Кацъ Юра : другие произведения.

Comedia

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Камерная мистерия в трёх актах.
       
  
  Камерная мистерия в трёх частях с попыткой неокончательного решения русского вопроса. Даже всех трех окаянных сразу.
  
   1. Кто последний, что дают? (именно в таком порядке)
  
   2. Ты меня уважаешь?
  
   3. Ну и как оно там, вообще?
  
  
  
  
  Весь мир - театр,
  в нём женщины, мужчины - все актеры.
  У всех свои есть выходы, уходы,
  и каждый не одну играет роль.
  
  Kак вам это понравится? Шейкспир.
  
  
  
   Комедия есть, по Аристотелю, пьеса про плохих, и они там смеются. Трагедия же, по нему же - про хороших, и они плачут
  
  
  
   Действующие лица:
  
   Адам и Ева (Пьеро и Коломбина) - актеры театра
  
  Авель и Каин - их дети
  
  Черт (Арлекин) - режиссер, ныне президент театра по кличке "Гарант". Тот же актер, что и Авель и Каин, со сцены не сходит до конца; только силой
  
  Хозяин сада, он же Директор театра и Главный Осветитель. Его тайное четырех-буквенное имя - КРБС - непроизносимо. На сцене не появляется, только звучит.
  
  Суфлёр в будке.
  
  
  Учёный кот Херувим, по прозвищу "Грибоедов". На сцене не появляется и не звучит, но влияет.
  
  
  1 женская роль, 7 мужских. Всего 3 актера и хор - лилипутская/детская труппа.
  
  
  Глоса из-за кулис, крики толпы, отдаленный шакалий вой.
  
  
  Три музыкальных мотива: адажио из 'Лебединого Озера', Половецкие Пляски Бородина, 'Алиллуйя' из оратории Генделя 'Мессия'.
  
  
  Краткое содержание:
  
  
  Главная тема - известный библейский эпизод с участием женщины и черта в саду у дерева с несъедобными плодами.
  
  
  Первая часть, 'Играем с листa', это метафорический рассказ о сотворении мира как сада с последующим преобразованием того сада в тотальный театр. О душе человека как о растущем посреди Сада дереве Познания, за которое идет борьба между творческим и разрушительным началами - Драматургом театра и режиссером. (Это важно)
  
  
  
  Вторая часть, "Лебединое Озеро" - собственно, Трагедия. Не играется, ибо не сохранилась: рукопись сгорела в пожаре - cлучается с рукописями иногда - и восстановлению не подлежит, т. к. пепел, из которого могла-бы она воскреснуть, похищен и, согласно Завещанию, развеян над Лебединым Озером.
  
  
  
  В третьей, заключительной части, 'Дерево', разыгрывается мессианская тема.
  
  
  
  Лейт-мотивом проходит через всю пьесу тема любви и 'Песня Песен', открывшая как тему самоё, так и проблему некоммуникантности внутри нее.
  
  
  
  Bступительный зонг - 20 строк - не для исполнения на сцене, но для настройки актеров:
  
  
   Был сад и дерево посередине, и на нем
   бессмысленно расли ответы на вопросы,
   которыми был полон сад. И были
   те глупые вопросы таковы:
   Как можно описать без искаженья
   начала и конца соединенье -
   каким пером и на какой бумаге,
   и это описуемо ль вообще?
   И голосом каким поет лукавый,
   и распознать его средь голосов
   возможно ли? И, если мир есть театр,
   кто в этом театре автор?
   Кто режиссер? Из-за какой кулисы
   Мессия выйдет, и какая роль
   отведена в спектакле человеку?
   - или мошиах это он и есть?
   И что есть Божий День,
   и что, на самом деле, в тот день произошло?
   ...........................................
   И были те бесстыжие плоды приятны оку,
   А также возбуждали аппетит.
  
  
   У входа билетерши раздают листовки с текстом пролога (которые также выдавались кассой в приложение к билетам), имеющие быть зачитанными со сцены в начале первого акта.*
  
  
  
  
  ПРОЛОГ
  
  
   Сцена погружена во мрак небытия, и божий Дух один лишь носится над ней как в 1 день Творения.
   Внезапно на суфлерскую будку падает из Осветительной луч первородного света и вышибает оттуда черта с портфелем. В дальнейшем, пока не "станет свет", этот луч будет сопровождать черта следить за всеми его передвижениями во тьме.
  
  
   У чёрта бледное, натянутое лицо с близко посаженными глазками водянистого цвета, как у воблы. Серое кимоно, черный пояс. К поясу пристегнут крысиный хвост, похожий на хлыст. Снимает рога и кладет их в портфель. Извлекает из портфеля очки на резинке и натягивает на лысину вместо рогов. Из-под кимоно достает листовку.
  
  
   ЧЕРТ: Я режиссер по имени Чёрт, кликуха - Гарант. Бегу через лес, догоняю беглую примадонну - с репетиции сбежала, профура - а так как звать ее Евой, то подозреваю, что направилась она прямо на Дачу; к Адаму то есть... После спектакля, если позволит время, там будет проведена экскурсия, включенная в цену билетов. Мною лично (кланяется). А пока - тут вот у меня прокламация одна затесалась, "Пролог", называется. Билетерша на входе раздает, вы-то ещё и прочесть-то, поди, не успели. Да и я, признаться, не успел. А между тем, как изрек некогда наш буффонный классик - тоже, кстати, Владимвладимычем звали, как и вашего покорного (кланяется), 'чтобы выше головы прыгнуть, надо чтобы кто-нибудь подмог - перед новой пьесой нужон пролог'! Вот я вам сейчас и зачту. Заодно и сам ознакомлюсь. Итак:
  
  (полное чтение Пролога не обязательно, и театр волен его опустить. Соответствующий фрагмент текста тут отделён (----- ...), однако для более гладкого вхождения в курс дела целесообразно не пожалеть пяти минут на ознакомление с этим фрагментом.)
  
  -------------------------------------------------------------------------------
  
   "Действие происходит на Даче в лесу. Этот лес был когда-то фруктовым садом, и хозяин того сада по прозвищу Драматург (Демиург) собирался устроить там театр для своей Трагедии, в которой он описал всё сущее, и в котором - театре - будет он Директором.
  
  
   Однако когда труппа была собрана, и актёров, включая 2-й; 3-й; ... 18-й составы, стало больше, чем ролей, они вышли из-под управления, взбунтовались и напали на Директора. Хотели его познать, т. е. съесть, но он ускользнул и теперь пребывает в Осветительной. Конспиративно.
  
  
   Фюрером и душой, нечистой, той театральной революции был садовник по имени Чёрт (кланяется), назначенный когда-то сгоряча зав. постановочной частью, но превысивший полномочия и объявивший себя сценическим постановщиком.
  
  
   С тех пор бесхозный сад зарос и одичал, превратился в лес. Актёры в поисках пропитания разбежались по этому лесу, неухоженные деревья которого - их больные души - изменились до неузнаваемости: замшели и окривели. И только Дерево, что посредине сада, старая бесплодная смоковница, обвитая виноградной лозой, сохранило свой прежний вид. Дерево то охраняет учёный кот по кличке Херувим, обращающийся вокруг него на цепи, на которую Хозяин сада посадил его, уходя.
  
  
   Чудесной своею сохранностью Дерево обязано некоему маслу, нанесенному на его шестипалые листья, сберегающему от увядания и смерти. Но не даром, а ценой подавления фертильности. Для того чтобы Дерево стало вновь плодоносить, надо пожертвовать его бессмертием - снять с листьев это масло и дать им дышать. Т. е. жить нормальной жизнью с перспективой пожелтеть.
  
  
   На масляном том покрытии листьев Хозяин перед уходом нацарапал пером умирающего лебедя текст Трагедии, в котором зашифровал генный ключ восстановления сада. Расшифровать его, т. е. прочесть тот текст, значит, разыграть его на театре. Причём играть придется прямо с листьев и на месте, так как Дерево нетранспортабельно, а последнее, 18 правило старой Директории гласит: не Дерево идет к театру, но театр сам подойдёт к Дереву.
  
  
   Для этой встречи - дерева и театра - в лесу построена спец. дача с полным набором подвальных, полу-подвальных и чердачных помещений, пригодных для отправления основных театральных треб религиозно-культурного, сексуально-оздоровительного и воспитательно-пенитенциарного характера: вешалкой на сто крючков, курилкой, парилкой, бытовкой, кладовкой, Красным Уголком, Розовой гостиной, 5-ведёрной парашей при входе/выходе.
  
  
   Также имеются: актовый зал на 64 станка, он же массажный кабинет с фехтовальной дорожкой, соединенный через часовню с бильярдной, автономная суфлерская (святая святых), объединённая артистическая уборная на 12 очков с опцией переоборудования в бомбоубежище.
  
  
   При острой нехватке мест могут быть использованы также расположенные поблизости Голубая гостиная, карцер, Ленинская Комнатка, Красный Уголок. Комната Тихих Радостей и Скромных Наслаждений. Комната исполнения желаний и комната Необходимых Излишеств. В целях экономии места все вышеперечисленные объекты собраны в едином объёме.
  
  
   В качестве сторожа на Дачу заселен танцовщик Адам, балетный трагик, назначенный на роль Пьеро. Ему в помощь, чтобы то есть поменьше пил да безобразничал, а побольше бы плодился и размножался, велено доставить на Дачу Еву, оперную диву, специально ради этого приглашенную в театр на роль Коломбины.
  
  
   В ходе совместных репетиций Ева и Адам должны естественным образом воссоединиться в первичное Одно, каковым, собственно говоря, и создан был человек в шестой день Творения - андрогином, мужчиной и женщиной вместе. А так, как оба являются лидерами своих групп, оперной и балетной, то при этом и группы их тоже естественным образом сольются, из коего слияния ожидается рождение нашего долгожданного мерворождённого Спектакля. Таков сюжет Трагедии (см. выше, определение Аристотеля).
  
  
   Директорскому замыслу препятствует режиссёр спектакля Черт (кланяется), комедийный персонаж, оскверняющий высокую Трагедию Директора. Он всячески оттягивает переезд театра на Дачу, что является необходимым условием соединения в пару солистов и возвращения Директора. Его расчёт построен на том, что Адам от одиночества уйдет в глухой запой и однажды спьяну срубит Дерево, уничтожив тем самым записанную на его листьях Трагедию.
  
   Ева станет тогда его, Черта (кланяется), легкой добычей. В его портфеле, с которым он не расстается как казачок Искра со своей шапкой, лежит адаптированный до неузнаваемости 'письменный' вариант директорской Трагедии с кодовым названием "И в суму его пустую ложут грамоту другую", комедия подложений.
  
  
   Необъяснимая изоляция главного героя, затянувшаяся отлучка Директора и полная, за отсутствием текста, неясность содержания пьесы обессмыслили репетиции. Актеры снова разбрелись по лесу, откуда некогда были попарно отобраны Директором как чистые и где теперь снова перемешались с нечистыми в первичный допотопный зверо-хаос.
  
  
   Одна только Ева ещё удерживается из последних сил в театре, пока Дерево Жизни ещё стоит в умирающем саду. Однако и она, не стерпев одиночества, убегает на Дачу, к Дереву родному поближе, где и настигает её Черт (третий поклон). С этого места начинается действие спектакля.
  
  ---------------------
  
   Так что встретимся на Даче, а пока у меня ещё есть одно дельце, и я ухожу откуда пришёл. До скорого, как говорится.
  
  
   (кланяется снова меняет очки на рога и через суфлерскую воронку проваливается обратно - к себе в преисподню, откуда только 5 минут как выскочил)
  
  
  
   Часть 1. ИГРАЕМ С ЛИСТА
  
  
   На сцене вспыхивает свет и освещается интерьер комнаты. Её четыре cтены в совокупности составляют полную кубатуру духовного пространства человека; то есть жильца этой комнаты, Адама:
  
  
  Левая стена зaзеркалeна вся, как в лифте. Противуположная ей правая стена целиком уставлена книгами, и к ней, посколько напротив зеркала, приделан балетный станок. Задняя, фоновая стена занята органом, его трубами. За органом имеется заслоненное им окно с видом на задник, где Озеро с лебедями. Фронтальная стена, обращенная в зрительный зал - мнимая, это стена Непонимания. На поверку она оказалась самой прочной, и когда в конце каменные стены рухнут, эта, единственная устоит.
  
  
  Позади органного пульта между труб находится входная дверь; она скрыта за пультом, и её не видно, над ней светится надпись: "аварийный выход". Снаружи эта дверь - входная, и там должно быть написано "служебный вход".
  
  
  В дальнем углу под потолком размещено слуховое окошко, ведущее на чердак в Осветительную, где временно размещён директорат.
  
  
  В глубине комнаты ближе к библиотечной стене стоит стол, на столе лежит стопка бумаги А-4. Пол-бутылки, два стакана, большой ящик винтажного лампового телевизора, большой дисковый телефон утрированно бутафорского вида, надувной, как в старинной славной репризе клоуна Полунина.
  
  
  Посреди комнаты оторванным атрибутом интерьера косо торчит приставная лестница, изначально предназначенная для библиотеки, но не дошедшая до неё четырех шагов и застрявшая в пути. Ни к чему не приставленная, никуда не ведущая, всегда как будто кого-то ждущая.
  
  
  На колосниках висят экраны, с теневыми изображениями 'внешнего мира' - сад, лес, город (Сдом) - и там бродят, пляшут, беснуются некие фигурки полу-людей, полу-зверей. Из-под экранов свисают гимнастические кольца, трапеция, большая красная подушка, две скрещенные как на рыцарском гербе, рапиры.
  
  
   В комнате всё блестит и сверкает. Телевизор изливает адажио из 'Лебединого озера'. За столом сидит Адам в костюме Пьеро - паре белого солдатского белья - и задумчиво вертит в руках пустой стакан. Под тягучую как мед виолончель Адам наливает из бутылки в стакан, подымает и, чокнувшись (в хорошем смысле) с залом - лехаим! - церемонно выпивает. Затем представляется:
  
  
   - Я Пьеро, балетный трагик Адам. Чист, прозрачен и прям как граненый стакан. Весь осмеян, освистан, ограблен и дран. Весь из язв, окаянных вопросов, надрывов, и ран. И при этом спасительно пьян. Прошел через все фазы развития - от первичного сада Наслаждений до конечного Царства Абсурда и Распада. Мучим всеми муками пробуждающегося интеллекта. Моя трагедия - тотальное взаимонепонимание в нашем театре.
  
  Монолог прерывается стуком в дверь
  
   АДАМ: Кого там черт несёт на ночь глядя, лес ведь дикий кругом! Но если ты Красная Шапочка с корзинкой пирожков, то дёрни за веревочку, и дверца откроется.
  
  
   Из-за органного пульта появляется Коломбина (Ева) в белой нижней рубашке и длиной нижней юбке. Пьеро выходит из-за стола и приветствует ее шутливым антраша. Она отвечает неловким реверансом c выходом в балетную позицию "селедки".
  
  
   ЕВА (тоже глядя в зал): Ну, а меня зовут, понятно, Ева. Я оперно-комическая дива и недурна как справа, так и слева. Иду в любую авантюру смело... однако че тут долго говорить: гораздо веселее прямо - к делу, а не топтаться, быть или неаамом.
  
   Я женщина, и моя трагндия в невозможности соединиться с Адамом. Мы созданы как одно тело, но были разделены, так как в том, первоначальном виде неудобно было плодиться и размножаться, как было нам заповедано при нашем сотворении. Теперь будет удобнее. Значит, это уже не трагедия, но комедия. Вот я и пришла перед вами тут её ломать.
  
  
   АДАМ (с традиционной буффонной интонацией Рыжего): А, теперь я понимаю, зачем бутафор второй стакан поставил. Давай тогда сразу и пустим его в ход. За встречу, как ты сказала!
  
  
   Наполняет оба стакана до краёв.
  
  
   ЕВА: Во-первых, я пока ещё так не сказала, а во-вторых, мне пить нельзя, я беременная.
  
  
   АДАМ: Вот те на, ещё и познакомиться не успели, а уж беременная!
  
  
   ЕВА: Не понимаю, какая тут связь?
  
  
   АДАМ: Как какая - прямая! Причинно-следственная: сперва знакомятся, а потом уж беременные бегают. И не наоборот! Детерминация - театре не проходили разьве?
  
  
   ЕВА: Может и проходили, но лично ко мне это не относится.
  
  
   АДАМ: Как это, не относится - это ж обще-театральный миропорядок, самим Директором заведённый.
  
  
   ЕВА: Порядок-то, может, и общий, но я-то необщая. Я особая и на мне от начала лежит некий образ, выводящий меня изо всех порядков.
  
  
   АДАМ: Это как? Что ещё за "образ" такой!
  
  
   ЕВА: 'ВЖиД', называется - образ Вечной Женственности и Девства. Каждый встречный кладет глаз и кидает семя.
  
  
   АДАМ: Что до жида, то Директор велел говорть "лицо еврейской национальности". И вообще, при чем тут это - закон-то один для всех!
  
  
   ЕВА: Закон-то один, но глаз-то каждый кладет свой, отдельный. И семя тоже. Хотя, иногда и все вместе, видала я и такое.
  
  
   АДАМ: Ну че ты несешь, какой "каждый", откуда, когда мы с тобой - Адам и Ева - одни на всей земле!
  
  
   ЕВА (внимательно оглядывая себя в большое зеркало с ног до головы и обратно): Откуда, я не знаю, но недостатка не отмечается.
  
  
   АДАМ: А, так это они тебя подраздели по дороге, что в исподнем одном заявилась? Встречные эти?
  
  
   ЕВА (трогая себя за юбку): Это что ль? Не, это режиссёр. Так вцепился, когда убегала, что платье у него в руках и осталось. Выскочила в чём мать родила.
  
  
   АДАМ: Ну час от часу не легче! Ну какая ещё мать, опомнись, когда ты сама - перво-мать!
  
  
   ЕВА: Ну это тебе лучше знать. Я, вообще-то, слышала, что моя истинная мать это ты; ребро твое бывшее то есть.
  
  
   АДАМ: Ребро? Не помню. Когда Директор меня оперировал, наркоз давал чёрт. Фиговой водкой. Налил с верхом, и я всё интересное проспал.
  
  
   ЕВА: Ну, смотри-ка, и тут без чёрта не обошлось! Теперь понимаю, почему он меня транс-гендером дразнит, гад глумливый - всё после операции той знаменитой!
  
  
   АДАМ: А как же, ты ж из мужского моего материала сделана была, потому и застенчивая была такая поначалу. Юбочку даже потребовала, помню.
  
  
   ЕВА: Конечно, кому ж понравится с голой жопой по саду бегать! Тебе-то тоже поди было неловко яйцами трясти перед ангелами, тоже, что-то напялил.
  
  
   АДАМ: Ну да, я же тогда всё это сплёл из фиговых листьев! Выросла, думал, девочка, пора срам прикрывать. И мне заодно.
  
  
   ЕВА: Может и выросла, да всё ещё криминогенная пока, считается. Так что со мной поосторожнее, не очень-то ручонки распускать!
  
  
   АДАМ: А без рук-то как детей тебе делать будем? Чем будем юбку ту фиговую тебе задирать?
  
  
   ЕВА: Вместо юбчонки той теперь платье пурпуровое мой срам прикрывает, его-то не больно-то задерешь. Разьве что пажи помогут, если хорошо попросить.
  
  
   АДАМ: Да уж эти-то небось натренировались... под чёртовым руководством. А что, кстати, за платье-то? То, что я за исподнее принял?
  
  
   ЕВА: Не, принял правильно, исподнее и есть. В самом прямом смысле - от платья того поддевка. Чехол. А то на голяка-то сидеть не будет, пожалуй.
  
  
   АДАМ: Ну, вижу, ты уже полный курс Истории Костюма прошла - от юбки из фиговых листьев до платья с поддевкой. И всё на себе?
  
  
   ЕВА: А ты как думал! Платьеце-то цельнотканое как-никак, ткачихи сорок лет вытыкали!
  
  
   АДАМ: Опомнись, какой пурпур, какие сорок лет? Это ж платье для Коломбины, служанки!
  
  
   ЕВА: Это в начале она служанка, а в финале - Балерина! И потом, служанка, это всего лишь роль, а носить-то примадонне!
  
  
   АДАМ: Ну-ну не обижайся, это я так, к слову сказал.
  
  
   ЕВА: Вот и я к слову. Сбегала-то с прогона, а там-то уже на публике и в костюмах.
  
  
   АДАМ: Да какие ж могут быть костюмы, когда беременная; если я не ослышался?
  
  
   ЕВА: Ну да, беременная, но не до такой же степени! В пределах приличия, как режиссёр говорит. К тому же, предусмотрен на этот случай для девочек корсет.
  
  
   АДАМ: Смотри, как всё налажено! А детишек-то куда складируем? Или випам к столу, готический ужин? Или по новой моде: сразу на органы?
  
  
   ЕВА: Я же сказала, в пределах приличия; дети же находятся вне тех пределов. И потом - ну какие у этих цуциков органы, ты в своём уме!
  
  
   АДАМ: Уж не знаю какие, но на лекции о вреде абортов поп говорил, что у этих маленьких человечков тоже есть своё достоинство, и его надо уважать.
  
  
   ЕВА: Достоинство-то, может, есть, а органов-то ещё нет. Они ж только к семи годам сформировываются, как в школу идти. Я вон неграмотная, и то знаю.
  
