Блокнот разинул свою мелкую пасть и выкинул пару пустяков "на ветер". 
Не знаю как блокноту, а мне полегчало. 
Вот, бывает и такое желание - выговориться. Как воды напиться. 

Начало февраля. 
Конечно, здесь будет мало слов. Откуда им быть много? 
Никаких красот перед глазами. 
Голая степь. Задеревенелый, полинялый ситчик. 
Шкура шелудивого пса и та нынче богаче смотрится. 
Кто на неё будет любоваться? Да ещё и на уровне подошвы. 
Да ещё и заколдобившуюся по самые корни от долгих морозов. 
Потерявшая естественный свой звук и запах. Чужая земля. Укутанная дубаком. 

Я иду по ней. Мне надо. Нужда заставила. 
Где-то там, у подножия холма сделаю ямку и похороню домашнего любимца. 
"Была без радости любовь, разлука будет без печали..." 

Сволочь, ты сволочь, нашел, когда сдохнуть?! 
После за тебя выпью рюмку водки. А может и две. 
Порядочный человек запил бы горькую до дня воскресного: 
"Простите, православные! Не уберёг". 
А я? А я тебя вот в шаль старую укутала и несу. 
Небу холодно, холодно земле. 
Воздуха нет. Сплошной ветер. Колючий, льдистый. 
Готовый проколоть всякого сотнями иголок. 
Наши деревенские называют такой ветер "сечкой". 

Меня ветер сразу в горло загнал, вынудив обратиться к более глубоким вещам. 
Да кому они интересны?! 
Жить мучительно, а помирать не хочется. 

Сегодня твой день! 
Ещё вчера мышкой игрался. И где ты её прихватил? Всех же, заразу потравили. 
Слышь, Мурзя? Подружка твоя, Чернушка долго следом бежала. 
Орала что та потерпевшая. Ты не переживай. Я её рядом с тобой закопаю, потом. 
Любит она тебя. 
Дурная же, не понимает плачевного твоего состояния - толстого, жирного. 
До того жирного, что любовь, увы, уже не по твоим силам. Худеть. 
Определённо, Мурзик, тебя неплохо было бы подержать на воде и хлебе. 
Тебе жира, если не на все девять, на все восемь жизней твоих кошачьих точно хватит. 
Ох, тяжелый... Прям вот так, в шали и схороню. 
А ты ни ухом, ни рылом. Хоть бы мявкнул, ради приличия. 
- Мяу -уу 
Ах, ты ж господа твою бога мать! Живой... Епическая сила! 
Ещё раз мявкнув и трижды рыгнув, котяра выбрался из корзинки. 

Пошатываясь, мы медленно побрели домой. 
Степь враз преобразилась. И укутала меня в живительные свои простынки. 
И приложила ладонь морщинистую к пылающему моему лбу. 
И повеяло вечным хлебным духом. 
Дышать не надышаться. Глядеть не наглядеться.