Копылов Юрий Алексеевич : другие произведения.

Дорога в горах

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


   Дорога в горах
  
  
   Пришлось долго и нудно ждать автобуса. Как всегда, он безбожно опаз­дывал, как будто расписание, вывешенное рядом с кассой, состав­лялось не для пассажиров, а для проверяющих начальников. Внутри автостанции всегда царил сумрак и было тихо, как в погребе; окошечко в кассу - закрыто наглухо. К этому все привыкли: билеты не продавались, пока не придёт авто­бус из Нальчика. Во-первых, неизвестно, сколько в нём свободных мест (не­редко так случа­лось, что свободных мест не оставалось), а во-вторых, неиз­вестно, что за во­дитель. Некоторые ловкачи договаривались с кассиршей и сами продавали билеты в автобусе перед его отправлением. На этом зиж­дился не ахти какой приработок и водителя, и кассирши, и, в случае чего, контролёра. Да и то сказать: на кой они на хрен кому нужны эти дурацкие билеты здесь, в глуши?
  
   Юрий Любезнов постоял перед кассой в раздумье, лениво соображая, не стоит ли пойти поискать попутку, подождал немного - идти не хотелось, плюнул в сердцах и ни шатко ни валко поплёлся наружу.
  
   Несколько длинных ступеней, спускавшихся от колонн по подиуму к земле, были обильно усыпаны подсолнечной шелухой. Прямо на ступенях сидели и со скучающим видом терпеливо ждали автобуса на Терскол не­сколько балкар­ских женщин с морщи­нистыми обветренными лицами, о чём-то тихо пере­говариваясь между собой на своём шипяще-гортанном языке. Они были одеты в однообразные длин­ные холщёвые юбки и наглухо повя­заны одина­ковыми серыми плат­ками. На руках одной из них спал, туго спе­лёнатый и обёрнутый блёклым, бывшим ко­гда-то розовым ватным одеяль­цем, ребёнок. Рядом с женщинами, на сту­пенях и в пыли на земле, лежали грубые мешки, связанные по­парно, чтобы удобнее было перебро­сить их че­рез плечо, когда придётся не­сти.
  
   Стояла непривычная жара, хотя солнце почти не выглядывало из-за туч. Горы вокруг расселись бесстыже голые и серо-ржавые, в крапину, как будто их тоже посы­пали подсолнечной шелухой. На выглядывающих из-за угрюмо-серых домов ос­вещённых склонах изредка появлялись неестественно розовые и жёлтые бе­гущие пятна солнца. Юрий Любезнов мазнул пальцем по одной из колонн, выкра­шенных известью, - на пальце остался густой белый след. Юрий вздохнул, чертыхнулся, махнул рукой - дескать, всё равно - и прислонился плечом к колонне, опустив рюкзак на верхнюю ступень. Он снял лыжную вя­занную шапочку - обнажилась блестящая загорелая лысина, смешно контра­стирую­щая с его моложавым лицом. Юрий прикрыл веки, сморенные дрё­мой, в закрытых глазах забегали яркие круги, шары, светя­щиеся чёрточки и точки.
  
   - Вы далеко, молодой человек?
  
   Любезнов открыл глаза, нехотя обернулся на голос - рядом стоял на две го­ловы выше Юрия, плотно сбитый человек, похожий на циркового борца в тяжёлом весе времён Ивана Поддубного, с лихо подкрученными кон­чиками усов и в широкополой шляпе. Глаза его неопределённого тёмного цвета щурились то ли от неожи­данно яркого света, то ли от готового вот-вот прорваться наружу смеха.
  
   - В Терскол, - ответил Юрий Любезнов.
  
   - Значит, попутчики. Турист?
  
   - Нет. Я там работаю. И живу.
  
   - А я смотрю - рюкзак, думаю - турист. Значит ошибся.
  
   - Это для бумаг. Чертежи, планы, отчёты, сметы... Чего другого, а бу­маг у нас хватает. Это точно.
  
   - Да-а, - неопределённо протянул человек, назвавшийся попутчиком. - Что-то автобус чересчур запаздывает. - Было заметно, что он не прочь зате­ять беседу с новым знакомым.
  
   - Здесь всегда так! - ворчливо заметил Юрий. - То авария, то дорога плохая, то ещё что-нибудь. - Разговаривать ему не хотелось, он подумал: "Вот пристал, ей-богу!", но проговорил скорее по инерции, нежели из жела­ния продолжить вялую беседу: - Порядочки в этом Тырныаузе - поискать. С билетами вот всегда морока... Чёрт бы их всех побрал!
  
   - А что это: Тырны-ауз? Не знаете?
  
   - Как не знать! Я здесь всё знаю - от и до. Тырныауз - означает ущелье ветров. Здесь всегда дует. Даже когда кругом тихо. Вот и сейчас - видите, как дует? Как в аэродинамической трубе.
  
   Подошла бездомная собака и посмотрела на беседующих мужчин почти человечьими глазами. В них читался молчаливый вопрос: "Совесть у вас в натуре есть?". Она подождала ответа, безнадежно вильнула сваляв­шимся крюч­коватым хвостом и побежала, прихрамывая, прочь.
  
   - Жаль, колбасы нету, - проговорил собеседник. Юрий Любезнов про­молчал не то с осуждением, не то тоже с сожалением.
  
   Мимо по серой асфальтовой дороге прополз, фырча и выпуская клубы чёрного удушливого дыма, тягач, тащивший низкий трейлер, нагруженный серыми железобетонными плитами. Плиты были положены в ряд одна на другую и обвязаны поперёк толстой ржавой проволокой. Между ними, в про­светах, торчали торцы толстых деревянных прокладок.
  
   - К нам повезли, - то ли хвастливо, то ли пренебрежительно сказал Юрий Любезнов. - Многопустотный настил. Пролёт - шесть метров. Держит нагрузку - 140 килограмм на квадратный метр.
  
   - А что вы строите? - заинтересовался попутчик.
  
   - Коммунизм. Как везде. Боюсь, за двадцать лет не успеем.
  
   - Нет, я серьёзно.
  
   - Если серьёзно, то лучшую в стране базу отдыха, туризма, альпи­низма, горнолыжного и конькобежного спорта в районе Приэльбрусья. Длинно, не очень складно, зато точно.
  
   - Разве может быть конькобежный спорт в горах?
  
   - Ещё как может! Что вы! У нас в Итколе запроектирован настоящий стадион. Приезжали из Москвы лучшие специалисты, сделали пробную за­ливку катка, дали заключение, что быстрее льда нет нигде в Союзе. Лучше даже, чем в Медео. А уж про Да­вос и прочие известные альпийские курорты - говорить нечего.
  
   - Это почему так?
  
   - Вода такая. Из Баксана.
  
   - Вот как.
  
   Подошла группка навьюченных альпинистов: четыре парня и две де­вушки. Альпинистки были некрасивые как на подбор. Одна из них, совсем коротышка, спросила тоненьким, едва слышным голоском, ни к кому кон­кретно не обращаясь, словно задавала риторический вопрос в пространство:
  
   - Что, не было ещё автобуса?
  
   Ей никто не ответил. И так ясно: раз ждут, значит, не было. Они молча уселись на свои огромные рюкзаки с многочисленными карманами, клапа­нами, застёжками и ремешками. К рюкзакам были приторочены ледорубы, кошки, спальные мешки, связки толстых верёвок, палатки-серебрянки. "Сразу видно - новички!" - решил Юрий Любезнов. - Слишком уж много всего навьючено". Из-за угла близстоящего здания появились несколько бал­карцев в высоких, чуть раструбом кверху, шапках из лоснящегося коричне­вого каракуля. Балкарцы разговаривали громко, точно были тугоухие или не беседовали, а ругались. У самого молодого чёрные жгучие глаза смотрели пронзительно и бегали по сторонам, словно он искал, кого бы ещё зарезать. Альпинисты молчали, молчали и вдруг запели нестройно и фальшиво:
  
   Помнишь, товарищ, белые снега,
   Стройный лес Баксана, блиндажи врага?
   Помнишь гранату и записку в ней,
   Ту, что сохраним мы для грядущих дней?
  
