитный барьер, любовно возведенный отцом - и он не должен был, просто не мог так легко разрушиться лишь оттого, что его матерью оказалась негритянка.
  Жоаля чуть не стошнило от этой мысли - но тотчас же его пронизал спасительный гнев.
  - Так быть не может, чтоб никто ничего не видел! - зарычал он. - Я хочу точно знать, как все произошло!
  - Ну... мы были на мельнице, - терпеливо начал рассказывать Рамос, - заканчивали принимать последние тележки. Я стоял внизу, около чанов, и вдруг услышал, как хозяйка кричит на галерее.
  - Значит, она была там, наверху?
  - Ну да!..
  "Марта у папы на галерее?.. Что-то не то!" - на мгновение смутился Жоаль. Эта женщина не имела привычки бывать на мельнице - откровенно говоря, Жоаль никогда не встречал ее там.
  - Ладно, Вы услышали крик, - продолжал он допытываться у Рамоса, - и что дальше?
  - Я скорей поднялся на галерею - и увидел, что г-н Давид упал с кресла и корчится от боли на полу. Пока я понял, что стряслось, он уже умер. И минуты не прошло.
  - А... Медея?
  - Она тоже была там и еще держала в руке стакан, весь обсыпанный негритянским порошком.
  - Как получилось, что Вы оставили ее в живых?
  - О, конечно же, я должен был бы ее убить! Но у меня не было ружья. Пока я поднимал г-на Давида и бегал за своим кнутом, эта погань исчезла.
  - Кто занимается ее поисками?
  - Г-н Режис задействовал личные войска губернатора. Но слишком уж велика вероятность, что теперь она уже нашла убежище и помощь в горах. Там же полно беглых, и они чертовски хорошо организованы.
  Кровь прилила к лицу Жоаля, когда он заметил, что Рамос своими хитрыми глазками пристально разглядывает его. Внезапно он осознал всю неприглядность своего положения. Управляющий все о нем знал, как знал и толстый Том, пялившийся на него из своего темного угла. В любую секунду расстановка сил могла измениться не в его пользу!
  - Медея не могла сделать ничего подобного, - отчетливо выговорил он, напирая на каждое слово, чтобы и себе самому помочь поверить в эту истину.
  - Ах, нет? - произнес Рамос с едва заметной иронией. - И почему ж это она не могла бы?
  - Она любила отца. И он без конца давал ей понять, как он ее ценит.
  - А может быть, ей хотелось бы большего, - прищурился Рамос. - Может быть, после того как она побывала его сожительницей, ей оказалось невыносимо снова стать простой негритянкой.
  - Да нет же! - отмахнулся Жоаль.
  - Почему бы и нет? - возразил Рамос. - Вы не помните ее сына-ублюдка?
  - Какого... сына? - спросил Жоаль, и кожу у него на спине передернуло, будто в ожидании удара.
  - Ну... Язона! - напомнил управляющий, помолчав. - Вы, выходит, не знаете, что он тоже сбежал?
  - Нет!
  - Он удрал с тем, другим, ну, знаете - с тем черным подстрекателем, которого звали...
  - Саломон?
  - А! - воскликнул Рамос. - А, ну вот Вы и вспомнили! Его патруль убил. Но Язону удалось смыться. Солдаты уверяют, будто всадили ему одну пулю в голову, а другую в ногу, но им все равно не удалось его отыскать. Вы не знаете эту историю?
  - Нет.
  - Серьезно?
  - Ну раз я Вам говорю! - буркнул Жоаль. - Вы прекрасно знаете, что я был у Веллеров!..
  Он осекся, внезапно удивившись и смутившись, что принялся как будто оправдываться перед управляющим. Он молча взглянул на Рамоса и целую минуту не спускал с него глаз, с глухой ненавистью подмечая каждый его жест, каждый поворот головы, каждую гримасу. Еще никогда ни один человек не внушал Жоалю такого отвращения, как этот жирный испанец. При ближайшем рассмотрении Рамос походил на своих собак: те же злобные глазки, та же тяжелая челюсть, та же притворная покорность во взоре, при малейшей слабости готовая перейти в беспощадную ярость... То, что этот человек, возможно, знал все о постигшем его, Жоаля, несчастье, показалось юноше новым предательством. Выходило, что решительно все, жившие в Канаане, так или иначе только и делали, что всю жизнь предавали его! Даже отец, даже эта Медея!.. Невзирая на то, что первый был мертв, а над второй нависла тень смертной казни, он готов был теперь часами говорить о них, перемывать им кости без малейшего сочувствия. Потому что по их милости он был одинок в самом центре этого кошмара! Он сам был его причиной и первой, главной жертвой.