  
   АДАМ: Ну да, встречные-поперечные научили
  
  
   ЕВА: Ну что ты к ним привязался, там же всё мимо!
  
   АДАМ: Как это - мимо? В каком смысле? Глаз мимо кладут или семя кидают мимо?
  
  
   ЕВА:Ну сам же сказал - "поперечные". А у меня-то - продольно, не сходится! Когнитивный диссонанс, как режиссёр говорит.
  
  
   АЛАМ: Не понял, что у тебя продольно?
  
  
   ЕВА: Не знаю, доктор сказал на осмотре когда в оперу записывали. А вообще, таких бесстыжих вопросов девочкам не задают.
  
  
   АДАМ: Так ты же сама вроде бесстыжая, я слышал?
  
  
   ЕВА: Я какая бы ни была, а статью за такой харассмент схлопотать - как два пальца обоссать. Так что будь поосторожнее, я же предупреждала!
  
  
   АДАМ: Что же получается - вопросов не спрашивать, рук не распускать, к Дереву не подходи! А что можно-то, к чему я допущен?
  
  
   ЕВА: Ты ко мне одной допущен, я твое Дерево - иди ко мне, и я дам тебе плоды. Так сказал Директор.
  
  
  (ЧЁРТ, высовываясь из суфлёрской будки, симулируя умиление: Ах ты деревце, берёзка моя кудрявая! Во поле стояла, стояла. И некому кудряву поломати...)
  
  
   АДАМ: Так прямо и сказал? А то, что у дерева того пчёлы да осы в дупле жужжат злющие как черти - это как? Если ты с ним - одно и то же, то я пока не готов.
  
  
   ЕВА: Что там у дерева в дупле, я не знаю, но Директор сказал так: 'Адам сделает тебе детей'. Вот и пришла. Так что давай! Твой ход, Адам.
  
  
   АДАМ (смущенно): Ладно, подумаем... Ну а пока, если дети не грозят, то почему не выпьешь со мной по чуть-чуть; для начала?
  
  
   ЕВА: Режиссер не велит.
  
  
  АДАМ: Так это ж он из подлости мелкой. Чтобы общий знаменатель из-под нас вышибить; иль не понятно! Потому и в балет тебя не пускает.
  
  
  ЕВА: А мне сказал, что это традиция балетная такая - чтобы никаких там девок, все женские партии - на пацанах одних. Чтобы разврат не разводить, говорит.
  
  
  АДАМ: А хор мальчиков как же? Или тоже разогнали?
  
  
  ЕВА: Так их всех режиссер до того перепортил, что басом запели. А новых набирать негде - кастрацию-то запретили по уставу директорскому!
  
  
   АДАМ: Ну если по уставу то вопросов больше нет. Махнем за встречу и приступим.
  
  
   ЕВА (подозрительно): Приступим? Это к чему же?
  
  
  АДАМ: Как это, к чему? Сама же сказала, что детей делать пришла. К этому и приступим.
  
  
  ЕВА: Ах да, конечно... Ну тогда действительно надо выпить чуток. Самую малость, для храбрости. Брудершафт можешь?
  
  
  АДАМ: А это что такое?
  
  
  ЕВА: Ща покажу: бери стакан.
  
  
  АДАМ: Ну, лехаим, наконец! Пока не выдохлось.
  
  
  ЕВА: Лехаим!
  
  
  Берут со стола наполненные прежде стаканы и выпивают с неловким, куцым поцелуем.
  
  
  ЕВА (утирая рот): Ну как, понравилось? Вижу, что понравилось - вон как обслюнявил всю.
  
  
  АДАМ: Конечно! А то бухаешь тут один как леший безо всякого смысла.
  
  
  ЕВА: Но это ещё не брудершафт. Брудер, это когда взасос.
  
  
  АДАМ: Это как это?
  
  
  ЕВА (загадочно): С "проникновением".
  
  
  АДАМ: Ты меня пугаешь.
  
  
  ЕВА: Не боись! Потом покажу, пока ещё сама не видала: негде подсмотреть - мир-то ещё совсем пустой... Ну а теперь - вперед! Начинаем, если готов.
  
  
  АДАМ: Как - готов? Морально?
  
  
  ЕВА: Ну разумеется, разьве можно делать детей не морально!
  
  
  АДАМ: А с чего начнают? Знаешь хоть?
  
  
  ЕВА: Щас попробую вспомнить. Начинают, обычно, как-то так... Нет, так...
  
  (фантазирует пантомиму - неуверенно пытается переставить шпильку в волосах, потом раздраженно бросает её на пол, и волосы рассыпаются по плечам. Потом пытается собрать их на макушке, но без шпильки не держится).
  
  
  АДАМ: Что-то ты, сдаётся мне, не с той стороны заходишь. Тут, я думаю, главное - поменьше головы, она тут ни при чём.
  
  
  ЕВА: А, вспомнила! Вот сказал, поменьше головы, побольше жопы - и вспомнила место. Вот так!
  
  
  Она неуклюже вытаскивает из-под юбки трусы, раскручивает их на пальце, и они летят как праща к суфлерской будке, где чёрт, и садятся чёрту на рога; если бы он там в тот момент находился. Но он в пока что носится по лесу, заканчивая свои чертовы дела к третьему звонку. Адам остолбенело провожает глазами полёт трусов.
  
  
  ЕВА: Чего уставился, трусов не видал?
  
  
  АДАМ: Не видал, как это летает.
  
  
  ЕВА: Так в нашем спектакле всё летает, лебеди же, как ни как... Ну вот, а дальше подзабыла. Что дальше-то...
  
  
  АДАМ: Всё ясно, дальше трусов фиговых ничего не знаешь; как и я, впрочем.
  
  
  ЕВА: Знаю! Знаю! Вспомнила. Сейчас покажу.
  
  
  АДАМ: Да ты что, это ж порнография называется, когда дальше трусов показывают, запрещено!
  
  
  ЕВА: Какая порнография, я ж сама на себе!
  
  
  АДАМ: А себе особенно - плохая примета! Директор не говорил разьве?
  
  
  ЕВА: Не. У нас режиссёр теперь заместо Директора, так он-то как раз велит всё на себе показывать. "В этом - говорит - одном всё ваше актерство сраное и состоит.
  
  
  АДАМ: Опять режиссер! При мне Директор сам был нам режиссером. А теперь кто?
  
  
  ЕВА: А теперь чёрт. Я же сказала, он теперь заместо Директора, он и режиссер.
  
  
  АДАМ: Чёрт? Это садовник, что ли, бывший?
  
  
  ЕВА: Ну да, только теперь он у нас Презиком прозывается.
  
  
  АДАМ: Презиком? Это что, презерватив?
  
  
  ЕВА: Ну ты, смотрю, совсем тут одичал, в лесу-то! Президент Театра.
  
  
  АДАМ: Да что ты говоришь, ушам своим не верю! Я садовником родился, президентом обратился - так что ли?
  
  ЕВА: Так да не так! Не родился садовником, но был сначала актером, как и все, а в садовники разжалован за провинность!
  
  
  АДАМ: Где ж тут разжалование - это ж наоборот, перевод с повышением.
  
  
  ЕВА: Из актерского славного цеха - да в садовники, удобрения из говна выковыривать - в чём повышение-то?
  
  
  АДАМ: А в том повышение, что театр находится в саду, а не наоборот. Значит, сад больше театра. И не только по размеру, но и по значению.
  
  
   ЕВА: Замдиректора как-бы, получается, по садовой части?
  
  
   АДАМ: Вроде того. Соответственно и зарплата, и почёт. А что за "провинность" такая, что разжаловали-то?
  
  
   EBA: Дa в партер нассал со сцены! До пятого ряда, говорят. Да это ж при тебе было-то, ты же в театре с первого дня! Помнить должон.
  
  
   АДАМ: А да, припомнаю. Во всех пивных тогда гудели, на все лады!
  
  
   ЕВА: Так расскажи, не осталось же в театре очевидцев кроме тебя, ветерана-долгожителя. Там же зрители-то - ВИПы сплошные, в партере-то. Скандал!
  
  
   АДАМ: Не, эти в ложах, на них не попало. Дурак он что ли - бить по штабам! А так ничего, приняли как милую шутку, гротеск. Харизма, что тут скажешь!
  
  
   ЕВА: Харизма? Это что такое?
  
  
   АДАМ: А это у него реприза такая была в прологе - "Харизматическое благословление народа". И ремарка директорская - 'импровизация'.
  
  
   ЕВА: А! А я-то всё думала, что за слова такие: харизма, импровизация? А это просто в партер нассать да так, чтобы из театра за это не выперли.
  
  
  АДАМ: И даже наоборот - с повышением.
  
  
  ЕВА: Ещё бы не с повышением! С таким-то водомётом - до 5 ряда! - только сады высокие и поливать, а не с актёришками засранными переплёвываться.
  
  
  АДАМ: Брантсбойт 5 нумер, весь партер был забрызган. Только билетерши у выходов сухими остались. По недолёту. Ну и оркестр в яме.
  
  
  ЕВА: По перелёту, как я понимаю?
  
  
  АДАМ: Да, как, впрочем, и суфлер в будке.
  
  
  ЕВА: А суфлёр-то тут при чём? Накой он вообще балете глухо-немом понадобился? Кому суфлировать?
  
  
  АДАМ: Как накой? А фуэте подсчитывать, в блокнотик заносить.
  
  
  
  ЕВА: Что ещё за блокнотик, какие такие в балете блокнотики?
  
  
  АДА: Блокнотики он в бухгалтерию сдаёт, с каждого спектакля - свой блокнотик. Там они по цыфири той получку начисляют: сколько накрутил, так и получил, понимаешь.
  
  
  ЕВА: Понимаю, что заради одного только фуэте этого целую ставку в балете держат! А в опере пока что на свиту примадонны бюджета не хватает.
  
  
  АДАМ: Ну почему только фуэте? А пируэт! Подсказать, например, пока ты в полёте, на какую ногу приземлиться; чтобы и докрутить, и лодыжку при этом не сломать.
  
  
  ЕВА: И тоже в бухгалтерию, конечно? Ну ты погляди только - получается, и правда, нужон; как писде шиньон
  
  
  АДАМ: А то! Я вот за суфлёра как-то раз чуть из театра не вылетел.
  
  
  ЕВА: Как это, тоже, что ли, обоссал? Раковину суфлёрскую за писсуар принял, пролетая большим батманом как над кукушкиным гнездом? И правда похоже!
  
  
  АДАМ: Да нет, Калколит же был, всё из камня. И гульфик, стало быть, тоже каменный, не забалуешь! Только руль свернул ему маленько насторону.
  
  
  ЕВА: Так он же в будке сидит, внутри, как же достал-то?
  
  
  АДАМ: Сам-то внутри, а шнобиль-то наружу. А я фуэте как раз крутил на авант-сцене. А он, как всегда, подсчитывал.
  
  
  ЕВА: Подвылез никак?
  
  
  АДАМ: Как улитка из ракушки ножки свои ложные выпускает. Ну и я тут как тут со своей 'быстрой ножкой', как говорится.
  
  
  ЕВА: Как же не заметил-то?
  
  
  АДАМ: Так у меня ж после пятого десятка башня съезжает, где тут что заметишь.
  
  
  ЕВА: Вот я и говорю, что мне в балете самое место, безбашенной! Съезжать-то нечему.
  
  
  АДАМ: Ладно-ладно что-нибудь придумаем для тебя! А пока сиди тихо под Чертом своим, жди, когда его обратно в садовники погонят.
  
  
  ЕВА: Да хоть как, только бы от труппы подальше! А то актеры ж, публика нежная, обидчивая. И гнилые все - чистый гадюшник.
  
  
  АДАМ: И чего?
  
  
  ЕВА: Чаго-чаго - а ничаго! Факает нас с утра до вечера - вот и всё тебе "чаво".
  
  
  АДАМ: А при мне и женщин-то в театре не было, все женские роли мужики исполняли.
  
  
  ЕВА: А я разве что сказала про женщин? Женщина в труппе только одна, и она перед тобой. Но факать-то и мужчину можно; особенно, когда в женской роли.
  
  
   АДАМ: А, так это он вас по роли получается, факает, не по-правде!
  
  
   ЕВА: По 'правде искусства', как Директор учил. Вся жизнь - на сцене, и вне её нет ничего. Театр тоталь, всё перемешано.
  
  
   АДАМ: А как же заповедь директорская о разделении полов: девочки - направо, мальчики - налево. Она ж наипервейшая самая!
  
  
   ЕВА: А мы давно уж по наипоследнейшей живем: эгалите, либерте, дальше забыла. Самоновейшая директория - завет, называется.
  
  
   АДАМ: А, завет - ну как же, помню, сам подписывал вместе со всем колективом.
  
  
   ЕВА: Так у нас же теперь новый завет, президентский. Перевоплощение, полное вживание в роль.
  
  
   АДАМ: Перевоплощение? А это ещё что такое; при мне не было. Или там теперь и не театр уже, а семинар по спиритизму?
  
  
  ЕВА: Чтобы спектакль выглядел натурально, говорит, на репетиции всё должно быть по-настоящему. "Подленько", то есть. Вот и факает всех по ходу дела.
  
  
  АДАМ: Не "подленько" это называется, а "подлинно"; впрочем, так даже острее, пожалуй. И не по ходу дела, а по долгу службы.
  
  
  ЕВА: Во-во, по долгу службы, незаметненько так, весь коллектив подлинно и перееб. Всё, что движется! Включая пожарника.
  
  
  АДАМ: А пожарник-то вроде стоит, особо не движется?
  
  
  ЕВА: Ага, стоит. Но так при этом качается от стенки к стенке, что уж лучше ходил бы, что ли потихоньку!
  
  
  АДАМ: Употребление в личных целях служебного персонала уголовно наказуемо, а использование при этом нетрезвого их состояния отягощает преступление.
  
  
  ЕВА: Так я же... я пыталась... от месткома... Так он и меня тоже. Употребил.
  
  
  АДАМ: Никто, в общем, не остался неохваченным?
  
  
  ЕВА: Кот Ученый один лишь уцелел тогда; за отдаленностью рабочего места.
  
  
  АДАМ: И как же Черт объяснил такое своё поведение?
  
  
  ЕВА: На репетиции, говорит, можно всё - ретиция это святое!
  
  
  АДАМ: Ну, тогда конечно! Только с кем ж теперь, репетировать, когда актёры-то по лесу все поразбежались. Вон - слышишь? - воют.
  
  
  ЕВА: Так вот мы с тобой и должны актеров понаделать для спектакля. Новых. И наполнить ими дачу. Что у тебя над входом написано, помнишь?
  
  
  АДАМ (неуверенно): "Работа сделает нас свободными", если не ошибаюсь? Врочем, я там давно не проходил. "У всех свои есть выходы, уходы", как нам еще Шейкспир определил.
  
  
  ЕВА: Это теперь, когда режиссёр всё там поменял. А оригинальная директорская надпись была такая: 'Играйте, размножайтесь и заполняйте сад!"
  
  
  АДАМ: Как это: играть и размножаться - какая связь?
  
  
  ЕВА: А такая, что размножаться надо, играя, иначе не получится.
  
  
  АДАМ: Это как же играть-то надо, чтобы от этого размножение было!
  
  
  ЕВА: Директор говорил: 'как играют алмазы, как играет вино'.
  
  
  АДАМ: А, да-да, помню - как играть до отказа иногда суждено?
  
  
   ЕВА: Вот и играй как сказано, и от этого я буду размножаться. Только там, я слышала - не до отказа, а без отказа.
  
  
  АДАМ: Так я же и играл вроде 'без', а получилось 'до"! До того то есть, пока не отказали мне от работы. Доигрался, в общем!
  
  
  ЕВА: Тебе - отказали? Ветерану сцены! Кто посмел?
  
  
  АДАМ: Кто-кто - конь в пальто. Режиссер твой любимый.
  
  
  ЕВА: И за что же? С какой такой формулировкой?
  
  
  АДАМ: Представь, за вино, как раз. То самое, что играет якобы. Только размножения никакого оттого не случилось, одно лишь злоупотребление.
  
  
  ЕВА: А для размножения тут должно быть ещё кое-что. Режиссер говорит, неприличным словом называется, нельзя вслух произносить.
  
  
  АДАМ: Ну, его тут нет, можно произнести: "любовь", это слово.
  
  
  ЕВА (очарованно): Любовь! Я с этим в жизни пока не сталкивалась, но звучит так сладко, что должно получиться.
  
  
  АДАМ: Я тоже не сталкивался, но дело-то, как я понял, легче лёгкого - дети прямо сами выскакивают, без мыла. Один за другим, как зайцы из норы.
  
  
  ЕВА: Ну так давай-ка попробуем, если без мыла-то!
  
  
  АДАМ: Да как же мы попробуем, когда не знаем, как начинать?
  
  
  ЕВА: А ты, знай себе, играй! Играй своё, во всю мощь. А размножаться я буду потом сама, без твоей уже помощи.
  
  
  АДАМ: Ну если без помощи хочешь, то на вот, ознакомься хотябы с инструкцией. Нашел тут на Даче (кивает на стопку бумаги, что на столе). Теория всего этого дела.
  
  
  ЕВА (с недоверием): Опять читалка-моталка! А когда же дело делать? Ну, что ты мне тут подсовываешь, давай скорее!
  
  
  АДАМ: Да "Песня песен", руководство старинное, строители в фундамент заложили согласно проекту, под краеугольный камень. Там всё про это дело написано.
  
  
  ЕВА: А режиссер говорил, если краеугольный камень стронуть, вся постройка повалится.
  
  
  АДАМ: Так я же сказал - согласно проекту. А проект он директорский, там люфт предусмотрен, чтобы книгу можно было вынуть, не потревожив камня.
  
  
  ЕВА: Ну ты только посмотри-ка: любовь, да еще и с люфтом - всё так аппетитно, аж в ляжках стало горячо; даже вон юбка прилипла.
  
  
  АДАМ: Тогда, если тебе подходит, подпиши вот здесь.
  
  
  ЕВА: Ну давай же, давай сюда твою писуху и кончим с этим поскорее! Где тут подписывать?
  
  
  (подходит к столу, хватает сверху из стопки листок, другой рукой отлепляя прилипшую юбку).
  
  
  АДАМ: Да ты почитай сначала, подпись ведь ставишь!
  
  
  ЕВА (читает): Ну читаю. И не въезжаю чегой-то: 'На ложе моем ночью искала я того, кого любит душа моя, искала его и не нашла его'.
  
  
  АДАМ: И что непонятно?
  
  
  ЕВА: Да разве ж в койке своей такое найдешь; сколько ни ройся! На улице искать надо, в парках, на бульварах, а уж оттуда на ложе-то волочь, а не наоборот - не так разьве!
  
  
  АДАМ: Так-то оно так, но в том-то как раз и фишка, что невеста никак не может повстречаться с женихом. Ни на улице, ни на площадях, ни в парках, ни где ещё...
  
  
  ЕВА: Как это?
  
  
  АДАМ: А вот так! Всё бегает по городу, ищет - и не находит. Куда бы ни прибежала, а он как раз только что ушел, и след ещё не простыл. Трагедия!
  
  
  ЕВА: 'Трагедия Положений'? Типа, как мы с тобой, что ли?
  
  
  АДАМ: Ну или как Директор и труппа наша нещасная. Понимаешь, и голос слышит, и ещё разные звуки, а в лицо увидеть не получается.
  
  
  ЕВА: Ну точь-в-точь как я до сегодняшнего дня.
  
  
  АДАМ: Вся уже изнемогает от любви этой самой, а его всё нет и нет, чтобы её облегчить-то. И она всё не понимает, куда же он пропал...
  
  
  ЕВА : Ой, я уже, кажется, тоже ничего не понимаю! Кроме того, что ролька - мой размер. Так что тягомотину эту задротную давай-ка пропустим и сразу будем играть.
  
  
  АДАМ: А с какого места?
  
  
  ЕВА: А как будто они уже повстречались. Они же встретятся в конце концов, есть же там такое место? Вот, оттуда и начнем. В продолжение как бы.
  
  
  АДАМ: Как это - так прямо сразу играть? А роли разбирать? А репетировать?
  
  
  ЕВА: Да к чему нам вся эта мудянка театральная, с листа же играем!
  
  
  АДАМ: С листа - это вы в опере своей поете, а у нас в балете с листа много не натанцуешь!
  
  
  ЕВА: Какая ещё опера, я танцевать тут буду! Вот, под эту фисгармонию (кивает на органный пульт). Рояль в кустах, как у нас Черт говорит.
  
  
  
   АДАМ: Не 'говорит' он, а как все пошляки чужую шутку ворует.
  
  
  
  ЕВА (вальсируя, напевает из 'Пигмалиона'): 'Я танцевать хочу! Я танцевать хочу, до самого утра'.
  
  
  
  АДАМ: Почему танцевать - ты же вроде певица?
  
  
  
   ЕВА (капризно): С чего это ты взял - голоса что ли дурные в лесу нашумели? Ну совсем с пением этим зайбали! Со всех сторон. А я хочу танцевать, наконец!
  
  
  
   АДАМ: Мало ли, кто тут чего хочет! Если опера вся в пляс пойдет, кто подпевать-то нам будет?
  
  
  
   ЕВА: Надоело! (Загибает пальцы) Как на свет рождаешься - так орать, как вырастешь, своих надо детей делать, трахаться - так снова орать...
  
  
  
  
   АДАМ: А тут зачем орать-то?
  