   Позади автостанции, закрытая какими-то невзрачными постройками, к тому же ещё и в провале крутых берегов, приглушённо шумела и бормотала, перека­тывая камни, горная река.
  
   - Что это: Баксан? Вы не знаете?
  
   - Да вон там - река! - Юрий Любезнов пожал плечами и показал рукой.
  
   - Нет. Это я понимаю. Меня интересует, что означает это слово в пере­воде на русский язык.
  
   - А-а. Просто это имя кабардинского героя. Давно дело было - при царе Горохе. Героя этого будто бы звали Бачсан. А после как-то само собой получилось - Баксан. Может правда, может, нет - врать не стану...
  
   Около тщедушного балкарца, стоявшего рядом с тем, что грозно зыр­кал из стороны в сторону глазами, остановился неизвестно откуда появив­шийся худощавый человек в грубом брезентовом плаще и высоких, выше ко­лен, резиновых сапогах. В руках он держал удочки, лицо с впалыми щеками выглядело чересчур загорелым и было вдоль и поперёк испещрено глубо­кими морщинами и складками, как будто его когда-то исполосовали кинжа­лом; за спиной, на одном плече, висел тощий вещевой мешок. Этот человек невзначай задел мешком балкарца, тот обернулся с недовольным видом, белки глаз его сверкнули жёлтизной; узнав знакомого, он расплылся в улыбке, обна­жив золотые зубы и показывая деланную радость от встречи.
  
   - Салям, Михалыч! - воскликнул он, изображая низкий поклон.
  
   - Здорово, коли не шутишь, - ответил человек в плаще, не выказывая при этом никаких видимых признаков радости.
  
   Голос у него был сиплый, пропитой, простуженный, что выдавало в нём, по всей видимости, заядлого рыбака.
  
   - Смотрю, не иначе как форель ловишь? - спросил балкарец из вежли­вости, для поддержания разговора, готового угаснуть.
  
   - Что поймаю, всё моё. Делиться ни с кем не стану.
  
   - Нельзя форель ловить - заповедник...
  
   - Э-э! Нельзя-пеньзя. Я это слышал. Ты, Исмаил, пока ещё дурак. Как есть - дурак. Не обижайся, я тебе дело говорю. Для твоей же пользы. На каж­дый замок есть свой вороток. Понял? Денежки - вода, а вода дырочку завсе­гда найдёт. Понял?
  
   Молодой балкарец с бегающими глазами остановил свой взгляд на этом рыбаке. Юрий Любезнов подумал: "Наверное, решил для себя: вот его-то как раз и надо сейчас зарезать".
  
   Ветер гнал по земле и асфальту опавшие прошлогодние жухлые листья, подсолнечную шелуху, обрывки бумажек. Возле автостанции то и дело воз­никали завихрения и сыпали сор в глаза. Юрий проморгался, спустился по ступеням, остановился в нерешительности на последней, неловко нагнулся к земле, поднял грязный билет, разглядел его и украдкой сунул в карман.
  
   - А что он совершил?
  
   - Кто? - От неожиданности Юрий вздрогнул, будто его поймали на месте преступления или уличили в чём-то нехорошем.
  
   - Да вот, этот самый... Бачсан.
  
   - А-а... - с облегчением протянул Юрий, продолжая поглядывать вниз, точно искал что-то или пытался понять, уж не заметил ли кто-нибудь, что он поднял с земли билет. - Рассказывают, что когда-то, во время оно, я уже го­ворил - при царе Горохе, на Кабарду напали свирепые дагестанцы. Они якобы хотели украсть для себя невест. Считается, что кабардинские девушки самые красивые. Среди кабардинских воинов было восемь храбрых братьев. Старший среди братьев и был как раз Баксан. Ну, само собой, эти ребята ге­ройски сражались, бились до последнего. Но дагестанцев оказалось намного больше: на каждого кабардинца десять дагестанцев. И все кабардинцы по­гибли, сражаясь за свободу и независимость. Им предлагали жизнь, но надо было покориться. Они же предпочли смерть плену и рабству. Последним по­гиб Баксан. Его притеснили к самой реке - она становится страшно бурной, когда в горах тают снега. Баксан бросился в стремительный поток, хотел пе­реплыть реку, но камни утянули его в бурлящую глубину, и он утонул, как Чапаев. Потом эту реку назвали его именем. Старики говорят: чистая вода - это душа Баксана, а бурное течение - его гнев.
  
   - Да вы прямо Джамбул! Я только не понял, причём здесь девушки. И, скажу вам честно, Чапаев как-то здесь ни к селу, ни к городу.
  
   - Про Чапаева я просто так сказал - для сравнения. А девушки... Кто их знает! Просто - так говорят. Только брехня всё это - красивые легенды. - Юрий вытащил из пачки сигарету, размял её, прикурил, пряча горящую спичку в сложенных ковшиком ладонях - промежутки между пальцами осве­тились красным. - Врут всё. Как всегда и везде.
  
   Наконец подкатил долгожданный автобус, фырча и взрёвывая мотором,
   как будто был недоволен, что его заставляли так долго ехать. Синяя краска на его помятых боках облупилась и покрылась толстым слоем пыли. Альпи­нисты дружно оборвали песню так же внезапно, как полчаса тому назад на­чали петь. Они стали подтаскивать свои кажущиеся неподъёмными рюкзаки, рывками переставляя их за лямки по земле. Балкарцы тесно столпились у ав­тобуса и терпеливо ждали, когда отворится дверь и выйдут приехавшие пас­сажиры. Вскоре все приехавшие вышли, шофёр захлопнул дверь, вышел че­рез другую, легко соскочив на землю, и скрылся в здании автостанции. Те, кто прибыл к месту назначения, подхватили свои вещи и ушли, с облегче­нием сознавая, что долгая и опасная дорога для них завершилась.
  
   Несколько ос­тальных, кому предстояло ехать дальше, выбрались из ав­тобуса, чтобы раз­мять ноги и отправились прямым ходом в станционный туалет - деревянный белёный сарай, остро пахнущий хлоркой, с двумя рас­шатанными в петлях дверьми, обозначавшими две половины: мужскую и женскую. На обеих две­рях, по-видимому, для освещения того, что находи­лось внутри, были выпи­лены коряво небольшие отверстия на уровне глаз: на женской в виде сердечка, на мужской - обычный квадратик.
  
   - Вы не были в здешнем туалете? - спросил Юрий Любезнов попут­чика, и тон, и выражение лица, с которыми он задал этот вопрос, свидетель­ствовали о крайней степени брезгливости.
  
   - Нет. А что?
  
   - Ничего. Просто не советую в него заходить. Чтобы не расстраиваться. А заодно не испачкаться.
  
   Минут через десять шофёр, дядька цыганского вида, в замызганной кепке и засаленной телогрейке, простроченной вертикальными швами, за­брался в автобус со стороны водительского места, уселся поудобнее в кресло, отодвинул рукояткой длинную штангу, запиравшую дверь, и крикнул:
  
   - Кто с билетами от Нальчика - сначала!
  
   Вошли несколько человек.
  
   - Все? - спросил шофёр, широко зевая.
  