  Но он промолчал. Все так же молча, не попрощавшись, он встал и вышел во двор. Здесь, в Канаане, не осталось более ничего, что могло бы встать или лечь ему поперек дороги. Даже та могила, о которой он мог лишь догадываться, где она, но которую теперь уже сознательно отказался посетить.
  
  Глава 12
  Глубокой ночью пешком Жоаль покинул Канаан, где вырос и возмужал. Много часов месил он грязь раскисших под дождем дорог, пока не наткнулся на старый заброшенный хлев и не уснул в нем.
  Когда он проснулся, день еще только разгорался. Тьму рассеивала одна лишь белесая линия на горизонте, почти сливавшаяся с густой облачной массой. Облака висели так низко, что их, казалось, можно было достать рукой. Слабый бриз не мог побороть жаркое влажное дыхание могучего южного ветра.
  Спал Жоаль прямо на голой земле - и, пробудившись, долгое время лежал без малейшего движения. На него тяжким грузом давили вчерашние события. Его цепко держало в своей власти и душило ужасом осознание случившегося, и не осталось ни капли былой ярости, чтобы побороть уныние. Вокруг был жестокий мир, полный опасностей и унижения, и Жоаль подсознательно оттягивал встречу с ним, хотя и понимал, что она неизбежна. Чувства ужасной несправедливости и одиночества терзали его. Но он собрал в кулак всю свою волю и в конце концов сумел воспрянуть духом настолько, чтобы снова пуститься в путь. Из его теперешнего положения был возможен один-единственный выход - отправиться в Бриар и принять помощь, предложенную Маллиганом. Юноше было не по себе и даже в глубине души противно от мысли, что он вынужден будет воспользоваться гостеприимством этого человека, но ему не приходило в голову, к какому другому месту острова он мог бы направить свои стопы: отныне все двери перед ним были закрыты.
  Пока он шел, ему снова вспомнилось, как Маллиган убеждал его, что время пролетит и старость докажет тщету всего сущего. Жоалю самому казалось теперь, будто бы он состарился и зачерствел душой, и он невольно подумал: "А может быть, отец все-таки еще жив - во мне?.. А вдруг его сила и упорство перейдут ко мне - вот сейчас?!" - но, как ни пытал он себя, как ни вслушивался в свое сердце, ему не было ответа.
  Прошло несколько часов. Когда солнце покинуло свой ослепительный трон в зените и начало медленно спускаться к горизонту, Жоаль набрел на убогую, открытую всем ветрам хижину. На изгороди, точно воробьи, примостились двое оборванных, измазанных в пыли мальчишек. Они молча глядели на приближавшегося незнакомца. Внезапно Жоаль почувствовал, что очень голоден. Судя по виду жилища, его обитатели сами недоедали, но выбора не было, и он остановился, чтобы поискать глазами хозяев. Дети тотчас же спрыгнули с ограды и убежали.
  Дверь халупы оказалась не заперта. Жоаль подошел поближе и толкнул ее кулаком. Через несколько секунд на пороге появилась худая, босоногая, ужасающе грязная женщина и молча пристально уставилась на пришельца. Жоаль объяснил ей, что хотел бы купить чего-нибудь поесть. Он пошарил в карманах, чтобы она услышала звон монет. Женщина исчезла в хижине и вскоре вернулась, неся горшок молока и две лепешки из маниоки.
  - Четверть ливра! - сказала она.
  Жоаль расплатился. Еда была скудной, но он так проголодался, что был рад и этому. Дети снова подошли к нему и стали смотреть, как он ест. Они не выглядели истощенными, но глаза их поблескивали жадно.
  - Господин... Вы не оставите мне немного? - внезапно спросил старший.