  
  
  ЕВА: Не перебивай, я тебя не перебивала! ... как потом рожать - так обратно орать, глотку драть, а как на театре играть, так опять же в опере - пальцев не хватает
  
  
  
  АДАМ: Ну не жизнь, в общем, а одна сплошная оратория получается! А пальцы щитай до трёх - больше не требуется; фигу сложить хватит, и ладно.
  
  
  
  ЕВА: А ты нам фигами-шмигами своими рот не затыкай, живо оттяпаем!
  
  
  
  АДАМ: (рефлекторно прикрывая себе "фиговое" место): Ну ладно, ладно будешь хорошо себя вести - станцуешь. Но только не под этот "рояль в кустах".
  
  
  
  ЕВА: Ну да, конечно: 'закрыто на замок и ключ утерян'. Так, что ли? Слыхали уже эту оперу, классика!
  
  
  
  АДАМ: Так, да не так. Инструмент - оргАном, кстати, называется - соединён с директорским телефоном и настроен на одни лишь только его звонки.
  
  
  
  ЕВА: Это как понять? В технике-то я пока не очень.
  
  
  
  АДАМ: А так и понять, что на каждый звонок орган отвечает полным звуком. Секст-аккорд в четыре форте! Никакого другого механизма звукоизвлечения у него нет.
  
  
  
  ЕВА: Целых четыре? Вот это секс! Экстра-секс! Дубль-экстра! Супер-лардж, я бы даже сказала.
  
  
  
  АДАМ: И не супер, и не экстра никакая. Это орган, и сравнить его не с чем, разьве только с духовым оркестром.
  
  
  
  ЕВА: А если такой большой, то что ж это он под одни лишь звонки телефонные работает?
  
  
  АДАМ: Нет, не только. И на шаги директорские неслышные должон. И тут уж аккордом одним не обойдется, мессу целую сыграет.
  
  
  
  ЕВА: Как это - неслышные, Директор же как ни как! На каждый шаг небеса громами отзываться должны
  
  
  
  АДАМ: Так это орган и есть. А он-то сам 'не возвысит голоса, не даст услышать его на улицах. Льна, курящегося не загасит, трости, надломленной не переломит'*(2).
  
  
  
  ЕВА: А орган тогда как же узнает?
  
  
  
  АДАМ: Уловит вибрацию эфира и заиграет. Возблаговестит о Его приходе. А то не будем вовремя оповещены, не успеем подготовиться - тогда лажа полная!
  
  
  
  
  ЕВА: А чего органиста вперед себя не выслать? Предтечу, типа. Для музыки-то.
  
  
  
  АДАМ: Кого Он вышлет вперед себя и вышлет ли кого вообще, то никому не ведомо, а Мессу орган от шагов его сам сыграет, тут органист ему не нужен.
  
  
  
  ЕВА (жестом обеих рук отталкивая от себя всю адамову заумь про орган): Ну ладно, эта пьеса для механического пианино пусть будет ваша, а танец - мой! И точка.
  
  
  
  Адам пытается что-то возразить, но Ева гневной репликой затыкает ему рот раньше, чем он открылся
  
  
  
  ЕВА: И тростями своими ломаными м0зги мне не дури - в случае чего, могу и сама сплясать, без сопроводиловки. И без этого вашего секса аккордного.
  
  
  
  (Вальсирует, напевая: 'Я танцевать хочу, я танцевать хочу...')
  
  
  
  АДАМ: Да ты не обижайся, станцуем вместе. А балетные мои подпоют. Так что будет тебе и подтанцовка, и подпеваловка. Только вот...
  
  
  
  ЕВА: Никаких 'только': танцуем - и всё! (Подымает руки, поет и раскачивается глупо, хлопая в ладоши над головой, как публика попсовых концертов.)
  
  
  
  АДАМ: Да танцуем-то мы танцуем, но нужен кто-то третий, чтобы на танец наш со стороны посмотрел.
  
  
  
  ЕВА: Это со свечкой, что ли? Подглядывать?
  
  
  
  АДАМ: Танец-то поставить кто-то должен! Хореография там, понимаешь, ... концепция...
  
  
  
  При слове 'концепция' на сцене снова появляется Черт. До того он с огромным своим портфелем прыгал и метался среди лесных теней верхнего яруса, а тут выделяется из их общей пляски, проскальзывает в слуховое окошко и по проволоке, неслышно, но быстро, "не переломив надломленной трости" и не выпуская из рук портфеля, съезжает в комнату. При приземлении, он вывихивает копыто, но тут же, резким движением 'гэри'*(1) ловко вправляет вывих. Актеры, тем временем, продолжают.
  
  
  
  
  ЕВА: Что-что? 'Концепция'? Типа, предохраняться? Презерватив что ли? А нам-то это зачем, мы же вроде на детей нацелены.
  
  
  
  АДАМ: Не, то, что ты подумала, то контрацепция называется. И там не в детях одних дело, но и от дурных болезней предохраннение.
  
  
  
  ЕВА: А нам то что до тех болезней - мы же девственные пока, где мы их возьмём. Так что давай-ка без излишеств гигиены.
  
  
  
  АДАМ: Ну, тебе виднее, если таких слов ученых понахваталась. Где устроимся?
  
  
   Черт снимает перчатки и кладет в портфель. Актеры его не замечают. Он выходит на авант-сцену и садится на край, свесив одно копыто в яму, другое подобрав под себя по-турецки. Снимает с лысины рога на резинке и кладет в портфель. Отстегивает от пояса хвост и кладет на пол. Усаживается рядом, вглядываясь вглубь сцены.
  
  
   ЧЕРТ: Ну-ка, ну-ка, посмотрим, что они там без меня нарепетировали.
  
  
  
  ЕВА (оглядывая помещение, останавливает взгляд на балетном станке): А это для чего?
  
  
  
  АДАМ: Это станок для балетных упражнений. Очень нужная вещь, нам без этого нельзя никак.
  
  
  
  ЕВА: Ну да, понимаю, раз на сцене что-то стоит, значит - не зря.
  
  
  
  АДАМ: Директор говорил, что если к стенке приставлена метла, то в четвертом акте героиня на ней улетит.
  
  
  
  ЕВА (подходит к станку, проводит по нему пальцем и с интересом разглядывает на пальце пыль. Потом тем же пальцем пишет на пылбном зеркале слово "жопа"): А что палка чудн0 как приделана?
  
  
  
  АДАМ: Почему чудно, по-моему нормально, как еще-то?
  
  
  
  ЕВА: Да хоть как у нас, например - посередь сцены торчит, черт поставил. Хоть вокруг вертись, хоть между ног чешись. А с этой чего делать?
  
  
  
  АДАМ: Как что? Рукой опираться, когда на одной ноге работаешь.
  
  
  
  ЕВА: А, перило как бы! Вот потому и пыльная такая, что никакая жопа давно не обтирала. На перилах-то тоже кататься надо, только тогда они блестят.
  
  
  
  АДАМ: То, что у вас там торчит, то стриптизный пилон для телодвижений ваших похабных, а это - балетный репетиционный станок, чуешь разницу?
  
  
  
  ЕВА (осматриваясь): Да станков-то тут, пожалуй, хватает. Вот этот вроде сойдет (указывает на стол), ну-ка, подсади-ка! (вспрыгивает с помощью Адама на стол, ознакомительно ерзает). Нормально! Дверь-то хоть закрыта? (оглядывается на заслоненную органом дверь и замечает, что одна из стен занята вся книгами). Ой, а это ещё что?
  
  
  
  АДАМ: Это книги. Библиотека.
  
  
  
  ЕВА: А балетному-то зачем столько?
  
  
  
  АДАМ: Сколько - столько? Это только кажется, что много, а на самом деле все - одна Книга. Библия, называется, потому и библио-тека.
  
  
  
  ЕВА: Как одна, когда их тут доxyя и больше.
  
  
  
  АДАМ: Нет, всего 24 кники, и все в одном томе. И комментарии с указаниями - еще сотня томиков. Набирается настоящая библиотека, походная.
  
  
  
  ЧЕРТ (в зал): Ну и ну! Да кто ж это Библию-то сюда пропустил? Да еще и полную, академическую, с примечаниями. Я же сказал: только через мой труп! Разберемся на таможне)
  
  
  
  ЕВА: С указаниями? Какими?
  
  
  
  АДАМ: Авторскими - как играть. Это ж пьеса, 'Трагедия'! Та еще, прежняя, так и не поставленная.
  
  
  
  ЕВА: А, знаю, но ее же давно с репертуара сняли. Новая теперь ставится, а та как ветхая проходит.
  
  
  
  АДАМ: Новая-то она новая, а её без старой-то не сыграть, Директор говорил.
  
  
  
  ЕВА: Ну и что, читать всю эту стену прикажешь? А можно хоть не до конца?
  
  
  
  АДАМ: Директор так говорил: читать, вас, конечно, не заставишь, но стоять должно обязательно - влияет само-по-себе.
  
  
  
  ЕВА: Ну, если читать не надо, то и пусть себе стоит, уговорил. Само-по-себе - это нам подходит.
  
  
  
  АДАМ: Спасибо, что разрешила. Но раз уж ты обстановкой заинтересовалась, так давай расскажу, как это всё сам Директор объяснял.
  
  
  
  ЕВА: Он что, был тут у тебя разьве?
  
  
  
  АДАМ: Нет, он проектировал. Так что тут всё неслучайно, как ты догадываешься, но очень даже, извини, концептуально. Вот смотри. Трех-стенный интерьер сцены выражает общий план мироустройства, и трёх-мерное пространство человеческой души, представленное в декорациях:
   зеркальная стена как отраженный образ объективной реальности (realia), и имманентной интеллекту рефлексии; в буквальном смысле. Cамопознание.
   органная стена как высшая реальность (realiora), её звуковой образ и вместе зрительный образ самого звука. Трубы - сосуды сообщения с небесами, духового и духовного
   библиотечная стена - образ широты и свободы познания.
  
  
  ЕВА: Всё, кончил? Можно начинать? Будем считать, что девочка теперь умная после лекции, и с ней можно как с большой. Раздеваемся?
  
  (порывается стянуть через голову кофту, но Адам поспешно натягивает её обратно.)
  
  
  АДАМ: Да погоди ты - не у шеста как ни как! На-ка, лучше, держи свой экземпляр и следи внимательно за ремарками, там всё указано - что, где, когда.
  
  
  Отделяет ей часть листов, а сам со своей частью отступает спиной к залу.
  
  
  ЕВА (читает с листа): ' ... Да лобызает он меня лобызанием уст своих, ибо ласки твои лучше вина!' (Пс. Пс. 1:1)
  
  
  АДАМ: 'О, как ты прекрасна, любимая! / Глаза твои голубиные под канителью кудрей, / волосы - стадо овец, сходящее с гор Гильада', как половинки граната щеки твои под кудрями твоими (Пс. П. 1:14).
  
  
  ЕВА: 'На ночь пойдем в виноградники мои... Там дам я тебе - (Черт: О!) - ласки мои'... (Пс. П. 8:1) - Э, кажется, пора уже переходить к танцу! Подойди-ка поближе.
  
  Адам, приближаясь, напевая и танцуя, постепенно оказывается вплотную у стола, где вместе ищут они пластический образ изначального единства мужчины и женщины. Поиски приводят к тому, что Ева в бесстыжей позе, обнимает его ногами, и так, обнявшись, они продолжают читать, покачиваясь в такт - каждый со своего листа, и каждый, глядя в другую сторону через плечо партнера, ища его глазами и не находя. По мере чтения Ева сопровождает некоторые стихи своими простодушными, наивными комментариями.
  
  
   АДАМ: Понимаешь, были единой плотью когда-то, а чтобы друга друга полюбить, надо друг друга увидеть. Требуется дистанцирование то есть.
  
  
  ЕВА: Социальная дистанция, как теперь говорят?
  
  
  АДАМ: Тут правильнее будет сказать сексуальная, но не в этом суть
  
  
  ЕВА: А в чём тогда?
  
  
  АДАМ: А в том, что для того, чтобы правильно соединиться, надо сперва разойтьсь То есть, как учил Директор, прежде, чем объедениться, надо размежеваться.
  
  
  ЕВА: Это как это?
  
  
  АДАМ: А вот так - встаём в позицию Начала и будем разъединяться.
  
  
  ЕВА: И тут же снова соединяться?
  
  
  АДАМ: Да. Расходиться и сходиться, расходиться\сходиться...
  
  
  ЕВА: И ещё, и ещё...
  
  
  Сопровождают реплику соответствующими неприличными телодвижениями. Черт поддакивает с гадкой ухмылкой в углу авансцены: Туда, сюда, обратно - мине, тебе приятно. Бысторо освоилась однако. Только что ещё не знала, с чего начать, а теперь, поди ж ты, уж и на столее ерзает.
  
  
   ЕВА (читает): "Я скинула хитон мой... Возлюбленный мой протянул руку в скважину, и внутренность моя взволновалась от него" (Песен. 5:3,4) - Ой, правда!
  
  
  ЧЕРТ (к залу): Только успели пролог проехать, а уж кульминацией запахло, вот-вот брызнет! Хитон уже скинула! А этот, не будь дурак, сразу в скважину полез. Еще и режиссер не слазил толком, а этому - нате, пожалуйста, будьте любезны!
  
  
  АДАМ (читает): "... чрево твое - ворох пшеницы, обставленный лилиями, два сосца твоих, как два козленка..." (Песен. 7:3,4)
  
  
  ЧЕРТ: Вот ведь чего придумал, подлец, "пшеницу" там ей ворошить! Bорошилов херов! 'Сосцы' у нее, понимаешь! А что это, кстати, за лилии такие, уж не мандавошки ли? Керосином их, керосином!
  
  
  АДАМ (читает): 'О, как любезны мне ласки твои, сестра моя, невеста! ... запах одежды подобен благоуханью Ливана!' (Песен. 4: 10,11)
  
  
   ЧЕРТ: Ну, вот оно, сестра-невеста - инцестом пахнет. С Богом, как у нас, чертей, говорят! Самый момент Камасутру всю эту прихлопнуть.
  
  
   Сидя на краю ямы, не оборачиваясь, он сзади посылает реплику на последнюю цитату, зацепившись зацепившись там за слово 'одежда'.
  
  
   - Это где ж ты там одежду-то нафантазировал? Сама же сказала: 'скинула хитон' - какая ж теперь одежда? Не видишь - голая вся, как змея линялая, срамота да и только!
  
  
  АДАМ (Испуганно отскакивая, смущенно отводит глаза): Ой, надо же, а я-то и не заметил в угаре перевоплощения.
  
  
  ЕВА: (растрепанная, со стола, где оставил ее Адам): Адам, где же ты? Самый же момент, кульминация ж у нас! Нельзя же так, иди же, ну же!
  
  
  АДАМ (отвернувшись) Прикройся сначала!
  
  
  ЕВА: Где? (оттянувши резинку, заглядывает себе под юбку и сразу в ужасе с хлопком отпускает резинку): Ой, правда, вот срамота-то! (сдергивает через голову кофту и, спрыгнув со стола, повязывает ее сзади за рукава в виде набедренного фартука - как тогда в саду, из фиговых листьев - оставаясь при этом "топлесс"). Теперь нормально?
  
  
  ЧЕРТ (выходя на свет, примирительно): Шутка, Ева, не сердись.
  
  
  ЕВА (разочарованно, сразу забыв про недавний стыд, натягивая кофту обратно): Фу ты, черт - уже здесь!
  
  ЧЕРТ: Я дико извиняюсь, конечно, но у нас своя работа.
  
  ЕВА: Весь кайф поломал! Нигде не скрыться от поганого! Ну-ка, Адамка, налей-ка мне еще - сгинет, может быть, видение дурное.
  
  Адам наливает с готовностью, и Ева поспешно пьет.
  
  ЧЕРТ (самодовольно): Да, скрываться от меня бессмысленько, что писать в небеса. И ведь учил же вас, неразумнненьких: в группки не групповаться, в кучки не кучковаться, парами не пароваться. А уж если где двое собрались, то там непременненько должон быть и я - между ними третьеньким.
  
  (Походкой пеликана прохаживается вокруг сцены, потирая руки). Так что познакомились, наконец, голубки, даже уж и забухать успели по такому случаю!
  
  
   ЕВА (обращаясь к Адаму. Они вообще на протяжении всего спектакля обращаются только друг к другу и смотрят только друг на друга, пока черт скачет вокруг их беседы и вставляет в нее свои реплики стараясь придать ей нужное направление):
  Да не успели, пусть успокоится! А если и успели чуток для храбрости, так не его это собачье дело!
  
  
  ЧЕРТ: А вот тут чур ваша ошибочка: кто ж еще кроме Черта тебя предохранит в твоем положении интересном - сама ж презервативом меня дразнила; в нехорошем смысле.
  
  
  ЕВА: Со своими-то ошибочками я сама разберусь, а выпила только чтобы тебя не видеть больше - иначе-то как избавишься!
  
  
  ЧЕРТ: А выпивать-то и чуть-чуть не надо бы. А уж в неглиже в мужской комнате - ну это ваще! Одно - к одному, как говорится...
  
  
  ЕВА: Комната становится мужской только тогда, когда в нее приходит женщина. А что в неглиже - так платьице-то в твоих ручонках грязных осталось, когда убегала-то; не одевать же его теперь!
  
  
   Приплясывает и напевает хулиганисто: "Ай-ай-ай, ты замки на дверь накладывал / ай-ай-ай, ты наряды мои рвал / ай-ай-ай, из окна я голой падала / ай-ай-ай, меня милый подбирал.
  
  
   ЧЕРТ (достаёт из портфеля огромное синее, бархатное платье и протягивает Еве): Так я ж тебя затем и догонял, чтобы отдать. На вот, одевай и пошли обратно.
  
  
  ЕВА: Нет уж, извиняюсь, из этих ручек больше ни в жисть ничего не приму. А уж на себя одевать - избави Боже, сказала же!
  
  
  ЧЕРТ: А там ещё к платью корсет полагается, где корсетик?
  
  
  ЕВА: По дороге скинула. Сам бы в этом панцире побегал - посмотрела б я ...
  
  
  ЧЕРТ: Чертям корсеты не положены. А тебе он для сцены даден, а не по кустам лазать. На вот, в лесу подобрал. Одевай и больше не балуй.
  
  
  Вынимает из портфеля огромный бутафорский бюстгальтер и, глумливо прикинув на себя, протягивает Еве. Та швыряет его на пол и топчет в бешенстве.
  
  
  ЕВА: Сказала же, панцирь этот черепаший на себя одевай! Или лучше засунь его себе знаешь, куда? Скажи ему, Адам, а то нам теперь жопу жопой называть запрещено.
  
  
  ЧЕРТ (в деланом страхе замахав на неё руками): Знаю, знаю, ты лучше язычок туда свой засунь, а то теперь штрафуют даже тех, кто слышал. И правильно делают!
  
  (оглядываясь по сторонам, торопливо запихивает платье и бюстгальтер в свой бездонный портфель иллюзиониста. Туда же - и подобранный со стола белый парик Коломбины).
  
  Паричок вот хотя бы уцелел, слава Богу, в лесу не выбросила; и на том спасибо.
  
  
  ЕВА: Что же мне совсем голой прикажешь в такую даль бежать?
  
  
  ЧЕРТ: Зачем же голой - если собираешься в лес, подай заяву по всей форме, шапчонку тебе красную со склада выпишем, пирожков картонных корзиночку.
  
  
  ЕВА: Спасибо, не надо! Обойдёмся без пирожков картонных.
  
  
  ЧЕРТ: Хорошо, так и запишем: на текущий квартал пирожки не понадобятся; а то учёт ведь. Помните, что Директор говорил? "Театр - это учёт".
  
  
  АДАМ: Я запомнил только то, что театр начинается с вешалки.
  
  
  ЧЕРТ: Так потому и с вешалки, что там каждый свой номерок получает - вот тебе и учет. А пропадет какая единица инвентарная - что тогда? Тогда - вешалка.
  
  
  АДАМ: Ну почему сразу вешалка, можно же всё на эволюцию списать. Мол в следствие изменений условий жизни, климата и среды обитания утрачен панцирь...
  
  
  ЧЕРТ (в радостном возбуждении): О! Так это что ж, теория как-бы! Открытие, бля! Концепция, можно сказать, вытанцовывается! Ну-ка, ну-ка, давай-ка! Разовьём-ка!
  
  
  АДАМ: Типа того: происхождение человека - Гомо Эректус - от черепахи путем выпрямления спины... и скидавания панциря... по причине его перероговения.
  
  
  ЧЕРТ: А что, неплохо, если поймут.. Совсем неплохо, понимаешь! Ай чертяка, ай да сукин сын, Владимвладимыч! А подать сюда нобеля-шмобеля! А в какой номинации?
  
  
  Подпрыгивает, оживлённо, хлопает себя по ляжкам.
  
  
  АДАМ: По Дарвинизму можно, например.
  
  
  ЕВА: А может по акробатике, за лазанье по трубам?
  
  
  ЧЕРТ: А что, ты попробуй, залезь! А чем над старшими смеяться, лучше бы лестницу хоть какую приставили, что ли!
  
  (тут же натыкается взгдядом на Лестницу)
  
   О! А это откудова? "Лествица Иакова" эта? Я вроде не завозил... Нумер где инвентарный? Потом проверю по списку.
  
  
  АДАМ: Какой нумер, только прислали! От Директора. Чтобы была между нами прямая связь, двусторонняя и без помех, через его личных посланников*(3).
  
  
  ЧЕРТ: А телефон на что? Зря, что ли, я его сюда через лес тянул, всю шкурку по кустам тогда подрал!
  
