9. "ПОСЛЕДНИЙ ГОД"
Грянула музыка в зале, запели стёкла в окнах, и неслышимое эхо покатилось между домов, огибая прохожих. Бабол стоял и слушал эту музыку, думая, почему-то о зелёных листьях за окном, и было очень торжественно, строго, Бабол на мгновение забыл, что где-то рядом гуляет его, баболово, несчастье, что вчера, может быть, стоило застрелиться или повеситься, так было скверно на душе, что домой идти не хочется, всё его внимание было сосредоточено в листьях, которые говорили ему, что школа кончилась, а потом были какие-то люди, голоса, Бабол шёл куда-то, неизвестно зачем, потом директор что-то говорил, - всё было как в тумане, а около школы Бабола ждали друзья; постояли, покурили, не хотелось уходить от парадного альма матер, хотя на протяжении 10 лет эти ребята, что стояли, огорошенные тем, что "кон-чи-лось", рвались отсюда, бежали, сломя голову, только бы вон из школы! быстрее! а сейчас всё изменилось, стали они какими-то другими, ненамного взрослее, чем две недели назад во время занятий, и всё же другие, Бабол стоял вместе с ними, тёр согнутым большим пальцем лоб и втягивал в себя дым папиросы, он не слушал остальных, ему было грустно, горько, что так много упущено времени впустую, ради чего? он не знал, он стоял около школы, которую окончил час назад, и курил, потом бросил папиросу на асфальт, следил, как она катилась по нему, пробормотал что-то недоговорённое и пошёл домой; начался дождь, он лил на плечи Бабола, а тому казалось, что всё мало, что он ещё совсем сухой и... противный! знакомая серая дорожка до дома, по ней он проходил сотни раз и опять идёт, мимо проскочила машина, шли люди в мокрых плащах, а Бабол скрипел зубами от злости, хотелось глубоко дышать и не дышалось, серое небо опёрлось на крыши домов, присело отдохнуть, но Бабол не спал, он шёл, шёл, шёл, и впереди у него было ещё очень много шагов, кончились уроки классы парты ушли как вокзал в окне проходящего поезда, неожиданно вспомнилось детство, совсем ничтожные детальки, минутки детства, и захотелось снова стать маленьким, снова учиться в школе и сбегать с уроков, Плана бы! снова заснуть, как два года назад, и Бабол, нахмурившись, вспомнил: сначала... - улица да серая осенняя улица омытая серым дождем потом - ступеньки (подъезд) торопливость чьи-то шаги вдали, настороженность должен отправиться поезд через пять минут. Но где же? вот в левом кармане брюк должен отправиться поезд через пять минут. Горсточка пепла в памяти взгляд - вперед сердечко колотится. А что же скажет облитый серым дождём народ? Посмеётся. Из брюк достаю осторожно чтоб не сломать белую сигарету. Смотрю. Страшно. Первый раз. План. План. План. Руки дрожат зажигаю спичку. Тухнет. Ругаю себя: разве можно так дрожать? Снова огонь в сером подъезде и вот горит сигарета между пальцев длинною метров сто сигарета - губы - легкие. На сердце давит дым. Сажусь. Слабость. Тяну сигарету снова дайте дым!! не хватает пьянящего дыма! дым дайте серого-серого дыма! дым дым дым рот открыт зверь на спине на ступенях на окурках и плевках... в сером подъезде. Гордости флаг забрызган водой одежда мешает дышать. Ворота? Вон! Что ещё? Где? Дом? Ни с места, а лоб - в крови. И капает с глаз, а потом какие-то люди, ходят в подъезде стоят говорят и слышится в голосе собственном эхо отраженное от стен и звук шагов: хляп, хляп, хляп.