  Если бы это сказал негро, Жоаль не раздумывая отвесил бы ему подзатыльник. Но перед ним стояли белые дети. Он оторвал кусок лепешки и дал мальчишке. Тот сейчас же убежал, не сказав ни слова благодарности. Его брат остался стоять, по-прежнему не спуская с Жоаля любопытных глаз.
  - Далеко еще осталось до Бриара? - спросил его юноша.
  Мальчик заколебался, и тут на пороге снова появилась его мать.
  - Вы торговец неграми? - спросила она.
  - Нет. Почему Вы так решили?
  - Потому что Вы идете к Маллигану, - пожала плечами женщина. - Все, кто идет к Маллигану, - торговцы неграми.
  Она отчего-то смутилась и опустила глаза, но все же решилась еще спросить:
  - Вы потеряли свою лошадь, господин?
  - Она поранилась, - соврал Жоаль. - Мне пришлось отпустить ее домой.
  - Куда это, господин?
  - Ко мне, в Канаан! - сухо ответил Жоаль.
  Ответ успокоил женщину, она взглянула юноше в лицо, и в ее бегающих глазах внезапно зажглись интерес и почтение.
  - Вам крупно повезло, что Вы живете в таком красивом поместье, - сказала она. - И для нас настоящая честь, что Вы не побрезговали нашей пищей - хлебом бедняков, еще более несчастных, чем Ваши рабы.
  - Наши рабы никогда не были несчастны, - отрезал Жоаль.
  - О, я в этом абсолютно уверена! - живо подхватила женщина. - Иногда я думаю, что надо было б и нам податься в рабство.
  - Но вы же белые! - воскликнул Жоаль.
  - Ну и что? - буркнула она.
  - Белые никогда не были рабами!
  - Нет, раньше были, были, говорю Вам! - с силой возразила женщина. - В Риме, в Греции, по всему древнему миру! Даже и сейчас наверняка должны еще остаться места, где у людей есть белые рабы!
  Жоаль был не на шутку удивлен:
  - Такие же рабы, как негры? Вы и вправду этому верите?
  - Абсолютно, господин! В книгах написано, что раньше у римлян были белые рабы, что они побоями вынуждали их работать и даже заставляли их драться между собой и смотрели на это в цирках. А Вы разве не знали?
  - Не-ет, - рассеянно протянул Жоаль.
  Неожиданная образованность бедной женщины так не вязалась с ее неряшливым видом и убогим жилищем, что почти потрясла его.
  Вокруг дома росли чахлые пальмы, и их сероватая пыльная листва трепетала от сырого тяжелого дыхания ветра. Хрупкие тени пробегали по земле. На всей обстановке лежала мрачная печать запустения, и даже солнечные лучи не в силах были растопить ее. Солнце уже клонилось к западу, и свет его падал косыми желтыми бревнами, рассеиваясь и дробясь во влажном воздухе.
  - Мне бы не хотелось быть ничьим рабом, - содрогнулся Жоаль. - Я бы не рискнул даже подумать, что подобное могло бы случиться со мной.
  - Вы - это нормально, Вы господин, - вздохнула женщина.
  Жоаль пожал плечами и отвернулся. Невзирая на ветер, жара становилась все более удушливой. В любую минуту мог хлынуть дождь. Внезапно юношу пронзила мысль о Старом Лорелее: если никто так и не позаботился расчистить лощину, река не упустит случая выйти из берегов! У него тут же испортилось настроение, он вновь ощутил себя покинутым и несчастным - и, чтобы собеседница не заметила перемены в нем, указал пальцем на север и спросил:
  - Так Бриар там?
  - Нет, господин, вон там! - женщина показала чуть восточнее. - Не более чем в половине лье отсюда, на другом склоне холма. А хотите, мой мальчишка покажет Вам дорогу?
  - Нет, спасибо, - отказался Жоаль.
  Он обернулся, чтобы попрощаться, но женщина уже ушла в дом. Ей снова показался подозрительным этот странный господин, у которого нет лошади, который ничего не знает из того, что пишут в книгах, и отказывается от провожатых...