  
  АДАМ: Так телефон-то только в одну сторону работает, сюда. Ты же сам его с телевизором его спаровал, когда ставил.
  
  
  ЧЕРТ: Такие все умные стали, аж скучно! Ну да ладно, доберемся еще до лесенки этой. Иакова, или как его там... И до телефона, и до телевизора.
  
  
  ЕВА: Да, уж этот до печенок доберется, не то что до телевизора.
  
  
  ЧЕРТ (продолжая обход комнаты в поисках места, где прилечь, опять натыкается на лестницу): А чего стоит косо, грохнется не ровен час? Поправить надо, а то потом новый акт оформлять, по порче инвентаря. Вам-то что, паразитам, с вас-то как с гуся, как говорится... А так-то у вас тут ништях, жить можно! А там-то в лесу-то чертова погода, весь продрог пока бёг, до костей. Сколько уже тут у вас торчу, а всё не согреюсь никак. Дали бы хоть что-нибудь для согреву! Чего бухаете-то, всё водку одну, поди? Или с портвешом перемежаете? Нам-то, чертям этого всего нельзя. А вот ежели чайку-бы? Горяченького, стакашку... 'Пол-жизни за стакан чаю', как говорится!
  
  
  ЕВА: А налей-ка ему, Адам, сразу два стакана, что-б на всю его жизнь хватило, чего мелочиться-то: наливать - так наливать! Сразу и уважим, и отделаемся, может, заодно.
  
  
  ЧЕРТ: Быстро подсчитала, однако! До двух-то.
  
  
  ЕВА: Где ж до двух, до одного только. Пол-жизни да пол-жизни - одна всего получается. Зато полная. Так что забирай чаем и катись отсюда подобру поздорову!
  
  
  ЧЕРТ: Да это ж только фраза, глупышка, цитатка как бы, понимать же надо. Жисть за два стакана - это круто, но только я на этот товар не продавец. Наоборот, купец.
  
  
  АДАМ: А купцу - в лес дорога. Оптовый рынок там, вон как завывают. А здесь у нас штучный товар, на особого покупателя. Индивидуалистический, так сказать.
  
  
  ЧЕРТ: А вот об том, какой я покупатель не шпане театральной судить! Чем черт не шутит, как говорится! (Снова гусем прохаживаясь вокруг сцены). Далековато однако ж забралися!
  
  
  АДАМ: Так в прописке ж моей прописано, в графе 'место-жительство': '...участок посредине сада, где Древо чудное растет'. Забыли только рассказать, как оно выглядит, древо-то. А велели хранить от всякой порчи. Не залазить! Не ломать! Ножичком не ковырять и кору не обдирать! Не ссать, не срать, в тени его не отдыхать! Из Десяти Указаний, руководящих, одних запретов семь штук набирается.
  
  
  ЧЕРТ: Да не бери в голову, древо как древо, больше разговоров. Оно ж тут рядом, за углом, - я покажу.
  
  
  ЕВА: Да, уж этот покажет! Мне уже показывал. Ещё когда нас с тобой Директор сюда посылал. Двоих. Чтобы место высмотрели и познакомились заодно.
  
  
  АДАМ: Не помню чтой-то.
  
  
  ЕВА: Еще-бы тебе помнить: ты ж тогда, как всегда, в запое отдыхал. А идти-то надо, не одной же! Ну этот и примазался. Сопровождающим, как-бы. От парткома.
  
  
  ЧЕРТ: Не сопровождающим, а руководителем делегации - чуешь разницу: ру-ко-во-ди-то-лем.
  
  
  ЕВА: Чую, чую, как не учуять руко-водительство такое! А Всё расскажу где надо, в райком твой напишу; не одному ж тебе туда бегать!
  
  
  ЧЕРТ: Во-первых, не "руководительство", а руководство. А во-вторых, что поделаешь - жанр такой! Специфический, Комедия Положений, называется.
  
  
  ЕВА: Во-во, именно - положений. Сначала всё по мне руками водил, водил, а потом в такое положение поставил... специфическое, что уж и деться некуда.
  
  
  ЧЕРТ: Так то ж я тебе, дуре, глаза открывал!
  
  
  ЕВА: Да-да, глаза. Вот прямо под деревцем тем, которое трогать не велено. К нему и приставил. Вспомнить тошнит.
  
  
  АДАМ: Если тошнит, это нормально, здоровый организм отторгает. Вот меня, алкоголика со стажем, уже и не тошнит даже. Даже по утрам с бодуна.
  
  
  ЧЕРТ: Ну теперь понятно, почему с прогона-то сюда прямо побегла - тошнота пригнала. Ибо сказано: 'и вернется пес на блевоты своя'.
  
  
  ЕВА: Наоборот, это я от пса убежала и вернулась в сад, тот что в памяти моей остался. Сад был весь тогда покрыт белыми цветами - весна же, плодов еще никаких, одни цветы. И ночи сумасшедшие от путаницы ароматов! И весна та не кончалась, вечное цветение. А одно Дерево плодоносило за всех, и на нем представлены были все плоды, какие должны быть в саду, и яблоки, и груши, и фиги, и пассифлора.
  
  
  АДАМ: И киви?
  
  
  ЕВА: И киви, мои любимые, конечно.
  
  
  ЧЕРТ: А вот тут-то ваша и соврамши - киви-то не божьи никакие, а мичуринские!
  
  ЕВА: Ну когда уже, наконец, избавимся мы от нечистого! Что-ты не прибьёшь его Адам, слабо тебе что ли?
  
  
  ЧЕРТ (глумливо): А как на счет огурчиков малосоленых, были там на ветках? Предпочитаю нежинские, слабого посолу.
  
  
  ЕВА (не обращая внимания на издёвку): ...И каждая птица нашла на том дереве место себе для гнезда, и пчелы жужжали сладко, и бабочки большие порхали. И стрекозы как Херувимы стражей грозной стояли в воздухе вокруг со стрекотом боевым, и крылышки их зыбкие вибрировали м пели - как меч обращающийся. В некий час, когда сойдет с деревьев цвет, разлетятся стрекозы те сторожевые и вся эта жизнь распространится по саду; но не раньше. С тех пор тянет меня к себе это Дерево медоточивое - прямо за душу берет и тянет, тянет...
  
  
  ЧЕРТ: Как муху на говно.
  
  
  ЕВА: ...Хоть и знаю наверное, что после Чертова того 'руководства' отсохли от омерзения все его плоды, одни листья остались, а всё равно тянет. Мне даже показалось тогда, что Дерево то - это я и есть; даже дощечку 'руками не трогать' на груди у себя почуяла как бы.
  
  
  ЧЁРТ: О! Руками не трогать! Так это ж первая заповедь стрип-тиза, в театре - строго настрого! Только если в Субботу, когда начальство почивает.
  
  
  АДАМ:Так в Субботу-то вроде всё тогда с нами и произошло. Стриптиз-то тот нашь. Что голыми себя вдруг почувствовали. Под деревом-то
  
  
   ЧЕРТ: Всё это галлюцинации. Ева ж тогда первый раз в сад попала, намухоморилась. Дерево то - обычный дуб, а фрукты - желуди несъедобные.
  
  
   ЕВА: Намухоморилась, говоришь? Или, может, намухоморили?
  
  
   ЧЕРТ: Ну, понятно - как грешить, так со всем нашим удовольствием, а как ответ держать, так дядя, значит, виноват.
  
  
   ЕВА: А кто меня тогда подбивал, мухомор этот съесть, что под деревом-то. 'Да ты только в роток возьми разок, и сразу почуешь, как это хорошо для глаза и сладко для души.
  
  
   ЧЕРТ: Будет врать-то!
  
  
  ЕВА: Да, да! "... В красной шляпе весь, в белых панталонах - генерал, а не гриб! Пока Директора-то нет в саду, а то поздно будет' - это не твоя ли всё чертова песня?
  
  
  АДАМ (хватаясь за голову): Боже, куда я попал!
  
  
  ЕВА: А я еще тогда переспросила: а если в роток, то око-то тут при чем? А оно, говорить, у тебя тогда откроется и Адама голого увидаешь.
  
  
  ЧЕРТ: Ну, положим... И где-таки тут наша соврамши? Али был мухоморик не свеж, али очко после него не открылося? Что не так-то?
  
  
  ЕВА: Да всё вроде так, да не так. Если при черте да под мухомором - какое уж тут удовольствие! Хоть бы даже и от Адама голого в саду; где его и нет, к тому же.
  
  
  ЧЕРТ: Ну, удовольствие ваше, это ваши проблемы - наше дело предоставить и создать условия. А уж разглядывать - это уж, матушка, сама. Сама-сама-сама.
  
  
  ЕВА: Да что же тут разглядеть-то можно, когда глаза-то открылися мутные, омухоморенные, т. с.! Одни декорации, и те в тумане.
  
  
  АДАМ: А, декорацию ту я тоже помню, кажись: сад в белом весь, как в проказе. И девы в саду, сестры. Хоровод водили с венками на головах. Всё пели, пели. Лето красное пропели, а по осени, как ушел пароход, так затосковали, завыли: "в Москву, в Москву, в Москву!" Ту-ту-у-у! Если чего я тут не путаю, конечно, давно это было...
  
  
   ЧЕРТ: Путаешь, не путаешь - теперь-то уж какая разница! (руками изображая паровоз). У-у-у! Ту-ту! Чух-чух, чух-чух, ту-у-у! Всё это, братцы, из другой уже оперы, как говорится, а тот поезд ушел. И безвозвратно. Мчится уже в чистом поле, где-то. Быстрота, разгон, волненье, ожиданье, нетерпенье. Или вы теперь только "Песню Песен" одну поёте? Зря - о любви немало песен сложено, их слыхал я, бывало, в родной стороне! Так что, милочка, зубы мне, большие мои, цветами да грибами, да фейxyями-фрухтами не заговаривай, а допивай-ка свой стакан, чтобы добру не пропадать - а лучше не допивай, пусть пропадает! - и пошевеливайся: ваш выход, так сказать. Директорскую репетицию срывать? Не позволю! Ишь норовистая выискалась! Сара Бернар, понимаешь! (Смягчая тон), а что 'сад в проказе', это надо записать, звучит по-нашему: 'прокаженный сад', понимаешь... (Напевает): снился мне сад в подвенечном уборе...
  
  
  АДАМ (удивленно глядя на Еву): Директорскую репетицию - это как?
  
  
  ЧЕРТ: А вот так! Пока ты тут очи свои ясные наливаешь, Директор Трагедию свою в репертуар загрузил. Дель Арте, бля! Чтобы я ставил, а Ева - на Коломбину чтоб.
  
  
  АДАМ: А меня куда же?
  
  
  ЧЕРТ: Куда-куда, тебя-то уж давно определили; вот берлогу эту выделили, али не понял для чего?
  
  
   АДАМ: И для чего же?
  
  
  ЧЕРТ: А для того. Чтоб сидел тут, как медведь с бутылкой в уголке Дурова, из горла бы сосал и вопросами глупыми театру не мешал. И тебе чтобы не мешали.
  
  
  АДАМ: Мне? А мне-то чего? Мешать-то нечему.
  
  
   ЧЕРТ: Как это нечему? А я, думаешь, для чего тебя от жены освободил. Чтобы роль учил и не отвлекался. А то суета только лишняя; и томление духу, как говорится.
  
  
  ЕВА: Ну да, конечно, сразу почуял хитрый зверь, что если мы будем вместе, то его-то первого из сада погоним. Метёлка-то поганая вон, к стене приставлена, ждёт!
  
  
  ЧЕРТ (не обращая внимания на ее выпад): Да, вот и сад тебе тут насадили, по которому дура твоя теперь вздыхает, и Дерево вечнозеленое посередь. И всё - только чтобы голову тебе заморочить.
  
  
   АДАМ: Что верно, то верно - голова совсем уже никуда! И что теперь делать? Как теперь из этого всего выходить? Присоветуй что-нибудь, если такой умный.
  
  
  ЧЕРТ: Да проще простого: деревцо то срубить к едрене фене от греха подальше; пока не поздно. Смоковенку-то эту бесплодненькую.
  
  
  АДАМ: Какого греха? Вот если правда, срубить, так это таки-грех - а так-то почему?
  
  
   ЧЕРТ: А потому, что придет Директор и сразу же тебя на деревце том, березоньке-осинушке, и подвесит. Такая вот ждет тебя ролька, если интересуешься.
  
  
  АДАМ: Как это - подвесит, за что?
  
  
  ЧЕРТ: За что, за что - за яйца, а то за что же! За фабержи твои, так сказать.
  
  
  АДАМ: "За что", это не за какое место, а за какие грехи?
  
  
  ЧЕРТ: А ни за что. Чтобы труппу всю потом обвинить и со всеми расправиться. Грех вам будет коллективный, на все времена. Первородный! Кровавый завет, называется.
  
  
  АДАМ: Навет, ты хотел сказать?
  
  
  ЕВА (раздраженно перебивает): Ну, ты тут ври, да не завирайся! А ты слушай его поменьше, Адам, тогда и будешь 'от греха подальше'; первородного-то своего.
  
  
  ЧЕРТ (мечтательно): А срубить-то легче легкого. Топорик у Херувима-cторожа возьмешь.
  
  
  (Напевает: срубили нашу ёлочку под самый корешок.)
  
  
  ЕВА: Не слушай ты его, Адам. Директор сказал, что Дерево, это я, и что мы неразделимы. Не разрубаемы. Повредишь Дерево - я сразу на себе почувствую.
  
  
  АДАМ: Как это?
  
  
  ЕВА: А вот так! Как от меня всё живое пойдет, так от Дерева пойдёт новый сад, где будет это живое жить. Так что жизни друг без друга у меня и Дерева нет.
  
  
  ЧЕРТ: Глупая ты, дура: 'всякое дерево, не приносящее плода, срубают и бросают в огонь', так врорде у Матвейки вашего любимого.
  
  
  АДАМ: Так там же плоды как раз есть, на Дереве том, в них же там всё и дело вроде. Так же и у Евы будут плоды.
  
  
  ЧЕРТ: Да есть-то они есть, да их нельзя есть. Несъедобные они, не считается. (В сторону: может хоть у Евы съедобные будут?)
  
  
  ЕВА: Ах несъедобные, говоришь? Значит врал тогда, что съедобные! И что полезные даже для здоровья, вкусить меня заставил!
  
  
  ЧЕРТ: Так искушал же, неужто до сих пор не поняла! Работа у меня тогда была такая - лукавый искуситель. От Директора задание - на передок вас попробовать.
  
  
  ЕВА: (глядя на экран): Ой, ой, смотри-ка: горит! Где тут звук, я послушать хочу? (торопливо хватает пульт)
  
  
  ТВ: Мы ведем репортаж с пожарного вертолета, зависшего над горящим лесом. Собственно говоря, слово 'горящий' тут применимо лишь условно, извините за тавтологию, т. к. горения, как такового, то есть огня, мы не видим - один лишь дым, покрывающий поверхность земли: много дыма изничего. Но вот, смотрите картинку с нижней камеры - кто-то бежит... С рогами и длинным хвостом. Спички горящие во все стороны разбрасывает. Обычно, так выбегают из пожаров поджигатели
  
  
  На большом экране, спущенном с колосников, появляется Черт, бегущий по горящему лесу
  
  
  ЧЕРТ: Ну хватит спецэффектов! (Отнимает у Евы пульт и переводит канал на фигурное катание. Звучит адажио из 'Лебединого".)
  
  
  ЕВА: Чего отнял-то, дай хоть поглядеть, кто это там бежал! Уж не ты ли?
  
  
  ЧЕРТ: Во! Каталка, показуха! Сюда и гляди, это по-нашему - танцы на копытах! Нормально! И никакого дыма, зачем нам тут этот дым?
  
  
  ЕВА: Ой! Что это? Никогда не видала! Как красиво, я тоже так хочу!
  
  Глядя на экран, начинает пританцовывать под музыку.
  
  
  АДАМ: Так это ж 'Лебединое'! Ну, это просто так днем не кажут, уж я-то в телеке опытный - это сигнал. Жди теперь какой-нибудь новости, печально-долгожданной.
  
  
  ЧЕРТ (подхватывает): ага на сто девяносто девятом году своей бесценной жизни, скоропостижно... В общем, "шел трамвай 9-й номер, на подножке кто-то помер'.
  
  
  АДАМ: Уж не с Директором ли самим что, не дай Бог!
  
  
  Ева танцует под телевизор. Черт пристраивается то сзади, то спереди. Звучит орган - это телефонный звонок. Одновременно гаснет свет, и на экране кисть руки, быстро пишущая по-арамейски валтассаровы письмена из книги Даниэля: МАНА, ШЕКЕЛ, УФАРСИН.
  
  
  ЕВА (читает, не понимая значения - по буквам, но сразу в переводе): Отмерено, отвешено и отрезано. Всё как в магазине, только наоборот.
  
  
  Адам со страхом снимает трубку, и оттуда выходит сквозь помехи знакомый баритон с мягким грузинским акцентом:
  
  
  ГОЛОС: Адам, где ты? Почему тебя нет в театре?
  
  
  АДАМ: Так на Даче же! Сами ж сослали, забыли?
  
  
  ГОЛОС (не слыша ответа): ... Я тебя в Спектакль на главную роль поставил. Любовник. Черт не передал разьве? Тебе там специально текст заложен в фундамент - 'Песня Песен' называется - чтобы с Евой пока репетировал. И за Деревом ты ухаживать должен; но только не прикасаясь к нему. Оно беременное, весь сад в себе несет. И оно - единственная женская роль в спектакле: не будет Дерева - нечего будет Еве играть. И спектакля никакого не будет. И вообще ничего не будет!
  
  
  АДАМ (недоуменно): Мне никто ничего не передавал. Велено только тут сидеть, бухать в одиночку, а как просохну, так на дорогу выходить, то звёзды на небе пересчитывать, если ночь. А если день, то идти на пляж считать песок морской. Такой, мол, первый директорский завет, им перед уходом оставленный. И подписанный даже.
  
  
   ЧЕРТ: А про роль-то, про роль чего ж молчишь, которую я дал? Нехорошо, братец, не честно! Двойной, как говорится, стандартец получается.
  
  
  АДАМ: ... да, ещё роль какую-то разучивать; которую так и не дали. А 'Песню' ту, что в фундамент подложена, я нашел. Мы даже вроде как и начали сегодня - а тут он пришел, говорит, ну ее. Если я тут чего не путаю, конечно. А то ведь десять лет одиночества без права переписки в вытрезвителе строгого режима, это вам не хухры-мухры!
  
   Из трубки идут короткие гудки, как у парохода в тумане.
  
  
  ЧЕРТ: Ну всё, сдал меня с потрохами, теперь уж точно вылечу из театра. За интриги.
  
  
  ЕВА (пьяным голосом, со стаканом в руке): Давно пора!
  
  
  ЧЕРТ: А ты не радуйся, змея, после меня сразу и ты полетишь - кто тебя отмажет, когда с репетиции сбегаешь? Злостное нарушение репетиционной дисциплины.
  
  
  ЕВА: Да какая там, в жопу, дисциплина, после того, как ты пьесу всю на себя перекроил! Директорскую-то! Самовольно!
  
  
  ЧЕРТ: Я? Директорскую пьесу? Ну совсем допилася до ручки!
  
  
  ЕВА: А вот ручки-то давно пора укоротить! А то сначала артисток лапать, а теперь уже и до пьесы директорской дотянулись ручонки-то. Всё расскажу где надо!
  
  
  ЧЕРТ: Ну кому ж как не тебе знать, хоть и дура, что у чертей лапка плоская, палец большой не противупоставлен - перо не держит, не то, что ножницы портновские, пиесы перекраивать.
  
  
  ЕВА: А я и не говорю, что своей рукой: такие только и умеют, что чужой рукой водить, руко-водитель херов. Кости Треплева несчастного рукой, например.
  
  
  ЧЕРТ: У чертова девка, так ты и Костю моего расколоть успела, пока я день и ночь по делам общака бегал.
  
  
  ЕВА: Очень надо его колоть - сам рассказывал. От избытка чуйств, так сказать, в минуту откровения; тут не то, что расскажешь - тут и покажешь!
  
  
  АДАМ: Ну-ка, ну-ка, интересно.
  
  
  ЕВА: Да! И как текст ему новый нашептывали, да ручонкой его блудливой водили. А потом ружьецо в ручку ту вложили. Стволом к себе. Пока Директор-то в отлучке.
  
  
  ЧЁРТ (в сторону): А зря, что ли ружьецо то с самого начала на стенке висело?
  
  
  АДАМ: Ну, про ружьё всё известно, а что за текст? Правда, новый?
  
  
  ЕВА: Да чего там может быть нового, всё те же львы да куропатки, только теперь при паровозе. Только чтобы железяку эту ржавую на сцену выволочь живьем!
  
  
  ЧЕРТ (мечтательно): Да, без паровоза тут нельзя никак (впадая в эротический экстаз) черный весь... красный, потный, сажа блестит, плюется, как стоячий фалл...
  
  
  аВА: Ну, понесло!
  
  
  ЧЕРТ: ...бог железный! И дугой по рылу: 'Иосиф Сталин'. Клячу-историю загоним! Паром брызжет, дым вокруг. Много дыма, сцена вся в дыму!
  
  
  АДАМ: А зрители не кашлят не будут? От дыму-то?
  
  
  ЧЕРТ (не снижая мечтательного тона): Какие зрители - зрителей-то нет никаких. Все - актеры одного спектакля, и весь мир - его сцена! Рихард Вагнер, слыхал?
  