   Ему никто не ответил, он закрыл дверь, обернулся, пересчитал с помо­щью указательного пальца тех, кто вошёл, снова отворил дверь и сказал:
  
   - Заходи! По одному.
  
   - Сейчас обилечивать начнёт, - скептически произнёс Любезнов, скри­вившись лицом, как будто съел варёную луковицу.
  
   - Как вы сказали?
  
   - Обилечивать. Новый глагол. - Любезнов ещё раз криво усмехнулся. - Здесь все так говорят... Деньги возьмёт, прощелыга, а билета никому не даст. Это я точно знаю, не первый раз еду. А я вот всегда требую. Не поймите, что он мне позарез нужен. Просто из принципа. И даже отчасти во имя справед­ливости: вдруг совесть в нём заговорит, и захочет он стать честным челове­ком. Хотя вряд ли. За один рейс оберёт человек двадцать, а то и тридцать - вот десятка-двадцатка в кармане. Жульё, чёрт бы их всех побрал! - Он зату­шил окурок, прижав его пальцем к колонне, на которой остался горелый чёр­ный след, и швырнул щелчком смятый слюнявый комочек на землю с неко­торым даже ожесточением.
  
   Шофёр у каждого входящего спрашивал: "Куда?", брал деньги, отсчи­тывал сдачу, но билетов никому не давал, в то время как рулон с билетной лентой демонстративно лежал на видном месте. Никто и не спрашивал.
  
   - Мне нужен билет, - решительно заявил Юрий Любезнов, едва под­нявшись на нижнюю ступеньку автобуса. - Мне до Терскола.
  
   - Садись, дорогой, не задерживай, пожалуйста, движение, - сказал шо­фёр. - Не волнуйся так сильно, слушай. Сейчас обилечу всех до одного. Не сомневайся. И не горячись.
  
   Юрий пропустил своего нового знакомого к окну, а сам сел с краю двойного продавленного сидения и стал пристально следить за посадкой, как будто был контролёром и это была его работа. Альпинисты завалили своими рюкзаками заднее, на всю ширину автобуса, сидение, а сами уселись как по­пало на полу в конце прохода. Автобус набился до отказа, многие стояли в проходе, ухватившись руками за верхние поручни, хотя по правилам пере­возка пассажиров "сверх сидячих мест" строго запрещалась, что вытекало из надписи на табличке, прикреплённой над лобовым стеклом. Сразу сделалось жарко, душно, за­пахло потом, мешками или тем, что в них находилось. Шо­фёр сказал что-то по-своему, балкарцы засмеялись.
  
   - Шеф, не забудь про билет, - напомнил Юрий Любезнов. Было за­метно, что он заставляет себя это говорить.
  
   - Что ты так волнуешься, дорогой! - сказал шофёр, обернувшись впол­оборота. - Я всё прекрасно помню. Приедем на место, оторву тебе хоть сразу все билеты - скажешь мне спасибо и сможешь ими подтереться. - Он доба­вил что-то гортанное, бал­карцы снова засмеялись.
  
   Шофёр захлопнул дверь, нажал на стартёр - в моторе что-то забуль­кало, заскрежетало, загремело, зачихало. Автобус дрогнул, словно несчаст­ная лошадь, которую неизвестно за что хлестанули кнутом, и медленно, как бы нехотя, через силу, тронулся с места.
  
   - Ну, вот, и поехали, - проговорил Любезнов, усаживаясь поудобнее.
  
   - Да, - сказал сосед и стал смотреть в окно. Он снял шляпу и положил её на колени. Волосы у него были совсем седые, как зола на остывающем ко­стре. - Право, ничего не могу узнать. Всё - новое, все эти красивые высочен­ные дома. Ведь я был здесь когда-то. Давно уж, правда. Этого великолепного города то­гда ещё и в по­мине не было. Так - небольшое село, аул. Да, быстро стали строить - прямо на удивление... Хорошее было время, я вам скажу. Знаете ли, мирное и вме­сте с тем боевое. Комсомол, лёгкая кавалерия, удар­ные стройки - словом, на­стоящий энтузиазм. Во многих местах мне довелось по­бывать. Вы комсомо­лец?
  
   - Что? - Любезнов плохо слушал, что ему говорил сосед, как видно, его мысли были заняты другим, что-то не давало ему покоя.
  
   - Я спрашиваю: вы комсомолец?
  
   - Да, конечно. А куда денешься? Все нынче комсомольцы.
  
   - Что-то я вас не понимаю...
  
   - Вы здесь работали? Я имею в виду - в этой республике? - спросил Любезнов, подспудно переводя разговор на другую, менее щекотливую тему.
   - Работал. Я - энергетик. Строил Баксан - ГЭС, первенец Северного Кавказа по знаменитому плану ГОЭРЛО. Был главным инженером. Моя фа­милия Плам, зовут Михаил Борисович. Не слыхали?
  
   - Не приходилось. - Юрий Любезнов с интересом взглянул на соседа. "Сразу видно - начальник!" - подумал он с неприязнью, которую вряд ли бы смог объяснить сразу, если бы его об этом спросили.
  
   - Теперь уже все позабыли... А в те годы на нашей стройке была даже такая шутка: всё в порядке, всё идёт по Пламу. Да-а, сколько лет прошло! Моя профессия уберегла меня от фронта, да и возраст, признаться, был уже не тот. Хотя я просился добровольцем - не взяли...
  
   Автобус покачивало из стороны в сторону, почти как утлый кораблик во время лёгкой бортовой качки, и потряхивало на ухабах. Альпинисты не­долго молчали и вдруг грянули дурацкую песенку про какого-то недотёпу, который ковыряет в носу. Они, по-видимому, испытывали постоянную по­требность укреплять свой дух перед опасным восхождением.
  
   Ковыряй, ковыряй, мой милый,
   Суй туда пальчик весь,
   Только с такою силой
   В душу ко мне не лезь...
  
   Балкарцы переглянулись между собой, но промолчали, как видно, со­блюдая горский закон гостеприимства. Юрий Любезнов взглянул в окно справа, не­брежно отстранив рукой одного из стоявших в проходе балкарцев, давая по­нять, что хочет что-то показать соседу.
  
   - Вон мост, видите?
  
   - Где? - спросил Плам, посунувшись вправо своим тучным телом.
  
   - Да вон, вон, рядом с канаткой. Вот только что вагончик поехал на­верх. Видите? - Балкарец чуть отстранился назад, оттеснив стоявших за его спиной, чтобы освободить обзор для этих нахальных русских, понаехавших тут. - Справа от вагончика внизу мост.
  
   - Да-да, вижу. Теперь вижу. С виду какой-то зыбкий.
  
   - Подвесной. С него Вера Флёрова упала и разбилась. Геолог. Это она нашла здесь молибден. Ещё в тридцать шестом году. После чего и стали строить на этом месте комбинат. И город. Как раз недавно отмечали юбилей - двадцать пять лет. Большой был праздник.
   Проехали пустующий городской стадион с небольшими, но вполне со­временными трибунами из стоявших амфитеатром деревянных крашеных ла­вок и даже ложей под навесом для начальства. Юрий Любезнов не мог при­помнить, чтобы на этом стадионе кто-нибудь когда-нибудь играл в футбол или занимался какими-либо другими видами спорта. Правда, бывает он в Тырныаузе нечасто, поэтому утверждать, что это на самом деле так, воз­можно, является преувеличением. Проплыла мимо вертолётная площадка. Вот уже полгода как она пустует. Вертолёты не летают. Почему - никто не знает. Зато полосатый конус на высоком шесте всегда торчит почти горизон­тально. Он так надут ветром, точно флотская тельняшка, которая сушится на штаге яхтенной мачты.
  
