На сцене гаснет свет, и зажигаются разноцветные фонарики. Люди в длинных китайских халатах что-то делают в этом тусклом освещении, пытаясь завладеть вниманием собравшейся публики. Идет "Принцесса Турандот" в постановке Виктюка.
Пьеса интересная, но Анатолий не следит за ее ходом.
Какая-то странная скованность охватила его у входа в зал и не отпускает.
Вроде никого и не знаешь, но такое ощущение, будто все, смотрят именно на тебя, а что думают, и не поймешь.
Постепенно неприятное чувство отпускает его, и он находит руку Ларисы, сидящей рядом. Они сплетают, как молодые влюбленные, пальцы, и она прижимается к его плечу головой. Три месяца длится это их странное знакомство.
Странное не оттого, что ему сорок, а ей тридцать. А оттого, что и у него, и у нее есть семья. Анатолий Синявин работает начальником теплохозяйства одного из районов города.
Красивым мужиком он себя не считает. По его понятиям, мужчина должен быть немножко красивей обезьяны.
Он неширок в плечах, немного выше среднего роста, даже чуточку сутуловат. Одним словом - не супермен.
Он удивляется про себя, когда бреется утром, глядя в зеркало: и чем это он мог понравиться Ларисе? Может, только взглядом темно-серых глубоко посаженных глаз, идущим откуда-то из глубины, пронзительным, с какой-то неясной затаенной грустью.
- Взгляд у вас, товарищ Толя, какой-то бездомный, - пошутила она при их знакомстве.
Познакомился он с Ларисой на вечеринке, на которую его затащил товарищ по работе. Посидели, немножко выпили, покривлялись, как он называл современные танцы.
Так и познакомились. До сих пор он не мог себе объяснить, почему пошел ее провожать.
Когда пытался понять это и не мог - злился на себя: "Ну, пошел да и пошел".
От друга он позвонил домой, что немного задержится: авария на одном из участков. Врать жене не хотелось, но не говорить же, что идет провожать незнакомую женщину.
Лариса жила в другом районе, и пока ждали автобус, он кое-что выяснил.
Она работала с женой товарища в одной из школ города. Была замужем, и от брака был сын.
Когда ехали, она больше молчала. Несмотря на позднее время, автобус был полон, и их прижимали друг к другу.
Он успел рассмотреть ее там, у товарища, но сейчас, в сумрачном свете салона, она ему нравилась значительно больше. Правда, он все время останавливал себя, помня, что для подвыпившего мужчины многие женщины кажутся привлекательными.
Мягкий овал лица и губы, немножко чувственные, с едва затаенной улыбкой, в сумраке придавали ей особое очарование.
Стоял октябрь, теплый и дождливый. Пока шли от остановки до ее дома разговорились о семьях.
Дома, как он выражался, был полный "аншлаг", или другими словами, которые у него были в обиходе по этому поводу, "мир, дружба, жвачка". Короче, такое положение, которое свойственно многим современным семьям.
Женился Анатолий в двадцать семь, поколесив по стране. Был и на Дальнем Востоке, и на Севере, видывал виды. Женился по любви. Вообще, вопрос о любви из категории философских. Сколько их у человека? Какая крепче? И почему так бывает, что один еще любит, а другой уже нет? Много всяких вопросов в этом понятии.
Его жену звали Верой. И когда он с ней познакомился, и она назвала свое имя, он сказал себе: "Это судьба".
Первую его серьезную студенческую любовь тоже звали Верой. Он полюбил ее, а она просто посмеялась над ним.
Тогда он чуть не покончил с собой, набрав у друзей и знакомых снотворного и запершись у себя в комнате.
Смерть прошла до смешного мимо. Спас его залезший в комнату воришка, которого, видимо, заставил усомниться вид спящего студента, возле которого валялось несколько облаток от снотворного. Смешная штука жизнь. Могли бы обворовать, а вышло - спасли. Наверно, в том воришке что-то шевельнулось человеческое, и он позвонил в "скорую".