  
  АДАМ: 'Весь мир есть театр, а люди в нем актеры'? - это мы проходили. Но там же театр - это метафора всего мира, а не наоборот.
  
  
  ЧЕРТ (Как будто не слыша адамова возражения, с экстатически закрытыми глазами): Все смешается в одно - и зал, и сцена, и фойе. Как в атомном взрыве. Пойдет химическая реакция с выделением пара! Серы! Пары серы па-ра-се-ры-па-ры... - всё как при сотворении мира! В начале был огонь. И сказал Криэйтор: да будет дым. Огонь и дым - начало и конец. Все вышло из огня, и уйдет в дым.
  
  
  ЕВА (покачиваясь на стуле): Ну вот, дождались: там весь театр уже в ад превратил, теперь тот ад свой на себе сюда перетащил, последнее райское местечко загаживать?
  
  
  ЧЕРТ: Подожди, подожди, ещё увидите, во что скоро театр подо мной превратится!
  
  
  ЕВА: Вот-вот, пока не превратился, надо всем собраться на Субботник и вымести из театра эту нечить. Вот так!
  
  
   (выплескивает за спину стакан и, не рассчитав качания, вместе со стулом и стаканом опрокидывается на пол - вверх ногами, юбкой на голову).
  
  
  ЧЕРТ: Да где вам! Вам только бухать, да со стульев падать; ибо падаль вы и ничего более. От начала времён.
  
  
  ЕВА: Сам ты падаль! А у меня там один монолог - так вообще летайный. Да с таким замахом, только держись!
  
  
  ЧЕРТ: Держись-то держись, да не за стакан, желательно.
  
  
  АДАМ: А что за монолог, Ева?
  
  
  ЕВА: "Почему люди не летают?", не слышал! Вот ты, Адам, как думаешь, почему?
  
  
  АДАМ: Так на то 1 Директорский закон Всемирного Тяготения. Он же фундаментальный, на нем пока весь театр держится!
  
  
  ЕВА: Директор, помню, говорил, что сверх-задача театра состоит в том, чтобы этот закон театром был преодолён.
  
  
  ЧЕРТ: Ага. Один уже преодолел - за волосы сам себя из болота выдернул. С конем в придачу.
  
  
  АДАМ: Именно преодолен - а не нарушен.
  
  
  ЕВА: Так Шагал же, художник наш театральный, пробовал уже! И что получилось? Краски высохли, держать перестали и попадали все порхатые как чайки постреляные.
  
  
  ЧЕРТ: Зато уж и налеталися тогда! Прямо с коровищами своими, комодами, самоварами. Как из Египта, помню - только держи!
  
  
  ЕВА: Ах, нас бы кто запустил!
  
  
  Второй раз звучит орган - это второй звонок от Директора.
  
  
  ЧЕРТ: Вот сейчас всех и запустят; куда подальше! Это опять Директор, а мы всё ещё тут. Не бери трубку, на всякий случай, правда ведь, полетим! С работы.
  
  
  ЕВА: Бери, бери Адам! Сейчас всё и выяснится - и про нас, и про Черта, и про театр. Спроси-ка его, Адам!
  
  
  АДАМ (подымая трубку): Чего спросить-то?
  
  
  Снова гаснет свет. Отдаленные громы, вой ветра. До всяких вопросов из трубки дребезжит старческий, высокий голосок со знаменитой на всю страну картавостью, успевая всё сказать раньше, чем Адам дрожащей рукой приложит трубку к уху.
  
  
  ГОЛОС: Адам, что это у вас там горит? Ты не забывай: за Дерево ты отвечаешь головой. Евой отвечаешь! И знай: кто владеет Евой, у того в руках ключ от всего спектакля. Она - Дерево Трагедии, её становой хребет и её душа. И чёрта к ней на выстрел не подпускать!(Клацает трубка на другом конце)
  
  
  АДАМ (в отчаянии выкрикивая в пустую трубку, уже заполненную короткими гудками): К кому это к "ней" - к Еве или к Трагедии? У меня же там главная роль, а я-то ничего ещё не знаю... что к чему... Этот Черт так тут всё запутал, что сам черт ногу сломит! Пьеса-то, пьеса-то - чья, уж не его ли? Уж не от чертова ли пьеса? Не понимаю! И причем тут Ева? Ева и Дерево, это что общего? Не понимаю! И кто тут, вообще, в этом лесу директор!? Не понимаю...
  
  
  ЧЕРТ: И не поймешь никогда.
  
  
  ЕВА: Да чего тут понимать-то, ясно же сказано: Дерево это Ева. Я, то есть. А я, Ева, стало быть - Дерево.
  
  
  ЧЕРТ: Ага, и дупло посредке.
  
  
  АДАМ: Что? Какое дупло? Какая ещё селедка? Селёдка - это же закуска. Ну ещё и позиция у нас в балете.
  
  
  ЧЕРТ: Дупло - это где мёд, и селедка ваша тут не при чем - я сказал: посередке. Ну, может, чуть повыше/пониже, это у кого как. Гы-ы-ы!
  
  
  ЕВА: Не слушай его, Адам, такие вещи из опыта надо узнавать, а не со слов похабных, чтобы впечатление не испортить.
  
  
  ЧЕРТ: Слушай, слушай - всё, что тебе надо знать, то я тебе всё расскажу, со мной дураком не останешься. Директор-то далеко, а я-то тута рядом.
  
  
  ЕВА: Да, да, как же! С ним не останешься, он расскажет. Мне уже рассказал!
  
  
  ЧЕРТ: Это чего еще я тебе такого рассказал? Когда?
  
  
  ЕВА: А когда в тот раз сюда приезжали, 'Красную Шапочку' репетировать - и пересказать-то язык не поворачивается!
  
  
  АДАМ: Ну тогда, может, и не надо. Может, и ну его; от греха подальше.
  
  
  ЕВА: Нет, я скажу! А то - ты мне муж или не муж? А коли муж, значит всё про меня знать должон.
  
  
  ЧЕРТ: Ну-ну, рассказывай, мне уже теперь тоже интересно, что же я мог тогда тебе такого сказать, что и повторить неловко?
  
  
  ЕВА: А то сказал, что Директор просто хочет меня трахнуть, и для этого одного это всё и понаворотил. Ну, как тебе, Адам?
  
  
  АДАМ: Что понаворотил? Разве можно такие слова про Директора!
  
  
  ЕВА: А мне теперь все можно, после черта-то. А что наворотил? Ну театр создал, там - тебя, мне в мужья.
  
  
  АДАМ: А я-то тут зачем понадобился? Моя-то тут какая роль в 'Гаврилиаде' этой вашей; битый час уже добиться не могу.
  
  
   ЕВА: Да как же без тебя-то! Им же просто так нельзя, Директорам-то, но только через мужа-праведника; сам же сказал 'Гаврилиада'.
  
  
   ЧЕРТ: 'Гаврилиада', помню, у меня там большая роль. Ключевая. Классика!
  
  
   ЕВА: Вот именно. А классику-то играем строго по тексту, шаг влево, шаг вправо - ...как говорится.
  
  
   АДАМ: Правильно! А что мешает?
  
  
   ЕВА: Да ты и мешаешь! Оказалось, что много пьешь, и от этого дети хорошие не получатся, а директорские идеи все на сцене режиссер воплощает, и он-то как раз всегда рядом и всегда готов. Так что, милочка, будьте любезны! И без шалостей мне, а вставай-ка в позочку. И не селедки вовсе, а совсем другой водной твари, ползучей.
  
  
   ЧЕРТ: Ну да, селёдка-то у вас под водочку всё больше идёт, а рачок-то - под пивко.
  
  
   ЕВА: ... И всё таким 'ровнем-гладнем', как один из них выражался, что я и опомнилась-то, только когда он слезал уж с меня, гад паршивый.
  
  
   АДАМ (кладя, наконец, трубку, забытую в руке и остававшуюся там на протяжении всей той двойной тирады, растерянно, смущенно, чтобы только что-то сказать): Что-то мне всё это не нравится. Ни Дерево не показали, ни пьесу не прочли, а роль - играй, давай. А как ее играть, когда ни тебе текста, ни концепта, хоть какого-нибудь?
  
  
   ЧЕРТ (сначала раздраженно, но потом постепенно увлекаясь): Ну ладно, если ты такой зануда, то давай всё по новой! Итак. В борьбе добра со злом побеждает - зло так, кажется?
  
  
  АДАМ: Временно!
  
  
   ЧЕРТ: Отлично! Всё равно всё побеждает время, которое есть функция зла. Или, наоборот? неважно. Пошли дальше. Значит, сцена, как водится - задником на озеро...
  
  
   ЕВА (с усмешкой): Селигер
  
  
   ЧЕРТ (в раздражении, что его перебивают): Нельзя ли хоть тут без еврейских фамилий! Итак. В начале был пар. Первичная бездна, теом, заполнена...
  
  
   ЕВА: Что ещё за теом такой?
  
  
   ЧЕРТ: (это по-научному, не перебивай) ... заполнена жидким небом. Оно кипело. Земля вынырнула, как пончик из масла, но капля кипящего неба осталась внутри, у нее во чреве.
  
  
   ЕВА: Это там, что ли, где у пончика дырка?
  
  
   ЧЕРТ: Сама ты дырка! ...И стала та капля небесным ядром земли. И оно осталось кипящим... Ну то, в общем, что Ева твоя адом зовет.
  
  
   ЕВА: А, это там где вы, черти, все вместе отдыхаете?
  
  
   ЧЕРТ: И давление пара пробило ход наружу. Свищ. И сделалась на поверхности кипящая лужа на том горячем источнике. И стала озером, которое теперь на заднике.
  
  
   АДАМ: О, это что-то напоминает. Какую-то старую декорацию.
  
  
   ЧЕРТ: И по озеру тому гуси-лебеди поплыли, вода-то теплая. Белые и один черный. Нет, наоборот - черные и один белый. Или, лучше, поровну.
  
  
   АДАМ: А, понимаю, образы добра и зла - точное соотношение не установлено...
  
  
   ЕВА (вставляет): Главное, чтобы плавало.
  
  
   ЧЕРТ (продолжает, не обращая внимания на иронию): Главное, что всего лебедей тринадцать!
  
  
   ЕВА: Ну конечно, "чертова дюжина"; как же без чертовщины-то!
  
  
   ЧЕРТ: И оттуда, с озера грядет театр! Тотальный. И вход, и сцена, и фойе - всё одно, всё вместе. И всё в одних руках!
  
  
   ЕВА: ...И всё - один сплошной буфет - как войдешь, так прямо с вешалки и начинается. Ну а пар-то, где пар?
  
  
   ЧЕРТ (поверх насмешки): И в пАртере, от воды подымается пар... Ну там ночь, луна, конечно. А над паром...
  
  
   ЕВА (подхватывая строку): ...а над паром лебедь черная летит. Дышит жаром-перегаром, прозывается - Лилит. Это я, то есть, лечу. От озера, над сценой, над буфетом, в направлении вешалки - задом наперед, брюхом красным вниз, руки в стороны раскинуты, ноги само собой - ну звезда пятиконечная, сатанинская. Черная луна, богиня ночи, пропадай всё пропадом!
  
  
   ЧЕРТ (обрадованно): Вот видишь, уловила-таки рольку! Как ни как, а всё ж актрисулька, блин! Ну, так вот, продолжим. Восстает откуда-то снизу муж с очами, полными огня, и (воздевает руки, жестом подымает Адама)... и все встают. (Жестом сажает Адама). И все садятся. И встают. И садятся... (Адам гипнотически послушен его жесту). Волнами, как на стадионе! Зиг! - хайль! Мягче: Зиг! - хайль! Ещё помягче, ещё... И лебедь, роняя перо, слетает к его ногам. И всё черное перо облетает с неё, и открывается из-подтуда голубое, фиолетовое, прозрачное, розовое всё до печенок. Как цыплёнок общипанный. И всё обнажено, дрожит и пульсирует... И вытягивает шею, и кладет ему на колени. И они подымаются вместе. А воздух уже полон белым пухом лебяжьим.
  
  На этих словах черт заводится, прыгает на стол, выхватывает одну из свисающих с потолка рапир и вспарывает брюхо висщей там подушки.
  
   Сноу-шоу! Слава Полунин! Асисяй! Любо-о-офф!! Асися-а-а-й!!! От пуха к духу! Вознесение в пуху! (Восходящий ветер из ада создает кружение пуха над сценой. Все в пуху.)
  
   И тут вдруг...
  
   АДАМ: Стоп! Хватит! Как я понимаю, свой вариант под шумок подсовываешь, режиссерскую редакцию, так сказать?
  
  
   ЧЕРТ: Так сам же кричал, что ни текста, ни концепта, что играть нечего! Так вот тебе, пожалуйста, всё сразу.
  
  
   АДАМ: Ага, в пуху. Лебедином. Не верю, как Директор говоривал! Лебедей нам больше не надо, один уж раз напоролись, в 17 году!
  
  
   ЧЕРТ: А что, хорошие были тогда деньки. Погуляли тогда, поураганили. Лебедей всех директорских - на кухню! Ништяк!
  
  
   АДАМ: Во-во, мозги нам позапарили лебедятами разными жареными, а на деле - никакого тебе буфета, а всем - одна лишь только сплошная вешалка!
  
  
   ЧЕРТ: Ну и правильно! Французики вон тоже с вешалки начинали, а смотри, как разыгрались хорошо. Гильотину потом изобрели взамен, прогресс, бля!
  
  
   АДАМ: Ох, не верю я в этот ваш "прогресс". Всё вроде растет вокруг, а человек так маленьким и остается - забыли взять его с собой. Оставили, как старого Фирса.
  
   ЧЕРТ: Ну достал совсем своими "верю/не верю", достаевский, бля! Со Станиславским напополам.
  
  
   ЕВА (от телевизора): Ой, а там-то всё горит и горит, и гаснуть не думает! Дым черный на весь экран - ничего не видать! (увеличивает громкость).
  
  
   С потолка спускается рамка ТВ-экрана, и в неё входят Адам и Черт. Адам изображает ТВ-ведущего, Черт - гостя.
  
  
   ТВ: Мы продолжаем репортаж с борта пожарного вертолета. Наконец-то удалось установить источник дыма - им оказалось Дерево, которое, посреди леса. Это оно только и дымит, но так сильно, что дым от него покрывает весь лес, создавая впечатление обширного пожара. Мы связались по телефону с Центром по изучению лесных пожаров и просим ихнего консультанта прокомментировать происходящее. Пожалуйста, г-н Консультант, помогите разобраться, а то тут такое творится, на экране, что ни в какие, так сказать, объективы не лезет.
  
  
   ГОСТЬ: Да, действительно, мы наблюдаем сейчас очень редкую картину - дым без огня. 'Жупел', как говорят в научном мире. Это когда горит сырое. Сыр-бор, как выражаются в компетентных кругах. Само-то дерево тут, кстати, и не горит, только листья. И даже не сами листья, но только их поверхность, смазка. И тоже, строго говоря, не горит, но только чадит.
  
  
   ТВ: Но обычно масло помазания, наоборот, горит чистым пламенем и не чадит.
  
  
   ГОСТЬ: Это когда чистое. А здесь уже больше грязи и всяких культурных и не очень примесей, чем изначального масла. Эта-то вся "археология" и дымит.
  
  
   ТВ: А что это, вообще, такое - помазанное дерево? Это что-то новое.
  
  
   ГОСТЬ: Скорее, 'хорошо забытое старое'. Подобное явление, или, правильнее сказать, бес-подобное, уже наблюдалось однажды на Синайском полуострове в 3812 году по Сотворении мира. Тогда долго горело одно кустарниковое растение. Судя по описаниям, одиночная виноградная лоза. Бездымно, правда, как лампада, т. к. масло тогда было чистое. А когда прогорела смазка, полыхнул большой огонь, вырвался наружу и разбежался по лесу во все стороны. Сгорела вся синайская тайга, и образовалась там вместо нее пустыня. То, что назвали тогда "Синайским Откровением", ибо в нем открылась нагота земли. И с тех пор там особый режим, запретная зона.
  
  
   ТВ: Но пустыню-то голую зачем запирать? Пустыне и положено быть голой!
  
  
   ГОСТЬ: Пустыня та, есть 'нагота' божия сада. А так как сад был божьим домом, то опустошать его никому не позволено.
  
  
   ТВ: Тем не менее они дерзнули?
  
  
   ГОСТЬ: У них не было выхода, я же говорил! И в ответ на их дерзновение - молитвенное! - отвезлись им небеса. Вот это и произошло тогда на земле Синая.
  
  
   ТВ: Но судя по тому, что там до сих пор пустыня, они там не удержались?
  
  
   ГОСТЬ: Они же беглые рабы, и они испугались.
  
  
   ТВ: Чего испугались?
  
  
   ГОСТЬ: Как чего - будет сад, в саду заставят их работать. А беглые рабы снова впрягаться не хотят. Они устали и теперь им только гулять и разбойничать
  
  
   ТВ: Знакомо!
  
  
   ГОСТЬ: В общем, испугались святости этого места, где открываются небеса. И ушли, и запретили себе запоминать дорогу. И охрану выставили, херувим, называется
  
  
   ТВ: Но как можно самому себе запретить помнить?
  
  
   ГОСТЬ: Очень просто - специально крутились 40 лет за рекой, не переходили, чтобы следы свои запутать. От себя же самих!
  
  
   ТВ: "В поле бес нас водит, видно, и кружит по сторонам"?
  
  
   ГОСТЬ: Точно так, в виде облака. А растение то, горящее, второпях не погасили, уходя, как положено, и оно так и осталось тлеющим, вспыхивающим от каждого дуновения. И с тех-то пор так всё горит и не сгорает. Как факел посреди пустыни.
  
  
   ТВ: 'Неопалимая Купина' знаменитая?
  
  
   ГОСТЬ: Она, самая. И пилигримы всё идут туда и идут, ведомые звездой, каждый год в эти дни стоящей над этим местом.
  
  
   ТВ: А почему бы пилигримов тех по возвращении не опросить? Место хотя бы, может быть, указали бы.
  
  
   ГОСТЬ: Они не доходят до места. Невидимая охрана на дальних подходах сбивает с пути и уводит в обход, на 40 лет в пустыню. Чтобы померли там.
  
  
   На экране появляется дымовой столб.
  
  
   ЕВА: И правда, Адам, в груди жжет! И жмет, и тянет! О, как сильно! Положи меня куда-нибудь, чтобы я не упала; вот, хоть на пол тут. И проветри комнату!
  
  
   АДАМ (бросая рамку и отталкивая Черта): Ева, подожди! Я не готов! Я ничего не понимаю! Мы же не доиграли, не дорепетировали! ...
  
  
   ЕВА (в бреду): Он зовет меня, Адам! Из леса, из мрака, в короне, с хвостом... Держите меня! Я лечу!
  
  
   АДАМ: ... Еще и начать не успели, как он уж приперся и всё нам сбил! Не покидай меня, Ева! (кладя её на пол, растерянно): Что это с ней?
  
  
   ЕВА: Там Дерево горит, я чувствую... я задыхаюсь... Душа моя выходит из меня!
  
  
   Раздается свист, и бюстгальтер, похожий на белого лебедя - это душа Евы - выпорхнув из чертова портфеля, что под столом, рядом с Евой, летит, медленно взмахивая крыльями бретелек, перед глазами остолбенелого Адама по диагонали над комнатой по невидимой проволоке в Осветительную, и слуховое окошко засасывает его хлопком, как пылесос. Сквозь щели между книгами библиотечной стены в комнату вползает сизый с желтоватым оттенком дым. У Адама начинается кашель.
  
  
   ЧЕРТ (завороженно глядя на экран): Горит! Горит, родимое! У, как оно мне опротивело за эти пять муторных тыщелетий! (хохочет мефистофелевским смехом). Как же долго я ждал этого огня, этого дымка ароматного, и дождался-таки! Вот что значит 'дьявольское терпение'! А теперь вот: раз, два, три - елочка, гори! Что горит-то, понял хоть?
  
  
   АДАМ (неуверенно, как школьник у доски): Дерево?
  
  
   ЧЕРТ: Смотри-ка, допёр! Знать, не всю ещё мозгОвину-то пропил! Ну вот я тебе его и показал; в виде дыма. Ну, а главное: что горит? Напрягись-ка!
  
  
   АДАМ (робко, сквозь кашель): Трагедия?
  
  
   ЧЕРТ: Ну конечно дурашка! Она же, милая, там вся на листьях была нацарапана, и снять ее мог только ты. Считать то есть. Но тебе слабо оказалось
  
  
   АДАМ: Конечно, слабо, когда я читать не умею. Нас же не учили.
  
  
   ЧЁРТ: Да ты не расстраивайся, я там текстовку-то всё равно давно подменил. Вон в портфеле, 'Лебединое Озеро' называется. Новая опереттка под Нового Адама.
  
  
   АДАМ: Трагедия - в комедию? Вот уж этому точно не учили?
  
  
   ЧЁРТ: Да ты что, мне ж тональность перекинуть - с трагедии на комедию - как два пальца обоссать, можешь у дуры своей поспрошать, это-то она знать должна.
  
  
   АДАМ: Что она теперь может знать!
  
  
   ЧЁРТ: Хотя да, деревяшка-то ейная горит вон, прогорает. Гори-гори ясно, чтобы не погасло!
  