   - Вы что, яхтсмен? - спросил Плам, глядя в окно и одновременно рас­сеянно слушая болтовню Юрия.
  
   - Нет. Так, иногда, когда бываю в Москве летом. Я - горнолыжник.
  
   Автобус прибавил ходу, промелькнула новостройка с решетчатым ба­шенным краном, торчащим перед оборванной уступами кирпичной кладкой, как журавль на одной ноге. Разом кончились дома. Горы придвинулись ближе к шоссе - сразу сделалось пасмурнее и тревожней. Баксан напоминал о себе глухим рёвом.
  
   - Как же она погибла?
  
   - Кто? - не сразу понял Юрий Любезнов.
  
   - Вера, про которую вы говорили, когда мы проезжали подвесной мост.
  
   - А-а. Они шли с мужем по мосту. Муж Веры тоже геолог был. Я уже вам говорил, здесь всегда сильный ветер. А в тот день был настоящий ураган. Ну, мост и перевернулся. - Юрий показал рукой, как перевернулся мост. - Тогда мост был не тот, что теперь. Этот никогда не перевернётся. Вера со­рвалась, упала в Баксан и разбилась насмерть. А Борис - её муж - чудом удержался, ухватившись за трос. И ещё двое проводников разбились...
  
   - Не двое, а трое, - буркнул сидевший сзади рыбак, державший удочки стоймя между колен и склонив на них голову.
  
   - Может быть, и трое, - снисходительно ответил Юрий Любезнов, обернувшись вполоборота назад. - Не всё ли равно?
  
   Впереди заплакал ребёнок. Дремавшая до этого балкарка принялась ос­тервенело качать его на руках, но он не унимался, напротив, казалось, кричал ещё громче. Балкарка обнажила жёлтую, тощую грудь и дала её ребёнку, прихватив грязными пальцами большой тёмно-коричневый сосок, - плач сразу прекратился. Мать, убаюканная автобусной тряской, снова задремала.
  
   Юрий Любезнов, между тем, продолжал рассказывать:
  
   - Борис мучительно переживал её смерть. Я читал его письма. Кому - не помню. Я их видел в горкоме комсомола, на столике под стеклом, где ви­сит её портрет. Молодая ведь совсем - двадцать три года. Тоже была комсо­молка. Партия сказала - надо, комсомол ответил - есть. Бросила Москву, жила здесь в палатке. Дождь ветер, слякоть - всё нипочём. Романтика труд­ных дорог. И вот так глупо погибла, можно сказать, в расцвете лет. Борис решил поставить ей памятник. На том самом месте, где она нашла молибден. Начальники его не поддержали, не до того было. Его даже в чём-то обви­нили. Год такой был, сами знаете... Но памятник ей Борис всё же сложил. Из камней - кусков руды. Он и сейчас там стоит. Борис трудился практически в одиночку, иногда только местные балкарцы помогали. Одного цемента на своём горбу затащил наверх не меньше полтонны. А недавно одну горку - отсюда не видно - там же, где памятник стоит, назвали "Пик Веры"... Потом грянула война. Борис, не раздумывая, пошёл добровольцем. Попал в раз­ведку, поскольку имел большой опыт походной жизни. Просился в самые опасные задания, может быть, хотел, чтобы его поскорее забрала смерть в бою. Но остался жив и даже, кажется, не был серьёзно ранен. После войны вернулся сюда, в Тыр­ныауз. Проработал год-полтора, не больше. Однажды отправился в ущелье Тю-Тю-су - как раз мы его с вами сейчас проезжаем, вот, по левую руку, - и здесь повесился...
  
   - Застрелился, - заметил сидевший сзади рыбак. На этот раз Юрий Лю­безнов не счёл нужным отвечать, пропустив замечание рыбака мимо ушей - мало ли кто будет языком трепать.
  
   - Почему? - спросил Плам.
  
   - Кто его знает. Переживал сильно, не мог забыть. Мучился, видно.
  
   - Да-а, - протянул Плам. - На всё люди шли.
  
   Автобус тряско запрыгал по колдобинам, задребезжали стёкла. Про­ехали по мосту, явно нуждающемуся в срочном ремонте. Через окно, в раз­ломы перильного ограждения, было видно, как внизу бурлит и плюётся пе­ной Баксан. Вода в реке была молочно-изумрудного цвета, перекатываясь по камням, она вскипала пенными кружевами. Автобус двигался медленно, пе­реваливаясь с боку на бок, как хромая утка на суше. Заметно похолодало. Кое-где, на верху крутых склонов, стали появляться прихотливые пятна ста­рого снега, низкое небо заволокло тучами. Юрий Любезнов проворчал:
   - Вот черти, эти дорожники! Два года уже дорогу делают, и ни одного приличного моста. Как мост - так аварийный. Недавно отсюда самосвал ко­вырнулся. И что интересно: машина вдребезги, а водитель остался жив. Го­ворят, был сильно пьян.
  
   Рыбак сзади вздохнул и сказал:
  
   - Охо-хо! Грехи наши тяжкие, прости и заступись, Николай-угодник! Рыба, водка и зайцы приведут меня в старцы.
  
   Альпинисты в конце автобуса надрывались охрипнув:
  
   Только с такою силой
   В душу ко мне не лезь...
  
   Молодой чернявый балкарец - тот, которому не терпелось кого-нибудь зарезать, зло оглянулся назад и прикрикнул:
  
   - Замолчите, слушай! Надоело, честное слово!
  
   - Что, петь нельзя?
  
   - Ехайте в свою Россию, там и пойте!
  
   Альпинисты запели громче. Балкарец в ожесточении плюнул и свирепо забегал своими чёрными, как антрацит, глазами, проговорив сквозь зубы:
  
   - Если бы мои глаза были пуля, честное слово, я бы ими выстрелил!
  
   - А вон там, видите высокий серый камень и рядом засохший венок? - показывал Юрий Любезнов соседу. - Это не простой камень, это могила и надгробный памятник. Какой-то пьяный водитель не вписался в крутой пово­рот - и бултых в реку. Здесь так принято хоронить разбившихся лихачей. Та­ких памятников по краям дороги впереди ещё не один попадётся. Их тут, как грибов в берёзовом лесу.
  
   - Да-а, - неопределённо протянул Плам, в который уж раз машинально поправив шляпу на своих коленях.
  
   По краю почти отвесного скального обрыва замелькали покосившиеся белёные столбики, обозначившие опасный поворот дороги. Южные склоны гор были покрыты тёмно-зелёными ершистыми пятнами редкого леса, се­рыми длинными, расходящимися книзу клиньями каменных осыпей, ржа­выми участками скальных выходов ломаной земной поверхности. Всё это, вместе взятое, если смотреть, сощурившись, напоминало косо наброшенную шкуру дикого зверя или вздыбленный панцирь какой-нибудь огромной дои­сторической черепахи. Дорога пошла вниз, миновав опасный участок, авто­бус покатил веселее. Два мохнатых ишака задумчиво стояли на пыльной обочине до­роги, понурив непропор­ционально большие морды. У них был та­кой вид, будто они обречённо ждали конца света. Ущелье вдруг разом рас­крылось веером в стороны, образовав довольно широкую долину. Вдалеке, над кули­сами зубчатых ближних фиолетовых, за ними сиренево-серых, далее дымчатых гор по­каза­лось голубое небо с облаками и острые шапки снежных вершин. Они были не совсем белые, а скорее бледно-голубые, почти неотли­чимые от неба. Дорога снова поползла длинной унылой серой лентой, неза­метно забирая вверх.
  