10. "ПРИЛИВ"
Что толку в пустых словах, наполняющих пространство между домами, дворы, улицы, летящих над потоком машин и головами людей, словно воздушные шарики, что толку в них? Что толку в словах? Слова, Бабол говорит слова, я говорю слова, ты говоришь слова, но что в них толку? а иногда, когда солнце уже зашло, и темнеет асфальт и листва на деревьях становятся не зелёной, а фиолетовой от фиолетового света фонарей, и фиолетовые люди всё реже встречаются на улице, кажется, что молчание вокруг дороже всего, дороже собственной ничтожной и бесценной жизни, и хочется делать всем знаки, чтоб люди молчали, "не надо... молчите", и молчание в домах, грусть, и хочется бежать от молчания, от тишины, но нигде ни слова, только одинокий Баболов крик стелется по чёрному асфальту, и никто его не слышит, поднимается солнце из-за домов, светло становится в городе, полдень, и Бабол поднимается по ступенькам чужого дома, чтобы услышать снова поток слёз и лжи, но слёзы в прошлый раз были сухими, а ложь была похожа на правду, и было очень неприятно от этого совпадения, тем более, что Бабол шёл туда почти не по своей воле, его гнал страх, страх одиночества, вакуума, который он ощущал вокруг себя, пока не узнал того человека, что живёт за некой дверью, куда теперь идёт Бабол, но что же? где-то далеко зыбилась спасительная мысль о том, что он свободен, что он может идти куда захочет, но страх уже вошёл вслед за Баболом в подъезд, по ступеням шуршали его шаги, выл ветер на улице, выл; несносно было вокруг Бабола, сносно - несносно, что за слова? оттопыренные пальцы на столе в комнатке, деревья за окном, а Баболу всё кажется, что одиночество совсем близко, между ним и ей, вот оно, можно потрогать, а слова наполняли комнату до краёв, мешали Баболу смотреть на неё, а она говорила, смеялась, улыбалась, писала, танцевала, читала, но не переставала говорить о чём-то, и где-то в глубине Бабола зрела ярость на себя и на неё за то, что они встретились, зачем? а она готова быть с Баболом когда ему захочется и где угодно, но что это? память зеленоглазая всплывает и душит, и больно до слез, где же ты, зеленоглазая девчонка? ты стоишь между Баболом и его новой знакомой, в комнате трое - Бабол, бесплотная Марта и та, к которой пришёл Бабол, чтобы слушать её и видеть тебя, Марта, "а конец-то печальный...", Бабол не понял сначала, пропустил и читал дальше твоё письмо, Марта; не понял, но потом, когда ты ушла, Бабола осенило, он понял, что ты чувствовала (или знала?!) что будет с вами, он понял, что такое КОНЕЦ, но оказалось, что он ничего не понял, что такого слова: "конец" нет и никогда не было, что ты, Марта, не кончилась, что с Баболом, всегда и везде, и ничего не кончается, всё живёт, раз и навсегда зародившись и выросши - вечно, вечно, вечно, но Бабол, может быть, так ничего и не понял, может быть; вот он сидит около стола и видит твои зелёные глаза; Марта, ты помнишь его? а замёрзшие пальцы ног в тонких ботинках? лестница почты, алфавит на стекле, Бабол чувствует, как мёрзнут его ноги в теплой-претеплой комнате и видит холодный трамвай зимой, очереди в магазинах, хлопающие двери, часы над головой, милые люди! что же вы? почему вы молчите? эхо в саду, пустота, ничего не взять из того, что прошло, не обнять, и белые ладони растут из чёрной ночной травы в саду, растут, приближаются, обнимают Бабола, ему хорошо, ему страшно, экспресс промчался по насыпи над головой, и вновь ладони, под столом уже, под столом, за которым сидит Бабол, он думает: "не надо, Марта, отпусти, мне душно"; но нет, крепки объятия дверей, защемили, больно, корявые зубы лезут в глаза, разъедают внутренности, город, горе, стоны из-под скамеек в парке, птицы над головой Бабола, он горит, кофемолка сердец, и мысли тоже перемолоты; что же будет? там, чего не видно, чего не знаем, сорок солнц, маскарад понедельничный кружит над городом; маски; маски; никогда не узнать, чужие голоса вокруг, незнакомые дома вокруг, непонимающие глаза вокруг, страшные пальцы вокруг, сотни звёзд вокруг, красные деревья вокруг, свистящие слова вокруг, зайцы вокруг, тени, семеро стали в ряд, замерли, ночь нахлынула и отхлынула, сердце, песни вокруг, танцы, "послушайте, может быть кончим маскарад?" за углом дома мелькнуло знакомое лицо, исчезло, горящие губы, желающие, кровавые ногти в кожу впились, прилив ярости расплескался на белых полосах перехода, по нему, жужжа и брызгая им, хлещут вовсю автомобили, танцплощадки ожили, заметались тени под сценой, корни деревьев выползли из-под асфальта, трещины в черепе города, город, толпы воющие, зовущие, родной дом оттолкнул, огорошил; некуда пойти, напиться негде; Но, может, хватит? Может, кончим маскарад? * * *