  - Г'сподин, - шепнул ее сын, молчавший до сих пор, - Вы пойдете прямо до самой высокой точки берега, пока не увидите крыши Трините. Как увидите, свернете на ту дорогу, что по левую руку. Тут не заблудишься!
  - Спасибо, - произнес Жоаль.
  Он порылся в карманах, вытащил последнюю монетку и бросил ее ребенку.
  Идти до вершины холма пришлось довольно долго. Когда Жоаль остановился на ней, небо над морем уже потемнело, по нему разбежались, почти касаясь воды, аспидного цвета облака. Тяжелый душный воздух застыл без движения, упали первые редкие капли теплого дождя. С океана на остров шла непогода, и молнии уже сверкали над Трините, где тесно сгрудились у берега дома и покачивались на рейде корабли.
  Жоаль свернул, как сказал ему мальчишка, влево, на тропинку, змеившуюся по склону холма. Пересек небольшой лесок, вышел на простор каменистой равнины, и перед ним раскинулось поместье Бриар. Здешних земель не касались руки земледельца, за исключением маленьких квадратных участков, засеянных неприхотливым маисом - традиционной пищей негров. Над поросшей травой пустошью стлался туман. Сквозь него проступали очертания огромных загонов и изгородей, за которыми скрывались бараки. Это место создавало впечатление заброшенности, но царили в нем такая тишина и чистота, что, не знай Жоаль о том, что здесь негритянский питомник, он ни за что бы не догадался.
  Господский дом стоял на небольшой возвышенности, почти на обочине дороги, что спускалась к городу. Маленькую кирпичную усадьбу Маллиган построил по соседству с бывшим домом Дебреев, который он превратил в конюшню. Классического, внушительных размеров въезда в поместье не было. Решетка из кованого железа просто открывалась на красивую аллею, обсаженную пальмами. Эта часть Бриара выглядела гармонично и даже изящно, и немедленно напомнила Жоалю, что здесь живет Соня Маллиган. Вытирая рукавом мокрое от дождя лицо, он поспешил взойти на крыльцо и потянул за шнурок звонка.
  Внутри дома послышался серебристый звук колокольчика, но вслед за тем снова наступила тишина. Когда Жоаль отошел на несколько шагов, чтобы взглянуть на окна, то заметил перед дверьми несколько карет. Затем, подняв глаза, он успел увидеть, как шевельнулись занавески за одним из стекол.
  Он постоял немного в нерешительности и вернулся к так и не открывшейся двери, поднял руку, намереваясь позвонить снова - и тут ему наконец отворили. В дверном проеме появился слуга.
  - Добрый вечер, господин, - сказал он. - Мой хозяин занят у себя в кабинете. Если Вы желаете войти, Вам придется дождаться, пока я схожу посмотреть, может ли он Вас принять. Кто Вы, господин?
  Дворецкий был высок, черен как смоль и худ, точно ниточка. Он показался Жоалю неприветливым и недалеким и, хотя носил мундир на пуговицах и рейтузы, не обладал выправкой домашнего негра.
  - Вы без лошади? - высокомерно добавил он.
  - Беги-ка лучше должить своему хозяину, что пришел г-н Жоаль, вместо того чтобы задавать вопросы! - раздраженно ответил юноша. - Видать, в этом доме все покладистые и сговорчивые, раз позволили такому неотесанному ублюдку, как ты, заняться приемом посетителей!
  Негр моментально растерял спесь и рассыпался в извинениях:
  - Вы должны меня простить, г'сподин! - заныл он. - Я еще совсем недолго служу дворецким. Но Вы ведь знаете меня, г'сподин Жоаль! Я был негром полковника Скантона, из Ландстона. Полковник продал меня Маллигану, здешнему хозяину. О! да, г'сподин, теперь я отлично вспомнил Вас!
  - Я передам полковнику, что он чертовски хорошо поступил, избавившись от тебя, - сказал Жоаль. - А теперь марш бегом доложить обо мне хозяину!