   - А что, Эльбрус отсюда не видно? - спросил Плам.
  
   - Нет. Пока нет, - ответил Юрий Любезнов. - Чуть дальше будет виден кусочек. Но это, конечно, совсем не то. Большое видится на расстоянье. Вот от Кисловодска вид классный. А ещё с Чегета напротив. Там вид вообще бес­подобный, нигде больше такого не увидишь. Всё перед тобой, как на ладони - и обе вершины, и седловина, и даже "Приют одиннадцати" этакой козяв­кой выглядит. Вот построим на Чегет канатную дорогу, тогда каждый сможет полюбо­ваться всласть и пофотографировать на память.
  
   Несмотря на табличку "Курить запрещается", прикреплённую рядом с водителем над лобовым стеклом, чтобы её невозможно было не заметить, все, кто был из пассажиров курящий, курили в автобусе. Попробуй-ка без ку­рева обойтись в долгой дороге, да и делать особо нечего. Двое рабочих, воз­вращавшихся, как стало понятно из их разговора, домой из Нальчика, где они были в командировке, лениво переговаривались между собой.
  
   - Интересное дело, слышь, Петро, - говорил один, сладко позёвывая, - как в Терскол едешь, незаметно что вверх. А как обратно, птвою мать, то сразу видно: всё вниз, вниз...
  
   - А я вот был в Бурят-Монголии, - говорил, оживляясь, другой, - в гос­тях у дочки прошлым летом. Так там всё наоборот, птвою мать. Едешь, ка­жется, что вниз, а машина - еле-еле...
  
   - Вверх!? Иди ты!
  
   - Ага. Вверх, блям буду!
  
   Мотор надсаживался, как будто был живой и выл с досады на бестол­ковых людей. Казалось, автобус вот-вот выдохнётся, станет и скажет в серд­цах: "Пошли вы все к чёртовой матери! Больше не могу!". Но он всё полз и полз из последних сил, обливаясь горячим бензиновым потом на нижних ма­лых передачах. Было заметно, что ему явно не хватает живительного кисло­рода на этой высоте.
  
   - Верхний Баксан! - объявил шофёр, нажал на педаль тормоза, перевёл рычаг сцепления в нейтральное положение и выключил зажигание. Автобус с радостью остановился, мигая подфарниками и пыша жаром приходящего в себя двигателя, - Кому надо - вылезай! - Дверь со скрипом отворилась, при­глашая приехавших пассажиров к выходу.
  
   Горы в этом месте раздвинулись. Автобус стоял одиноко посредине широкой долины, густо усыпанной серыми округлыми камнями. Можно было догадаться, что здесь вволю погуляло русло Баксана. Справа, вдали под горой, виднелись белеющие домики села. Туда ещё предстояло людям топать и топать, ноги уморятся, пока дойдёшь до дома. Домики-сакли стояли хао­тично, поднимались вверх террасами, то выступая вперёд, то прячась в складках гор, торчали только крыши.
  
   Балкарцы выходили неторопливо, словно боялись потерять прирож­дённое достоинство жителей гор. Женщины сходили с крутых ступенек бо­ком первыми, им никто не подавал руки. Мужчины степенно прощались за руку со всеми знакомыми, кому предстояло ехать дальше. Никто не спраши­вал билета. В отворённую настежь дверь потянуло холодом. Юрий Любезнов зябко поёжился, передёрнул плечами, словно собрался исполнить цыганочку, привстал, посунулся вперёд, видно, собираясь сказать что-то шофёру, но пе­редумал и сел обратно на своё место. Он заметно нервничал, поэтому гово­рил сбивчиво, обращаясь к своему попутчику:
  
   - Вот напротив ущелье Адыр-су. Там высоко в горах - отсюда кило­метров двенадцать будет - альплагерь "Спартак". Туда можно добраться только пёхом. Раз наши не выходят, значит им до Адыл-су. В Шхельду или Джантуган - это тоже альплагеря.
  
   - А как же им туда, - показал рукой Плам, - провиант доставляют и всё такое прочее? Тоже "пёхом"?
  
   - Нет, конечно. Снизу, вон в той щели, есть небольшая грузовая ка­натка, туда-сюда-обратно. А дальше на ишаках. Или на лошадях.
  
   Наконец, все балкарцы, кто ехал до Верхнего Баксана, вышли. В авто­бусе стало заметно свободнее, в проходе уже никто не стоял, как прежде. Шофёр попытался оживить мотор ключом зажигания, но уставший двигатель заупрямился и ни в какую не хотел заводиться. Пришлось шофёру, чертыха­ясь и матерясь в адрес неведомого начальства, вылезать из автобуса и ожес­точённо крутить заводную ручку. При таком грубом насилии мотор не сразу, но сдался, завёлся, недовольный, словно говоря: "Мы так не договарива­лись!", и застучал неровно, с перебоями, звенящими клапанами. Поехали дальше. Юрий Любезнов продолжил прерванный неравным поединком ме­жду человеком и бессловесной машиной разговор:
  
   - Наш директор, Лёша Малинин - он известная личность, заслуженный мастер спорта по альпинизму, - рассказывал, как был однажды зимовщиком в Джантугане. Собрался, говорит, как-то ночевать один в своей убогой хи­жине. Вышел перед сном помочиться, тишина кругом такая, что кажется слышно, как в чёрном небе звёзды мерцают. Вернулся, прилёг на свою кол­ченогую кушетку с продавленными пружинами, поскрипел ими малость, до­ждался, когда дрова в печке прогорят, чтобы не угореть, закрыл вьюшку, разделся и улёгся окончательно. Только, говорит, задремал, вдруг слышу сквозь сон: грохот - ужасный. Ну, думаю, хана, всё - конец пришёл, лавиной, видно, на­крыло. Выскочил, как был в одной нижней рубахе и подштанниках, босиком наружу - сам ни жив, ни мёртв. Смотрю, говорит, - а это наш Пол­кан на крыше над моей головой блох лапой вычёсывает и стучит, стучит изо всех сил по дре­безжащему железу своей костяшкой...
  
   - Хм. Забавная история, - промямлил Плам, улыбнувшись криво.
  
   Автобус медленно продвигался вперёд и вверх. По обеим сторонам не­много петляющей дороги тянулись, казавшиеся бесконечными, низкие полу­разрушенные заборчики, сложенные насухо из округлых, словно приплюсну­тых в мозолистых ладонях человека, бурых и серых камней. Иногда попада­лись совсем развалившиеся строения, скорее даже жалкие остатки строений, и засохшие, почерневшие и замшелые деревья, как видно, в прошлом - фрук­товые, что-то вроде алычи и кизила.
  
   - Что это за камни? - заинтересовался Плам, глядя в окно автобуса.
  
   - Труд человеческий! - напыщенно ответил Юрий Любезнов, проявив неожиданно склонность к образным и даже отчасти философским обобще­ниям. - Каждый раз, когда я, проезжая мимо, смотрю на эти старые камни, я думаю: давным-давно люди заслужили своим непрерывным тяжким трудом прощения грехов и рая на земле ... Здесь жили балкарцы, это то, что ос­талось от их скудных жилищ. В сорок третьем году их всех поголовно высе­лили в казахстанские степи.
  
   - Как это выселили?
  
   - Как-как? Да вот так: служилые люди в голубых фуражках с красным околышем, да с винтовками в руках взяли да и затолкали всех в товарные ва­гоны-теплушки. Потом всех вывезли подчистую - женщин, де­тей, стариков, уцелевших молодых мужчин. У многих сыновья на фронте сражались - ни с чем не посчитались. Словом, всех до единого, под корень. Гово­рят, якобы немцам помогали... Вот так всё и во всём.
  