Медовый месяц прошел быстро, а потом начались будни. От развода спасло появление дочки. С появлением ребенка он смирился, да и жена стала мягче.
Появились другие, более серьезные, заботы. Иногда, вспомнил он, ругались действительно из-за мелочей. К тому времени любовь прошла, оставив чувство долга.
Да и многие так живут и не пропадают без любви.
"Так и живу до сих пор, - говорил он Ларисе. - Да и живу вроде неплохо. Жена - хозяйка хорошая, а что еще мужику надо?"
Правда, умолчал Анатолий, ведь все не расскажешь чужому человеку, что иногда нападет на него тоска-кручина серой меланхолией.
И шел он к себе домой в такие дни, как осужденный на плаху. Тоска проходила, отпускала, и наступали серые будни. Эх, жизнь, поди, пойми кому чего надо. Всю дорогу, пока он говорил, она слушала его внимательно.
Лишь раз спросила о какой-то ерунде, которой он не придал значения. В ее жизни Анатолий не открыл для себя ничего нового.
Обычная жизнь семейной женщины. Только когда заговорил о ее муже, она больше обычного смеялась, стараясь отвести разговор в сторону.
Анатолий понял тогда, что этот вопрос для нее неприятный. Или она просто не хочет пускать постороннего человека в личностные отношения. Смеясь, она сказала, что, конечно, лучший муж - это слепой, глухой или капитан дальнего плавания. Но затем посерьезнела и сухо добавила: надоедает все время решать его проблемы. Этим было сказано все или почти все. У ее дома они немного постояли.
--
Домой не приглашаю, - улыбнулась она, взглянув на него, - хотя и муж в отъезде.
- я по вечерам с чужими женщинами кофе тоже не пью, - нашелся Анатолий. Ну, тогда до свидания, - протянула она первой руку. Рука была маленькой, но крепкой.
Она чуть задержала свою руку в его ладони.
И он, будто ожидавший какого-нибудь знака, притянул ее к себе. Она не противилась и не отталкивала. Их губы оказались рядом.
В этот вечер он действительно не попал к ней в гости. Правда, сильно не набивался, но на всякий случай взял у нее номер телефона.
Она долго искала в сумочке ручку, но, не найдя, сказала: если хочешь, запоминай.
Последние цифры сорок пять тебе, двадцать мне. Остальное как у тебя. Через день он позвонил, и они встретились снова. Лариска влетела, ворвалась в его жизнь, запутала все. Правда, запутала - это не то слово. Просто жизнь стала иметь какой-то новый смысл. Даже в отношениях в семье стало как-то лучше.
Просто открытым окном, форточкой стала для него Лариса. Некой отдушиной или свежим ветром в жизни.
•
Вот и сейчас сидит он рядом с ней, до недавнего незнакомой. Держит ее руку в своей.
И длинное ее бедро, от которого исходит жаркая истома, обжигающе рядом. От волос Ларисы исходит цветочный запах, будто промчались сквозь них ветра степные и лесные, наигрались и улетели, оставив свой запах.
"Враки,- улыбаясь про себя, думает он,- то, что в сказках колдуны и ведьмы пользуются заговорами и заклинаниями. Запах их оружие. Ну и еще, может быть, какая-нибудь чертовщинка".
Анатолий смотрит на Ларису. Она улыбается, будто подслушав его мысли. Заканчивается первое действие. Крики "браво!" раздаются в нескольких местах большого зала. Анатолий улыбается.
Верно, и тут не обошлось без "квакеров" - театральных шестерок, заводящих непосвященную публику. Своего рода театральный рэкет. В антракте они заходят в театральное кафе.
--
Я, конечно, не новый русский. Но кое-что могу. Что будем?
--
Нет, ты постой, я сама, - лукаво улыбается она и быстро исчезает в толпе, стоящей у бара.
--
...
Он озадаченно стоит, но стоит один не долго. Она как быстро исчезла, так же быстро и появилась.
В руках у нее шоколадка и два бокала, в которых налито грамм по двадцать пять-тридцать "Белого аиста". Он удивленно смотрит на нее. В ответ она улыбается:
- Чтобы поднялся тонус...