  Слуга открыл перед ним дверь в гостиную и поспешно скрылся. Жоаль прошел в комнату. Она выглядела уютной и располагала к задушевным беседам. Стены были обшиты светлым деревом, окна закрывали белые занавески. Бросался в глаза огромный портрет Сони Маллиган над камином. Хозяйка дома была очаровательна в платье ослепительной белизны, открывавшем плечи и почти обнаженный бюст. Художник, что писал ее, очень хорошо сумел передать нежность ее улыбки, вопросительный взгляд зеленых глаз; нарисованная грудь приподнимала тонкий муслин и, казалось, трепетала от живого дыхания. Рука Сони покоилась на голове молодого негра, глядевшего на нее с выражением безграничного восхищения. Эта чудесная картина была единственным живописным произведением во всей гостиной.
  Жоаль так увлекся разглядыванием дивного портрета, что не услышал, как за его спиной открылась дверь. Голос Маллигана заставил его резко обернуться.
  - Ты правильно сделал, что пришел, не медля, - заметил работорговец.
  По тону его реплики можно было бы решить, будто он рад вновь видеть юношу, но это радушие точно так же могло быть обращено и к любому другому: Маллиган был дежурно вежлив.
  - Пойдем ко мне в кабинет, там мы сможем говорить спокойнее, - пригласил он.
  В комнату, куда он провел Жоаля, вела дверь в дальнем углу вестибюля. Кабинет был небольшим, но с очень высоким потолком. Все его убранство сводилось к двум огромным морским картам на стенах. В воздухе был разлит странный незнакомый запах, навевавший грезы о дальних странах. Около камина, выделявшегося тяжелыми бронзовыми подставками для дров, стоял длинный стол черного дерева, весь заваленный бухгалтерскими книгами и толстыми переплетами списков. По правую руку у самой стены притулилась походная кровать. Жоаль заметил, что она еще хранит форму лежавшего тела.
  - Садись и располагайся, как тебе удобно! - указал Маллиган на кресла у другой стены.
  Сам он остался стоять, лаская взглядом карты. По очертаниям материков скользили блики канделябров. Лицо торговца сделалось бесстрастным.
  - Если я и позволил себе прийти к Вам... - начал Жоаль.
  Но Маллиган жестом прервал его:
  - Мне прекрасно известны твои обстоятельства, и я считаю, что ты поступил правильно.
  Он склонился над столом, запустил руку в шкатулку из слоновой кости и вынул сигару.
  - Не стоит снова начинать разговор о том, что случилось вчера, мой мальчик! Семейные истории никогда особо не интересовали меня, и у нас сейчас много дел куда получше, займемся ими!
  Он показался Жоалю слегка усталым. Его лицо выглядело осунувшимся в мрачном свете свечей. Он зажег сигару от одной из них, сделал несколько долгих затяжек и проводил взглядом, прищурившись, поднимавшийся к потолку дым. В этот момент Жоаль услышал сквозь запертую дверь чьи-то шаги в вестибюле, и ему сделалось неуютно. Что же до Маллигана - он, казалось, ничего и не заметил.
  - Ты примешь помощь, которую я тебе предложу? - резко спросил он.
  - Мне кажется, что ничего другого мне не остается при всем желании, - возразил Жоаль.
  Маллиган покачал головой и тихо усмехнулся. Взглядом он все так же бродил по потолку, следя за дымными завитками.
  - Ладно! - произнес он. - Хорошо!
  Был момент, когда Жоаль вот-вот готов был спросить у него, почему он ему покровительствует, с чего проявляет такой интерес к его судьбе - но передумал. С тех пор, как он переступил порог дома Маллигана, сердце его было не на месте. Он был подавлен и одновременно сильно взволнован. Он чувствовал, что здесь кончается его прежняя жизнь - но на смену ей спешит начаться новая. В кабинет вошел раб-дворецкий, неся на подносе покрытую пылью бутылку и два стакана. Он молча поставил свою ношу на стол и принялся вытаскивать пробку.
  - Потихонечку! - равнодушным голосом предупредил его Маллиган. - Делай все так, как я тебя учил. Не толкай лишний раз бутылку.
  Слуга затаил дыхание и успешно справился со своей задачей. Он медленно разлил вино в стаканы и поднес их господам.
  Маллиган не спеша отпил первый глоток и подержал его во рту, наслаждаясь букетом.
  - Что ты об этом думаешь, мой мальчик? - наконец, спросил он.