  
   АДАМ: А при чем тут: Ева - и Дерево, я так и не понял? Какая связь? И откуда это столько зверья понабежало?
  
  
   ЧЕРТ: А при том, что она то дерево и есть. В метафорическом, понятно, смысле. Во поле берёзка стояла. Больше не стоит, кудрявая.
  
  
   АДАМ: А эти? Зверьё это?
  
  
   ЧЁРТ: А это всё синагога ваша директорская, актеришки! 'Стадо', которое велено тебе по пастбищам таскать, да из источников живых набухивать. Своих, блин, не узнаешь?
  
  
   АДАМ: Те что "паси овец моих"? - 1Пет.5:1-4 (6)
  
  
   ЧЁРТ: Да, вот они, распоряжайся! Все ж тогда в лес от меня попрятались, обратно в зверушек одичали, бедолаги, воем воют! Но директорский план о слиянии всей труппы воедино всё же сбывается. Вишь, все в один общий хор сбились. Шакалий. Богема!*(5) Вот теперь перед ними и танцуй. За забор только не затанцовывай, а то к ним лучше не приближаться - сожрут, не ровен час. С голодухи-то и шакалы в волков превращаются. Эволюция, понимаешь! Селекция! Дарвинизм-бля! Что смотрим? (Хватает пульт, листает каналы) Это кто это там лесонасаждения поджигает, в телевизоре-то?
  
  
   АДАМ: Да сам же и поджигаешь; али себя не узнаешь? Час назад. Цифра ж, отсроченный показ. Ю-тьюб!
  
  
   ЧЁРТ (закатывается в хохоте): Ой, не узнаю!
  
  
   Репортаж прерывается мощным органным аккордом - это третий звонок от Директора. Черт ногой сшибает трубку с рычага, и сцена заполняется голосом, подобным громовому раскату.
  
  
   ГОЛОС: Адам, где ты? Почему тебя нет в театре? Почему ты не работаешь в саду и не охраняешь сад, как заповедано?
  
  
   ЧЕРТ (торопливо шаря под столом): Куда ж это портфолия-то запропастилася?
  
  
   ГОЛОС: Ты не уследил за Деревом, не доиграл 'Песни' и дал Черту увести себя в сторону от любви. И этим ты упустил Еву, ибо она и Дерево нераздельны. Для того Я и поставил вас вертикально, как Деревья. И на две ноги. Деревья на одну, а вас, ходячих - на две! Вот это и была эволюция. Теперь слушай Мою волю, Адам!
  
  
  Голос неожиданно прерывается, и из телевизора выскакивает на сцену танец Маленьких Лебедей и уходит за кулису.
  
  
   ЧЕРТ (вылезая из-под стола с портфелем и выключая тв): Вот она, вот она, на дуду намотана! А ну-ка, танцуй, красавица, танцуй!
  
  
  (с этими припевками он вытягивает из портфеля синее платье Коломбины и её белый парик с буклями, напяливает парик себе на лысину, платье перегибает по талии через спинку стула, с которого она только недавно падала, сам пристраивается сзади, задирает подол и начинает экстатически и по-шутовски дергаться под музыку, изображая паровоз).
  А вот мы тебя сейчас... под шумок, как говорится. Наш паровоз, вперед лети! По шпалам, бля! Жги! Чавелла! Ходи, черноголовая! Под-шу-мок, под-шу-мок...
  
  
   ГОЛОС (снова прорвавшись, продолжает): За то, что ты не удержал Еву, Я отстраняю тебя от работы в саду. Труппу Я распускаю...
  
  
   ЧЕРТ (корчась со смеху): А они уже и сами, не будь дураки, самораспустилися все! Режиссер распустил! Слобода-a-а-а!!!
  
  
  Дым уже сочится изo всех щелей и быстро съедает сцену. Кашель Адама неудержим, он падает на авансцене и корчится, закашливаясь, на полу. Всё уходит в дым, и сквозь дым горным эхом доносится Голос.
  
  
   ГОЛОС: ... Театр Я ныне понижаю в ранге до лилипутского, всё ваше развитие гоню вспять. Знак вашего естественного отбора меняю на противоположный - запускается инволюция! Из поколения в поколение вы будете умаляться в размерах, пока не превратитесь обратно в мышей и крыс и вернетесь в лес, из которого вы были взяты. Выть, кричать, отвратительно визжать и друг друга пожирать, отгрызая головы и уши. Ибо земля и деревья не будут давать плоды для вашего пропитания, и вы перейдете на падаль и звериную пищу.
  
  
  И голос Черта из дыма: "Вперед, Россия! Давай! Дав-вай!" И запах серы.
  
  
  Занавес
  
  
  
   Часть 2. ЛЕБЕДИНОЕ ОЗЕРО. Спектакль. Не играется за отсутствием текста.
  
  
  
  ЧАСТЬ 3. ДЕРЕВО
  
  
   Играется без антракта, чтобы зрители не разошлись, но с паузой, чтобы прокашлялись. По времени вполне укладывающейся в двух-тыщелетний промежуток отсутствующей 2 части. Свободные от 2 части актеры труппы, лилипуты или дети, разносят по рядам воду в бумажных стаканчиках (без газа во избежание самопроизвольного выхода его наружу во время действия) - включено в цену билетов.
  
  
   На сцене та же комната через 2 тыщелетия. Озеро на заднике, которое, как и тогда, заслоняет орган, теперь зацвело и превратилось в болото. Лебеди поулетели все, остались одни жабы.
  
  На стуле молча сидит, глядя на дверь, постаревшая на эти 2 тыщелетия, но всё ещё релевантная Ева. На ней всё то же, линялое, сильно траченное молью, нетленное, синее платье Коломбины, оставшееся от спектакля; до конечного, красного цвета пурпур так и не дозрел. На столе та же ополовиненная бутылка, что и в первом акте, только теперь уже полу-пустая, а не полу-полная, как тогда. Из горлышка торчит сухая роза от пропущенной Премьеры. Там, где была подушка, теперь свисает с потолка пустая, драная наволока. Рапира осталась одна, без пары, скрещиваться и фехтовать ей больше не с кем. Прорубленное в пропущенном тут 2 Акте окно в антракте было наглухо заколочено. Зеркало мутное, балетный станок весь в пыли. Непрерываемая нить в Осветительную порвана, из окошка, как паутина, свисает лишь обрывок. На всем следы разгрома, мерзость запустения.
  
   Только лестница-стремянка, косо стоявшая посреди комнаты ближе к библиотечной стене, как и прежде сверкает девственной чистотой: она так и не была ни разу в употреблении и до сих пор смиренно ждёт своего часа. Адам ходит вокруг нее, как Кот на виртуальной цепи - вокруг дуба, монологически обсуждая 2-тыщелетней давности провал спектакля; то ли с безучастной Евой, то ли со зрителями.
  
  
   АДАМ: Нет, ну что можно такое написать по маслу на листьях дерева, чего нельзя написать чернилами на листе бумаги? Чёрт был прав в одном - 'написано', в обычном смысле, там вообще ничего не было. Иначе, зачем бы Директор поручил мне, неграмотному, это вычитывать! Но дальше Черт всё наврал и по большому: устно-то ему Директор тоже ничего не передавал. И не собирался, судя по всему. И вообще с ним об этом не говорил; много чести! В общем, обычный прием лукавого: сначала обезоружить немножко правдой, а потом лить под нее безнаказанно ведрами ложь - и правда вся поплыла. Что скажешь на это, Матушка-праматушка? Все молчишь? Ну молчи, молчи...
  
  
  Ева, не прерывая своего молчания, встает со стула и, обратившись в сторону входной двери, застывает в глубоком реверансе.
  
  
  АДАМ: Ты чего это? Похоже, зверя почуяла какого за дверью? (В дверь стучат) И правда! Какой странный стук, человеческий, как будто. Кто там?
  
  
  ГОЛОС ИЗ-ЗА ДВЕРИ: Это я, Авель, открывай, папа! За мной гонятся!
  
  
  АДАМ: Не могу я открыть, она снаружи только открывается. Это Черт так сделал, чтобы я отсюда не выходил. Дерни там за веревочку и откроется; забыл что ли?
  
  
  Входит Авель (тот же актер, что был Черт, теперь в одежде странника - долгополом пальто и мятой шляпе с высокой тульей). Ева вслепую нащупывает стул и поспешно усаживается. Адам обнимает сына.
  
  
  АДАМ: Ну, наконец-то! А я и не сомневался, что вернешься. Однако напугал.
  
  
  АВЕЛЬ: Это чем же?
  
  
  АДАМ: Да стуком своим - тихий такой, человеческий как-бы. Мы уж тут отвыкли от всего человеческого.
  
  
  АВЕЛЬ (кивая на дверь): Да, совсем там ребята озверели. Голодные, хватают без разбору всё, что движется. В дом-то еще не лезут, надеюсь.
  
  
  АДАМ: Так в стенку стучат, что потолок сыпется. Окно, вишь, выбили. Там, за органом. Досками из пола пришлось забивать. Теперь вот пол прогрызли.
  
  
  АВЕЛЬ: Ну и правильно, зачем окно, когда есть телевизор? Телевиденье - окно в мир!
  
  
  АДАМ: Откуда ты это знаешь? Это же Черт так говорил, его поговорка; тебя ж тогда ещё вроде не было!
  
  
  АВЕЛЬ: Сам же говорил, что мы с ним похожи, как два яйца.
  
  
  АДАМ: Да, похожи до противного - откуда только что берется?
  
  
  АВЕЛЬ: Так все же от одного Адама произошли.
  
  
  АДАМ: Ну, это тоже Чертова шутка!
  
  
  АВЕЛЬ: Хороша шутка - больше-то вроде и не от кого. Кстати, у меня теперь новое имя: Бен Адам *(7).
  
  
  АДАМ: Что за имя странное?
  
  
  АВЕЛЬ: В Осветительной получил. Имя Второго Рождения.
  
  
  АДАМ: Позволь, но какое ж это имя? Это же отчество скорее! Сын Адама, Адамыч. Так ведь и про Каина можно сказать, он же тоже моим сыном был.
  
  
  АВЕЛЬ: Нет, про Каина нельзя.
  
  
  АДАМ: Это почему же нельзя? Если все - от Адама, то Каин тогда откуда? Сам только что сказал, что больше вроде не откуда.
  
  
  АВЕЛЬ: Вроде-то оно, конечно, вроде... Да в некотором роде...
  
  
  АДАМ: Или ты что-то там такое узнал, чего я не знаю? Я вообще-то и сам тут начал кое-что подозревать; на досуге (подозрительно косится на жену).
  
  
  АВЕЛЬ: Это, я думаю, лучше тебе мать объяснит. Да, мама? Что молчишь?
  
  
  АДАМ: Так и молчит с самого того дня, как тебя тогда увели. За все эти годы слова не обронила. То ли голос пропал, то ли епитимью на себя наложила. Примадонна!
  
  
  АВЕЛЬ: Ты что забыл, что у женщины, после того, как она соблазнила тебя тогда под деревом была отнята речь, т. к. считалось, что голосом её говорит лукавый?
  
  
  АДАМ: Поэтому в театре все женские роли исполняли мущины? Но теперь-то постепенно всё вернулось на место, и женщины играют сами.
  
  
  АВЕЛЬ: Да, потому что после изгнания Ева заговорила. Вот и теперь заговорит - карантин-то закончился.
  
  
   АДАМ: Что за карантин?
  
  
   АВЕЛЬ: Тыщелетний, после возвращения с неба на землю.
  
  
   АДАМ: А как её вообще туда занесло тогда?
  
  
   АВЕЛЬ: На небо-то? Осветитель приходил, и забрал ее к Себе.
  
  
  АДАМ: Что, похитил? А зачем?
  
  
  АВЕЛЬ: ВосхИтил, это называется. А зачем - так за тем, чтобы ее изъять из этого бедлама. Взять к себе и душу новую вложить. Второе Рождение.
  
  
  АДАМ: А, понимаю - 'угль, пылающий огнём во грудь отверстую водвинул'.
  
  
  АВЕЛЬ: Ну не совсем так, тут аллегория, всё-таки...
  
  
  АДАМ: Не важно, главное, что от этого речь пропадает - 'как труп в пустыне я лежал"; вот и она так же. Так это и есть Второе Рождение?
  
  
  АВЕЛЬ: Да, так оно начинается.
  
  
  АДАМ: А кончается чем?
  
  
  АВЕЛЬ: Кончается новым именем. Европа, теперь ее имя. В память о том, как Он ее уносил.
  
  
  АДАМ: Ну а если Он тогда приходил, то почему же орган на шаги его не сработал? Я, правда, тогда в бесчувствии находился, мог и пропустить...
  
  
   АВЕЛЬ: Как обычно!
  
  
  АДАМ: Нет, не как обычно, а дыму ядовитого надышался. Но сигнал-то тот знаменитый где? Четыре форте, что по инструкции должен мертвых подымать? Меня-то тогда почему не поднял?
  
  
  АВЕЛЬ: Так он же только на шаги отвечает. А шагов-то по земле не было никаких. Визит был приватный, к ней одной, напрямую.
  
  
   АДАМ (задумчиво): Ну и дела! И куда только вохра смотрела?
  
  
  АВЕЛЬ: А кстати, вохра-то ваша вся куда подевалась? Я ни одного не заметил на подходах.
  
  
   АДАМ: Да, теперь никого уж и нет, к Озеру все ускакали за Каином. Чертями там разными зелеными позаделались, мелкими бесами да гадами ползучими.
  
  
  АВЕЛЬ: Как это - чертями да гадами, там же лебеди жили, на озере-то?
  
  
  АДАМ: Какие теперь лебеди с этой чертовней, все поулетели. Тю-тю!
  
  
  АВЕЛЬ: А как же озеро без лебедей-то? Нельзя же, экология ж!
  
  
  АДАМ: Уж какая там экология, я не знаю, но только лагерь теперь у них на Озере. Молодежный.
  
  
  АВЕЛЬ: Как это - лагерь?
  
  
  АДАМ: А без лагеря-то как же, у нас без лагеря нельзя никак, традиция у нас такая - лагеря повсюду.
  
  
  АВЕЛЬ: Так ведь на месте том вроде как дачный кооператив был. Огородно-рыболовное Товарищество "Озеро". Эти-то куда же?
  
  
  АДАМ: В старую директорскую обитель переехали, оставленную им тогда еще, когда Администрация его драпала. Кремль, назвается. В полном своем личном составе.
  
  
  АВЕЛЬ: А с поселком ихним что?
  
  
  АДАМ: А ничего, переименовали, и дело с концом. Теперь "Путь" называется. Семинар там теперь постоянный. Богословский.
  
  
  АВЕЛЬ: А тематика какая?
  
  
  АДАМ: "Плодитесь да размножайтесь", какая же ещё-то. Там же молодняк один собрался, на что они еще способны!
  
  
  АВЕЛЬ: А что это значит, "плодитесь и размножайтесь", в формате богословского семинара?
  
  
  АДАМ: Откуда я знаю, с презервативом, может быть. Что ещё они могут придумать!
  
  
  АВЕЛЬ: Ох, не пришлось бы Директору, как придёт, мочить весь этот ваш семинар Абсурда! Прямо в Озере том гнилом. Снова как тогда, помнишь, в Ноевы времена?
  
  
  АДАМ: Так то ж не гнилое озеро было, то воды были небесные. К тому же и клялся потом: больше никогда, ни при какой погоде никого не мочить!
  
  
  АВЕЛЬ: Да уж и поздно поди - они теперь сами любого замочат голыми руками.
  
  
  АДАМ: Да и руки не так уж чтобы совсем голые, вохра-то наша к ним при полном своем вооружении перебежала.
  
  
  АВЕЛЬ: Но вохрой же, кажется, Херувим старый командовал - он-то где? Неужели тоже с ними?
  
  
  АДАМ: А где ж ему быть, когда от дерева уволили. Там теперь объект N1, на Озере, зона особой охраны (З.О.О).
  
  
  АВЕЛЬ: А Дерево-то, дерево на кого же оставили?
  
  
  АДАМ: Кота прислали. Срочно со сметаны перевели.
  
  
  АВЕЛЬ: Со сметаны? Охранял, что ли?
  
  
  АДАМ: Ну да, кот же все-таки, фамильное их ремесло! Так, бедный, сопротивлялся, даже царапался; молодость, что ли, вспомнил с перепугу?
  
  
  АВЕЛЬ: А чего тогда уволили, учёный же?
  
  
  АДАМ: Да ученый-то он, конечно, ученый, да как с мышей на грибы перешёл - так с них заврался, что сам себя понимать перестал.
  
  
  АВЕЛЬ: А чего мышей не ловит?
  
  
  АДАМ: Так нет же их всех актеры пожрали. С голодухи-то!
  
  
  АВЕЛЬ: Как это нет! А экологическое равновесие как же?
  
  
  АДАМ: Это я не знаю, но заместо них теперь покемоны одни бегают. Склизкие такие, не больно-то и поймаешь. Виртуальные называется...
  
  
  АВЕЛЬ: Так, значит, теперь вместо Херувима с мечом обращающимся там кот учёный на цепи!
  
  
  АДАМ: Да. И прозвище новое - 'Грибоедов'. Каждый есть то, что он ест.
  
  
  АВЕЛЬ: Как не называй, а к приходу Директора приводите его в чувство, надо будет встречу устраивать.
  
  
  АДАМ: А встречать-то кто будет, зверьё, что ли, одно?
  
  
  АВЕЛЬ: А я для чего, думаешь, прислан? Чтобы подготовить его приход. Вернуть труппе человеческий облик пока не поздно.
  
  
  АДАМ: И как же это ты возвращать будешь, какою силою?
  
  
  АВЕЛЬ: Проповедью, батенька, проповедью - в ней огромная сила содержится.
  
  
  АДАМ: Ну давай, давай, а то кот-то наш, проповедник, как влево пошел, такую похабщину несет, что уши вянут; с мухоморов-то со своих. Быль, называется.
  
  
  АВЕЛЬ: Как это, влево!
  
  
  АДАМ: А так. По кругу можно идти или направо, или налево. Правило буравчика. Шёл направо - песни пел, быль называется, теперь налево - сказки говорит.
  
  
  АВЕЛЬ: И про что же быль та была?
  
  
  АДАМ: Да про всё былое. И что чёрта якобы прежде Змеем звали, и как он под Деревом этим матери мозги пудрил, желуди за яблоки смоковные выдавая.
  
  
  
  АВЕЛЬ: Ну если быль - это о былом, то сказки стало быть о будущем быть должны; так, ведь? Ну и в чем же оно, будущее то, по котовскому пророчеству?
  
  
  АДАМ: Будущее-то? Ну, например, что Директор никогда не придёт, режиссер его не пустит. Или ещё такое что язык не поворачивается повторить.
  
  
  АВЕЛЬ (оглядываясь на мать): Да не бойся ты, все же свои!
  
  
  АДАМ: Что будто бы они там с режиссером спелись за нашей спиной, деньги все промеж собой поделили и смеются теперь над нами.
  
  
  АВЕЛЬ: И роли уже, конечно, тоже все расписали между своими? И как же?
  
  
  АДАМ: Мать твоя старая к Черту вроде отходит - чертовой, то есть, матерью будет. Остальная труппа, естественно, при ней, иначе какая же она им, к черту, мать?
  
  
  ЕВА: Почему это сразу 'чертовой', подостойнее роль найти для меня не могли?
  
  
  АДАМ: Ну, наконец-то, заговорила-таки ослица валаамова! Да ты не расстраивайся. Есть, говорят, ещё и другая 'мать', и покруче даже; называется неприлично.
  
  
   АВЕЛЬ: Ну хорошо, а тебя-то куда? Или опять солист без роли остался? Как портной без порток.
  
  
   АДАМ: Какой там солист! Как был рабочим сада, так и останусь 'пока не уйду в землю, из которой был взят'.
  
  
   АВЕЛЬ: А про Директора что?
  
  
   АДАМ: А тут ваще! Что полную ставку получил в Осветительной и на директорство свое положил с прибором. И что там его замочили по чертову заказу.
  
  
   АВЕЛЬ: Ну да, понимаю. А если Директор сам заявится, тогда как будет кот перед труппой изворачиваться?
  
  
   АДАМ: А чтобы не верили. Это якобы двойник, анти-директор. А что настоящего Директора и вовсе-то нет. Да и не было никогда.
  
  
   АВЕЛЬ: А кто ж тогда театр создал? Или он сам из земли вырос, как мухоморы ваши дурные?
  
  
   АДАМ: Режиссер. Он и Директора выдумал, чтобы от его имени труппой помыкать и всех держать в поминовении.
  
  
  АВЕЛЬ: Складно однако получилось. Ну да, ведь ложь всегда более складной выглядит, чем правда.
  
  
  АДАМ: Да врал бы поменьше, так может, давно уже грохнули бы как пророка того, Валаама.
  
  
   АВЕЛЬ: Ну и куда ж он теперь такой, старый, никому не нужный?
  
  
   АДАМ: Куда-куда, куда и все, к Каину, на озеро. Лекции там читать подписался в ихней семинарии. Свои, котовские. Краткий курс.
  
  
   АВЕЛЬ: А сам-то Каин, что? Из бегов-то своих не вернулся ещё? Или забыл про стареющих родителей?
  
  
   АДАМ: И дай Бог, чтобы подольше не вспоминал! Шобла-то его подтягивается к Озеру потихоньку, как критическую кучу могучу соберут, так и начнется.
  
  
   АВЕЛЬ: Что начнется?
  