   - Здесь разве были немцы?
  
   - А как же? Были. Знаменитая горно-стрелковая дивизия "Эдельвейс", почти все сплошь - альпинисты. До войны многие из них с нашими в одной связке на сложнейшие восхождения Центрального Кавказа ходили. Говорят, двое в сорок втором шли в разведке, один наш, другой немец, встретились в низу Баксанского ущелья, где-то в районе Терскола, схватились за винтовки, потом узнали друг друга и молча разошлись. Немцы пришли с Кубани через перевал Хотю-Тау. Прогнали из знакомого им "Приюта одиннадцати" зи­мовщика, с ним вместе нескольких красноармейцев, отобрав у них предвари­тельно винтовки, и заняли там оборону. А на второй, не то третий день во­друзили на вершине Эльбруса свой фашистский флаг. Так и постреливали друг в друга: наши с Чегета по Эльбрусу, а немцы с Эльбруса по Чегету. Не­давно, когда начали строить кафе "Ай" на Чегете, два молодых дурака нашли пару неразорвавшихся миномётных снарядов и бросили их в костёр. Одного сразу убило, другому ноги оторвало...
  
   С каким-то противоестественным упорством альпинисты в автобусе пели всё одну и ту же надоевшую до тошноты примитивную песенку:
  
   ...в душу ко мне не лезь...
  
   Баксан теперь был далеко внизу. Он казался светло-серой, поблёски­вающей на поворотах лентой, расстеленной по дну ущелья. На плоских бере­гах его лежал мелкий серый гравий, словно обильно усеянный чьей-то щед­рой рукой. Сверху это было похоже на рассыпанную фасоль. Вершины, вы­гляды­вавшие из-за передних тёмных склонов гор, приблизились и теперь стали действительно белыми, словно сахарные головы.
  
   - Донгуз-Орун, - показал пальцем Юрий Любезнов на возвышавшуюся вершину с шапкой снега набекрень.
  
   - Что это означает? - спросил Плам.
  
   - Вон та гора. Четвёрка, если прямо по стене. В переводе с балкарского на русский значит "свиное рыло". Говорят, в этом ущелье раньше было много кабанов. Я сам ни разу их не видел. Балкарцы за ними не охотятся, им туров подавай - горных козлов; медведей, зайцев.
  
   - Это правда, что они свинину не едят?
  
   - Правда. Это ещё что! До сих пор невест крадут, правда, понарошку, кровники не перевелись. Хотя я ни разу, честно говоря, с такими пережит­ками не сталкивался. Впрочем, однажды в наш терскольский магазинчик за­везли полукопчёную колбасу, сделанную из трёх сортов мяса: баранины, свинины и конины. Как будто специально, чтобы народ подразнить: бал­карцы и другие мусульмане свинину не едят, а русские конину есть брезгают. Думали, залежится колбаса. Ничего подобного: расхватали ту колбасу в миг. И трескали потом за милую душу все подряд: и балкарцы, и русские, и даже евреи. Эту колбасу стали называть "Дружба народов". Ещё куры были, "си­няя птица" назывались, до того худы.
  
   В автобусе пахло бензином, семечками и табачным дымом. Однако все давно к этому привыкли, и никто на такие "мелочи" не обращал внимания. Сквозь непре­рывный рёв обиженного мотора доносились обрывки разговора, затевавше­гося чтобы скоротать время:
  
   - Что, родила, блям?
  
   - Нет. Аборт, курва, сделала. Ему назло, птвою мать.
  
   - А он чего, ёптыть?
  
   - А он ничего. Ушёл на хрен и конец в воду, ёлки с палками.
  
   - Скажи на милость! Вот блям! И всё в абажуре... Я тут был в Бурят-Монголии, там тоже один хрен, блям...
  
   Автобус вдруг резко затормозил, заставив всех пассажиров ткнуться вперёд, и остановился, хотя мотор, насторожившись, продолжал работать.
  
   - Что ещё случилось на хрен? - засуетились, заволновались, загалдели полусонные пассажиры.
  
   - Мост аварийный. Всем выходить, - как бы нехотя, будто делал вели­кое одолжение, привычно объяснил шофёр причину остановки.
  
   Все, негромко ропща, вышли, толкаясь, и с недовольным видом потяну­лись через мост пешком. День клонился к вечеру, стало сильно под­моражи­вать. Воздух был чист и свеж в отличие от душной "атмосфэры" внутри ав­тобуса. Чувствовалась, ёлки с палками, высота над уровнем моря. На той стороне реки пассажиры остановились, оборотились назад и стали с интере­сом и опаской наблюдать, как автобус будет медленно преодолевать аварий­ный мост. Грязные толстые доски под колёсами угрожающе прогиба­лись и поскрипывали, готовые вот-вот треснуть пополам и сломаться. Аль­пинисты, легкомысленно одетые в ковбойки, выгоревшие на солнце, хлопали себя по бокам руками, чтобы весело согреться, будто пришла зима.
  
   - Скажи: бублик.
  
   - Быблик, - едва выговорил парень посиневшими губами под дружный смех окруживших его альпинистов.
  
   - Молодец среди овец!
  
   Как только уставший автобус перевалил через последнюю, лежавшую поперёк толстую жердь и остановился, все живо забрались в него и, отдува­ясь и хакая, расселись по своим местам. Снова поехали. Дорога становилась всё хуже, автобус с трудом петлял, объезжая глубокие рытвины. При крутых поворотах пассажиров кренило то в одну, то в другую сторону, им приходи­лось хвататься руками за что попало, чтобы сильно не наваливаться на сидя­щего рядом соседа либо вовсе не свалиться в проход. В селе "Эльбрус" со­шли двое рабочих, один из которых не раз бывал в Бурят-Монголии, и рыбак с удочками. На прощанье он пожал шофёру руку и сказал:
  
   - Пакеда, братан! Спасибо что довёз и в целости, и в сохранности!
  
   - Ни пуха ни хира! Всегда пожалуйста, - ответил шофёр осклабившись.
  
   Билетов вновь никому не понадобилось. Сосны, на верхних участках горных склонов редкие, кряжистые, сильно разветвлённые, сучкастые, по мере того как спускались по склонам всё ниже, ко дну ущелья, сгуща­лись, выпрямлялись, тянулись в вышину и вскоре встали стройным лесом по обе стороны дороги. Начиная от корней, коричнево-серые, с испещрённой глубо­кими морщинами корой, а выше янтарно-жёлтые, слюдяные, стволы дерев стояли прямые и высокие, украшенные на самых верхушках краси­выми шап­ками пышной тёмно-зелёной хвои. Наверное, из таких стволов ру­бились в прежние времена корабельные мачты. Всюду притаились густые та­инствен­ные синие тени. Баксан уклонился далеко в сторону, ближе к проти­вополож­ному борту ущелья. Только когда автобус делал остановку, был слышен его глухой ворчливый рёв.
  
   - Адыл-су! - объявил шофёр и, остановив автобус, отворил дверь.
  
   Альпинисты, покидая автобус, задевали своими огромными рюкзаками всех тех, кто сидел рядом с проходом. Балкарцы, пытаясь уклониться, посы­лали по адресу неловких носильщиков чертей на своём родном языке.
  
   - Пока автобус стоит, давайте поскорей пересядем вперёд, - предложил Юрий Любезнов Пламу. - Меньше будет трясти, и обзор станет получше. - Они пересели на два ряда ближе к шофёру. Теперь можно было почти без помех обозревать дорогу и её окрестности не только через боковое, но и че­рез лобовое стекло. - Наверное, забыл, паразит, про билет, - шепнул Юрий Пламу. - Но пусть не надеется, я этого дела так просто не оставлю.
  