  - О Вашем предложении?
  - Нет, об этом вине.
  - Оно хорошее, - машинально похвалил Жоаль, думая совсем о другом.
  - Это мадера, - сообщил Маллиган. - Вино, прибывшее из очень дальних краев!
  Он глотнул еще вина и принялся смаковать его. Целую минуту он не произносил ни слова, взгляд его все так же блуждал по карте, висевшей напротив, а лицо по-прежнему ничего не выражало.
  "Готовится нанести удар", - подумал Жоаль. Он порадовался, что сумел удержаться от вопроса о причинах, заставивших Маллигана стараться ему помочь. Он чувствовал, что, если бы поддался искушению полюбопытствовать, этот скользкий человек солгал бы ему или просто-напросто элементарно ушел бы от ответа. Но нетерпение не улеглось и продолжало сверлить его изнутри.
  - Ты считаешь себя отверженным, проклятым, не так ли? - внезапно спросил Маллиган.
  И, поскольку юноша медлил с ответом, продолжил:
  - Ты так считаешь, я чувствую! Ты даже не осмеливаешься заглянуть в завтрашний день и представить, что с тобой может случиться. Если ты пробудешь в этой стране еще хотя бы неделю, твое отчаяние из-за предательства, жертвой которого ты себя видишь, само собой превратится в ненависть, а она очень быстро приведет тебя к желанию убить тех, кто виноват. И тогда - это тоже само собой - на твои поиски бросят патрули, тебя поймают и повесят на первом же дереве! И то, что так произойдет, будь уверен, никого не удивит. Все скажут: "Негро не мог кончить иначе".
  Он поднялся, приблизился к столу и открыл ящик. Жоаль сопровождал взглядом каждое его движение. Он был поражен тем, как четко и совершенно справедливо перед ним была обрисована ошибка, которую он чуть было не совершил. Маллиган обладал почти сверхъестественной ясностью ума и был, нравилось это Жоалю или нет, единственным, за кого он мог уцепиться на краю бездны отчаяния.
  - Думаете, мне следует уехать? - спросил юноша.
  - Ты уже ушел из дома, - ответил Маллиган, достал из ящика конверт и протянул ему. - Теперь ты спустишься в порт и попросишь любого встречного моряка, чтобы он проводил тебя к г-ну Киту. Это имя легко запомнить, не так ли?
  - Кто этот г-н Кит?
  - Кэп "Святой Терезы", одной из моих шхун. Она стоит сейчас на приколе в Трините. Ты просто передашь ему этот конверт. Он прочтет, как ему с тобой быть.
  - Но, господин... - возразил было Жоаль.
  И на этот раз прервал себя сам. Его пронзили обрывки воспоминаний: парадная аллея Канаана... кактус перед домом... Из круговерти мыслей внезапно выплыло имя: Жюдита! На мгновение ему почудилось, будто девушка приникла к нему всем своим легким телом и он ощутил ее нежное тепло - и тут же пучина злобной тоски поглотила его.
  Маллиган не сводил с него внимательного взгляда.
  - Лучше не стоит слишком задумываться, - сказал он.
  - Да! - согласился Жоаль.
  - Так что тебе скоро уходить, мой мальчик. Но сначала пусть откланяются те, кто расхаживает в вестибюле. Это друзья Сони, они приехали сыграть с ней партию в вист. Белая знать, ты, должно быть, знаком с ними!
  Он вздохнул и рассеянно погладил свой бритый череп.
  - Разумеется, ты не больно-то жаждешь встретиться с ними, а?
  Он прислушался к шуму шагов, вновь зазвучавшему громче и ближе, но его лишенный выражения взгляд все еще был устремлен на Жоаля. Тот нисколько не обманывался: эта бесстрастность говорила не о тупости и безразличии, но, напротив, о напряженной работе ловкого ума. В ней угадывались терпеливое ожидание, собранность, готовность нанести новый выпад при виде несогласия или колебаний соперника. Едва Маллиган закончил говорить, его губы сложились в легкое подобие улыбки. И, прикованный взглядом к этой улыбке, исполненной, как ему показалось, довольства превосходным развлечением, Жоаль ощутил, что его душа наконец вырвалась из ревущего мрака пережитого, решительно открестилась от прошлого. Он внезапно поймал себя на том, что тоже пытается улыбнуться.