Каждый старается быть на своём месте, это несомненно, до боли стиснутая рука запечатлела это мгновение в памяти друга, и постепенно серое облако пыли улеглось на асфальт вслед уехавшему автомобилю, но неожиданно друг отпустил верёвку, что свисала с крюка, выбранная верёвка была безупречна и крепка, но автомобиль тем не мене укатил, не оставив надежды, фактура слов и на этот раз обманула, и хлопнула дверь в пустом подъезде ночью, и укатил автомобиль, это было такси, пухлое как никогда, ничего костлявого на улицах нашего города в ту ночь не наблюдалось, рука друга в руке на краю тротуара, темно-серого из-за плохого освещения; кто-то уехал - кто-то приехал, надо привыкать; и опять: каждый старается быть на своём месте, это несомненно для меня, и я думаю, для всех, до боли стиснутое запястье руки друга запечатлело навсегда это жуткое мгновение в нашей памяти, которая ничего не пропустит, за исключением таких мелочей, как таблица умножения или интегральное исчсление, что одинаково влияет на нас, и конечно, после того, как автомобиль развернулся и уехал, серо-фиолетовое облако на обочине дороги постепенно улеглось, - улеглось спать; к вечеру в открытое окно прилетают на свет ночные бабочки и кружаться вокруг лампочки, кидая на стены ужасные тени; да, ужасные; а завтра, я знаю, взойдет солнце, но где-то далеко от моего города будет существовать город, в котором я живу, но утренняя ласка скрасит и даже, может быть, совсем сотрёт это неприятное ощущение; да; утренняя ласка, она заигрывает со мной как девочка и не дает мне заснуть вечерами; и опять: каждый старается быть на своем месте, а я мечтаю об утренней ласке; быть может, Бабол каждый вечер приходит домой злым или грустным, и ему необходимо выговориться, но мать его не слушает, может быть; я представляю: Бабол пришёл однажды домой грустным и голодным, в нём борется что-то невидимое даже ему самому, он хочет выговориться, он думает о том, что вот сейчас поест и напишет рассказ о том, что он думает, Бабол жарил себе яичницу с колбасой и, вдыхая воздух, текущий от горячей сковородки, всё острее чувствовал голод и всё больше злился, от той грусти, с которой он пришёл домой, казалось, не осталось и следа, только злость, Бабол тешил себя мыслью, что, как только поест, врежет в своём рассказе по лицу кому следует, тем временем он уже ел; я понимаю его: Бабол, может быть, мечтал об утренней ласке, а не получил её и даже взамен её ничего нет, потому, наверное, он и злится, я способен его понять, тем временем Бабол уже съел половину своего ужина, подобрел ко всему миру и захотел спать, он чуть позже подумал, что не обязательно писать рассказ именно сегодня, тем более, что, взглянув на часы, Бабол увидел, что уже за полночь, я отказываюсь понимать его, я не могу им восхищаться; - Эй, Мистер! - крикнул кто-то. Мистер остановился и, повернув голову, увидел Мишку Кузнецова, своего бывшего одноклассника. Они поздоровались за руку и, так как им обоим было нечего делать, бесцельно побрели по улице под деревьями. Брели долго и вышли на берег Камы. Они оба были готовы к этой встрече. Мишка сидел на низеньком барьерчике и курил, глядя на реку. Мистер сложил руки на груди и смотрел на другой берег, на лес, на лиловый закат. Говорить было решительно не охота и не о чем. Первым очнулся Мишка. - Знаешь, мне нужно идти. У меня свидание в семь. - И мне тоже надо заскочить к одной подруге. Пошли, - сказал Мистер. Был тёплый летний вечер. Конец июля. 24 июля - 5 августа 1974.