Он молча берет бокал, и, улыбнувшись, они звенят ими. Он пригубляет и размазывает коньяк языком по рту. Так научили на Севере. Тогда они тащили газовую магистраль. Денег было много, и коньяк не был редкостью в зимние вечера.
В те времена их еще величали первопроходцами. Это уже потом то ли с легкой руки, то ли с пьяного языка -первопроходимцами. Жизнь тогда была тяжелой и легкой одновременно.
Может, потому что был моложе. Он отстранил от себя бокал и посмотрел его на свет. Легонько качнул, и коньяк заискрился.
А в стенке бокала, как в зеркале, отразилась Лариса.
Короткая стрижка делала ее похожей на хорошего мальчика, стройного и длинноногого.
"И что она нашла в нем, - мелькнула мысль, - а он в ней?" Женщина всегда немного собственница, а эта не уходит и не отпускает. Она, верно, из современных, умная.
И отвечала ему всегда вопросом на вопрос.
Как-то он спросил ее: "Тебе хорошо со мной?"
Улыбнувшись, она ответила: "А тебе?"
А когда хотел понять, чего она хочет, спросил:
"Может, нам лучше развестись и сойтись?"
Она, так же загадочно улыбнувшись, ответила:
"А ты уверен, что тогда нам будет так же хорошо?"
Он не был уверен, но такая уж у него черта была - доискиваться. Понимал, что не всем это нравится, но несло его.
Вот и разберись в этой загадочной женской душе. Сейчас она со мной, а завтра уже не будет помнить, что я был и кто я такой. Чужие мы с ней, а ощущение такое, будто знаю ее всю жизнь.
И легко, как ни с кем.
И тянет, как железо к магниту.
Как-то спросил у друга Кости, как он думает, почему тянет к чужим? Тот, улыбнувшись, рассказал байку.
Что Бог, когда создавал женщину, слепил не одну, а трех: беленькую, рыженькую и черненькую. Положил их на конвейер одну возле другой. И на пупочек каждой по кусочку сахара, чтоб, значит, слаще были.
Положил, полюбовался на свою работу и пошел включать конвейер, чтобы в печь на обжиг подать.
Отлучился, а тут враг человеческий откуда ни возьмись. Глянул "лукавый", хозяина нет, и решил навредить. Пока решал, как это сделать, одна уже в печь ушла. Снял он с одной сахар и положил другой.
Так и получилось: у одной нет ничего, у другой кусочек, а у третьей аж два - слаще всех получилась.
Так что ищет мужик, что послаще.
И, посерьезнев, добавил: "А черт его знает. Может, в нас, мужиках, природное, как у собаки, на каждый столб ногу задирать, чтоб пометить свою территорию.
- И уж совсем серьезно. - А может быть, мы, Толя, ищем то, чего нам не хватает дома? Ведь надо чем-то пустоту закрыть".
"Может, и тянет потому, что чужие", - не раз думал он после того разговора.
Да и не зря говорят, что запретный плод сладок.
Только чужая ли?
Он посмотрел на нее.
Их взгляды встретились, и ее серые глаза улыбнулись ему. Своей большой ладонью он накрыл ее руку, лежащую на краешке стойки. И она легким пожатием ответила.
"Господи, если ты есть, - подумал он. - Ты же должен видеть, что мы ни у кого не воруем".
Сейчас он не копался в себе, не искал, что и зачем. Она сейчас была рядом, близкая и желанная.
И сколько это у них будет - год или миг, и что будет потом, нисколько его не смущало.
Он обвел взглядом людей, собравшихся в театральном кафе, сейчас чем-то смахивающем на вокзальную забегаловку. Среди собравшихся не было его знакомых. Но если бы и были, он сейчас ничего не боялся. Люди не обращали на них внимания. А если кто и обратил, то во взгляде мужчины, верно, прочитал вечное библейское "не судите люди, не спешите бросать камни. Каждый из нас в чем-то грешен".
Никто не знает своей судьбы, никто ее не выбирает. Ее кроит великий портной. Имя, которому...