  - Со мной абсолютно ничего страшного не случится, встреть я этих людей, - произнес он. - Сказать по правде, мне кажется, что это скорее они будут смущены!
  - Поэтому мы сейчас и подождем, пока они не уйдут, - напомнил Маллиган.
  Они сидели молча, пока не услышали, как закрылась входная дверь.
  - Ну вот, - промолвил Маллиган. - А теперь позволь попрощаться с тобой!
  - Вы прощаетесь? - удивился Жоаль.
  - Да, прощаюсь, - подтвердил Маллиган. - Поскольку я сильно сомневаюсь, что мы когда-нибудь увидимся вновь!
  
  Юноша покинул Бриар, и за всю долгую дорогу до Трините не встретил ни одной живой души. Дождь давно перестал, день сменился сумерками, но воздух еще сохранял странную, почти нереальную прозрачность. Пока Жоаль спускался с холма по длинной извилистой тропе, его взору несколько раз открывались молочно-белые воды рейда и неподвижный силуэт "Святой Терезы". В ее корпусе, приспособленном для дальних походов, в наклоненных под особым углом мачтах, в черных голых реях и заостренном бушприте без труда угадывались характерные очертания невольничьего корабля. Она казалась Жоалю неким загадочным морским животным, ловким, изворотливым и безмерно опасным. И пока он разглядывал корабль с высоты дороги, в душе его поднялась и забилась безотчетная тревога. Нечто в сокровенных глубинах его существа боролось и протестовало, пыталось заставить его остановиться, повернуть прочь от судна и даже принудить, несмотря ни на что, возвратиться домой. Это неясное, но такое беспокойное чувство коренилось, быть может, в извечном инстинкте самосохранения и страхе перед неведомым.
  Ни разу до сего дня он не решился бы даже подумать, что однажды ему придется противопоставить себя равнодушной и жестокой окружающей жизни, пройти пешком по дороге в неизвестность, утопая башмаками в грязи. Он едва отдавал себе отчет, что вот-вот покинет свою страну навсегда.
  Тяжелыми шагами, поникнув головой, он наконец вступил в город. Прошел по окраине и углубился в лабиринт извилистых улочек, где все ему было враждебно и чуждо. Как ни вглядывался он, ничто вокруг не напоминало хотя бы отдаленно места, где он мог бывать раньше, вместе с отцом или с товарищами по коллежу Гриффитса. К счастью, первый же человек, кого Жоаль встретил, выйдя на причал, знал г-на Кита и согласился указать, где его найти. Кэп "Святой Терезы" был в таверне - отбирал в свой экипаж желающих из ее завсегдатаев: освобожденных мулатов и малоимущих белых. В этот час заведение обычно осаждала и разношерстная толпа любителей ежевечерних негритянских боев. Крича и завывая на разные голоса, эта публика теснилась у стойки. За ней суетился проворный хозяин и толкались, мешая ему, несколько отупевших от духоты и шума квартеронов. Семь негров - уже зарегистрированные участники боев - сидели напротив, у дальней стены. Рядом с ними толпились молодые рабы обоего пола, обученные подсчитывать ставки. Пока еще им было нечего делать, и они бесцельно переминались с ноги на ногу, в растерянности косясь на спорщиков, а те бесцеремонно ощупывали не только бойцов, но и их.
  Напрягая связки, чтобы перекрыть гул голосов, Жоаль спросил у хозяина, кто здесь будет г-н Кит. По знаку бармена одна из квартеронок, гремя цепью на ногах, проводила его в маленькую комнатку, примыкавшую к залу. Кэп "Святой Терезы" был там и уже заканчивал с наймом. Это был высокий мужчина с тяжелым суровым лицом, одетый, пожалуй, даже элегантно для владельца невольничьего судна. Когда юноша вошел, он медленно поднял от разложенных на столе бумаг большие голубые глаза чуть навыкате и несколько секунд, не говоря ни слова, разглядывал вошедшего.
  - Вам письмо, - произнес Жоаль и протянул конверт, полученный от Маллигана.