   Вдруг сразу стемнело, как это всегда бывает в горах. Казалось, ущелье сомкнулось, словно не желая впускать беспокойных людей в заповедные леса. Мечущийся свет фар выхватывал из сгустившейся тьмы бледные стволы сосен, стоявших, чудилось, сплошной стеной.
  
   - Вон слева как будто небольшая просека. Видите? - Плам уже давно устал вертеть головой и навряд ли заметил в темноте просеку, но из вежливо­сти кивнул. - Это тропа на перевал Бечо. Наш директор, Лёша Малинин, я уже вам говорил про него, в сорок втором году переводил через этот перевал в Сванетию, затем в Грузию, эвакуируемых из Тырныауза работников вольф­рамо-молибденового комбината. Если я не ошибаюсь, полторы тысячи чело­век. Многие тогда обморозились, а двое или трое замёрзли насовсем. Для та­кой массы людей не так уж и много, согласитесь. А немцы захватить Тыр­ныауз так и не успели.
  
   - Вот как, - сказал Плам. - Это интересно.
  
   Справа показался брезжащий просвет, и на другом берегу Баксана от­крылась небольшая тёмная долина, свободная от леса, где тут и там замель­кали электрические огоньки.
  
   - Это село Тегенекли, - пояснил Юрий Любезнов. - Здесь живёт древ­нейший старец этих мест Чока Залиханов. Говорят, будто бы он ровно сто раз поднимался на Эльбрус и последнее своё восхождение совершил в день сто­летия со дня своего рождения. Но я в эту красивую сказку не верю. По-мо­ему, это чистой воды враки. Я сам поднимался на западную вершину и даже спустился от­туда на лыжах. Я знаю, что это такое, поэтому и не верю. Для столетнего старца это уже слишком. Этого не может быть, потому что не может быть никогда, как сказал классик.
  
   Проехали теперь уже по крепкому мосту, и дорога вновь углубилась в лес. Дальше она почти не петляла, автобус покатил веселее, чуть ли не впри­прыжку, стало меньше трясти, видно, недавно положили новый асфальт. Было слышно только довольное урчание мотора, почувствовавшего скорый конец пути. К его прерывисто жужжащему порёвыванию иногда добавлялся монотонный рёв прячущегося в лесу Баксана, как будто они спорили между собой, кто кого переревёт. Автобус в который уж раз остановился, из него степенно, не торопясь, вышли один за другим трое последних балкарцев. В автобусе остались лишь Юрий Любезнов, Плам и шофёр.
   - Это Байдаевы, - тихо сказал, повернув голову к Пламу, Юрий Лю­безнов, когда дверь за вышедшими в темноту людьми захлопнулась и шофёр привычным движением руки включил первую передачу.
  
   - Вы что, их знаете? - спросил удивлённый Плам, не замечавший до этого никаких признаков знакомства между своим разговорившимся в пути молодым попутчиком и этими тремя балкарцами.
  
   - Да нет. Всё очень просто - обыкновенная дедукция. Здесь располо­жено под горой маленькое село Байдаево. Кстати, последнее перед Терско­лом. Давно известно, что все, кто в этом селе проживает, по фамилии - Бай­даевы. В каждом доме одни только Байдаевы. Раз эти трое здесь сошли, зна­чит они тоже Байдаевы.
  
   - Ну, знаете ли! Ваш вывод скорее напоминает силлогизм, чем имеет отношение к дедукции. А если эти трое приехали к своим друзьям в гости или по какому-нибудь делу из другого села?
  
   - Да что вы! Какие в этом захудалом селеньице могут быть дела? И в гости здесь ходить по темноте не принято.
  
   Около шофёра запрыгал красный огонёк папиросы. Он становился то ярче, то совсем пригасал. Словно почувствовав, что почти полностью осво­бодился от живого человечьего груза, автобус помчался стрелой, демонстри­руя ровное, довольное урчание.
  
   - Сейчас будем проезжать Долину нарзанов, - проговорил оживив­шийся к концу пути Юрий Любезнов. - Здесь, чуть ниже от дороги, нарзан­ный источник... Пожалуй, уже не видно - совсем темно. - Он припод­нялся и, навалившись грудью на соседа, при этом смяв лежавшую на его ко­ленях шляпу и не заметив этого, прижался носом к стеклу. - Нет, не видно. - Он вернулся на место. - Но можете поверить мне на слово. Представляете? Це­лая река нарзана! И совершенно бесплатно. По плану, - при этих словах Плам усмехнулся, - мы должны начать здесь строительство завода по роз­ливу нарзана. Примерно такой же, как в Боржоми. А пока на этой поляне - дикое Гуляй-поле. Летом народу - пушкой не прошибёшь. Приезжают на ха­ляву целыми семьями чёрт-те откуда. Загорают, жарят шашлыки, пьют нар­зан. А мужики нажрутся водки, нальются до чёртиков, наматерятся, наблюют - и в драку. Это у них называется культурно отдохнуть.
  
   - Слушаю я вас, молодой человек, - странно мне как-то...
  
   - Почему? - встревожено удивился Юрий Любезнов.
  
   - Вот вы молоды, комсомолец, спортсмен, любите горы, а видите всё в каком-то мрачном свете, точно старик, право.
  
   - Ничего не в мрачном. Как есть на самом деле, так и вижу. И право и лево - это уж как вам будет угодно. Надоело! Хватит нам лапшу на уши ве­шать. Про коммунизм, нового советского человека, зарю и всё такое... Про дружбу народов, про постоянные успехи и так далее...
  
   Замолчали. Теперь надолго. Каждый, немного надувшись, остался при своём мнении, готовый вот-вот ввязаться в нескончаемый спор. Свет фар скользнул и на миг осветил плакат, растянутый сбоку от шоссе между де­ревьями. Он был сильно выцветший, когда-то, по-видимому, кумачовый, бе­лыми крупными полуосыпавшимися буквами на нём было начертано: "Жить и работать по-коммунистически!".
  
   - С этого места начинается наша "ударная" стройка, - миролюбиво проговорил Юрий Любезнов. - Гостиница "Иткол", а рядом с ней стадион с катком, о котором я вам рассказывал. Я работаю технадзором. Вообще-то я ракетчик, окончил МАИ, проработал по распределению ряд лет на секретных полигонах. Но захотелось пожить в горах. - После короткой паузы он пока­зал рукой в окно. - А вот здесь шоссе отходит к Чегету. Там строится первая в нашей стране кресельная канатная дорога. В основном она предназначается для лыжников. Конечно, ею будут пользоваться туристы, которые идут пеш­ком на перевал Донгуз-Орун, и, я думаю, многочисленные экскурсанты, ко­торые захотят сфотографироваться на фоне Эльбруса.
  
   - А вы сами здешний? - спросил Плам тоже миролюбиво, стараясь за­мять возникшее в недавнем разговоре напряжение, дабы избежать идейного конфликта; ответ на свой вопрос он знал заранее.
  
   - Нет. Москвич.
  
   - Вот это правильно. Одобряю. Настоящая жизнь начинается далеко от Москвы. Не жалеете, что уехали?
  