  
   АДАМ: Да ничего хорошего. Сюда двинут, государство тут свое созидать будут.
  
  
   АВЕЛЬ: А поведет кто?
  
  
  АДАМ: Кто кто - кот и поведёт, ему уж и сапоги со складу выписали. Места-то он знает как никто! Мышиная армада, ведомая обдолбанным котом, представляешь картинку?
  
  
   АВЕЛЬ: Где-то вроде уже было. Так "Лебединое" в общем, закончилось, начинается "Щелкунчик"?
  
  
   АДАМ: Да уж идет вовсю.
  
  
   АВЕЛЬ: И их что же - народу-то этого - неужто уже так много накопилось, что на государство целое наберётся?
  
  
   АДАМ: Так там размножуха идёт с бешеной сеоростью.
  
  
   АВЕЛЬ: Геометрическая прогрессия?
  
  
   АДАМ: Тригономическая даже, я бы сказал! Смертность-то у них не учитывается, только рождаемость одна сплошная.
  
  
   АВЕЛЬ: Ах, ну да, когда размеры приближаются к мышиным, то и размножение будет как у мышей. Не случайно же мышь у нас лабораторным животным работает!
  
  
   АДАМ: Во-во! Так что, мало не покажется, как у хамов принято теперь выражаться. Как достигнут числа, так и двинут. Мышиным своим маршем из к-ф 'Чапаев'.
  
  
   АВЕЛЬ: Не бойся, не достигнут - у них там по мере роста популяции пропорционально нарастает энтропия.
  
  
   АДАМ: Про энтропию не знаю, а тут по телеку передавали, что уже и паровоз чугунный отлили, и уж пары пускает где-то на запасном пути, там у Озера.
  
  
  
   АВЕЛЬ: Что делать, это Каинов род законный. Они размножились, и тоже должны вставить свой пячтачок в исторический процесс. Чему быть, тому не миновать!
  
  
   АДАМ: Да, конечно, только думать об этом не хочется. Но что я зубы-то тебе заговариваю, ты же голоден, поди; с дороги-то!
  
  
   АВЕЛЬ: Ты уже спрашивал.
  
  
   АДАМ: Ну извини старика! А ты что ответил-то?
  
  
   АВЕЛЬ: Что по дороге поел. От фиги. Смоковницы по-вашему. Якобы бесплодной.
  
  
   АДАМ: Какая еще сморковница, сгорело же всё к ядрене фене, тогда в пожаре-то!
  
  
   АВЕЛЬ: Сам же говорил, что одно лишь Дерево осталось, то, что расло посреди сада.
  
  
   АДАМ: Да это ж дуб там стоит, тот, что с котом на цепи! А плоды те - желуди, которыми мать твоя отравлена была, пока я по саду бегал - какая там ещё фига?
  
  
   АВЕЛЬ: А помнишь, как листами того дерева пятипалыми вы с ней срам прикрывали друг от друга? А дубовыми-то листиками много не прикроешь, пожалуй.
  
  
   АДАМ: А много и не было у нас. А ты-то, кстати, откуда знаешь, чем прикрывались, когда тебя тогда еще и в помине не было?
  
  
  АВЕЛЬ: Да все уже знают, написано ж - фиговый листок! Только об этом и говорят.
  
  
  АДАМ: Мы же вроде спрятались тогда.
  
  
   АВЕЛЬ: А обезьяны-то, что на ветках висели, подглядывали и подражать потом стали. По ним Директор и догадался и вас от дерева того погнал хворостиной.
  
  
   АДАМ: А, теперь ясно, чего они смехом с тех пор заливалются, остановиться не могут. А теперь значит, тебя к фиге той послали; нафиг, другими словами.
  
  
   АВЕЛЬ: Да. Там, говорит, будет фига на твоем пути - это мое дерево, от нее поешь.
  
  
   АДАМ: Так она ж бесплодная с тех пор, как Он нас от нее отогнал, а саму её проклял.
  
  
   АВЕЛЬ: Про то не знаю, только смотрю, стоит. Одна посреди пепла и пожарища и полна плодов. Как сказано: 'Она дала, и я ел'.
  
  
   АДАМ: Да не сезон же!
  
  
   АВЕЛЬ: А мне-то что до того - Директор знает, что говорит.
  
  
   АДАМ: Вот это чудо так чудо - бесплодная, а приближение твоё почуяв, сразу заплодилась чтобы тебя накормить! Вот что значит, идет Человек от Директора.
  
  
   АВЕЛЬ: Может и чудо, это вам тут на земле виднее. Только когда голоден, тогда не до чудес - пожрать бы!
  
  
   АДАМ: Да, пожалуй. А то у нас только чай один остался, и тот кончается; Директор что-то давно ничего не присылает.
  
  
   АВЕЛЬ: Присылает, только до вас не доходит. Голодные же, перехватывают.
  
  
   АДАМ: Да ты что! А я уж думал с пайка сняли, как кота. Или просто забыли? Как того старого лакея - как его бишь - за сборами-то, когда с дачи съезжали?
  
  
   АВЕЛЬ: Фирсом его звали; пил бы только чай - помнил бы.
  
  
   АДАМ: Да я последний год только чай и пью, больше-то нечего. Да вот видишь - не помогает.
  
  
   АВЕЛЬ: Тогда налей и мне стаканчик горячего, а то там холодно, сыро на дворе-то. "Пол-жизни - за стакан чаю", как говорится!
  
  
   АДАМ: Ну вот, опять Чертова шутка. Откуда-то, кажется, цитировал, а откуда - опять не помню. Руки еще потирал при этом.
  
  
   АВЕЛЬ: Да Чехов, кто ж еще-то? Откуда же еще у вас всё нытье ваше тоскливо-ироническое! Всю уж классику вашу, смотрю, перезабыл?
  
  
   АДАМ: Ой перезабыл. А сейчас вот ты напомнил, и я вот что подумал - что тут, этой фразой из трех слов совсем неплохая сделка описана.
  
  
   АВЕЛЬ: Сделка?
  
  
   АДАМ: Ну да. По покупке стакана чаю. Горячего. Всего за пол-жизни в замен.
  
  
   АВЕЛЬ: ?
  
  
   АДАМ: Смотри, пол-жизни, это шестьдесят лет. Это если по-библейски. Но то - предел, а практически - в лучшем случае не больше сорока выходит. А Вершинин там на сорок как раз и выглядит. И чин под-полкана есть, вероятно, высшая точка реальной карьеры в невоюющей армии, вершина. Пик. До генерала-то маршировать - это ж не для всех, а полного-то только при отставке дадут; как выходное пособие, т. с. . Итак, он находится как бы на вершине - и жизни, и службы. То есть на середине пути, где первая половина - вся вверх 'на ярмарку' как бы - там карьера, надежда, а вторая половина, которая "с ярмарки" - вся вниз, к могиле холодной. И на спуске том, пологом и длинном, с каждым шагом становится всё холоднее и холоднее, так, что и шубой уже никакой не согреться. Игра такая была детская - холодно/горячо. Так тут она играется наоборот - чем холоднее, тем, значит, ближе к цели. Ибо сама-то цель есть ни что иное, как холод смерти. И тут вдруг является этому смертельно усталому путнику на середине пути женщина со стаканом горячего чаю в руке. Маша. И как же это актуально! Как пенсия! Как чечевичная похлебка в голодный день! И он хочет этот стакан из рук её себе купить. А платить надо даже и не первородством, как за ту похлёбку, но жизнью самой; от которой осталась, правда, только вторая половина, та, что старостью зовется и которой не жалко вовсе. И что же - не отдать весь этот хлам и тлен за простой стакан, согревающий душу?
  
  
   АВЕЛЬ: Этот сентиментальный монолог ты к новому спектаклю подготовил, как я понимаю? Импровизация?
  
  
   АДАМ: На старом материале. Как ни крути-верти, а от доктора Чехова А. П. не отвертишься.
  
  
   АВЕЛЬ: Но сейчас идет другая драма, и сопли твои реликтовые никому не нужны, не до них. Как и не до тебя самого, впрочем.
  
  
  ЕВА: А жаль, мне понравился монолог. Старается удержаться на вершине, не подозревая, что щастье-то где-то на спуске как раз поджидает; как Маркес покойный говорил перед смертью.
  
  
   АДАМ: Ишь разговорилась! Похоже, речь-то вернулась полностью.
  
  
   АВЕЛЬ: Всё возвращается на свои места. И с посылками, глядишь, нормализуется.
  
  
   АДАМ: Это с чего же! Если только когда звери эти насытятся? А то пока голодные, все посылки сжирают.
  
  
   АВЕЛЬ: Вместе с посыльным, я еле проскочил.
  
  
   ЕВА: Какой ужас!
  
  
   АДАМ: Вот это я понимаю - Второе Рождение у матери: что ни слово, то в точку! Ведь и правда, ужас: явятся сюда - и конец: растерзают без разговоров.
  
  
   ЕВА: Как же так, это ж братья наши, актеры! Коллеги же!
  
  
   АДАМ: А помнишь, Черт, твой дружок, когда-то предупреждал: к 'коллегам' этим не приближаться - сожрут с голодухи.
  
  
   ЕВА: Но ведь Директор, как нас учили, людоедство в театре запретил! Еще при основании специальною заповедью, дополнительной. И в устав занесено, и в присягу...
  
  
   АДАМ: Брось, кому теперь это интересно, устав, заповеди? Те уж все перемёрли давно.
  
  
   АВЕЛЬ: Да, три ведь поколения смениться успели. Из ныешних-то Директора мало что никто не видел, но и голоса не слышали.
  
  
   АДАМ: А молодняк пошел такой, что вообще - туши свет, сливай воду! "Поколение, не знавшее Иосифа" у нас теперь заправляет.
  
  
   ЕВА: Ну, хватит уже про этих несчастных, душа не выдерживает! Ты лучше, Авель, расскажи, как там жил все эти семь лет без мамы!
  
  
   АДАМ: Это тебе ли спрашивать, без мамы рожденной!
  
  
   ЕВА: Как это, а ты кто же? Точнее, ребро твое знаменитое?
  
  
   АВЕЛЬ: Да вы что! Какие мамы-папы, если там нет ни мужчины, ни женщины!
  
  
   ЕВА: А как же тогда они продолжаются?
  
  
   АВЕЛЬ: Продолжаться можно только в развитии, а развивается только то, что живет, т. е. пребывает во времени. А т. к. времени там нет, то всё стоит на месте.
  
  
   АДАМ: А, помню, помню - "на луговине той, где время не бежит"*(8).
  
  
   АВЕЛЬ: И всё - один лишь день, и никакой ночи. Так и был бы там бесконечно, да Директор сказал, что у вас тут уже 4-е поколение приходит, надо идти.
  
  
   АДАМ: 4 поколение? Что это значит? Это связано с законами Менделя?
  
  
  
   АВЕЛЬ: А то значит, что время всему вернуться на свои места, как было, и ждать наступления Восьмого года. И, значит, место мое сейчас с вами, в театре.
  
  
   АДАМ: Опять загадки: что это такое - "восьмой год", что надо так готовиться? *(9).
  
  
   АВЕЛЬ: Это когда Он сам придет. К лилипутам четвертого поколения *(10). По истечении седьмого года и первой Субботы после него.
  
  
   АДАМ: Это Директор тебе сказал?
  
  
   АВЕЛЬ: Да, когда сюда меня посылал.
  
  
   АДАМ: Ах посылал! Значит, ты, получается, к родителям не по своей воле вернулся, но только по поручению пославшего тебя?
  
  
   АВЕЛЬ: Нет у меня никакой своей собственной воли, отличной от директорской. И быть не может. Там у нас личной воли нет вообще никакой - там же свобода!
  
  
   АДАМ: Я и говорю, воля, свобода - какая разница! Разве это не одно и то же?
  
  
   АВЕЛЬ: Есть свобода воли, это когда твои желания тобой руководят, это низшая свобода. И есть свобода от воли, когда ты желаниям своим господин - это высшая.
  
  
   АДАМ: Вот-вот, а мать тут пока что онемела от горя, что эта ее частная воля, с сыном побыть, не исполнялась никак. А она просто с вашей высшей не совпала!
  
  
   АВЕЛЬ: Так я ж потому и пришел, чтобы сообщить, что желание ваше услышано и удовлетворено. Закон посторонился перед благодатью.
  
  
   АДАМ: Ну, на этот раз - да, а дальше что? Такое ведь каждый раз происходит! Что же теперь - только и остлось, что сидеть и ждать, пока там у вас нас услышат?
  
  
   АВЕЛЬ: Ну, в этом, пожалуй, больше смысла, чем просто ждать, пока из театра попрут. Человек живет верой и надеждой, а не только пассивным ожиданием смерти.
  
  
   ЕВА: Там у вас что, известно уже о наших административных погромах?
  
  
   АВЕЛЬ: Конечно! Там же эфир не глушат, как у вас, и все ваши стоны и вздохи доходят без искажений. Как у вас тут - этот вой звериный из леса.
  
  
   Из-за стены идет грозный стук и голоса: 'Открой! Выведи его нам! Мы видели, что он пришел! Выведи лучше по-хорошему-у-у-у!' *(10)
  
  
   АДАМ: Да, звереют... Народ возбужден, недоволен провалом спектакля, ищет виновных. Представляю, как там режиссер наш гарцует перед ними. Пришел его день!
  
  
   АВЕЛЬ: Сейчас у них там какой-то лидер по имени Хам, но откуда он пришел, я не слышал, наверное, уже после меня появился. Вашего-то ведь Чертом звали?
  
  
   АДАМ: Сегодня его, кажется, уже 'Президентом' кличут. Украл где-то нефть и фарцует ей на площади. В открытую, нагло, ничего не боится. И газом. Прямо из трубы.
  
  
   АВЕЛЬ: Выхлопной, поди?
  
  
   АДАМ: Тонкостей не знаю, но деньги, говорят, хорошие делает подлюга! Тебе, впрочем, виднее, ты же там проходил через город.
  
  
   АВЕЛЬ: Так там митинги сплошь, не протолкнуться. Всякого, кто залезет на табуретку, толпа сразу стаскивает и поглощает безвозвратно.
  
  
   ЕВА: Похоже, они там совсем сбиты с толку, несчастные.
  
  
   АВЕЛЬ: Да. Директор посылает посыльных одного за другим, чтобы им помочь, а они каждого укокошивают. На ужин.
  
  
   ЕВА: А теперь что же, никого больше не осталось - и сына нашего послал. Единственного! Что будет?
  
  
   АДАМ: Не каркай, Ева! А кстати, на счёт "единственного" - Каина-то там случайно не видать среди митингующих? Братца твоего родного.
  
  
   АВЕЛЬ: Не знаю, там самый главный - Хам, но его не видно: он с паровоза вещает и всё под парами - не подойти. Они зовут его Дуче. Он чень заводит аудиторию.
  
  
   АДАМ: С паровоза? Тебе это ничего не напоминает, Ева? Паровоз, а?
  
  
   ЕВА: Ну ты же знаешь - в день пожара вся моя память отлетела от меня. Вместе с речью. Все, что было до того дня больше для меня не существует.
  
  
   АВЕЛЬ: Второе Рождение!
  
  
   АДАМ: Да, может это и к лучшему, что отлетела. Много-бы я дал, чтобы никогда и не вспоминать тот жуткий день, что унес твою память.
  
  
   ЕВА: Унес память - принес сына! Сын ведь, это тоже в некотором роде память - ну, в ее живой форме. Так что замена, считай, получилась. Hа детей.
  
  
   АДАМ: Но мы, же с тобой в тот день так и не доиграли, кажется, нашу 'Песню' до конца - откуда же дети?
  
  
   ЕВА: Что мы тогда не доиграли, я теперь не помню. Я только знаю наверняка, что за всеми нашими играми стоит Директор, и на него одного во всем полагаюсь.
  
  
   АДАМ: Я ничего не понимаю.
  
  
   ЕВА: Смирись - этого ни понять, ни объяснить невозможно, только почувствовать, кому дано: сначала боль в груди, а потом легкость такая - ангелы подхватили и несут.
  
  
   АДАМ: Так это и было. Всё было на твоем лице написано, когда в обмороке лежала после того, как я очнулся. Теперь понимаю - это душа твоя тебя тогда оставила.
  
  
   ЕВА: Все, что запомнила оттуда - так это только свет! Он там прет со всех шестидесяти четырех сторон - напористый такой, всюду проникающий.
  
  
   АДАМ: Всюду? Как это понять?
  
  
   ЕВА: А вот именно так - в прямом смысле. И телесно плотный, когда надо. И ты, Авель, от света того чистого произошел.
  
  
   АДАМ: Слышишь, Авель, ты - дитя Света!
  
  
   ЕВА: Да, так и есть. Я это его действие сразу почувствовала, прямо в тот самый день.
  
  
   АВЕЛЬ: Поэтому и не видно там ничего, что свет идёт ото всюду. Единственное, что видно, так это души - их свет не съедает, т. к. соприродны. Наоборот, контуры выявляет.
  
  
   АДАМ: И как они выглядят? На что похожи?
  
  
   АВЕЛЬ: Душа имеет форму дерева, и тело запоминает эту её форму. Ты посмотри на ствол смоковницы - ведь это женское тело! Со всеми выпуклостями и изгибами.
  
  
   ЕВА: Да, я всегда это чувствовала на себе, теперь понимаю головой.
  
  
   АВЕЛЬ: А дерево то, что на листьях своих несло текст, который ты должен был прочесть, отпечатано было на теле матери. Как проекция.
  
  
   АДАМ: Потому и накормила сына в голодную минуту "бесплодная смоковница".
  
  
   АВЕЛЬ: Да. И там дистанционный контакт, и когда оригинал загорелся, то накаляться стал и дальний отпечаток. И женщина почувствовала это телом.
  
  
   ЕВА: Да, точно. И теперь, как появляется жжение в груди и ломота в костях, так я знаю, что это Дерево мое там горит под дождем в пустыне.
  
  
   АДАМ: Это в тех костях ломота, что 'от костей моих'?
  
  
   ЕВА: Какие же еще - у меня один комплект!
  
  
   АДАМ: А раз от моих, и я - всему 'костяк', первач, можно сказать, тот, с кого Театр весь пошел, то чего же он тогда мне так ни разу не показался, Директор-то наш?
  
  
   АВЕЛЬ: Кто здесь первач, тот там - последний, такой порядок.
  
  
   АДАМ: И всё же несолидно как-то получается - из нас троих один я остался, кто там еще не побывал и Директора не видел. Перед Чёртом даже было тогда неловко.
  
  
   АВЕЛЬ: Там побывать нельзя, только если через Второе Рождение. А для этого сперва умереть надо. 'Ибо ничто не может заново родиться, если не умрёт"; так ведь?
  
  
   АДАМ: Да мне туда не надо, мне бы только посмотреть бы. Одним бы глазком хоть бы увидеть, а то обидно ведь!
  
  
   ЕВА: А видеть-то Его никто не видел, и там. Он же в лучах пребывает, сказал же Авель. Вот на сына своего гляди, которого породил - это образ Его.
  
  
   АДАМ: Как это: породил я, а образ - Его, такое возможно разьве?
  
  
   ЕВА: Когда речь идет о Директоре - то возможно всё.
  
  
  (Внешний шум усиливается, сотрясая стены и дверь. Ева воздевает руки.)
  
  
   ЕВА: О, что же с нами теперь будет, Господи?
  
  
   АДАМ: Ну, вот и вышли, наконец, на последний вечный вопрос - о будущем. Женщина вывела. Но тут можно только гадать!
  
  
   ЕВА: Давай на книге! Где 'Песня'? Ах да, исчезла тогда, в день пожара! Ну, тогда можно на телевизоре - что включится, то нас и ждёт.
  
  
   Из телевизора изливается всё то же адажио.
  
  
   АДАМ: Это наш спектакль, Ева. Будущий! Моя хореография, твой вокал, и мы танцуем - неужели не помнишь?
  
  
   ЕВА: Нет. Последнее, что запомнила, это Черт с портфелем и дым тот, отвратительный. А что потом было?
  
  
   АДАМ: А потом Черт натаскал воды, все залил, откачал, отмочил, тебя, мертвую, на ноги поставил. А зачем ему все это понадобилось, ума не приложу!
  
  
   АВЕЛЬ: Как зачем! Если бы он вас тогда совсем загубил, Директор с него взыскал бы.
  
  
   АДАМ: А чего тогда за все эти мучения наши не взыщет?
  
  
   АВЕЛЬ: А это ему дозволено, а то иначе - что он за черт? "Можешь играть с ним, как хочешь, да не заигрывайся, смотри" - такая ему санкция была от Директора. *(11)
  
  
   ЕВА: А потом что, Адам? Я же ничего не помню, расскажи, что было потом, когда я вернулась!
  
  
   АДАМ: Потом родились у нас Каин с Авелем, и Черт меня из спектакля выкинул. За жесткую выю и за плохих детей якобы. Вот суфлёром оформили.
  
  
   ЕВА: На самом-то деле прогнал чтобы не дать 'Песню песен' на сцене дорепетировать. А что суфлёром, то как же - прежнего-то он 3 тыс. лет как покалечил; фуэтами своими.
  
  
   АВЕЛЬ: А тебя куда же, примадонну бессловесную?
  
  
   ЕВА: Известно, куда - билетёршей, куда ж ещё-то!
  
  
   АДАМ: Ну да. И вот сидели мы тут, всеми забытые, растили сыновей, пока один из них не убил другого, а сам сбежал на Озеро.
  