  Капитан схватил его и, едва взглянув, скомкал и засунул в карман своей матросской блузы.
  - Возьми эти списки и шагай за мной, - просто скомандовал он, указав на разбросанные по столу листы.
  Жоаль нехотя подчинился. До сих пор он сам отдавал приказы, а теперь приказывали ему - и это настолько его унизило, показалось так отвратительно, что он еле сдержал слезы бешенства. Холодный и размеренный тон капитана Кита напомнил ему Маллигана, и сердце его наполнилось дикой злобой, отчаянным желанием ослушаться. Раньше достаточно было бы всего лишь представиться, только взглянуть построже, и этот работорговец со своим прихвостнем ползали бы в пыли у его ног! Но Жоаль знал: все, что было раньше, сегодня мертво. Он до зубовного скрежета стиснул челюсти, прикусив готовый вот-вот вырваться яростный вой.
  Будто в кошмаре, последний раз перед долгим плаванием прошел он по причалу Трините. Как бы хотел он покидать эту землю с любовью, тревогой, тоской - каким угодно чувством, только не с этим жгучим стыдом!.. Но сознание собственного бесправия раздавило его и лишило всех душевных сил.
  "Сейчас я проснусь", - повторял он. - "Вот сейчас открою глаза!" Внезапно своя боль отступила, будто от удара молнией, перед другим воспоминанием - о неграх, которых он в прежней жизни продавал, о том, как они, навсегда покидая Канаан, прощались с теми, кто оставался. Негры никогда даже и не думали грустить и плакать, уходя - напротив, то, что их передавали другому хозяину, казалось им как бы завершающим штрихом дрессуры, своеобразным аттестатом зрелости. И уже после того, как Жоаль ступил на борт "Святой Терезы", это воспоминание ясно дало ему понять, зачем Маллиган вынудил его улыбнуться на прощание - и ужас запоздалого осознания еще одного унижения сковал его истерзанную душу.
  Облокотившись на стрингер, он упрямо пялился в черную воду, пенившуюся у борта, и не осмеливался взглянуть на землю, которую покидал. Его физически тошнило оттого, что в груди его не осталось места простому, самому естественному чувству - печали разлуки. Он желал страдать, плакать, рвать сердце рыданиями! Ненависть и горечь унижения в его глазах были едва не равны негритянской радости, и он молча изнемогал, борясь с ними - и не в силах побороть.
  Наконец, по кораблю разнесся приказ - и только услышав его, Жоаль заставил себя поднять голову. Берег был уже далеко. За песчаной косой на склонах форта помаргивали прощальные огоньки. Выше по склону, сливаясь в бесконечное сияющее поле, мерцали тысячи огней Трините. Юноша смутно различил еще выше них светлую ниточку дороги, ведущей в Канаан. Но он был уже так измучен и утомлен, что даже мысль о доме не вызвала ничего, кроме ненависти. А берег все отдалялся... еще пара мгновений, и он исчезнет из виду, и тогда уже ничто не пробудит тоски по родине - того священного страдания, которое единственное и отличает человека от нежити!
  Жоаль поднял руку, помахал - и долгожданные слезы навернулись ему на глаза. Он благословил их и усладился ими...
  - Иди представься старшому! - раздался за спиной приказ капитана Кита. - Потом тебе покажут твою койку.
  Кэп расставил для устойчивости ноги и задумчиво взглянул на юношу.
  - Маллиган сказал тебе, что его "Святая Тереза" курсирует между Африкой и английскими владениями? - спросил он.
  - Нет, - ответил Жоаль.
  - Ты должен повторить "Нет, кэп", парень!
  - Нет, кэп, - поправился Жоаль.
  - Это означает, что мы никогда больше не вернемся в эту страну, - продолжил капитан Кит.
  Он улыбнулся и покачал головой:
  - И сдается мне, это также означает, что Маллиган хотел отделаться от тебя... Как бы то ни было, добро пожаловать на борт, юнга! Мы с тобой поладим - но не раньше, чем ты забудешь обо всем, кроме этого корабля!
Он медленно отвернулся от Жоаля и широкими шагами двинулся вдоль мостика, уже блестевшего от соленых брызг.
Продолжение следует...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"