   - Чего жалеть? У меня здесь отдельная квартира. Двухкомнатная. Со всеми удобствами. Не то что в Москве - комната в коммуналке. Платят при­лично: полторы с лишним на руки. Плюс командировочные... Знаете, на­доела мне эта Москва - шум, толчея, суета, духота. Не по мне это. Тут - воз­дух, вода, горы - красота неимоверная. Вот завтра, если распогодится, про­яснится, увидите Донгуз-Орун, Накру, Кугутайчики - поймёте, что это такое.
   А главное - на лыжах можно кататься по-настоящему. Я фанат горных лыж, у меня первый разряд... Как только свободная минутка - я на лыжах. Пове­рите, нет ли, я радио слушал за год раз пять, не больше. Ни тебе телевизора, ни газет... Ни футбола. Я этот футбол не перевариваю. Был один раз на ста­дионе "Динамо" в Москве - орут, свистят, дерутся, мне ни за что ни про что бока намяли и в ухо заехали. С тех пор зарёкся. И смотреть не хочу. Иногда в клуб строителей кино привозят...
  
   - Женаты?
  
   - Женат, ага, - со вздохом произнёс Юрий Любезнов. - Дочка у нас. Лялька. Два года ей. Такая забавная! Только с женой как-то не совсем полу­чается ладно - всё через пень-колоду. Словом, признаюсь честно, нелады у нас... Я отца своего сюда вытащил, пусть хоть на горы посмотрит на ста­рости лет. Геннадий Васильевич его зовут. Кладовщиком у нас в дирекции работает. И по дому, с внучкой, помогает...
  
   Помолчали. Плам выдержал короткую паузу, потом спросил:
  
   - А работа как?
  
   - Ничего. Нормально. Только зло берёт - жульё кругом.
  
   - То есть как это жульё?
  
   - Да вот так. Что вы сами не знаете? Кругом одна показуха. Сколько денег зря, на ветер, не счесть. И каждый норовит объегорить государство. Обидно. За страну обидно. А сделать ничего не можешь... Вот вы заслужен­ный человек, голова вся седая, знаете хоть одного по-настоящему честного и порядочного человека?
  
   - Хм. Интересный вопрос. Что называется, не в бровь, а в глаз.
  
   - Ну, и вот. Рабочему не припишешь - уйдёт. Ручкой помашет - только его и видели. А другого откуда брать? То-то и оно. План не покажешь, на­чальство так взгреет, что будь здоров, только держись. А план - одна липа, волюнтаризм. Третий год срок переносят. И ничего, как будто так и надо.
  
   - Да кто ж вам виноват?
  
   - Ну, уж это я не знаю. Только не я.
  
   - Хм. Интересно это у вас получается.
  
   Сквозь чёрные деревья замелькали огни. Проехали ярко освещённую небольшую местную гидроэлектростанцию, примостившуюся под темнею­щим бугром, по которому круто спускались плохо видные, скорее угадывае­мые, особенно для Плама, толстые трубы водосброса к турбинам.
  
   - Вот и Терскол, - сказал Юрий Любезнов.
  
   Кругом едва виднелись тёмные недостроенные дома, около них земля была разворочена, будто воронками от бомбовых ударов, и лежала чёрными кучами, нашпигованными, словно осколками, чуть светлеющими округлыми камнями. Автобус несколько раз свернул и остановился, заглохнув, не дожи­даясь выключен­ного зажигания, возле двухэтажного серого дома с тускло освещёнными ок­нами, которые отбрасывали на асфальтовую отмостку и чёр­ную землю рядом с ней жёлтые квадраты призрачного света.
  
   - Приехали, - сказал шофёр; по его хриплому голосу было понятно, что он зверски устал и ждёт не дождётся, когда можно будет завалиться спать, чтобы завтра рано утром отправиться в обратный путь.
  
   Юрий Любезнов замешкался у выхода и решительно заявил:
  
   - Мне билет, пожалуйста! От Тырныауза до Терскола.
  
   - Да на, на, на, возьми ты свой сраный билет, подавись им на хрен! - ог­рызнулся шофёр и сунул ему в руку скомканную бумажную ленту. - Мо­жешь им подтереться, когда приспичит.
  
   Юрий Любезнов легко спрыгнул на землю, следом за ним сошёл Плам; он медленно взглянул в чёрное небо.
  
   - Ни единой звёздочки! Мне казалось по дороге, что здесь будет чистое небо, а приехали - хоть глаз коли.
  
   - В горах всегда так: светит яркое солнце, а через минуту может дождь ливануть, либо снег повалит сплошной стеной. Время такое - скоро зима.
  
   Юрий Любезнов, как и прежде, в Тырныаузе, был в лыжной вязаной шапочке "петушком"; Плам нахлобучил себе на голову мятую шляпу с об­вислыми полями. Кончики задорных усов его, лихо закрученные кверху при посадке в Тырныаузе, теперь, в Терсколе, заметно поникли. То ли от сырой погоды, то ли ещё от чего другого.
  
   - Теперь вы куда? - спросил Юрий Любезнов.
  
   - Говорили, на турбазе места есть. Я ведь на один день только. Побро­дить, посмотреть, на горы полюбоваться...
  
   - Тогда подождите, я вас провожу. А то в такой темноте не найдёте. - Он скрылся в подъезде и через несколько минут вышел без рюкзака и с не­большим фонариком.
  
   Они пошли сначала вниз по дороге, по которой только что приехали, потом свернули на тропу. Свет от фонарика освещал на земле рыскающий колеблющийся круг; в центре он был значительно ярче, чем по краям. Вдруг Юрий Любезнов остановился в нерешительности.
  
   - Простите, Михаил Борисович... Борисович, кажется?
  
   - Да.
  
   - Я хочу спросить: вам ваш билет нужен?
  
   - Какой билет? - в голосе Плама сквозило недоумение и даже испуг.
  
   - Ну, автобусный. Вот мы сейчас ехали с вами из Тырныауза. Мне для отчёта... Понимаете, для авансового отчёта он мне нужен. Что, я свои деньги должен тратить, что ли?
  
   - Так вам же дал шофёр билет.
  
   - Мне про запас. Иной раз попутка подберёт. Когда вообще бесплатно, если крупно повезёт, а когда дашь водителю полтинник - и всё в ажуре. А в авансовом отчёте напишу, что ехал автобусом, там всё же два рубля с копей­ками. Приходится устраиваться, курочка по зёрнышку клюёт. Кто как может, а голь на выдумки хитра, ха-ха-ха. А наша бухгалтерша, Рахиль, такая за­нуда: ей лишь бы билет был. Какой - ей неважно. Она сослепу всё равно ни­чего не разбирает. Мне не обязательно от Тырныауза, можно и от Наль­чика... Любой билетик сгодится.
  
   - Ах, вон оно что. Так у меня нет билета. Водитель мне его не дал, вы же сами видели. Он вообще никому не дал билета, кроме вас одного.
  
   - Фу, чёрт! Действительно, - промямлил Юрий Любезнов и, чуть сгор­бившись, пошёл вперёд.
  
   Вскоре он остановился, будто наткнувшись на невидимую преграду, и направил луч фонарика на едва белевшую из темноты стену.
  
   - Вот это и есть турбаза, - сказал он поскучневшим голосом. - Всего вам хорошего. - Он собрался было протянуть ладонь для рукопожатия, но в последний момент передумал и добавил нерешительно: - Если возникнут проблемы, милости прошу ко мне. Дом два, подъезд второй, квартира семь. В тесноте да не в обиде. Как-нибудь разместимся на одну-то ночь...
  
   - Спасибо, - сухо ответил Плам и тоже не подал руки.
  
   Он долго стоял и смотрел, как удаляется шарящее по земле овальное пятно света. Оно колебалось и маячило, как будто то был мигающий свет от подвешенного на столбе ночного уличного фонаря, раскачиваемого ветром в ненастную погоду. "Должно быть, я старею", - подумал с грустью Плам. Он решительно повернулся в противоположную сторону и зашагал вдоль стены устраиваться в турбазе на ночлег.
  
   _________
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   25
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"