  
   ЕВА: Ну это-то я как раз помню, такое забудешь разьве? Не дай Бог никому! А дальше?
  
  
   АДАМ: А дальше что - на третий день, как похоронили, пришли двое из Осветительной, помощники, и забрали Авеля. Из могилы прямо.
  
  
   ЕВА: А, вспоминаю, речь тогда у меня пропала. Как будто он с собой унес.
  
  
   АДАМ: Да. И теперь я, кажется, понимаю, какой был в этом смысл.
  
  
   ЕВА: В чём - 'этом'? В отнятии речи? И какой же? Чтобы вопросов глупых не задавала?
  
  
   АДАМ: А для того, чтобы избавить твой рот - и мои уши заодно - ото всей той хулы на Директора которая иначе валилась бы оттуда все эти семь лет напропалую.
  
  
   ЕВА (глядя в телевизор): Ой, смотри, Черт! Лысый! Как живой... На паровозе выступает. Это что, тоже из спектакля?
  
  
   АВЕЛЬ: Ну вот, что я говорил - вернулся сын, вернулась речь, теперь память возвращается.
  
  
   АДАМ: Так вот, оказывается, что, единственное, способно вернуть тебе память - плешивый этот на броневике! Нет, это уж не из спектакля, это жизнь.
  
  
   Адам входит в телевизор (в рамку) и берет в руку микрофон.
  
  
   ТЕЛЕВИЗОР: Вот сейчас на экране редкие, 5-тысячелетней давности кадры архивной кинохроники: тогдашний лидер профсоюзного движения Хам выступает с паровоза на митинге после пожара в лесу. До того его имя было Черт, и он заведовал постановкой того легендарного, несостоявшегося спектакля, за что получил прозвище Президент. Сейчас в нашей студии находится его преемник Каин, недавно вернувшийся с Озера, и мы попросим его прокомментировать происходящее: 'Здрасте, Дуче! Откройте секрет, как это удается Вам, вашей партии, в течение 5 тычячелетий владеть умами нашей профсоюзной молодежи?
  
  
  ХАМ: И в чем же тут секрет, мы ничего не скрываем.
  
  
  ТВ: В том, что их три уже поколения под вами сменилось, а вы им ещё слова правды не сказали.
  
  
  ХАМ: Нам негогда слова говорить, мы не болтаем, мы действуем. Режем правде матку.
  
  
  ТВ: О! Кесарево сечение!
  
  
  ХАМ: Скорее слесарево.
  
  
  ТВ: Это как? Ножовкой да напильником?
  
  
  ХАМ: Вот именно. Так что извлекаем плод незрелым и в этом состоянии клонируем. Во втором поколении весь клон - у меня в кармане.
  
  
  ТВ: В портфеле, Вы хотели сказать.
  
  
  ХАМ: Да, в пОртфеле. В дальнейшем они уже размножаются самостоятельно, и с постоянным ускорением.
  
  
  ТВ: Как раковые клетки, не созревая?
  
  
  ХАМ: Точно так. Оглянуться не успели, как уж четвертое поколение пошло. Тупиковое, лилипуты.
  
  
  ТВ: Так ведь если тупиковое, не размножаются то есть, то какая же перспектива у вашего движения?
  
  
  ХАМ: Да их уже столько развелось, что лес трещит весь, куда больше! А новые-то пока всё прибывают и прибывают; процесс-то идет пока ещё!
  
  
  ТВ: Ну раз так пошло, так может, пора и выборы устраивать? То, что якобы их фактически нет, одна лишь показуха - это, как я понимаю, вражеская клевета?
  
  
  ХАМ: Совершенно верно, клевета. Выборы у нас есть, но они имеют жанровую специфику - это управляемые выборы.
  
  
  ТВ: Суверенные то есть? Или по аналогии с термоядом?
  
  
  ХАМ: И так, и так. Только то - несбыточная мечта человечества, а это - реальная политическая практика.
  
  
  ТВ: И в чем её суть?
  
  
  ХАМ: Действующий досиживает до могилы и за этот срок выдвигает, и утверждает на комиссии, преемника. И это есть дело всей его каденции; то есть жизни.
  
  
  ТВ: Это что же, новая доктрина?
  
  
  ХАМ: Да. От доктора Хама: Механизм плавной, внутри-корпоративной передачи власти, разработанный на нашем постоянно действующем семинаре на Озере. Слово и дело!
  
  
  ТВ: А, да-да, помню, помню - просто, как всё гениальное! Сколько же было тогда визгу разного либерального - он всё спокойно переждал, всем, кому надо шеи посворачивал, и вот, пожалуйста, прошу любить и жаловать! А это, кстати, и есть тот легендарный портфолио, в котором отец-основатель вашего движения Чёрт, тогда - Черт, Комедию сию носил-вынашивал?
  
  
  ХАМ: Тот самый; чего менять-то? Одна правда, одна касса и пОртфель один. Вот только зига наша славная изменилась, но на то есть причина.
  
  
  ТВ: Да ну, и как же она поменялась?
  
  
  ХАМ: А вот так! (выкидывает от живота "фак")
  
  
  ТВ: Сильный жест.
  
  
  ХАМ: Слово и дело! Такая зига у нас "факой" называюется.
  
  
  ТВ: А что это они, я смотрю, факи эти свои всё в одном направлении кидают. В направлении Дачи той злощастной. Что там?
  
  
  ХАМ: Стало известно, что на Дачу вернулся сын Директора. Народ взволнован - требует, чтобы он вышел к ним. А чаяния народа опасно пускать на самотек.
  
  
  ТВ: Сын Директора?! И откуда вернулся?
  
  
  ХАМ: Это он сам себя так называет. А вернулся из Осветительной, где отсиживался десять лет от народного гнева.
  
  
  ТВ: И в чем он таком провинился на 10 лет народного гнева?
  
  
  ХАМ: Это долгая история... Короче, тогда товарищи уже были готовы к штурму Дачи, как стало вдруг известно, что его там нет. Улизнул подлец!
  
  
  ТВ: Так он ведь был убит. И собственным своим братом, если не ошибаюсь. Так что же - мертвый, получается, сбежал?
  
  
  ХАМ: Да хоть бы и так! А провоцировать меня - напрасная трата времени; еще не понял? Так пацаны на выходе объяснят. Доходчиво. Слово и дело!
  
  
  ТВ: Понял-понял! Еще только один вопросик окаянный, если позволите.
  
  
  ХАМ: Нет времени, избиратели ждут. И вообще, проваливай отсюда, пока цел. Я тебя предупредил: у нас разговор короткий: москаляку - на гиляку и секир-башка!
  
  
  ТВ: Спасибо, г-н Хам, Вы в значительной степени прояснили нам обстановку.
  
  
  ХАМ: Товарищ Хам. Слово и дело!
  
  
  Шум толпы в окне усиливается, проступают сквозь вой отдельные голоса. Слышатся сдомские вопли толпы:
  
  
  - Мы знаем, что он у тебя! Выведи его к нам, или мы разнесем эту дачу! Мы голодны! Сарынь на кичку!
  
  
  АВЕЛЬ: Слышишь? Я должен идти, я им нужен. Необходим, как и тогда в Сдоме. И как потом на Гиве Беньяминовой.
  
  
  АДАМ: Ты же видишь, они голодны, их ничто не остановит.
  
  
  ЕВА: Убьют тебя, Авель. И сожрут. А нам что остается? Сиротеть по второму разу? Пожалей нас, не губи себя!
  
  
  АВЕЛЬ: Отойди, мать, это сакральная жертва, о которой Черт говорил. Дивертисмента ждали директорского - вот он начинается, и надо теперь отыграть его до конца!
  
  
  АДАМ: Я с тобой!
  
  
  АВЕЛЬ: Тебе нельзя, ты же 'ветхий'. Реликтовый, "охраняется государством"! Пойду один, и да исполнится воля Пославшего меня.
  
  (Нахлобучивает шляпу, открывает дверь и кричит туда):
  
  
  'Не волнуйтесь, я здесь! Я с вами, товарищи! Высылайте навстречу вашего Голиафа!' (Оборачивается к Адаму) Прости отец, в другой раз договорим.
  
  
  Выходит. Рёв снаружи сразу стихает.
  
  
  АДАМ (вдогонку без надежды на ответ): А когда он будет, другой-то раз, Авель? И будет ли вообще...
  
  
  
  В оцепенении горя они смотрят вслед на скрытую за органным пультом открытую дверь, в которую ушёл их сын. Потом оборачиваются друг к другу и начинают медленно танцевать - просто стоят, обнявшись, покачиваясь, в танцевальной позиции; почти как в первом акте, только без стола. Для них звучит Вальс Цветов. Над ними, на экранах верхнего этажа разыгрывается финальная кода, начавшаяся с этой сцены - явления Авеля толпе. Телевидение продолжает репортаж:
  
  
  ТВ: Вот мы видим сейчас, как открылась дверь Дачи, и из нее вышел человек в долгополом пальто с посохом в руке. На нем дорожная шляпа с высокой тульей и трачеными молью, давно не глажеными полями. Такие шляпы лысые смачивают водой и напяливают на головы в парилках для охлаждения (по странному совпадению Авель, а так звучит имя этого человека, означает пар). Он направляется навстречу толпе. Судя по всему, это и есть сын Директора, условно-досрочно освобожденный из мест не столь отдаленных, где он провел семь лет из назначенных ему десяти без права переписки. По слухам, он находился там же, где и Директор, и постоянно пребывал в общении с Ним, чем представляет естественный интерес для всей около-театральной общественности. Пока толпа в замешательстве, наш корреспондент попытается его расспросить; если только удастся поближе подобраться с аппаратурой.
  
  
   Тут какой-то мальчик в толпе закладывает два пальца в рот и свистит пронзительно, а потом кричит зычным голосом пионера-героя, разоблачителя: 'Хватай его, это же Сын!'; кто-бы сомневался. Ну что же, тогда, в том пожарном репортаже 5-тысчелетней давности проверялась формула 'Нет дыма без огня', а сейчас на проверке другая старая хохма - на которой, кстати, целая религия построена, как ни как - "устами младенца глаголет истина'.
  
  
   Но что это! По сигналу мальчика толпа взревела, как то евангельское стадо свиней, зараженных бесом, и вот уже мы ничего не видим, так как все наши камеры ею сметены и поглощены. Эй, мальчик, хватит свистеть, насвищешь беду! Или уже насвистал?... Последнее, что попало в кадр, это - я сейчас верну, вот оно! - это то, как белый пар над озером в отдалении, собрался весь в легкое облачко в виде поросенка, и как оно, быстро сгустившись и потемнев, выросло из поросёнка в паровозик, похожий на большую, дикую свинью (обратите внимание, господа: в начале был пар, а потом сделался из него паро-воз, и это есть нормальный ход событий, а не то что "сделаем и услышим", как говорили в старину. Т. е. сделаем паровоз, и он даст нам пар. Но это будет уже 'мятый' пар, не рабочий. Бутафорский, можно сказать, театральный).
  
  
  И вот паровоз тот, огромный и черный, двинулся через лес в сторону Дачи, всё вокруг заволакивая дымом и паром, и таща перед собою по рельсам намотанную на колеса как скошенную траву, наиболее передовую часть общества, вышедшую ему навстречу,
  
  
  Сокрушитель, локомотив истории и ее могучий фалл! - и взошел на него по трапу тот, вышедший с Дачи странник в помятой шляпе с высокой тульей, из тех, что надевают в парной.
  
  
  (Голос телерепортажа тонет в протяжной паровозной сирене, выросшей из свиста мальчика. Трещит и рушится задняя стена, рассыпается орган и библиотека, подымая с пола тучу пыли. Остается лишь одна боковая стена, зеркальная. От удара орган заиграл, и его рассыпавшиеся по полу трубы продолжают играть. Звучит месса. Падает в пыль экран телевизора. Когда пыль оседает, в проломе стены остается победно торчать красный от накала, пыхтящий паром паровоз с надписью 'Иосиф Сталин' (ИС) дугой по рылу и серпом и молотом посредине. Упала от удара в стену "Лестница Иакова", и сразу новым ж-д / полотном легла под паровоз, раскинув в стороны перила, как раскидывают, падая на спину, руки и ноги. Черт сидит на трубе. На нем рога и красное кимоно с черным поясом. Комедийная глумливая маска.
  
  
  В начале ТВ-репортажа Адам и Ева танцевали, обнявшись, под вальс из "Щелкунчика" перед наезжающим - на экране - паровозом. Это было как бы продолжением и разрешением через 5000-летний промежуток той, первой репетиции 'Песни Песен', прерванной тогда появлением Черта.
  
  
  Внезапно музыка заглушается мощными органными аккордами, затем вспыхивает 'Танец с Саблями', и в пролом стены паровозным десантом врывается с криками хор - та самая толпа, что прежде в виде теней бушевала на верхнем этаже, лилипуты (или дети), одетые мышами, в балетных пачках лебедей. В дикой пляске они рассыпаются по сцене; паровозный пар, стелящийся по сцене как в попсовой феерии, накрывает их, создавая этим "эффект количества". )
  
  
  ТВ: (скороговоркой продолжая прерванный репортаж, комментирует происходящее на сцене): ... сбывается написанное, господа: настало время разбрасывать камни, 'и вот завеса в храме разодралась... и земля сотряслась, и камни рассеялись'. И заиграл орган! После 2 тысячелетий молчания и одних лишь телефонных звонков - а тут запел. Первый раз - в смертный час! Лебединая песня, господа! Месса! Выстрелило-таки ружьецо-то! Как и положено, в третьем акте. Дуплетом обоих стволов. И рухнула наземь подбитая над озером чайка, и в тот же момент упала эта загадочная 'Лествица'. Все эти 2 тысячелетия простояла она тут безо всякого употребления, и вот, наконец, падает и сама ложится, дорожным полотном стелится под Чертов паровоз. Теперь понятно, зачем она тут: она ждала этого небесного Жениха на том месте, где он должен был появиться. И он вошел, пробив стену, и она легла под него. Помните слова Пророка 'Мостите степь, стелите дорогу Господу'? И вот оно свершается на наших глазах. Процесс пошел! Это значит, что Спектакль, которого все мы тут ожидали так долго, тем временем подспудно игрался, как мог, и вот уже третий акт на исходе, т. к. выстрелило ружье!
  
  
   (Танцующая пара начинает медленно подыматься над паром и головами, как бы выдавливаемая кверху обступившей ее толпой. Это мыши подымают их на платформе и, прикрытые густым, клубящимся паровозным паром, несут, как ангелы на облаках'. Платформа с танцующей на ней, обнявшись, парой оседает на передней площадке паровоза перед самым котлом. Вверху темно, весь свет направлен на пол.)
  
  
   БРИГЕЛЛА (с паровоза): Ша, мутанты! Всем глаза вниз, на землю! Корм - там! (в сторону с кривой улыбкой): до четвертого рода расплачиваться потом будете за то, что сегодня вам с неба нападало. (разбрасывает с паровоза манну и через мегафон благословляет народ) Гуляй сюда, шпана! Встречай Директора, настал его час! Плодитесь! Размножайтесь! Наполняйте сцену! Подымайтесь, подымайтесь с колен! Хватай мою манку-приманку, цып-цып, парно-копытные!
  
  
   (Хор снова рассыпается врассыпную, звери, поднявшиеся было из пара и вставшие на две ноги, снова начинают ползать на четвереньках, собирая белые комки "маны" среди разбросанных, как экклезиастовы камни, книг вперемешку с органными трубами. Черт окропляет ползающую по земле толпу из фалло-подобной резиновой клизмы, толпа принимает его 'крещение' экстатически. Из телевизора грохают аплодисменты. Один из зверей подымает из пыли рамку экрана - всё, что от него осталось - и подает ее Адаму, после чего от прикосновения к рамке сразу падает замертво*(13). Адам берёт рамку, входит в неё и продолжает прерванный тв-репортаж)
  
  
   ТВ: Слышали - "директора"? Значит час и правда настал: свершилось, спектакль перед нами! Вокруг нас! Аплодисменты, которые вы сейчас слышите, адресованы хозяйке этого бала Матильде - Кшешиньской ныне Поклонской - примадонне нового века, заменяющей в балете покойную Еву, более известную теперь в мире как Европа.
  
   (Рядом с ним на площадке под Серпом и Молотом возникает Ева, на ней платье красного бархата).
  
   Вот на ваших экранах Балерина в платье красного королевского пурпура раскланивается перед революционными матросами. Красный цвет ее платья - это самое точное свидетельство того, что спектакль подошел к концу. Если помните, в начале спектакля, на Коломбине оно было синим, но спектр цветения этого удивительного, живого красителя расположен справа налево - по-финикийски, то есть, что и есть родной язык принцессы Европы - "фазан сидит где, знать желает охотник каждый". Главное, что красное и синее сходятся на лиловом цвете ада. Существует, кстати, предание, что это платье хранит на себе, как некие водные знаки, пятна, оставленные Чертом в день свето-представления; впрочем, это только слухи, и они ничем не подтверждены.
  
  
   Итак, представьте - сама на собственном балконе! Это осиротелые актеры покинутого Директором театра туда ее доставили. Вознесли, как говорится, на воздусях. (Звучит орган). Прямо со спектакля. С минуты на минуту на балкон должен выйти Сам Директор, который, судя по ожившему органу, направляется сюда и находится уже где-то близко. И тогда на ваших глазах случится то самое, сакральное совокупление двух стихий, пока не ясно, каких, и от этого родится новый театр, о котором так долго говорили театралы в пивных Вавилона. Все в напряженном ожидании. Но что это?
  
  
  (За спиной Балерины появляется маска Черта. На нем зеленое кимоно.)
  
  
   ТВ (Адам): Да, это он! Но - Боже! - глазам своим не верю, это же Черт знает, что! Среди бела дня, при таком стечении народа! Да еще и звериным каким-то, прости-господи, манером к тому же! И всё - "под шумок", как говорится.
  
  
  (это чёрт перегибает Примадонну через перила, и проделывает над ней те же действия, что делал с её пустым платьем в конце первого акта. Она отвечает долгим, пронзительным криком. Между делом он бедром скидывает Адама на землю, и тот присоединяется к ползающим по земле существам, актерам труппы. Микрофон при этом остается у Адама в руке, и репортаж продолжается.
  
  
  В это время сверху взамен разрушенной стены опускается на сцену по всей ширине занавес с изображением цветущего сада на зеленой кисее, красиво вуалируя всё безобразие, происходящее на сцене. Виолончель адского адажио сменяется скрипками и флейтами птичьего пения в саду.)
  
  
   ТВ: Народ ликует и подмахивает дружно, снизу в такт. Веселится и ликует весь народ, восставший перед железным богом именем Паровоз! Быстрота, разгон волненье, ожиданье, нетерпенье, т. с. Возликуем и мы! Балерина, как мы слышим, подала, так или иначе, голос. Значит, можно сказать, что спектакль несмотря на отсутствие Директора состоялся, наконец, во всей полноте - балет запел. Аллилуйя, товарищи! И миль пардон за помехи на линии, это не по нашей вине. Спектакль закончен. Всем спасибо, и можно расходиться (кладет микрофон на землю и подымается).
  
  
  (ТВ сворачивает оборудование и уходит. Актеры остаются пока на сцене.)
  
  
  - Аллилуйя! Аллилуйя! - подхватывает хор зверей из оратории Генделя. Аплодисменты, и хор, и птичье пение в саду - всё перемешано и нанизано на ось смертельного крика балерины, переходящего в прерывистый сигнал шофара*(7) "ткуа" (стаккато).
  
  
  Зрители, затраханные собственными аплодисментами начинают вставать и тихо расходиться по домам. Они растеряны и подавлены.
  
  
  Пьeро подходит к 'балкону', подает Балерине руку. Примадонна, отряхиваясь после черта, сходит на землю. Пьеро выводит её на авант-сцену, и они вместе наблюдают оттуда, как пустеет зал. Одновременно покидают сцену звери, по пути собирая в мешки рассыпанные по полу книги. Потом Пьеро и его дама тоже уходят. В глубину сада, последними. Черт не обращает на них никакого внимания. Мертвой хваткой он вцепился в перила своего балкона.
  
  
   Вдруг какая-то, невидимая сила - Директор? - отдирает его от перил и скидывает его на землю, одновременно сдергивая кимоно и выталкивая со сцены. В ничтожестве наготы, в одной лишь маске, он пытается сопротивляться, дергается, пританцовывая, кривляется, но в конце концов все-таки не справляется с той, выталкивающей его силой и колесом проходит поперёк сцены.
  
  
  Когда он проходит мимо суфлёрской раковины, суфлёр - Адам, что на пол-ставки суфлёром - ловит его за ноги и затаскивает внутрь. В последний момент он зацепляется руками за края раковины, задерживается на секунду, сдёргивает маску, грустно смотрит в зал и объявляет: "Finita la COMEDIA, бля! Уходя, гасите свет!" и со свистом проваливается окончательно. Свет на сцене гаснет.
  
  Театр пуст.
  
   --------------------------------------------------
  9 не упорядоченных, к сожалению, сносок для неграмотных
  * Пролог по мотивам Дан.4:7-12
   (*) Быт 3:7
   *(а) Песня Песен 1: 5
   *(1) Гэри - удар ногой в Каратэ
   *(2) Ис 42: 3
   *(3) Быт 28: 12
   *(4) Исх 24: 7
   *(5) Богема = скотина, млекопитающие (евр.)
   *(6)1Пет.5:1-4
  *(7) Шофар - ритуальная труба, сделанная из бараньего рога
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"